Ехал Грека через реку

Мой друг – самый лучший друг на свете,
и мы практически всю сознательную жизнь вместе.
Считай: он и я – части одного целого.
Но в отличие от меня, он взрывной, азартный,
крайне нетерпеливый и увлекающийся;
зато справедливый, надёжный и даровитый...
За что бы ни брался, –
всё делал страстно и с полной отдачей.
И любил – без рассудку, грозил не шутейно,
ругал горячо, рубил сплеча…
Но имеет, правда, и весомый недостаток один –
прощает с трудом, неохотно (даже на первый раз),
но ежели уж прощал, то всей душой, до братания.

Его напористость, нередко достигавшая настырности,
многажды помогала ему в жизни.
В конце восьмидесятых, начале девяностых,
когда без проплаты никуда ни с чем не войдёшь,
сумел продавить в Останкинском телецентре монтаж 
музыкальных клипов своей группы и организовал
регулярный показ их по центральному телевидению.
Бес-пла-тно. Ну, абсолютно бесплатно!

И разве кто другой сумел бы за полтора часа,
находясь в чужой стране, найти человека по имени,
отчеству и фамилии, не зная города проживания,
точной даты рождения и толком не зная языка?
Нашёл. Вот так-то!
Про таких и подобных ему в народе говорят:
легче дать, чем объяснить почему «нет».
Но такая черта характера – не всегда неприятная…

Ещё редкая отличительная особенность его –
какая-то нереальная сверхчувствительность,
даже к пустякам, не замечаемым другими. 
А при виде неправильности или несправедливости, 
мгновенно закипал и клокотал неоправданно долго.

***

Знает про себя многое и по праву нарёкся непомерным.
Увы, подвержен резким перепадам настроения.
В бодрости духа может и горы смести махом,
в унылости же – покорно сорваться за край.

Шапошные знакомцы поначалу
считали его недобрым и смурным врединой,
видимо, из-за жёсткой категоричности,
бескомпромиссности его острых и метких суждений.
Но до поры. Если же им удавалось приблизиться –
отношение к нему менялось основательно.

Друг мой очень любит деток, но правильных,
не капризных и вздорных богдыханов,
а воспитанных и скромных, не порченных ещё
пубертатными протуберанцами.
Всегда поговорит задушевно, рассмешит, приголубит.
А как любит кошек?!
О-о-о… аж до расплавления себя.
При наших совместных визитах к друзьям,
проживающим совместно с кошаками,
начинал распевать уже при входе:
«Ки-синь-ки-мои, за-инь-ки-и,
шерстяночки мои хвостатые, натура-альные!» –
и даже самые суровые сфинксы, задрав хвосты,
трусили к нему и взмывали на руки, мурлыча,
чем несказанно удивляли своих хозяев…

***

Жил и продолжал жить на пределе во всём,
ввязываясь во всякие авантюры, чреватые боком.
На мои остережения отмахивался: де, Бог его любит.

Как-то полез купаться в нешуточный шторм
и с превеликим трудом, но таки выполз на берег –
видимо попал в «тягун», –
а на мою возмущённую встревоженность
едва вымолвил: «Не бойся, Бог меня любит, оберегает».
Отдышавшись, спросил, мол, а правда ли за ним
шли более высокие волны или так ему показалось?
И действительно, после его вопроса я осознал –
реально волны были больше именно за ним,
и не просто больше, а значительно больше.

***

Стал замечать, что иногда он держится за живот
и замолкает на полуслове, морщась.
На вопрос: что? – увиливал или отшучивался.
Со временем подобное случалось всё чаще и чаще,
особенно после совместных загулов и ночных бдений,
от которых я исподволь отлынивал, не выдерживая.
Он же, не снижая градус, продолжал жить без оглядки.
«Поумерился б!» – не раз ворчал ему в ответ
на отчёты о его похождениях, не мальчик давно.
А он мне: «Бог меня любит, забыл что ли?».

В последнее время и не помню его
без притиснутой к правому боку руки.
Я ему: «Да сходи ты уже к врачам!».
В ответ неизменное: «Залечат или зарежут…
точно зарежут, не знаешь, что ли,
какие нынче спецы у нас?
Любит меня Бог, ничё… в обиду не даст».
И действительно: там, где любой другой
уже сгинул бы несколько раз,
он каким-то чудом выходил без особых потерь
из горячих и даже критических ситуаций.

***
 
Когда же он уходил мучительно,
я, к стыду своему, не удержался и напомнил
о своих предостережениях, о его безоглядности...
А он кротко улыбался в ответ между гримасами боли:
«Не сомневайся, Бог меня любит! Лю-би-ит…
потому и забирает рано»…

Ну, а я пока здесь, частью, без своего «другого «я»,
без ощутимо большей доли своей;
здесь, с притиснутой к правому боку рукой.