Бог войны

М.А. Шутый, А.М. Шутый

Записано по устным рассказам Михаила Александровича Шутого его сыном
Анатолием с максимальным сохранением стилистики, и потому изложение
ведется от первого лица. Автор стихов А.М. Шутый. 


1. В современных фильмах про войну часто показывают, что солдаты шутят, смеются (причем иногда даже во время боя). Не было такого – все были серьезными, сосредоточенными. Ну, после боя, конечно, можно было пошутить, но, все равно, не так.

Порой в картинах про войну
Поют задорно и смеются.
Когда вокруг снаряды рвутся,
Не так! Война – серьёзный труд.
Сегодня это не поймут.

2. Помню, мы попали под огонь нашей “катюши”: армия развивала наступление и у командования были неправильные данные. Кошмар! Земля дрожит, всё гудит… Море огня! Куда бежать, где прятаться? Потом, когда разобрались, наступающие части прошли мимо нас дальше.

Земли решение дано,
И содрогнулась литосфера:
Как перед войском Люцифера
Упал огонь, открылось дно!

Безверье навлекло врага,
Но Бог услышал наши души:
Земля ответила тогда
За Бога залпами “катюши”!

3. Ранило меня в марте 45-го. Утром к нам на позицию прибыл замполит – толстый и неуклюжий мужик. А тут артналет начался. Он первым полез в блиндаж и застрял, заклинив собой вход (остальные остались на открытом месте)! В итоге двоих товарищей убило, а я, придя в себя, лежал и чувствовал страшную боль в ступне и руке. Думал, что ногу оторвало. Поднялся – вроде, цела. Просто на нее кирпич упал, который выворотило взрывом из стены сарая. Рука оказалась порезана осколком, и еще один осколочек потом нашли в голове, но вынимать не стали (он был размером с маленькое семечку. – А.М.). Еще была контузия. Только из госпиталя я сбежал – не стал дожидаться выписки – к себе в часть, довоёвывать.

4. У меня всегда была уверенность, что не убьют. Единственное, чего боялся – попасть в плен. Вспоминается, наверное, один из самых страшных случаев на войне. Прошел слух, что немцы ищут “языка”. И вот как-то иду я по траншее, – а уже стемнело, – и чувствую, что меня кто-то схватил сзади за шинель. Ужас. У меня сердце точно остановилось, и холодный пот выступил. Я уже был готов к самому страшному: весь напрягся для борьбы насмерть… Осторожно оглядываюсь и… вижу: проволока зацепилась за полу шинели! Да, вот страху-то было… а потом радости!

Бывает на войне смешное,
Но и оно совсем иное:
Откуда грохот: взрывы? грозы?
От смеха иль от горя слезы?

5. В Берлине, уже после войны, у нас с товарищем кончились деньги, но зато был целый чемодан папирос (собрали из того, что выдавали). Что делать? Решили продать эти папиросы. Только как? Языка мы не знаем, к тому же, как мы – советские офицеры, победители – будем стоять на рынке и продавать папиросы? Так, мы нашли одного немца, дали чемодан и объяснили, что от него требуется. Немец очень быстро всё продал, и мы решили его отблагодарить: повели в офицерский ресторан (туда пропускали только офицеров, и на входе стояла охрана), – мы-то были в форме, а он, мол, с нами. Прошли. Немец выпил водки: один стакан, второй… и начал кричать по-немецки: “Хайль Гитлер! Сталин капут!”. Кругом всполошились, а мы стали оправдываться: это, мол, наш, офицер, только как выпьет (наверно, от контузии) сразу начинает по-немецки кричать… (И всё это в Берлине, в 45-м году, да еще и в офицерском ресторане!) Уже особисты направились в нашу сторону; если бы взяли, тогда бы всё – трибунал! Хорошо, командир успел спасти: арестовал и посадил нас на трое суток на гауптвахту. 

6. Помню, мы в ловушку попали: ночью зашли в дом – переночевать, – а утром оказалось, что и на втором этаже, и в подвале сидят немцы, и всё простреливается – не высунуться. Что делать? По рации связались со своими и договорились, что наши артиллеристы через определенные интервалы времени и условленное количество секунд будет вести прицельный огонь (по прилегающим к дому участкам, – А.Ш.), а мы, улучая момент, будем уходить. Наши начали палить – немцы прячутся, мы же считаем секунды, чтобы точно знать, когда огонь закончится, и, пока немцы не пришли в себя, откатиться подальше за бугорки и камни. Так и выбрались!

Есть у войны немало бедствий,
Порой, не высунуть и нос.
Вот и сейчас мы, точно в детстве,
Считалочку твердим всерьез:

Раз, два – и щелкнули затворы,
Три-пять – молчат, на мушке ждут,
Шесть-восемь – “Эх, златые горы!..”,
Одиннадцать – сейчас начнут!

Вот наши бьют, и нам – спешить!
Секунд пяток открыта лапа.
Быстрей – катиться и кружить
Под гром спасительного залпа.

7. Был у нас ездовой Бондаренко, – он снаряды подвозил. Как-то вёз он боеприпасы, и немцы попали прямо в ящики со снарядами. Вообще ничего не нашли. Только по головам лошадей поняли, что он взорвался.

8. Помню, снайпер бил по дороге. Подойдет к ней человек, – знает ведь, что дорога простреливается, и, если пройти несколько десятков метров, можно, не рискуя, ее пересечь, но понадеется, что обойдется, что, мол, успеет перебежать – и решается все же “попробовать”. А снайпер раз – и всё. Так несколько человек погибло. Я ее перешел в другом месте – чуть дальше. В конце войны, кстати, много погибло от снайперов: наденут ордена с медалями – те блестят, сверкают на солнце – снайпер и бьет по ним. Я так не делал. Еще меня спасало то, что ростом маленький (и хорошая физическая подготовка была – мы в селе с детства работали), – из-за невысокого роста, кстати, меня и не взяли на парад Победы: по званию и по наградам подходил, а рост должен был быть не менее 1.75 м.

Так было и, конечно, есть,
А по другому – просто странно:
Враг атакует непрестанно –
Тогда на фронте, ныне – здесь.

И нужно быть готовым нам,
Ведь под прицелом всё святое,
Всё лучшее, всё дорогие:
Стреляет враг по орденам.

9. Во время бомбежки было страшно. Особенно страшно видеть открытое небо: всё гудит, грохочет, кажется, бомбы летят на тебя. Мы вырывали окопчик (иногда даже ложками, если не было лопатки), ложились в него, натягивали над собой брезент, и ты вроде бы защищен (брезентом от бомб!), – не видишь бомбежку, кажется, что и тебя не видят. Даже иногда спали так.
 
Когда сверлил бомбежки стон,
Хотелось как-то защититься:
Брезент натянешь – скрыты лица,
И вроде бы ты защищен.

Когда не видишь смерти лик,
Пусть даже над тобой он замер,
И где-то уже пущен таймер,
Живешь! Я к этому привык.

10. Помню, бомбежка началась – стали окапываться. А лопатки у меня не оказалось. Я попросил ее у бойца, который впереди лежал. Но он не дал – сам окапывался, и я стал рыть ложкой… Его убило в тот раз: бомба попала прямо в его окоп – бац… и всё.

Мы научились спать под снегом,
Сидеть в болоте, под бомбежкой,
Мы научились править веком
И рыть окопы даже ложкой!
Готовы кровь и жизнь отдать.
Мы научились побеждать.

11. После войны мы (однополчане) некоторое время переписывались. Так вот, из демобилизованных, отправившихся эшелоном, который должен был проходить через Польшу, никто никому не написал! Пропал целый эшелон. Мы между собой решили, что польские националисты завели его куда-нибудь в тупик или в лес, и там всех расстреляли.

12. Когда наша армия должна была встретиться с американцами, мы, якобы по ошибке, – дескать, думали, там фашисты, – как ударили по ним мощной “артподготовкой”! А потом, конечно, извинились и так далее. Надо было тогда (в политических целях) показать, кто здесь хозяин. А в Берлине наши части перегоняли туда-сюда для видимости интенсивного движения.

13. Боевые сто грамм мы до боя не пили – разве только после. А когда был бой за Зееловские высоты, кухня вообще отстала (только уже после боя подвезли обед). Тогда, как известно, сражение начался ночью при свете прожекторов. Нам, конечно, было видно гораздо лучше, все-таки прожектора светили в спину и освещали немецкие позиции, но все равно всё перепуталось: все вместе и немцы, и наши… Где кто? Не разберешь.

Из Красной армии солдаты,
За дни и годы битв суровых,
Мы – не свернувшие назад –
Обращены в солдат Христовых!

Нам ветер будет в спину дуть,
И ангелы придут воочью,
Над пропастью проляжет путь,
И солнце будет даже ночью!

14. В атаку идти очень страшно. Впереди всё грохочет, сверкает, а ты идешь прямо туда, на эти взрывы, как в темноту… Как в бездну. Нет, сегодня этого никому не понять.

Мы шли туда, где смерть живет,
А бездна вторит канонадам,
И горизонт лежит за адом…
Никто сегодня не поймет.

Над кем-то ангел пропоет,
И это слышат остальные –
Идущие… полуживые…
Никто сегодня не поймет

Мы в бездну шли и в небосвод,
Где грохотало и молчало,
Рвалось, пылало и сверкало,
Где всё – конец, и нет начала…
Никто сегодня не поймет.

15. Помню, уже в Германии проезжал я (на машине) по полю, на котором только что был бой, и вижу лошадь, одиноко стоящую… на трёх ногах.

Я видел боль, я видел прах,
Но, – чтобы как-то подытожить, –
Что главное: дым… взрывы… страх?..
Я видел после боя лошадь,
Стоящую на трех ногах.

16. Помню случай. На дороге появились немецкие танки. Идут вперед. А тут прямо наперерез примчалась батарея. Пушки на ходу развернули залихватски – раз, раз – как в кино про Чапаева. Командир батареи думал, что так же, как в кино, все танки подобьет – захотел геройство проявить. Всех сразу танки расстреляли – в куски – и людей, и лошадей – никого не осталось.

Как глупо можно погибать
От удали кавалерийской,
Когда победа мнится близкой
И вспомнилась былины рать…
А тут – так глупо умирать.
Ствол танка это уж не палка,
Не бутафорская труба,
Что без особого труда
Ломалась в фильмах… Как их жалко.

17. С лошадьми мне всегда не везло. Еще в детстве, когда мне было четыре года, отец сказал нашего Серко отвести в конюшню. Я его толкал-толкал, а он не слушается – не идет. Тогда мне надоело, и я стал пинать его сзади. А он как лягнет меня копытом прямо в грудь – я аж отлетел на несколько метров. И на фронте два случая было. Скакал я на лошади впереди батареи, и тут мой конь стал пятиться назад. Пятится, и я ничего поделать не могу. А сзади ехала машина. Она как даст нам в зад – мы кубарем полетели: я кувыркнулся раз пять, и лошадь – раза три. Ее отвезли в лазарет, а меня положили на лафет пушки, чтобы отдышался. И еще было в Германии в 45-м (кажется, после войны, –А.М.). Лошадь моя понесла: скачет галопом… прямо на столб, закрыв глаза! Когда до столба оставалось около метра, она резко свернула, и я на всем скаку лбом в столб врезался! (Так бывает, когда лошадь начинает плохо видеть. – А.М.) Очнулся – лицо все в крови, и у наручных часов душка отлетела, – эти часы мне немец подарил – тонкие-тонкие были.

18. Всякое на фронте бывало и воевали по-разному. Был у нас и такой, что с убитых солдат награды снимал и себе брал (потом его, кажется, убило,– А.Ш.).

19. Помню, шли бои в городе (в 45-м, кажется, в Германии, – А.Ш.), и за углом одного из домов находилась огневая точка, которая мешала нашему продвижению. Командир полковой артиллерии приказывает мне, как командиру батареи, выкатить пушки и подавить огневую точку, а у самого, кстати, были в распоряжении танки – их ему дали в поддержку. Я ему говорю: “Если мы выведем пушки, здесь тут же моих солдат сразу положит. У вас танки, вот ими и подавите точку!” Тот хватается за свой пистолет… Но я свой достал первым! Тот отстал. (Вот такие случались “ковбойские игры” на войне, а папе тогда был двадцать один год. – А.Ш.)

Да, тут не прерии и пушки,
Не только те, что в поясах,   
Но жизнь чужая – не полушка
На неразборчивых весах.

Да, мы – солдаты, и по штату
Мы гибнем на передовой,
Но только жертвой, а не в трату,
Не на убой, а, давши бой.

И должен быть, не зная брода,
Кто защитит от дураков,
Пусть даже вспоминая что-то
Из приключенческих томов.

20. На марше бывало трудно – порой засыпали на ходу: идем, идем, и вдруг человек начинает уходить в сторону – засыпает. Помню, на Украине дали приказ совершить марш-бросок ночью из одного городка в другой. Как раз был канун Первомайских праздников – ночь с тридцатого апреля на первое мая. И пошёл снег – крупный, густой, – разыгралась метель. А только что прибыло пополнение из молодых ребят новобранцев. Так как стоял конец апреля, им выдали уже летнее обмундирование. Пришли в населенный пункт, но все дома оказались заняты – так и остались на ночь под открытым небом. Много новобранцев той ночью замерзло – около сотни человек. Утром некоторых находили и на дороге, и даже на крыльце домов – уже мертвыми: хотели погреться… не успели… так и остались на пороге. На следующий день снег, конечно, растаял, а ребят не вернешь.

Не ода, не баллада – проза:
На марше, – ну, так ведь пехота, –
Они погибли от мороза…
Весною… новобранцев рота…

На Украине… ночью снежной…
В последние часы апреля…
Им дали летнюю одежду,
В метели майские не веря.

Как жизнь прожить, пройти им поле.
Победу видели во сне…
Они погибли как герои,
Ведь было это на войне!

21. Перед одним из боев в Германии мы узнали, что нам противостоит женский немецкий батальон из сестер, вдов и т.д. Какой был итог? Наши их просто растерзали. Никого не брали в плен. Выжила только одна медсестра – ее взял под свою защиту командир (полка, – А.М.).

Когда противник твой – мужик,
Всё установлено законом,
Но кто из воинов привык
Стоять пред женским батальоном?
Сестер мы вспомнили и маму,
Еще чтоб избежать греха,
Всех растерзали, Боже правый!
Но тут не место для стиха.

22. Как-то во время боя около пушки я увидел раненого, а рядом еще были убитые. Я только уложил его на оказавшуюся поблизости тележку с собачьей упряжкой, чтобы отправить в тыл, как заметил, что один из лежащий рядом – живой. Чтобы помочь более тяжело раненому, мне первого пришлось попросить слезть. Жалко.

Как труден перед нами выбор,
Как всех спасти я был бы рад,
Но я на эту землю прибыл,
И в этой жизни я – солдат.

23. Перед большим наступлением нашей армии весной на Украине мы стояли на Буге. Это, как потом оказалось, был отвлекающий маневр: мы держали позицию, чтобы немцы думали, что основной удар будет здесь и стягивали сюда свои войска. А весенний Буг разлился. В грязи и холодной воде мы были по пояс. Даже еду нам подвозили на лодках. Наш взвод так простоял трое суток – командир батареи потом спас, вытащив на берег. А пехоту некому было спасать – очень много умерло, у мужиков яички стали воспаляться от холодной воды. Люди как черви копошились в этой грязи и умирали… умирали… Там я научился курить (потом долго и трудно бросал). За Буг мне дали орден Красной Звезды – самый дорогой для меня. А наше успешное наступление началось в другом месте.

Мы словно тридцать три богатыря
Стоим в реке разлившейся по пояс,
Как надо, лишних слов не говоря, –
Не здесь противник наш услышит голос.

Он загремит на рубеже другом,
Ведь мы стоим и гибнем тут недаром,
И голос каждого раздастся словно гром,
Он прозвучит артиллерийским шквалом!

Замерзшие на фронтовом огне
Пойдем вперед, подобные стихии,
С богатырями сказки наравне!
Мы тут стоим, чтобы прошли другие.

24. Мой брат Константин был младше меня и непосредственно в боях не участвовал. Но он писал письмо в Москву, чтобы его направили поближе к брату, то есть ко мне. На один из юбилейных Дней Победы ему дали орден Отечественной войны второй степени (их тогда по совершенно ошибочному, с моей точки зрения, решению дали всем ветеранам, чем, фактически, девальвировали боевую награду, – А.М.). Как он был рад! Повесил на пиджак и всем показывал.

25. Помню, на шинели тащил с передовой раненого солдата, с которым вместе служили. Долго тащил, все время разговаривал с ним: что, мол, мы с тобой еще повоюем. А когда дошли… оказалось, что он уже мертвый – по дороге умер.

Мы еще повоюем,
Будешь ты молодцом…
Ветры колкие дуют
Над усталым лицом.

Много выпало снега…
Тут иначе нельзя…
Ну, какая победа,
Ты скажи, без тебя!

Мы с тобой почитай уж…
Веком кажется год!
Что ты шепчешь? Считаешь?
Скоро наш поворот.

И осталось немного.
Мы ж с тобой из Руси…
…………………………
Ты пред Господом Богом
За меня попроси.

26. Однажды наша батарея ночью заблудилась – мы ушли куда-то в сторо¬ну и оторвались от своих. Кстати, пока шли в одиночку наткнулись на идущую колонну немецких танков. Но у нас, как на зло, не было противотанковых снарядов – только осколочные, против пехоты. Нам ничего не оставалось, как затаиться в кустах и пропустить колонну мимо себя. Немцы шли близко – гул, грохот. Мы пришипились – дрожим от страха. (Потом узнали, что у этих танков тоже не было снарядов, и они двигались осторожно, боясь нарваться на наших; но мы все равно ничего не смогли бы сделать.) Утром вышли к какому-то населенному пункту. Подошли ближе… А там немцы кругом! Мы быстро развернули свои пушки и давай по ним стрелять. Они подумали, что это передовые части нашей армии, что началось наступление на этот пункт, и стали по нам во всю палить из минометов и так далее. “Ну, всё!”, – решили мы. И тут видим: наш полк, от которого мы оторвались и заблудились, начал именно сюда наступление. Мы тут же присоединились к своим, и продолжили бой вместе с ними. (Так что, не зря немцы подумали, что это был советский авангард. – А.М.)

Не отсидеться в стороне,
Не отлежаться в лазарете.
Мы на войне – как на войне –
Что и на том, и этом свете.

Пока последний бой не дан
И в небе облака угрюмы,
Своих мы не заметим ран,
Что бы ни выпало – в строю мы!

Не списывайте нас живых,
Не хороните, Бога ради!
Отставши даже от своих,
Мы оказались в авангарде!
Ноябрь 2009 г.