Опять забеспокоился мой сын

Опять забеспокоился мой сын:
То улыбнётся, будто виновато,
То лоб нахмурит и зайдётся в крике.
И так - всю ночь и день. И суеверно
уже за дверью шепчутся соседки
и в полный голос говорят слова:и
"крещенье... церковь...знахарка...погода"
И, отвечая вежливое "нет"
крещенью, церкви,
говорю: "Погода".
За окнами - колючий мокрый снег.

Какой по счёту - этот мелкий снег
в моей судьбе? Достаточно их было
различных возмущений атмосферы,
чтоб на какой-то, пусть недолгий, срок
установилось тайное согласье
моих сосудов, лимфы, кожи, мозга
с холодными и тёплыми слоями
над городом, с планетами и солнцем,
с Галактикой - что так, а не иначе
включила Землю в свой упругий бег,
и далее...
А он ещё младенец,
и космос прикасается к нему
всем холодом, всем пламенем своим,
и так темны, так далеки причины
его возни, кряхтенья, беспокойства,
что перед жизнью их непостижимой
нелепости приобретают смысл:
крещенье, церковь.
Я гляжу на снег
и думаю: ведь и моё согласье -
оно не вечно. Слабо, незаметно
я ощущаю приближенье снега,
дождя, тумана. Эти ощущенья
мне вовсе не мешают исправлять
задвижки и насосы, отделять
пропан-бутан от сероводорода,
и по ночам, с завода приходя,
баюкать сына.
Но минует время,
состарят кожу ветер и мороз,
и будут ныть суставы "на погоду"
и стары-старый шрамик над виском.

И это будет - эхом дальних звёзд,
вращений, взрывов. Странный механизм
продолжит жизнь неясную свою,
а мой сотрётся. Он ещё так слаб,
короткий век, отпущенный ему, -
есть только проба на пути огромном
к невидимой и неизвестной цели,
и потому - до самого конца -
единственное, что имеет смысл,-
твоё земное маленькое дело:
быть может, наши общие дела
важней, чем мы себе их представляем.

(1977)