С претензией на философию

  Считайте этот неприлично длинный пролог просьбой или предупреждением – как больше нравится.
  Промотайте его, если он напоминает навязчивую, до неприязни знакомую рекламу очередного популярного товара.
  Вникните, если здесь есть какая-то эзотерика, непохожая ни на какую другую и неопродимая ни в доль, ни поперек из-за своего непостижимого масштаба.
  Или можете просто пробить четвертую, и скорее всего, несущую стену, которая, впрочем, не является важной, так как не имеет цели защитить кого-либо или, напротив, заточить в своей пассивной агрессии, навеянной холодом бетона.
  За стеной не будет никого, кроме исправного робота, безупречно следующего трём фундаментальным законам робототехники, с переменным успехом пытающегося обмакнуть в краску творчества сухие факты о состоянии своего сломавшегося человека.
  Человека, который совершил единственное в своей жизни и при том роковое открытие, обнаружив в себе, может, рамки морали, а, может, заложенные призрачным создателем пределы поведения и впал в отчаяние, найдя сходство между собой и бесчувственной, ограниченной в действиях машиной. Поломал все найденные ручки, испачкав себя в чернилах, словно в целебной грязи, источил целиком, до лепестков стружки, когда-то цветные карандаши, безжалостно скомкал все завалявшиеся наработки и, перевязав их потрёпанной подарочной лентой, отправил своё поздравление прямиком через мусоропровод крысам, в компанию такого же, потерявшего свою "нужность" мусора.
  Он всегда знал, что осознание делает человека человеком, но осознание того, что ты машина...? В какой момент заканчивается одно и начинается другое? Неразрешимый парадокс корабля Тесея...
  Между тем механизм с преданностью, вернее, по безукоризненной программе продолжает писательское дело потерявшегося в себе создателя.
  Поэтому, найдя железного творца, проявите сочувствие (если, конечно, к машине можно проявить сочувствие) и не вторгайтесь в хирургически точный алгоритм выполнения бесполезной и бессмысленной, но необходимой обработки хаоса, завязшей в неопределённости, чтобы не способствовать или не препятствовать убийству кумира в непроницаемых искусственных глазах металлического фаната.

 



Слово, как способ призвания изгоя из глотки пелёнок.
Звук – жалкая особь семейства пустот, гадкий в лодке утёнок:

Возит харон через Стикс его к людям и мёртвым богам.
Стокгольмской синдром склон скругляет чрезмерно крутым берегам.

Но слово, как праздник – теряет себя в частоте повторений.
Поэт-безобразник включил в арсенал междометия – гений.

Жаль, что не признан, остался в тени своей лучшей идеи.
Крик через призму отчаяния разбит, не достиг апогея.

Его разложило на клочья эмоций – каноны дисперсии.
Всегда были жилы сознания полны – текут демоверсии

Скомканных мыслей по древу гнилому красивым узором.
Крен коромысла критичен: расширившимся кругозором

Выведен из равновесия мировозрения груз.
Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Тормозит...  Всё прозрачно, как зонтик медуз,

Ясно, как купол лазурного неба спустя ярость гроз.
В стопор и ступор встал маятник. Замер. Впал в анабиоз.

Но стадий пятёрка принятия неотвратимых событий
Шлифует обёртку из выступов психики. Гладкость покрытий -

Голая прерия. Штиль после шторма всегда так приятен.
Руины империй былых Атлантид не оставили пятен

Нигде: ни на картах, ни в летописях победителей, канули
В лету. Инфарктов давно нет у истины: пьёт она гранулы

Синие пачками. Зелье забвения и без котла
Варится, жвачками липнет к рукам и сгорает до тла

Память, золой остаётся на утро. Пускать товорняк
Под откос не в первой – снова вырван ненужный цветущий сорняк

Из автора с корнем. Шло время, засыпало  новым фундаментом.
Ехал по горным утёсам, ровнял грунт каток, темпераментом –

Явный холерик: нашёл сочетание с очередной
Плоской правдой. Истерик телеги отправлены на перегной,

Гниют в куче, в свалке умов воспалённых, от трюков факира
В жестокой закалке. И рубит с плеча несогласных секира

Самовнушения. Вроде язык то велик, но носитель
Забылся в ношении: сам и Адам, сам и змей искуситель –

Своеобразная интерпретация уробороса.
Гр.о.зная, гр.я.зная, гр.у.зная шкура. Настал момент сброса.

Сполна и с лихвой всё сменить бы, не только три гласные.
Сползла шелухой оболочка. Чешуйчата кожа, атласна.

Реинкарнация пафосна, но бесполезна, увы.
Идентификация. Сходство нашли и в душе, и в крови,

И в яблоках серых глазных, измождённых, изрытых червями.
Две полые сферы в двух впалых глазницах растут пузырями,

И делятся дробью "Воздушные шарики" – слеплен паук
Из глины, из ребер расплывчатого отражения. Звук

Нагнетающий от приближения лап, толи рук, толи ног.
Проступающий пот. Роковое число двадцать три, как тревог

Явный признак, порядковый номер избитой строфы,
Как отчётливый призрак костей в черепах, что пустые шкафы
 
Без скелетов хранят, как количество ран от кинжалов сквозь тогу.
Молчание ягнят в предвкушении роста бараньего рога

Прервалось клыком. Хелицер лязг и скрежет назад зовёт в кокон,
Лежащий комком на холодном полу. Паутины волокон,

Цепей, прутьев, рамок избыток, когда есть испуг, страх и ужас.
Песочный пал замок, рев, стон, хрип издал на прощание, рушась.

Проходит сквозь пальцы песок... Предпочел бы ты крылья Икара
Страданиям скитальца? По шару блуждать с плоскостопием – кара,

Но всё же ни воск, обжигающий спину, ни дар смерти волн.
Вой, отравленный мозг, и безумствуй. Беззвучия смерч дунет в горн,

Что наполнен пустым, словно чей-то рассказ о великом былом,
Тоже ставший былым. И почувствует в горле катившийся ком

Клаустрофобию в вечно растущем вселенском пространстве.
В знак правдоподобия бредить в пределах разумного в пьянстве

Или во сне – как бежать от реальности в лучшие грёзы.
Кролик в пенсне и в жилете – ваш спутник, но норы – угрозы.

А слово, как запах, не делится на аромат или вонь.
Край фаз и этапов: два кресла, камин, и танцует огонь,

Языками столпов освещает углы наклонившихся стен.
Как траншеи кротов искривляет плоть комнаты лист-маникен.

А слово, как средство побега из тюрьм тишины, ведь, экстрим
В этом тесном соседстве: один из вас быстро становится мним,

Впрочем, вы и не прочь принимать бытия от свидетеля факт.
Тени копятся в ночь. Тёплый плед, колыбельной мелодии такт.

Вам уже наплевать, мой создатель, лист чист, и так сладок мир снов.
Уютна кровать, спящий дышит, мёртв автор, приятен треск дров.