Маркиза вышла в пять, увлекаемая mano negra

Кортасара из глобального, синкретического и запутанного времени в сексуальный абсурд нарратива, гадая, что может находиться по ту сторону в половине шестого пополудни (в этот обманчивый час, подобный стольким убежавшим вперед или запоздавшим часам) при тридцати трех градусах в тени, или заселяя Париж заново

рука, несущая алмазный топор и хлеб;
третья

это как приход от хмурого на какой-то левой хате,
как Вадик едет в зону, топором порубив ****ь,
как глоток горячего кофе на Пляс Пигаль летним утром,
как внезапные воспоминания о повесившемся Леше Мудром,
это как давиться смехом у открытой могилы,
как сосед по лестничной клетке, гниющий от крокодила,
как разгружать фуры в зеленой выцветшей майке,
как разъебать в труху свои новые найки,
это как проститутка подрочила ногами,
как воняешь и с черными под глазами кругами,
как выстукивать банальщину на спизженной "Эрике",
как стать Свидригайловым, чтобы оказаться в Америке,
это как молиться в Храме Изумрудного Будды,
как бухать Касамигос Аньехо из грязной посуды,
как действовать все более опрометчиво, становясь год от года старше,
как ****ь ту, что годится тебе в дочери под треки "Пятен Лярше"...

время культа некрофилии, всеобщей склонности к отвращению и снам без сновидений, к кошмарам после несварения тыквы и колбасы, поглощенных в огромном количестве;
настоящее

время, словно счастливая нерпа,
будто корка блокадного хлеба,
мы с тобой разъебали планету
на краю бесполезной вселенной,
труп ее мы положим в короб,
отпоем и опустим в погреб,
где на узких пылятся полках
соль, тушенка, спички, порох,
и волхвы не придут под елку,
чтоб соборовать нас касторкой,
долго будут костей осколки
изучать микроскопы Сколково,
а когда из тьмы таращиться
на нас станут люди-ящерицы,
с мятой "Шипкой" в кармане плащьица
Иосиф - еврейская плакальщица,
задымит и не выйдет из комнаты
пока нас паковать менты
будут с нежностью гопоты,
альбатросы, змеи и роботы
по безлюдным улицам Приштины
размотают твои кишки,
построения, марш-броски,
вышки, сижки, с песком мешки,
бельма трупов,
вой сирены,
лобовое столкновение...
на обрывке газеты:

"Лето. Познань.
Жаркий полдень.
Труп у Варты не опознан..."

оцепенение,
синие эполеты
на иссохших плечах,
говорим о великих вещах:
гнойниках, коросте, прыщах,
мокроте, дуоденальных свищах,
тестах Роршаха,
геморроидальных свечах,
о том, как формируется Гона очаг...
и вот в первых солнечных лучах
Господь распинает нас на собственных хрящах!
пушистых котят,
пронырливых белых мышат
нам приносят заботливые сторожа,
и ежа,
которого съел Мересьев...
но он не весел,
не бел, не пушист, не пронырлив -
мертв.
старый сгорбленный черт
дразнит нас ключами от рая,
пока остальные животные тоже тихо умирают
без покаяния,
а мы под солями,
босяки с хоругвями, баянами -
черносолнечны дни окаянные...

"...вымрет Лодзь,
опустеет Сайгон,
ты войдешь в лес печальных горгон..."

нерпа времени мнет свое вымя,
забывая за именем имя,
вынося со всеми святыми
за порог радиоактивный иней,
но святые, запрыгнув на стены,
уврачуют поникшие члены,
все израилевы колена
проряжая автозаменой,
объясняя все постными днями,
эрегированными ***ми
под простынями, проливными дождями
над Елисейскими полями,
круассанами и ****юлями...

рейсом "Варшава-Ханой"
вылетает последний герой
навстречу забытой мечте -
преступник, убийца, собрат во Христе!

операция, которая свелась к колоссальным цифрам футбольных чемпионатов, самоубийству поэта, горькой любви по углам и в кустах жимолости;
дьявольская

Седой как прапор,
добрый как папа,
сошел Господь
терзать твою плоть:
голова-самовар,
в крови рукава...

из тьмы, из подвалов, из катакомб
Мессия гнусавый и босиком,
попробуй ему не задонатить биткоин, -
в натуре, очко поставишь на кон!
Жизнь - пошлый ситком, и тот, кто мечет здесь жир -
довольно стремный пассажир...
У кромки ржи спорят москаль, хохол и жид,
кто из них более неполжив,
а на Ботрейи, где в Париже жил,
теперь арабы точат ножи!
Анархо-капитализм шатает режим:
давай, про свободный рыночек мне расскажи,
путая времена и падежи, потешный гей...
Бать, устрой им всем Уотергейт!

Кастер на гнедом мерине,
Грант - на пачке с зеленью
Кеннеди в голове с пулей,
Трумен с Хиросимой, хули!
Римские патриции, галлы,
мадьяры, пшеки, цыгане,
карабиньеры и флики,
на постаменте Карл Великий,
из-за леса, из-за гор -
генерал Де Голль,
а с ним, претендуя на морализаторство,
и видом колонизатора,
оседлав идею краснозадую,
на краю цивилизации
прихлебывает суп Фо
Франсуа Трюффо,
но когда
на четырехсотый удар
входит Жан-Люк Годар,
с собой ведя
младых стада,
под ногами майора разверзается ад -
Йа! Шуб-Ниггурат!

Оближут как мороженое
безглазого, бескожего,
вырвут руки-ноги
Древние Боги...

Рюрик - ясным соколом,
Батый - ***м по полу,
дружно радея
за русскую идею,
Емеля на печи,
Ницше с сапогом мочи,
им прочие философы
низложены, обоссаны,
Солженицын под шконкой,
Иоанн Кронштадтский с иконкой
грехи большие и малые
уврачуют залупой алою!
Все враги Руси-Матушки,
из Колумбии порошки,
печенеги, половцы,
греко-римские борцы
все к нашему двору -
играть в сику, буру,
войну вести
да жар грести
руками чужими
при всяком режиме,
с забытыми именами,
что прорастут семенами:
оруженосец Кашка,
Матросов Сашка,
Ростова Наташка,
Кровавый Николашка,
Матрена да Парашка,
Цыган Яшка,
царь Грозный Иван,
песнотворец Боян,
граненый стакан,
жестяной барабан,
первопечатник Гутенберг Иоганн,
Анастас Ованесович Микоян
точно на пожар, -
из ноздрей - пар, -
поспешают, скачут,
в кармане фигу прячут,
Левша на блохе,
пан Твардовский на петухе,
а ты на очке
восседаешь, угрюмый хер...
В палате весов и мер
твой приятель Люцифер
обмундирован, взвешен, принят на должность во ФСИН:
мене, мене, текел, упарсин!

каменна поступь,
по грудь - сосны,
лицо постно,
в венце - звезды,
смерть несет,
ничто не спасет!

компас течет меж дохлых котов и осколков бетона;
винный

Когда стены донимают своим гулким вниманием,
когда мусор нашел у тебя грамм в кармане,
когда исколота спина апостолов ликами,
когда пол-жизни прошло между ***ми и пиками,
когда поднял в БК, но спустил все на ****ках,
когда люди бегут от тебя без оглядки,
когда мир развалился на: после и до,
когда ждешь, но, увы - не приходит Годо,
когда метамодерном преисполнился всуе,
когда вышел в нагваль ничем не рискуя,
когда в мутной воде нет ни брода, ни дна,
когда ночи и дни пролетают без сна,
когда ближе чем думаешь мрамор надгробия,
когда то, что ты любишь может тебя угробить,
когда старческим кашлем себе в голову влез,
когда пророс земляникой где-то на Пер-Лашез...

O laches,
       la voila!
Купюры в гроб пакуй!
За короля
намылив шей
бесстыдных тыщи тыщ,
вот этих, заселяющих Париж,
обилием одежд и говора пестря,
ты сморщишься в пристанище своем последнем, точно ***...
Тыдыщь-тыдыщь -
к дубовой крышке ищет гвоздь
подход, словно отчаявшийся ловелас,
и винограда гроздь
над входом в склеп... Окончен сказ.
Ликуй!
Пой, варвар, песнь свою:
- Гоум. Оум. Уум. Паум. Соум меня
И тех, кого не знаю.