Покойницкая комаринская

        First we take Manhattan, and then we take Berlin
                Leonard Cohen


Одни понедельники-вторники, рыдай-запевай, мой комуз.
В хоромах ни хлеба, ни зрелищ. Где, Смерть, твоё жало?
На зов выползает Фёдор-покойник и с ним — животворный союз.
Все улыбаются, и елей течёт по хлебалам.

        На рыжем аисте — в Минск, на синем орле — в Туву,
        Лети, блошиный пророк, не зная сомнений.
        Берёза и дуб, крапива и хвощ, каган и вороний улус.
        Бог в помощь, проросшие зубы, драконова смена.

У Фёдора — нулевой день рожденья, он точит кривое якши.
Несут кунаки безделушки для всесожженья.
Он их просвещал столько раз, дураков, но они тупы, как ножи.
Их первенцы на алтарях тянут длинные шеи.

        На чёрном борове — в Грозный, на сером волке — в Тамбов,
        Скачи, мой разум, скачи, не ведая смысла.
        В ушах — хризолит, в носу — аметист, в груди — ожерелье из снов,
        Овчиный тулуп и младая душа атеиста.

Заходит духовник Фёдора, тайный ужин кропит.
На стенке — Бёклин, меж окон — горсть купороса.
Он ласково смотрит на свежий погост и спрашивает гробы:
— Ну что, оживить? - и нет искромётней вопроса.

        На розовом пони — в Киев, на белом осле — в Москву,
        Танцуя калинку-лезгинку копытного братства.
        О, как хорошо входить в города, крича: - Дорогу послу!
        Играть на гуслях, с ягнятами целоваться.

Колхида. Таврида. Планида. Добыв золотого вруна,
Поют мертвецы одесную и ошую.
Но где Десна и где Шуя, увы, не знает страна.
Овца закрывает загон и — торжествует.