***

Памяти уникального художника, автора серий рисунков: "Автографы войны", "Молитва о мире", "Реквием", "Международный терроризм" и других Евгения Михайловича Доброва (Гладунова) (1937-2011):

 1."Во глубине сибирских руд"
 Родился маленький художник,
 Он не ведал с детства пут
 И рос, как крепкий подорожник.
 Его родителями были
 Художники, и с малых лет
 Карандаши с бумагой жили
 В его углу. И оставляя ими след,
 Геннадий рисовал натуру,
 Потом - по памяти сюжет...
 И пресекал отец халтуру
 С самых-самых малых лет.
 Он приходил с работы поздно
 И сына спавшего будил,
 Заданье проверял серьёзно,
 Разбор рисунков проводил.
 Давал опять урок назавтра,
 Пока не началась война...
 Пять лет "безумного театра"
 Переживала вся страна.
 А Гена ездил вместе с мамой
 И засыпал с карандашом.
 Жизнь была ему рекламой...
 Часто бегал малышом
 С удочкой на речку Омку.
 Повзрослев, и на Иртыш
 ТайменЯ ловить на донку...
 А кругом такая тишь!
 Всё просилось на бумагу,
 Гена это рисовал.
 Отец вернулся, выполнив присягу,
 Семь лет в семье он не бывал.
 Жизнь в Омске продолжалась,
 Геннадию добавилось хлопот,
 Семья у Гладуновых разрасталась,
 Но Гена не бросал своих работ.
 Отец устраивал разбор его рисунков
 И самые удачные хранил,
 Мечтал, чтоб сын из здешних закоулков
 В Москву прорвался, честь не уронил.
 Для поступления художественной школе
 Представить нужно было ряд работ.
 Отправлены при папином контроле,
 И он поступает в это год.
 Преподаватели вначале сомневались,
 Что автор присланных рисунков он.
 Сомнения все сразу же распались,
 Когда увидели его со всех сторон:
 Как держит карандаш, как водит кистью
 И из чего построен весь сюжет...
 Каждый год показывали, с завистью,
 На протяжении всех учебных лет,
 Пока Геннадий Гладунов учился,
 Различным делегациям гостей
 Его работы. И народ дивился
 От его художеств и затей.
 Скучая по родным просторам,
 Геннадий подружился с пареньком,
 Ночами предавались разговорам,
 Собрав два одеяла в один ком.
 Недолго, жаль, продлилась эта дружба,
 После каникул не вернулся друг.
 Его душа вдруг оказалась чУжда
 Родителям. Они решили вдруг,
 Что сын, их не разделяющий взгляды,
 Душевно болен (проще скажем - псих).
 Пусть на мир глядит из-за ограды,
 И это успокоит их.
 На поиски отправился Геннадий
 И друга своего нашёл...
 Он взрослым отдал всё бы друга ради,
 А шёл ему шестнадцатый ещё.
 (Так глубоко затронет эта тема,
 Он к ней вернётся много лет спустя,
 Как государство и его система
 Ограждали "взрослое дитя")
 Родители Кутновского Володи
 Узнали про визиты паренька,
 Перевели куда-то сына, вроде,
 И разорвали дружбу на века.
 В пятьдесят шестом, закончив школу,
 Геннадий поступает в институт.
 Преданный искусству, не футболу,
 Не ведал он, что ожидает тут.
 На живописном факультете стало ясно,
 Что Гладунов "упёртый", но талант.
 Оказалось качество опасно,
 Не считаясь с тем, что дипломант,
 С отличием закончивший худшколу,
 Инициативу проявляющий в труде,
 Подвергся, мягко скажем, произволу,
 И оказался в маленькой беде.
 Преподаватель, строго по программе,
 Требовал пластичности, пропорций...
 А Гена обнажённой даме
 На рисунке захотел эмоций,
 Ему важнее образ был в портрете...
 Пришлось сменить студенту факультет.
 В графике играют тени в свете
 (По-моему, художник здесь - эстет)
 Геннадий посещал кружок офортный,
 Предопределило это переход,
 В графике стиль более свободный.
 Шёл институтской жизни второй год.
 Геннадий, увлекавшийся офортом,
 Познакомился с профессором Добровым,
 Заметившим талант в студенте гордом,
 Взявшим шефство над студентом новым.
 Профессору восьмидесяти лет
 Нравилась в студенте устремлённость,
 По опыту он знал - преграды нет,
 Когда в таланте есть такая склонность.
 Матвею Алексеичу Доброву
 Было чему Гену научить.
 (Нашёл я комментарий один, к слову,
 Там внук Доброва попытался "наскочить",
 Что Гладунов фамилию Доброва
 Присвоил незаконно, вопреки.
 Ну, если это так, то что такого,
 Ведь умерли давно уж старики!)
 Добров Матвей скончался от простуды,
 Для Гладунова это был удар:
 Профессор разбирал его этюды,
 Станок офортный приготовил в дар.
 Когда он умер, Гена сделал надпись,
 Офортным способом табличку изготовил...
 Родные благодарно отнеслись.
(А внук теперь такое "слово" молвил!)...
 Учёба в институте продолжалась
 И незаметно выпуск подошёл.
 Дипломная работа создавалась,
 Его руководитель в ней нашёл
 Изъян один, сказал об этом Гене,
 Объём диплома был на три листа.
 Ни к экспозиции, ни к исполненью, даже к теме
 Претензий не было. "Действительность не та!" -
 Сказал ему преподаватель Кибрик -
 "Сходите в порт, там баржи грузят краны,
 Зерно на сдачу государству, лирик,
 Второй план с ними и работы сданы!"
 Гладунов рисунки переделал,
 Куратору всё это показал...
 Но вот душа художника не "пела",
 Опустошённый он какой-то стал.
 Ходил в раздумье целую неделю,
 Решил вернуться к старой теме вновь.
 И это стало главной в жизни целью, -
 Изображать реальность. Вот его любовь.
 Евгений Кибрик не сказал ни слова,
 Но Гладунов диплом не получил.
 Справка - вся его основа,
 С ней он жизнь бомжа влачил.

 2. Гладунов пошёл в милицию,
 Стал работать постовым.
 Получая амуницию,
 Был одет до  головы.
 У Белорусского вокзала
 Видел все нюансы жизни,
 Здесь душа его узнала
 Ширину родной Отчизны.
 Человеческие судьбы
 Здесь "плели" свои узоры,
 Он стоял, сжав плотно губы,
 А кругом пьянчуги, воры
 И страдальцы всех мастей.
 Память цепко всё держала:
 Дома штрих, мазок кистей -
 Это всё рука "рожала"
 Сонм невиданных идей.
 За двухлетние работы
 Получил он свой диплом.
 Отработав жилья квоты,
 Расстался с табельным стволом.
 Поступил Геннадий в "Склифу",
 Соблазнил его режим.
 (Мы же все, согласно мифу,
 Так здоровьем "дорожим".
 Отработав ровно сутки,
 Мы свободные три дня!
 Ну, а где у нас рассудки -
 То загадка для меня)
 Он работал санитаром,
 Близко к сердцу принимал,
 (Это было Божьим даром!)
 Всем страдающим внимал,
 Приносил, кому конфеты,
 Яблок там иль пирожок.
 И, смеясь из-за газеты,
 Говорил его дружок:
 "Ты, Геннадий, не от мира...,
 Всех их тут не пожалеть..."
 Но ждала его квартира,
 Где с мольбертом мог сидеть.
 Уголь, краски, карандаш ли,
 Это всё пускал он в ход.
 И, больных рисуя кашли,
 Вырисовывал так рот,
 Что надсадный этот выхрип
 Слышно было..., но в уме.
 Те картины, если вышли б,
 Затерялись в кутерьме
 Шестьдесят седьмого года,
 Кризис назревал тогда,
 Оставался миг до ввода
 В Прагу наших же солдат...
 Гладунов сменил работу,
 В психбольницу перешёл.
 Впечатлений своих квоту
 Он пополнил, и нашёл
 Много будущих героев
 Для графических картин.
 Возил психов из покоев
 До своих родных "куртин".
 Санитар-эвакуатор
 Много ездит по стране,
 Кстати, он ещё соавтор
 Тех картин, знакомых мне.
 За два с половиной года
 Он изъездил полстраны
 И какая где погода
 В графике вполне видны.
 Академик Кибрик видел,
 (Гена с ним "держал контакт"),
 Что в искусстве этот "выдел"
 Будет, так сказать, не в "такт".
 И сказал ему:"Евгений,
 Не пропустит "высший свет",
 Вам, в судьбе одним из звений
 Нужен в графике портрет.
 Поезжайте-ка, дружочек,
 Вы на остров Валаам.
 Он последний из тех "точек",
 Что теперь доступен нам.
 Интернат для инвалидов
 Там находится давно,
 Много есть прекрасных видов,
 Мне не "в тему то кино".
 Ну, а вам пойдёт, я знаю..."
 В душу тот совет запал.
 (По крупинке собираю)
 ...Гладунов Добровым стал,
 Мол, решил продолжить память
 О профессоре своём.
 (Он творил в такую "замять",
 Что забыли все о нём)
 И, добившись разрешенья,
 Прибыл он на Валаам.
 Про другие посещенья
 Неизвестно пока нам.
 Королёв там был директор,
 Слух ходил: он как "король"
 Прозывался, этот сектор
 Охранял, а свою роль
 Поднимал, мол, я здесь главный...
 Но Доброва всё ж пустил.
 И тот жил, со всеми равный,
 Многих в кельях посетил.
 Потрясенье наступило,
 Когда понял, что и как.
 Всё здесь сАмо говорило,
 Что кругом сплошной бардак.
 И беспомощность героев
 Вызывала жалость к ним,
 А запущенность покоев,
 Словно это старый грим,
 Его снять бы надо как-то...
 Добров начал рисовать.
 Разбудил людей тот акт-то,
 Стали всё рассказывать.
 Как и где, в какую пору
 Воевали за страну.
 В речах не было укору
 На ту страшную войну.
 Он возил безногих в баню,
 А безруким спины мыл.
 И считал всё это данью,
 Словно он виновен был
 В их безрадостной той жизни.
 И жене своей писал:
 "Вот где воины Отчизны,
 Ангелом здесь каждый стал!"
 Сожалел, что нет здесь книжек
 С описаньем орденов:
 "Они, радуя мальчишек,
 Раздарили их! Основ
 Никаких здесь не осталось,
 А портрет-то как писать?
 Всё куда-то подевалось,
 Вот такая это рать...
 А какие песни знают,
 Не слыхал таких нигде!
 Где они их добывают?... "
 Тут на остров, по воде,
 Как-то раз его свозили,
 Есть на острове том храм.
 Тут одни монахи жили,
 К Божьим прислонясь Дарам.
 "Походил среди развалин,
 Генри, (так он звал жену)
 Каждый добрый христиАнин
 Здесь почувствует одну
 Ту, единственно-родную
 Нашу благостную Русь!
 Вот её я нарисую,
 Если с духом соберусь..."
 Через день он снова пишет,
 Своей думою делясь:
 "Всё здесь прошлой жизнью дышет,
 Но и с нами есть тут связь.
 Вот пишу я инвалида,
 Через две войны прошёл.
 Он не страшный, только с вида.
 Обмороженный. Тяжёл
 Был второй поход военный,
 Всё в окопах немца бил,
 Но он "живчик", не согбенный,
 Ранен в оба глаза был.
 А жена его в то время
 С финном всю войну жила.
 Он, войны поднявший бремя,
 С ней живёт опять... Дела...
 Пройдя "Невскую Дубравку"...
 Выпив крепко, он спросил,
 Словно мог ему дать справку,-
 "А ты б простил?..."
 Эта тема инвалидов
 Стала главной для него
 И среди прекрасных видов
 Он не видел ничего.
 С инвалидом, сам на вёслах,
 Остров посетил "святой"
 Александр Свирской, на вздохах,
 Бился молча с суетой
 Тридцать и ещё три года,
 Жил в пещере. Каждый день
 (А как погода?)
 Ложился он в могилу, в тень.
 Художник посидел в пещере,
 Долго думал о святом
 И во всей той атмосфере
 Отложил всё на потом.
 Вновь он пишет про награды,
 Что здесь нету ничего.
 Инвалиды очень рады,
 Видеть все хотят его.
 Ордена и все медали,
 Всё пропало без следа,
 Есть такие, что продали,
 Вот такая тут беда.
 Рисовать с наградой надо,
 Чтобы знали - ветеран.
 Будет общество так радо,
 Не все умерли от ран!
 Добров описал жилище,
 Где он в это время жил.
 Нет совсем различий в пище,
 То же самое ел-пил,
 Чем кормили ветеранов.
 Но был скуден рацион...
 Вот жилище без изъянов,
 В келье жил, со всех сторон
 Были вещи и предметы,
 Что остались от жильца.
 Все безмолвные ответы
 Жизни бывшего бойца.
 Есть распятье с древним шрифтом,
 Есть Мадонна на стене...
 "Убедить тебя лишь в том,
 Что всё нравится здесь мне.
 Видел группу здесь студентов,
 Не узнал их институт.
 Из рисующих "фрагментов"
 Создаётся мненье тут
 И всё "выльется" наружу,
 За пределы этих стен..."
 (Я себя не обессужу,
 Если в массе тех измен
 Не нашлось ни капли чести
 Всё народу рассказать.
 Шёл поток всеобщей лести,
 Честь-то там откуда взять!)
 А Добров рисует Славу,
 Но такую, без прикрас.
 Карандаш его по праву
 Сильно так затронул нас.
 Как сказал Чингиз Айтматов,
 Что "Автографы войны"
 Выслать тем из адресатов,
 Кто судьбой своей страны
 Любит рисковать напрасно.
 Лихачёв его ценил:
 Жить войной всегда опасно,
 Добров это пояснил
 Очень нравственно, наглядно,
 Пресекая рецидив.
 (Но вернёмся мы обратно
 На наш островной мотив)
 У художника работа
 Продвигалась день за днём.
 Подходила к концу квота,
 Сразу вспомнили о нём.
 А Добров свёз в Сортавалу
 Ту, с кого писал портрет.
 Нету дела персоналу,
 Это, в общем, не секрет.
 Все шестнадцать километров
 Он её в коляске пёр.
 (Из теперешних-то мэтров
 Кто поделится? Да, "флёр!" -
 Скажет нынешний художник
 И, конечно, будет прав,
 Ведь теперь-то "внедорожник"
 Довезёт без всяких справ.)
 Это всё из писем вести,
 Что писал жене Добров.
 Сохранились честь по чести,
 Есть и в интернете кров.
 Психов на Никольский остров
 Жить подальше всех свезли.
 И попасть туда непросто,
 Ведь Доброва отнесли
 В число тех "персон нон грата",
 Кому нет туда пути.
 Так начальство интерната
 Не желало их "найти".
 Королёв уехал в отпуск
 И Добров там побывал,
 Сам себе устроил пропуск
 И портрет нарисовал.
 (Я уже писал об этом,
 Может, года два назад.
 Трудно, сложно даже летом
 Так лежать, ведь это ад!
 Лишь глаза живым укором
 Смотрят, душу теребят.
 Ощущаешь себя вором,
 Жизнь укравшим у ребят!)
 "Неизвестного солдата"
 (Так Добров его назвал)
 Ждёт огромного формата,
 А точнее, целый вал
 Реплик, отзывов, оценок...
 Задел многих тот портрет.
 Есть незримый там оттенок -
 "Люди, мой вам всем совет -
 Без воины живите, в мире!
 Помните всегда про нас...".
 И уже в Москве, в квартире,
 Наш художник каждый раз
 Вспоминал того солдата,
 Собирался снова в путь.
 И опять под звуки мата
 Он пытается вернуть
 Новый образ в новом месте...
 Два десятка этих мест.
 Вы дорогу только "взвесьте",
 Поглядите-ка окрест,
 Расспросите старожилов,
 Чем был старый монастырь...
 Много было этих "жилов",
 Где лежал наш "богатырь",
 Всё отдавший, руки, ноги,
 Не жалевший ничего!
 Он, безвестный предок строгий,-
 Творец счастья нашего!
 Мы же, всё предав и продав,
 Даже драться не хотим
 Против тварей и уродов,
 Нам важней сейчас интим,
 Зарубежные герои
 И успехи напоказ.
 Вот такие, жаль, настрои
 Аж в правительстве у нас.
 Но продолжим про Доброва.
 Тридцать шесть больших листов,
 А про них нигде, ни слова
 До "перестроечных понтов".
 Выставкомы принимали
 Его "Автографы войны",
 Но их зрители не знали,
 Мол, такие не нужны.
 Вздумал сделать "персоналку",
 Получает "по рукам"
 И в досье такую "галку"-
 "Извращенец", мол, он сам!
 Наслаждается "уродством"
 И к тому же, "без души"...
 Вот с таким вот "благородством"
 Расправлялись "кореши"
 По художественной школе,
 Обвинив во всех грехах.
 Понял, что по доброй воле
 Ему будет всюду крах.

 3. Получив такой удар
 От графического цеха,
 Перенёс Добров свой дар
 В живопись. Но не до смеха
 Стало, трудность началась,
 Ведь не каждый инвалид
 Выдержит, мазки-то класть
 Надо долго. Заболит
 В неподвижной позе тело
 И устанет ветеран.
 В целом будет плохо дело
 Бередить не станет ран.
 Да и с красками проблемы -
 Не по вкусу могут стать.
 Сделал он отход от темы
 И картину стал писать
 "Прощальный взгляд", на тему пьянства.
  Потом, совсем другой сюжет,
 Из тех времён его "спартанства",
 Где не носил ещё манжет.
 Психологическая драма
 Нечистой совести с судьбой.
 И не было на свете храма,
 Куда бы мог прийти герой.
 То полотно писалось трудно,
 С периодом почти пять лет.
 Сюжет проглядывал подспудно,
 Как средь деревьев дальний свет.
 Психиатрический диагноз
 В названье той картины лёг,
 В одной душе всемирный Хаос
 Её от радостей стерёг.
 Добров писал английской даме
 В Винчестер, доктору искусств-
 Картина о духовной драме
 И о паденьи нравов, чувств.
 Названье много раз менялось,
 Жаль, Достоевский свой роман
 Назвал так. Но оно осталось,
 Хотя другой там текст был дан.
 Больная совесть человека
 За преступленья прошлых лет
 Свела с ума, это калека,
 Считай, фактически скелет.
 И жертв сплошная череда
 Чинит над ним свой страшный суд.
 Старушка-нянечка, вода
 И крест на шее - в этом суть.
 Ремень, на бляхе - "С нами бог!"
 И букв готический оскал...
 Художник пишет - "... я не смог
 Найти всё Зло, в себе искал
 Всю подлость, гадость, всё плохое...
 Картина – исповедь моя
 В образ выплеснул всё злое,
 Очистились душа и я."
 ... Но с началом "перестройки"
 Цикл "Автографы войны"
 Оказался в центре тройки,
 Очень важной для страны,
 Совести, Добра и Зла.
 Многих это поразило,
 Словно ткань с картин сползла,
 Мнений в обществе бродило...
 Но художник так считал:
 Есть два взгляда на картины,
 Первый, что народ весь встал
 Против страшного вражины.
 Но велик тот груз потерь...
 И протест понятен миру -
 Против мы войны теперь,
 Нам приятней слушать лиру.
Звонком ворвАлась "перестройка"
И в цифре "восемьдесят шесть"
Возник костюм парадный "тройка",
Да и "бомонд" московский весь.
Звонок тот с лестным предложеньем
Доброву жизнь перевернул,
И зал тот с местоположеньем -
Кузнецкий мост, его взметнул
На высоту похвал и чести.
На стенах двадцать два портрета
(Я вас прерву на этом месте,
Читатель. Пережил он это -
Погибла в восемьдесят пятом
В пожаре часть его работ.
Его труда, огнём тем взятом,
Восстановить всего за год
Не удалось. Но все портреты
Хранились дома и спаслись.)
"Автографы войны" воспеты
И очень всем понравились.
Он счастлив был, читая отзыв,
И даже видел много слёз.
(Всё это просто словом прозы,
А для меня тяжёлый воз)
По просьбам выставку продлили
И хлынул публикаций вал.
Его медалью наградили,
Печатный орган каждый звал.
АПН "родил" спецвыпуск
На трёх сразу языках,
Появился славы выплеск
И деньжата на руках.
Репортажи на экраны,
Фильм был сделан про него,
Но в тщеславия капканы
Не попал творец всего.
Многоплановый художник
Беспрерывно рисовал,
Были тут листы, треножник
И этюдник волновал.
Всё шло в дело, краски, кисти
И, конечно, карандаш.
Вот простой блокнотный листик,
А на нём художник наш
Делал чудные заметки,
Где бывал, кого писал.
И рассказы те нередки
(В помощь вам читальный зал)
В девяностых появились
Те заметки, он писал,
Как "Автографы ... " пылились,
Ждали для просмотров зал.
Про свои в Афгане встречи:
Раббани и Шах Масуд,
Их неторопливость в речи,
И ужасный самосуд ...
Он не мог понять вначале,
Почему же так влекло
В страну чести и печали,
Где всем очень тяжело.
Но потом он понял - в Омске
Было так после войны,
Годы детства в том наброске
Ему были там видны.
И калеки на базарах,
Дети кучей, старики,
И парнишка в шароварах
Без ноги и без руки.
Как и все, жалел вначале
Павших наших там солдат,
Что лежали на дувале
Без имён, наград и дат.
Но такая же картина
(Безразличен Хронос тут),
Что кишлак Исламуддина
С детьми с лица земли сотрут.
Кто-то выживет, калекой
Будет "помиру" ходить...
И такой вот "картотекой"
Он решил народ "будить"-
Мир важнее любой ссоры,
Уж давно пора понять!
Разговоры... , разговоры...
Где-то "грохнуло" опять.
Добров бывал в Афганистане
Один, с попутчиком пять раз.
Он много сделал в этом плане,
Рисунки удивляют нас.
Добров влюбился в эти горы,
В простых доверчивых людей.
Их нищета, жилища-норы
И то почтенье к бороде.
Его с седою бородою
Без зла пускали в каждый дом.
(Считали, видимо, муллою.
Мне это верится с трудом)
Итог - почти что сто рисунков
Доброву дал Афганистан.
Его "Молитва ..." в столько "звуков"  -
Молитва миру разных стран.

4. Была задумка сделать серию
Про обездоленных людей
И начинал он всю "мистерию",
Когда "вращался" в той среде  -
Работал постовым на площади,
Где Белорусский был вокзал.
Как вспоминал: он не щадил
Бездомных, сам их всех "вязал"
И вёл в "десятку", в отделение,
Где составлялся протокол.
Торжествовало убеждение,
Что это в жизни их "прокол".
Потом, позднее, понял многое,
Что эти люди ни при чём,
И поведенье своё строгое
"Тянуло душу кирпичом".
Художник понял состояние
Этих людей, пропивших всё.
И их безмолвное стояние
Всех в морг однажды отнесёт.
Добров решил, что штрих последний  -
Их смерть он будет рисовать
И санитар, его посредник,
Как мог, старался "прикрывать".
Обычно эта категория
Где-то отбывала срок.
А тут обычная история, -
Семьи уж нет, такой "ходок"
Рядом с домом "ошивался",
В подъезде спал и "бомжевал".
И от таких же отбивался,
Пока не "уходил в отвал".
Художник рисовал их в морге,
Таких картин ужасный вид...
Конечно, были не в восторге
Те, кто "показывать велит".
Одну картину только взяли
Из всех, что им Добров принёс.
Каталог выставки издали,
Но выставком её не внёс.
... Цикл "Душевнобольные России"
Создавался по всей стране,
Ноги много дорог "помесили",
Каждый раз открывались в стене
Очень крепкие двери, в железе,
И художник туда проходил.
Потом появлялся в этом "разрезе"
И новый маршрут находил.
Так накопилось полсотни работ,
Портретов, характеров, судеб...
Безумный и страшный таинственный грот,
Он вряд ли открыт снова будет.
... Геннадий Добров отправляется в Грозный,
Он в юности там раз бывал.
Ряд работ появляется очень серьёзный,
"Я любил этот город" - назвал.
Ухудшилось зрение, шесть операций
Сделал Добров на глазах.
Он едет в Нью-Йорк, в штаб-квартиру всех наций,
Чтоб в новых открыться сердцах.
Точнее сказать, на открытие выставки,
Где автор, конечно же, он.
Это итог его "западной вылазки"-
Концлагерь в картинах... и стон.
Музеи Майданека, Ламсдорфа, Штуттгофа
"Открыли" Доброву глаза.
Крематории, обуви детской графа...
Тяжелее не знал он воза.
Эти рисунки давались с трудом,
Обезумевшая Европа
Чудовищно так разрушала свой дом...
Рисунков таких была стопа.
"Реквием" - так он назвал этот цикл,
Рисунки, пейзажи, наброски.
Протарахтел в тишине мотоцикл,
Литомержицы - лагерь неброский.
Он едет в Цхинвал, на развалинах города
Результат - девяносто работ.
Но что важно - не видит там ворога,
Осетин с грузином мирно живёт!
Не нужны им вражда и трагедия,
Люди мирно веками живут,
А в политике - трагикомедия,
И чего все они там ждут?
... В свой последний поход за картинами
Он поехал к монастырям,
Не монахов писать с сединами,
А припал сам к алтарным дверям.
Ярославский Спасо-Геннадиев,
Соловецкие острова,
Стены древние среди дерев...
Та растительная канва
Уже красками рисовалась,-
Очень сильно "упало" зрение.
На рисунках всё обобщалось,
Но сюжет в них там был, тем не менее...
Вскоре стал он народным художником,
Награжденье прошло в Кремле.
И стал летней жары заложником,
Всё лежал из-за сильных болЕй.
Даже весть об избраньи член-кором
Облегчения не принесла.
Был инсульт. Об уходе скором
Стало ясно. Ту весть принесла
Из больницы жена художника.
Пятнадцатого  марта 2011 года его не стало.
Был Добров за основоположника
Тех реальных картин. Их немало ...