У меня в кармане, знаешь, кола...

Тысяча дней — свернувшаяся петля, змея,
застывшая на груди, и что-то ещё болит,
но больше уже не тонем.

У меня в кармане, знаешь, кола, а в лёгких — джаз, я хотел бы
(бесспорно), просто хотел бы взглянуть в глаза
тебе — так неловко шутить безмолвно и быть
нигде.

Нигде — потому что ты зачем-то так далеко, и нет сил,
нет покоя выворачивать тут нутро, но молчать я, кажется,
не способен.

Нигде — потому что горе черпать ладонью гораздо проще,
чем воскресать. Ты говоришь, что мир состоит из боли,

так мне ли
его
держать?

Мир состоит, отвечаю, из красок, из бесчисленных сонмов клякс —
наши атланты богу нынче совсем не указ. Никто никого не трогает.

Нигде — потому что песни чьи-то льются рекой, а ты, дорогая
(мой человек дорогой?), теряешься в переплетениях судеб.
И утраченное навек вдруг воет внутри, горчит.
Ты бесконечно куришь.

Нигде — и трофейное сердце бери на сдачу, тащи в музей.

Я не хочу сгореть: мир, ты, конечно, дурак, но
отложи нам немного своей удачи?
Для нас это, видимо, много значит.

В самое странное время.