В белой тряпке дня

Вместо вступления.


Смотрю в окно. Солнца нет. Небо завешено огромной белой тряпкой. Кто положил её прямо на ветви берёз? Матушки мои, берёзоньки. Вон как в небо рвётесь. Белёные, крепкие, так и срослись с нависшей сероватой высотой. Долгая зима — колыбель ненадёжная, зыбкая. Осели стволами в плотный февральский снег и замерли. Потерпите, родные мои, немного уж до тепла, весна близко.
Из окна небо — светлый квадратик внутри рамы, а всё одно — душу вынимает. Будто бабушка Марёша выставила на стол в кочегаровской нашей избе кружку густого парного молока от Беляны. Бело на душе, родным пахнет.
Жду Великий пост. Застолье уходящей белизны уже накрыто. Любо. И глаз видит, и сердцу хорошо так. В доме напротив уже подтаял снег, оголил новую крышу. Навстречу февральской дремоте несётся жизнь, весна, другой мир. А пока в радости Бога убедительно белый февральский день. Природа и молитва. Когда они бывали рядом, думалось о книге. Надо что-то написать о ней. Долго не было названия. Слова не было. Пришло время и слово.
Вот она, вторая книга о Фотинии, «Уголёчки». В первой героиня — малое дитя в духовном мире. Какой показалась жизнь после? Книга об этом. Образы Фотинии являлись самые простые, понятные. Она будто всегда знала, что будет так.
Фотиния открыла глаза. Сразу поняла, что оказалась в чудесном месте. Здесь всё удивляло. Не было земли под ногами, её старенькой Вятки, городского шума, суеты. Ничего не было, но не тревожилось и не искалось. Что-то неизмеримо большее открывалось её внутреннему взору.
Тишина. Она была мыслью и всё заполнила собой. В доброй тишине было просторно глазу и уму. Чувства слетелись лёгкой стайкой и кружили, даже те, о которых Фотиния давно забыла, — настоящие, светлые, живые. Веселились в радостной невесомости, как дети, — в тепле, в добре, в полной безопасности подле матери.
Глазу Фотинии открылась удивительная картина: ни земли, ни неба, одни только уголёчки, красные, раскалённые жаром, светятся в пустоте. Вспомнился костёр. Он был везде. Как ни старалась Фотиния разглядеть границы его, не могла. Он объял всё видимое пространство. В тишине различался только слабый треск раскаленных угольков. Фотиния растерянно смотрела на себя.
Через какое-то время она поняла, что стоит босыми пятками на красных углях. Было как-то непривычно — больно. Страдание другого свойства шло изнутри, выходило наружу и всё незаметно меняло вокруг. Боль совершала тяжёлую работу, отрывая в душе заиленную глубину. Кожа сошла быстро. Духовные ожоги, зная своё дело, обновляли естество человека, возвращённого к жизни. Неизвестно, как долго она шла по огненной дороге, когда кто-то положил в её раскрытые ладошки горсть угольков. Долго горячее в руке не удержишь, жжёт.
— Эх, печёная картошечка, детства и юности память. Помнишь, как перекидывала тебя с ладошки на ладошку, чтобы разломить толстую обугленную корку, вымазаться всей в радость, а потом отведать ароматной белой мякоти с солью. Теперь она перебрасывала красные угольки в своих ладонях. Как же ей хотелось поделиться ну хоть с кем-нибудь незнакомой, пришедшей так неожиданно радостью.
Простое человеческое желание поделиться вернуло Фотинию в её детство. Когда в пригородном магазинчике села Красное, куда родители обычно заходили за хлебом по дороге в сад, она просила купить петушков на палочке для своих подруг. Обычное детское счастье, подарить маленькую радость другу, она запомнит на всю жизнь. Их было пятеро одноклассниц из одного двора, пять подружек. Одной есть леденец было невкусно. Как же ей хотелось, чтобы радость леденца на палочке была не только её. Глядя на горящие угольки в ладошке, она вспомнила свои детские переживания.
— Как хорошо здесь! Эх, кому бы рассказать, оставить на память красные уголёчки.
Белого стало больше, как в том февральском дне перед Великим постом. За грудиной становилось теплее и теплее. Тепло вернулось к ней, словно и не уходило никуда.
Странное пространство начало оформляться, проясняться, будто кто-то протёр салфеткой запотевшее стекло. Чёрточки таинственного нового, появлялись сами собой прямо на глазах изумлённой Фотинии.
Боль постепенно утихла. И Фотиния увидела себя на краю костра, на безопасном расстоянии. Теперь уголёчки стали огнями радости, от них шёл свет и мягкое тепло. Она всегда любила стоять у костра, любоваться улетающими в небо искрами, слушать мирно потрескивающие, остывающие угли. Казалось, что она одна в этом удивительном месте, созданном только для неё.
- Отчего так хорошо, так спокойно и трепетно? Откуда эта лёгкость?
Иную действительность Фотиния воспринимала благом, сотворением нового мира, проступившего уже пятнами в белой тряпке февральского дня, в безупречной стати берёз, в несуетной старенькой Вятке, лесном островке её духовной матери, России.

<24.02.2022>