Царь-кот

Жил-поживал на Москве царь Алексей, по прозванию Тишайший. На медведя ходил в охотку один с рогатиной, да поучения молодым писал. Сам в церквах на службах по шести часов стоял и другим велел, за что и прозван был так, как сказано. Да превратился он как-то раз в кота, о чём и речь поведу.
Случился в 7156 году от сотворения мира в стольном граде русском Бунт соляной. Алексей Михайлович, так его по изотчине величали, в день тот как раз ворочался с Лавры, куда хаживал на богомолье. Времена-то были простые. Цари от народа за бердышами да пищалями не хоронились как после, а являлись пред очи работного люда свободно. Подступили мужики к нему и твердят: "Разберись, Михалыч, что бояре твои с государством творят, что кум твой Морозов Борис - боярин с царством твоим кудесит! А не разберешься, то уж не обессудь, но с тебя спрос будет."
А царь им на то и говорит:
- А я в чём повинен? Это вы меня сами на Соборе земском избрали!
- Не выбирали мы тебя, язва тебе на язык! - отвечали посадские.
- Ну не меня так родича моего - Михаила. Мы с ним одна плоть. Сами вы виноваты! - выпалил Алексей да и дал тигаля.
А люд посадский ему вдогонку кричал:
- Нет, не мы виноваты, а начальники которых ты наплодил на Руси! Посмотри - кругом - мало того, что окольничьи твои поедом народ едят, так ещё и мытари - сборщики подати соляной умножились, а прочим дьякам и подьячим - несть числа. На каждого труженика по господину... А могли бы вместе дело делать - тогда бы вчетверо больше справить можно было бы...

Рассвирипел народ, усадьбы боярские громить начал, да только себе никакого добра не брал, так как не грабежа ради, но ради правды взбунтовался. Уже и к кремлю пожар подступает, народ против царя речи возмутительные возглашает.
Стал на молитву Тишайший, да слова ему на ум нейдут - смерть уже подбрюшье ему языком своим щекочет. Что делать не знает. Но ум человеческий всегда может к спасению дорожку отыскать, благо умирают раньше срока только те, кто недостаточно жить хотел. И пришла царю на ум мудрость древняя, что портрет - это душа украденная, но живая. Отсюда и вера в чудодейственность икон происходит да запреты на изображение человека прижизненное. Вспомнил он про парсуну что заезжий художник голландский с него написать хотел, да только он запретил ему. Тогда ваятель этот отрисовал кота его, да морду животины той чертами лица государя наделил, дабы тем самым супротив традиций московских не пойти, но, зараз, сохранить для потомков образ царский.
Вспомнил Алексей и учение древнее, что наставник ему сказывал, о двойнике, обитающем в статуе или изображении человека и питающемся подношениями. Помолился он как смог Богу, чтобы тот сил ему даровал, да нырнул в парсуну точно в прорубь, да вынырнул котом, который уже год как издох.

Ворвался люд посадский в хоромы царские, да не нашёл никого опричь кота. Государя же Тишайшего будто и след простыл. Быстро Борис Морозов смекнул, что царь Алексей из кремля, а может и из самой Москвы чёсу задал и племяшку своего заместо него поставил, благо похож был на урожденного самодержца как две капли воды. А настоящий Алексей Михайлович тем временем по двору ходит, в золочёные палаты заглядывает, видит как по приказу Бориса Морозова казну государеву расхищают. Осерчал он на баловня своего, да подол кафтана ему разодрал, за что и полетел кубарем со ступеней прямо на базарную площадь.

Воровать-то был Алексей мастер, вон народ-то как обобрал, да любопытно ему было испытать людей разной веры, как они к своим братьям малым относятся - с участием али прохладцей.
- Где лучше кормят - ту веру и приму, - решил царь Алексей, полагая что перевоплощение его от клятвы освободило. "Престолы то везде разные, а мясо одно" - так он рассудил.

Побежал он в Замоскворечье, по улице Ордынке, по которой в Золотую Орду из Москвы выезжали, прибёг на Ногайский двор, где прежде татары торг лошадьми вели, а нынче вокзал Павелецкий отстроили. Подивился он - открывают басурмане перед котом дверь в лавку да колбасу на выбор предлагают - конскую или говяжью. И задумал он, раз нехристи к брату коту так хлебосольны, промеж них поселиться, а понеже без жизни духовной царь Алексей совсем обойтись не мог, то и в ихнюю веру перейти. Да вот беда, ворота мечети татарва перед его носом затворяет, а когда ж он их царапать когтями начал, то и вовсе сапогом попотчивали, да так что через улицу горемычный властелин перелетел.
- Ох, сыны греха, собачье племя, нефыри, блудоумы - пожаловал он за глаза нехристей, да в Кукуйскую слободу побежал, где в те времена немцы-протестанты жили, коих в те времена головерцами звали, за то, что учение святых отцов да решения вселенских соборов отвергали. Подивился царь Алексей - перед котами немцы дверь распахивают, да под столом коврик тёплый стелют, колбасу на марципан кладут да подают на тарелочке. Хотел было Алексей Михайлович ихнюю веру принять, да в кирху поганые не токмо не пустили, но и по носу для острастки щелкнули так, что небо с овчинку показалось.
- У-у-у, рыла скаблёные, стервы, околотени! - снабдил немчуру крепким словцом Тишайший-кот, да на Болвановку побежал, где поганые селились, по теперешнему - католики. Подивлся государь, обычаям иноземным. Котов здесь за стол сажают, да форель подают на блюдечке богемского выделки. Да вот беда, жизни духовной, бесы, не ведут совсем - робеют, значит, перед московитами.
Плюнул на них царь-кот, да решил в лоно родной веры православной возвратиться.
Присмотрел он себе храм по безлюднее, на Поганых прудах, называемых ныне Чистыми, чтоб народ не толпился да на лапы ему не ступал. Приходил он сюда после сутолоки площадной, где воровством промышлял, на вечерню, да на всенощную, да литургию по воскресным дням, как было у него заведено в бытность правителем.

На службе кот стоял смирно, да когда дьяк по лени-нерадивости тропари пропускал да псалмы сокращал, за облачения его когтями своими цеплял, так, что тот со страху сызнова всё начинал, но уже исправно. Подивился настоятель храма, что кот псалтирь да книги богослужебные наизусть знает, написал о чуде сем епископу, да тот был стар да умом слаб и, начиная читать предложение, забывал его начало. Преминул иерарх, что тот, о ком речь ведется зверюга, да повелел усатого в чин церковный произвести, да не в дьячки, а сразу в протоиереи. Нерадивого же, беспутного пономаря повелел бить батогами да гнать со двора.
Опечалился настоятель, что позабыл про старость да лободырие начальствующего,
да делать нечего, против воли верховодящих не попрешь. Рукоположили кота да в иерейские одежды облачили. Пастве же объяснили, что был муж сей так прекрасен лицом, что, дабы девиц молодых на помыслы грешные не соблазнять да от молитвы не отвлекать, помолился он Господу, чтоб Всемогущий лик его обезобразил, да так и стало по просьбе его, превратился он в четвероногого.

Ничего, пообвыклись к новым порядкам. Обиход скотина знает, кадилом машет как того служебник требует. Молитвы только не произносит, ну так к нему алтарника приставили, вроде как чтобы облачение по полу не волочилось, так он нужные слова и говорил. Два года так прожил, да вот беда, как то раз сел Тишайший задним местом прямо в благовония, да так они к нему пристали да в шерсть въелись, что весь приход заговорил как о чуде великом, что, мол, новый-то протоиерей благоухает как райские кущи. Дошел слух об этом до самого митрополита, так он и распорядился Кота-Алексея высоким саном пожаловать, да не абы каким, а сразу архиепископским, чтобы к святости, так сказать, поближе быть. А понеже был он малость подслеповат, то когда в чин возводил царя - не заприметил, что он весь шерстью покрыт, да усы у него по сторонам торчат, да уши стоят.

Ничего, пообвыкла и новая паства, потому как молва по Москве прошла, что благодать де на новом голове, как на той козе, которая христову воинству дорогу к Царь-граду показывала.

Сидит теперь Тишайший в хоромах епископских, икру да сало за обе щеки трескает, хоть и пост на дворе. Два года так прокуковал, да решил, что мало ему почестей на месте сем оказывают,
Задумал он у самозванца, Бориса Морозова племяшки, престол отобрать, а для этого Патриархом сделаться, благо нонешний предстоятель накануне ноги протянул. Патриархом ставши можно силу больше царской иметь, поелику у церковного старшины в руках власть духовная, а перед ней все земные правители склоняться должны.
Сошелся Собор на Москве в 7160-м году нового владыку избирать. А перед тем встретились первосвященники на архиерейской службе, чтоб богу помолиться, дабы Вседержитель мудрость им даровал правильный выбор сделать. Отстоял он службу, причастился даров святых, да на миропомазании так зашипел на митрополита, что тот сосуд с елеем на него и опрокинул. Зашуршали языками иерархи. Почли они этот случай за жест свыше. Как ветхозаветный Саул помазан был пророком Самуилом на царство, так ноне сам Господь знамение нам, недостойным, дал, кому патриархом московским и всея Руси бысть.
Выбрали Алексея-Кота предстоятелем и дали ему имя новое - Никон, что по гречески значит - Побеждающий.

Да только одно дело почести принимать да на ошибки указывать, а совсем другое бессловесной твари, хоть и в высочайший чин возведенной, борьбу с самим самозванным царем повести. Ничего тут поделать нельзя, кроме как самому Черту лукавому душу отдать за то, чтоб вновь речь человеческую обрести. Позвал он черта в молитве, да явился он облеченный в платье немецкое, без бороды да с дымящейся трубкой в зубах.
- Зачем звал меня царь Алексей Михайлович? Какое дело у тебя ко мне есть? - молвил князь мира сего.
- Да дело то, нечистый, нехитрое. Голосом человечьим опять заговорить хочу.
- Вот как... Я рад бы помочь, да не в моей власти это, сам знаешь. "Вначале было слово и слово было у Бога и слово было Бог." Небось читывал, коли грамотей, - стал лицедей себе цену набивать.
- Так ты не по русски меня научи говорить, а на латыни. Латиняне то, знаю, давно под твоей властью ходят, римскому Папе, слуге твоему, точно богу поклоняются.
Научи по басурмански бухтеть-перехрюкиваться, а переводчик найдётся.
- Что ж, Михайлович, это, можно, коли уговоримся мы с тобой кой о чём.
- Проси что хочешь бес окаянный, не тяни волыну.
- Да вот, Михайлович, книги есть у вас богослужебные да обряды... Подправить бы их самую малость. Ошибки устранить. Сам знаешь, иноки твои сперва напосудятся так, что лешего с домовым спутают, а уж потом садятся книги святые переписывать...
- Вот к чему, бес, клонишь. Душа тебе моя, выходит, не нужна. На святость русскую покушаешься! Хочешь, чтоб Русь под латинянов пошла? Ну хорошо, будь по твоему. Повелю книги богослужебные переписывать, обряды править, - сказал Алексей-Никон, а сам думает себе, - добру мысль мне Чертяка подкинул. Так я одним духом народ против царя-батюшки восстановлю. Низы у нас твёрдо старой веры держатся. Обряды повелю менять, книги переписывать, а виноватым Самозванца назначу!
На том и срядились Кот-Никон с Лукавым.

Вот сидит кот в палатях, носу оттуда не кажет, волю свою по-иноземному бурчит-маракует да через людей книжных, языки знающих, по земле русской разносить велит. Книги с греческих наново переписать, креститься не двумя перстами, а тремя, как у греков водится, петь в церквах божьих не на несколько голосов, а на один, ход крестный не противу солнца, а на сретенье. Все как у греков заведено.

Взроптал народ православный, смута великая началась. Не все коту поклонились, а от силы треть, да таковое число при любых порядках властителям челом бьют. Говорили раскольники промеж собой - святые на Руси по старым книгам спасались и нам велели. Боярыня Морозова, Алексея зазноба бывшая, обряды новые не приняла, так её в подполе крысами затравили вместе с княгиней Урусовой. Протопоп Аввакум за твердость в вере пострадал. Всю жизнь его били, так что зубов не осталось, а напоследях сожгли в Пустозерске, как и других многих, коим счёту нет.

Царь же самозванец не заставил себя упрашивать. Ему Никон-кот через поверенных своих нашептал, что выбором этим грекам польстить можно и в содружестве с ними на османскую Порту пойти, Царь-град в лоно христианской веры обратить, над Святой Софией крест православный воздвигнуть. Царь самозванец посему с великим усердием крамольников преследовал, тех кто за старую веру цеплялся.

Монастырь Соловецкий восстал, который ещё и прежний раскол - Иосифлянский, не принял. Восемь лет царские воеводы его осаждали, а когда ворвались наконец в пределы крепости - всех иноков перебили-перевешали. Несколько только насельников милостию Богородицы да по молитвам своим по небу перенесены были в леса заволжские, на Керженец-реку, а к ним, прослышав о чуде сем, другие ревнители древнего благочестия стекаться стали. Приходили к ним воеводы царские силой в новую веру обращать, да часть из них, чтобы слугам антихристовым в руки не даться, сжигали сами себя в гарях великих, часть же дальше уходили - на Вятку, в Сибирь, в Китай, за хребет Кавказский - в Персию и Турцию. Кто-то в Австрию пошел, а были и такие что до Америки латинской добрались где и поныне живут. Но большинство с мест не срывались, по воскресным дням в Никонову церковь ходить стали, а в тайне свою веру блюсти. Законы государевы раскольники никакие не чтили, налогов норовили не платить, да деньгу подложную в скитах своих чеканили за что тем из них, кого словить удавалось, олово раскалённое в уста да в жерло заливали.

С тех самых пор повелось, что ежели бунт аль смута какая в государстве - то застрельщики завсегда староверы. Даже саму революцию Великую Русскую они ладили вместе с Лениным да Троцким, только вот по их хребтам потом она тоже прошлась.

Задался у Никона-кота передел. Расколол, разладил он Русь как того бес Лукавый алкал. Да как сам того хотел - супротив государя самозванного в свой черед народ настроил. Невзлюбил люд православный лже-Алексея Михайловича. Во всякой вине он для баб да мужиков извечно стал виноватым. Да только когда с племяшкой Бориса Морозова - боярина в открытой схватке котофей тягаться стал, силушка то его и покинула. Отлучили его от престола патриаршего да в далеком монастыре Белозерском заточили, где он и сгинул.

Сгинул, да не насовсем. Того же лета у Петра-отрока, сынишки Самозванца, амператора будущего, что девяти годков в ту пору был, усы вдруг пробились кошачьи, да так оные торчали по сторонам, что царевич их всю жизнь подкручивал дабы себя не выдать.

Каким побытом то дело сталось - думайте сами, государи мои, здесь я вам не помощник, потому как другая это история. При случае - расскажу без утайки. Только помяну одно - неспроста в народе-то Никона считали антихристовым предтечей, Петра же сыном патриаршим - приблудным, да Черта прямым ставленником.