Куда ни кинь всюду клин

Куда ни кинь – всюду клин

В неприметной для истории деревне Высокое жила обычная семья: муж Иван, жена Ефалия и трое детей: два сына: Николай, Павел да дочь Сима. Жили небогато, но в достатке. Почему деревню назвали так, никто не знает, и удивлялись ему, так как деревня находилась в самой низине в отличие от всех остальных деревень. По весне река, которая как бы опоясывала деревню, разливалась так, что вода подступала к самым домам, и, чтобы попасть на центральную усадьбу, надо было сделать крюк в три километра. Но, не смотря на это, жители деревни были вполне довольны своим местом жительства, даже не пытаясь её покинуть.
Дети, все трое, получив в местной школе семилетнее образование, продолжили обучение в районном центре. Николай и Павел, как и большинство деревенских парней закончили ПТУ  и, получив права тракториста, стали работать в своём колхозе. Парни были видные и трудолюбивые и вскоре обзавелись своими семьями. Сима, окончив семилетку, стояла перед выбором: что делать дальше. Стоял июнь 1941года.
Ей только что исполнилось четырнадцать лет. Мать, Ефалия, сказала:
– Вот что, Симка, поезжай-ко учиться в среднюю школу, а там видно будет, – и унесла документы в райцетр, что находился в двадцати километрах от деревни. Почему Симка, а не Сима, не Симочка? Да потому что в деревне считалось нормой так кликать своих детей.

Но война, которая началась двадцать второго июня, спутала все планы. Мужчины ушли на войну, Сима уехала в райцентр, но вместо средней школы поступила на курсы медсестёр, оставив Ефалию одну-одинёшеньку. Спустя всего три месяца после призыва в армию пришла похоронка на мужа. И, хотя на тот момент ей исполнилось уже 52 года, горе её подкосило. И не сколь пришедшее горе, сколь страх за сыновей. Днём работа в колхозе ещё как-то отвлекала, а ночами, стоя на коленях перед иконами, слёзно молила о спасении сыновей. Но в декабре сорок первого приходит похоронка на старшего сына, Николая, а в марте сорок четвёртого и на Павла. Овдовев и потеряв сыновей, Ефалия замкнулась в себе. Единственная её отрада, доченька Сима, приезжала редко, так как, закончив курсы медсестёр, сначала она работала в больнице, надеясь, что вскоре призовут в армию, но её просьбу направить на фронт отклонили, аргументировав её непризывным возрастом, и  она перешла  работать на маслозавод, где приходилось работать почти без  выходных. Но мать радовалась за неё: «Хоть неголодная». И, действительно, директор маслозавода говорил: «Сами ешьте, но домой – чтоб не ношено». По рассказам дочки, разрешалось им есть казеин, творог. Для военного голодного времени это считалось роскошью.

Однажды ученики, ушедшие утром в школу, через недолго прибежали домой с криками: «Ура! Нас не учат! Победа!». Так жители деревни Высокое узнали об окончании войны. Начали возвращаться мужчины с войны: Санко, сосед Ефалии, горел в танке, и лицо было в шрамах, Лексей, что жил через два дома, вернулся на одной ноге, Степан из крайнего дома – с одним глазом…  Но в тех домах смеялись и радовались, а вдовы и матери погибших сыновей с новой силой оплакивали своих родных…
У Ефалии из родных ещё были два внука: Вася и Шура от старшего сына и один внук Вася от младшего.  Но отношения со снохами были прохладными, поэтому Ефалия не навязывала им своё общение. Правда, снохе младшего сына помогала, чем смогала, т.к. она жила в соседней деревне и замуж так и не выходила. А вторая сноха, погоревав, снова вышла замуж и переехала с семьёй жить в город. Но внуки иногда приезжали,  и тогда, сидя за самоваром, шли воспоминания о том, какими были их отцы.
Как-то идя из сельмага, Ефалия повстречалась с незнакомым бравым молодым солдатом. Проводив его взглядом, задумалась: «Вот бы его в мужья моей Симке».   И на работе: «Ой, бабоньки, встретила тут молодого солдата, проходил через нашу деревню. Такой чернявый. Не знаете, чей это?»
Женщины запереглядывались, запереговаривались. И только самая бойкая, Санька, со смехом воскликнула:
– Не замуж ли собралась Ефа?!
– Да ну тебя, – отмахнулась Ефалия и смущённая отошла в сторонку.
Но мысль о замужестве дочери крепко засела в голове и не давала спокойно спать. Думала:
– И красивый, и здоровый. Чего ещё надо?
А, когда дочь приехала в очередной раз домой, сидя за столом, несмело начала разговор:
– Сима, тебе уже за восемнадцать. Не пора замуж? Тут я встретила такого молодого, симпатичного парня. Шёл  из соседней деревни. Узнавала кто да чей. Свои-то бабы никто не знают. Так я спросила тут одну из соседней  деревни. Оказывается, это младший брат кузнеца из их деревни. А сам кузнец – хороший мужик: работящий и непьющий. Так и брат его должен быть неплохим. Присмотрись-ка к нему.
Зная, что мать плохого не пожелает, Сима коротко ответила:
– Хорошо, мама. Только я ведь в городе, а он тут.
– А ты приезжай в отпуск. У тебя же нынче летом будет? А там – как сложится.
 Так и порешили. Симу нельзя было назвать красавицей, но была милой и симпатичной. Некоторые даже спрашивали: «А в роду не было у вас дворян? Уж слишком черты лица у тебя утончённые». А своим безропотным характером ещё более притягивала к себе.
Поэтому неслучайно и обратила внимание солдата на себя, когда была в отпуске. Одна встреча, другая, и вот уже – молодожёны.
Всё, как хотела Ефалия. Свадьбы не было, просто сходили и расписались в сельсовете. Оказалось, что мать у Сергея, так звали мужа, года два как померла, а отца и не было. Сергей с братом-кузнецом и сестрой Настей  были единоутробными, т.е. все от разных мужчин. Поэтому у детей Симы, а их было трое, была всего одна бабушка Ефа, как коротко её называли  дети.

Сима работала на местном маслозаводе, Сергей – бригадиром колхозной бригады, в которую входили жители Высокого и соседней деревни Перьево. Жили в дому Ефалии, что очень не нравилось мужу. Да и как тут понравится, если нет-нет да кто-нибудь и кольнёт в глаза: «Да ты молчи, доморатко», что означало мужчина, живущий в дому жены. А это для мужчины было позором. И надумал Сергей строить свой дом. В колхозе выходных не было, да и на маслозаводе случались редкие, поэтому приходилось строить урывками. Сергей лес заготовлял да корил, а затем рубил сруб, Сима с ребятами (а они мал-мала меньше) мох заготовляли да мусор у срубов убирали. Самая младшая дочка Нина вспоминала после: «Мне было годика два или три. Придём в лес, меня мама посадит в плетюху, прикроет платком, чтоб комары не кусали, а сама с моими братьями Колькой и Ванькой мох теребят». На бабушке Ефе было всё домашнее хозяйство: корова, поросёнок, овцы, куры. Всех нужно было накормить, напоить, сена надавать, а для этого сколько вёдер воды поднять из колодца и принести домой, сколько сена, навоза перекидать. И так уж пошло, что, однажды взвалив на свои плечи хозяйство, Ефалия и тащила его на своих плечах до тех пор, пока не слегла. Подрастая, Коля и Ваня, видя, как их бабушка устаёт, стали помогать носить воду. Нина, глядя на них, тоже хватала детские ведёрки или тарку и бежала за водой. Так и учились друг у дружки трудолюбию. И вроде бы жизнь налаживалась. В заботах боль Ефалии поутихла. И тут как гром среди ясного неба: в марте пятьдесят седьмого заболела дочь Сима. В то время старшему Колюшке исполнилось только семь годов. Врачи никак не могли поставить точный диагноз – болел живот, иногда тошнило, и временами во время сна задыхалась, особенно, когда лежала на спине. Из районной больницы её направили в областную, где поставили диагноз – неперевариваемость желудка, и положили на курс лечения. Кроме забот о домашнем скоте на плечи бабушки Ефы легла забота и о детях. Сергей от воспитания детей полностью самоотстранился так же, как и от домашних дел. Работал и продолжал строить дом. Ефалия не привыкла роптать, поэтому успокаивала себя: «Хоть деньги зарабатывает да дом строит – и то ладно». Сима пролежала в больнице с месяц, но при выписке ей выделили путёвку в Ессентуки, в санаторий, где лечили заболевания желудочно-кишечного тракта. После санатория Сима вроде бы как начала поправляться, но, прожив неделю дома, начала чувствовать боли, и пришлось снова лечь в больницу. Сергей начал выпивать, а, выпив, кричал на всех, приказывая делать то одно, то другое, обзывая всех лодырями и нахлебниками. В такие моменты Ефалия собирала внучат около себя и утешала: «Не бойтесь. Сейчас ваш папка уснёт и всё будет хорошо». Но папка не усыпал, выкрикивая какие-то команды, горланя песни, и тогда Ефалия уходила с детьми в баню или к сердобольным жителям деревни на ночлег.
Когда Сима в очередной раз вернулась из больницы, началась уже посевная. С мужем встретились как чужие. Выйдя на работу, чувствовала на себе сочувствующие взгляды односельчан, но вслух никто ничего не говорил. Прояснилось всё само собой. Решив навестить брата мужа, собралась Сима в соседнюю деревню, а по дороге к ней стоял дом одинокой женщины, Соньки. Замуж она не выхаживала, обходили её стороной женихи. Да и было-то их наперечёт после войны, хватало им красивых и симпатичных. А Сонька была рыжей и конопатой. И радовалась мимолётным утехам. И случись так, что в это время и оказался Сергей у Соньки. Они стояли у распахнутых настежь дверей сарая и отряхивались от сена, а Сонька весело и звонко смеялась. Как кипятком обожгло Симу, но стерпела, не свернула с дороги. А, придя домой, мужу ничего не сказала, только матери, когда остались наедине, обронила, как обвинила:
– Что ж ты, мама, ничего мне не сказала про Соньку-то?!
От волнения Ефалия сунула руки под фартук и не знала, что ответить ей в оправдание. Думала: «Сказать, что и не знала – не поверит. А я ведь и правда не знала. Да, видела, что возвращается домой иногда пьяный и поздно, так думала: мало ли там с кем-то выпил, с друзьями. А что нервный и кричал на нас так, что приходилось уходить из дома, так ведь был на фронте. А вон оно как оказывается – любовницу себе завёл. То его мы и раздражаем», и становилась ещё покорнее.
Лето набирало ход. Близилось время сенокоса, но болезнь снова дала знать о себе, и Сима слегла. Её положили в районную больницу.
В деревне отпраздновали Петров день, а назавтра все устремились занимать пожни. Ефалии удалось опередить односельчан и занять пожню поближе, в километрах двух от дома. Рассуждала: «Сено хоть здесь немного с осокой, но съестное, для коровы в самый раз. Да не так и далеко». А назавтра с зятем в четыре утра уже шли косить. Стояло тихое утро. Солнце выкатывалось из-за леса, освещая кромку неба. День обещал быть хорошим. Ефалия шла и радовалась, что удалось занять сенокос поближе, что вот сейчас скосят на стожок и будет заложено начало сенокосу… С такими радостными мыслями косилось легко и споро. Прокосиво… Ещё прокосиво. Трава ложилась ровными рядками. У зятя была сила, у Ефалии – опыт, поэтому друг от друга не отставали. Солнце уже вовсю начало пригревать. «Надо домой, скотину управлять пора и на выгон», только подумала она, как зять крикнул: «Хватит на сегодня!» Разбив валки, проронил:
– Косы здесь оставим. Вечером докосим.
Ефалия шла первой и думала: «Как там ребята? Мальчишки-то, наверное, спят ещё, а Нинка, та – ранняя пташка, поди-ко на ногах уже». Вдруг резкий толчок в спину и …Ефалия падает на траву, и тут же, не дав ей опомниться, наваливается на неё Сергей.
Как ни билась, как ни сопротивлялась, не могла справиться с силой зятя.
Оставшийся путь до дома шла убитая поступком зятя и потерянная. Слёзы горошинами скатывались по щекам и одежде. Вдова, мать двух погибших сыновей, мать его жены. Как он мог? В мыслях вертелось одно только слово: «Зверь». Других слов не находилось, как не находилось и слов в оправдание его поступка. Придя домой, она увидела самодовольное лицо зятя, который даже не пытался отводить взгляд. И так-то безропотная Ефалия совсем сникла. Только внучата и хозяйство не давали наложить на себя руки от стыда и позора.
– И как мне теперь жить с таким позором? – думала Ефалия и решила молчать, но теперь, идя на сенокос, совала в голенище сапог завёрнутый в тряпку нож.
– Пусть только попробует тронуть!

Дочь, пройдя курс лечения, вернулась домой. Сенокос был в самом разгаре. Врачами было наказано тяжёлого ни в коем случае не поднимать. Но Серафима на второй же день отправилась с мужем на сенокос. Приходила усталая и измождённая и, как результат этого, через некоторое время вновь оказалась в больнице. Ефалию оставляли присматривать за детьми и скотиной. Детишки подрастали, помогая бабушке по хозяйству. Обязанность мальчишек была носка воды, а обязанность Нины – пол подмести, посуду помыть, корову встретить с пастбища и овец, если летом, а зимой – наносить дров к печам. А когда подросла Нина, то и корову научилась доить: матери-то было или некогда, или болела, а у бабушки Ефы уже силы в руках не было. Сергея прежде сняли с бригадиров за пьянку, и он устроился работать лесником, а Сима перешла на более лёгкую работу – библиотекарем в сельскую библиотеку. В школе семья считалась интеллигентной и состоятельной, глава семейства – заботливым отцом и хорошим воспитателем, т.к. не пропускал ни одного родительского собрания. Но учителя не знали, что он – насильник и пьяница, бьёт жену, зачастую выгоняет всех из дома и дети жили в постоянном страхе. Старший сын Николай постоянно получал от отца подзатыльники и ремня, неудивительно, что рос болезненным и слабеньким. Среднему сыну, Ивану, доставалось меньше, т.к. тот был похитрее и посообразительнее, а дочку он вообще не признавал, считая её нагулянной, но, несмотря на это, дети выросли добрыми и отзывчивым на чужую беду, наверное, благодаря бабушке Ефе. Это она после очередного подзатыльника Колюшке прижимала его к себе и тихо гладила, приговаривая: «Потерпи, мой милый. Вот вырастешь и уедешь. И всё у тебя будет хорошо». Это она урезонивала Ваню, который в порыве обиды на отца говорил: «Ненавижу». Это она успокаивала Нину, которая шмыгала носом и размазывала слёзы по щекам, когда отец в очередной раз её не отпускал с подружками в клуб на детский фильм. Бабушка Ефа, познав столько горя, не ожесточилась сердцем, старалась каждому уладить до самой смерти, даже ненавистному зятю. Такой уж у неё был характер. Только иногда, когда не спится, раздумается и начнёт казнить себя мыслью: «А это ведь я подтолкнула дочку в такой омут. И дочку, и внучат». И заплачет, да так, что подушка к утру сделается мокрой от слёз.
Сколько раз спокаялась, что оставила свой дом и переехала вместе со всеми в новый. Но опять же, как не переехать, если дочка постоянно по больницам, а дети малые. Вот и получается: куда ни кинь – всюду клин. Но случались в жизни Ефалии и праздники, когда, оставляя дом и все дела, уезжала она в ближайшую церковь. О чём она молилась, что просила у Бога, одной ей ведомо, только приезжала ещё более замкнутой, чем была.
Серафима видела, что с матерью творится что-то неладное, да и муж по отношению к ней вёл себя как-то неоднозначно. Его ухмылки в сторону матери не проходили незамеченными, что давало пищу для подозрений, о которых было даже стыдно подумать, а не то, что сказать. Так и жили: одна боялась сказать, а другая – спросить, в итоге всё дальше отчуждаясь друг от друга. Ефалия уже давно не трапезничала за общим столом, сначала находя причины и какое-то заделье, а потом все к этому привыкли и уже и не звали. Старший внук Николай работал в другом районе, Иван служил в армии, а внучка Нина, окончив среднюю школу, училась на первом курсе института, когда Ефалию разбил паралич. Она не могла уже вставать, есть самостоятельно. Будучи пьяным, Сергей, разбавляя слова матом, кричал, чтобы все убирались прочь из его дома, а то убьёт. Стоял октябрь в том году холодным. Снег выпал рано и не таял. Серафима запрягла лошадь в розвальни, погрузила на них завернутую в одеяло мать и повезла в другой конец деревни к одинокой старушке на постой, с которой заранее договорилась. Было видно, что Ефалии осталось страдать недолго. Речь отнялась, и сказать она ничего не могла, а, когда пыталась, вырывались лишь отдельные фразы, из которых ничего не понять.
Зять, видя на себе укоризненные взгляды сельчан, при встрече с женой буркнул:
– Давай, хватит дурить. Возвращайтесь домой. Пьяный ведь был, – и сам приехал на лошади за ними. А через два дня, на восемьдесят четвёртом году, Ефалия умерла, так и не рассказав дочери о позоре, случившемся на сенокосе в далёком прошлом.
На похороны приехали внуки Василий и Шурка – дети старшего сына, да внучка Нина – дочка Серафимы. Остальные внуки приехать не смогли, т.к. Иван был в армии, а Николай – в дальней командировке. После похорон, за столом, было видно, что Сергей не только не скорбит, а даже как-то весел и после выпитых двух гранёных стаканов водки, запел. Присутствующие на поминках запереглядывались, зашушукались… Серафиму, пытающуюся одёрнуть, муж резко оттолкнул. Та, потеряв равновесие, упала и больно ударилась о край скамейки. Присутствующие помогли ей встать и, чувствуя неловкость от происходящего, разошлись. Опасаясь гнева мужа, Серафима с дочерью ушли ночевать в баню, благо она была накануне истоплена и стены ещё хранили тепло. Назавтра Нина уехала на учёбу, оставляя мать один на один с отцом.

Спустя некоторое время Серафима узнала от жены старшего брата о позорном поступке мужа – именно с ней незадолго до смерти, устав от своей ноши, поделилась Ефалия. Долго плакала Серафима, казня себя за подозрения, за невнимательность и холодность к матери, но вернуть уже ничего было нельзя. И как будто сама прозрела: собрала кое-какие пожитки и навсегда покинула опостылые стены и опостылого мужа, оставляя детям выбор: с кем жить…