Франция. Страна королей и пяти республик

ИСТОРИЧЕСКИЙ ПУТЕВОДИТЕЛЬ.
Издано: М., "Вече", 2012.
В соавторстве с М.Кожемякиным.

Посвящение Франции

Облака сиреневого цвета,
Нежная, певучая душа!
Ты осталась на другой планете,
Франция, позволь мне книгу эту
До главы последней дописать!

О тебе здесь каждая страница
И твоим пропитана теплом.
Дышит мятой, медом и корицей,
Щебетом той белокрылой птицы,
Что людской любовью мы зовем.

Дышат искушением пионы,
Розы в старом парке расцвели.
Жозефина ждет Наполеона,
И далеким колокольным звонам
Вторит голос вспаханной земли.

Ты его ждала, сажала розы,
И алели маки, словно кровь
На полях сражений, и в морозах
Русских твоя таяла любовь.

Ты его не дождалась с Елены,
В вечную вернулась тишину.
Прошлое у ног твоих, как пена.
И теперь ты мраморной сиреной
Заклинаешь полную луну.

Под ногами – гравий Мальмезона.
Жозефины белая скамья…
Рушатся дворцы, цветут пионы,
И сады, что долговечней тронов,
Своего встречают короля.

Тот король, кто молод и беспечен,
Тот король, кто вечностью любим!
В пене расцветающих черешен
Я стою над городом твоим.

Этот светлый сад подобен раю.
Франция – Эдемская страна!
Пусть сады цветут, не отцветая,
И душа, как чаша круговая,
Будет вечно юностью полна!
(Елена Раскина,Мальмезон, 2009 г.)

Франция от королевства до республики

Кельтская Франция

С чего начиналась Франция, Конечно же с Иль-де-Франса – сердца и центра страны. Иль-де-Франс (Остров Франции) – это официальное географическое название. Так называют территорию на 80—100 км в окружности от Парижа. Давным-давно в этих краях шумело и блистало море, оставившее после себя долину, похожую на остров. Иль-де-Франс омывается реками – Сеной, Марной, Уазой, Урком. Великий французский поэт Поль Фор называл «Французский остров» прекраснейшей оградой, в которой дремлет, мечтая, его обворожительная страна. Эта «ограда» состоит из дворцов и замков, королевских резиденций и усадеб аристократов, старинных городков с благородными каменными соборами, огромных террасных парков, по романтическим аллеям которых некогда прогуливались, томно вздыхая, фрейлины многочисленных французских королев…
Именно здесь жили франки – племя, положившее начало французской государственности. В XVII столетии к «Французскому острову» причисляли Валуа, Гатинэ, Вексен, Мантуа, Бри, Юрпуа, Бовэ. На севере границы «Французского острова» проходят по болотам и речкам, северней старинного города Санлиса.
Кто же такие «французы», или, точнее, жители Иль-де-Франса? Они произошли от немецкого племени франков. Слово «франки» до сих пор вызывает дискуссии среди историков и филологов. Одни говорят, что корень «франк» происходит от слов: «бродячий», «блуждающий», другие от слов «храбрый», «отважный», «неустрашимый», третьи трактуют это слово как «гордый», «благородный», четвёртые как «дикий», «свирепый».
В античности и раннем Средневековье франки подразделялись на группы. Первая называлась «салические франки» (от лат. salis – «морское побережье»). К этой группе относились северные, или нижние франки, которые жили в IV в. н. э. в низовьях Рейна и Шельды. Ко второй группе относились так называемые «береговые», или рипуарские франки (от лат. ripa – «берег реки»), которые жили в среднем течении Рейна и Майны. Салические франки заселили Иль-де-Франс, а франкское племя паризиев основало Париж. И салические, и береговые франки были племенами кельтского происхождения.
В V в. салические франки под руководством своего вождя Хлодвига завоевали Галлию и образовали королевство франков. Основным законом франков была Салическая правда. От салических франков происходят не только французы-северяне, но и голландцы, и бельгийцы. Франки были ассимилированы галлами и римлянами – так образовались французская и валлонская нация. Рипуарские франки сохранили свой язык и стереотипы поведения. Они составили основу населения Франконии (Баварии).
Кто же такие галлы? Римляне называли галлами племена кельтского происхождения, жившие на территории современного региона Рона-Альпы и в Центральной Франции. Столицей древней Галлии был Лугдунум (ныне – археологический заповедник на территории Лиона, второго по величине и значению города Франции). Основными занятиями галлов считались война и охота. Галлы постоянно воевали с Римом, причем победа осеняла своими крыльями и тех, и других. Даже Юлий Цезарь не смог до конца усмирить галлов – они уходили в леса и оттуда совершали набеги на римские отряды. Для современных французов галлы – это, прежде всего, Остерикс и Обеликс – герои всеми любимых фильмов. А еще о галлах часто вспоминают посетители археологического заповедника Лугдунум (Лугдун), расположенного на территории современного Лиона.
Когда я впервые приехала в Лион, то уже знала, что это – столица древней Галлии – и, стало быть, первая, еще до Парижа, столица страны. Лугдунум – по-галльски обозначает «воронов холм», а вороны – вещие птицы, сопровождали кельтского бога Луга, божество солнца и жизненной силы. Древний Лугдунум находится на холме, на самой высокой точке Лиона. Снизу, с набережных Соны и Роны, виден золотящийся в солнечном свете холм, на котором высится собор Богоматери Фурвьер, увенчанный сверкающей фигуркой Михаила Архистратига.
Если подняться по длинной и тяжелой для многих лестнице наверх, на вершину холма Фурвьер, к древнему городу, то можно посидеть на седых, как вечность, теплых, словно навсегда пропитанных солнцем, камнях Лугдунума. Эти камни казались мне теплыми в любую погоду и в любое время года – они хранили солнечное тепло и не желали расставаться ни с малейшей его частицей.
Лионцы уверяют, что камни Лугдунума – целебные, что непременно нужно посидеть на них и пропитаться их теплом. Я видела немало людей разного возраста, которые даже не сидели, а лежали на этих камнях, лежали часами – с довольной и умиротворенной улыбкой – и с глубоким, сожалеющим вздохом поднимались со своего «ложа» вечером. Лионцы, сведущие в истории, уверяют, что это камни – друидические, оставшиеся еще от тех времен, когда галльскими племенами управляли друиды – жрецы и поэты. Мол, потом римляне строили свои храмы на руинах древних галльских святилищ, а камни остались еще с магических времен, с доримского периода.
Сейчас на руинах Лугдунума собираются любители старины и «новые друиды», молодые люди, которые исполняют древние галльские песни и воспроизводят старинные ритуалы. Вечером здесь загораются огни, слышится древняя галльская музыка, струятся переливы флейт, бьют барабаны… Прошлое оживает и становится близким, как никогда.
Основание могущественного франкского королевства история связывает с именем Хлодвига, короля из рода Меровингов (456–511), крестившего Францию, подобно тому, как князь Владимир Ясное Солнышко крестил Русь. Обращению этого длинноволосого, могучего и жестокого языческого царя в христианство немало способствовала его жена, бургундка Клотильда, возведенная католической церковью в ранг святых. К власти Хлодвиг пришел в пятнадцать лет, после смерти отца, короля салических франков Хильдерика I.
В те времена бывшая провинция Римской империи Галлия стала самостоятельным государством со столицей в Лугдунуме, управлявшимся галло-римлянами. Следует уточнить, что Галлия («страна галлов») – это область, занимавшая территорию между рекой По и Альпами и между Альпами, Средиземным морем, Пиренеями, Атлантическим океаном. С VI в. до н. э. Галлию заселяли кельты. В античную эпоху Галлия делилась на Трансальпийскую Галлию (современные Франция, Западная Швейцария и Бельгия) и Цизальпинскую Галлию (Северная Италия – долина реки По). В 58–51 гг. до н. э. Цезарь вел войну в Трансальпийской Галлии (об этом рассказывается в его знаменитых «Записках о Галльской войне») и сделал ее римской провинцией до самого Рейна. В 27 г. до н. э. Август разделил Трансальпийскую Галлию на три части: Аквитанию, Лугдунскую Галлию (со столицей Лугдуном – совр. Лион) и Бельгику. С начала V в. н. э. территория Галлии подвергалась нападениям германских племен.
Римлянин по имени Сиагрий, правивший «осколком Римской империи» – Лугдунской Галлией, встретился с Хлодвигом и его воинами лицом к лицу. Сиагрий и Хлодвиг скрестили мечи в битве при Суассоне – Сиагрий был разбит и бежал в Тулузу, к королю готов Алариху. Впрочем, римлянин недолго пробыл в Тулузе – Аларих выдал его Хлодвигу, на муки и казнь. А Суассон стал временной столицей франков.
После казни Сиагрия Хлодвиг вступил в Галллию, чтобы освободить ее от власти римлян, но галло-римляне не покорились ему, и королю франков пришлось осаждать и брать штурмом город за городом. В те времена франки были еще язычниками, грабили и сжигали церкви, убивали священников. По одной из версий Хлодвиг обратился в христианство исключительно благодаря своей благочестивой супруге Клотильде, по другой – во время битвы при Тольбиаке пообещал обратиться в христианство, если «Бог Клотильды» (то есть христианский) пошлет ему победу.
Так или иначе, но в 496 г. Хлодвиг стал христианином. Таинство крещения совершил епископ Реймсский Ремигий. Во время обряда крещения Ремигий произнес слова, ставшие бессмертными: «Поклонись тому, что ты сжигал, и сожги то, чему поклонялся…» Эти слова повторяли многие новообращенные, а затем и поэты, на разные лады и с разными оттенками смысла. В России этот афоризм стал особенно известным после того, как вышла в свет повесть «Дворянское гнездо» Ивана Сергеевича Тургенева. Один из героев этой повести (Михалевич) читает стихи, написанные для романа самим Тургеневым:

Новым чувствам всем сердцем отдался.
Как ребенок душою я стал,
И я сжег все, чему поклонялся,
Поклонился всему, что сжигал.

Легенду о крещении Хлодвига изложил епископ Тура Григорий (Тур относился к исторической области Галлия), а вслед за ним – историк Григорий Турский (ок. 540 – ок. 594) в труде «История франков», который и поныне служит основным источником по истории Франкского государства V–VI вв. На основании «Истории франков» Григория Турского известный французский историк Огюстен Тьерри (1795–1856) написал свои «Рассказы из времен меровингов» (1840), которые имели огромный успех во Франции и были хорошо известны в России.
Клотильда, красивая и умная бургундка, стала женой Хлодвига в 492 г. Их судьбоносная для Франции встреча у Григория Турского описывается так: «…так как Хлодвиг часто посылал посольства в Бургундию, то его послы однажды увидели девушку Хродехильду. Найдя её красивой и умной и узнав, что она королевского рода, они сообщили об этом королю Хлодвигу. Тот немедленно направил послов к Гундобаду с просьбой отдать её ему в жены. Так как Гундобад побоялся отказать Хлодвигу, он передал её послам. Те приняли её и быстро доставили королю. Увидев её, король очень обрадовался и женился на ней. Но у него уже был сын, по имени Теодорих, от наложницы». Клотильда исповедовала христианство, ее духовным учителем и наставником был святой Ремигий, епископ Реймсский. Вдвоем они сумели убедить жестокого и сурового франка принять христианскую веру.
Теперь статуя королевы Клотильды находится в Париже, в Люксембургском саду, среди других мраморных французских королев, от несчастной и прекрасной Марии Стюарт, которая так недолго была королевой обожаемой ею Франции и вошла в историю как королева Шотландская, до жестокой и зловещей противницы Марии – флорентийки Екатерины Медичи.
На святой Клотильде – длинное, ниспадающее мраморными складками платье, волосы уложены в косы, на голове – королевский венец. Она смотрит спокойно и кротко, но осанка ее полна величия. С Клотильды началась христианская Франция, подобно тому, как с ее мужа-Хлодвига – могучее франкское королевство. Он был суровым властителем своих подданных, она – «королевой сердец».
Имя бургундки Клотильды связано не только с епископом Реймсским Ремигием, но и с покровительницей Парижа, святой Женевьевой. В приделе парижской церкви Сен-Этьен-дю-Мон (святого Этьена на Горе – французский вариант написания имени св. Стефана), посвященном святой Женевьеве, многочисленные паломники, пришедшие поклониться гробнице покровительницы Парижа, видят ее статую: в синем плаще, украшенном звездами. Синий цвет имел огромное значение для средневековых готических соборов – он доминировал на витражах. Так создавался эффект синего свечения – сияния духовности.
В католической иконографии покровительница Парижа изображалась, как правило, на фоне воды – реки или водной глади, что было связано с географическими особенностями французской столицы, состоящей из островов на реке Сене. Эти острова соединены мостами, что придает городу целостный облик, но связь города с водой запечатлена и в парижской символике. Одним из главных символов города является корабль. Соответственно, Женевьева – «корабельная» святая, покровительница странствующих и путешествующих. Святая Женевьева любила путешествовать и часто совершала паломничества.
Во время осады Парижа гуннами во главе с Аттилой Женевьева предотвратила разорение и гибель города силой молитвы. Гунны ушли от парижских стен, а жители города возблагодарили Господа за свое спасение, произошедшее по воле Господней и молитвами Дамы Женевьевы. На холме святой Женевьевы, там, где сейчас находится Пантеон, был расположен основанный этой святой монастырь, на территории которого похоронены Хлодвиг и Клотильда.
Женевьева Парижская, как и епископ Ремигий, считается духовной наставницей Хлодвига и Клотильды. Хлодвиг, как и Аттила, некогда осаждал Париж, но когда взял город, отнесся к его жителям милостиво. Во время пятилетней осады города франками святая Женевьева помогла привезти в осажденную столицу продовольствие – по воде. Благодаря последнему событию Женевьеву часто изображали на фоне водной глади.
Имя святой Женевьевы тесно связано с водой, водной стихией. «Женевьева», как и «Женева» – название столицы Швейцарии, – происходит от кельтских корней: gen (устье, устье реки) и ava (вода). Вода же в индо-европейской мифологии, как и в ряде других мифологий мира, традиционно связывалась с женским началом мироздания. Присутствует этот символизм и в имени покровительницы Парижа, а также всех странствующих и путешествующих, святой, которая, как правило, изображалась на фоне водной глади, – Женевьевы. Студенты Сорбонны ласково и в то же время фамильярно называли святую Женевьеву – «наша Жинэ». Женевьева и поныне считается покровительницей знаменитого Парижского университета, как, впрочем, и всего города.
Во времена династии Меровингов, восходившей к Хлодвигу, сформировались галло-римская аристократия и духовенство. Одним из самых могущественных и знаменитых галло-римских аристократов был Карл Мартелл, которого называли «Молотом». Этот герой сумел помешать вторжению мавров на земли Галлии, разбил их в битве при Пуатье (732 г.) и основал правящую династию.
Когда в 732 г. арабы перешли Пиренеи и вторглись в Галлию, в их войске было 400 тысяч бойцов. Арабам помогала аквитанская и бургундская знать, не любившая северян-франков. При поддержке многих знатных «южан» арабское войско во главе с Абд-эль-Рахманом заняло древний город Пуатье и направилось к Туру. Здесь арабов и встретил Карл Мартелл с тридцатитысячным войском франков. Франки стояли неподвижно, плечом к плечу. Их дух был так силен, что арабская лавина остановилась. На стороне франков в этом сражении воевал сам герцог Аквитании Эд со своей конницей.
Сначала арабы не решались штурмовать франков – войска стояли друг напротив друга шесть долгих дней. Наконец войско Абд-эль-Рахмана решилось на наступление. Но франки не теряли строй и поражали арабов мечами. Исход битвы решила аквитанская конница, вовремя вступившая в бой. Так воины Карла Мартелла и Эда Аквитанскго одержали решающую победу над арабами и воспрепятствовали падению христианства в Европе и окончательному торжеству мусульманского полумесяца.
Сын Карла Мартелла – Пипин Короткий захватил трон франков и образовал династию Каролингов. Сыном Пипина Короткого и, соответственно, внуком Карла Мартелла, был знаменитый Шарлемань, Карл Великий, о существовании и славных делах которого знает каждый французский школьник.
Карла Великого короновали императором Священной Римской империи на Рождество 800 г. Пышная коронация состоялась в Риме. К тому времени уже было создано огромное Франкское государство, включавшее в себя не только современную северную Францию, но и Ломбардское королевство Италии, большую часть Германии и пограничную провинцию вдоль Пиренеев в северной Испании. Карлу Великому удалось сплотить франков, кельтов и римлян, слить их в одну нацию.
Франки жили по салическому закону, согласно которому женщины не могли править или наследовать право на трон. Впоследствии этот закон стал одной из причин Столетней войны между Францией и Англией, когда три сына короля Филиппа Красивого не оставили наследников мужского пола, а единственный внук короля родился в Англии, у его дочери Изабеллы, ставшей английской королевой. Французы, согласно Салическому закону, передали трон Капетингов династии Валуа, в обход Изабеллы и ее сына, английского короля Эдуарда. Англичане, напротив, требовали французскую корону для своего властителя. Но тогдашний коннетабль Франции сказал: «Никогда моя страна не станет английской!», и началась Столетняя война – страшная и кровопролитная, которая чуть было не привела к гибели «прекрасной и доброй» Франции, если бы не смелая, благородная и самоотверженная девушка из Лотарингии – Жанна д,Арк.
Но вернемся к Шарлеманю, Карлу Великому. Карл ввел во Франции обязательное образование для детей. «Король был очень прост и умерен в своих привычках. В обычные дни наряд его мало отличался от одежды простолюдина. Вина он пил мало и ненавидел пьянство. Обед его в будни состоял всего из четырёх блюд, не считая жаркого, которое сами охотники подавали прямо на вертелах и которое Карл предпочитал всякому другому яству. Во время еды он слушал музыку или чтение. Его занимали подвиги древних, а также сочинение святого Августина “О граде Божием”. После обеда в летнее время он съедал несколько яблок и выпивал ещё один кубок; потом, раздевшись донага, отдыхал два или три часа. Ночью же он спал неспокойно: четыре-пять раз просыпался и даже вставал с постели. Во время утреннего одевания Карл принимал друзей, а также, если было срочное дело, которое без него затруднялись решить, выслушивал тяжущиеся стороны и выносил приговор. В это же время он отдавал распоряжения своим слугам и министрам на весь день. Был он красноречив и с такой легкостью выражал свои мысли, что мог сойти за ритора. Не ограничиваясь родной речью, Карл много трудился над иностранными языками и, между прочим, овладел латынью настолько, что мог изъясняться на ней, как на родном языке; по-гречески более понимал, нежели говорил. Прилежно занимаясь различными науками, он высоко ценил учёных, выказывая им большое уважение. Он сам обучался грамматике, риторике, диалектике и в особенности астрономии, благодаря чему мог искусно вычислять церковные праздники и наблюдать за движением звезд. Пытался он также писать и с этой целью постоянно держал под подушкой дощечки для письма, дабы в свободное время приучать руку выводить буквы, но труд его, слишком поздно начатый, имел мало успеха. Церковь он во все годы глубоко почитал и свято соблюдал все обряды», – писал Эйнхард в «Жизни Карла Великого».
Шарлемань сделал очень много для франкского просвещения: приказал составить первую франкскую грамматику, установил франкские названия месяцев и ветров, велел собирать фольклор. Император покровительствовал ученым – Алкуину, Павлу Диакону, Эйнхарду, Рабану Мавру и Теодульфу. Этот властитель, известный своими неустанными заботами о франкском просвещении не менее, чем войнами и созданием огромной империи, устраивал школы при церквях и монастырях. Император основал и придворную академию, в которой учились его сыновья и дети аристократов.
Столицей империи при Карле стал Ахен, расположенный на месте древнего термального курорта кельтов и римлян. Роскошный Ахенский дворец был закончен в 798 г. В этом дворце появлялись посольства из самых отдаленных земель. Однажды в Ахене принимали даже посольство Харуна-ар-Рашида.
Шарлемань завещал разделить империю между своими сыновьями. Людовику он отписал Аквитанию и Бургундию, Пипину – Италию и Германию к югу от Дуная, а Карлу Молодому – Нейстрию, Австразию и Германию к северу от Дуная. Однако Карл Молодой и Пипин умерли еще при жизни императора. Тогда император призвал Людовика, короля Аквитании, и на торжественном собрании франков империи назначил его соправителем и наследником. Вскоре после этого события, положившего начало царствованию будущего Людовика Благочестивого, Карл Великий слег в лихорадке. К лихорадке присоединился плеврит, и 28 января 814 г. императора не стало. Шарлемань был похоронен в построенной по его приказу дворцовой церкви Ахена.
В 843 г. Империя франков распалась на три части. Этот распад начался с Людовика Благочестивого – того самого единственного оставшегося в живых сына Шарлеманя. Не удавалось ему успешно управлять оставленной отцом могучей империей, и стала эта империя мелеть, как река. У Людовика было три сына, которые сразу же после смерти отца стали рвать империю на части. Старший сын Лотарь получил Италию и был признан императором. От него произошли гордые лотарингские герцоги де Гизы, оспаривавшие у династии Валуа корону Франции. Помните, как в романе Александра Дюма-отца «Графиня де Монсоро» (на самом деле этот роман называется «Дама де Монсоро» – «Dame de Montsoreau») семейка де Гизов пыталась доказать, что дрозды Лотарингии древнее, чем лилии Франции?! И это бы им удалось, и даже без особого труда, если бы не проницательный и храбрый шут короля Генриха Третьего из династии Валуа, милейший месье Шико…
Так вот, второй сын Людовика Благочестивого, Людовик Немецкий правил восточными франками (то есть немцами), а младший – Карл Лысый – западными франками, то есть французами. Младшие братья пытались вырвать у Лотаря императорскую корону, но это у них не вышло, и в итоге в 843 г. три брата подписали в городке Верден мирный договор, благодаря которому на карте Европы возникли государства, ставшие предшественниками современных Франции, Германии и Италии. Империя Шарлеманя была во многом подобна нынешнему Евросоюзу, и при Вердене она распалась, чтобы через много столетий вновь объединиться и стать Европой двадцать первого столетия.
Вообще Верден – роковое имя для Франции. Достаточно вспомнить страшную Верденскую мясорубку Первой мировой войны, когда на небольшом участке фронта длиной в 15 км кайзеровская Германия сосредоточила почти семь дивизий против двух французских. Потом, правда, к французам подошло подкрепление, но потери были огромными с обеих сторон. Формально французы одержали победу и закрыли немцам путь на Париж, но это была поистине пиррова победа, не менее страшная, чем поражение. Число убитых с обеих сторон различные источники оценивают и в 430, и даже более, чем в 600 тысяч! Страшное имя Верден – от трех сыновей Людовика Благочестивого, расколовших империю своего деда, Шарлеманя, на три части и положивших начало бесконечным военным конфликтам Франции, Германии и Италии – до кровопролитнейших войн девятнадцатого и двадцатого веков…
Итак, согласно Верденскому договору 843 г., были созданы Западно-Франкское королевство (будущая Франция) и Восточно-Франкское королевство (будущая Германия). Потом возникло Лотарингское королевство на севере Франции и Бургундское – на юге. Оба эти королевства надолго соединились с Германией – Священной Римской империей германской нации.
Кроме Галлии, франкам принадлежала земля на юг от Пиренеев – Испанская марка Карла Великого. При последних из Каролингов Франция стала дробиться на феодальные владения, а при восшествии на престол династии Капетингов таких владений уже было девять: графство Фландрия, герцогства Нормандия, Франция, Бургундия, Аквитания (Гиень), Гасконь, графство Тулузское, маркизат Готия и графство Барселонское (Испанская марка). Потом из этих девяти владений выделились новые, такие как графства Бретань, Блуа, Анжу, Труа, Невер и Бурбон.
Когда стоишь в чудесном сквере, разбитом вокруг Нотр-Дам-де-Пари, памятник Шарлеманю виден, как на ладони. Величественный старик сидит на могучей лошади. Его длинная борода (так и хочется сказать: «брада»!) разделена на две части, в грозной длани – посох, на голове – королевский венец с христианским крестом. Таким Шарлемань и поныне видится французам. Собственно говоря, и слово «король» происходит от имени «Карл», по латыни – Carolus. Правителей государств, отделившихся от огромной империи Шарлеманя, стали называть «Карлами», то есть королями. Быть может, нынешняя объединенная Европа подобна империи Карла Великого… И пусть она живет и здравствует долго-долго, не в пример своей предшественнице, ибо Евросоюз – оазис прав и свобод человека в обезумевшем и жестоком мире, остров просвещения, культуры и образования, начало которым положила образовательная реформа могучего Шарлеманя.

Капетинги, Валуа, Бурбоны

Карл Великий основал династию Каролингов, которую после смерти этого могущественного властителя ожидали тяжелые испытания. Сына Шарлеманя в народе звали Людовиком Благочестивым или Добродушным. Это и в самом деле был добрый, милосердный и образованный человек. Людовик получил прекрасное образование, прекрасно знал латынь и греческий, владел воинскими искусствами. Шарлемань посвящал своего сына в государственные дела, Людовик принимал участие в управлении страной и в войнах, но жесткий характер отца был ему не по нраву. Шарлемань упрятал в тюрьмы вождей знати, добивавшихся самостоятельности, – Людовик велел их освободить. Недавние узники отнюдь не стали друзьями нового короля – слишком свежи были в их памяти воспоминания об обидах, нанесенных Шарлеманем.
Главным советником Людовика стал монах Бенедикт, уговоривший короля принять корону из рук папы римского, дабы подчеркнуть таким образом зависимость светской власти от папского престола. Людовик заботился о монастырях, храмах, уделял большое внимание образованию и культуре.
Один из племянников Людовика поднял против него оружие, но постепенно потерял поддержку своих сторонников и сдался на милость короля. Людовик хотел было простить мятежника, но под влиянием придворных и знати вынужден был принять жестокое решение: бедному юноше выкололи глаза. Через три дня после этой страшной экзекуции несчастный умер.
Людовика мучило раскаяние – племянник с выколотыми глазами являлся к нему в сновидениях, и король просыпался в холодном поту. Властитель покаялся в своем преступлении, и это стоило ему короны. Сыновья Людовика собрали войска против отца и заставили его отречься от престола. Потом трое сыновей короля долго и бесплодно воевали друг с другом, и в результате их войн на карте Европы возникли три новых государства – Франция, Италия и Германия.
Францией называли, впрочем, небольшую территорию вокруг Парижа – Французский остров, Иль-де-Франс. Все остальные части страны – Бургундия, Гасконь, Прованс, Наварра и другие – принадлежали могущественным графам, которые были сильнее короля.
Династия Каролингов ослабела в бесконечных междоусобных войнах и сама себя умертвила. Пока Каролинги сражались за власть, к престолу прорвались сильнейшие – граф Парижский Гуго Капет и его потомки, названные в истории Капетингами. Успеху Капетингов помогли их победы над норманнами – «северными людьми», скандинавами, опустошавшими французские берега. Вождь «северных людей» Зигфрид даже осадил Париж, и его войска держали осаду десять долгих месяцев. Испуганный французский король Карл Лысый откупился от норманнов серебром и позволил им разграбить окрестности города. Первый такой шаг обошелся французской короне слишком дорого, а второй – слишком позорно.
Норманнам, впрочем, и самим надоело «вносить пожары и смерть» в пределы старинных княжеств, и они решили обосноваться в Северной Франции, получившей с тех пор название Нормандии. Так образовалось Герцогство Нормандское – французская вотчина недавних морских разбойников.
Один из парижских графов, Роберт Сильный, неоднократно разбивал норманнов. Его потомки – Робертиды – основали новую королевскую династию, названную впоследствии Капетингами по имени Гуго Капета, графа Парижского. Капетом Гуго именовали из-за монашеского капюшона, который он носил. Гуго был светским главой парижского монастыря Святого Мартина.
Этот ловкий политик вырвал корону из рук Каролингов, добился своей коронации в Нуайоне и стал расширять королевский домен. В те времена король был только первым среди равных: его могущество оспаривали властители Бургундии, Прованса, Нормандии и Лотарингии.
Один из парижских графов, Роберт Сильный, неоднократно разбивал норманнов. Его потомки – Робертиды – основали новую королевскую династию, названную впоследствии Капетингами по имени Гуго Капета, графа Парижского. Капетом Гуго именовали из-за монашеского капюшона, который он носил. Гуго был светским главой парижского монастыря Святого Мартина.
Этот ловкий политик вырвал корону из рук Каролингов, добился своей коронации в Нуайоне и стал расширять королевский домен. В те времена король был только первым среди равных: его могущество оспаривали властители Бургундии, Прованса, Нормандии и Лотарингии.
Законными наследниками Каролингов были лотарингские герцоги, которые еще напомнили об этом Франции во время правления династии Валуа. Карл Лотарингский безуспешно пытался сесть на трон Франции, пока в 991 г. не был схвачен по приказанию Гуго Капета. Карл скончался в Орлеане – и ничто больше не мешало восхождению Капетингов к власти.
Династия Капетингов началась с графа Гуго и закончилась тремя сыновьями Филиппа IV Красивого, не оставившими наследников мужского пола. Вплоть до правления Людовика VI Капетинги контролировали только Иль-де-Франс. При Филиппе II была захвачена Нормандия, возвращены многие попавшие под влияние Англии территории, что удвоило территорию Франции. Но Юг Франции еще долго был неподвластен Парижу.
Известно, что Север и Юг Франции веками недолюбливали друг друга. В чем же причина такой нелюбви? В далекие времена раннего Средневековья Париж был небольшим городом, уступавшим даже соседнему Реймсу. Будущая столица мира представляла собой деревню, раскинувшуюся вокруг острова Ситэ – нынешнего исторического центра города. Аббатство Клюни, располагавшееся рядом с современным бульваром Сен-Мишель и Люксембургским садом, было уже окраиной.
В начале XIII столетия ничто, казалось, не предвещало будущей всемирной славы Парижа. Столицей мира, городом городов, был Рим, и именно к его сияющей славе тянулись южные провинции – и Лангедок, и Прованс, и Беарн. Что им было до крохотного франкского городишки, основанного всего лишь в 987 г.? И что представлял собой этот городок с ноготок по сравнению с Римом?
Но франкским «селением» правил в начале XIII столетия человек ловкий и энергичный – король Филипп-Август. Этот король помышлял о всемирной славе своего городка и, не страшась врагов и уповая на друзей, стал этой славы добиваться. Он был провинциалом, этот славный король Филипп-Август, и ему впору было мечтать о несбыточном. Он не хотел быть «королем Парижским» – нет, ни в коем случае! Филипп-Август намеревался стать королем всей страны, включая и непокорные южные провинции, и не думавшие платить властелину франков налоги. Доброй половиной государства в те времена владел английский король Генрих II из династии Плантагенетов, а потом и сын Генриха II – Ричард Львиное Сердце.
Филипп-Август слишком хорошо помнил об унижениях юности, когда Генрих II Английский покровительственно похлопывал его по плечу и презрительно называл «мальчишкой». С самим Генрихом II, женатым на Алиеноре Аквитанской – самой прекрасной и опасной женщине своего времени, Филипп не смел бороться в открытую. Но с сыном Генриха – Ричардом Львиное Сердце – Филипп-Август уже вступил в поединок – правда, дипломатический. Силой Филиппа была его хитрость, а главным оружием – упрямство. Он знал, что от силы до слабости – один шаг, и даже сильные из сильных могут быть посрамлены. Филипп умел терпеть и ждать. Постепенно – правдами и неправдами – он обкорнал английские владения во Франции, завладел Нормандией, Анжу, Пуату, Овернью и даже частью Аквитании.
Король радел о силе и славе своего любимого Парижа – именно в его правление был заложен Лувр, тогда еще – охотничий замок. Слово «Лувр» происходит от «loupe» – волк. На месте Лувра были обширные охотничьи угодья, и только при Филиппе-Августе эти земли стали частью франкской столицы, а «волчий замок» – дворцом. Король велел обнести город стенами и немало способствовал его благоустройству. В 1215 г. Филипп-Август учредил статут Парижского университета – Сорбонны.
Именно Филипп-Август собрал для королевства значительную казну – он огнем и мечом заставил непокорные провинции платить налоги Парижу. Эту казну король передал на хранение тамплиерам – рыцарскому ордену со славной и трагической историей. Именно борьба за казну королевства между тамплиерами и королем Филиппом IV Красивым стала впоследствии главной причиной разгрома этого рыцарского ордена и страшной смерти на костре его великого магистра Жака де Моле.
Сын Филиппа-Августа Людовик VIII решил окончательно завладеть Аквитанией и другими южными провинциями. Для этой цели он выбрал окольный путь – стал подстрекать папу Иннокентия III на крестовый поход против альбигойцев – религиозного объединения, которому покровительствовали графы Тулузские.
Целью похода был даже не разгром альбигойцев, а власть над Провансом и Лангедоком, которой добивались северяне. И они добились своего. Возглавил крестовый поход кровавый фанатик Симон де Монфор. В 1226 г. сын Симона де Монфора уступил французским королям права на графство Тулузское.
Но жестокий захват Тулузы лишь подбросил поленья в костер взаимной нелюбви северян и южан. Жители южных провинций веками ненавидели Париж и стремились к независимости. Для того чтобы поставить на колени ненавистный северный город, они готовы были даже впустить в страну англичан, грабивших и разорявших и северные, и южные провинции.
Костер взаимной ненависти особенно ярко полыхнул в эпоху Столетней войны, когда южане – бургундцы и гасконцы – поддерживали захватчиков-англичан ради того, чтобы свергнуть короля Французского. Но тут пришла юная и благородная Жанна д, Арк и спасла Францию…
«Прекрасная Франция!» – сказала Жанна, и армия французского короля пошла за ней. Возненавидели англичан даже многие жители южных провинций, которые к моменту появления Жанны на исторической сцене перестали видеть в чужеземцах орудие мести ненавистному Парижу. Северянам и южанам пришлось объединиться против общего врага и признать, что только вместе они спасут родину – как бы ни назывались и как бы ни враждовали друг с другом части единого Отечества!
Короля Филиппа IV Красивого называли «сфинксом Франции». На Филиппа IV Красивого и его сыновей пало проклятие Великого магистра рыцарского ордена тамплиеров, разгромленного по его приказанию. Филипп очень хотел завладеть деньгами тамплиеров, хранившимися в парижском замке Тампль, и преложил Великому Магистру Жаку де Моле передать эти сокровища на хранение французской короне. По сути такая передача обозначала полное подчинение ордена власти короля, тогда как тамплиеры подчинялись только власти церковной, а не светской. Жак де Моле отказался. Это стоило ему и его ближайшим помощникам жизни. Вместе с магистром и его советниками попали в тюрьму, а потом и на костер тысячи рыцарей. Филипп нанес удар не только по тамплиерам, но и по рыцарству как общественному институту.
Хронисты того времени писали, что Филипп Красивый различными способами досаждал народу своего королевства и отягощал его новыми вымогательствами. Филипп с удивительной ловкостью и устрашающей жестокостью прибирал к рукам любые капиталы и состояния и даже чеканил фальшивую монету. Он обобрал евреев, изгнал из Франции ломбардских банкиров, которым задолжал большие суммы. В результате король-должник одновременно избавился и от долгов, и от кредиторов. Тамплиерам он тоже задолжал и потому решил расправиться с ними, как с ломбардцами и евреями.
Перед тем как сокрушить орден тамплиеров, Филипп Красивый свел счеты с папской властью, мешавшей его необъятным претензиям и, главное, безумной алчности. В апреле 1303 г. папа Бонифаций отлучил Филиппа от церкви, а Филипп в ответ объявил Бонифация лжепапой, еретиком и чернокнижником. Летом того же года верный Филиппу Гийом де Ногаре с большой суммой денег отправился в Италию, чтобы составить заговор против папы.

Деньги помогли: заговорщики ворвались в папский дворец, осыпали Бонифация оскорблениями и потребовали его отречения. Ногаре грозился заковать папу в цепи и отвезти его в Лион, чтобы предать суду. Через три дня жители итальянского городка Ананьи, где был пленен папа, освободили его, но поздно… Несчастный старик сошел с ума и умер. Новый папа, Бенедикт XI, отлучил Гийома де Ногаре от церкви, но Филиппа Красивого, приказавшего держать Бонифация в плену, не преследовал.
Бессмысленно наказывать слугу, если не наказан хозяин. После смерти Бенедикта XI, последовавшей ровно через год, в 1304-м, на папский престол избрали француза – бордоского архиепископа Бетрана де Го, ставшего Его Святейшеством Климентом V.
Климента рукоположили в Лионе, до Рима он так и не доехал, а папскую столицу перенес в Авиньон. Так началось печально известное авиньонское пленение пап. Климент был послушным орудием в руках Филиппа Красивого: в 1307-м он дал согласие на процесс против тамплиеров. В октябре 1307-го 140 французских рыцарей, принадлежавших к ордену, были арестованы, и начался долгий, жестокий и несправедливый судебный процесс. В 1312 г. Климент объявил об уничтожении ордена. Деньгами тамплиеров завладел король Филипп, который был должен рыцарям огромные суммы.
Великого Магистра Жака де Моле и магистра Нормандии Жоффруа де Шарнэ сожгли в 1313 г. на Еврейском острове в Париже – том самом, на котором по приказанию короля до этого сжигали евреев, не желавших отдать свои деньги и имущество французской короне. Впрочем, и то, и другое доставалось Филиппу после смерти несчастных. На костре Жак де Моле проклял весь род Капетингов. Магистр громовым голосом произнес: «Папа Климент… рыцарь Гийом де Ногаре, король Филипп… не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий и воздастся вам справедливая кара! Проклятие! Проклятие на ваш род до тринадцатого колена!..»
Проклятие сбылось: папа Климент V умер от водянки в ночь с 19 на 20 апреля 1313 г. Вскоре от внутреннего кровотечения, в ужасных муках, скончался Гийом де Ногаре. Осенью того же года пришел черед короля. На охоте Филипп погнался за оленем, оставив свиту далеко позади. Но олень этот оказался не земным, а скорее небесным существом: между рогов у него сиял крест. От испуга король упал с лошади и потерял сознание. Он умер в Фонтенбло – в замке, где родился, но теперь проклятие тамплиеров пало на его сыновей.
До 1314 г. династия Капетингов правила страной 327 лет. За это время сменилось всего лишь 11 королей, и лишь двое из них царствовали меньше 15 лет. Теперь же смерть рано приходила за последними Капетингами. В 1328 г., в возрасте тридцати четырех лет, умер последний из сыновей Филиппа – Карл IV Красавчик. Ни один из сыновей «Железного» короля не оставил мужского потомства. По решению Генеральных штатов корона была передана двоюродному брату Карла IV – Филиппу Валуа, основателю новой династии. В народе его называли «король-подкидыш».
Капетинги значительно расширили территорию «королевского домена». Филипп IV присоединил к королевскому домену Наварру, ранее независимые владения Шампань, Анумуа, Лион. В апреле 1302 г. он впервые в истории Франции созвал Генеральные штаты (подобие парламента) – правда, для того, чтобы заручиться поддержкой депутатов в своей борьбе против папы Бонифация. Филипп Красивый захватил юго-западную часть богатейшей Фландрии, но увеличил страдания собственного народа – измученного непомерными налогами и обобранного почти дочиста.
У дочери Филиппа Красивого Изабеллы, английской королевы, был сын Эдуард, заявивший о своих притязаниях на корону деда. Французы, естественно, отвергли его претензии, а англичане – поддержали. Так началась страшная война между Францией и Англией, названная Столетней. В эту войну был втянута новая королевская династия – Валуа, побочная ветвь Капетингов.
О проклятии тамплиеров вспомнили во времена Великой Французской революции. В 1789 г. король Людовик XVI из династии Бурбонов был заточен в том самом Тампле, где некогда находилась главная резиденция ордена. Из Тампля его повезли на гильотину. Историк Ренэ Жиль сказал: «Процесс тамплиеров – это одно из тех исторических событий, последствия которых сказываются на протяжении столетий, причем невозможно предвидеть, чем оно закончится в конечном итоге. Костер, поглотивший Жака де Моле, имел своим продолжением четыреста лет спустя эшафот, на котором закончил свои дни Людовик XVI столь же трагично, как в свое время их закончил гроссмейстер Храма».
Если Валуа представляли собой Северную Францию, то Бурбоны – Южную. Первым из Бурбонов на французский престол взошел Генрих Наваррский, знаменитый «Добрый король», предмет лютой ненависти флорентийки Екатерины Медичи, которой предсказали смену династии, гибель ее трех сыновей и восхождение на престол протестанта Анрио. Генрих де Бурбон вынужден был принять католичество после жуткой Варфоломеевской ночи, когда были предательски истреблены почти все протестанты Парижа и Северной Франции.
Бурбоны – это младшая ветвь дома Капетингов, происходящая от Робера, графа де Клермон, который получил от жены титул сира де Бурбон. Робер был младшим из сыновей Людовика IX Святого. Робер Французский (Robert de France; 1256–1317) – это французский принц крови, граф де Клермон-ан-Бовези с 1269 г., граф Шароле в 1272–1310 гг. (по праву жены), сеньор де Бурбон в 1287–1310 гг. (по праву жены), шестой сын Людовика IX Святого, короля Франции, и Маргариты Прованской. Судьба Робера де Клермон сложилась трагично. В 1279 г. он принял участие в рыцарском турнире в Париже, посвящённом прибытию Карла Анжуйского, принца Салерно (будущего короля Неаполя). Во время этого турнира Робер неудачно упал с лошади и получил серьёзные раны. После этого печально известного турнира Робер де Клермон лишился рассудка. В 1283 г. Робер был признан наследником владения Бурбон л’Аршамбо, правителем которого стал благодаря одному из своих браков.
К ветви де Бурбонов относятся и принцы Конде, самым известным из которых был Великий Конде, прославленный полководец эпохи Анны Австрийской и Людовика XIV, победитель при Рокруа. Великий Конде, самый известный полководец XVII столетия, был не в чести у «короля-солнце». Людовик не мог забыть ему Фронду – восстание аристократов и буржуазии против королевской семьи и кардинала Мазарини, изнурившего французов непосильными налогами. Но Великий Конде был лучшим полководцем своей эпохи, и Людовик XIV поневоле терпел его.
Генриха IV французы называют дамским угодником, «vert galant». Его конная статуя украшает Новый мост в Париже. Он был южанин, этот добряк Анрио, который прекратил во Франции гражданскую войну между гугенотами и католиками и впервые заговорил о веротерпимости.
Французские гугеноты были частью охватившего Западную Европу в XVI веке нового религиозного течения – Реформации, или протестантизма. Отцом-основателем французского протестантизма считается известный богослов и проповедник Жан Кальвин, выходец из Пикардии, получивший образование в Парижском университете, а затем вынужденный бежать от преследований католической церкви в более веротерпимую Швейцарию. Центром распространения его учения стал город Базель. Французские протестанты, в отличие от своих братьев по вере из Германии, Англии и Северной Европы, следовали весьма демократичному и рациональному учению, чуждому религиозной мистике, суровому аскетизму и пылкому фанатизму, в которых нередко упрекают протестантов их оппоненты.
Утверждая главенство Бога во всем, гугеноты признавали источником веры и мудрости Святое Писание, практически отрицая необходимость посредников между Творцом и творением. То есть, грубо говоря, они не видели пользы от церкви и священников в отношениях между Богом и человеком. Следуй Божьим и человеческим заповедям, будь честен в словах и в делах, люби свою семью и друзей, трудись усердно, а на досуге читай Библию – и вход в Царствие Небесное тебе обеспечен, утверждали гугеноты.
Однако Церковь – это важнейшее объединение верующих, которое необходимо даже одиночке, читающему Библию по вечерам. Во французском языке есть выражение «pratiquer la religion», что буквально обозначает – «практиковать религию».
Современные французы-католики считают, что религию нужно именно «практиковать», то есть принимать деятельное участие в церковной жизни. Не просто час в день читать Библию, а каждое мгновение ощущать себя христианином. Поэтому нужны и ежедневные длительные богослужения, и присутствие Церкви на земле как наместницы Господа. «Notre M;re Eglise Catholique» – «Наша Мать Католическая Церковь», – так до сих пор говорят католики Франции. Присутствуя на католической мессе, ощущаешь, что приход – это действительно живое и действенное объединение верующих, а прихожане – братья и сестры. По окончании католической мессы принято обниматься друг с другом – так присутствующие в храме верующие подчеркивают свое братство. А священник прощается с каждым из своих прихожан лично и по-отечески ласково говорит им: «A d;main!» – «До завтра!» Как видите, католики достойны самого глубокого уважения, хотя я ни в коей мере не одобряю массовых избиений гугенотов в средневековой Франции и последовавшего за этим террором лишения их части гражданских и политических прав.
Гугеноты же считали, что незачем жертвовать деньги и драгоценности на украшение роскошных храмов (ибо молиться можно и в скромном помещении), незачем содержать целое сословие церковников и монахов (ибо лучше всего мужчина и женщина служат Богу в браке, а католическому духовенству вступать в брак запрещено), незачем слушать речи и наставления Папы Римского, который всего лишь грешный человек.
Конечно, Господу Богу можно молиться везде, но как-то не хочется делать это в сарае. Сословие католических церковников, которое протестанты называли «грубым и жадным», было еще и милосердным и просвещенным, то есть помогало бедным и покровительствовало просвещению – достаточно вспомнить огромные монастырские библиотеки! Конечно, монах монаху рознь, но огульные обвинения протестантов в адрес католической церкви были порой сильно преувеличенными.
Отнюдь не чуждые простым земным радостям, французские гугеноты тем не менее презирали свойственную аристократам вычурную роскошь и транжирство, что привлекло в их ряды немало выходцев из простонародья (буржуа и крестьян), но оттолкнуло большинство высшего дворянства. В знак принадлежности к своей вере они носили простую по покрою одежду темных тонов и не злоупотребляли украшениями.
Разумеется, католическая церковь и главенствовавшая во Франции католическая аристократия были уязвлены в самое сердце новым учением, привлекшим к себе десятки и сотни тысяч приверженцев. Гонения на гугенотов, начатые королями Франциском I и Генрихом II, вскоре приобрели характер религиозных войн. На костры инквизиции и массовые казни протестанты Франции ответили восстаниями, во главе которых встали боевой адмирал Гаспар де Колиньи и принц Конде. Обосновавшись в крепком портовом городе Ля-Рошель (том самом, который штурмовали герои бессмертного романа Александра Дюма «Три мушкетера»), гугеноты около 50-ти лет с переменным успехом вели войну за свою веру и права. Жестокостей и жертв было достаточно с обеих сторон, и Франция истекала кровью, изнемогая в бессмысленной братоубийственной бойне. Одна из главных заслуг «доброго короля Генриха IV» перед его подданными и его страной заключается в том, что он попытался погасить этот пожар ненависти силой закона.
Добрый король приехал в Париж из Беарна, его кожа была смуглее, чем у парижан, а глаза и волосы – темнее. Он не грассировал, а вибрировал, произнося знаменитое «r». От него пахло чесноком и добрым красным вином. Как гласит легенда, новорожденному Генриху провели по губам долькой чеснока и капнули в рот вина. Этот ритуал сделал малютку Анрио веселым и пылким, как и подобает жителям Южной Франции.
Генриха Наваррского обожали дамы и терпеть не могли придворные. Он был слишком живым и горячим для искусственного и лицемерного мирка дворцовых интриг, в котором ему приходилось вращаться. Его Наварра была небольшим королевством, южную часть которого со столицей в Памплоне отхватили испанцы, а на северную покушался французский король.
Северная Наварра – это Атлантические Пиренеи со столицей в Нераке. Южная Наварра до сих пор является регионом Северной Испании. Особую пикантность его положению при французском дворе придавало то скандальное обстоятельство, что Генрих Наваррский и большинство его подданных исповедовали протестантизм.
Королевство у Анрио было маленькое, но ум – большой, и звезда его ярко горела на ночном небе. Дама Фортуна обожала Анрио, но придворные лицемеры невзлюбили Наваррского и его сторонников– протестантов (гугенотов). Воспользовавшись тем, что на свадьбу Анрио и принцессы королевского дома Маргариты Валуа (благодаря живому перу Александра Дюма известной под несколько фамильярным именем «Марго») съехались дворяне-гугеноты со всей Франции, воинствующие католики устроили им Варфоломеевскую ночь, чудовищную бойню в Париже в канун дня святого Варфоломея 1572 г. Резню благословила мать слабовольного и болезненного короля Карла IX, властолюбивая и кровожадная королева Екатерина Медичи, прославившаяся тем, что лично подсыпала (или подливала) смертельные яды своим врагам.
Благородные аристократы-католики, гордившиеся своей рыцарственной доблестью, мирные буржуа– католики, славившиеся своими скромными добродетелями, словно обезумев от религиозного фанатизма, бросились убивать безмятежно спящих людей, не щадя ни женщин, ни детей. В эту страшную ночь в Париже и в последующие дни в других городах Франции были зверски убиты, по различным оценкам, от 5 до 30 тысяч человек. Среди погибших оказались адмирал Колиньи и многие другие вожди гугенотов. Но протестант Генрих выжил, он научился скрывать свои мысли и чувства, укрыл сердце броней терпения и все равно получил французский престол. В памяти народной Генрих навсегда остался «добрым королем», прекратившим братоубийственные войны.
Генриху IV посвящена знаменитая песня, приписываемая дю Корруа, – «Vive Henri Quatre»: «Да здравствует Генрих Четвёртый, да здравствует храбрый король, этот четырежды чёрт, имевший тройной дар: пить, воевать и быть галантным кавалером!» Песенка эта была очень популярна в эпоху Наполеоновских войн. Интересно, что в знаменитом фильме Эльдара Рязанова «Гусарская баллада» несколько измененную песню об Анри Четвертом распевают наполеоновские солдаты, которые сначала лихо вышагивают, а потом уныло бредут по российским дорогам. Лихо вышагивают, понятно, – летом, а уныло бредут – матушкой-зимой, когда, по словам сына наполеоновского генерала Виктора Гюго, «Великая армия» превратилась в стадо… Песня эта – вольный перевод французского оригинала на музыку Тихона Хренникова.
Генрих Наваррский олицетворяет собой Юг Франции – Гасконь и Лангедок. А кого же можно назвать олицетворением Севера страны? Наверное, супругу Генриха, красавицу Маргариту Валуа, вошедшую в историю как королева Марго.
Какой же была Марго? Остроумной и утонченной. Она свободно говорила на всех европейских языках, знала латынь и древнегреческий. Она охотно предавалась не только наукам и искусствам, но и искусству любви – ars amandi. Но при этом Маргарита не отличалась порывистостью и горячностью своего супруга. Она была более сдержанной и артистичной. Она учила Анрио выходить сухим из воды и сражаться с придворными лицемерами их же оружием – интригой. Маргарита спасла Генриха Наваррского во время Варфоломеевской ночи и во многом обеспечила его блестящее будущее. Но, увы, Анрио развелся с ней, чтобы жениться на Марии Медичи, родственнице его былой гонительницы Екатерины. Этот брак привел Генриха к смерти – на парижской улице Медников короля ударил кинжалом фанатик-католик Равальяк. Поговаривали, что к убийству короля была причастна его вторая супруга.
В любимых россиянами книгах Сержа и Анн Голон о прекрасной и неукротимой Анжелике (и фильмах по этим книгам) французский Юг олицетворяет граф де Пейрак, а север – «король-солнце», Людовик XIV. Граф де Пейрак, властитель тулузский, презирал грубых и неотесанных северян, предки которых появились в южных провинциях с войсками Симона де Монфора.
Людовик XIV видел в графе Жоффрее де Пейраке мятежника, добивавшегося «королевства в королевстве». Противоборство Людовика и Жоффрея – это не только и не столько борьба за сердце прекрасной Анжелики, сколько дуэль Тулузы и Парижа. И выиграл в этой борьбе Париж…
Интересно, что Анжелика де Сансе де Монтелу – родом из Пуату. А вот адвокат Дегре, выпускник Сорбонны, назвавший в честь alma mater свою собаку, олицетворяет Париж богемы и науки – с его лихими школярами, непокорными студиозусами и острыми на язык интеллектуалами. Богемный Париж в лице Дегре защищает графа Тулузского, тогда как Париж власти осуждает его на смерть. Парижская богема слишком ценила свою независимость и, соответственно, не посягала на независимость регионов. А вот король Франции считал, что в борьбе провинций с центром одержать верх должен Париж и только Париж…
«Вы – воплощение всего, что мы вытравляем из наших нравов, всего, что мы ненавидим. Смотрите, мессиры, смотрите и вы, любезные дамы, вот потомок варваров, тех самых крестоносцев, которые с благословения своих епископов разожгли тысячи костров между Альби, Тулузой и По. Они так яростно завидовали этому очаровательному краю, где воспевалась любовь к дамам, что испепелили его и превратили Тулузу в город нетерпимости, недоверия, город жестоких фанатиков», – говорит южанин Жоффрей де Пейрак северянину шевалье де Жермонтазу. Варвары-крестоносцы, которые разожгли костры между Альби, Тулузой и По, – это участники крестового похода рыцарей Иль-де-Франса, Нормандии и Пикардии против альбигойцев, которым покровительствовали графы Тулузские.
А вот мысли Анжелики, вызванные этими словами Жоффрея. «“Не надо бы ему так говорить”, – подумала Анжелика, потому что, хотя гости и смеялись, в черных глазах некоторых из них, она заметила, вспыхнул недобрый огонек. Ее всегда поражала та неукротимая злоба, какую вызывали у этих южан события четырехвековой давности. Но крестовый поход против альбигойцев был, верно, так ужасен, что и до сих пор в деревнях можно услышать, как мать пугает своих детей страшным Монфором…»
Сейчас старая вражда Севера и Юга Франции почти забыта. Но, наверное, полностью забыть и вычеркнуть из памяти поколений некогда случившиеся события, увы, нельзя. И если вам придется ехать в удобнейшем поезде TGV «Бордо – Париж», вы почувствуете, как, приближаясь к Парижу, внутренне напрягаются ваши еще полчаса назад беззаботные и отчаянно веселые собеседники-южане.
Сейчас старая вражда Севера и Юга Франции почти забыта. Но, наверное, полностью забыть и вычеркнуть из памяти поколений некогда случившиеся события, увы, нельзя. И если вам придется ехать в удобнейшем поезде TGV «Бордо – Париж», вы почувствуете, как, приближаясь к Парижу, внутренне напрягаются ваши еще полчаса назад беззаботные и отчаянно веселые собеседники-южане.
Нет, они не ждут от Парижа ни бед, ни неприятностей. Напротив, приближаясь к Парижу, они чувствуют себя не бордосцами или тулузцами, а французами, гражданами единого Отечества. Но при этом какое-то непонятное напряжение витает в воздухе, словно вот-вот по вагону вместо кондуктора пройдет кровавый крестоносец Симон де Монфор собственной персоной, или же Жоффрей де Пейрак и Людовик XIV скрестят шпаги прямо в тамбуре.
Наверное, многие из жителей славного Юга Франции и знать не знают, кто такой Симон де Монфор… Но при виде пейзажей Иль-де-Франса, проплывающих за окнами вагона, все эти беззаботные южане невольно напрягаются: толстые подбирают животы, а худые высоко вздергивают подбородок. В чем тут дело? Наверное, в генетической памяти… Или в зове предков?
Что ни говори, а в Тулузе, Бордо или Марселе южанам гораздо спокойнее, чем в Париже. Они любят Париж, они гордятся эти великим городом, а все-таки в родном Бордо или в городе фиалок – Тулузе – и вино краснее, и тарталетки слаще… Поэтому, возвращаясь из Парижа, южане с удвоенной силой начинают гордиться своей малой родиной. Им нужен Париж для того, чтобы преуспеть (еще гасконец д, Артаньян говорил, что без славы ему в Париже – не житье!), но пить красное сухое бордоское вино, право же, лучше дома! А то еще эти северяне возьмут да и разбавят вино водой! Где им понимать, что такое настоящее старое бордо какого-нибудь благословенного 1783 года?!

Величие и гнев Великой французской революции

Если вам приходилось беседовать с французами о революции 1789 г. и великом дне 14 июля, то вы непременно обнаружите в большинстве из них (и даже аристократов) глубочайшее уважение и восхищение перед взятием Бастилии, Камиллом Демуленом, Дантоном и (о ужас!) Робеспьером. Мне случалось беседовать о Великой французской революции даже с потомками аристократических родов – и все они в один голос заявляли, что старый режим прогнил, что король Людовик XVI был глуп, королева Мария-Антуанетта – надменна и капризна, а презиравшие народ дворяне вполне заслуживали своей участи. И даже гильотину на главной площади Парижа и площадях других французских городов мои собеседники готовы были оправдать, несмотря на частицу «де», сохранившуюся в их фамилиях. Я же ненавидела революционный террор и почитала Шарлотту Корде, ударившую ножом кровожадного героя революции – Марата.
Это для нас, русских, слово «Вандея» окружено благородным ореолом. Это мы благодаря Марине Цветаевой любим повторять: «Молодость – доблесть – Вандея – Дон» (если, конечно, знаем эти стихи) и сравнивать контрреволюционное движение в провинции Вандея с нашим Белым Доном и Добровольческой армией. Французы, конечно, упоминают о жестокостях революции, о тысячах казненных и о протестном движении в Вандее, но при этом указывают на величайшее достижение революции – Декларацию прав и свобод человека и гражданина 1789 г., благодаря которой третье сословие – буржуазия – было уравнено в правах с первыми двумя – аристократией и духовенством, а все люди названы равными в человеческом достоинстве и свободными в выборе своего пути.
Бесспорно, эта Декларация – главное достижение Французской буржуазной революции. Но выполнялась ли она? Разве массовые убийства священников и дворян в революционные годы не являются доказательством обратного? Зато с уверенностью можно сказать, что на Декларации прав и свобод человека и гражданина 1789 г. базируется современное французское законодательство, краеугольный камень которого – равенство людей в своем человеческом достоинстве и реализация их прав и свобод. Значит, французские революционеры все же чего-то достигли: и величие у событий 1789 г. все-таки было, хотя очень быстро это величие обратилось в гнев и разнузданный террор.
С чего же все начиналось? С борьбы за права третьего сословия – буржуазии. С падения нравов аристократии, непомерной роскоши двора и безумств королевы Марии-Антуанетты, стоивших не одно состояние. Высшее дворянство страны представляло собой 4000 семей, представленных ко двору, которые делили между собой 33 миллиона, расходовавшиеся на содержание придворного штата. Король выдавал 28 миллионов пенсий и 46 миллионов жалования офицерам армии, поглощавших больше половины военного бюджета. Представители 4000 знатных семей не могли жаловаться на судьбу: их жизнь протекала легко, изящно и сладко, и повредить ей могли только капризы короля, который в любой момент мог удалить того или иного аристократа от двора, посадить его в Бастилию или другую королевскую крепость и даже казнить.
С чего же все начиналось? С борьбы за права третьего сословия – буржуазии. С падения нравов аристократии, непомерной роскоши двора и безумств королевы Марии-Антуанетты, стоивших не одно состояние. Высшее дворянство страны представляло собой 4000 семей, представленных ко двору, которые делили между собой 33 миллиона, расходовавшиеся на содержание придворного штата. Король выдавал 28 миллионов пенсий и 46 миллионов жалования офицерам армии, поглощавших больше половины военного бюджета. Представители 4000 знатных семей не могли жаловаться на судьбу: их жизнь протекала легко, изящно и сладко, и повредить ей могли только капризы короля, который в любой момент мог удалить того или иного аристократа от двора, посадить его в Бастилию или другую королевскую крепость и даже казнить.
Был еще и так называемый «аристократический плебс» – младшие сыновья знатных отцов, которым не удалось попасть в армию или духовенство. Младшие сыновья получали ничтожную часть отцовского состояния и жили в своих замках скромно и просто – особенно по сравнению с семьями, представленными ко двору. Конечно, провинциальные дворяне порой ненавидели столичных аристократов, особенно «придворных любимчиков».
Как же жили крестьяне? По сравнению с русскими крепостными – очень даже неплохо. И тяжело – по европейской шкале ценностей. Надо сказать, что во Франции с раннего Средневековья не было крепостного права в русском понимании этого термина. Крестьян не могли продать или купить – по сути, они были только арендаторами, обрабатывавшими землю феодала. Крестьяне платили феодальную ренту – и только. Однако собственник земли мог увеличить ренту и сделать ее выплату непосильной для крестьянина, мог предъявить претензию на третью часть общинных выгонов (феодальный триаж). Все это вызывало массовые недовольства крестьян.
Уже в XII–XIV вв. французские крестьяне получили право продавать и покупать землю, переходить из вотчины в вотчину (русский «Юрьев день», очень быстро отмененный). В XIII–XIV вв. во Франции массовым стал выкуп серважа (фиксация ренты, увеличение владельческих прав и свободы передвижения). К 1772 г. во Франции уже забыли о том, что можно торговать людьми, тогда как в России крепостничество переживало фазу расцвета.
Старый режим королевской Франции действительно нуждался в реформах, но в мирной и постепенной эволюции, а не в ноже гильотины, который отсёк голову короля Людовика XVI из династии Бурбонов, его супруги Марии-Антуанетты Австрийской, а вслед за ними – тысяч и тысяч людей, включая лидеров революции. «Революция пожирает своих детей», – сказал Жорж-Жак Дантон, один из вождей революционных событий, казненный по приказу лидера якобинцев – бывшего адвоката из Арраса, Максимилиана де Робеспьера. Странно звучит, но Робеспьер был дворянином и в последние годы Старого режима очень гордился тем, что в его фамилии присутствует частица «де». Потом он, правда, безболезненно удалил частицу «де» из своей фамилии и приходил в восторг от того, что не принадлежит к гонимому дворянству.
Использовать гильотину для быстрой и «безболезненной» казни предложил, конечно же «из гуманных соображений», врач и член Национальной Ассамблеи Гийотен. Вопреки расхожему представлению доктор Гийотен не изобрел орудие казни, названное его именем. Это устройство с косым ножом, ставшее стандартным орудием расправы над живым существом, уже употреблялось в Шотландии и Ирландии и называлось «Шотландской девой». Косой нож с необыкновенной быстротой падал на шею приговоренного, зажатую в деревянных тисках, и смерть наступала мгновенно.
Палач, особенно неопытный или пьяный, мог и не срубить голову с первого раза, и тогда осужденного ожидали неслыханные муки. Гильотина, управляемая даже неквалифицированным палачом, как правило, не давала осечки. С другой стороны, применение «Шотландской девы» превращало казнь в механический акт, когда казнили не единицами или десятками, а сотнями и тысячами. С помощью «Шотландской девы» казнь во Франции поставили на конвейер. Отныне гильотина применялась ко всем слоям населения – от аристократов до нищих. «Шотландская дева» не пощадила никого – даже вождей революции, от Дантона до Робеспьера.
Правда, революционер Жозеф Фуше, который сначала был другом Робеспьера, а потом помог «свалить» своего былого товарища, придумал другой, еще более быстрый способ казни. В Лионе он привязывал людей прямо к жерлам пушек. А что?! И быстро, и люто. Когда же его упрекали в выборе такого варварского способа казни, Фуше доказывал в Конвенте его гуманность. Мол, смерть приходит ко всем приговоренным сразу, и одному не нужно дожидаться, пока взойдет на гильотину другой. Страшная, бесчеловечная, невозможная логика революционных времен! Заметим, что тот же Фуше с одинаковым успехом служил и Директории, и Наполеону, а потом и монархии и умер герцогом Отрантским.
Во Франции гильотину сначала называли Луизеттой или мадам Луизон, по имени другого «гуманного» врача, Антуана Луи, который в своей записке, обращенной к революционному Конвенту, одобрил идею доктора Гильотена применить «Шотландскую деву» для казни контрреволюционеров. Но Луизеттой Шотландку звали недолго: очень скоро ее стали именовать Гильотиной.
В современной Франции есть и роялисты, и республиканцы, и бонапартисты. Роялисты собираются в Версале и танцуют менуэты, бонапартисты устраивают костюмированные собрания в Мальмезоне, во дворце Жозефины Богарне-Бонапарт, подаренном ей императором. Республиканцев во Франции – большинство. И день 14 июля – национальный праздник, несмотря на то, что в страшной королевской тюрьме Бастилии в день ее взятия содержалось не больше десяти человек. В Бастилии сидел и скандально известный маркиз де Сад, которого, впрочем, перевели в Шарантон за 10 дней до рокового штурма.
Маркиз де Сад во многом спровоцировал взятие Бастилии. Накануне штурма тюрьмы он кричал в водосточные трубы, что в Бастилии пытают и убивают тысячи заключенных, хотя на самом деле узников тогда в Бастилии было совсем немного – и почти всех из них осудили за уголовные преступления. 4 июля 1789 г. маркиза перевели в Шарантон. При переезде ему запретили брать с собой плоды своих многолетних трудов – рукописи.
Маркиз провел в Бастилии 5 лет, как и в Венсеннском замке. Но взятие Бастилии, которое он отчасти вызвал своими выкриками, сыграло с маркизом злую шутку. В камеру Альфонса де Сада ворвался революционный народ и уничтожил его книги и рукописи. Спасти удалось немногое – то, что маркиз все-таки провез в Шарантон, и то, что чудом выжило в революционном урагане.
Периодом «гнева» во Французской революции была страшная и кровавая якобинская диктатура. Якобинцы шли к власти медленно, но уверенно – их ближайшими и естественными противниками стали «умеренные» – жирондисты. Так называли партию, основу которой составляли депутаты из южного департамента Жиронда со столицей в Бордо – знаменитом винодельческом регионе.
Якобинцами именовали участников политического клуба, установивших в стране свою диктатуру в 1793–1794 гг. Поразительно, что якобинцы сформировались на базе бретонской фракции депутатов Национального собрания. Поразительно, если учесть, что в Бретани в это время бушевало восстание крестьян и дворянства против революции и ее декретов.
Партия получила свое название от клуба, который находился в доминиканском монастыре святого Якова. Лидером правого крыла партии был Дантон, в центре – Робеспьер. Левое крыло возглавлял Марат, а после его смерти – Эбер и Шометт, которых называли «бешеными». 2 июня 1793 г. якобинцы совершили государственный переворот и свергли «умеренных» – жирондистов, после чего развязали в стране тотальный террор. Их диктатура продолжалась до 27 июня 1794 г., когда к власти пришла Директория и был казнен «кровавый жрец» революции – Максимилиан Робеспьер.
Кружок жирондистов первоначально состоял из бордоских адвокатов Верньо, Гюаде, Жансонне, Гранжнева и молодого предпринимателя Дюко. Потом к ним примкнул знаменитый журналист и оратор Бриссо со своими сторонниками-бриссотинцами – Роланом, Кондорсом, Фоше, Инаром, Бюзо и другими. Депутат Национального собрания Франсуа-Николя-Леонар Бюзо был возлюбленным «королевы Жиронды», очаровательной мадам Ролан де Платьер, жены бывшего королевского министра юстиции Ролана. Манон Ролан – хорошенькая, образованная, энергичная – справедливо считалась не только «королевой», но и Музой Жиронды. Она была казнена по приказу Робеспьера, хотя имела возможность бежать из Парижа вместе со своим «многолюбимым» Франсуа Бюзо и его друзьями, депутатами-жирондистами – Петионом, Гаде, Бюзо, Луве, Валади, Саллем и Барбару. Петион – один из самых высокопоставленных жирондистов – занимал одно время пост мэра Парижа и председателя Конвента, но это ему мало помогло.
Манон Ролан отказалась оставить мужа и бежать. Ее супруг, испугавшись «Шотландской девы» – Гильотины, заколол себя кинжалом, а Манон сложила голову на Гревской площади.
Жирондисты были сторонниками индивидуальной свободы, поклонниками философских идей Руссо, прекрасными ораторами, мечтавшими о свободной и сильной Франции. В большинстве своем жирондисты голосовали против казни короля Людовика XVI. Они вообще были противниками террора, за что и получили прозвище – «умеренные». Жирондисты были республиканцами, но сторонниками гуманной республики. Они хотели остановить якобинцев, настаивавших на неограниченном терроре. Жирондистам симпатизировала и мадемуазель Шарлотта Корде, ударившая кинжалом «чудовище» – самого жестокого из якобинцев, Марата.
Сначала жирондисты хотели реформировать старый режим, не устраняя короля, – они заняли места в королевском кабинете министров. Король потворствовал жирондистам, но потом, подчинившись жене, Марии-Антуанетте, требовавшей порвать с «этими смутьянами», распустил кабинет. Ответом на эту крайне неудачную меру стало парижское восстание 1792 г., в результате которого пала монархия и власть вернулась к тем же жирондистам.
Однако впоследствии жирондисты голосовали против казни короля или за казнь «с отсрочкой», что вызвало гнев разбушевавшейся толпы, жаждавшей крови. Якобинцы, напротив, требовали казни короля и королевы, и толпа обратила свои сиюминутные симпатии к ним. Дантона жирондисты называли «сентябрьским убийцей» – за то, что он не помешал беззаконным убийствам дворян и священников в тюрьмах. Дантон сначала искал поддержки жирондистов, но будучи отвергнутым ими, присоединился к якобинцам.
В 1793 г. якобинцам удалось объявить жирондистов «вне закона». Якобинцы называли «умеренных» федералистами и пытались доказать, что их более милосердные коллеги раскалывают Францию на провинции и Париж и требуют особых прав для провинций. Жирондисты действительно представляли винодельческий регион Бордо, но о «раскалывании» страны и не помышляли, пока якобинцы не объявили их вне закона.
После якобинского переворота жирондистов исключили из Национального собрания и предали суду. Семеро из них бежали из Парижа (Бюзо, Петион, Салль, Барбару, Валади, Гаде, Луве), другие попытались поднять федералистский мятеж в Кане, закончившийся неудачей, остальные – или покончили с собой (как Ролан), или были казнены (как очаровательная Манон Ролан, а также Жансонне, Бриссо, Верньо, Гранжнев и многие другие).
Семерым беглецам удалось добраться до городка Сент-Эмильон – столицы бордоских виноделов, где некоторые из них были пойманы и гильотинированы (Гаде, Салль, Барбару и укрывавшие их местные жители, включая всю семью Гаде и его старика-отца). Бывшего офицера и маркиза, «кающегося дворянина» Валади расстреляли. Бывший мэр революционного Парижа Петион и его друг, возлюбленный Манон Ролан Франсуа-Леонар Бюзо, погибли при невыясненных обстоятельствах. Выжил только писатель Луве, которому удалось бежать в Париж и спрятаться там у своей возлюбленной вплоть до свержения Робеспьера и установления Директории.
Якобинский режим представлял собой самый мрачный период Великой французской революции. Охваченные эпидемией тотальной подозрительности, вожди якобинцев рассылали по всей стране своих комиссаров, безжалостно уничтожавших тысячами подлинных и мнимых «врагов республики».
Революционные трибуналы неистовствовали. Гильотины на городских площадях работали на износ, снося головы дворян и священников, как «оплота старого мира», крестьян, отказавшихся сдавать продовольствие для прокорма воевавших со всеми соседями революционных армий, горожан, чересчур независимых и практичных, чтобы поддерживать диктатуру безумных социальных экспериментаторов… Ситуация, слишком хорошо знакомая нашим соотечественникам по не столь отдаленному прошлому! Однако в жилах внешне холодноватых жителей севера Франции текла горячая кровь, и несправедливость власти вызывала у них необузданную ярость, а не робкий кухонный лепет.
Скоро каждый крестьянин или моряк готов был биться истово и страстно за погибшую монархию, за католическую церковь, а скорее – за собственный бретонский уклад жизни. Безжалостная и кровавая партизанская война бушевала в густых лесах севера Франции несколько лет, пока беспокойную и больную страну не взял командной хваткой профессионального военного молодой и амбициозный хищник – Наполеон Бонапарт, упразднивший последние реликты революции.
«Свобода, равенство, братство» для избранных, налоги и гильотина – для остальных сменились привычной для крестьянского менталитета иерархией подданных и суверена. С такой необременительной несвободой смирились даже жители Бретани, ибо она не нарушала установленного для них порядка вещей, посягнуть на который они не могли позволить.
Итак, свержение Робеспьера и якобинской диктатуры было подготовлено Бийо-Варенном и Колло д, Эрбуа (кстати, «крайними террористами»), Карно (умеренным) и Барером, а также противниками «кровавого Максимилиана» в Конвенте – Баррасом, Тальеном и Фуше. Именно они организовали падение якобинского режима, произошедшее в июле 1794 г. Якобинская диктатура завершилась казнью трех самых видных ее представителей – Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста. Но правление Директории было недолгим – к власти уже шел уроженец Корсики Наполеон Бонапарт. Начиналась новая эпоха – время консульства и Империи.

Кровавое солнце Наполеона Бонапарта

Часто Наполеона называют самым знаменитым французом, забывая о том, что он – корсиканец, а остров Корсика на Средиземном море переходил от итальянцев к французам, а сами корсиканцы помышляли о независимости. В Париже о Наполеоне напоминает многое – от Триумфальной арки до Вандомской колонны и Дворца инвалидов. Да что там Дворец инвалидов! Названия парижских улиц и площадей в высшей степени «наполеонизированы» – самая фешенебельная улица в Париже зовется Риволи, в честь одной из самых громких ранних побед Наполеона в Италии. А есть еще площадь Иены и Каирская, вокзал Аустерлиц… В сорока минутах от Парижа расположен очаровательный дворец Мальмезон, подаренный императором своей любимой жене Жозефине. В дворце Жозефины Богарне-Бонапарт и поныне собираются бонапартисты, устраивают балы, праздники, танцуют контрданс и вспоминают о великих битвах наполеоновской империи.
В Мальмезон нужно приезжать после посещения парижского Музея Армии и гробницы Наполеона во Дворце инвалидов. После мрачного величия крипты Собора Инвалидов, с его цоколем из вогезского зеленого гранита и саркофагом, в котором покоится тело императора… В Доме инвалидов ощущается мрачное величие Наполеона, чувствуется властитель, но совсем непонятен человек. В Мальмезоне, где сохранились личные вещи Наполеона – от фляги времен Итальянского похода до крохотной записной книжки, – виден и понятен именно человек, жестокий и гениальный, пленивший одних и внушивший ненависть другим, любимый и ненавидимый, царивший в сердце одинокой женщины, мадам Жозефины, которая сажала розы и ждала его с полей сражений. Ждала даже после того, как он развелся с ней и женился на другой, австрийской принцессе, сумевшей родить ему сына.
На одном из украшающих мальмезонский дворец портретов Жозефина изображена рядом с гипсовым бюстом Наполеона в лавровом венце кесаря-императора – живая, нежная, трогательная рядом с мертвым, суровым величием статуи. Хранительница памяти того, кто не забывал о ней и в объятиях второй жены-австриячки… Живая душа рядом с окаменевшим величием, любовь рядом с мертвенным грузом власти.
Как же всходило кровавое солнце Наполеона Бонапарта над Францией и Европой? Все начиналось с Корсики, вулканического острова, ныне – одного из департаментов Франции, подарившего императору свой огненный темперамент. Корсику называют французской частицей Италии, ведь она была передана Франции Генуей только в 1768 г., в закатный период старого королевского режима. Так что генерал Бонапарт, страшный «Бони», которым пугали английских девочек, даже не француз, а итальянец. Отсюда его семейственность, стремление разделить завоеванные земли между семейным кланом Бонапартов, его любовь-поклонение перед матерью, «мамой Летицией». Культ матери, поклонение перед материнским началом характерны именно для итальянцев.
Современные бонапартисты охотно приезжают в Аяччо, столицу Корсики, где находится величественный собор, в котором крестили Наполеона, фамильная резиденция Бонапартов и Музей Феш. В этом музее хранится коллекция предметов искусства, принадлежавшая дяде императора, кардиналу Фешу. В фамильной резиденции Бонапартов туристам показывают кровать, на которой мадам Летиция рожала своих великих детей. Впрочем, Наполеона она родила на ковре с изображением битв античных героев.
Современные бонапартисты охотно приезжают в Аяччо, столицу Корсики, где находится величественный собор, в котором крестили Наполеона, фамильная резиденция Бонапартов и Музей Феш. В этом музее хранится коллекция предметов искусства, принадлежавшая дяде императора, кардиналу Фешу. В фамильной резиденции Бонапартов туристам показывают кровать, на которой мадам Летиция рожала своих великих детей. Впрочем, Наполеона она родила на ковре с изображением битв античных героев.
Все в Аяччо пропитано преклонением перед Наполеоном, причем не только перед Первым, но и перед Третьим, перед всеми представителями этого огромного клана. В подвале часовни при дворце кардинала Феша спят вечным сном сестры императора – Полина и Каролина. А Салон Наполеона, расположенный рядом с площадью Фош, знаменит своими прекрасными портретами братьев императора: короля Испании Жозефа, властителя Голландии Людовика, правителя Вестфалии Жерома. Есть здесь и портреты Наполеона III и его жены, красавицы Евгении Монтихо. Неужели Наполеониды все еще правят Францией? В Аяччо, как, впрочем, и в Мальмезоне, и в парижском Дворце инвалидов складывается именно такое впечатление.
Французы (если не все, то многие) простили Наполеону Первому миллионы убитых на полях сражений, оскудение целой нации, большинство мужчин которой были принесены в жертву его мрачному гению. Зато они охотно вспоминают о том, что Наполеону Бонапарту Франция обязана Code civil – Гражданским кодексом. Для французов Наполеон – не кровавое чудовище, не «злодей-корсиканец», а один из самых знаменитых и значительных людей Франции. И более того – Бородино, или, как говорят французы, bataille de Moscou, до сих пор относят к числу не поражений, а побед Наполеона. Кто же победил императора и его Grande Arm;e в России? Отнюдь не русская армия, а генерал Мороз. С такими стереотипами французов просто бесполезно спорить.
Кодекс Наполеона (фр. Code Napol;on, также Гражданский кодекс французов (фр. Code Civil des Fran;ais) – это впечатляющий кодекс гражданского права, разработанный группой юристов во время правления первого консула Французской республики Наполеона Бонапарта. Действительно, до прихода Наполеона к власти у Франции не было единого свода законов. Еще в бытность свою первым консулом Наполеон говорил по этому поводу: «Перед тем как появился мой Гражданский кодекс, во Франции отнюдь не было настоящих законов, но существовало от пяти до шести тысяч томов различных постановлений, что приводило к тому, что судьи едва ли могли по совести разбирать дела и выносить приговоры».
11 августа 1800 г. по приказу первого консула Французской республики Наполеона Бонапарта была создана подготовительная комиссия по кодификации при Государственном совете. Её составили четверо правоведов, судей высшего, то есть Кассационного суда: Ф.Д. Тронше – глава Парижской адвокатской корпорации; Ж.М. Порталис – с 1776 г. член Совета старейшин, редактор проекта Гражданского кодекса, с 1804 г. – министр по делам культов – и Ф. Биго де Преаменэ – судья парламента в Ренне; Жак Малевиль – основной редактор Гражданского кодекса и автор Трактата о бракоразводном процессе, с 1806 г. – сенатор. Интересно, что тот же Малевиль в 1814 г. выступил за отречение Бонапарта от власти.
Хотя Гражданский кодекс носит имя Наполеона как инициатора его создания, подлинным автором этого масштабного свода законов является Порталис. Многие французские историки называют Порталиса настоящим «отцом» Гражданского кодекса. Конечно, Наполеон сам не сочинял законов, он лишь присутствовал на заседаниях Государственного совета, на которых обсуждался этот новый свод нормативных актов. Тем не менее кодекс был разработан под эгидой первого консула Французской республики, а о Порталисе знают только историки и юристы. Для большинства французов Наполеон не только вдохновитель, но и автор кодекса. Странная ирония судьбы… Власть имущие всегда присваивают себе достижения своих талантливых современников!
Наполеон Бонапарт был поздним «ребенком» Французской революции, убившим свою жестокую «мать». Он пришел к власти как революционный генерал, затем – первый консул Республики, но предпочел почетное звание последнего сына Великой французской революции императорской короне. Когда первый консул стал императором, многие бывшие друзья, в том числе и боевые генералы, отвернулись от него. Широко известен конфликт между «Портосом» Великой армии Наполеона, генералом Александром Дюма, и Бонапартом. Дюма-дед охотно служил генералу и первому консулу Наполеону Бонапарту, но не поладил с императором, узурпировавшим достижения революции. А Бонапарт до конца дней не простил Дюма-деду его «измены».
Французы помнят все великие сражения Бонапарта – от Тулона до «битвы под Москвой», которую мы называем Бородино. Трудно сказать, какие битвы императора ими больше всего любимы. Наверное, все же Итальянский поход, который совершил еще молодой генерал Бонапарт, служивший тогда Директории, правительству, пришедшему на смену якобинской диктатуре.
Бонапарт не переставал убеждать Директорию предупредить действия монархической коалиции держав, объединившихся против республиканской Франции. Для этого нужно было повести наступательную войну против австрийцев и их итальянских союзников и вторгнуться в Северную Италию. Тогда Бонапарт был еще молод и худ, героически красив, с длинными, до плеч, волосами, и горящими вдохновением войны глазами. Всегда очень странно сравнивать потреты генерала и императора. На одних можно увидеть молодого стройного красавца, опоясанного трехцветным шарфом, на других – полного, коротко стриженного, усталого человека. Просто необыкновенная метаморфоза и внешнего, и внутреннего облика. Император едва ли приятен, генерал – вызывает уважение.
Итальянский поход – это первая война Наполеона, окруженная и в его личной истории, и в истории Франции особым ореолом. В 1796 г. имя генерала Бонапарта впервые пронеслось по Европе, а эхо этого имени докатилось и до России. Именно тогда старик Суворов сказал: «Далеко шагает, пора унять молодца!» Впрочем, унимать «молодца» пришлось не только и не столько Суворову, сколько Кутузову с герцогом Веллингтоном.
Если сравнивать судьбу Наполеона с движением солнца, то Итальянский поход – это его рассвет, полный света и красок наступающего дня. Во время битвы при Аустерлице кровавое солнце Наполеона уже стояло высоко в зените. С Русской кампании начался закат. И окончательно скрылось за горизонтом это кровавое солнце после битвы при Ватерлоо, следствием которой был уход императора с исторической сцены. Пребывание императора на острове Святой Елены – это уже сумерки, почти что ночь.
Наверное, лучше всего о времени Наполеона Бонапарта сказал поэт-романтик Альфред де Мюссе в своем романе «Исповедь сына века»: «Один только человек жил тогда в Европе полной жизнью. Остальные стремились наполнить свои легкие воздухом, которым дышал он. Каждый год Франция дарила этому человеку триста тысяч юношей. То была дань, приносимая Цезарю, и если бы за ним не шло это стадо, он не мог бы идти туда, куда вела его судьба. То была свита, без которой он не мог бы пройти через весь мир, чтобы потом лечь в узенькой долине пустынного острова под сенью плакучей ивы.
Никогда еще люди не проводили столько бессонных ночей, как во времена владычества этого человека. Никогда еще такие толпы безутешных матерей не стояли на городском валу. Никогда такое глубокое молчание не царило вокруг тех, кто говорил о смерти. И вместе с тем никогда еще не было столько радости, столько жизни, столько воинственной готовности во всех сердцах. Никогда еще не было такого яркого солнца, как то, которое осушало все эти потоки крови. Некоторые говорили, что Бог создал его нарочно для этого человека и называли его солнцем Аустерлица. Но нет, он создавал его сам беспрерывным грохотом своих пушек, и облака появлялись лишь на другой день после сражений».
Когда читаешь эти строки, то невольно думаешь: «Не сотвори себе кумира». Наполеоновская Франция сотворила себе кумира и готова была за него умереть. Что же, если Господь хочет нас наказать, то сначала лишает разума… И все же Франция до сих помнит о своем Цезаре. И не только помнит, но и восхищается им. Особенно во Дворце инвалидов или на Корсике… Бесспорно, право французов – боготворить завоевателя, точно так же как право народов, которых он хотел и не сумел покорить, быть уверенными в том, что битва под Москвой, то бишь – Бородино, это все-таки наша победа.

От Реставрации к республике

В 1814 г. Франция устала от своего «цезаря» и приняла его отречение от престола. Европа была смертельно утомлена Наполеоном, ей хотелось покоя, а Франции – тишины. На этой волне всеобщей усталости к власти пришел брат казненного короля Людовика XVI – Людовик XVIII. К тому времени прямых наследников у казненного Людовика XVI не осталось: его единственный сын умер от голода, дурного обращения и побоев в тюрьме Тампля. Якобинцы хотели сделать из сына короля сапожника и велели обучать его сапожному ремеслу. На сцене появился сапожник Симон, ярый санкюлот, который и стал наставником дофина. Симон натянул на голову ребенка красный революционный колпак, учил его петь «;a ira» и «Карманьолу».
Несчастного мальчика разлучили с матерью, королевой Марией-Антуанеттой, которую вскоре казнили, и сестрой – Марией-Терезой. Доктор Дессо, посетивший дофина в Тампле, писал: «Я нашел ребенка-идиота, умирающего, жертву самой низкой бедности, полностью заброшенное существо, опустившееся от самого жестокого обращения». Согласно официальной версии, юный Людовик умер в тюрьме Тампля – от истощения и плохого обращения. Однако многие историки считают, что дофину, которого роялисты после казни его отца признали королем, все-таки удалось бежать.
Так или иначе, но Людовик XVIII, пришедший к власти после отречения Наполеона Бонапарта, признавался, согласно заключенной в апреле 1814 г. конвенции о перемирии с Францией, не королём, а «Его Королевским Высочеством Господином, Сыном Франции, Братом Короля, Наместником Французского королевства». Русский император Александр I в письмах упорно именовал короля Людовика XVIII графом Прованским, а сам Людовик приказывал служить заупокойные мессы по казненному брату и золовке, но не по племяннику, имя которого всякий раз вычеркивал из поминальных распоряжений. Следовательно, делают вывод французские историки, брат казненного короля, возведенный на престол союзными армиями, и сам не был уверен в том, что его племянник мертв.
Самозванцы появлялись на исторической сцене довольно часто. Самым известным из них был некто Карл-Вильгельм Наундорф, поражавший современников знанием самых сокровенных подробностей из жизни покойного Людовика XVI и его семьи. По одной из версий, в тайну ребенка из Тампля была посвящена императрица Жозефина, которая поведала ее в Мальмезоне императору Александру I, после чего внезапно умерла. Так или иначе, но брат Людовика XVI все-таки сел на французский трон и реставрировал монархию Бурбонов.
Однако восстановить абсолютную монархию во Франции было уже невозможно, и новый монарх согласился на введение конституционного правления. Появилась Хартия 1814 г., которая гарантировала неприкосновенность собственности и некоторые политические и гражданские свободы. В частности, в Хартии провозглашалось, что «никто не может быть подвергнут преследованию или задержанию иначе, как в предусмотренном законом случае и в предписанной форме».
Тем не менее королю вручалась вся полнота исполнительной власти в стране. Он назначал чиновников и офицеров на все должности в государственном аппарате, армии, полиции и суде. Законопроект, принятый парламентом, приобретал силу закона только после того, как его утвердит король. Законопроект, отвергнутый королем, не мог быть представлен вторично в течение года на той же сессии парламента. Парламент состоял из палаты пэров и палаты депутатов. Король мог пожаловать титул пэра – пожизненный или наследственный. Пэрами по праву рождения были члены королевской семьи и принцы крови. В выборах в палату депутатов имели право участвовать те французы, которые достигли тридцатилетнего возраста и платили не менее 300 франков прямого налога. Избирались только те, кто достиг сорока лет и уплачивал не меньше 1000 франков прямых налогов. В итоге из тридцати одного миллиона французов право выбирать имели около 50 тысяч, а избранными могли быть не более 15 тысяч. Такой высокий избирательный ценз устраиваил очень немногих. Реставрированная монархия Бурбонов сохранила военно-бюрократический и судебный аппарат, созданный еще при Наполеоне.
Людовик XVIII не мог реставрировать монархию «с чистого листа» и вынужден был согласиться на некоторую либерализацию политического режима. Такой поблажкой произошедшим в стране изменениям стала Хартия 1814 г. Однако режим Людовика XVIII был непопулярен среди достаточно значительных слоев населения. Во Франции было много бонапартистов, что привело к кратковременному возвращению императора Наполеона Бонапарта с острова Эльба и режиму «Ста дней», который завершился поражением Наполеона при Ватерлоо и водворением «узурпатора» на остров Святой Елены.
В битве при Ватерлоо противником Наполеона выступила коалиция европейских монархов. Ватерлоо – это небольшое селение в 20 км от Брюсселя, на дороге из Шарлеруа. В наполеоновскую эпоху это селение входило в состав королевства Нидерланды. Сражение состоялось 18 июня 1815 г. и стало кровавым эпилогом наполеоновской эпопеи. Европа действительно устала от императора и отослала его на покой, на маленький остров Святой Елены. Поразительно, что еще в юные годы, изучая курс географии аббата Лакруа, Наполеон написал в своей тетради «Святая Елена, маленький остров» («Sainte H;l;ne, petite ;le»). На этих словах оборвался для будущего императора курс географии, как через много лет оборвется жизнь.
После Ватерлоо власть вновь вернулась к Людовику XVIII, и король, твердо решивший умереть на престоле, а не в тюрьме, на гильотине или в изгнании, пошел на еще большую либерализацию политического режима. Людовик прекрасно понимал, что возврата к 1788 г. быть не может и новой Францией нужно править по-другому. Однако его окружение в большинстве своем состояло из бывших эмигрантов, аристократов, лишившихся своих земель и состояний после революции, и многие из этих людей требовали «белого террора». Но король так и не решился на «белый террор», а вместо этого принял ряд либеральных законов. В частности, в 1817 г. был принят избирательный закон, по которому право голоса получили около 100 тысяч наиболее состоятельных граждан, в 1818 г. – закон о парламентском контроле над бюджетом, в 1819 г. – либеральный закон о печати. В 1824 г. король, давно страдавший подагрой, уже не мог ходить. Он умер в том же году, в возрасте шестидесяти девяти лет – от «либеральной болезни», как говорили аристократы.
Преемником Людовика XVIII стал его младший брат, граф д, Артуа, взошедший на французский престол под именем Карла X. Граф д, Артуа, брат несчастного казненного Людовика XVI, так долго и упорно интриговавший против короля при его жизни, добился французского престола после его смерти. Не будь революции, страной правили бы потомки Людовика XVI, в частности, его сын Луи-Шарль. Но Луи-Шарль Бурбон умер в Тампле, а после революционных лет и Наполеоновской империи престол Франции освободился для тех, кто при другом раскладе не смог бы на него претендовать.
Карл X был, что называется, «ультрароялистом». Еще Людовик XVI называл его б;льшим роялистом, чем сам король («plus royaliste que le roi»). Если Людовик XVIII пытался примирить французов под знаком Реставрации монархии, то Карл X мечтал о возвращении к политическому режиму 1788 г., к «старой доброй» Франции и абсолютной монархии. Но подданные короля могли принять его только в качестве конституционного монарха. Карла X не раз предупреждали о том, что не стоит посягать на Хартию 1814 г., выполнявшую в стране роль Конституции. Однако Карл был смел, энергичен, полон сил и решимости. Он настаивал на жестких мерах и пытался вернуть монархии ее прежний престиж. К моменту воцарения Карлу было уже 67 лет, но король поражал двор и подданных своей неукротимой энергией и силой воли. Это, с одной стороны, вызывало к нему симпатии, а с другой – отпугивало.
К 1830 г. правительство Карла X потеряло симпатии парижан. Карл, считавший своего брата Людовика XVIII безбожником, циником и отступником, предателем интересов монархии, решил посягнуть на краеугольный камень новой Франции – Хартию 1814 г. Король подписал Июльские ордонансы, ограничивающие свободу прессы и сокращающие количество избирателей. Непосредственным следствием этой фатальной ошибки стало Июльское восстание 1830 г. в Париже, которому толком никто не противостоял.
2 августа 1830 г. король отрекся от престола и назначил преемником, в обход сына, герцога Ангулемского, своего внука, десятилетнего графа Шамбора. Этот мальчик был сыном герцога Беррийского, любимого ребенка Карла, заколотого рабочим Лувелем. Регентом при графе Шамборе стал герцог Луи-Филипп Орлеанский, впоследствии единолично правивший Францией.
Луи-Филипп Орлеанский – один из самых примечательных французских монархов эпохи Реставрации и последний из французских королей. Он был сыном Филиппа Эгалите (Филиппа «Равенство», фр. ;galit; – равенство), герцога Орлеанского, который отрекся от своего титула и семьи и примкнул к революционерам. Филипп Эгалите вступил в якобинский клуб и даже проголосовал за казнь своего ближайшего родственника Людовика XVI. Бесспорно, либеральные убеждения гражданина Эгалите делали ему честь, но голосовать за казнь ближайшего родственника – это уж слишком! Конечно, наша собственная революция и последовавшая за ней сталинская эпоха знали немало Павликов Морозовых, отрекшихся от своих родных и близких, но едва ли можно считать это заслугой, несмотря на любые убеждения.
Юный Луи-Филипп последовал примеру отца, вступил в Якобинский клуб, а потом решил служить революции на поприще войны. Что им руководило? Конечно, этот странный принц верил в революцию, боготворил Прекрасную Деву Свободу, но эта ловкая девица очень быстро «вознаградила» его за слепую веру. Отец Луи-Филиппа, Филипп Эгалите, был гильотинирован по приказу тех же якобинцев, чью дружбу он так хотел приобрести. Перед гильотиной Филипп опустошил две бутылки шампанского и взошёл на эшафот лихо и смело. Даже роялисты, ненавидевшие принца-революционера, вынуждены были заметить: «Жил, как собака, а умер, как подобает потомку Генриха IV».
Луи-Филипп, герцог Шартрский, воевал в революционной армии против своих бывших друзей и родственников аристократов-эмигрантов. В 1792 г., в составе французских революционных войск, Луи-Филипп участвовал в сражениях при Вальми и Жемаппе. В 1793-м Луи-Филипп стал адъютантом «полководца революции» Дюмурье. Шарль-Франсуа Дюмурье изменил республике и в марте 1793 г., потерпев поражение при Нервиндене, вступил в секретные переговоры с австрийским командованием о совместном походе на Париж для разгона Конвента и восстановления монархии. Поддержки в войсках этот генерал не получил и в апреле 1793 г. бежал к австрийцам. С 1804 г. Дюмурье жил в Великобритании на пенсию английского правительства.
Луи-Филипп Орлеанский (простите, Эгалите), адъютант Дюмурье, вынужден был тоже бежать в Австрию. Историки до сих пор спорят, знал ли он об измене Дюмурье или же перешел к австрийцам вынужденно, поскольку после бегства генерала его адъютанту грозила гильотина. Может быть, в этом принце-якобинце внезапно заговорили кровь и происхождение, и он решил помочь погибшему делу монархии? Так или иначе, но после бегства Дюмурье в Австрию в войска пришел приказ об аресте адъютанта сбежавшего генерала. Луи-Филипп не стал дожидаться ареста и казни. Он счел бесполезным оправдываться перед революцией и перешел на сторону австрийцев. Наказание за это бегство было поистине дьявольским. В Париже якобинцы казнили отца Луи-Филиппа, гражданина Филиппа Эгалите, бывшего герцога Орлеанского.
До Реставрации монархии Луи-Филипп жил в эмиграции – в Швейцарии, Соединенных Штатах и на острове Сицилия. Впрочем, он не сразу примкнул к роялистской эмиграции. Странствовал по Швейцарии, стал учителем иностранных языков, математики и естественных наук. Правительство Директории, пришедшее на смену якобинской диктатуре, потребовало от Луи-Филиппа, чтобы он покинул Европу. В противном случае угрожали казнить двух братьев и мать принца-революционера. В ответ на эту угрозу Луи-Филипп уехал в Соединенные Штаты, жил в Нью-Йорке и Бостоне, тесно общался с Джорджем Вашингтоном. Во время своего пребывания на Сицилии Луи-Филипп женился на принцессе Марии-Амалии, дочери сицилийского короля. Он нежно любил свою жену. У счастливой четы было десять детей.
Младший брат казненного Людовика XVI, граф д, Артуа, встретил Луи-Филиппа холодно. Старшая ветвь Бурбонов не могла простить герцогам Орлеанским их поведение во время революции. Тем не менее за Луи-Филиппом сохранили титул принца. И Людовик XVIII, и Карл X вынуждены были терпеть «принца-революционера», а тот никогда не скрывал своих либеральных убеждений.
Во время правления Карла X сторонники Луи-Филиппа – орлеанисты – всячески добивались свержения короля. Французы мечтали о «конституционном монархе», который не будет посягать на Хартию 1814 г. Самой подходящей для этого персоной стал «революционер в отставке», Луи-Филипп Орлеанский. Он и пришел к власти после июльского восстания 1830 г., сначала как регент при десятилетнем графе Шамборе, а потом и единолично. Утром 30 июля 1830 г. прокламации, появившиеся на улицах Парижа, так говорили о Луи-Филиппе: «Он предан делу революции, никогда не сражался против Франции, всегда поддерживал трёхцветное знамя; он получит корону от французского народа и примет Хартию такою, какую желает Франция». Луи-Филипп был коронован под именем («le Roi-Citoyen») – «король-гражданин».
В июле 1830 г. Франция снова выбирала между монархией и республикой. Сторонники республики прочили в президенты генерала Лафайета. Однако Лафайет лично передал Луи-Филиппу трехцветное французское знамя. Поэтому 7 августа 1830 г. были приняты поправки к Конституции, а одновременно – Закон о передаче королевской власти герцогу Орлеанскому.
В июле 1830 г. Франция снова выбирала между монархией и республикой. Сторонники республики прочили в президенты генерала Лафайета. Однако Лафайет лично передал Луи-Филиппу трехцветное французское знамя. Поэтому 7 августа 1830 г. были приняты поправки к Конституции, а одновременно – Закон о передаче королевской власти герцогу Орлеанскому.
«Король-гражданин» принял 14 августа 1830 г. новую Конституцию, которая сохранила многие положения Хартии и вместе с тем расширила их. Число избирателей увеличилось со ста до двухсот сорока тысяч, права палаты депутатов – были расширены. Луи-Филиппа стали называть «королем-буржуа».
Однако нельзя быть королем наполовину. Или ты – король, или – революционер. Либерализм и передовые идеи не спасли Луи-Филиппа от нового восстания. Французы, выбравшие себе самого либерального из королей, решили полностью избавиться от королевской власти и провозгласить республику. Луи-Филиппу не помогли даже явные успехи и победы его царствования: промышленная революция, научно-технический прогресс, постепенная замена ручного труда техническим, появление крупных железнодорожных линий, отмена телесных наказаний в учебных заведениях, создание системы народного образования и преобразование пенитенциарной системы и даже завоевание Алжира. К 1847 г. промышленная продукция Франции оценивалась в 4 миллиарда франков. Словом, лучшее – враг хорошего, и даже король-гражданин не устроил французов, которые захотели вовсе избавиться от короля.
Летом 1847 г. в стране разразился экономический кризис. Парижане объясняли это неудачной политикой кабинета министров во главе с Франсуа Гизо. И в Париже, и в провинциях прошла череда демонстраций, во время которых национальные гвардейцы братались с народом. Король поспешил отправить в отставку непопулярного Франсуа Гизо, но это уже не помогло делу. На узких парижских улочках возникли баррикады. Луи-Филипп согласился даже провести очередную избирательную реформу, но было поздно.
Через месяц после падения режима Луи-Филиппа и реставрации империи Наполеон III женился на самой красивой женщине Европы, испанке Евгении Монтихо, от которой у него родился сын Евгений-Людовик-Иоганн-Иосиф. Сын императора так и не унаследовал трон. Он стал английским офицером и погиб в 1879 г. в британской колониальной Африке во время одной из экспедиций против зулусов.
Режим Луи-Филиппа пал, империя была восстановлена, но республиканцы Франции всячески противились ее реставрации. Наполеон III пытался править жестко и сурово, подавлял оппозицию, принимал законы, подавляющие права и свободы граждан, но это ему мало помогло. В стране ширилось недовольство. Императору пришлось сменить гнев на милость и принимать либеральные законы. В 1860-е гг. глухое недовольство французов стало принимать угрожающие для императора формы. Тогда он решил, что нацию подстегнет «маленькая и победоносная война» и открыто вмешался в дела Европы и мира.
Крымская война 1853–1855 гг., предпринятая императором против России в союзе с Англией, закончилась победой, но обескровила и разорила страну. Наполеон III вовлек Францию в целый ряд далеких военных экспедиций. С 1858 по 1862 г. французские войска вели войны в Китае, Аннаме и Кохинхине, Сирии и Мексике. Война в Китае оказалась относительно удачной для Франции, сирийский поход – провальным. Но Наполеон III и тут не угомонился и влез в тяжелую и ненужную для страны войну с Австрией за освобождение Северной Италии от австрийского владычества. Впрочем, эта война, едва ли полезная для Франции, имела явную пользу для Италии, которой наконец-то удалось объединить разрозненные княжества в сильное и сплоченное государство.
Императору никак не давали покоя лавры дяди. Ему часто вспоминался Итальянский поход Наполеона I, о котором мадам Ортанс часто рассказывала своему маленькому сыну… Тень великого дяди сыграла с племянником злую шутку. С детства Наполеон Первый был для него примером, но скорее подавляющим, чем ободряющим. Наполеон III так пытался походить на Наполеона Первого, что потерял самого себя, собственное значение в истории. Как бы ни повторялись события, какими бы сходными ни были судьбы, в одну и ту же реку нельзя войти дважды. И нельзя дважды облачиться в один и тот же императорский пурпур. Судьба Наполеона III – еще одно подтверждение этой истины.
В 1870 г. Наполеон III решил, по собственному выражению, «поставить Пруссию на место», и началась трагическая и провальная для Франции война. Император стал во главе армии, но, по единодушному мнению офицеров, скорее мешал войскам, чем руководил ими. Ему неоднократно предлагали уехать в Париж, но император упрямо торчал в Меце, мечтая повторить подвиги и победы своего великого дяди. Но победы не было. Франко-прусская война завершилась страшным поражением Франции.
1 сентября 1870 г. Наполеон III находился на поле битвы под Седаном. Французы были разбиты и отступили под защиту городских укреплений. Однако армию еще рано было считать потерянной: в конце концов, можно было отступить и перегруппироваться для продолжения борьбы. Но император, не имевший точных сведений об исходе сражения, поспешил, не посоветовавшись с генералами, отослать свою шпагу прусскому королю Вильгельму I. Наполеон III позорно сдался в плен сам и предательски сдал врагу свою храбрую армию. Известие о сдаче Седана произвело в Париже настоящую бурю гнева и протеста. Армия могла бы сражаться, но, вследствие малодушного и неумного поступка императора, увы, перестала существовать. Пруссаки лавиной хлынули на просторы Франции, сметая все попытки сопротивления.
Вскоре в ворота прекрасной столицы Франции постучалась железным кулаком армия жестоких захватчиков, огнем и мечом прошедшая через полстраны. Тогда веселые и жизнерадостные парижане, стяжавшие всемирную славу неповторимым art de vivre – «искусством жить», с беспечной доблестью наплевали на то, что враг был многократно сильнее, их армия – разбита, а император бежал, бросив своих подданных. Они продемонстрировали миру иное искусство – бесстрашно драться и умирать за свободу любимого города.
Артистичные щеголи с Монмартра и трудяги-пролетарии с рабочих окраин встали на парижских бастионах плечом к плечу, сменив модные фраки и скромные блузы на синие мундиры национальных гвардейцев. Утонченные кокетки с парижских бульваров холеными ручками перевязывали раненых и стирали бинты рядом с простыми работницами и прачками. Ученые мужи из Академии наук постигали вопросы баллистики и пиротехники для нужд своей артиллерии… На фоне унижения и позора Франко-прусской войны Париж доблестно сражался, несмотря на чудовищные жертвы и разрушения, причиненные осадными орудиями пруссаков, и начавшийся во всемирной столице гурманов жестокий голод. Даже после капитуляции Франции «боши» не решились занять французскую столицу своими войсками! В память об этой героической обороне один из современных деловых кварталов в ближнем пригороде французской столицы, возвышающийся над парижскими крышами в блеске и помпезности многоэтажных небоскребов, носит название «Ла Дефанс» – «Оборона».
К сожалению, когда спустя 70 лет, в июне 1940 г. германские бронированные армады вновь нависли над одетой в противовоздушное затемнение, подавленной и растерянной столицей прекрасной Франции, гордый дух защитников парижских «фортифов» не восстал, чтобы вдохновить их правнуков. Объявив Париж «открытым городом», правительство позорно бежало перед гитлеровцами, и под притихшей Триумфальной аркой загрохотали коваными сапогами пыльные колонны вражеских солдат в мундирах «фельдграу». Над Парижем на четыре долгих года опустилась зловещая тень нацистской оккупации. Желанный луч свободы вновь блеснул для парижан только 25 августа 1944 г., когда борцы Сопротивления и войска Союзников освободили ликующий город.
Но вернемся к эпохе Наполеона III… На поражение при Седане Париж ответил учреждением республиканского правительства Гамбетты. Было объявлено, что «император Людовик-Наполеон Бонапарт со всей династией перестал царствовать навсегда». 5 сентября 1870 г. император был доставлен германцами в Вильгельмсгоф, откуда ему разрешено было отправиться в Англию. Наполеон III умер в английском замке Чизельгорст, а во Франции началась эпоха республики. Ни к монархии, ни к империи уже не было возврата.

Республика и ее герои

День 31 января 1875 г. навсегда вошел в историю Франции. Он не менее, а, может быть, и более важен, чем день взятия Бастилии. 31 января 1875 г., на фоне трагического для страны поражения во Франко-прусской войне, во Франции большинством в один голос была провозглашена республика. Республиканская партия согласилась на учреждение Сената, защиту которого взял на себя видный политический деятель, блестящий оратор, юрист по образованию Леон-Мишель Гамбетта.
В Правительстве Народной обороны, пришедшем на смену политическому режиму Второй империи, Гамбетта занимал пост министра внутренних дел. Но президентом Франции стал не он, а Луи-Адольф Тьер, на кандидатуре которого сошлись все – и монархисты, и республиканцы, и бонапартисты. Тьер был автором многочисленных трудов по истории Великой французской революции и несколько раз – премьер-министром Франции при июльской монархии Луи-Филиппа. Граф Шамбор, претендент со стороны монархистов, отказался стать конституционным монархом, предпочитая белое королевское знамя с лилиями трехцветному полотнищу республики.
В кабинет Тьера входили представители самых разных партий – и республиканцы, и бонапартисты, и монархисты. Тьер произнес речь в Национальном собрании, в которой убеждал представителей разных партий объединиться во имя блага страны. Себя Тьер называл республиканцем, хотя удивительным образом «своего» видели в нем все – от сторонников Орлеанской династии до легитимистов и бонапартистов. Новоиспеченный президент сказал: «Наша республика будет консервативнейшей из республик». Прилагательное «консервативнейшая» порадовало легитимистов, а существительное «республика» – республиканцев. Бонапартистам оставалось местоимение «наша». Словом, все остались довольны. Тьер был самым старым президентом Франции. На момент избрания ему исполнилось 74 года.
За жестокое подавление в 1871 г. революционных событий в Париже, так называемой Парижской коммуны, коротышка-Тьер получил нелицеприятное прозвище «карлик-чудовище». Но на посту президента страны он сделал и немало полезного: например, почти полностью выплатил огромную контрибуцию, возложенную Пруссией на Францию. Кроме того, Тьеру удавалось сглаживать противоречия между республиканцами, бонапартистами и монархистами, поэтому на посту президента республики он долгое время был незаменим. В 1877 г. самый старый президент Франции умер от инсульта. После Тьера к власти пришел маршал Мак-Магон, президентство которого продолжалось с 1873 по 1879 г.
С Тьера во Франции начался период Третьей Республики, который продолжался вплоть до Второй мировой войны. Согласно Конституции, принятой в 1875 г., законодательная власть была вверена парламенту – Национальному собранию, состоявшему из двух палат: Палаты депутатов и Сената. Сенат избирался на 9 лет и каждые три года обновлялся. Палата депутатов избиралась на 4 года мужчинами, достигшими 21 года и проживавшими в избирательном округе не менее полугода. Женщины, военнослужащие, сезонные рабочие, жители колоний право голоса получили не сразу. Исполнительная власть вручалась президенту, который избирался Национальным собранием на 7 лет, и правительству страны.
Президентство республиканца Жюля Греви называют периодом реформ. Председателем Палаты депутатов в это время был знаменитый Леон Гамбетта. Первое правительство республиканцев перенесло свою резиденцию из Версаля в Париж. Гимном республики стала революционная «Марсельеза», а 14 июля – день взятия королевской крепости Бастилия – объявили национальным праздником. Был принят закон о свободе собраний и печати, в стране разрешили политическую пропаганду. Правительство Жюля Греви амнистировало коммунаров, и на родину вернулись тысячи сторонников Парижской коммуны.
Республиканская форма правления утвердилась во Франции. Для того чтобы представители Орлеанской или Бурбонской династии, а, с другой стороны, Бонапарты не могли вернуться к власти, в стране был принят закон, согласно которому потомкам некогда царствовавших династий было запрещено баллотироваться на должности президента или сенаторов. Было запрещено также ставить на повестку дня вопрос о пересмотре формы правления. Отступление к королевству или империи стало окончательно невозможным. Католическую церковь отделили от государства, что вызвало волнения среди клерикально настроенных французских граждан.
Одним из главных достижений Французской республики стало введение бесплатного обучения детей с 6-ти до 13-ти лет и создание системы среднего и высшего женского образования. До 1902 г. на выборах в Национальное собрание лидировали так называемые «умеренные республиканцы», после 1902-го возобладали левые республиканские партии – радикалы и социалисты. С этого времени и вплоть до начала Первой мировой войны левые радикалы возглавляли французское правительство.
От прихода к власти левых радикалов серьезно пострадала католическая церковь. В 1902–1904 гг. «левое» правительство во главе с Э. Комбом закрыло свыше трех тысяч школ, принадлежавших различным религиозным орденам, и распустило 54 церковных конгрегации. В 1905 г. Франция первой из крупных европейских держав стала светской республикой.
В 1906 г. французское правительство возглавил левый радикал Жорж Клемансо. Именно Клемансо провел в стране давно ожидаемые социальные реформы, предложил закон о еженедельном отдыхе рабочих и учредил Министерство труда и гигиены. В 1910-м во Франции был принят закон о пенсиях для рабочих и крестьян, достигших 65-ти лет. Во Франции пенсионное обеспечение ввели на пять лет раньше, чем в Англии и Германии.
В 1913-м Национальное собрание избрало президентом Раймона Пуанкаре, принадлежавшего к правым республиканцам. Новый президент вплотную занялся укреплением военной мощи Франции. Пуанкаре принял закон о трехлетней военной службе, что увеличило численность французской армии мирного времени.
В конце XIX – начале XX столетия Франция была великой колониальной державой. Она владела огромными территориями в Африке, Индокитае, Океании и Вест-Индии. Только африканские колонии Франции были в 17 раз больше по территории, чем сама страна. Франция приобрела положение второй, после Великобритании, колониальной державы мира. Тем не менее она признала за Британией титул первой колониальной империи мира, что позволило французам захватить Марокко и расширить свои владения в Индокитае и на островах Тихого океана.
Однако северными французскими регионами Эльзас и Лотарингия владели немцы. После неудачной Франко-прусской войны французы были вынуждены выплатить немцам пятимиллиардную контрибуцию. Но «прекрасная, добрая» Франция не забыла национального унижения и не потеряла надежды на возвращение Эльзаса и Лотарингии. Все это привело французов к вступлению в Первую мировую войну.
Германия заключила союз с Австро-Венгрией, а Франция – с Великобританией и Россией. В 1892 г. между Францией и Россией была подписана секретная военная конвенция, а в 1893-м – заключен военно-политический союз. В 1904 г. Франция и Англия заключили договор об урегулировании своих колониальных претензий. Это соглашение назвали «Сердечным согласием», или Антантой. В 1907 г. к Антанте присоединилась Россия. Итак, в начале ХХ в. Французская республика вступила в эпоху великих и страшных испытаний. Страну ожидали две мировые войны и долгие годы восстановления разрушенной Европы, чуть было не погибшей в грозном пламени мировых пожаров.

В огне двух мировых войн

Каждый год 11 ноября вечный огонь на могиле Неизвестного солдата под сводами Триумфальной арки в Париже утопает в цветах и пышных венках, перевитых траурными лентами и цветами французского триколора. Надписи на них гласят, что вечную признательность павшим выражают президент Франции и члены правительства, политические партии и организации ветеранов, города и воинские части, и просто тысячи французов, семьи которых когда-то не дождались с кровавых полей своих солдат. Франция вспоминает ее защитников, сгоревших в огне двух мировых войн, выпавших в ХХ в. на долю этой прекрасной страны.
   Под величественной в своей простоте надгробной плитой на Площади Звезды спит безымянный солдат Первой мировой, жизнь которого оборвалась в огненной вспышке разрыва германского снаряда или в рукопашной схватке в адской тесноте неприятельской траншеи, или с перебитым пулей хребтом в грязной луже на дне воронки. Он погиб близ Вердена, или на Сомме, или в полях Иль-де-Франса, или во Фландрии, в Шампани, в Артуа...
   Он был еще очень молод, отчаянно храбр и пошел в армию добровольцем, чтобы защитить свою страну от жестокого врага и вернуться героем в родную деревню, к седеющей матери и кареглазой невесте. Или нет, он был спокойным семейным человеком средних лет, в размеренную обыденность которого вдруг властно вторгся приказ о всеобщей мобилизации.
   Он был скромным мужественным пехотинцем... Или нет, он был щеголеватым и бесшабашным кавалеристом... Или сапером, артиллеристом, связистом, военным медиком... Он был солдатом Франции и умер за нее - вот и все, что известно нам об этом человеке.
   Когда в 1920 г. было принято решение увековечить память героев недавно отгремевшей мировой войны торжественным погребением в центре столицы Франции Неизвестного солдата, в цитадель Вердена с мест наиболее ожесточенных сражений Французской армии доставили останки восьмерых неопознанных военнослужащих. Согласно решению специальной комиссии, "того самого" солдата среди восьми покрытых французскими флагами дубовых гробов выбрал назначенный по жребию 21-летний рядовой 132-го пехотного полка Огюст Тин, отец которого также пропал без вести в годы войны. Он возложил букет белых гвоздик на шестой по счету гроб. Впоследствии месье Тин, которому выпало на долю стать участником обеих мировых войн, вспоминал: "Чтобы не мучиться сомнением, я сложил цифры из номера своего полка, и получилось шесть".
   28 января 1921 г. в Париже состоялось торжественное погребение Неизвестного солдата. Двумя годами позже на могиле был зажжен Мемориальный огонь, который, согласно традиции, каждый год вновь и вновь зажигают французские ветераны. После того, как ушел из жизни последний француз-участник Первой мировой войны, эта честь перешла к ветеранам Второй мировой. Вечный огонь пылает отсветом далеких сражений, в которые в 1914-18 и 1939-45 гг. шли миллионы солдат Франции...
   В начале ХХ в. французское общество была всецело поглощено своими внутренними проблемами и обращало очень мало внимания на угрозу войны, исходившую от исторического противника Франции на европейском континенте - Германской империи. Военно-дипломатические конфликты между крупнейшими колониальными державами в Марокко 1905 и 1911 гг., всколыхнувшие самоуспокоение Европы, ожидавшей от начинавшегося века триумфа гуманистических идей и технического прогресса, все же вызвали некоторую тревогу. Французские военные, перед которыми все еще витал призрак ужасного разгрома во Франко-прусской войне, начали активнее готовиться к возможным боевым действиям с немцами. В 1913 г. представители Генерального штаба и внешнеполитического ведомства с трудом сумели убедить палату депутатов Национального собрания, что новое столкновение с "коварными бошами" не за горами. В результате, несмотря на сильную оппозицию левых и пацифистских сил Франции, был принят закон о трехгодичном сроке военной службы. Общество оказалось расколотым, и французские социалисты во главе с известным политиком и интеллектуалом Жаном Жоресом призывали даже ко всеобщей забастовке протеста, ожидая, что германские "товарищи по партии" поддержат их антивоенную кампанию. Однако немецкие "геноссе" в это время приносили кайзеру Вильгельму II верноподданнические заверения в готовности встать под ружье и идти завоевывать "жизненное пространство для германской нации" на Востоке и на Западе. Война стала неизбежной, и первой жертвой ее во Франции пал идеолог пацифистского движения Жан Жорес, убитый 31 июля 1914 г. в парижском кафе озлобленным националистом. Как писали в те дни газеты, осознание неизбежности войны пришло к французам "в крови Жореса".
   Тем временем новый президент Французской республики Раймон Пуанкаре предпринимал энергичные шаги, чтобы укрепить международное положение Франции. Особенно важное внимание он уделял союзу с Российской империей. Летом 1914 г., когда обстановка в Европе достигла точки кипения, Пуанкаре посетил императора Николая II с официальном визитом. Укреплен был и союз с Великобританией. "Сердечное соглашение" Франции, Англии и России, или Антанта (от французского: entente cordiale), сложившееся в первом десятилетии ХХ в., было готово с оружием в руках выступить в защиту своих интересов в большой игре, именовавшейся мировой политикой.
   3 августа, обвинив Францию во враждебных действиях, Германия объявила ей войну. Французскую армию по результатам мобилизации 1914 г. никак нельзя было назвать слабой. Призыв резервистов позволил быстро довести ее численность (без колониальных войск) с 736 тыс. чел. до 3 781 тыс., а сильные кадры пехотных и кавалерийских полков и дивизий позволяли легко развернуть их по штатам военного времени. На вооружении Французской армии находилось боле 3,4 тыс. орудий полевой и тяжелой артиллерии и 156 самолетов (больше, чем у Великобритании и Австро-Венгрии вместе взятых, и лишь немногим меньше, чем у Германии). Французский офицерский корпус гордился многовековыми традициями, хорошей профессиональной подготовкой и, кроме того, высоким интеллектуальным уровнем: быть разносторонне развитым и передовым человеком среди французских военных считалось хорошим тоном. Военная мысль Франции, разработавшая концепцию ведения подвижной войны "из глубины" с широким применением маневра резервами и контрударов, пользовалась в Европе сильной репутацией.
   Однако, как всегда случается с началом войны, недоработок в военной машине Французской республики также хватало. В войсках не всегда было достаточно новейших достижений военной техники - пулеметов, полевых гаубиц, средств связи. Примерно 30% генералов были слишком пожилыми, чтобы выдержать моральное и физическое напряжение современной войны. Много лучшего желать оставляло и снаряжение французского солдата, практически не изменившееся со времен Франко-прусской войны. Пехота продолжала щеголять на виду у неприятеля в ярких синих мундирах и красных шароварах, делавших ее отличной мишенью. Конница фланировала в еще более красочной униформе. А на привалах каждое отделение, проклиная косность интендантов и превозмогая усталость, раскладывало себе костер, ставило на него свой котел и, помешивая в нем собственным черпаком, пыталось приготовить суп. Полевые кухни в армии так и не были введены под смехотворным предлогом "индивидуализма французов в кулинарных вкусах".
   Несмотря на охвативший Францию патриотический подъем, приведший в армию сотни тысяч добровольцев и вдохнувших высокое мужество в сердца солдат и офицеров, начало войны стало для Французской армии неудачным. Главные силы французов были сосредоточены на франко-германской границе, чтобы взять реванш за 1870 год и отбить у немцев Эльзас и Лотарингию. Но 4 августа германское командование предприняло мощный обходной удар через территорию нейтральной Бельгии. Героическое сопротивление маленькой бельгийской армии не сумело задержать армады кайзеровских войск, и застигнутые врасплох французские соединения потерпели в пограничном сражении жестокое поражение, потеряв до четверти миллиона человек. Казалось, что путь на Париж врагу был открыт. Запаниковав, французское правительство 2 сентября бежало в Бордо, за что не утратившие чувства юмора даже в этот тяжелый час французы окрестили министров "цыплятами по-бордосски".
   Однако защитники Франции отнюдь не считали дело потерянным. Разветвленная сеть железных дорог Франции позволила перебросить на защиту столицы войска с других участков фронта, а на позиции с парижского вокзала солдат мчали по ночным дорогам мобилизованные столичные такси. Чтобы умирать за Париж, который они никогда раньше не видели, спешили "с корабля на кровавый бал" колониальные солдаты из Северной Африки. Оборону французской столицы возглавил энергичный генерал Симон Галлиени, заявивший: "Я получил мандат защищать Париж от захватчиков, и исполню его до конца". Встав в жестокой обороне на рубеже реки Марна, французские солдаты и офицеры остановили германское наступление, и к середине сентября отбросили "бошей" от Парижа. Во французской военной истории это сражение получило название "чуда на Марне". Однако, отдавая должное его героям, было бы несправедливо обойти молчанием подвиг верных союзников Франции - воинов Российской императорской армии. Неподготовленное вторжение двух русских армий в августе-сентябре 1914 г. в Восточную Пруссию, ставшую для них ловушкой и могилой, заставило германский генштаб перебросить туда отборные дивизии, которых ему как раз не хватило во Франции. "Зато Париж был спасен!", - написал впоследствии об этой героической и трагической жертве русских войск известный романист Валентин Пикуль.
   После обороны Парижа франко-британские и германские войска предприняли ряд наступательных операций, стараясь обойти друг друга. В результате этих в целом безрезультатных и очень кровопролитных сражений эпицентр боевых действий смещался все севернее, пока не уперся в берег Северного моря. К исходу 1914 года Западный фронт Первой мировой войны стабилизировался на бескрайних просторах восточной Франции. Зарываясь в мерзлую землю и оплетая подступы к своим траншеям колючей проволокой, войска противников готовились к новым боям. Ни смертельно усталым и страдавшим от холода в своих сырых блиндажах солдатам, ни их разрабатывавшим планы наступлений и прорывов командирам еще не приходило в голову, что на несколько бесконечных лет они окажутся прикованными судьбами войны к этому многокилометровому поясу позиций и укреплений. Немецкий военный писатель Эрих Мария Ремарк, солдат этой бессмысленной битвы, обессмертил в своем романе убийственную и отупляющую суть Первой мировой войны: "На Западном фронте без перемен".
   Мощные огневые средства обеих сторон - артиллерия всех калибров, пулеметы, скорострельные винтовки - превращали любую попытку густых пехотных цепей преодолеть открытое пространство до переднего края противника в героическое самоубийство. Вплоть до последнего года войны на Западном фронте - 1918-го - неоднократные попытки "решающих" наступлений армий Германии и Антанты с ужасной монотонностью заканчивались завоеванием на пределе человеческих сил нескольких километров переднего края противника и сотнями тысяч убитых и раненых с обеих сторон. Дьявольская изобретательность человеческого разума в уничтожении себе подобных создавала боевые отравляющие вещества, огнеметы, бронированные боевые машины на гусеничном ходу. В небе дрались, сгорали и рушились на землю пылающими кометами последние рыцари первой всемирной войны - молодые военные летчики. А фронт все не мог преодолеть фатального равновесия. Миллионы молодых парней в грязной форме защитного цвета (во Французской она появилась в 1915 г. и была почему-то небесно-голубой) и стальных шлемах приучались существовать между жизнью и смертью в своих зловонных траншеях. Осенью там хлюпала под дощатым настилом ледяная зловонная жижа, зимой примерзали к земле шинели спящих вповалку солдат, а летом бесчинствовали инфекционные заболевания и роились сонмища мух. Между позициями разлагались десятки тысяч неубранных тел тех, кто еще недавно был живыми людьми, и во время безумных атак-контратак ноги бойцов увязали в гниющей плоти. Смерть и отчаяние одни царили бы на некогда прекрасных просторах восточной Франции, если бы не непобедимое жизнелюбие француза.
   Среди чудовищной рутины окопной войны завязывалась благородная солдатская дружба, фронтовыми поэтами сочинялись шутливые или трогательные песни и стихи, окопные художники создавали потрясающие по выразительности альбомы рисунков и акварелей. Чтобы не очерстветь сердцем, бойцы подбирали в разрушенных селах псов и кошек, становившихся им верными друзьями и живыми талисманами рот и батальонов. Чувствуя странное родство душ с такими же парнями "с той стороны" (идеологической ненависти, разделившей людей в годы Второй мировой, еще не было), солдаты 1914-18 гг. обычно проявляли человечность и сочувствие к пленным и раненым врагам. Французский солдат сражался, работал, жил, любил и надеялся на лучшее. Хронисты "потерянного поколения" Первой мировой - француз Анри Барбюс, англичанин Ричард Олдингтон, немец Ремарк - много писали о том, что среди трупов безымянных жертв битв под Верденом, на Сомме, на Ипре разложился и сгнил европейский гуманизм. Нельзя сказать, чтобы они были совсем не правы. Однако в таком случае в отношении сынов Франции следовало бы сделать некоторое исключение: в окопах поколебалась их вера в традиционные ценности, но не их неистребимая любовь к жизни.
   Военный Париж, конечно, несколько растерял былую беззаботность, но все же оставался прекрасен и полон надежд. Парижанки умудрялись с присущим им одним изящным кокетством носить даже траур по гнившим на полях у Соммы и Ипра мужьям, только в глазах у них появилось чуть больше грусти. Их новые кавалеры, которым наутро было снова возвращаться на позиции, умудрялись вальсировать так же элегантно даже в тяжелых солдатских башмаках и мешковатой серо-голубой форме. Столице Франции могло не хватать натурального кофе, керосина и свежих устриц, но газовые фонари столь же ярко освещали уличную толпу, словно бросая вызов ночным налетам германских "цеппелинов". Фланирующая публика все так же заполняла по вечерам рестораны, театры и увеселительные заведения. На фоне слегка поблекшего многоцветья парижан англичане выделялись чопорностью и цветом хаки, американцы - дружелюбной развязанностью, колониальные сенегальские стрелки - яркими фесками и белозубыми улыбками на иссиня-черных физиономиях, а русские союзники - умением перепить всех остальных и боевыми наградами...
   Вина и орденов хватало на всех, как и смерти! Среди мраморных мемориальных досок, украшающих аркаду Дворца Инвалидов в Париже, есть одна, увековечившая память русских солдат и офицеров, погибших за Францию в годы Первой мировой войны. С 1916 года плечом к плечу с французами сражались воины Экспедиционного корпуса Российской императорской армии: на Западном фронте против германцев - 1-я и 3-я экспедиционные бригады, а на Салоникском фронте - против союзной Германии Болгарии - 2-я бригада. Кстати, в составе российской военно-дипломатической миссии в Париже в 1917-18 гг. находился прапорщик Николай Степанович Гумилев, выдающийся поэт, исследователь Африки и герой-кавалерист Первой мировой. Когда под влиянием революционных событий в России часть солдат российского Экспедиционного корпуса, выведенного с фронта в лагерь Ла-Куртин, в сентябре 1917 года подняли восстание, Гумилев был среди тех, кто до конца пытался предотвратить братоубийственную бойню. Подлинную корректность к своим товарищам по оружию проявили тогда и французские военные. После того, как верные Временному правительству российские экспедиционные части под командой генерала Занкевича подавили мятеж, французы не позволили им расстрелять ни одного из его участников, поместив их в свои военные тюрьмы. В 1918 г. многие чины прекратившего существовать российского Экспедиционного корпуса вступили во Французскую армию. Созданный из них Русский легион чести доблестно сражался на Западном фронте до последнего дня войны.
   1918 г. принес Антанте долгожданную победу в Первой мировой войне, и Франции по праву принадлежит важнейшая роль в этой победе. Четыре долгих года главная тяжесть войны на Западном фронте лежала именно на плечах французского солдата, отважного "пуалю" (в переводе с французского - "патлатые": так прозвали этих отважных воинов за своеобразную окопную моду на длинные бороды и густые шевелюры). Воины Франции сражались в 1914-18 гг. также в Галлиполийской десантной операции и на Ближнем Востоке против Османской империи, в Западной Африке против германских колониальных войск и на всех морях, где действовал Французский флот. Однако решающим "голом в ворота Германии" было вступление в боевые действия Соединенных Штатов Америки, ставших подлинной "кузницей войны", ковавшей боевую технику и оборудование для Антанты и направивших на Западный фронт свои свежие войска. В марте-июле 1918 г. была предпринята последняя попытка германского генерального наступления на Западном фронте. Однако немцы были уже не те: их измотанные части тщетно ломились в глубоко эшелонированную оборону Антанты. В июле-августе произошла так называемая "вторая битва на Марне", в ходе которой французские войска при поддержке британских, американских и итальянских союзников и под руководством нового командующего маршала Франции Фердинанда Фоша сломали хребет германской боевой мощи и перешли в контрнаступление. Вскоре армии Антанты начали успешно теснить деморализованных немцев по всему Западному фронту и к ноябрю освободили большую часть оккупированных территорий восточной Франции. В начале ноября в потрясенной военными поражениями Германии вспыхнула революция, кайзер Вильгельм II отрекся от престола и бежал. 11 ноября 1918 г. в местечке Компьенском лесу в Пикардии в салон-вагоне маршала Фоша представители поставленной на колени Германии подписала перемирие со странами Антанты, означавшее ее фактическую капитуляцию.
   Спустя полгода Версальский мирный договор, составленный государствами-победителями на Парижской мирной конференции, официально завершил Первую мировую войну. Последовательная и жесткая позиция французской делегации во главе с президентом республики Жоржем Клемансо немало способствовала временной демилитаризации Германии и укреплению французских позиций в послевоенном мире. Для Европы были выиграны еще 20 относительно мирных лет. Однако, как выяснилось очень скоро, послевоенная модель миропорядка, установленная Антантой, оказалась неспособной предотвратить новое чудовищное испытание человеческой цивилизации на прочность в ХХ в.: возникновение немецкого нацизма и Вторую мировую войну...
   Франция заплатила за победу в Первой мировой страшную цену. Потери составили почти миллион погибших среди 19-миллионного мужского населения Франции. Наибольший урон, около одной трети, понесла самая молодая возрастная группа солдат - 18-25 лет. Французская пехота лишилась почти четверти боевого состава. Многие из погибших не успели жениться, и множество молодых француженок так и не познали счастья замужества. Вдовий траур в годы войны надели около 630 тыс. женщин. В 1921 г. во Франции на каждых девять мужчин 20-39 лет приходилось одиннадцать женщин. Почти три миллиона французских военнослужащих получили ранения, то есть большинство участвовавших в войне были ранены хотя бы однажды. Многие из 800 тыс., получивших тяжелые увечья, после демобилизации предпочли не травмировать родных своим видом. Они поселились в многочисленных домах инвалидов или в специально возведенных французским правительством и благотворительными католическими организациями поселках. Экономика Франции понесла серьёзные убытки, исчисляемые в пределах 19 % национального богатства.
   Период между двумя мировыми войнами стал для Франции испытанием на прочность. Ее экономике пришлось выдержать удар мирового экономического кризиса 1929-33 гг., вошедшего в историю под мрачноватым названием "великая депрессия". Во Францию он пришел несколько позднее, чем в другие ведущие европейские страны и в США, однако был более продолжительным и глубоким. Под влиянием массовой безработицы среди рабочего класса и стремительного обнищания мелких и средних буржуа во Франции началась резкая радикализация общества. Традиционным французским общественным ценностям - либерализму, гуманизму и терпимости - предстояло выдержать мощный удар справа от местных разновидностей фашистской идеологии, и слева - от коммунизма.
   В 1920 г., на волне роста популярности коммунистического учения и интереса к российской Октябрьской революции, на фундаменте основанной в начале века Жаном Жоресом газеты "Юманите" была создана Французская коммунистическая партия (ФКП). В кратчайшие сроки она объединила в своих рядах не только сотни тысяч эксплуатируемых промышленных рабочих и жаждавших социальной справедливости студентов, но и множество интеллектуалов: литераторов-сюрреалистов, философов, социологов и журналистов. Многие историки не без основания считают, что ФКП получала поддержку от советских спецслужб. На фоне развернувшейся борьбы за улучшение положения рабочего класса росла популярность и других социалистических организаций - Французской секции Рабочего интернационала (СФИО), троцкистов, анархо-синдикалистов...
   В противовес левым радикалам после Первой мировой войны во Франции стали возникать различные организации ультраправого толка, исповедовавшие националистическую, клерикальную и реакционную идеологию, а также антикоммунизм и антисемитизм. Их социальную базу представляли мелкая и средняя буржуазия, часть учащейся молодежи, некоторые ветеранские и католические круги. Кстати, интеллектуалов хватало и на правом фланге, а некоторые крупные промышленники оказывали этому движению финансовую и лоббистскую поддержку. До середины 1920-х гг. ни одна из этих групп не была фашистской, однако обострение конфликта во французском обществе неуклонно вело их к фашизму. После 1925 г. в этой среде распространилось подражание Муссолини с неизбежными военизированными отрядами в эффектно-зловещей униформе, "римским салютом" и призывами к "походу на Париж".
   К открытому столкновению левых и правых сил привели события вокруг т.н. "Дела Ставиского". Финансист еврейского происхождения Ставиский организовал множество крупных афер, пользуясь поддержкой некоторых парламентариев и руководителей радикально-социалистической партии, находившейся тогда у власти. После того, как махинации Ставиского вскрылись, фашистские организации "Французское действие", "Огненные кресты" и им подобные назначили на 6 февраля 1934 г. демонстрацию протеста на площади Согласия в Париже. Демонстрация, собравшая около 40 тыс. правых боевиков, быстро переросла в мятеж: была предпринята попытка захвата Бурбонского дворца - резиденции Национального собрания, прозвучали призывы к созданию правительства крайне правых. Завязались ожесточенные стычки между фашистами, силами правопорядка и наскоро сформированными отрядами левых, в которых погибли 16 человек и были сотни раненых. Полиция и жандармерия за несколько дней с трудом сумели взять ситуацию под контроль. Левые обвинили организаторов демонстрации 6 февраля в фашистском заговоре против республики, в подготовке "похода на Париж" по примеру "похода на Рим" чернорубашечников Муссолини.
   Подавление фашистского путча вызвало заметный рост влияния левых партий СФИО и ФКП, объединившихся с рядом союзных им движений в Народный фронт. Его программа была ориентирована на нужды и чаяния простых французов: создание национального фонда безработицы, сокращение рабочей недели, увеличение числа рабочих мест, уменьшение пенсионного возраста, организация масштабных общественных работ и т.д. 4 июля 1936 года было создано первое правительство Народного фронта во главе с социалистом Леоном Блюмом. После этого большая часть положений программы Народного фронта были приняты Национальным собранием Франции в качестве соответствующих законов. Фашистские организации были распущены. Это стало блестящим, но кратким триумфом левых сил.
   Экономическое и финансовое положение Франции продолжало ухудшаться. Левому кабинету не удалось найти компромисса с крупным капиталом, что привело к правительственному кризису. Второй кабинет Леона Блюма был вынужден начать свертывание политики Народного фронта, а сформированное в апреле 1938 г. правительство Эдуарда Даладье получило от Национального собрания полномочия окончательно отказаться от социальной программы левых. Некоторое оживление в экономике страны накануне Второй мировой войны было достигнуто им за счет государственных ассигнований на военное строительство.
   Верная союзническим обязательствам, Франция вступила во Вторую мировую войну следом за Великобританией 3 сентября 1939 г., через три дня после нападения гитлеровской Германии на Польшу. Была объявлена мобилизация, оторвавшая от привычных дел и облачившая в мешковатое защитное обмундирование почти два миллиона французов. Однако о патриотическом подъеме, подобном 1914 г., в 1939-1940 гг. нечего было и говорить. Разобщенное между левым и правым лагерями французское общество не понимало необходимости войны. Коммунисты, ориентировавшиеся на СССР, связанный в то время пактом о ненападении с Германией, бойкотировали призывные мероприятия и вели антивоенную агитацию. Не рвались в бой и правые, многие из которых откровенно симпатизировали Гитлеру.
   Однако Французская армия представляла собой внушительную силу. К началу активной фазы боевых действий на территории метрополии было отмобилизовано 72 пехотных, 8 кавалерийских 6 легких механизированных и моторизованных, 3 бронетанковые и 3 крепостные дивизии, насчитывавшие до 2 330 тыс. военнослужащих. На вооружении Французской армии находилось до трех с половиной тысяч вполне современных танков, в том числе около 400 тяжелых бронированных монстров класса В1 (у гитлеровцев тяжелых танков в 1940 г. вообще не было) и примерно столько же отличных средних танков "Сомуа" (превосходивших германские аналоги). Авиация располагала 1 648 самолетами, в том числе сотнями отличных истребителей "Девуатин", способных успешно бороться со всеми видами самолетов противника. Традиционно сильна была французская артиллерия, хотя зенитных орудий явно недоставало. Мощную силу представлял собою военный флот, располагавший прекрасными кораблями всех классов. От Германии Франция отгородилась неприступными укреплениями линии Мажино, построенной в 1929-34 гг. и ощетинившейся фортами, дотами, опорными пунктами и инженерными заграждениями почти на 400 км. по всей протяженности границы.
   При грамотном руководстве Французская армия была способна дать отпор агрессору. Однако именно этого руководства ей и не хватало. Генералитет, большую часть которого составляли 60-80-летние старцы, мыслившие устаревшими категориями Первой мировой, погряз в формализме и бюрократии, а на старшие офицерские должности зачастую пробивались некомпетентные карьеристы. Надеясь отсидеться в глухой обороне за линией Мажино, французские стратеги не предпринимали никаких активных действий против Германии вплоть до мая 1940 г. (если не считать неудачного ограниченного наступления в Саарской области в сентябре 1939 и отправки незначительного контингента войск в Норвегию), пока война властно и жестоко не постучалась в ворота Франции. Вернее, вломилась в нее с черного хода.
   10 мая 1949 г. 104 пехотных, 10 танковых и 9 моторизованных дивизий нацистской Германии, развернутых на Западном фронте, при поддержке двух воздушных флотов люфтваффе пришли в движение. Копируя сценарий 1914 г., гитлеровские стратеги нанесли главный удар в обход укреплений линии Мажино, через территорию нейтральных Нидерландов, Бельгии и Люксембурга. Как и 26 лет назад, французское командование оказалось не готово к подобному развитию событий. Поспешно брошенные в Бельгию и Голландию французские и британские экспедиционные части были разгромлены за считанные дни, и гитлеровские ударные соединения вырвались на оперативный простор в Северной Франции. Около 400 тыс. британских, французских и бельгийских солдат к 26 мая оказались прижатыми к берегу Северного моря в районе города Дюнкерк близ франко-бельгийской границы. Англичан спасло то обстоятельство, что Гитлер рассчитывал на заключение сепаратного мира с Великобританией, и его танки прекратили наступление на окруженную группировку. В ходе беспрецедентной по масштабам эвакуации британскому и французскому флотам и сотням частновладельческих малых судов местных жителей удалось эвакуировать на Британские острова 215 тыс. британских и 123 тыс. французских и бельгийских военнослужащих. Все тяжелое вооружение было брошено в песчаных дюнах под Дюнкерком и досталось врагу.
   Отчаянная попытка французского командования в начале июня стабилизировать линию фронта, организовав оборону от устья реки Сомма до линии Мажино, провалилась. Германские танковые и механизированные части при мощной поддержке с воздуха прорвали фронт во многих местах и устремились на Париж и в центральную Францию. События на театре военных действий развивались с катастрофической быстротой. Гитлеровцы навязали Французской армии свой сокрушительный боевой стиль "блицкрига", противостоять которому костный и некомпетентный французский генералитет оказался абсолютно неспособен. Правительство и военное командование Франции охватила паническая растерянность. Президент Рейно, члены его кабинета и высокопоставленные генералы поспешно бежали из Парижа на юг страны, напоследок объявив гордую столицу Франции "открытым городом" якобы для ее спасения от ужасов войны. 14 июня передовые части Вермахта без боя вступили на парижские улицы. После этого война приобрела характер победного шествия гитлеровцев по французской земле.
   Утверждать, что Франция в мае-июне 1940 г. пала бесславно, было бы не честно по отношению к 85-ти тысячам ее защитников, которые погибли, пытаясь остановить врага. История этой скоротечной кампании знает немало примеров подлинного мужества французских солдат и офицеров. Отчаянно дрались в первые дни войны в Бельгии части Французского кавалерийского корпуса, жертвовавшие собой, чтобы прикрыть развертывание армии. Успешное сопротивление оказывали танкисты, не раз наносившие чувствительные поражения гитлеровским "панцерваффе". Храбро сражались летчики, честно выполняли свой долг кадровые военные, число которых среди убитых и раненых достигало трети. Однако предотвратить катастрофу страны это не могло. 16 июня перед лицом неизбежного поражения правительство Франции ушло в отставку. Сформировавший новый кабинет 84-летний маршал Петен, ставший для французов символом пораженческих настроений и коллаборационизма, попросил у Гитлера мира.
   22 июня 1940 г. Франция капитулировала. Более полутора миллионов французских военных оказались в плену, и для многих из них он продлился пять бесконечных лет. Чтобы еще больше унизить проигравших, Гитлер приказал вывести из музея вагон, в котором в 1918 г. было подписано перемирие в Компьенском лесу, и теперь начальник штаба гитлеровского верховного командования фельдмаршал Кейтель высокомерно принял в нем сломанный меч Франции...
   Не по-союзнически повели себя в те дни британцы, которые, во избежание захвата главных сил Французского флота немцами, атаковали французские корабли на их базе в Марс-эль-Кебир в Алжире. В результате этого предательского нападения был потоплен линкор "Бретань", повреждены многие другие корабли и погибли около 1 300 французских моряков. Взаимное доверие между англичанами и французами так и не были после этого восстановлены до конца войны.
   После заключения перемирия Франция оказалась разделенной на две зоны - северную, оккупированную, на территории которой проживало более 65% населения страны и где была сосредоточена большая часть ее экономического потенциала, и южную, "свободную" со столицей в Виши, на которой обосновался сотрудничавший с нацистской Германией режим маршала Петена - так называемый "режим Виши". Справедливости ради следует отметить, что гитлеровский оккупационный режим во Франции на первых порах был гораздо менее жестким, чем, например, на захваченных советских территориях, в Югославии или в Польше. Тем не менее, французам было суждено пережить все унижения и ужасы гитлеровского владычества. Сотни тысяч людей были брошены в тюрьмы и концентрационные лагеря, десятки тысяч - казнены гитлеровцами и их пособниками-коллаборационистами.
   Ужасной оказалась судьба французских евреев, разделивших общеевропейскую трагедию своего народа. Число жертв Холокоста во Франции колеблется, по различным данным, от 76 до 150 тыс. человек. К сожалению, приходится признать, что, несмотря на самоотверженную помощь многих честных французов, спасавших евреев, зачастую ценой своей жизни, в стране были более распространены противоположные явления. Многие чины французской полиции и жандармерии малодушно выполнили приказ оккупантов и приняли участие в депортации евреев с оккупированной территории в нацистские лагеря смерти. Активно участвовали в этом кошмаре и участники французских фашистских организаций. После нападения Германии на СССР репрессии гитлеровцев не обошли стороной и российскую эмиграцию во Франции. Многие ее представители, в том числе видные интеллектуалы и выходцы из аристократических родов, были арестованы оккупантами "в превентивном порядке" и брошены в печально знаменитый лагерь в Компьене.
   Однако свободолюбивый дух Франции не был сломлен военным поражением 1940 г. Генерал Шарль де Голль, 49-летний удачливый командир бронетанковой дивизии, эвакуировался в Великобританию и 18 июня 1940 г. обратился к соотечественникам по радио, призывая их продолжать сопротивление. "Франция проиграла сражение, но она не проиграла войну! - говорил де Голль. - Настанет день, когда Франция вернёт свободу и величие... Вот почему я обращаюсь ко всем французам объединиться вокруг меня во имя действия, самопожертвования и надежды". Он встал во главе "Свободной (позднее - "Сражающейся") Франции" - организации, возглавившей отпор оккупантам и их приспешникам.
   В стране развернулось движение Сопротивления, начинавшее с переброски за границу добровольцев, ехавших сражаться в части генерала де Голля, и выпуска нелегальных листовок и газет, и достигшее к концу войны уровня полномасштабной партизанской войны в лесистых и горных районах и антифашистских восстаний в городах. Существенной слабостью этих самоотверженных борцов был их крайне неоднородный состав и отсутствие единства. В рядах Сопротивления оказались военные и гражданские патриоты, социалисты и коммунисты, сторонники генерала де Голля и ветераны Гражданской войны в Испании, националисты и католики, еврейские боевые группы и бежавшие из плена советские или польские военнослужащие.
   Несмотря на относительную невысокую, по сравнению с советскими или югославскими партизанами, эффективность своих действий, бойцы подпольной Франции смело жертвовали жизнью во имя чести и освобождения своей страны. Историки подсчитали, что в 1940-44 гг. в боях с оккупантами и в нацистских застенках погибли около 60 тыс. участников французского Сопротивления.
   Немалый вклад в победу Антигитлеровской коалиции внесли и воинские части "Сражающейся Франции", сформированные генералом де Голлем в эмиграции. Солдаты и офицеры, носившие на форме эмблему лотарингского креста, ставшего символом не сдавшейся Франции, доблестно воевали плечом к плечу с войсками Союзников в Северной Африке, участвовали в операциях по захвату англо-американскими силами у режима Виши французских колоний на Ближнем Востоке и в Африке в 1941-42 гг., высаживались в Италии в 1943 г. Французские летчики участвовали в воздушной обороне Британских островов и в стратегических бомбардировках Германии, а отдельная истребительная эскадрилья (позднее - полк) "Нормандия-Неман" сражалась в 1943-45 гг. на советско-германском фронте. К 1944 г. в составе сухопутных, военно-воздушных и военно-морских частей "Сражающейся Франции" насчитывалось свыше 400 тыс. человек. Для сравнения: гитлеровцам удалось привлечь в различные коллаборационистские формирования, отправленные на Восточный фронт, считанные тысячи французов, преимущественно членов фашистских организаций.
   Освобождение Франции началось 6 июня 1944 г. после успешной высадки войск Союзников в Нормандии. Тогда, вместе с американскими, британскими, канадскими солдатами на родную землю вступили более 300 тыс. французских военнослужащих. Кульминацией битвы за Францию стало мощное антифашистское восстание в Париже, вспыхнувшее 19 августа 1944 г. Бойцы французского Сопротивления, к которым в решающий момент подошла на помощь 2-я бронетанковая дивизия "Сражающейся Франции" во главе с генералом Леклерком и американские части, в ожесточенных уличных боях подавили сопротивление немецкого гарнизона. 25 августа Париж вновь вдохнул воздух свободы, и вскоре в город прибыл генерал де Голль, встреченный ликующими толпами французов.
   К концу войны Франции вновь удалось развернуть 1,3-миллионные вооруженные силы, которые закончили свой боевой путь на территории побежденной Германии. К 8 мая 1945 г. в руках французских военных находилось около 240 тыс. немецких военнопленных.
   Когда 8 мая 1945 г. гитлеровский фельдмаршал Кейтель подписывал акт о безоговорочной капитуляции Германии, он со злобой увидел среди делегации Союзников офицеров во французской форме. Вероятно, в ту минуту ему вспомнились 22 июня 1940 года, "компьенский" вагон и постыдная попытка унизить честь Франции, закончившаяся для нацистов крахом.
               
Постижение «искусства жизни», или Особенности французского менталитета

Нежная и прекрасная Франция открылась мне однажды утром, в Реймсе… Я увидела мирно спящий сладким утренним сном средневековый и в то же время современный город: серую громаду Реймсского собора с его истонченным и ажурным, как кружево, камнем, готические шпили других соборов и особняков и полусонную площадь с многочисленными кафе. Помню уютные столики прямо на площади, под тентом, и газету, забытую на одном из столиков. Меня поразило отсутствие обычной утренней суеты: французы встают раньше нас, но суетятся меньше. Ощущение мирной и неторопливой, «невольно идущей», благоустроенной чужой жизни пронзило меня, как сон или невольная «белая зависть». Ни в России, ни на Украине я не видела такого неторопливого, уютного бытия. И мне захотелось просто отдохнуть: сесть за такой вот столик с чашечкой горячего кофе и круассаном, а потом долго – не меньше часа – читать газету или книгу, отламывая от круассана по крошечному кусочку. О, Боже мой, как же я устала! И как мне захотелось отдохнуть в этом чужом, но таком знакомом и близком городе!
К полудню мы приехали в Париж, точнее – на его окраину, к Орлеанским воротам. Ворот в Париже несколько – Porte de Lilas, Porte de Versailles и т. д. Названия многих станций метро на периферии города начинаются со слова «Ворота». В средневековый Париж действительно можно было проникнуть через несколько ворот, в том числе и через Орлеанские. Сейчас все эти ворота стали символическими, за исключением Триумфальной арки, построенной по распоряжению Наполеона Бонапарта архитектором Жаном Шальгреном. Триумфальная арка служила для торжественного въезда в город, и первым под ней проехал император-корсиканец со своей второй супругой, «настоящей» принцессой из рода венских Габсбургов – Марией-Луизой, прозванной в народе «Австриячкой». Точно так же еще недавно неизобретательный на прозвища парижский плебс именовал другую австрийскую принцессу на французском троне – супругу короля Людовика XVI – Марию-Антуанетту.
Известно, что дуга парижских Больших бульваров повторяет дугу крепостной стены, окружавшей французскую столицу в Средние века. Большие бульвары – это центр современного Парижа и в то же время глухая окраина Парижа средневекового. В народе этот оборонительный пояс Парижа вплоть до XIX века называли просто – «фортифы», т. е. укрепления, и даже бытовало расхожее выражение – «вырваться за фортифы», которое в жаргоне парижан было, наверное, столь же обыденным, как наше «съездить на дачку».
В столице Франции меня поразило обилие солнца (стоял прекрасный светлый май!), цветов и деревьев. В воздухе сладко пахло цветами и сдобой. Я очень скоро узнала, что шикарными для французов могут быть и люди, и вещи, и соусы, и дворцы – словом, все, что имеет отношение к знаменитому французскому «искусству жизни».
Что такое «искусство жизни», пресловутое «art de vivre»? Это, прежде всего, стиль, а также – умение жить красиво и ярко и чувствовать дух времени («l,air du temps»). Это искусство быть внимательным к мелочам или нюансам, таким как удачно приготовленный соус или меткое, «острое» словцо, ибо, как считают французы, нет ничего важнее мелочей. Нюансы – это красивый шарф, гордо развевающийся по ветру, это послевкусие, остающееся во рту после хорошего вина, это изящно собранный букет в нежных женских руках, изысканное мороженое от Бертильона или аромат тонких духов. Каждое утро французы открывают окно, чтобы вдохнуть «дух времени», и каждое утро он – разный. Париж может пахнуть сдобой или багетами, сиренью или жареными каштанами, духами «Фрагонар» или «Шанелью № 5»… «Дух времени» определяет моду, а мода для французов – это искусство жить шикарно или хотя бы красиво. Хуже всего оказаться «d;mod;» – «вышедшим из моды». Тогда вы будете недовольны сами собой, а мир – вами. А для щеголя главное – выбрать удачный шарф.
Французы при каждом уместном и неуместном случае доказывают, что смогли постичь пресловутое art de vivre. Весь мир продает товары, а они – по большей части нюансы. Именно так гласит французская поговорка: «Tout le monde vende les produits, les fran;ais vendent les nuances». Нюансы в виде очаровательных и почти бесполезных вещиц, таких как коробки для подарков, украшенные королевскими лилиями, щипчики, предназначенные для того, чтобы снимать нагар со свечей, крохотные гипсовые ангелочки, которых прикрепляют к шторам и портьерам, и сувенирные Эйфелевы башни всех видов и мастей. Настольные ее копии, как правило, сводят с ума русских. Наши соотечественники покупают их десятками, а то и сотнями. Негры со связками железных «эйфелек» на шее мгновенно распознают группу из России и бегут за потенциальными жертвами со словами: «Русский, купи башню!»

Эта фраза произносится на исковерканном языке Пушкина, с неправильно поставленными ударениями, но настойчиво и сердито. Наши останавливаются как зачарованные и приобретают башни: маленькие, большие, светящиеся, разноцветные, красивые и безобразные, ценой от двух до десяти евро. Приобретают, чтобы при первой возможности раздать друзьям, знакомым и подтвердить факт своего пребывания в городе, увидев который и умереть не страшно.
Несомненным проявлением «искусства жизни» является французская кухня. Страсть французов к еде вошла в поговорку. Но, к великому разочарованию обжор, в Галлии принято не объедаться, а смаковать. Цедить вино, в перерывах между глотками произнося заветное «;-l;-l;», томительно долго лакомиться тарталетками на открытых террасах кафе, любуясь Сеной и суровыми башнями Консьержери – замка, тюрьмы и музея… Можно крошить голубям только что купленные горячие багеты, сидя на ступеньках Пантеона, или задумчиво прогуливаться с хлебцем в форме флейты в руках, то и дело лениво отламывая от него по кусочку.
Парижане любят щедрой рукой сыпать горячие сухарики и тертый сыр в чудо французской кухни – овощной суп, удивляющий русских, которые пытаются обнаружить в небольшой по размерам глиняной миске огромный кусок мяса. Мясных супов французы, как правило, избегают, равно как и обильной жирной пищи «; la russe».
Несчастным, соскучившимся по каше и пельменям, предлагают отправиться в русский ресторан. Или привыкать к французской кухне, которая, словно на трех китах, держится на приправах, майонезе и соусах. Мои друзья-парижане совершенно не понимали, как можно поливать вином шашлык или мгновенно заглушать винный букет горячими блюдами. Я же, желая угодить им, покупала на овощном рынке в районе улицы Муффтар брокколи и долго выбирала сдобу в кондитерской лавке, блуждая около булочек «Мадлен», воспетых Марселем Прустом, и тарталеток, щедро украшенных фруктами.
«У французских котов на шее – бархатные ленточки, а от псов за версту несет “Шанелью № 5”», – пошутил как-то мой остроумец-брат. Его шутка оказалась правдой. Надушенного кота с алой бархатной ленточкой на шее мы увидели на ступенях огромной лестницы, ведущей к собору Сакре-Кёр. Кот совершал вечерний моцион, аромат «Шанели № 5» струился в воздухе, а шерсть пушистого хозяина Монмартра приятно поблескивала в свете луны. Потом он юркнул во внутренний дворик какого-то дома, но запах духов остался – как напоминание о счастливой судьбе парижских домашних любимцев. Конечно, бродячих братьев наших меньших в бедных районах города немало, но часто попадаются и такие вот хозяева жизни, чинно шествующие по улицам на поводке или без оного.
Ощущение вечного праздника жизни никогда не покидает французов. Этот праздник продолжается, несмотря на волнения в арабских кварталах, студенческие демонстрации и забастовки профсоюзов. И начинается он прямо в общественном транспорте. В подземке никто не сидит, уткнувшись в газету или пухлую книжку, и даже спать в парижском «чреве» не принято. В вагончиках разыгрывают кукольные спектакли, занавес укрепляют на ближайших поручнях. Вот актер средних лет и приятной внешности врубает динамик на полную громкость, кричит: «Мадам и месье!», а потом его перчаточные куклы поют забавные куплеты и клянутся друг другу в любви. Когда я по московской привычке попыталась вздремнуть, это громогласное «Мадам и месье!» заставило меня вздрогнуть и проснуться.
Артист-кукольник завершил представление, собрал с публики щедрый гонорар и уступил место двум подросткам-арабам, которые исполнили прямо в вагоне зажигательный танец под аплодисменты невольных зрителей. У милой девушки, пожалевшей монетку, парень попросил поцелуй. Красавица чмокнула его в щеку, танцор просиял, словно получил орден, и покинул вагон. Вслед за мальчишками вошли русские музыканты, спели «Калинку-малинку» и «Подмосковные вечера». Как выяснилось, они давно уже парижане, но Родину не забывают и по мере сил знакомят французов с нашей музыкой.
«Подмосковные вечера» были дважды исполнены на бис, после чего пассажиров ненадолго оставили наедине с собой. «Антреприза» продолжилась в вагоне скоростного наземного поезда RER (по-нашему – электричка), по пути в Версаль. Я исчерпала весь запас мелочи и дальше вплоть до конца пути демонстрировала полное равнодушие к искусству. Оно, конечно, вечно, но и деньги быстро кончаются.
В этот мой первый приезд во Францию я нанесла визит хоть и не французской королеве, но, по крайней мере, министру французского короля. Давно усопшему министру отошедшего в мир иной короля. Речь идет о Николя Фуке, министре финансов «короля-солнце», Людовика XIV. Фуке был баснословно богат и владел шикарным дворцом Во-ле-Виконт в Иль-де-Франсе. Этот дворец вызвал зависть «короля-солнце», и Людовик решил арестовать хозяина Во-ле-Виконта. Этот министр финансов был, к несчастью, богаче короля, за что и поплатился. Арестовывать Николя Фуке Людовик отправил д, Артаньяна. Не героя романов Дюма, а настоящего, исторического д, Артаньяна, честного служаку. Верный гасконец арестовал некогда всесильного министра, и король заключил Фуке в тюрьму.
Во-ле-Виконт стал собственностью короля, но в этом великолепном дворце король не задержался. Какая-то неясная тоска тяготила душу Людовика, что-то мешало ему наслаждаться прогулками по посыпанным гравием аллеям великолепного дворца. Наверное, до короля доносились проклятия несчастного узника… Людовик покинул Во-ле-Виконт и велел придворным архитекторам выстроить ему точно такой же дворец неподалеку от Парижа. Так возник Версаль, как две капли воды похожий на Во-ле-Виконт, но еще более роскошный.
С мая по июль в Во-ле-Виконте проходят праздники «Тысячи свечей». На ступенях дворца и в парке зажигаются свечи и факелы. Зрелище необыкновенной красоты, особенно если наблюдать за феерией огней из плетеного стульчика и с бокалом шампанского в руках. В Во-ле-Виконте истекшие века кажутся мгновениями. Здесь так легко представить себя графиней, приглашенной Николя Фуке на один из его волшебных праздников. По этой аллее я бы ехала к дворцу, у этих роскошных кованых ворот кучер непременно бы остановился, а вот на этих ступенях встретил бы меня сам любезный хозяин…
При желании некоторые элементы этого изысканного ритуала можно совершить и сейчас. Французы обожают реконструкции средневековых праздников и пышных ритуалов Ренессанса и Просвещения. В дворцах и замках по-прежнему устраивают балы и приемы – театрализованные праздники, где каждый гость может получить костюм и роль. Так что я вполне могла бы взять напрокат пышное небесно-голубое платье с длинным шлейфом и прогуливаться в нем по аллеям рядом с другими костюмированными господами и дамами. Но на этот раз я решила удовольствоваться бокалом шампанского и шезлонгом.
Изящно одетые дамы и господа медленно прогуливались по сувенирной лавке дворца, выбирая фарфор, шелк, ажурные скатерти и гобелены в духе эпохи «Трех мушкетеров». Все вокруг радовало глаз, но, увы, стоило денег. Мне до боли захотелось увезти с собой домой всю Францию – ее красоту и изящество, зеленые аллеи и ухоженные клумбы, ароматы и вкусы, грацию и нежность… Но вся Франция не вместилась бы не только в чемодан, но и в мое сердце!
В свое первое пребывание во Франции я нанесла еще один очень важный визит, который скорее напоминал дань памяти. Я отдала долг и дань памяти «белым русским», как называют французы эмиграцию первой волны – всех тех, кто не принял  Советскую власть и уехал из России после Октябрьской революции 1917 г. и Гражданской войны. Всем тем, кто покоится на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
Был солнечный майский день, и городок Святой Женевьевы, покровительницы Парижа, благоухал. Мы купили розы – желтые, белые и алые, чтобы положить их на дорогие могилы. Роз было мало, а могил – много. Я приберегла одну желтую розочку для Надежды Тэффи – самой остроумной женщины русского Парижа, писательницы и поэтессы. Моя подруга Ольга Михайлицкая положила алую розу на могилу Бунина. Белую – на надгробие Мережковского и Гиппиус.
Мы долго бродили по дорожкам, под ногами мелодично хрустел гравий, над русским кладбищем садилось солнце. Здесь покоились если не лучшие люди России, то, по крайней мере, одни из лучших. Почему же им отплатили изгнанием? Кто лишил Россию ее гениев и героев? Грядущий Хам, сказал бы Дмитрий Сергеевич Мережковский; мы же предоставим каждому читателю самому найти ответ на этот болезненный до сих пор вопрос.
Россия выгнала своих героев, Франция их приняла. И в 1939 г., с началом Второй мировой войны, многие из них вступили в ряды Французской армии, чтобы сражаться с гитлеровскими войсками. Сотни выходцев из России (особенно эмигранты-интеллектуалы) приняли деятельное участие в антифашистском Сопротивлении. Многие из этих людей, в основном – представителей эмигрантской молодежи – стали видными деятелями движения Сопротивления, а некоторые – поистине легендарными фигурами.
Молодой русский эмигрант Борис Вильде, поэт и талантливый ученый-этнолог, отчаянно храбрый сержант-артиллерист Французской армии во время скоротечной Французско-германской войны 1940 г., возглавил одну из первых подпольных групп французского Сопротивления. Современники признают, что Борис Вильде был прирожденным подпольщиком: «Подпольная жизнь была его родной стихией – собрания заговорщиков, хранение оружия, борьба со слежкой, опасные свидания, и если бы не его излишняя любовь к риску, его вечная азартная игра со смертью, он имел все данные стать руководителем всего движения против оккупантов».
Ближайшим другом-сподвижником Бориса Вильде был другой ученый – выходец из России, Анатолий Левицкий. Показательно, что само название «французское Сопротивление» (La R;sistance fran;aise), принятое в 1940–1945 гг. борцами за свободу, было вдохновлено заголовком подпольной газеты, выпускавшейся Вильде и Левицким в начальный период гитлеровской оккупации Франции. Появление в декабре 1940 г. неподконтрольной оккупационной цензуре подпольной газеты Вильде и Левицкого, стоявшей на ярко выраженных патриотических и антифашистских позициях, имело для Франции крайне важное значение. Зарождающееся и еще не наладившее свою боевую работу подполье концентрировалось в то время преимущественно на отправке добровольцев к генералу де Голлю или беглецов за границу, а также (его меньшая радикальная часть) на том, чтобы «угробить пару бошей», нередко ценой собственной жизни.
Печатного слова, с которым не сдавшаяся Франция обратилась бы к своим гражданам, катастрофически не хватало. Вильде первым произнес слово «R;sistance», ставшее девизом тех, кто не захотел отдавать нацистам свою страну, и написал первое воззвание Сопротивления, которое потом читали по британскому радио и которое стало практическим и этическим руководством к действию для множества подпольных ячеек.
Борис Вильде и его друг-резистант Анатолий Левицкий, выданные провокатором и схваченные гестапо, были расстреляны гитлеровцами 23 февраля 1942 г. вместе с французскими участниками их подпольной группы. Своим бесстрашным поведением перед лицом смерти и самоотверженной готовностью принять всю ответственность на себя и спасти тем самым своих товарищей, они заслужили восхищение даже у своих врагов. Франция же навечно включила их в пантеон своих героев. Глава «Сражающейся Франции» генерал Шарль де Голль посмертно наградил Бориса Вильде медалью Сопротивления. Вильде умер за Францию, но и за Россию. Он отдал Франции свой долг благодарности, свой и многих других русских, которые всем сердцем хотели помочь приютившей их стране.
Мы покидали Сен-Женевьев-де-Буа в задумчивой грусти. Я думала о Франции и о России. Об их навеки сплетенных судьбах. Я любила Францию с детства, еще не зная ее. Теперь я готова была полюбить ее вдвойне. В том числе и за гостеприимство, оказанное бедным изгнанникам. Гостеприимство – великая добродетель, и не все народы и страны на него способны. Франция оказалась способной. Низкий ей за это поклон…

Северяне и южане: кто из них – французы?

«Гасконь, Париж, друзья, надежды, грезы…»

Мы с моей подругой и аспиранткой Светланой уезжали из Марселя на скоростном поезде TGV, следовавшем в Бордо – край виноделов и прекраснейший город Южной Франции. В поезд садились южане – черноволосые, темноглазые, смуглые, эмоциональные, жестикулирующие, улыбающиеся. Я мысленно сравнивала их с парижанами и жителями Иль-де-Франса и Нормандии. Уроженцы Северной Франции – тоже живые и общительные, но тем не менее не могут похвастаться столь горячей кровью, буйным нравом и неистребимым авантюризмом. Южане, ехавшие с нами в поезде «Марсель – Бордо», скорее напоминали испанцев – и пылким нравом, и эмоциональной «температурой». Словом, мне сразу вспомнился гасконец д, Артаньян и его песенка из культового отечественного фильма «Три мушкетера»: «Бургундия, Нормандия, Бретань или Прованс / И в ваших жилах тоже есть огонь, / Но умнице Фортуне, ей-богу, не до вас, / Пока на белом свете, / Пока на белом свете есть Гасконь».
Гасконец де Тревиль, капитан королевских мушкетеров из знаменитого романа Александра Дюма-отца, говорил: «Я приехал в Париж с тремя экю и убил бы на дуэли всякого, кто сказал бы мне, что я не смогу купить Лувр!» «У меня есть пять экю!» – гордо отвечал д, Артаньян. Север и Юг Франции – культурно и ментально несхожие регионы. Собственно говоря, исторически французами называли только жителей Парижа и Иль-де-Франса – потомков салических франков. Все остальные были нормандцами, бретонцами, гасконцами, бургундцами, провансальцами…
Жители Северной и Южной Франции до сих пор чувствуют себя соседями, а не представителями одного и того же народа. Они действительно разные – пылкие, импульсивные, болезненно гордые жители Тулузы или Беарна, и артистичные, изящные, гораздо более уравновешенные уроженцы Парижа, Нормандии и Иль-де-Франса.
Бретонцы – жители полуострова Бретань, омытого Ла-Маншем, не похожи ни на тех, ни на других. В Бретани живут сдержанные, стойкие, жестковатые люди, которые скрывают свои эмоции, как англичане, и готовы защищать свою честь, сражаясь со всем миром, как испанцы. Бретонцы не отличаются пылкостью и импульсивностью жителей Тулузы или Бордо, они не так вдохновенны и артистичны, как парижане, но готовы драться за свою честь и интересы до конца. Наверное, поэтому в годы Великой французской революции XVIII в. именно Бретань стала центром народного восстания против последней, самой репрессивной и параноидальной формы режима «пасынков» революции – якобинской диктатуры.
В своей гордости и силе бретонцы похожи на шотландцев, и такая же стойкая и мужественная душа бьется в гранитных скалах полуострова. Чем ближе к Нормандии или Иль-де-Франсу, тем элегантнее, импульсивнее и артистичнее люди.
Французский характер неоднороден, как и сама территория Франции, и до сих пор жители Бургундии или Бретани говорят, собираясь в Париж: «Поеду-ка я во Францию…» Иль-де-Франс – «остров Франции», ее сердце, Парижская «область», «Подпарижье», десятки живописных городков, великолепные дворцы аристократов и королевские резиденции, парки и аллеи для верховой езды, уютные кафе и бутики с вещами «высокой пробы», искусственные и естественные водоемы, фонтаны и благородный камень старинных соборов… Полчаса езды от Парижа на пригородном поезде RER, и перед вами открываются золоченые ворота садов и распахиваются резные двери дворцов.
Для того чтобы увидеть творения лучших французских зодчих, вовсе не обязательно ехать в Долину Луары, расположенную в четырех часах езды от Парижа. Для этого достаточно проехать двадцать – тридцать минут на пригородном поезде и посетить «Французский остров». Благоухание цветов сливается в одну пленительную мелодию, и вас принимают у себя принцы и короли, былые хозяева роскошных резиденций!
Иль-де-Франс – это леса и озера, фонтаны и искусственные водопады, тихие провинциальные городки с тысячелетней историей, в которых так любят отдыхать туристы. По вечерам жители этих городков сидят на открытых террасах кафе, потягивают вино из хрустальных бокалов, дотемна гуляют по нежно-зеленым лужайкам, похрустывая багетами и круассанами. Здесь течет, как полноводная река, мирная, спокойная, безбурная жизнь. По аллеям старинных аристократических резиденций проходят, нежно взявшись за руки, влюбленные разных возрастов и национальностей, дети возятся в траве, вихрем проносятся наездники на холеных лошадях из графских конюшен, трутся у ног своих хозяев надушенные «Шанелью № 5» собаки, а вдалеке голубеет озеро и пронзают нежно-серое небо точеные башенки замка.
Рай да и только! Даже не верится, что в получасе езды от «Французского острова» шумит и не спит до утра мегаполис с гордым именем Париж, «белые воротнички» допоздна сидят в офисах, а арабские иммигранты устраивают забастовки. Французские короли спасались в благоуханных садах Иль-де-Франса от бесконечных парижских волнений, уличных баррикад и революций. Но не спаслись…
Последний французский король Людовик XVI охотился в лесах Версаля, когда пришла весть о революции в Париже. Король горько вздохнул, прервал охоту, бросил прощальный взгляд на вечернее небо Иль-де-Франса, в последний раз вдохнул запах леса и велел своим придворным готовиться к возвращению в неспокойный и непокорный Париж. Вскоре парижане казнили своего короля, а королевские резиденции «Французского острова» остались без хозяев. Одну из таких резиденций, Фонтенбло, «унаследовал» Наполеон Бонапарт, чтобы, после долгих лет славы и побед, подписать в ней отречение от императорского престола.
В Лионе, втором по величине и значению городе Франции, я отчетливо ощутила разницу между «старым» и «древним», которую прекрасно понимают французы. «Древний город» – это руины Лугдунума, археологического заповедника на территории Лиона. К «древнему городу» можно подняться, минуя «старый», – постройки Средних веков и Нового времени. Есть и «новый город», в который включены отнюдь не современные постройки, а здания девятнадцатого века. Современность поджидает туриста в «новейшем» городе – в этой части Лиона можно увидеть небоскребы и резиденцию Интерпола.
Священные камни Лугдунума покорили меня своим волшебным теплом. Я полулежала на них часами, чтобы пропитаться магическим солнечным светом и увезти его с собой в холодную и дождливую Москву. Один небольшой камушек, отколовшийся от священного валуна, забрался ко мне в полуботинок, в каблук, да так крепко, что я никак не могла вытряхнуть его оттуда. Очевидно, камушек друидов захотел совершить со мной путешествие в далекую Россию и поддержать меня в этой суровой, заснеженной стране. Я пыталась вытряхнуть камешек из ботинка и в Лионе, и в Париже, и даже в аэропорту Шарль де Голль, перед тем как пройти таможенный контроль и личный досмотр – тщетно! Камешек друидов упорно сидел в моем каблуке, и я устала с ним бороться. «Ну ладно, лежи, что с тобой поделаешь… – сказала я камню. – Полетим вместе в Россию, если тебе так хочется составить мне компанию!»
На личном досмотре пришлось снять полуботинки и поставить их вместе с сумкой на движущуюся ленту. Сотрудник аэропорта, живой, как ртуть, черноглазый француз лет сорока, удивленно уставился на экран компьютера. «Что это у вас в каблуке?» – удивленно спросил он. «Камень… – пожала плечами я. – Ну никак не хочет со мной расставаться. Он из Лиона, из Лугдунума. Священный».
Сотрудник аэропорта взял мой ботинок, встряхнул его, но камень сидел на месте. Француз раздосадованно вздохнул, вынул перочинный нож и попытался выковырять камень из каблука. Камень не поддавался. «Вы вынете его только вместе с каблуком, – сказала я, – но каблук мне еще нужен. Не идти же к самолету босиком!» Француз подозвал симпатичную смуглолицую девушку лет двадцати пяти, и они вместе несколько минут раздосадованно разглядывали мой каблук и камень в нем. «Ладно, – сказала девушка, – оставьте камень в покое. Он из Лиона, а, значит, упрямый, как все лионцы!»
Так камень и улетел со мной в Москву. Он и сейчас в каблуке. Я купила себе другие полуботинки, а эти оставила – для следующего визита в Лугдунум. Думаю, камешку приятно будет хотя бы на время вернуться к священным валунам, пропитанным лионским солнцем, после московских луж и рыхлого снега, и к вечно-зеленым, даже зимой, холмам, с которых жрецы-друиды некогда обращались к племенам галлов. Да и я соскучилась по Лугдунуму… Ведь именно там я ощутила как священную реальность, а не как поэтический вымысел строки моего любимого поэта Николая Гумилева: «Земля забудет обиды всех воинов, всех купцов, / И будут, как встарь, друиды / Вещать с зеленых холмов, / И будут, как встарь, поэты / Вести сердца к высоте, / Как ангел водит кометы / К неведомой им мете…».
В римскую эпоху Лугдунум заселили легионеры-ветераны во главе с неким Луцием Мунацием, сподвижником Юлия Цезаря. Воины, которые могли бы умереть в сражениях, но дожили до зрелого возраста, получили земельные наделы на солнечных лионских холмах, где даже зимой можно понежиться на зеленой травке. Сначала бывшим воинам великого Рима, наверное, было неуютно среди чужих им и враждебно настроенных галлов, с которыми они еще недавно воевали. Но потом римляне все-таки осели здесь: занимались сельским хозяйством, преимущественно – виноделием, и за добрым вином забывали обо всех войнах на свете. К тому же деньги у ветеранов имелись: после Галльской войны они получили от Цезаря щедрое вознаграждение, да и награбили немало…
Луций Мунаций, предводитель ветеранов, занялся градостроительством – на римский манер. Он знал, что главная дорога любого римского города шла с запада на восток, а с юга на север ее пересекала поперечная дорога. И вот 10 октября 43 г. до н. э. Луций Мунаций велел проложить эти дороги на вершине холма, над слиянием рек Рона и Сона. У перекрестка дорог расположился городской форум.
Когда ветераны закладывали первый в городе фундамент, на них, согласно легенде, налетела стая ворон – птиц бога Луга. Вот тогда город и назвали Лугдунумом, что означает «Воронья гора». Вороны – священные птицы бога солнца и плодородия Луга. По другой версии, Лугдунум – холм света, или холм Луга.
В «древней» части Лиона до сих пор сохранились римские дорожные столбы, и есть даже улица под названием «Римская дорога». На этой «Римской дороге» мы с коллегой, профессором-филологом Любовьью Геннадьевной Кихней оказались ночью, в глубокой темноте, после того как задержались и разнежились на горе Фурвьер, на живописнейшей смотровой площадке около собора Богоматери.
Внизу переливались огни «старого» Лиона, а мы стояли на холме, рядом с городом «древним». Спускаться решили через Лугдунум, чтобы пожелать спокойной ночи священным камням друидов. Но археологический заповедник был закрыт на ночь, и нам пришлось идти в обход, минуя улицу под названием «Римская дорога». Эта улица была расположена на месте одной из дорог, проложенных в глубокой древности Луцием Мунацием.

В ночном полумраке, расшитом, словно черный бархат – блестками, светом фонарей, перед нами возник огромный сторожевой столб, поставленный, вероятно, еще при Луции Мунации. Улица была пуста и черна: ни человека, ни даже ухоженного лионского кота с бархатной ленточкой на шее – только огромный сторожевой столб римских времен и мы. Куда идти дальше, мне было совершенно непонятно.
Мне же показалось, что мы попали в трещину между временами и провалились в эпоху Луция Мунация. Ни людей, ни машин, ни даже современных домов на этой улице не наблюдалось, только пыльная лента дороги и римские сторожевые столбы… «Попали, – подумала я, – сейчас появится Луций Мунаций со своими легионерами и примет нас за лазутчиц мятежных галлов… Пройдет, стуча мечами, римский патруль – и никакой комфортной гостиницы, никакого душа и фена, никаких тебе круассанов с кофе на завтрак… А, впрочем, римляне тоже, наверное, завтракали неплохо, и вино с оливками они для нас найдут, если только не примут за шпионок из какого-нибудь непокорного галльского племени…»
Моя спутница посмотрела на меня вопросительно и недоумевающе – ночной ветер на холмах Лиона заставил и ее вспомнить о теплом номере, ванне и фене. Но на Римской дороге дул ветер иных времен, и темнота становилась все более угрожающей. Мы неумолимо проваливались в трещину между временами…
Напряженную тишину прервал шум велосипедных колес. По Римской дороге ехал вполне современный старичок на велосипеде. Мы схватились за него, как утопающие – за соломинку. Уж он-то никак не походил на римского легионера! Разве что на жреца-друида! «Как пройти в нижний город, к площади Карно?» – закричала я, бросившись к старичку. «Заблудились? – понимающе спросил он. – Странная эта улица… Здесь многие теряют дорогу… Но я вам объясню, как спуститься…»
Еще через час скитаний мы все-таки попали в Нижний город, а потом на площадь Карно – и, благодарение Богу, в отель! Старичок, спасший нас, так и остался в моей памяти друидом, скользнувшим в трещину между временами и оказавшимся в нашем времени, где он научился ездить на велосипеде и указывать дорогу заблудившимся туристкам. А на улице под названием «Римская дорога» до сих пор, наверное, дуют ветры далеких времен и таинственно темнеют в вечереющем небе сторожевые столбы.
Лион остался в моей памяти мистическим городом. Потом я узнала, что Лион – не просто столица древней Галлии, а самый мистический и эзотерический город страны. На лионском кладбище Луаяс похоронен мэтр Филипп, мистик и целитель, надолго задержавшийся при дворе последнего русского императора, предшественник Распутина и советчик императрицы Александры Федоровны.
Но прежде всего Лион – это город глубокой и чистой веры. Это особенно ярко ощущается под сводами соборов Богородицы Фурвьер или святого Иоанна Крестителя. Кстати, слово «Фурвьер» обозначает forum vetus – старый форум. Во времена императора Августа на месте собора находился огромный форум.
В 1870 г., во время Франко-прусской войны, немцы подходили к Лиону. Жители города готовились к обороне и дали обет Деве Марии, что если она отведет от городских стен опасность, то они возведут на холме Фурвьер прекрасный храм в ее честь. Дева Мария вняла их молитвам: немцы отступили от Лиона, чему немало помогло отчаянное сопротивление лионской национальной гвардии и остатков французских войск у Нюи-Сен-Жорж. Горожане были спасены и воздали благодарность Богородице: архитектор Пьер Боссан возвел на холме прекрасную белокаменную базилику в эклектическом стиле, соединившем в себе элементы французской средневековой, византийской и даже раннеперсидской архитектуры. Храм на холме Фурвьер был делом жизни архитектора, его труды продолжил ученик Сент-Мари Перрен. Пьер Боссан считал, что вера должна быть твердой, как скала, и защищать человека, как крепость. Собор Богородицы на холме Фурвьер действительно подобен крепости на скале, но в то же время он утончен, нежен, светел и прекрасен, как Небесная Дева. Именно поэтому в нем легко и светло каждому верующему, каждой душе человеческой.
Камень из «древнего города», застрявший в каблуке моего полуботинка, уже заскучал по Лиону-Лугдунуму и так хочет вернуться! И я вместе с ним… И Север, и Юг, и Запад, и Восток Франции – от Парижа до Ниццы – я люблю одинаково, со всей силой с детских лет стремящейся к ним души.

Бретань против Парижа, или Как жить по-бретонски

Бретань всегда была недовольна Парижем и тяготела к «туманному Альбиону». Какой Париж, какие салические франки, когда жители полуострова – это бритты, променявшие Большую Бретань (Британию) на Малую – континентальный полуостров? Бретонцы – народ кельтского происхождения, они происходят от бриттов. Поэтому их король – это не какой-нибудь там Филипп-Август, собиратель Франции, или Людовик XIV, создатель абсолютной монархии, а Артур, усадивший рыцарей за Круглый стол.
В Бретани оживают легенды о короле Артуре и его рыцарях, волшебнике Мерлине и фее Вивиане. В Бретани есть Броселиандский лес – да, тот самый таинственный лес Броселиана, в котором еще при Артуре водились всякие загадочные существа и, вероятно, водятся до сих пор… Когда бретонская футбольная команда выигрывает у парижской, местные жители на радостях пьют сидр и гуляют до утра. Еще бы – хоть в чем-нибудь утерли нос этим зарвавшимся франкам! Мы – бритты, а они – франки, и этим все сказано!
Герцогство Бретонское вошло в состав Франции очень поздно, при юной герцогине Анне. Анна Бретонская в 14 лет осталась без отца, последнего самовластного герцога этого края, Франциска II, и вынуждена была выйти замуж за французского короля, поскольку тот привел в ее край войска. К тому же брак герцогини с французским властителем, а не просто завоевание страны, сулил бретонцам некоторые права и относительную автономию. Поэтому Анна, скрепя сердце, вышла замуж за француза. С тех пор Бретань стала французской, но гордость бретонцев осталась прежней – то есть непомерной.
В Бретани оживают легенды о короле Артуре и его рыцарях, волшебнике Мерлине и фее Вивиане. В Бретани есть Броселиандский лес – да, тот самый таинственный лес Броселиана, в котором еще при Артуре водились всякие загадочные существа и, вероятно, водятся до сих пор… Когда бретонская футбольная команда выигрывает у парижской, местные жители на радостях пьют сидр и гуляют до утра. Еще бы – хоть в чем-нибудь утерли нос этим зарвавшимся франкам! Мы – бритты, а они – франки, и этим все сказано!


Герцогство Бретонское вошло в состав Франции очень поздно, при юной герцогине Анне. Анна Бретонская в 14 лет осталась без отца, последнего самовластного герцога этого края, Франциска II, и вынуждена была выйти замуж за французского короля, поскольку тот привел в ее край войска. К тому же брак герцогини с французским властителем, а не просто завоевание страны, сулил бретонцам некоторые права и относительную автономию. Поэтому Анна, скрепя сердце, вышла замуж за француза. С тех пор Бретань стала французской, но гордость бретонцев осталась прежней – то есть непомерной.
Герцогиня Анна в современной Бретани не менее популярна, чем король Артур, рыцари Круглого стола или волшебник Мерлин. Туристам показывают ее дом в Сен-Мало. Ее именем названы: пиво, трехмачтовый корабль, стоящий на якоре в Дюнкерке, опера, улицы, книги и песни. Бретонцы то и дело повторяют два магических слова – «Duchesse Anne» – и даже сравнивают герцогиню с Жанной д'Арк. Словом, у французов была Жанна, у бретонцев – Анна. И обе они безмерно любили свою родину и радели о ней. Только родины были разными, и Жанне ее историческая миссия удалась гораздо лучше, чем Анне!
Когда смотришь на портреты юной Анны, видишь нежное круглое личико с умными, живыми глазами. С портретов парижского периода на потомков смотрит усталая, до срока состарившаяся королева, тоскующая по родной Бретани. Французский король Карл VIII силой принудил Анну выйти за него замуж. Ко времени сватовства короля Анна уже была обручена с принцем Максимилианом Габсбургом, который, как поговаривали современники, нравился ей гораздо больше, чем парижский кандидат. Но голос оружия оказался сильнее надежд Анны на счастливый брак. Ее родной Бретани угрожало войско французов, которые могли отомстить бретонцам за отказ юной герцогини выйти за их короля.
Анна, скрепя сердце, согласилась на брак и повезла в Париж две кровати, указывая тем самым, что они с королем Франции будут спать врозь. На свадьбу она надела белое платье, которое при французском дворе считалось знаком траура – белое носили овдовевшие королевы. Таким решительным жестом Анна хотела показать, что идет под венец, как в могилу.
Но невесты Франции расценили жест своей королевы по-другому: с тех самых пор белый цвет стал свадебным. Прошли века, а невесты Франции по-прежнему красуются в белом и даже не подозревают, что обязаны этим четырнадцатилетней бретонской девочке, которая так не хотела идти замуж за французского короля!
Анна стала королевой, но в душе оставалась все той же упрямой бретонкой. Она использовала свое положение при французском дворе для того, чтобы защищать права родного герцогства. Удавалось ей это с переменным успехом, поскольку Карл VIII тоже отличался упрямством и любил Париж и Иль-де-Франс не меньше, чем Анна – Бретань. Королеве, увы, не помогли две кровати, привезенные из Ренна, спать ей пришлось в затканной лилиями постели Карла. От брака с французским королем у Анны было семеро детей, но все они умерли в раннем возрасте. В те времена детская смертность справедливо считалась катастрофической!
Но вот Карл умер, и Анна осталась одна. В ту пору ей шел всего двадцать один год. Смерть короля была странной и нелепой: он испустил дух, ударившись лбом о дверной косяк! При дворе говорили об этой кончине разное, но факт оставался фактом: у Анны теперь были все возможности позаботиться о родном крае! Уже через два дня после смерти короля вдовствующая королева Анна, действуя согласно условиям брачного контракта, восстановила Канцелярию Бретани.
Согласно брачному договору, заключенному в замке Ланже, супруг, переживший другого, должен был сохранить за собой власть в Бретани. Если же Карл VIII умрёт, не оставив сыновей, то Анне полагалось выйти замуж за его преемника. Бретани не суждено было избавиться от французского присутствия!
Преемником Карла стал его брат Людовик Орлеанский. С Анной их связывала взаимная симпатия. Людовик благоволил к Анне, а Анна – к Бретани. Ко времени внезапной смерти Карла VIII Людовик был уже женат, но за год успел развестись и обвенчаться с вдовствующей королевой.
За тот год, в течение которого Людовик добивался развода с первой женой, Анна успела многое. Она торопилась, словно хотела наверстать упущенное за долгие годы брака с Карлом. Владетельная герцогиня назначила верного Филиппа Монтобана канцлером Бретани, принца Оранского (одного из своих бывших женихов) – наследственным наместником герцогства, созвала Генеральные штаты и приказала чеканить монеты со своим именем.
За осень и раннюю зиму 1498 г. Анна объездила всю Бретань: вассалы устраивали ей торжественные приемы, а народ ликовал! Ее называли «герцогиня в сабо»: Анна променяла атласные туфельки по последней парижской моде на деревянные крестьянские башмаки, которые носили простые бретонки. Подобное самоотречение, конечно, заслуживало награды, и бретонцы еще больше полюбили Анну! Она стала воплощенным символом страны.
Людовик XII, второй муж Анны, в отличие от своего брата Карла, упрямого и жестокого, был подлинным дипломатом. Он сохранил за Анной ее наследственные права на Бретань и не мешал королеве заботиться о бретонцах и носить сабо даже на парижских балах! Людовик признал за Анной титул герцогини Бретани, а сам пользовался лишь скромным званием герцога-консорта. Королева родила Людовику двух дочерей – Клод и Рене, которые, в отличие от других детей Анны, не умерли во младенчестве.
Брак Анны с Людовиком продлился 15 лет и, по свидетельствам современников, был счастливым. Анна скончалась 9 января 1514 г. в замке Блуа. Пышные похоронные церемонии длились сорок дней! Людовик оплакивал супругу и воздавал должные почести государыне-соправительнице и герцогине Бретонской.
Тело Анны погребли 16 февраля 1514 г. в королевской усыпальнице Сен-Дени, а сердце бретонская герцогиня завещала увезти в родной Нант. Ее просьба была исполнена: сердце доставили в Нант в золотом, украшенном эмалью реликварии и поместили в кармелитском склепе, рядом с родителями Анны. Впоследствии реликварий перенесли в нантский собор Святого Петра. Этот реликварий – овальной формы, выполнен из тонко выделанного золота и увенчан короной из лилий и клевера. Одна из стихотворных надписей на нем гласит: «En ce petit vaisseau de fin or pur et munde / Repose ung plus grand cueur que oncque dame eut au munde / Anne fut le nom delle en France deux fois / Royne Duchesse des Bretons royale et Souveraine». А в переводе: «В этом маленьком сосуде из чистого золота покоится величайшее сердце, которого ни у какой дамы на свете не бывало. Её имя было Анна, дважды королева во Франции, Герцогиня бретонцев, царственная и самовластная».
В античности Бретань называли Арморикой – от галльского «are-mori», что значит – на море. Бретонцы – действительно «люди моря», такие же сильные и упрямые, властные и противоречивые, как море. Вполне закономерно, что во времена Великой французской революции Бретань была самой непокорной из провинций. Волнения в Бретани начались после репрессий против священников, предпринятых якобинцами. Бретонцы – глубоко религиозны, они не могли смириться с гонениями на церковь и восстали. Крестьяне скрывались в лесах, нападали на отряды, присланные из Парижа, спасали от расправ священников и дворян.
Современные бретонцы не менее упрямы, чем их предки. Во Франции и поныне говорят: «Он – бретонец, а это многое значит». В Бретани родились Жюль Верн и Шатобриан. Один, уроженец Нанта, прославился своими научно-фантастическими романами и воспел упорство и мужество, второй, наследник древнего армориканского рода, написал знаменитое религиозно-философское произведение «Гений христианства», вернувшее веру многим из тех, кто утратил ее после революции 1789 г.
Женщины Арморики и поныне ходят в церковь в затейливых кружевных чепцах, напоминающих башню на голове. Мужчины словно пропитаны запахом моря. На набережных курортных городов «изумрудного полуострова» все – и стар, и млад – едят устрицы. Современная Бретань – устричный край. Местные мужчины считают, что устрицы действуют на организм не хуже виагры, а женщины, что этот «дар моря» бодрит, как вино.
Столицей устриц называют курортный городок Канкаль, где многочисленные кафе на набережных наполнены веселыми жующими людьми. При желании можно полакомиться устрицами и не заходя в кафе, прямо на набережной, где вам предложат не только эти «дары моря», но и складной нож, чтобы их «препарировать», и половинку лимона. «Bon app;tit!», дамы и господа!
Арморику называют страной мегалитов и дольменов – гигантских каменных сооружений ритуального характера. Великий русский поэт Николай Степанович Гумилев, побывавший в Бретани в начале ХХ в., посвятил окутанным тайной менгирам и дольменам стихотворение «Камень».

Взгляни, как злобно смотрит камень,
В нем щели странно глубоки,
Под мхом мерцает скрытый пламень;
Не думай, то не светляки!

Давно угрюмые друиды,
Сибиллы хмурых королей
Отмстить какие-то обиды
Его призвали из морей.

Он вышел черный, вышел страшный,
И вот лежит на берегу,
А по ночам ломает башни
И мстит случайному врагу.

Летит пустынными полями,
За куст приляжет, подождет,
Сверкнет огнистыми щелями
И снова бросится вперед.

И редко кто бы мог увидеть
Его ночной и тайный путь,
Но берегись его обидеть,
Случайно как-нибудь толкнуть.

Он скроет жгучую обиду,
Глухое бешенство угроз,
Он промолчит и будет с виду
Недвижен, как простой утес.

Но где бы ты ни скрылся, спящий,
Тебе его не обмануть,
Тебя отыщет он, летящий,
И дико ринется на грудь.

И ты застонешь в изумленьи,
Завидя блеск его огней,
Заслыша шум его паденья
И жалкий треск твоих костей.

Горячей кровью пьяный, сытый,
Лишь утром он оставит дом,
И будет страшен труп забытый,
Как пес, раздавленный быком.

И, миновав поля и нивы,
Вернется к берегу он вновь,
Чтоб смыли верные приливы
С него запекшуюся кровь.

В этом стихотворении Гумилев воспроизводит старинные бретонские легенды. Бретонцы верят, что огромные каменные валуны по ночам сходят со своих мест и… танцуют, а потом возвращаются на родные холмы. У Гумилева камень вызван из морских глубин волей друидов – жрецов-поэтов древних кельтских племен. В стихотворении камень тоже покидает сначала море, а потом и родные берега, чтобы отомстить своему обидчику.
Считается, что огромный каменный валун может сойти с места и отомстить тому, кто непочтительно о нем отзовется или толкнет его. В Арморике издавна полагали, что в камнях заключена могущественная энергия солнца, поклонялись валунам и верили в их таинственную силу. Эта вера сохранилась в Бретани и сейчас… Местные жители почтительно прикасаются к валунам, чтобы получить хоть частичку солнечной энергии, часами сидят у их подножия.
Жители города Фужер в Верхней Бретани считают, что под огромными камнями спрятаны сокровища. Как гласит легенда, каждый год, в ночь под Рождество, к одному из менгиров прилетает дрозд и приподнимает его, так что становятся видны спрятанные под камнем луидоры. Но горе тому, кто захочет забрать себе хоть одну ничтожную монетку! Менгир рассердится и раздавит несчастного своей тяжестью…
А вот еще одна история о фужерских менгирах. В Рождественскую ночь, когда в церквях идет торжественная служба, один развеселый менгир, которому явно надоело стоять на месте, покидает родной холм и отправляется на водопой. Потом он, конечно, возвращается, но горе тому, кто попадется на его пути. Менгир несется с огромной скоростью, не разбирая дороги… «Так что, дамы и господа, – предупреждают приезжих жители Фужера, – если увидите, как по дороге несется огромный камень, сверните-ка лучше в сторону…»
С фужерскими менгирами связаны не только страшные истории, но и красивые и торжественные обряды. Так, влюбленные в ночь новолуния приходят к аллее огромных камней. Юноша должен обойти камни справа, а девушка – слева. Сделав полный круг, они встречаются и обнимают друг друга. При этом влюбленные должны пересчитать камни. Если оба насчитывают одно и то же количество камней – их брак будет счастливым. Если число камней не сойдется на единицу или двойку – отношения двоих будут в целом гармоничными, хотя и не безоблачными. А если число камней совершенно не совпадет – значит, влюбленные друг другу не пара. А что? Если не сумели сойтись в таком простом вопросе, как количество камней, значит, не найдут общий язык и в более сложных вещах! С камнями не шутят!
Как считают ученые, ритуальные каменные сооружения – дольмены и менгиры – возникли в Арморике еще в докельтскую эпоху. Золотой век армориканской мегалитической «индустрии» приходится на 4500–2500 гг. до Р.Х., первое же появление на этой земле кельтских племен приходится на 430–450 гг. до Р.Х. Впрочем, согласно легендам, друиды знали о таинственном предназначении мегалитов и умели использовать их магическую силу.
Легендарное прошлое Арморики, которую средневековый поэт Кретьен де Труа называл королевством Артура, привлекло в начале ХХ в. в Бретань многих поэтов, литераторов и художников – как французских, так и русских. Бретань буквально очаровала поэтов Константина Бальмонта и Валерия Брюсова, художников Александра Бенуа и Елизавету Кругликову.
Неистовство бретонских ветров не позволяло художникам, работавшим на пленэре, пользоваться мольбертами, поэтому они привязывали подрамники толстыми веревками прямо к менгирам! Или к другим камням, торчавшим из земли и по форме напоминавшим каменные клыки. Волшебные камни понятное дело, делились с художниками силами и вдохновением!
Константин Бальмонт посвятил Бретани стихотворение, полное восхищения магическим прошлым этого таинственного края:

В таинственной, как лунный свет, Бретани,
В узорной и упрямой старине,
Упорствующей в этом скудном дне,
И только в давних днях берущей дани

Обычаев, уборов и преданий,
Есть до сих пор друиды, в тишине,
От солнца отделенной, там – на дне,
В Атлантике, в загадке, в океане.

В те ночи, как колдует здесь луна,
С Утеса Чаек видно глубь залива.
В воде – дубравы, храмы, глыбы срыва.

Проходят привиденья, духи сна.
Вся древность словно в зеркале видна,
Пока ее не смоет мощь прилива.

Вслед за поэтами-символистами и художниками из «Мира искусства» в Бретань приехал Александр Блок. Накануне отъезда из Кемпера Блок приобрел целый ряд книг о Бретани, преимущественно фольклорного характера. Среди этих книг был и знаменитый труд виконта де ла Вильмаркэ «Барзаз Брейз» – собрание бретонских народных песен в оригинальном тексте и с прозаическим французским переводом собирателя.
Вильмаркэ в предисловии к своему сборнику упоминал о друидических корнях бретонского фольклора и связи артуровских легенд и песен с друидическими традициями. Виконт считал, что только в Арморике (Бретани) могли сохраниться барды, владевшие друидическими традициями. Александр Блок, как и многие его современники, смотрел на бретонскую культуру сквозь «магический кристалл» кельтской языческой старины и легенд артуровского цикла.
Слово «дольмен» обозначает – «каменный стол» (daol – стол, men – камень), а менгир – «длинный камень» (men – камень; hir – длинный). Закругленные камни называют «кромлехами» («кromm» – закругленный; «lec'h» – место). О строителях ритуальных каменных сооружений известно мало. Историки утверждают, правда, что эти таинственные строители пришли в Арморику с берегов Средиземноморья.
Бретанью Арморику назвали бритты, которые приплыли сюда из Британии в начале Средних веков. Ирландские и бриттские монахи принесли в Арморику христианство. «Бретань – страна бардов, страна древних святых» – гласит гимн страны.
В переводе на русский язык, выполненном Игорем Косичем, бретонский гимн звучит так:

Страна моих предков, родная Бретань!
Твой берег скалистый в удел тебе дан;
Страна, чьи герои добыли в бою
И честь, и свободу твою.

Рефрен
Бретань, мой дом, наша страна,
Что море в веках хранит как стена,
Бретань, будь вовеки вольна!

Здесь бардам раздолье, рай древних святых.
Мелодий и звуков исполнена ты;
И горное эхо, плеск волн и ручьи
Звучат в моём сердце они.

Рефрен
Бретонцы любовью к отчизне сильны,
Они – патриоты родимой страны.
Им чуждо унынье, неведом им страх.
Бретань у них всех на устах!

Рефрен
Пускай твою землю топтали враги,
Твой дивный и древний язык не погиб;
Им будем всем сердцем опять и опять
Тебя, о Бретань, воспевать!

Этот гимн был написан бретонским поэтом и националистом Франсуа Жаффрену в 1897 г. на мелодию гимна Уэльса. Валлийцы и бретонцы до сих пор ощущают свое многовековое родство.
Практически каждый современный бретонец знает, кто такие Семь святых и почему их почитают в церквях. Семь святых – это проповедники, которые приплыли из Британии для того, чтобы принести на полуостров свет христианства. Они прибыли из монастырей Уэльса, Англии и Ирландии. И поныне приходской священник (ректор) – непререкаемый авторитет в любом бретонском городке или деревне.
Бретонцы называют семерых святых «отцами родины». Первый из них – Брие (St. Brieuc). Он родился в середине V в., в уэльском графстве Кардиган. Отец святого Брие был ирландцем, мать – британкой. Родителей будущего святого посетило видение, после которого они отдали ребенка на воспитание св. Герману Оксерскому. Брие стал священником и евангелизировал родное графство, под его руководством строили церкви и монастыри, самым главным из которых был Ланда Магна (современный приход Лландифриог). Когда в Уэльс вторглись пикты и саксы, св. Брие вынужден был покинуть родной край и прибыл в Арморику, где и основал монастырь Сен-Брие, ставший духовным центром полуострова. Умер святой Брие в начале VI в.
Святой Корентин родился в Бретани, недалеко от современного городка Локмариа. Сначала он был приходским священником, а потом удалился в лес Невет, дабы предаваться молитвам в одиночестве. В те времена в Невете любил поохотиться король Градлон, тот самый, который, согласно легенде, правил в бретонском Китеже – ушедшем на дно морское городе Ис. Градлон предложил святому Корентину землю для постройки монастыря. Так и образовалось поселение, из которого возник славный город Кемпер. Святой Корентин стал первым епископом Кемпера. Происходили все эти великие события в конце V – начале VI в.
«Был город Ис богат, силен, и правил в нем король Градлон…» – так поется в старинной бретонской балладе. Но немногие знают, что Ис – это бретонский град Китеж, исчезнувший под водами Атлантики. Моряки до сих пор рассказывают, что из-под воды слышен звон колоколов или звуки вечерней мессы – это в подводных соборах Иса идет торжественная служба. Согласно легенде, Ис располагался неподалеку от современного Кемпера.
Был этот город богат, силен и славен. Но жители Иса возгордились и забыли о Боге. Напрасно святой Гвеноле грозил горожанам, что Ис постигнет участь Содома и Гоморры – они лишь смеялись в ответ. Что могло угрожать Ису? Разве что вода морская… Но шлюзы надежно охраняли город от приливов, а иных несчастий ждать было неоткуда.
Праведников в этом новом Содоме оставалось только двое – святой Гвеноле и король Градлон. А дочь Градлона по имени Дахут слыла особой гордой и своевольной и, как гласит легенда, водила дружбу с нечистой силой. Владыка мрака явился ей в образе прекрасного юноши и попросил у красавицы в обмен на свою любовь ключи от шлюзов. Ночью Дахут прокралась в спальню отца и украла у него ключи.
Той же ночью открылись шлюзы, и в город хлынула вода. Король ничем не смог помочь своим подданным. Он посадил дочь на коня и помчался прочь от настигавшего их моря. Рядом скакал святой Гвеноле. Вода подходила все ближе и ближе.
– Не спасешься ты, пока не погибнет в пучине Дьявол, – сказал тогда королю святой Гвеноле.
– О каком дьяволе ты говоришь? – изумился Градлон. – Ведь здесь только ты, я и моя дочь.
– Дьявол сидит на твоем коне позади тебя! Пока не погибнет твоя дочь, не остановится море.
Огромная волна настигла Градлона и Дахут. Принцесса погибла в морской пучине, а Градлон и Гвеноле спаслись. Согласно легенде, Градлон основал у слияния двух рек новый город – Кемпер. И поныне в Кемпере можно увидеть статую короля Градлона.
Король сидит на могучем коне, но дочери уже нет за его спиной. Наверное, поэтому он так печален… Бретонцы говорят, что Дахут превратилась в русалку. Она до сих пор очаровывает моряков своей красотой и губит их в морской пучине. Чары ее велики, но Божественное Провидение – сильнее. Бретань охраняют силой молитвы семеро святых!
Святой Мало, в честь которого назван город моряков Сен-Мало, родился в Уэльсе, в валлийском княжестве Гвент, воспитывался в монастыре Ланкарван, а потом, вместе с тридцатью монахами, отправился в Арморику. В Бретани этот миссионер удостоился сана епископа.
Святой Поль Аурелиен происходил из благородной валлийской семьи, воспитывался в одном из монастырей Уэльса, а в 512 г. вместе с учениками приплыл в Арморику. В Бретани он основал епископство Леона. Король франков Гильдеберт благоволил к святому Полю и тот организовал в Галлии немало христианских общин. Святого Поля считают своим покровителем такие бретонские города, как Сен-Поль-де-Леон, Ламполь и Плуарзель.
Еще один святой – Самсон – родился в Уэльсе, в Гламоргане, воспитывался в монастыре, а в 548 г. прибыл в Арморику. Он основал в Бретани епископство Дола, где и умер в середине VI в.
Святой Тугдуаль увидел свет в современном Девоншире, в знатной бриттской семье. В сопровождении шестидесяти двух монахов он высадился в Арморике, где и основал аббатство Лан Пабу. В 550 г. Тугдуаль велел заложить монастырь в Трегере и стал его первым епископом.
Святой Патерн родился в Арморике, где основал немало церквей и монастырей и учредил Ваннское епископство. Впрочем, впоследствии ваннские священники и монахи немало интриговали против святого Патерна, так что он вынужден был искать убежища в землях франков. Умер этот святой на рубеже V и IV в.
Могилы «отцов Бретани» расположены в семи епархиях полуострова: в Ванне (св. Патерн), Кемпере (св. Корентин), Сен-Поль-де-Леоне (св. Поль Аурелиен), Трегере (св. Тугдаль), Дол-де-Бретани (св. Самсон), Брие (св. Брие) и Сен-Мало (св. Мало). Каждый верующий бретонец должен в течение своей жизни почтить память семи святителей Бретани, совершив паломничество. Это паломничество на полуострове называют «Тро Брейз».
Современные бретонцы тоже считают своим долгом отправиться в паломничество – кто на велосипеде, кто на машине или автобусе, а кто и пешком. При этом жители полуострова охотно вспоминают благочестивую Анну Бретонскую, которая посетила могилы отцов края в 1505 г. За благословением на паломничество приходят к приходскому священнику – ректору. И в путь, к святым могилам, с верой в душе, а часто и с паломническим посохом в руках!
Атеистов в современной Бретани мало. Жители полуострова исполнены самой горячей веры и уважения к традициям. Память предков для них священна. В трудные минуты своей жизни бретонцы просят помощи у семи великих святых. И священная семерка отвечает на их искренние призывы…

Нормандия – яблочный сидр против парижского божоле

Моя любовь к Нормандии началась с яблочного сидра, который мы с подругой впервые попробовали в парижской гостинице. Собственно говоря, сначала я намеревалась, как обычно, купить божоле или бордо, но на бутылке с яблочным сидром была такая красивая этикетка, что захотелось поэкспериментировать. Сначала мы подумали, что сидр – это обычная «шипучка», от которой не захмелеешь, но потом, после одного только бокала, почувствовали, что до смерти хочется петь или даже танцевать, а гостиничный номер слишком мал для того, чтобы тут же пуститься в пляс. Второй бокал сидра привел нас в состояние полной эйфории, а после третьего мы бы явно увидели «небо в алмазах», если бы не остановились и не спрятали бутылку в шкаф.
Как гласит легенда, яблочный сидр изобрел Шарлемань – Карл Великий. Однажды он сел на мешок перезревших яблок и раздавил их. Из этой яблочной мякоти рыцари Шарлеманя и сделали сидр.
Сидр – это шампанизированный напиток, который получают из забродившего яблочного сока без добавления дрожжей. Причем обычные яблоки, которые употребляются в пищу, для сидра не подходят. Для этого выращивают специальные сорта яблок. У сидра золотистый или зеленоватый цвет и яблочный запах. Этот напиток, как и вино, бывает сухим и сладким. Сидр – визитная карточка Нормандии, региона на Атлантическом побережье Северной Франции, соседствующего с Иль-де-Франсом. В Германии сидр тоже популярен, его называют «апфельвейном», то есть яблочным вином, и даже устраивают фестивали в его честь.
Нормандия – это атлантические курорты, Довиль и Анфлер, песочные пляжи, устрицы и огромные креветки «с усищами», старинный город Руан, на площади которого англичане и бургундцы сожгли героиню Франции Жанну д'Арк, яблочный сидр и средневековые замки, построенные «северными людьми» – норманнами. «Северные люди» приплыли на атлантическое побережье Франции из Скандинавии. Сначала они подчиняли себе города и села, собирали богатую дань, а потом решили остаться на зеленых лугах завоеванного края. О суровых северных воинах, неистовых завоевателях, пассионариях, великий русский поэт Николай Гумилев в стихотворении «На Северном море» писал так:

О да, мы из расы
Завоевателей древних,
Взносивших над Северным морем
Широкий крашеный парус
И прыгавших с длинных стругов
На плоский берег нормандский —
В пределы старинных княжеств
Пожары вносить и смерть.
Уже не одно столетье
Вот так мы бродим по миру,
Мы бродим и трубим в трубы,
Мы бродим и бьем в барабаны:
– Не нужны ли крепкие руки,
Не нужно ли твердое сердце,
И красная кровь не нужна ли
Республике или королю? —
О да, мы из расы
Завоевателей древних,
Которым вечно скитаться,
Срываться с высоких башен,
Тонуть в седых океанах
И буйной кровью своею
Поить ненасытных пьяниц —
Железо, сталь и свинец.
Но все-таки песни слагают
Поэты на разных наречьях,
И западных, и восточных,
Но все-таки молят монахи
В Мадриде и на Афоне,
Как свечи горя перед Богом,
Но все-таки женщины грезят —
О нас, и только о нас.

Норманнами средневековые европейцы называли данов (датчан), норвежцев и свеев (шведов). Сыновья знатных норманнов набирали военные дружины из свободных людей – бондов – и организовывали грабительские морские экспедиции в страны Центральной и Южной Европы. Вожди этих дружин назывались конунгами («морскими королями»). Норманны использовали различные военные суда, например, кнер – одномачтовый парусник из дуба с шестнадцатью парами весел.
«Северным людям» удалось завоевать низовья Сены и полуостров Котантен, который стали называть Нормандией. Вчерашние пираты укрепились в Северной Франции, офранцузились и утратили свой язык. В 1066 г. офранцуженным норманнам во главе с Вильгельмом Завоевателем, которого эти бывшие морские разбойники нелицеприятно величали Бастардом, удалось завоевать Англию. Английская королевская династия Плантагенетов (Плантажене), к которой относился знаменитый Ричард Львиное Сердце, норманнского происхождения. К норманнам восходит и шотландская королевская династия Стюартов.
Столицу Нормандии Руан называют городом ста башен, ста колоколов и ста музеев. Все, кто приезжают в город впервые, идут на улицу Часовой башни. Гигантский циферблат на этой башне символизирует вольно идущее время, льющееся тихо и сладко, как воды реки или спокойного озера.
На главной площади Руана была сожжена национальная героиня Франции Жанна д, Арк, выданная и проданная бургундцами врагам своей родины – англичанам. В память чистой и благородной души Жанны на площади Старого рынка возвели церковь. Место, где взметнулся к небу страшный костер, выложено камнями. Когда стоишь на этом месте, представляешь себе тоненькую девичью фигурку в рубахе не по росту, из последних сил сжимающую в руках крест… А к этим полудетским, молитвенно сложенным рукам уже подбирается пламя…
Но самой главной достопримечательностью Нормандии является даже не Руан, а средневековое аббатство св. Михаила (Сен-Мишель), расположенное на одноименном острове. Этот остров отделен от нормандского берега дюнами и океаном. С материком остров соединяет двухкилометровая дамба. Странная и горделивая это картина, когда из тумана перед тобой выплывает островок с линией средневековых укреплений и башен, со шпилями старинных соборов. И нет на этом островке ни одного современного здания – только величественные, суровые, порой ажурные, как кружево, порой мощные, как скалы, средневековые каменные дома!
Виктор Гюго называл остров Сен-Мишель пирамидой в океане. Остров действительно похож на пирамиду, самой высокой точкой которой является собор св. Михаила Архистратига. К этой точке, как к некой высшей цели, сходятся все линии острова – укрепления, церкви, дома.
Конусообразная скала, названная впоследствии островом Сен-Мишель, была святилищем еще в кельтские времена. Друиды – жрецы-поэты древних кельтских племен – совершали на скале свои обряды. В кельтские времена скала называлась Mont Tombe – Гора-могила – и считалась священной.
На Горе-могиле находили приют многие отшельники-христиане. И вот однажды епископу Оберту Авраншскому явился во сне Архангел Михаил, который повелел возвести на «Горе-могиле» капеллу для паломников.
Епископ не сразу поверил своему сну. Тогда, как гласит легенда, к нему снова явился Архистратиг Михаил и напомнил о своем повелении. Чтобы вразумить упрямого епископа, Архистратиг ткнул в него пальцем. Паломникам, которые приходят поклониться мощам епископа, показывают вмятину на его черепе. Согласно легенде, именно этого места на теле епископа коснулась длань Архангела.
После второго явления Архистратига Михаила Оберт решил исполнить его повеление. Он нашел на острове грот и приказал монахам строить базилику в честь св. Михаила. Вскоре после этого произошло большое наводнение, которое отделило гранитную скалу от материка.
В середине Х века монахи из Сен-Вандрия основали на острове бенедиктинскую церковь Нотр-Дам. Очень скоро остров Св. Михаила стал местом паломничества. В XI столетии на острове была построена романская церковь с монастырем. Сейчас о бенедиктинской церкви Нотр-Дам напоминает только подземная крипта «Notre-Dame-Sous-Terre».
Аббат Робер де Ториньи превратил Мон-Сен-Мишель в научную лабораторию. В те времена священный остров пытались захватить то англичане, то французы, но никому так и не удалось это сделать. Архангел Михаил простер над островом свою грозную и охраняющую длань…
После второго явления Архистратига Михаила Оберт решил исполнить его повеление. Он нашел на острове грот и приказал монахам строить базилику в честь св. Михаила. Вскоре после этого произошло большое наводнение, которое отделило гранитную скалу от материка.
В середине Х века монахи из Сен-Вандрия основали на острове бенедиктинскую церковь Нотр-Дам. Очень скоро остров Св. Михаила стал местом паломничества. В XI столетии на острове была построена романская церковь с монастырем. Сейчас о бенедиктинской церкви Нотр-Дам напоминает только подземная крипта «Notre-Dame-Sous-Terre».
Аббат Робер де Ториньи превратил Мон-Сен-Мишель в научную лабораторию. В те времена священный остров пытались захватить то англичане, то французы, но никому так и не удалось это сделать. Архангел Михаил простер над островом свою грозную и охраняющую длань…
Робер де Ториньи был выдающимся человеком – ученым, летописцем, собирателем книг. Многие годы, начиная с 1139-го, аббат редактировал и дополнял «Деяния герцогов Нормандских» – знаменитую хронику Вильгельма Жюмьежского и Ордерика Виталия. Аббат посвятил свою жизнь истории Нормандии, именно ему принадлежит раздел «Деяний герцогов Нормандии», охватывающий события с 1100 по 1186 г. Аббат описывал жизнь «норманнской» династии английских королей, в частности, начало правления Генриха II.
В XIII в. французский король Филипп II, присоединивший Нормандию к королевскому домену, велел перестроить в готическом стиле северное крыло романского монастыря на Мон-Сен-Мишель. По приказу Филиппа были построены рыцарский зал, трапезная и крестный ход с двухсот двадцатью двумя изящными колоннами.
Во время Столетней войны церковные постройки обнесли мощными крепостными стенами. За этими стенами монахи 30 лет выдерживали осаду. Остров Архистратига Михаила не покорился завоевателям-англичанам, но, увы, не смог противостоять безбожникам-якобинцам. В 1792 г. революционные войска вынудили последних монахов уйти с острова и превратили Мон-Сен-Мишель в тюрьму, которую в народе называли «провинциальная Бастилия». До 1863 г. остров использовался как тюрьма, и его иронически называли Mont Libre – Гора Свободы!
За этот «тюремный период» Мон-Сен-Мишелю был нанесен серьезный урон. В конце XIX в. архитектурный ансамбль острова пришлось реставрировать. Уже в ХХ в. скульптор Фремье создал позолоченную статую Архангела Михаила, поднимающего над головой грозный, но справедливый меч.
Сейчас остров Святого Михаила – любимое место паломничества христиан Европы. Гости острова прогуливаются по лесенкам, ведущим к морю, присутствуют на службах в древнем аббатстве. Чудо-остров дарит паломникам покой, мир и душевные силы. Поэтому они охотно возвращаются сюда снова… Ведь мы так нуждаемся в молитвенной тишине!
Цвет Парижа – от черного до терракотового, или Кто они – «афрофранцузы»?
«Афрофранцузами» принято называть выходцев из Туниса, Алжира или Марокко, оказавшихся во Франции вследствие «политики открытых дверей», провозглашенной в 1950-е гг., после того как Франция потеряла контроль над средиземноморской Африкой. 1 ноября 1954 г. в Алжире, принадлежавшем в то время Франции, разразилась гражданская война. В отчаянной борьбе без правил сошлись не только французы-колонизаторы и коренное арабское население, но и алжирцы-франкофилы с алжирцами-националистами. Ожесточенный военный конфликт, сопровождавшийся такими «классическими» кровавыми атрибутами партизанской войны, как засады и внезапные нападения, взятие заложников, бомбардировка населенных пунктов и террористические акты в многолюдных городах, продолжался семь с половиной лет.
По официальным данным, за годы войны было убито около 28 500 военнослужащих Французской армии и Иностранного легиона, жандармов и полицейских, от 4 до 6 тысяч гражданских европейцев, а также, по различным данным, от 30 до 90 тысяч местных союзников французов. Потери алжирцев – и сторонников независимости, и просто оказавшихся «не в то время не в том месте» мирных людей, составили, опять же по противоречивым источникам, от четверти до полумиллиона человек.
Все началось с того, как в ноябре 1954 г. в алжирском городе Бон вооруженные люди хладнокровно расстреляли школьный автобус с французскими детьми. Это страшное злодеяние было делом рук алжирских боевиков-националистов. Потом произошла еще одна трагедия: на шахте Аль-Алия возле городка Филипвиль, ныне Скикда, боевики вырезали всех европейцев. Только нескольким семьям, которые заняли круговую оборону в центре поселка, удалось продержаться до подхода французских войск. Захваченных в плен боевиков регулярные войска расстреливали без суда. Алжир захлестнула волна жестокости, причем – взаимной.
Позиция общественного мнения Франции в отношении Алжира разделилась: одни требовали прекратить войну, другие понимали, что нельзя предать миллион соотечественников-колонистов, оставшихся в Алжире. Президент де Голль сначала безапелляционно заявил: «Алжир – французский!», а потом признал, что время упущено и сделать ничего нельзя, и приказал вывести войска на родину. Алжир был потерян для Франции. Многие радикально настроенные французские офицеры, прошедшие через горнило колониальной войны, а также активисты крайне правых организаций, так называемые «ультра», сочли позицию главы государства «национальной изменой». Они ответили на уход Франции из ее средиземноморской колонии подготовкой покушений на де Голля и даже открытым мятежом. Проявив присущую ему твердость в сочетании с хитрыми популистскими маневрами, генерал де Голль энергично подавил оппозицию своей алжирской политике.
Однако оставалась проблема французских колонистов в Алжире, и Франция решила принять соотечественников. После 1962 г., когда война закончилась, практически все французское население Алжира, насчитывавшее в 1954 г. более миллиона человек, отправилось во Францию. Вместе с ними в страну, в поисках лучшей жизни, хлынули алжирцы, тунисцы и марокканцы.
Афрофранцузы арабского происхождения горды и заносчивы, любой мало-мальски настороженный взгляд может их обидеть и разозлить, поэтому вести себя с ними нужно спокойно, вежливо, но вместе с тем – твердо. Я вняла совету негритянки (ах, пардон, афрофранцуженки) и попросила своих студентов не глазеть на арабов. До Шантильи мы доехали спокойно.
Негры вполне лояльны Франции и французскому образу жизни, они легко адаптируются к европейским реалиям. Как правило, они все – католики, ходят на мессу и хорошо говорят по-французски. Гордость французских негров – Александр Дюма-отец, который был на четверть африканцем. Многие выходцы из «черной» Африки искренне любят Францию и готовы принять французские правила игры.
Арабы – совсем другое дело. Они живут диаспорой, французские правила игры принимают неохотно и не меняют мусульманство на католичество. Если вы будете смотреть на них угрюмо и со страхом, то получите в ответ такую же настороженность и неприязнь.
Самым знаменитым французом африканского происхождения был Александр Дюма-отец. На любом портрете великого писателя можно увидеть характерные негритянские губы и буйную шевелюру. Дед создателя «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо», маркиз Дави де ля Пайетри, отправился попытать счастья и сколотить состояние на Гаити, в Сан-Доминго. Маркиз купил плантации в западной части острова, недалеко от мыса Роз. Горничной у него в доме была красавица мулатка Мария-Сессета. Ее называли «домашняя Мари» – Marie du Mas.
Прекрасная мулатка родила маркизу сына, ставшего республиканским генералом и одним из друзей, а затем и противников Наполеона Бонапарта. Отважного генерала звали Александр Дюма, как и его сына-романиста, и внука – автора «Дамы с камелиями».
Маркиз Дави де ля Пайетри, полковник и генеральный комиссар артиллерии, потомок древнего нормандского дворянского рода, душой и телом принадлежал старой королевской Франции. Он был аристократом из аристократов – со всеми достоинствами и недостатками своей касты. Он сделал Марию-Сессету экономкой, но и не подумал на ней жениться.
«Домашняя Мари» родила маркизу четырех детей, но увидеть их взрослыми ей так и не довелось. Мари умерла молодой. Согласно традиции, которая существовала среди французских дворян, увлекавшихся рабынями, дочерей, рожденных от этой связи, оставляли на островах заботиться о плантациях (как правило, в качестве экономок или горничных), а сыновей забирали во Францию. Маркиз поступил именно так: он увез своего старшего сына, Тома-Александра, на землю предков.
Маркиз разрешил своему первенцу жить в парижском доме де ля Пайетри. В Париже, в возрасте семидесяти девяти лет, экстравагантный дворянин женился на собственной экономке Франсуазе Рету, а его старший сын под именем Александра Дюма поступил простым солдатом в драгунский полк королевы Марии-Антуанетты, где и прослужил до 1789 г. Пойти в армию простым солдатом Тома-Александра вынудила крайняя скупость отца, который охотно показывался в аристократических салонах с красавцем сыном, но и не думал снабжать его деньгами! Об офицерском звании незаконнорожденному сыну аристократа и мулатки в условиях «старого режима» не приходилось и думать! Нетрудно понять, что Тома-Александр затаил обиду на «Ancien Regime»…
После Великой французской революции сын гаитянской рабыни сделал блистательную карьеру. 16 февраля 1792 г. он был капралом, а 10 октября того же года – уже полковником. Тома-Александр сблизился с Наполеоном Бонапартом и после этого был произведен сначала в бригадные, а затем и в дивизионные генералы. Тома-Александр был силен, как Портос, и один стоил целого эскадрона. Благородные манеры Атоса, унаследованные от маркизов де ля Пайетри, сочетались в нем с огромной физической силой. О подвигах генерала Дюма рассказывали легенды: во время Итальянской кампании, с отрядом в несколько человек, Тома-Александр захватил гору Мон-Сени, где засели австрийцы. Впоследствии его знаменитый сын-романист изобразил взятие Мон-Сени под видом эпизода с завтраком мушкетеров в бастионе Сен-Жерве, во время Ла-Рошельской кампании.
Согласно легенде, солдаты генерала Дюма вскарабкались по отвесному утесу, а потом остановились перед укреплениями противника, не зная, как их преодолеть. Тогда генерал схватил одного из своих солдат за штаны и бросил бедолагу через палисад прямо в ряды австрийцев. А потом и второго, и третьего, и четвертого, и пятого…
Наполеон узнал об этом подвиге генерала Дюма и назначил его командующим кавалерией. Корсиканец и мулат стали близкими друзьями, но ненадолго – вскоре безмерное властолюбие и самолюбие корсиканца начало раздражать сына гаитянской рабыни. Генерал Дюма готов был сражаться против тиранов, но не во славу нового тирана, которым на его глазах становился корсиканский «гений войны». Наполеону донесли о фрондерских настроениях его былого друга, и Бонапарт затаил обиду.
Тома-Александр отправился с Наполеоном в Египетский поход, но довольно резко выразил свое недовольство этой бессмысленной авантюрой. Дюма попросил Бонапарта командировать его обратно, во Францию, корсиканец согласился, но по возвращении на родину строптивый мулат попал в плен к австрийцам!
Генерал оказался в страшной тюрьме, подобной описанному его знаменитым сыном замку Иф, а Бонапарт ничего не сделал для того, чтобы выкупить своего «Портоса». К тому времени Тома-Александр был женат на очаровательной и добродетельной девушке, Марии-Луизе Лабурэ, дочери хозяина гостиницы из городка Вилле-Котре в Иль-де-Франсе.
В апреле 1801 г. Наполеон наконец-то вспомнил о своем генерале и обменял его на попавшего в плен австрийского военачальника Мака. Из тюрьмы силач-«Портос» вышел почти что калекой: изувеченным, полупарализованным, с язвой желудка. Ни о какой службе в армии больше не могло быть и речи! Генерал вышел в отставку и вернулся к жене, в Вилле-Котре. Жена родила ему сына, названного, согласно семейной традиции, Александром… Потом родилась дочь, Александрина-Эме.
Семья генерала жила в бедности. Марии-Луизе и Тома-Александру помогали родители жены, хозяева небольшой гостиницы. Наполеон вознаградил своего былого друга только тем, что велел написать его имя на южной стене Триумфальной арки! Слава, по мнению императора, стоила гораздо больше, чем деньги, тогда как вдова генерала, еле сводившая концы с концами, была уверена в обратном.
История генерала Дюма свидетельствует о том, как относились к своим рабам и рабыням лучшие из французских дворян. О том, как над черными жителями Гаити издевались худшие представители касты, вспоминать довольно неприятно! Поэтому современные французы почти не употребляют слово «негр». Они говорят – «афрофранцузы», подчеркивая тем самым, что больше нет рабов и господ, а потомки рабов стали полноправными французскими гражданами. Современная французская культура построена на политкорректности, выстраданной во время многочисленных революций и войн.
В прошлом Франция была великой колониальной державой. Французы распространили свое влияние на средиземноморскую Африку – Тунис, Алжир и Марокко. Французский триколор развевался и над на Гаити, и в Сан-Доминго, и в Индокитае, и в Северной Америке. Франция, начавшая в массовом порядке осваивать заморские территории на полвека раньше, чем ее основная соперница – «владычица морей» Британия, изначально имела неплохие перспективы стать лидером по колониальным захватам… Однако внутренние коллизии и непрекращающиеся войны, постоянно приковывавшие внимание французских властителей к Старому Свету, а также впечатляющие достижения британского льва на океанских просторах уже к середине XVIII в. отбросили Францию на второе место.
Впрочем, его она удерживала прочно, причем не без типичного галльского изящества и изысканного чудачества. Британская модель колониализма, прагматичная и бюрократизированная, основанная на всепобеждающем стремлении к сверхприбылям и незыблемой уверенности в превосходстве «старого доброго» британского образа жизни и англосаксонской морали, была скучна и чужда французам. Французы умели не только нести в свои заморские владения технические достижения европейской цивилизации, но и с жадным любопытством впитывали яркую и самобытную культуру покоренных стран и народов.
Особенно падкими оказались колонизаторы до изощренных гедонических наслаждений, которыми щедро поделилась с ними многовековая традиция ориентального «кайфа». Пышные дамские наряды a-la turk, роскошное восточное оружие с клинками из смертоносной дамасской стали, расслабленное послеобеденное курение кальяна, сладкое наркотическое забытье от опиума или гашиша, и даже пресловутый халат Оноре де Бальзака – все эти атрибуты были заимствованы у народов Арабского Востока, Индокитая, Карибского бассейна для того, чтобы стать фетишами изменчивой парижской моды! Достаточно вспомнить хотя бы блистательного графа Монте-Кристо из одноименного романа Александра Дюма, эпатировавшего светское общество поведением «восточного набоба»…
Впрочем, для многих тысяч французских колониальных служащих или переселенцев все эти вещи были обыденными и удобными атрибутами их новой жизни. В отличие от чопорных и холодноватых британцев, умевших создать себе и в Калькутте, и в Капской колонии копию «старой доброй Англии», французы-колонизаторы легче адаптировались в местной среде, принимали ее «правила игры» и лояльнее обращались с местным населением. Несколько поколений французов, родившихся и выросших в колониях, были детьми этого парадоксального симбиоза культур завоевателей и порабощенных. Сами того не осознавая, они принадлежали душой и телом не только Франции, но и своей географической родине и ее людям. Такова, например, героиня замечательной актрисы Катрин Денев в широко известном романтическом и жестоком фильме «Индокитай», которая сочетает в себе самоотверженную чувственность француженки и буддистский фатализм Вьетнама.
Целая серия занимательных «колониальных» дневников и заметок, оставленных французскими путешественниками – от художника Эжена Фромантена до летчика и литератора Антуана де Сент-Экзюпери, исполнена искренним восхищением природными красотами заморских стран, уважением к традициям и нравам их жителей, проникнута искренним желанием понять и познать эти страны. В них не найдешь высокомерия европейца-победителя и бескомпромиссного резонерства британца до мозга костей Редьярда Киплинга… С одной только оговоркой: французский колониализм, как и любой другой, в конечном итого зиждился на попрании естественных прав и эксплуатации покоренных Францией «туземных» народов. Однако даже здесь французские колонизаторы стремились не жестко подавлять, а ловко использовать в своих интересах силы и энергию гордых и пылких арабов, воинственных сенегальских племен, выносливых и мудрых «аннамитов» – вьетнамцев и камбоджийцев.
В пантеоне самых храбрых солдат Франции с XIX в. почетное место занимают ее колониальные войска. Набранные преимущественно из уроженцев Северной и Западной Африки, а также Индокитая, обученные французскими командирами, они составляли значительную долю в вооруженных силах Франции и бесстрашно дрались за нее во Франко-прусской, Первой и Второй мировых войнах, не считая многочисленных военных конфликтов в колониях. Смуглолицые кавалеристы-«спаги», прирожденные воины-всадники из Алжира, Туниса и Марокко, бесподобные на своих арабских скакунах, в развивающихся красочных одеяниях бедуинов пустыни, которые они только в траншеях Первой мировой с трудом согласились сменить на униформу цвета «хаки»…
Бородатые алжирские стрелки в широченных шароварах и красиво расшитых позументами куртках, неудержимые в штыковых атаках… Чернокожие сенегальские пехотинцы в алых фесках с вечными беззаботными белозубыми улыбками, не унывавшие даже под градом неприятельских снарядов… Скромные и трудолюбивые труженики-аннамиты, из которых выходили неутомимые кочегары на боевых кораблях и первоклассные саперы… Они были не только любимцами падкой на все необычное французской публики, но нередко давали ей пример бескорыстной и горячей любви к Франции, своей «метрополии», или, быть может, все-таки родине? Ведь в час позора и падения Франции под натиском гитлеровских захватчиков в июне 1940 г. именно чернокожий офицер одной из североафриканских пехотных дивизий с совершенно французской фамилией Делони произнес слова настоящего солдата и патриота: «Приказа сдать Париж без боя для меня не существует».
Ныне от обширных колониальных владений Франции остались только заморские департаменты – Гвиана, Гваделупа, Мартиника и особая территория sui generis (остров Новая Каледония). Союз франкоязычных стран – Франкофония – тоже наследие колониальных времен. На языке Мольера и Расина говорят жители Алжира, Туниса, Марокко и канадского региона Квебек, который в XVIII столетии был французской колонией. Так что не верьте, если вам скажут, что самые распространенные языки в Канаде – это английский и русский. Напротив, там чаще всего говорят по-французски и по-украински.
Французская колониальная империя родилась в эпоху Великих географических открытий. Именно тогда французы вступили в борьбу с испанцами и португальцами за открытые в Старом и Новом Свете территории. В 1535 г. Жак Картье изучил устье реки Святого Лаврентия, чем положил начало колонии Новая Франция, занимавшей центральную часть Североамериканского континента. Однако в XVII и XVIII столетии французов сильно потеснили англичане, ставшие в XIX веке самой могущественной колониальной державой мира. Французы проиграли англичанам «колониальную войну», и в итоге Северную Америку стали контролировать британцы.
Современный Париж, густо населенный не только этническими французами, но и жителями бывших колоний, представляет собой яркую иллюстрацию распада колониальной империи. Франция приняла тех представителей колонизированных народов, которые предпочли жить в стране бывших колонизаторов. Поэтому в Париже есть марокканские, алжирские и тунисские районы.
Парижские мусульмане приходят в мечеть на площади Пюи-де-л, Эрмит – настоящий шедевр арабской архитектуры, построенный в исламско-мавританском стиле. Сине-золотые мозаики, великолепный сад с фонтанами, роскошный ковер в молитвенном зале, журчание воды, пенье птиц… Здесь царит удивительный, не нарушаемый мирскими делами покой. Мечеть была построена, чтобы почтить память солдат-мусульман, погибших в Первую мировую войну. Место для мечети Парижская мэрия отвела еще в 1920 г.
Еще одним парижским центром мусульманской духовной и культурной жизни является Институт арабского мира на улице Фоссе-Сен-Бернар (станция метро «Жюссье» – Jussieu), созданный в 1980 г. по инициативе Франции и 20 арабских государств. Каждый год с октября по март в Институте открыта обширная экспозиция.
В музее Института арабского мира около шестисот экспонатов: барельефы, статуи, миниатюры, украшения, ткани, керамика, ковры… Есть даже прекрасное собрание астролябий, свидетельствующее о том, что европейцы позаимствовали многие знания и открытия в области астрономии у арабов.
Институт арабского мира – это огромное здание из стекла и алюминия, спроектированное группой архитекторов, в числе которых был Жак Нувель. Самая запоминающаяся часть архитектурного ансамбля института – это Башня Книг, напоминающая минарет мечети в Самарре (Ирак). На площадке перед входом в институт располагается базар «Большая Медина», где можно купить затейливые лампы в стиле «Тысячи и одной ночи», кальяны и причудливо расписанные глиняные кувшины.
Контроль над Средиземноморской (преимущественно – арабской) Африкой Франция потеряла уже после Второй мировой войны, но и до сих пор многие жители Туниса и Марокко пекут круассаны, которые у них, как правило, подгорают, и мечтают жить в Марселе. Впрочем, другая половина тунисцев и марокканцев гордится своей недавно обретенной независимостью и подчеркнуто отказывается от французской сдобы, предпочитая круассанам крохотные ливанские пирожные. Эти пирожные, впрочем, очень вкусны (сама лакомилась!) и выходят у тунисцев гораздо лучше, чем круассаны.
Во времена расцвета колониальной империи Франция владела Сирией, Ливаном, частью Индии, провинцией Гуанчжоу в Китае, Вьетнамом, Лаосом и Камбоджей (французский Индокитай). В Северной и Южной Америке французскими были: Канада (сначала вся, а потом только провинция Квебек), Трехречье, Монреаль, территория Великих Озер (Pays d'en Haut), Аркадия (Нью-Брасуик, Новая Шотландия и остров Св. Иоанна – он же – остров принца Эдуарда), Гудзонов залив, Ньюфаундленд, Луизиана, Иллинойс, Сен-Пьер и Микелон, Гаити, Мартиника, Гваделупа и французская Гвиана.
В Африке французы владели Алжиром, Тунисом, Марокко, Мавританией, Сенегалом, Мали, Гвинеей, Берегом Слоновой Кости (Кот-д, Ивуар), Нигером, Буркина Фасо, Бенином (бывшей Дагомеей), Того, Конго, Центральноафриканской республикой, Чадом, Камеруном, Джибути, островом Мадагаскар, Коморскими островами и Реюньоном. В Океании французы распространили свое влияние на Новую Каледонию, Французскую Полинезию, Уоллис, Футтуну и Новые Гебриды. Гвиана, Гваделупа, Мартиника (родина Жозефины де Богарне, она же – мадам Бонапарт), впрочем, так и остались французскими…
Итак, Франция владела если не половиной, то четвертью мира, и в один прекрасный день эту четверть потеряла. Зато жители этой четверти мира многое приобрели: кто национальную независимость, а кто и возможность остаться в bonne и douce France. Сейчас большая часть этих добровольных переселенцев проживает в Париже и Марселе. А памятник внуку гаитянской рабыни и французского маркиза, великому писателю Александру Дюма-отцу, стоит в центре Парижа, в двух шагах от факультета славистики Сорбонны и бульвара Мальзерб. C,est la vie… Такова жизнь…
Особенно сильно французское влияние до сих пор ощущается в Тунисе. Вторым языком этой средиземноморской страны считается французский, первым – арабский. Самая европейская часть столицы этой страны – тоже Туниса, была построена французами. В конце XIX в. французские архитекторы проложили в Тунисе широкие бульвары, на манер парижских, построили немало административных зданий и белоснежных вилл. Сейчас Тунис – излюбленное место отдыха французов среднего и высокого достатка. Здесь расположена вилла семьи Миттеранов и немало других шикарных летних резиденций.
Но влияние никогда не бывает односторонним: в Париже еще при президенте Миттеране появились тунисские, алжирские и марокканские кварталы и районы. Выходцы из средиземноморской Африки густо заселили Монмартр и кварталы неподалеку от станций метро «Аббесс» и «Пляс Пигаль». Арабским считается парижский район Барбе-Рошешуар (Barb;s-Rochechouart), названный в честь революционера и политика Армана Барбеса и аббатисы Мари-Мадлен де Рошешуар, наставницы аббатства в Фонтевро. Эта аббатиса была родной сестрой фаворитки «короля-солнце», Людовика XIV, красавицы Атенаис де Монтеспан. О горделивой Атенаис ходили дурные слухи, ее сестра была образцом благочестия! Имена обеих сестер вошли в историю: одной – как символа фривольных придворных нравов, другой – как воплощения добродетели… Пути Господни неисповедимы!
Арман Барбес (1809–1870) родился в Гваделупе – французской колонии и, как многие выходцы из колоний с белой или темной кожей, занялся революцией. Он активно боролся с правительством короля Луи-Филиппа, принадлежавшего к Орлеанской династии, а попутно резко критиковал тиранию и крепостничество в далекой России, делами в которой этот человек разностороннего и пытливого ума живо интересовался.
Вместе с Августом Бланки Барбес участвовал в восстании 12 мая 1839 г. и был приговорен к смертной казни. От преждевременной гибели Барбеса спас Виктор Гюго, книгами которого зачитывался король Луи-Филипп. Однако Барбес провел в тюрьме девять лет, после чего опять организовал восстание и опять попал в тюрьму. При императоре Наполеоне III неукротимый революционер несколько смирился и добровольно уехал в эмиграцию – в Голландию.
Станция метро «Барбе-Рошешуар» известна еще и тем, что на ней в начале Второй мировой войны была проведена одна из первых силовых акций левого крыла французского Сопротивления. На этой станции отважный молодой коммунист Пьер Жорж, участник гражданской войны в Испании, впоследствии вошедший в историю Сопротивления как «полковник Фабьен», на глазах у множества людей застрелил высокопоставленного немецкого офицера. Этим выстрелом Фабьен желал показать парижанам, что даже под защитой гарнизона, агентуры гестапо, коллаборационистской жандармерии и полиции гитлеровцы не могут чувствовать себя в безопасности в оккупированной столице Франции.
В районе Барбе расположен самый большой в Париже арабский рынок (по-нашему – восточный базар), где можно за бесценок купить товары самого разного плана и не самого лучшего качества. Есть здесь и группа недорогих магазинов «Тати». Впрочем, неподалеку от станции метро «Барбе-Рошешуар» расположены и вполне приличные, даже элегантные, бутики. Например, мой любимый шляпный магазин «Жюли», где можно купить изящные головные уборы и полупрозрачные, нежных тонов, шарфики.
Барбе – это особый мир: дешевый (часто – недорогой, но никогда не шикарный), преимущественно – мусульманский и редко – католический, иногда – опасный, но чаще – ленивый. Здесь живут люди, тоскующие по родине, но не желающие возвращаться домой: в Париже и удобнее, и проще. Жители Барбе слушают «Аль-Джазиру» и курят кальян. Им не знакомо искусство тайм-менеджмента. Время для них – это морской песок, который медленно утекает сквозь пальцы… Время уходит, а Барбе остается – таким же ленивым и непрестижным, но в то же время по-своему интересным и ярким. Западное и восточное отношение к времени никогда не совпадут, и, наверное, не стоит к этому стремиться! Пусть одни торопятся, а другие – созерцают. Посмотрим, кому лучше удастся прожить отмеренное время. Больше его не станет ни у тех, ни у других…

Кафе и рестораны – здесь рождается общественное мнение

Еще до того как я впервые побывала во Франции, меня всегда удивляли истории о том, сколько времени французы проводят в кафе. И завтракают, и обедают, и ужинают, и проводят деловые встречи, и, раскрыв на столике ноутбук и положив рядом с чашечкой кофе мобильный телефон, смотрят последние новости в Интернете, и отвечают на письма, и беседуют об искусстве и литературе, и сочиняют стихи… Причем все это доступно людям невысокого достатка – французы завтракают в кафе так же обычно и без помпы, как мы жарим на кухне яичницу и варим кофе. В Париже кафе соревнуются за право считаться самым лучшим утренним или самым посещаемым вечерним.
В кафе и ресторанах рождается общественное мнение: здесь спорят о политике и последних принятых законах, активно обсуждают президента Саркози и его очередную супругу-итальянку, пишут книги и проводят литературные диспуты. Знаменитые писатели Жан-Поль Сартр и его супруга Симона де Бовуар, автор нашумевшей книги «Другой пол», ставшей манифестом феминизма, вообще работали в парижском кафе «Флора» («де Флор») в Сен-Жермен-де-Пре. Здесь они писали книги, принимали друзей и спорили обо всем на свете за чашечкой крепкого кофе.
Сен-Жерменское предместье Парижа с XVIII столетия считалось одновременно аристократическим и литературным. Названное в честь Святого Германа (Жермена), епископа Парижского и советника короля Хильдеберта I, оно объединяло людей с голубой кровью и острым языком. Здесь находились литературные салоны мадам дю Деффан, мадемуазель де Леспинас, мадам де Сталь… Поэт Альфред де Мюссе, возлюбленный Жорж Санд, провел в Сен-Жерменском предместье лучшие дни своей юности. Сейчас в Сен-Жермен-де-Пре, на улице Себастьяна Боттена, находится Мекка и Медина всех парижских литераторов – издательский дом «Галлимар».
Кафе «Флора» открылось в 1887 г. и стало любимым заведением богемы. Здесь регулярно бывал поэт Гийом Аполлинер, сюда частенько заходили Пабло Пикассо и его вечный соперник Амедео Модильяни. Писатель Борис Виан играл для посетителей кафе на саксофоне. В 1920-е гг. «Флора» стала любимым пристанищем русской богемы, эмигрировавшей во Францию после Октябрьской революции и Гражданской войны. Сюда часто приходила Марина Цветаева. Иногда одна, а иногда вместе с толстеньким мальчиком с вязаной шапочкой или беретиком на голове. Мальчика звали Мур – Георгий Эфрон. Это был обожаемый сын Марины.
В 1960-е гг. «Флору» облюбовали киноактеры, режиссеры и модельеры: Брижит Бардо, Поль Бельмондо, Роман Полански, Джейн Фонда, Ив Монтан, Симона Синьоре, Ив Сен-Лоран, Карл Лагерфельд, Ги Лярош. Сейчас во «Флоре» посиживают и американские кинозвезды, а любопытные туристы не сводят с них глаз. «Флора» – относительно молодое кафе, если сравнить его с «Прокопом», открывшим свои двери в 1686 г., когда сицилиец Франческо Прокопио решил порадовать парижан шедеврами высокой кухни своей родины! Кстати, через сто лет после открытия «Le Procope» в Париже насчитывалось тысяча сто кафе, в 1825 г. – три тысячи, в 1869-м – четыре. Между двумя мировыми войнами число кафе перевалило за семь тысяч!
Когда смотришь на вывеску парижского кафе «Прокоп» на улице Ансьен Комеди и видишь надпись «Fond; en 1686» («Основано в 1686 году»), начинаешь понимать, что такое традиция, освященная веками, передающаяся из поколения в поколение. Сохранилось ли у нас хоть одно кафе, основанное в XVII в.? Едва ли. Мы любим все новое и новенькое, такое, чтобы по последнему слову моды, чтобы блестело и сияло стеклом и сталью, но как-то забываем о том, что новизна – еще не гарантия качества. А французы любят все старое, надежное, выдержавшее проверку временем, но при этом не забывают о новом. Только во Франции я поняла разницу между «старым», «новым», «новейшим» и «древним». У нас разница между словами «старый» и «древний» осознается слабо, а вот французы ощущают ее очень остро.
Итак, сицилиец Франческо Прокопио открыл в Париже, в 1686 г., кафе и для удобства назвал его своим именем, укоротив до более понятного французскому слуху «Прокоп». Это кафе, пропитанное ароматами самых разных сортов кофе, было в XVII и XVIII столетиях философским клубом. Вольнодумец Вольтер выпивал здесь по 40 чашечек крепкого кофе в день, обдумывая своим произведения. Революционеры Дантон, Марат и Робеспьер пили аперитив и мечтали о ниспровержении «старого режима». Марат и Робеспьер подумывали также о терроре, а сибарит Дантон – об увеличении своего состояния за счет имущества аристократов. Бомарше перед премьерой «Женитьбы Фигаро» пил и кофе, и аперитив, и вино, и, понятное дело, очень волновался. Сейчас в «Прокоп» приходит вечно юная Катрин Денев, которая живет неподалеку, на площади Сен-Сюльпис. Мадам Денев заказывает кофе и меланхолично помешивает ложечкой в крохотной чашечке. А рядом, за столиками, хищно улыбаются журналисты, готовые вцепиться мертвой хваткой в прекрасную Катрин!
На площади Сен-Жермен-де-Пре расположены еще два знаменитых кафе «Дё Маго» (Deux Magots) и «Липп» («Lipp»). Название «Дё Маго» переводится как «Два мандарина» (или – «У двух китайцев»). Своим названием кафе обязано статуям двух китайских мандаринов, установленным друг напротив друга. Эти мандарины, впрочем, больше похожи на мартышек. Кафе и поныне имеет репутацию литературного. Здесь бывали Поль Верлен, Артюр Рембо, Андре Жид, Пабло Пикассо, Симона де Бовуар, Эрнест Хемингуэй…
Здание кафе «Липп», открывшегося в 1880 г., считается памятником архитектуры. Фасад из полированного красного дерева и керамический декор внутри были созданы Леоном Фаргом. Это заведение соперничало с «Дё Маго», «Флорой» и знаменитыми ресторанами «Ротонда» («La Rotonde») и «Куполь» («La Coupole») на бульваре Монпарнас за право считаться самым литературным кафе Парижа.

«В “Ротонде”, где Модильяни хлещет абсент, не так весело, как у нас в “Собаке”!» – любили говорить в начале ХХ в. богемные завсегдатаи петербургского артистического кабаре «Бродячая собака». Но и в «Ротонде» было очень весело: здесь юная Коко Шанель пела свои фривольные песенки, а Амедео Модильяни писал портреты знаменитых посетителей кафе. «Ротонду» любили не только представители богемы, но и революционеры. Особенно хорошо здесь чувствовали себя Ленин с Троцким. Жаль только, что ароматный парижский кофе не отвлекал их от мыслей о мировой революции, превратившейся впоследствии в кровавый и жуткий хаос! Но судьба отомстила Троцкому: в той же «Ротонде», в глубине зала, любил сидеть мексиканский художник Сикейрос, который впоследствии будет причастен к убийству «Лёвушки». Так неумолимая логика разрушения сводила вместе убийц и жертв, только и те, и другие менялись местами и были одновременно и убийцами, и жертвами!
Сейчас «Ротонда» по-прежнему существует, но часть ее площади занимает кинотеатр. Однако здесь, как и прежде, можно съесть тарелку лукового супа, антрекот или морепродукты. А кофе в «Ротонде» такой же ароматный, как в начале двадцатого века!
В «утренних» кафе Парижа вам подадут настоящий французский завтрак – свежеиспеченную, благоухающую сдобу, великолепно сваренный кофе, сухарики (крутоны), омлет, варенье, салаты… В 8.00 на Монмартре открывается знаменитое кафе «Paris s,еveille» («Париж пробуждается»), где посетителей ждут нежнейшие круассаны, хлеб с оливками, орехами и изюмом… На горячее здесь предлагают шоколад или кофе. Заодно можно погадать на кофейной гуще, что парижане и проделывают каждый день, рискуя опоздать на работу. Эти утренние раздумья над крошечной чашечкой напоминают медитацию: непостижимо, как они умудряются так долго вкушать столь малую порцию. Удивление проходит, когда со временем осознаешь, что для французов главное в кофе, да и в любом напитке, – аромат, а не вкус. Бойкие официанты никогда не торопят «задумчивых» посетителей, поскольку уверены: еда – это наслаждение, а оно не бывает сиюминутным. Особенно, если знать толк и в том, и в другом.
Ни свет ни заря распахивают двери и французские булочные. Ведь без свежайшего багета с нормандским маслом или прованским вареньем невозможно представить завтрак настоящих парижан. А потому и спешат они с утра пораньше на улицу Шерш-Миди в одну из лучших булочных Poilane. Даже француженки часто и охотно едят сдобу, умудряясь при этом сохранять талию. Все дело в величине порции: если часами смаковать миниатюрную тарталетку или булочку с маслинами, не очень-то растолстеешь.
Если французские друзья пригласили вас в кафе, платят, как правило, они. Логика здесь проста: сами по себе вы в кафе не собирались, верно? А раз мы изменили ваши планы, то должны заплатить.
Самое лучшее утреннее кафе Парижа… Огромные зеркала в золоченых рамах, миниатюрные столики, мягкие кресла… Рядом со входом, под стеклом, выложены такие пирожные, что дух захватывает. Что же заказать? Я заказываю омлет, кофе и круассаны. Моя подруга Светлана Пушкарёва – яйца всмятку, кофе и пирожные. Ей приносят сложное сооружение из сухариков, напоминающее башню. Башенка затейливая, спору нет, но где же заказанные яйца всмятку? Оказывается, они под сухариками – сначала нужно съесть башню, а потом добраться до яиц. Фантазии поварам этого кафе действительно не занимать! Башня из сухариков поразила мое воображение.
В мягком кресле, с чашечкой благоухающего кофе в руках, я вспоминаю анекдот, рассказанный мне как-то французскими коллегами-учеными в шикарном ресторане «Ватель» в Лионе.
«Встречаются как-то русский, француз и американец. Видят картину – “Адам и Ева, изгнанные из рая”. Американец говорит: “Адам и Ева были американцами. Почему? Да потому, что они в тяжелой ситуации, из рая их выгнали, но вид у них – бодрый, и, стало быть, ситуация под контролем”.
Француз отвечает: “Нет, они французы. Посмотрите, они оба навеселе: явно успели выпить доброго старого вина. И едва одеты – у Адама из всей одежды только фиговый листок. Значит, недавно занимались любовью”.
“Нет, – грустно говорит русский. – Они из Советского Союза. Почему? Да потому, что у них ничего нет, а они думают, что они – в раю”».
Дорогие соотечественники! Не обвиняйте меня в отсутствии патриотизма. Я во многом не согласна с этим анекдотом. У нас есть бескрайние просторы и неисчерпаемые природные богатства, богатейшая в мире культура и бесценные произведения искусства, созданные поколениями славных предков, и продолжать перечислять духовные и материальные достояния России можно бесконечно. Но сложно не отдать должное французам, которые умеют обихаживать каждый метр своей земли и из всего извлекают прибыль. Ну как бы вы подали яйца всмятку? Ну, на тарелочке с голубой каемочкой… Ну, в хрустальных рюмочках… С листочками салата на тарелке – в лучшем случае. А тут – башня из сухариков! И клиент – очарован, и кафе держит марку!
Все-таки испортил нас советский общепит: отвыкли мы от квалифицированного (изящного, как бы сказали французы) обслуживания и виртуозно приготовленных блюд. Мы уже не падаем в обмороки в европейских и американских супермаркетах, но до последней минуты бегаем по ним, чтобы купить подарки домой. В итоге в аэропорту у нас всегда – перевес, а подарков все равно не хватает… И, оформляя багаж в каком-нибудь европейском аэропорту, мы грустно говорим друг другу, что всю Францию (или Испанию, Италию, Черногорию…) с собой не увезешь.
Конечно, и у нас в Москве полно шикарных магазинов, но цены в них, увы, зашкаливают. И, зная, что во Франции можно купить прекрасное вино за 3–4 евро (даже за 2 и 1,5 евро!), совершенно не хочется покупать его в Москве за 500–600 рублей! Поэтому мы набиваем чемоданы до отказа и с грустью говорим себе, что Париж – дешевый городок, а Москва по праву носит почетный титул самого дорогого города мира! И очень странно, что в этом самом дорогом городе мира еще живут учителя и инженеры!
Утренние кафе – не единственная кулинарная достопримечательность Франции. Бывают еще специальные обеденные бары, где подают суп с фрикадельками, фрикадельки и тефтели без супа (всего 30–40 сортов!), салаты и десерт. Лучшие фрикадельки и тефтели во Франции можно попробовать в ресторанах «Giraudet». Еще в 1880 г. некий Жозеф Moин приготовил вкуснейшие фрикадельки, соединив в «счастливом браке» – «простоту пшеничной или манной крупы с благородством яиц, свежего масла и мяса».
В 1910-м Анри Жироде овладел искусством приготовления самых разнообразных фрикаделек и тефтелек – на основании мяса птицы, раков, креветок и даже трюфелей. С тех пор искусство приготовления фрикаделек передается в доме Жироде из поколения в поколение. Служащие и туристы приходят пообедать к «Жироде», чтобы отведать великолепный суп с фрикадельками, а на закуску – тонкий десерт, какой-нибудь необыкновенный фруктовый мусс. Продаются в «Giraudet» и фрикадельки и тефтели-полуфабрикаты, которые можно приготовить дома, а заодно и тончайшие соусы к ним!
С наступлением полудня пустеют парижские офисы: приходит время обеда, и в течение двух часов даже думать о работе – дурной тон. Наших патриотично настроенных сограждан в Париже ждет разочарование. Вместо жирного бульона с куском мяса французы предпочитают легкие овощные супы – с сыром, сухариками и разнообразными приправами. Популярен и марсельский рыбный суп буйабес (bouillabaisse), который в столице умеют готовить не хуже, чем в Марселе.
Одно из лучших сырных ассорти, заказываемых обычно в качестве послеобеденного десерта, подают в самом старом ресторане Парижа «Le Grand Vеfour», расположенном на улице Божоле в галерее Пале-Рояль. Стены этого заведения помнят многих великих сынов Франции. Например, Виктор Гюго обожал здешний суп-пюре из зеленой фасоли, до сих пор предлагаемый в меню. Те же, кто без щей и каши не может прожить дня, пусть отправляются в 17-й округ Парижа, где в многочисленных заведениях питания нетрудно отыскать пресловутые щи, кашу, пельмени и даже пирожки с мясом. В 17-м округе очень много русских!
Но если следовать традиции французской, то с 12 до 14 часов самое время для улиток в соусе из петрушки на тончайшем золотистом слоеном тесте или для ската в лимонном соусе. Подлинно французский обед невозможен и без ломтиков байоннской ветчины.
Ужинают французы поздно – в восемь или девять часов вечера, часто при свечах и непременно с красным вином. В особых случаях, чтобы подчеркнуть торжественность момента, на стол подают «черные бриллианты», знаменитые трюфели из Перигора. В парижский «Дом трюфелей» они поступают с ноября по март. О цене на эти грибы лучше не думать – чтобы не испортить аппетит. Один килограмм стоит от 400 до 1000 евро в зависимости от урожая. Тем не менее трюфелемания охватила не только самих французов, но и туристов, которые захаживают на площадь Мадлен в Париже, чтобы если уж не купить, то хотя бы полюбоваться «капризными принцами из Перигора».
Особой привлекательностью эти «принцы», правда, не отличаются. Гриб черного или красно-бурого цвета, с крупными бородавками, красивым не назовешь. Мякоть у него красноватая, с белыми прожилками. Лучшими считают трюфели размером с большое яблоко. Они составляют всего 1 % от общего сбора и относятся к категории super extra. Самые маленькие плоды – с вишню (а таких 90 %) – годятся лишь для приготовления соусов и подлив. Надо отметить, что черный трюфель одинаково хорош как с телятиной на обед, так и с шоколадом на ужин.
Длится ужин немыслимо долго. Пока не будут исчерпаны остроты, не догорят свечи и не наступит ночь – время романтики. А без нее и Париж-то представить невозможно!
Пообедав у «Giraudet», вы можете поужинать, скажем, у «Вателя». Но такой ужин обойдется дорого. Рестораны «Ватель» – символ французского шика и утонченной кухни. Они названы в честь дворецкого и повара принца Конде, знаменитого Франсуа Вателя, который превзошел всех во Франции своей эпохи в искусстве кулинарии и оформления праздников. Ватель служил принцу Конде – великому полководцу и активному участнику Фронды, восстания против кардинала Мазарини, Анны Австрийской и юного короля Людовика XIV. Когда Людовик вырос, он пощипал перышки самым активным фрондерам, среди которых был и принц Конде. Принц всячески пытался вернуть милость короля и с этой целью пригласил его величество в свой замок Шантильи, расположенный неподалеку от Парижа.
На Франсуа Вателя была возложена высокая задача – устроить королю такой шикарный праздник, чтобы тот забыл обо всем и взыскал своими милостями принца Конде. Сначала Ватель оставался на высоте и так поразил вкус и воображение короля, что тот пригласил его к себе в Версаль в качестве управляющего. Но на последний день поставщики не успели привезти в Шантильи рыбу, и король лишился «рыбного дня». Ватель не смог снести такого позора и заколол себя шпагой… С тех самых пор имя «Ватель» считается во Франции символом не только высокой кухни, но и самоотверженности и достоинства повара.
На ужине у «Вателя» я побывала благодаря Лионскому университету, точнее – Центру славянских исследований при университете, устроившему коллоквиум «Время в поэтике акмеизма» и пригласившему участников коллоквиума на заключительный банкет. У меня до сих пор хранится меню этого ужина, напоминающее музыкальное произведение.
Итак, что было увертюрой? Аmuse-Bouche (т. е. «Услада рта»), т. е. разнообразные закуски, в том числе и бланманже. Первое действие включало в себя «Enroul; de saumon fum; en bavarois de choux fleurs aux oeufs de lump et caviar rose ou Terrine de foies de volaille aux noisettes. Сonfiture doignons et condiments», то есть «ломтики лосося, свернутые в трубочки и обжаренные по-баварски, с капустой брокколи и с яйцами пинатора и розовой икрой» или «Паштет из печени птицы с орешками. Луковый соус и приправы».
Второе действие было еще разнообразнее и насыщеннее: «Escalop de thon rouge ; la milanaise, tagliatelles fraiches, coulis de tomates ou «Fondant de veau, cr;me de citronelle, mousseline de potiron ; la canellе, champignon farci». «Эскалоп красного тунца по-милански, сделанные вручную спагетти, томатная подливка» или «Размягченная телятина в лимонном соусе. Тыквенный мусс с тефтельками. Фаршированные шампиньоны».
Кульминацией этого кулинарного действа была знаменитая французская сырная тарелка (le plateau de fromages). На выбор предлагался творог в специальной подливке.
После такого изобилия, сопровождавшегося самыми разными винами, как холодными, так и подогретыми, я впала в полную эйфорию и на еду уже смотреть не могла. И тут официант, одетый в синий форменный костюм от «Вателя», торжественно провозгласил: «А теперь, дамы и господа, тележка десертов!» Милая, ослепительно улыбавшаяся девушка вкатила в зал тележку, на которой были симметрично разложены фарфоровые блюда с пирожными, пирогами и фруктовыми муссами. Все это выглядело восхитительно вкусно, но я уже истратила все силы на телятину, фаршированные шампиньоны и сыры. Я так жалобно посмотрела на тележку десертов, что сидевший рядом со мной лионский профессор, глубокоуважаемый мсье Жан-Клод Ланн, превратно истолковал мой взгляд и придвинул ко мне тарелку с пирожными. «Ешьте, пожалуйста, ешьте!» – сказал он.
Ах, как мне было жаль этих пирожных! Я впервые ощутила, что есть место на свете, где мне дадут за рифму (пардон, за научный доклад!) целый ужин, а съесть этот самый ужин до конца просто не хватило сил! Пришлось проводить тележку жалобным взглядом и тяжело вздохнуть… Как мне не хватало этих пирожных потом, в отеле, когда ко мне вернулся аппетит!
За столом у нас с лионскими коллегами-славистами возник занятный разговор. «Почему в русской литературе так мало едят?» – спросила преподавательница лионской Ecole Normale, исследовательница русской и французской литературы Гаяне Армаганян.
Мы с коллегами стали отчаянно вспоминать, какой едой баловали себя герои русской классической литературы. Любовь Геннадьевна Кихней вспомнила про щи, которые хлебал Раскольников. Уважаемый профессор Лекманов заметил, что тело Чехова везли из Крыма в Москву в одном вагоне с устрицами. Я упомянула про ахматовские «устрицы во льду», которые «свежо и остро» пахли морем, и печеные лангусты, политые соком рейнских полей, о которых так вдохновенно повествовал Николай Гумилев в стихотворении «Сентиментальное путешествие». Профессор Любовь Геннадьевна Кихней заметила также, что много и смачно едят герои Гоголя. «Но Гоголь – украинец!» – хором сказали французские коллеги во главе с ученым-филологом Натальей Гамаловой, и нам пришлось с ними согласиться. Потом мы вспомнили и про гастрономические прихоти баловня судьбы Евгения Онегина…
Бесспорно, герои французской литературы едят больше, лучше и вдохновеннее, чем их русские собратья. А после протухших щей, которые хлебал несчастный Раскольников, ему оставалось только пойти и убить старушку-процентщицу! Вряд ли бы он отправился на это постыдное дело после пирожных «Мадлен», воспетых Марселем Прустом, и бланманже! Французское обостренное внимание к еде сродни преданной сыновней любви к земле, к ее дарам и плодам. Русские на земле обустроены плохо – всё рвутся куда-то, в иные миры, поэтому и к земным дарам и плодам относятся снисходительно, почти с презрением. Не нравится нам быть сытыми, что ли?!
К слову, Франция – единственная страна в мире, где повар может быть награжден самыми высокими правительственными наградами, включая орден Почетного легиона. А что? Изобрести новый рецепт изысканного соуса порой не менее сложно, чем провести дипломатические переговоры! Высокая кухня – это искусство, прекрасная музыка, каждая нота в которой имеет свое значение и философский смысл.
Сыновняя преданность французов своей земле отнюдь не исключает духовности и любви к Богу. Просто французы умеют совмещать земное и небесное. Они более уравновешены, чем мы, и часто не понимают русских противоречий. «Это русские моменты», – говорят французы в том случае, когда не могут нас понять. Я же считаю, что в любви к пирожным «Мадлен» нет ничего постыдного.
Русское и украинское отношение к еде действительно не совпадает. Украинцы, как и французы, не стесняются любить еду, как и вообще – «дары земные». Русские же в глубине души считают, что «не стоит делать из еды культа». Французы почитают «высокую кухню» и кулинарное искусство и не стыдятся этого. Кулинарное искусство – это проявление мастерства, а мастерство во Франции, как и в целом в Европе, считают одним из высших человеческих достижений. Как и любовь, доблесть и веру…
В завершение хочется сказать несколько слов о воспетых Марселем Прустом пирожных «Мадлен». Я так восхищалась их вдохновенным описанием в цикле романов «В поисках утраченного времени», что в Париже первым делом спросила в одной из попавшихся мне кондитерских, как выглядят пресловутые пирожные. Мне принесли нечто вроде кексов, но мягких, нежных, тающих во рту. Я узнала, что эти пирожные называются «магдалинками» (или «мадленками») в честь святой Марии Магдалины.
Марсель Пруст описывал свою встречу с «магдалинками» так: «В то самое мгновение, когда глоток чаю с крошками пирожного коснулся моего неба, я вздрогнул, пораженный необыкновенностью происходящего во мне. Сладостное ощущение широкой волной разлилось по мне /… / как это делает любовь, наполняя меня некоей драгоценной сущностью: или, вернее, сущность эта была не во мне, она была мною. Я перестал чувствовать себя посредственным, случайным, смертным. Откуда могла прийти ко мне эта могучая радость?» Пирожные «Мадлен» у Пруста – это символ женского мира, они связаны с образами матери и тетки героя-рассказчика, в них – ощущение Вечной Женственности, заботливой, нежной и оберегающей.
Мне рассказали, что магдалинки в Средние века пекли в форме сердца, и они символизировали полное любви к Богу сердце верующего. Так что любовь Марселя Пруста к магдалинкам («мадлен») покоилась на глубоком христианском фундаменте.
На ужине в ресторане «Ватель» мне довелось попробовать не сладкие, как обычно бывает, а соленые «мадлен» с начинкой из овощей и трав. Это было необыкновенно, божественно вкусно! Соленые «мадлен» вкушают (именно вкушают, а не едят!) с подогретым вином. Если у Марселя Пруста из чашки чая со сладкими «Мадлен» выплыл его родной городок Камбре, соборы, колокольни, дома с остроконечными шпилями, то я, вкушая соленые «магдалинки», увидела Черное море. Такое, каким я его обожала в детстве, – тихое, утреннее, серебристо-лазурное.
Волны подбегали к моим ногам, словно хотели познакомиться, и я радовалась этому знакомству. Я поняла, что «мадленки» – это пирожные воспоминаний. Они вызывают в душе человека самые приятные, самые сладкие воспоминания его жизни. И тогда, подобно Марселю Прусту, он закрывает глаза и чувствует, что любовь наполняет его новой, драгоценной, сущностью. Так пища земная становится небесной. Так в душе человека и в мире вокруг него устанавливается равновесие. И все благодаря маленьким, хрупким пирожным «Мадлен»… А главное – благодаря любви, воображению и вере.

Университеты Франции – государство в государстве

Когда в детстве я впервые услышала слово «Сорбонна», то представила себе длинные, сумрачные коридоры огромного средневекового здания, готические шпили и особый, еле уловимый запах пожелтевшей бумаги старинных книг. «О, пожелтевшие листы / В стенах старинных библиотек, / Когда раздумья так чисты, / А пыль пьянее, чем наркотик…» И вот мы, с группой преподавателей и студентов, стояли перед средневековыми воротами факультета славистики Сорбонны на улице Виктора Кузена, недалеко от бульвара Мальзерб. За этими воротами был целый мир – автономный, своеобразный, настоящее государство в государстве. Я вспомнила, что в Средние века городские власти не имели право появляться на территории Сорбонны без согласия университетского руководства. У здешних студентов была собственная власть и собственные законы.
С тех пор мало что изменилось. По-прежнему и студенты, и преподаватели выходят бастовать на улицы, если правительство принимает законы, с которыми они не согласны, и по-прежнему ректора выбирают «всем миром», в самом университете, а не приглашают извне. Университеты Франции и поныне представляют собой мощную силу, горнило общественного мнения, интеллектуальную трибуну, с которой доносятся лозунги и призывы.
Сначала, впрочем, мы увидели памятник Александру Дюма-отцу. Великий писатель восседал в кресле, а у его ног уютно расположились герои и читателя неповторимого выдумщика – гасконец Д,Артаньян с лихо закрученными усами, юноши и девушки, склоненные над романами Дюма. Совсем рядом, рукой подать, находился живописный парк Монсо с его романтическими аллеями и прудами. Университет Париж-4 располагался за огромными средневековыми воротами и напоминал, как и другие корпуса Сорбонны, государство в государстве.
Университетом в Средние века называли корпорацию – Universitas Magisterorum et Scholarum – нечто вроде цеха или гильдии студентов и преподавателей, проживавших в одном городе. Университет делился на факультеты, нации и колледжи. Студенты того или иного факультета объединялись в «нации»: Французскую, Нормандскую, Пикардийскую и Английскую. Во главе каждой из наций стоял префект, а во главе всего факультета – ректор, избираемый префектами. Сначала ректора сменялись каждые шесть недель, но постепенно срок ректорства был увеличен до нескольких лет.
Основателем университета был известный французский богослов и священник Робер де Сорбон, родившийся в маленьком городке Сорбон в Арденнах. Мсье Робер происходил из бедной семьи, но в детстве проявил большие способности к наукам и отправился учиться – сначала в Реймс, потом – в Париж. Проповеди Робера де Сорбона привлекли внимание сначала его светлости графа д'Артуа, а потом и короля Франции Людовика IX, вошедшего в историю под именем Святой.
В 1251 г. Робер стал каноником в Камбре, а затем, в 1258 г., каноником и духовником короля в Париже. В 1257 г. отец Робер основал Сорбоннский дом (Maison de Sorbonne) – колледж в Париже, в котором двадцать неимущих студентов обучались богословию. Деньги на это богоугодное заведение давал король Людовик. Колледж получил благословение папы. Постепенно вокруг Сорбоннского дома сложился университет. Робер де Сорбон стал канцлером университета, учил и проповедовал в нем до самой смерти.
Небесной покровительницей Сорбонны считается святая Женевьева, гробница которой находится в парижской церкви Сен-Этьен-дю-Мон (XVI в.), расположенной в районе Пантеона, на холме Св. Женевьевы, недалеко от университета. Некогда на месте церкви Сен-Этьен-дю-Мон, в пределах монастыря, основанного св. Женевьевой, находилась келья покровительницы Парижа. Церковь Сен-Этьен-дю-Мон считается приходским храмом Латинского квартала – приюта буйных и свободолюбивых студентов.
В приделе церкви Сен-Этьен-дю-Мон (святого Этьена на Горе – французский вариант написания имени св. Стефана), посвященном святой Женевьеве, многочисленные паломники, пришедшие поклониться гробнице покровительницы Парижа, видят ее статую: в синем плаще, украшенном звездами. Синий цвет имел огромное значение для средневековых готических соборов – он доминировал на витражах. Так создавался эффект синего свечения – сияния духовности.
В католической иконографии покровительница Парижа изображалась, как правило, на фоне воды – реки или водной глади, что было связано с географическими особенностями французской столицы, состоящей из островов на реке Сене. Эти острова соединены мостами, что придает городу целостный облик, но связь города с водой, водной стихией запечатлена и в парижской символике. Одним из главных символов города является корабль. Соответственно, Женевьева – «корабельная» святая, покровительница странствующих и путешествующих. Святая Женевьева любила путешествовать и часто совершала паломничества.
Во время осады Парижа гуннами во главе с Аттилой Женевьева предотвратила разорение и гибель города силой молитвы. Гунны ушли от парижских стен, а жители города возблагодарили Господа за свое спасение, произошедшее по воле Господней и молитвами Дамы Женевьевы. На холме святой Женевьевы, там, где сейчас находится Пантеон, был расположен основанный этой святой монастырь, на территории которого похоронены первый король Франции Хлодвиг и его жена Клотильда (V–VI вв.).
Хлодвиг был язычником-франком, изгнавшим римлян из Галлии, но принял крещение и крестил своих сыновей, а затем и подданных. Духовной наставницей Хлодвига, как и его жены – бургундки Клотильды, – была Женевьева Парижская. Хлодвиг, как и Аттила, осаждал Париж, но когда взял город, отнесся к его жителям милостиво. Именно Хлодвиг считается создателем Франкского (Французского) королевства. Во время пятилетней осады города франками святая Женевьева помогла привезти в осажденную столицу продовольствие – по воде. Благодаря последнему событию Женевьеву часто изображали на фоне водной глади.
Имя святой Женевьевы тесно связано с водой, водной стихией. «Женевьева», как и «Женева», – название столицы Швейцарии – происходит от кельтских корней: gen (устье, устье реки) и ava (вода). Вода же в индоевропейской мифологии, как и в ряде других мифологий мира, традиционно связывалась с женским началом мироздания. Присутствует этот символизм и в имени покровительницы Парижа, а также всех странствующих и путешествующих, святой, которая, как правило, изображалась на фоне водной глади, – Женевьевы. Студенты Сорбонны ласково и в то же время фамильярно называли святую Женевьеву – «наша Жинэ».
Парижане говорят: «La rive gauche pense, la rive droite depense», что обозначает: «Левый берег думает, правый тратит». Левый берег Сены всегда был пристанищем интеллектуалов, «мозгом» Парижа, на правом берегу жили аристократы и банкиры, здесь царила роскошь, но не интеллектуальная, а бытовая. На левом берегу Сены расположены старейшие корпуса Сорбонны, Люксембургский сад, бульвар Сен-Мишель и Латинский квартал, где еще в начале ХХ века жили бедные студенты, а сейчас обитают вполне зажиточные парижане.
Студенческий квартал назвали Латинским, потому что в Средние века латынь была языком науки. На латыни тогда свободно говорили и студенты, и преподаватели Европы. В 1793 г., на заключительном этапе Великой французской революции, по решению Конвента (тогдашнего национального органа власти) были распущены практически все университеты Франции, а латынь перестала быть языком науки и образования. Студентам и преподавателям по всей Франции приказали забыть латынь, поскольку она была еще и языком церкви, а революционные власти всячески боролись с католицизмом, провозгласив туманный и мало кому понятный культ Верховного Существа. Наполеон Бонапарт велел открыть университеты Франции и реабилитировал Сорбонну. Университет стал называться «императорским», а во главе его поставили поэта Луи де Фонтане.
В северной части Латинского квартала и поныне расположены старейшие учебные заведения Парижа: коллеж д'Аркур, лицеи Сен-Луи и Генриха IV, Коллеж де Франс, Политехническая школа, юридический корпус Сорбонны. В южной части – Педагогический институт и институт географии, Высшая школа декоративного искусства. А еще здесь множество богемных кафе. Когда-то в этих кафе посиживали Верлен и Бодлер, Виктор Гюго и Альфред де Мюссе… В Латинском квартале жили Мольер и Расин, сюда любил заходить «Добрый король» – Генрих IV. И для королей, и для поэтов в кабачках Латинского квартала всегда находилось ароматное вино и вкусное угощение.
В северной части Латинского квартала и поныне расположены старейшие учебные заведения Парижа: коллеж д'Аркур, лицеи Сен-Луи и Генриха IV, Коллеж де Франс, Политехническая школа, юридический корпус Сорбонны. В южной части – Педагогический институт и институт географии, Высшая школа декоративного искусства. А еще здесь множество богемных кафе. Когда-то в этих кафе посиживали Верлен и Бодлер, Виктор Гюго и Альфред де Мюссе… В Латинском квартале жили Мольер и Расин, сюда любил заходить «Добрый король» – Генрих IV. И для королей, и для поэтов в кабачках Латинского квартала всегда находилось ароматное вино и вкусное угощение.
Когда выходишь из станции метро «Клюни-Сорбонна» и медленно прогуливаешься вдоль бульвара Сен-Мишель к Люксембургскому саду, мимо прекраснейшего Музея средневековья, с его романтическим садом, где любят встречаться влюбленные, понимаешь, что такое – пиршество духа. В этом районе Парижа царит интеллектуальная, эстетическая атмосфера. Здесь хочется спорить с кем-нибудь о политике или философии в маленьком кафе напротив Люксембургского сада, с чашечкой кофе в руках… Или медленно прогуливаться по Люксембургскому саду, мимо стройных мраморных королев в длинных пышных платьях и статуи баронессы Авроры Дюдеван, она же – мадам Жорж Санд, так неожиданно попавшей в королевскую компанию. От Люксембургского сада, вверх, можно пойти к Пантеону, с его огромным куполом, видным издалека, или послушать орган в церкви Сен-Этьен-дю-Мон, куда парижане и гости города приходят поклониться гробнице покровительницы французской столицы Женевьевы Парижской.
Можно посмотреть, как спешат веселые, оживленные студенты в юридический или исторический факультет Сорбонны, куда не поступают, а записываются. Да, именно так – записываются. Во Франции высшее университетское образование доступно для всех, сдавших бакалавриат, и является бесплатным. Поэтому в Сорбонну, как и в другие университеты Франции, студенты записываются легко и охотно!
Бесплатно или за номинальную плату учиться в государственных университетах Франции могут даже иностранцы. Поэтому в вузах этой прекрасной страны немало русских. Причем и в столице, и в провинции – примерно одинаковое качество обучения.
Правда, слово «провинция» неприменимо к современной французской ситуации. Здесь нет катастрофического отставания регионов от столицы, как у нас в России, где лучше всего живут Москва с Петербургом, да, может быть, еще Екатеринбург. Во Франции – по всей стране одинаковый, налаженный, достойный уровень жизни. И все равно, где жить, – в крохотном городке или в Париже. Начиная с 1960-х гг. в стране проводилась политика децентрализации, заключавшаяся в том, что регионы экономически подтягивались до уровня центра. И в результате разница между регионами и центром нивелировалась. Поэтому французы не рвутся в Париж любой ценой, как наши соотечественники – в Москву. С таким же успехом можно учиться и работать в Лионе, Бордо или Пуатье. Кстати, во всех этих городах есть свои крупные университеты, широко известные в Европе.
Школьников и студентов во Франции – 15 миллионов, что составляет четверть населения страны. В стране – 7 тысяч коллежей и 2600 лицеев. На нужды образования ежегодно расходуется 21 % национального бюджета. Для сравнения: российская образовательная система получает от государства вдвое меньше, примерно 10 %! Система образования вообще считается одним из самых крупных работодателей Франции. В ней занято больше половины государственных служащих.
Система высшего образования во Франции подразделяется на университетский и сектор высших школ (Grandes Ecoles). К высшим школам относятся: HEC (Еcole des hautes etudes commerciales – Высшая коммерческая школа), ESSEC (Еcole superieure des sciences economique et commerciales – Высшая школа экономических и торговых наук); ecoles superieures de commerce (Высшие коммерческие школы в Париже и Лионе); ESCAE (ecoles superieures de commerce et d’administration des enterprises – высшие школы коммерции, администрации и предприятий); 17 школ и институтов торговли. В высшие школы принимаются бакалавры, успешно завершившие обучение в средней школе (baccalaureat – бакалавриат). Некоторые высшие школы – частные.
Всего во Франции – 79 университетов. Большинство из них – многопрофильны, но некоторые ограничиваются углубленным изучением двух-трех специальностей (Университет Paris II – Право и экономика, Университет Paris IV – Филология).
Французская система образования имеет два типа обучения по степени его продолжительности: короткий (les formations courtes) и длинный (les formations longes) цикл. Короткий цикл высшего образования длится обычно два года. Длинный – 5 лет.
Университеты принимают всех кандидатов без предварительного отбора, но при наличии у поступающих степени бакалавра. Возможно поступление в университет и без степени бакалавра, путем сдачи специального экзамена в университет (ESEU), но это происходит только в ограниченном количестве случаев и в основном касается специалистов, имеющих большой стаж практической работы.
Университетское образование имеет три цикла. Первый цикл (два года) готовит к получению DEUG (диплом об общем университетском образовании). Второй цикл готовит к лицензии (licence) в течение одного года после DEUG и maitrise (год после licence). Недавно была также создана возможность профессионального образования: MST (maitrises des sciences et techniques) и магистратура (les magisteres), в которой обучаются три года.
Третий цикл делится на два этапа. Первый этап предполагает получение DESS (диплома высшего специализированного образования). Это профессиональный диплом, подготовка к которому длится в течение года после получения степени maitrise и включает в себя обучение и практику.
DEA (диплом углубленного изучения) связан с научно– исследовательской работой. После получения DEA можно подготовить научную работу (these), которую потом благополучно защитить. Филолог, защитивший these, становится доктором филологии (у нас в России такой специалист бы назывался кандидатом филологических наук). Наш доктор наук примерно равен французскому профессору университета.
Университеты Франции ныне так же самостоятельны и вольнодумны, как в Средние века, и даже больше. Они представляют собой настоящее государство в государстве со своими законами, традициями и обычаями. Вот, например, забастовки. Бастуют университеты Франции довольно часто и по вполне заслуживающим внимания причинам.
Скажем, пресловутый контракт первого найма. Несколько лет назад правительство страны приняло закон, согласно которому испытательный срок для молодых специалистов увеличивается с года до трех лет. Студенты забастовали сразу же, как по команде. Оно и понятно – этот закон показался им вопиюще несправедливым. Особенно отличился старейший факультет Сорбонны – юридический. Факультет славистики отметился в забастовках меньше других: наверное, потому, что здесь учится немало выходцев из России и Восточной Европы, а братья-славяне на удивление терпеливы.
Другой причиной для университетской забастовки стало уменьшение количества молодых преподавателей в высших учебных заведениях Франции. Когда правительство выслушало бастующих и поддержало молодых, забастовали пожилые преподаватели, и их тоже, во имя равновесия, пришлось поддержать. Один из региональных университетов Франции потребовал, чтобы ректоров не назначали из Парижа, а выбирали на месте. Парижу пришлось пойти на уступки: децентрализация есть децентрализация, нельзя ущемлять права регионов!
Словом, университеты были и остаются очагами свободомыслия и правовой культуры. Французы вообще прекрасно знают свои права и не отказываются от обязанностей. А студенты привыкли выступать авангардом в борьбе за права человека. Кстати, преподаватели, как правило, выходят на забастовки вместе со студентами и не менее азартно, чем их подопечные, выкрикивают лозунги и бьют в барабаны. А некоторые даже трубят в трубы и играют на флейтах… А что? Забастовка, как и всякое французское общественное мероприятие, должна быть эстетичной.
Самой известной университетской забастовкой была «майская революция» 1968 г., когда французские университеты – сначала совсем молодой, основанный в 1964 г. Париж Х – Нантер, а за ним – и прославленная Сорбонна, острее всего почувствовали явно претивший природному свободолюбию французов привкус диктатуры в авторитарном режиме генерала де Голля. Студенты весело, бесшабашно и зло выступили за отставку стареющего главы государства, воплощавшего для них ненавистный политический консерватизм и затхлый дух «засилья поколения взрослых», за широкую либерализацию общества и за социальные льготы. С альтруизмом и щедростью молодости они встали на защиту промышленных рабочих, «бюджетных» служащих, пенсионеров, участников недавних войн Франции…
Лозунги студенческой вольницы гласили: «Де Голля – в отставку, в бедлам, на свалку истории!», «Запрещать – запрещено!», «Будь реалистом – требуй невозможного!», «Свобода будет общей, или ее не будет вообще!», «Ты нужен твоему боссу, он тебе – нет. Не торгуйся с ним – требуй!», «Представь: война, а на нее никто не пришел», «Любить можно и с булыжником в руках»… В мае 1968-го Сорбонна провозгласила себя «свободной коммуной». Студенты даже намеревались взять штурмом Эйфелеву башню. Многих французов старшего поколения дерзкие выходки мятежных школяров шокировали, со стороны консерваторов посыпались обвинения в «левизне», или, по-французски, в «гошизме» (gauche – «левый»). Другие же вспомнили свою молодость – и примкнули к студентам. Профсоюзы объявили бессрочную забастовку.
Однако 77-летний де Голль по-молодому цепко держался за власть. Против участников антиправительственных выступлений были брошены полиция и специальные подразделения национальной жандармерии. В ответ на улицах Парижа появились баррикады, вспыхнули ожесточенные столкновения, напоминавшие средневековые баталии, в которых пошли в ход резиновые дубинки и слезоточивый газ, булыжники и «коктейль Молотова». На парижские мостовые пролилась кровь раненых, однако жестокие репрессивные меры властей только добавили манифестантам твердости. Забастовка распространилась на всю Францию, в ней приняли участие более 10 миллионов человек.
Президент Шарль де Голль вынужден был распустить Национальное собрание и назначить новые парламентские выборы. В следующем году он ушел в отставку, оставив о себе в сердцах французов такую неоднозначную и противоречивую память, но, несомненно, – глубокий след в истории Франции. Не менее глубокий след в ее социальной истории оставили майские события 1968 г., самая жизнеутверждающая и самая народная из всех многочисленных революций Франции, после которой верховенство либеральных ценностей и свободы во французском обществе сделалось непререкаемым! Вероятно, средневековые крестьянские восстания, сословная Фронда XVII в. против королевского абсолютизма, великие свершения и кровавое безумие Французской революции XVIII в., трагическая история Парижской коммуны 1871 г. все-таки стали звеньями общей цепи, на конце которой оказалось социальное и политическое устройство, основанное на правах и взаимоуважении, а не на силе и страхе. Количество французских революций и их чудовищных жертвоприношений в конечном итоге перешло в качество жизни. Во всяком случае, в это так хочется верить!
Помимо всего прочего, всеобщая студенческая забастовка 1968 г. привела и к перестройке системы французского высшего образования. После «майской революции» огромный университет Сорбонна был разделен на части, которые получили статус автономных вузов. В результате возникли: Париж I – Пантеон Сорбонна, Париж III – Новая Сорбонна, Париж IV – университет Париж-Сорбонна, Париж V – Университет имени Рене Декарта. Все они связаны сетью учреждений социального назначения (Центр профессиональной ориентации, межуниверситетский центр физкультуры и спорта и т. д.).
Когда президентом Франции избрали Николя Саркози, студенты и преподаватели Сорбонны объявили всеобщую забастовку. Решение о забастовке и блокировании здания университета было принято на общем собрании. Причина такого решения – несогласие с содержавшимися в предвыборной программе Саркози предложениями по реформе высшего образования. Студенты и преподаватели вышли на марш протеста в Латинском квартале. Они несли лозунги «Саркози – фашист! Народ заставить Вас уйти!» и «Полиция повсюду, правосудие – нигде!» Однако с избранием Николя Саркози бастующие ничего не смогли сделать.
Университет Париж-Сорбонна (Париж IV) расположенный на улице Виктора Кузена, включает в себя факультеты французской литературы и языка, латинского языка, греческого, английского языка и стран Северной Америки, итальянского и румынского языков, славистики, испанистики и стран Латинской Америки, истории, географии, философии, истории искусств и археологии, музыки и музыковедения, прикладных гуманитарных наук. Факультет славистики Сорбонны крайне интересен. Здесь «окопались» многие потомки «белых русских» – т. е. эмигрантов Первой волны, оказавшихся в Париже после Октябрьской революции и Гражданской войны. Секретарь редакции в «Revue des etudes slaves» – периодическом издании факультета и Центра славянских исследований на парижской улице Мишле – мадам Вероника Лосская. Широко известен философ Николай Онуфриевич Лосский, которого в 1922 г., вместе с группой философов и общественных деятелей, большевики выдворили за пределы России. Ленин заявил тогда, что не нуждается в философах, которые не разделяют его и, следовательно, партийную точку зрения. Иначе говоря – не нуждается в тех, кто думает иначе, чем он. Большевики отказались от лучших русских философов – Европа почла за честь их принять. Так, Николай Онуфриевич Лосский с семьей оказался сначала в Чехии, а потом и во Франции.
Факультеты славистики и Центры славянских исследований существуют в каждом университете Франции. Они постоянно организовывают конференции и коллоквиумы с участием русских ученых. Впрочем, многие из потомков «белых русских» относятся к современной России скептически. Они не верят в то, что наследие тоталитарной эпохи полностью преодолено. Однако духовные наследники «белых русских» охотно общаются с представителями современной русской культуры и живо интересуются всем, что происходит на родине. На факультете славистики Сорбонны (Университет Париж-4) нас с коллегами и студентами из Московского гуманитарного института им. Е.Р. Дашковой любезно принимал профессор Жан Брейар.
Впрочем, на факультетах славистики французских университетов можно увидеть не только потомков «белых русских», но и поклонников Ленина и Сталина, у которых на мобильных телефонах в качестве позывных установлены революционные гимны, такие как «Вы жертвой пали в борьбе роковой…». «Белые русские» относятся к ленинцам и сталинистам более чем настороженно. Но сталинисты во Франции не настоящие, а скорее эпатажные. Это люди, уставшие от сытости и благополучия, от круассанов, сыра и бланманже. Они с трудом представляют себе, что такое тоталитарный Советский Союз, и идеализируют сталинскую эпоху. Им приятно щекочет нервы иллюзорное представление о Стране Советов, в которой, по их мнению, победила свобода.
Одним из таких фантазеров-идеалистов был (до визита в Советский Союз) Андре Жид. Когда же этот великий писатель побывал в сталинской Стране Советов, то сразу распростился с иллюзиями. Он написал книгу «Возвращение из СССР», за которую его прокляли французские коммунисты. Однако эта книга и поныне остается живым и ярким историческим свидетельством.
Русская Франция – это особое, ни на что не похожее явление. Русские французы преподают на факультетах славистики или, подобно Сержу Лифарю, блистали (и продолжают блистать!) на сценах парижских театров. Мы подарили Франции немало великих писателей, таких как Ромен Гари (Роман Кацев) или Анри Труайя (Лев Тарасов). Одним из лучших исследователей литературы русской эмиграции является Рене Юлианович Герра, профессор Университета Ниццы София Антиполис.
Сейчас, по некоторым подсчетам, русские и их прямые потомки составляют шестую часть населения Парижа.

Любимое французское развлечение – забастовка

Забастовкам французы отдаются не менее пылко, чем чревоугодию или любви. Французская gr;ve не имеет ничего общего с русским бунтом – бессмысленным и беспощадным. Говорю это наверняка, потому что сама видела немало забастовок – парижских, лионских и даже бордоских. И ни одна из них не внушила мне страха, вызванного буйством неорганизованной толпы. Толпа была, но буйства не было. Французские забастовки – это тщательно организованное профсоюзами мероприятие, о котором оповещают население страны за день-два до его начала, причем – в газетах, по телевидению и радио, в Интернете.
Выглядит это примерно так: «Уважаемые господа! – с радостной улыбкой рассказывает очаровательная телеведущая. – Завтра с 10.00 до 10.00 следующего дня будет проходить забастовка транспортников. Закроются следующие вокзалы… В обычном ритме будут работать такие вокзалы и аэропорты, как… Работники транспорта требуют повышения заработной платы и увеличения социальных гарантий. Просим в день забастовки не участвующих в ней граждан соблюдать спокойствие и пользоваться услугами работающих вокзалов и аэропортов. Железнодорожные и авиабилеты можно будет перерегистрировать на другой день или получить возврат денежных средств».
Согласитесь, что мероприятие, о котором объявлено заранее, причем с таким спокойствием и методичностью, это отнюдь не взрыв гнева обезумевшей толпы, разбивающей витрины и крушащей все вокруг. Это взвешенный и рациональный диалог с властью, тщательно продуманная борьба за свои права.
Я неоднократно приезжала в Париж в дни забастовок. «У вас, мадам, просто абонемент на забастовки», – пошутил как-то профессор Ланн из Лионского университета. Он, конечно, преувеличивал: я не приезжала в Париж или Лион ради забастовок. Я всего лишь случайно оказывалась в Париже или Лионе в тот день, когда они проходили. Например, однажды мы с коллегой-профессором прилетели во Францию, чтобы участвовать в коллоквиуме в Лионском университете. Добираться до Лиона решили через Париж. Заранее купили билет на скоростной поезд TGV (Train grande vitesse – поезд большой скорости), который должен был за три часа домчать нас до Лиона.
Надо сказать, что TGV – это гордость французских железных дорог. Представьте себе двухэтажный комфортабельный поезд с мягкими креслами, удобными столиками, настольными лампами под нежно-кофейными или серебристыми абажурами и приветливых официантов, которые развозят на тележках горячий кофе и сендвичи с пирогами – специально для заскучавших пассажиров. За три часа такой поезд пересекает добрую половину Франции, а за четыре-пять часов добирается до швейцарской границы. А за окном проплывают ухоженные французские поля, серые горделивые башенки замков или старинные церкви. Пассажиры умиротворенно дремлют, читают газеты или тихо переговариваются друг с другом, попивая кофе. Тишь да гладь, Божья благодать!
Так вот, наш поезд должен был отправляться в Лион с аэровокзала «Шарль де Голль». Дело в том, что знаменитый парижский аэропорт приютил под своими крышами еще и железнодорожный вокзал с поездами TGV. Мы с коллегой радостно сошли с трапа самолета и благодушно шли по направлению к паспортному контролю, когда нас поразила странная тишина полупустого аэропорта. «Что случилось?» – поинтересовалась я по-французски у сотрудницы аэропорта. «А разве вы не знаете, мадам? – удивилась она. – По телевизору объявляли. Сегодня транспортная забастовка. Работает только аэропорт, но принимает далеко не все рейсы. Аэровокзал не работает вообще. Поезда не отправляются. До завтрашнего утра».
Завтра утром мы с коллегой должны были выступать в Лионском университете, на коллоквиуме. Но железнодорожный вокзал в аэропорту Шарль де Голль не работал, и добраться до Лиона не было никакой возможности. Я грустно поинтересовалась у сотрудников аэропорта, что делать в таком случае. «Завтра ваши билеты тоже будут действительны, – ответили они. – Вы можете провести ночь в Париже, а утром выехать в Лион. Или уехать с Лионского вокзала. В этом случае ваши билеты тоже будут действительными».
«Вперед, на Лионский вокзал!» – бодро и даже воинственно заявила я коллеге, которая с тревогой всматривалась в мое лицо, ожидая дальнейших директив. Мы сели в такси, к разговорчивой молодой арабке, и отправились на Лионский вокзал. По пути таксистка, весело улыбаясь, рассказывала нам, что Лионский вокзал тоже, скорее всего, не работает, что в аэропорту просто об этом не знают и, стало быть, мы зря потеряем время и евро. Эта милая женщина, со снисходительной улыбкой, адресованной «этим упрямым русским», предлагала нам найти гостиницу в Париже и подождать до завтрашнего утра.
«Если вы обратитесь в клиентскую службу аэропорта “Шарль де Голль”, они вернут вам стоимость ночи в гостинице и даже деньги, потраченные на такси, ведь ваша задержка в Париже произошла по их вине», – терпеливо объясняла упрямым русским дамам приветливая афрофранцуженка. Но «русские упрямицы» держались стойко и все-таки доехали до Лионского вокзала. На вокзале, буквально под парами, стоял отходящий поезд, на котором было написано «Париж – Лион».
«Вперед, за мной!» – крикнула я коллеге, и мы вскочили в отходящий поезд, еле успев втащить в тамбур свои чемоданы. Ближайший вагон был полупустым, и нам удалось рухнуть на мягкие сиденья и разместить чемоданы на специальной стойке посредине вагона. В вагоне все нам сочувствовали и наперебой предлагали свои мобильные телефоны, чтобы мы могли еще раз связаться с коллегами в Лионе. Вошедший кондуктор отреагировал на наши билеты абсолютно спокойно и рассеянно проштамповал их.
«Наверное, можно будет вернуть и деньги за такси», – предложила коллега, на которую галантность французской транспортной системы произвела крайне приятное впечатление. Никто не говорил нам, что наши билеты – на другой поезд, никто не сдергивал нас с занятых мест. Можно было удобно устроиться на мягком сиденье и лакомиться багетом, любуясь проплывающими за окном французскими полями и замками. Забастовка оказалась безвредным и безопасным мероприятием, которое ничуть не изменило наших планов – за исключением переезда с вокзала на вокзал.
Как объяснили нам парижане, забастовка забастовкой, а права человека и гражданина – вещь неприкосновенная. И никакая забастовка в мире не должна их нарушать. Увы и ах, на родине мы привыкли к другому, и я мысленно позавидовала французам, которым удалось так хорошо и комфортно устроиться в той жизни, которую они сами для себя создали. Хотя, конечно, забастовки связаны с определенным дискомфортом, но это всего лишь дискомфорт, а не кровопролитие. И дискомфорт этот начинается и заканчивается точно по расписанию…

«А далеко на севере, в Париже…»

Вечно юный город

Юность так же присуща Парижу, как и древность. Я бы сказала, что этот физически древний город – психологически молод. Физический и психологический возраст есть не только у людей, но и у городов и даже стран. Психологический возраст Парижа – 20–25 лет, а физический – измеряется столетиями. Это ощущение вечной юности возникает мгновенно, как только ты спускаешься по трапу самолета, прилетевшего в аэропорт «Шарль де Голль», или садишься в вагон метро. Я вспоминаю один свой разговор в метро, когда в вагон вошли музыканты и фальшиво, но весело и азартно заиграли «Sous le ciel de Paris» («Под небом Парижа») …
Мне стало весело от одного только ощущения азарта и бодрости, с которым они играли эту мелодию. Но сидевший рядом парижанин средних лет поморщился, как от зубной боли, при первой фальшивой ноте. «Они же фальшивят!» – сказал он мне с разочарованием. «Зато как улыбаются!» – воскликнула я. Мне вспомнились унылые голоса нищих в московском метро, их просьбы о помощи, собственное смущение, когда вынимаешь мелкую купюру или монетку и думаешь, что этим все равно не поможешь. В парижском метро преимущественно играют, поют и танцуют, а потом собирают с публики заслуженный гонорар. А в нашем – уныло просят о помощи…
А как же парижские клошары? – спросите вы. Их, конечно, немало, но их положение не такое плачевное, как кажется. Во-первых, у каждого из них есть медицинская книжка, а, во-вторых, они получают пособие от государства. Люди, которые играют и поют в метро, – это не нищие, а обычные актеры и музыканты, у которых вместо сцены – подземка. Они зарабатывают на жизнь, как умеют… И все время весело улыбаются.
Вообще улыбка – это отличительная черта парижан. Здесь принято задорно улыбаться девушкам и женщинам и приветливо – пожилым дамам, а сами дамы смотрят в лица кавалеров с задорным вызовом. Париж очень молод и совершенно не желает стареть! Его психологический возраст веками не совпадал с физическим, что шокировало и пугало рассудительных и рациональных англичан, которые отправлялись в путешествие на материк, как в опасную экспедицию с непредсказуемым финалом. Словом, amusez-vous, vous ;tes a Paris! «Развлекайтесь, вы в Париже!» – как любят говорить местные гарсоны.
Я обожаю эту парижскую вечно юную старину, которую ощущаешь в каждом уголке города – от Нотр-Дама до бульвара Пастер. Она повсюду – и в медлительном спокойствии весеннего парка Тюильри перед Лувром – с его фонтанами и тюльпанами и зелеными стульчиками, на которых так приятно сидеть, полузакрыв глаза и вдыхая ароматы Парижа. Ни Лувр, ни Нотр-Дам совершенно не выглядят старыми, как и собор Сен-Жермен-л, Оксерруа, который старше Нотр-Дама. Напротив, они излучают бодрость, эти древние камни, так что если прикоснуться к ним рукой, то почувствуешь вибрацию редкой силы, пронзающую тебя, как внезапное ощущение счастья.
Если бы у меня спросили, какой уголок Парижа я люблю больше всего, ответить было бы крайне затруднительно. Потому что Париж – необъятен и непостижим. Париж – это настоящий океан, как говорил Бальзак, и он был прав. А разве можно сказать, какой уголок океана ты любишь больше или меньше?
К тому же Париж – это подлинная энциклопедия мировой культуры, пахнущая жареными каштанами, фиалками и духами «Фрагонар». Жареные каштаны – одно из любимых лакомств парижан, и вы обязательно увидите на улицах большие жаровни, в которых поджариваются эти тугие, продолговатые темно-коричневые бусины.
Париж – это удивительный город, в котором все эпохи сосуществуют, так что можно переходить не только с улицы на улицу, но и из одного времени в другое. Если вы хотите познакомиться с античной Лютецией, то посетите археологическую крипту у Нотр-Дама. Вы спуститесь не только в подземелье, но и в полутемную, загадочную утробу веков. В Археологической крипте можно исследовать строения древней Лютеции, изучить карты города, познакомиться с результатами археологических раскопок, а еще – найти на карте современного Парижа римские термы, форум и амфитеатр.
Римские термы находятся прямо на территории Отеля Клюни (станция метро «Клюни-Сорбонна»), где античность братается со Средними веками. Сохранились Фригидариум (зал с холодными бассейнами), Кальдариум и Тепидариум с ваннами в нишах.
Термы были построены в конце второго века, при участии богатейшей корпорации речников древнего Парижа. Дело в том, что Париж – это острова, соединенные мостами, город в буквальном смысле слова стоит на воде, а в древности Сена была важной судоходной артерией Европы. Соответственно, корпорация речников – то есть судовладельцев и матросов, занимавшихся речной торговлей, считалась одной из самых богатых.
У колонн Фригидариума, на которых держатся своды, вместо капителей – скульптуры кораблей, широких и круглобоких, напоминающих кораблик в гербе Парижа. Эти скульптурные корабли полны панцирями, шлемами, щитами и другим оружием. На бортах кораблей – барельефные изображения тритонов. Термы относятся или ко времени царствования императора Септимия Севера (193–211), или к эпохе его преемника Каракаллы (212–217). Так что ощутить, что такое «дни безумных извращений Каракаллы», можно и в современном Париже!
Термы прослужили примерно полстолетия и были заброшены в период нашествий варваров, в III в. Именно тогда исчезли мраморная облицовка залов, фресковая живопись, мебель… Эти термы составляли только часть огромного комплекса зданий, включавшего в себя дворец римского наместника в Галлии, в котором в период раннего Средневековья жили первые короли из династии Меровингов.
Примерно в 1300 г. католический орден Бенедиктинцев, главной резиденцией которого был знаменитый монастырь Клюни в Бургундии, купил в Париже участок с руинами терм и двумя особняками. Так возникло «подворье монастыря Клюни в Париже» полуготической-полуренессансной архитектуры. Термы вошли в состав Подворья. Один из аббатов Клюни, Жак д, Амбуаз, решил реконструировать парижскую резиденцию монастыря между 1485 и 1500 гг. Результатом этой реконструкции стало сохранившееся до наших дней здание – шедерв поздней, «пылающей», готики.
Отель Клюни (Музей Средневековья) знаменит не только своей богатейшей экспозицией, но и удивительным садом, спроектированным согласно средневековой французской традиции и в сооветствии с образностью и символикой этой эпохи. В Средние века считалось, что любой земной сад – это отражение сада райского, Эдема. Поэтому в центре сада должен быть источник живой воды – фонтан, а под садом – подземные воды, символизирующие влагу забвения. Каждое растение имело свою символику, так, например, розы, фиалки, лилии и ирисы были атрибутом Небесной Девы, Богородицы.
Средневековый сад – это огражденное пространство, ибо Эдем был огражден. Сад Музея Средневековья тоже укрыт от внешнего мира, и когда попадаешь туда со стороны бульваров Сен-Жермен или Сен-Мишель, чувствуешь себя почти что в раю. В этом саду есть Лес единорога с детской площадкой. Единорог – белоснежный олень (или жеребец) с рогом во лбу – символизировал в Средние века добродетель и благородство. Он считался спутником Девы Марии.
Именно в чудесном лесу, согласно английскому бестиарию Эшмола (Bestiaire Ashmole, Англия, около 1210 г.), обитает волшебный единорог. В этот лес или сад приходит чистая дева, к которой единорог приникает, как ребенок – к матери, и здесь его настигает жестокий охотник. Пролитая кровь единорога, настигнутого охотником, символизировала в средневековых бестиариях крестные страдания Христа во имя человечества.
В то же время в средневековых легендах, связанных с образом единорога, это мифологическое животное часто не погибает от руки охотника, а, напротив, сражает своим рогом недостойных. Единорог может охранять райские врата, защищать чистую деву. Считалось, что единорог был первым животным, которому в саду Эдема Адам дал имя.
Архангел Гавриил, приносящий Деве Марии благую весть о рождении Христа, в иконографии часто изображался в виде охотника, который гонит навстречу Богородице «украшенного драгоценностями единорога». Охотничьи пояса, удерживающие это сказочное животное, именовались: «Вера, Надежда, Любовь» или «Честность, Справедливость, Милосердие».
На гобеленах из Музея Средневековья Дама восседает за изгородью из роз, а укрощенный единорог лежит у ее ног. Рядом с Дамой находится и другой геральдический зверь – лев. В католическом искусстве средневековой Франции единорог – это воплощение справедливого суда, силы и мужественности. Однако, у ног Дамы (Девы Марии) он тих и смирен, как ребенок, прильнувший к матери.
В Бестиарии Эшмола «небесным единорогом» назван Христос: «Notre-Seigneur J;sus-Christ est une licorne c;leste don’t on a dit: “Il a ;t; ch;ri comme les fils des licornes”. Et, dans une autre psaume: “Ma corne sera ;lev;e comme celle de la licorne”» – «Наш сеньор Иисус Христос – это небесный единорог, о котором сказано: “Он был возлюблен как сыновья единорогов”. И в другом псалме: “Мой рог поднимется, как у единорога”». Согласно бестиарию Эшмола, один-единственный рог на лбу единорога символизирует Слово Христово, а также единосущность Отца и Сына («Я и Отец – одно» (Иоанн. 10: 30)). Единорог сопровождает чистую деву, являющуюся прообразом Девы Марии, – только ей он подчиняется и только к ней устремлен. В то же время рядом с Девой единорога может настичь охотник: единорог должен пролить свою кровь во имя людей.
Серия гобеленов «Дама с Единорогом» состоит из шести полотен, пять из которых носят самостоятельные названия и символизируют зрение, слух, обоняние, вкус и осязание. Шестой гобелен получил название «A mon seul dеsir» («Моему единственному желанию»). Если пять остальных гобеленов символизируют пять земных чувств (зрение, слух, обоняние, вкус и осязание), то шестой является аллегорией того самого «шестого чувства», о котором писал русский поэт Николай Гумилев в одноименном стихотворении («Кричит наш дух, изнемогает плоть, / Рождая орган для шестого чувства»).
О «шестом чувстве» писал теолог Жан Жерсон, понимавший под ним духовную любовь и глубокую веру, средоточием которых является сердце любящего. «Шестое чувство», по Жану Жерсону, это чувство пребывания в руках Божьих, охватывающее душу верующего. На шестом гобелене («A mon seul desir») Дама кладет в ларец драгоценное ожерелье (по другой версии – вынимает его из ларца). Ожерелье символизирует единство многообразия, непрерывность и цикличность. «Ожерелье, рассматриваемое как некий шнур, становится космическим символом связи и уз», – пишет Х.Э. Керлот. В данном случае это символ связи земного и небесного, пяти земных чувств и шестого – надмирного, небесного – чувства.
Средневековые гобелены «Дама с единорогом» – жемчужина экспозиции Музея Средневековья, шедевр ткацкого искусства Фландрии, приобретенный музеем в 1882 г. А вот дети могут увидеть в «Лесу единорога» скульптуры всех зверей, изображенных на знаменитых гобеленах, – льва, кролика, обезьяны, лисицы и, конечно же, самого единорога.
У каждого из этих животных есть своя символика. Лев символизирует рыцарскую доблесть и силу, кролик – кротость и терпение, лисица – хитрость и ловкость, а обезьяна – это пародия на человека, человек, отраженный в кривом, бесовском зеркале. Однажды в своей любимой зале Музея Средневековья, в которой выставлены знаменитые гобелены, я застала обычную для парижан, но удивительную для меня картину. На полу и на скамьях около гобеленов сидели детишки лет пяти-шести, а молодой симпатичный учитель объяснял им религиозную (точнее – католическую) символику «Дамы с единорогом». «Что символизирует лилия?» – спрашивал мэтр, а детишки кричали: «Деву Марию, мсье!» «А какие еще вы видите растения на каждом гобелене?» – продолжал учитель. «Розы!» – кричали дети. «А что символизируют розы?» «Нашу Даму, Марию, мсье!» «А Единорог?» «Христа, потому что он сопровождает Даму!»
Вы можете представить себе наших детсадовских детишек или даже первоклассников, которые бы так же объясняли символику фресок в одном из православных храмов? Увы, нет. А жаль… Во Франции жива и почитаема традиция католического воспитания детей, и первоклассники знают, что именно символизируют четверо евангелических животных – орел, лев, телец и человек. Однажды я увидела примерно такую же сцену в Венсеннском замке, когда младшие школьники вместе с учителем рассматривали немногие сохранившиеся фрески. Дети бойко и быстро отвечали на такие вопросы учителя, на которые ответил бы далеко не каждый из наших студентов.
К сожалению, эпоха атеизма оставила тяжелый и горестный след в наших умах и сердцах. Мы не знаем и азов религиозной символики в искусстве, а во Франции этому учат даже малышей. Поэтому дети не просто гуляют по «Лесу единорога» в Музее Средневековья, а слушают рассказы учителей о символике каждой скульптуры.
Сад Музея Средневековья разделяется на «Огород», где растут капуста, чеснок и лук, «Уголок медицинских трав» с наиболее популярными в Средние века лекарственными растениями – шалфеем, иссопом, рутой и полынью. Есть «небесный сад», где растут розы, фиалки, лилии, ирисы и маргаритки, символизирующие Деву Марию. А есть еще «Сад любви» и «Куртуазный сад» с изысканными растениями – гвоздиками, тимьяном и, конечно, с изящными скамеечками и аллейками.
Я очень люблю бродить в этом саду, сидеть на деревянных скамеечках и слушать, как визжат от восторга детишки в «Лесу единорога». Вообще Музей Средневековья очень любим детьми и подростками: мальчики приходят в неистовый восторг от рыцарской экспозиции музея: всех этих лат, мечей, шлемов, щитов, шпаг, алебард и мушкетов, а также рыцарских гербов и лошадиной сбруи. Девочкам нравятся более мирные вещи: изящные деревянные гребешки, на которых вырезаны сцены из Священного писания, и средневековые ювелирные украшения – например, знаменитая Золотая роза – ажурное, почти эфемерное творение на тонком, витом стебле.
Люди среднего возраста охотно заходят в Зал витражей, в котором струится сине-золотой мерцающий свет. На витражах католических соборов и поныне преобладает синий, символизирующий сияние духовности, глубокую веру. В этом зале собраны фрагменты витражей из разных соборов Франции – и все они мерцают, переливаются, полыхают то огнем, то золотом, струят благородный и торжественный темно-синий цвет.
А ведь есть еще зал, в котором выставлены значки и броши, украшавшие плащи паломников. Все эти исполненные глубокой веры люди спешили к святым местам, и украшения на плащах были своего рода опознавательным знаком для окружающих. Любой, даже самый скаредный трактирщик, увидев на плаще запыленного, усталого человека, скажем, раковину – символ св. Иакова Компостельского, – должен был без лишних слов предоставить гостю пищу и кров, и притом бесплатно. Даже разбойники, которых было немало на дорогах Франции и Европы, не трогали паломников. Обидеть доброго человека, спешащего поклониться святыне, считалось святотатством. Пилигримов не только не грабили, но и окружали почетом и вниманием. И все это благодаря значкам, приколотым к плащу или шляпе! Суровая эпоха – Средневековье, но именно она поражает нас чудесами мужества и веры.
Я утверждала, что не могу назвать свое любимое место в Париже, ибо таковых слишком много. Но, увы, я была неправа. Наверное, мое любимое место – это район станции метро «Клюни-Сорбонна», с Музеем Средневековья, бульварами Сен-Мишель и Сен-Жермен, старейшими корпусами Сорбонны, Люксембургским садом и Пантеоном. Сколько удивительно насыщенных, но промелькнувших как одно счастливое мгновение часов я проводила в этом уголке Парижа – лакомясь зелеными стручками фасоли с сухариками и чесноком в одном из студенческих кафе, приветствуя мраморных королев в Люксембургском саду или рассматривая отрубленные каменные и мраморные головы французских королей в Музее Средневековья!
Представьте себе, в Музее Средневековья есть зал отрубленных голов. Дело в том, что кровожадным парижским якобинцам недостаточно было толкать людей под нож гильотины, они решили еще и – в назидание потомкам – обезглавить статуи королей и святых с портала собора Парижской Богоматери. Теперь головы и туловища этих статуй хранятся в отдельном зале музея. Сюда я прихожу подумать о бессильной злобе и тщете революций! Какая же бесплодная и жгучая ярость кипела в сердцах якобинцев, если, обезглавив тысячи несчастных, они принялись за статуи! Я – сторонница мирной эволюции, дамы и господа! А о величии и гневе Великой французской революции поговорите с кем-нибудь другим!
Помню, что когда я, еще во времена буйной студенческой юности, сдавала экзамен на международный диплом углубленного изучения французского языка DALF, то вступила в горячую дискуссию с французами-экзаменаторами. Одним из экзменационных испытаний была свободная беседа на тему исторического или литературного текста, который предлагался каждому для чтения и осмысления. Полчаса на чтение текста, а потом беседа по его поводу с экзаменаторами… Мне попался текст о Великой французской революции, и помню, что я безмерно поразила экзаменаторов-французов своим нежеланием воздать ей почести.
Я напомнила им о тысячах казненных, о том, что и сами вожди революции, один за другим, попали под нож Мадемуазель Гильотины, упомянула, что «революция пожирает своих детей», с некоторой теплотой отозвалась об «умеренных» – жирондистах – и завершила свое выступление комплиментом в адрес Вандеи. Один из экзаменаторов, очаровательный молодой человек с дворянской приставкой «де» в длинной фамилии, был поражен. Этот мсье Марк де… (опустим его подлинное имя), конечно, сочувствовал своим предкам-дворянам, с которыми Прекрасная, но Жестокая Дама Революция, по-видимому, обошлась немилостиво, но при этом испытывал обычное для французов почтение к 14 июля – Дню взятия Бастилии – и Декларации прав человека и гражданина. Когда же я упрямо заявила мсье Марку, что взятие Бастилии было спровоцировано воплями отъявленного негодяя – маркиза де Сада в канализационные трубы, этот потомок голубокровных аристократов не выдержал и задорно рассмеялся! Мое упрямство показалось ему «очаровательным» – он так и выразился – и поставил мне высший балл…
Тогда я добавила – от чистого сердца, что единственным достижением революции была Декларация прав человека и гражданина, которая, увы, не выполнялась якобинцами. «Даже если она не выполнялась, этого все равно немало!» – парировал Марк де… Я кивнула головой в знак согласия. А потом неуверенно пожала плечами, ибо между «де юре» и «де факто», как известно, лежит огромная пропасть.
Итак, психологически Париж вечно юн. Но физически – он очень стар и умудрен многовековым опытом. Поэтому, для удобства дальнейшего рассказа, я разделю этот город-океан не только на районы, но и на эпохи. Сначала мы поговорим о восхитительных средневековых уголках современного Парижа, потом о ренессансных дворцах и кварталах и, наконец, о стиле модерн и ультрасовременном районе Дефанс. Но обо всем по порядку… Начнем со средневековых соборов, домов и улиц.

Строгое обаяние Средневековья

Однажды я прочитала, что в раннем Средневековье король и его придворные оставили старый добрый собор Сен-Жермен-л, Оксерруа ради «новомодного Нотр-Дама». Меня это страшно удивило. Оказывается, что древний, величественный и строгий собор Парижской Богоматери в начале Средних веков называли «новомодным изобретением»! Я заинтересовалась собором Сен-Жермен-л, Оксерруа и узнала, что именно здесь ударили в набат в Варфоломеевскую ночь, чтобы подать знак озверевшим католикам о начале избиения гугенотов.
К этому собору я пришла со стороны улицы Риволи, роскошной и стильной, полной шикарных бутиков и ресторанов. Сен-Жермен-л'Оксерруа расположен в двух шагах от станции метро «Лувр-Риволи», на площади Лувра. Я увидела пять веков развития архитектуры, соединенных в одном здании! Романская колокольня, хоры в стиле лучистой готики, паперть и неф – в манере пламенеющей готики, ренессансный портал… А когда зазвонили колокола… Такого торжественного, полновесного, звучного, как церковная латынь, звона я не слыхала даже в Нотр-Даме, звонарем которого, если верить Виктору Гюго, был горбун Квазимодо!
Если подойти к роскошному универмагу «Самаритен» («Самаритянка»), где мои друзья-дипломаты отчаянно советовали мне ничего не покупать и где любая мелочь стоит головокружительно много, и посмотреть с его стороны на собор, то можно увидеть апсиду и романскую колокольню, пристроенную к трансепту. Меня приводил в крайнюю степень восхищения центральный портал XIII в., скрывавшийся за портиком! Я очень любила благоговейно взирать на изображение покровительницы Парижа, святой Женевьевы. У Женевьевы в руках свеча, которую тщетно пытается погасить чертенок…
Внутри собора можно услышать орган XVIII в., перенесенный сюда из Святой Капеллы – Сен-Шапель. А еще прикоснуться к королевской скамье, изготовленной в 1684 г. Считается, что именно на этой скамейке восседала королевская семья во время богослужений. На прихожан струят мерцающий, таинственный свет великолепные витражи XVI века.
Сен-Жермен-л, Оксерруа – один из древнейших соборов Парижа. Первое упоминание о христианском храме на этом месте относится к XII веку. В XIV веке, когда к власти пришла династия Валуа, этот храм стал приходской церковью французских королей. Здесь похоронены многие великие мужи Франции: поэт Франсуа Малерб, художники Франсуа Буше, Жан-Марк Натье, Жан-Батист Шарден, Карл ван Лоо, скульпторы – Антуан Куазевокс, Никола и Гийом Кусту, архитекторы Луи Лево и Жан-Жермен Суффло… Покоиться в храме – высшая честь для любого гения, поэтому современные французы приходят в церковь и для того, чтобы отдать почести Расину, Малербу или Буало.
Рассказывая о средневековых уголках современного Парижа, я не могу не упомянуть о Капелле, о Сен-Шапель с ее божественными витражами во все стены и мраморной статуей святого Людовика у входа. В Капеллу можно попасть со стороны Дворца Правосудия (станция метро «Сите»). Витражи Сен-Шапель – самые старые в Париже. Они – творение мастеров из Шартра. 1134 сюжетных сцены, из которых сохранилось, увы, только 720. Сюжеты для витражей – Страсти Христовы, великие библейские пророки и их предсказания, земная жизнь Иоанна Крестителя. Великолепное окно-роза, выполненное при короле Карле VII, поражает воображение сценами из Апокалипсиса Иоанна Богослова – здесь и снятие семи печатей, и всадники, и ангелы с трубами, возвещающие конец света.
Сначала попадаешь в Нижнюю часовню, своды которой расписаны звездами и похожи на ночное небо. Эта часовня буквально оплетена мраморными и каменными лилиями. Королевские лилии – символ Людовика Святого – чередуются здесь с башнями герба Кастилии. Этот герб принадлежал матери Людовика Святого, королеве Бланке, всесильной регентше Франции во время малолетства ее сына.
В Верхнюю часовню с ее знаменитыми витражами можно подняться по винтовой лестнице. Парижане называют эту часовню «Стеклянной шкатулкой». При виде огромных витражей и их переменчивого таинственного мерцания буквально теряешь дар речи! Сфотографировать их очень трудно – свет преломляется с таким эффектом, что на фотографиях остается огромное мерцающее пятно. У каждого опорного столба витражей можно увидеть статуи апостолов с крестами в руках.
В одном из пролетов находится дверь в молельню Людовика XI. Проем двери закрывала решетка, благодаря которой король присутствовал на богослужениях незаметно для прихожан.
Людовик же Святой построил Капеллу для того, чтобы поместить в ней величайшие христианские святыни: Терновый венец Иисуса Христа, выкупленный у венецианцев за огромную для того времени сумму – 135 тысяч ливров, частицу креста, на котором был распят Спаситель, и один из Священных гвоздей, пригвождавших Христа к кресту.
По приказанию короля часовню возвели за 33 месяца (по числу земных лет Иисуса) и освятили 25 апреля 1248 г. Первоначально Капелла была частью королевского дворца: маленькая галерея соединяла Верхнюю часовню с покоями Людовика Святого. В Нижней часовне проводились богослужения для прихожан.
В XVIII в., в результате реконструкции королевского дворца, вид Сен-Шапель несколько изменился. С 1841 по 1867 г. проходила вторичная реконструкция капеллы – под руководством Жака-Феликса Дюбана и Жана-Батиста Лассю.
Реликвии, выкупленные у венецианцев Людовиком Святым, хранились в Капелле до эпохи «величия и гнева» Французской революции. Потом, на волне атеистического беснования, Сен-Шапель разорили. Чудом уцелели Терновый венец Христа, частица Истинного Креста и один из Священных гвоздей. Теперь эти святыни находятся в Сокровищнице собора Парижской Богоматери.
Район вокруг станции метро «Сите» – сердце и исторический центр Парижа. Отсюда начинался великий город. Для меня символ Парижа – отнюдь не громоздкая и малоэстетичная Эйфелева башня, а собор Парижской Богоматери на острове Сите. Каждый раз я привожу сюда студентов и туристов: смотреть на Нотр-Дам при любом освещении, от утреннего до ночного. Ночью Нотр-Дам особенно загадочен: он похож на огромный корабль, плывущий по каменной реке. Однажды мои друзья-дипломаты рассказали мне, что в Средние века Нотр-Дам был белым, ибо многие каменные церкви красили тогда в белый цвет, дабы они, словно Невесты Христовы, оделись в подвенечный наряд. А статуи на порталах храмов были раскрашены в разные цвета и размещались на золотом фоне, символизировавшем сияние Вечности!
Был поздний вечер, и мы стояли перед Нотр-Дамом, у «нулевого километра» – бронзовой пластины с восьмиконечной звездой, от которой отмеряют расстояния до других французских городов. Мы были на площади Парви Нотр-Дам (слово «parvis» обозначает «паперть»). Именно здесь танцевала цыганка Эсмеральда, а священник Клод Фролло смотрел на нее сверху, из собора, снедаемый страстью. На этой площади разыгрывались грандиозные спектакли на религиозные темы – «мистерии». Некоторые из мистерий длились по четыре дня!
Удивительные чувства охватывают тебя при виде ночного Нотр-Дама. Собор кажется огромной темной скалой, на которой вырезаны причудливые иероглифы, открытой для многочисленных читателей каменной книгой. Невольно вспоминаешь, что типографский станок убил «каменные книги», и все предпочли строгому камню хрупкую бумагу. Собор Парижской Богоматери всегда казался мне тайнописью, понятной только посвященным. Я могла долго рассматривать три портала собора, каждую статую, каждый архитектурный элемент, словно карту с нанесенным на нее таинственным маршрутом.
Вот Портал Девы Марии – на нем изображена коронация Богоматери. Христос передает матери скипетр, а ангел венчает ее чело короной. Портал Страшного суда: архангел Михаил взвешивает души умерших, слева от него – ангелы и праведники, справа – демоны и грешники…
Портал святой Анны: Богоматерь держит на коленях младенца Иисуса. В нижней части портала изображена земная жизнь родителей Богородицы: святых Иоакима и Анны.
Но главное – это восхитительное окно-роза, к которому устремляется взгляд. Гигантское витражное окно в виде розы диаметром 10 м, которое притягивает взгляды уже 700 лет! Роза – символ Богоматери, поэтому окно кажется дверью в Вечность. Ты смотришь на него – и словно взлетаешь… Никакая Эйфелева башня не дает такой полной, такой могущественной иллюзии полета и вышины. И иллюзия эта незаметно обретает плоть и кровь, становится реальностью! Высшей реальностью веры.
Я склоняюсь перед вами, строители собора Парижской Богоматери: Жан Рави, Эжен Виолле-ле-Дюк, Жан де Шелль, Пьер де Монтрёй, кузнец Бискорне… О кузнеце Бискорне, создателе величественных железных дверей собора, рассказывали разное. Говорили, что он продал душу дьяволу, чтобы создать несравненные ворота с ажурным железным литьем. Но верить в эту чепуху мне совершенно не хочется – создать такие двери мог только глубоко верующий человек! Столько терпения, смирения и молитвы вложено в эту работу…
На острове Сите, соединенном с другими островами города мостами, святой Людовик вершил суд под своим дубом. Историю о святом Людовике и его дубе любят рассказывать туристам перед Дворцом Правосудия. Ведь именно здесь в XIII в., в той части Дворца, где сейчас располагается Первая палата по гражданским делам, жил святой Людовик. Королевское правосудие этот благочестивый и рассудительный властитель вершил во дворе дворца, под огромным дубом. Кстати, именно святой Людовик составил свод постановлений обычного права и законов, изданных в его царствование («Etablissements de St. Louis»).
Эту виртуальную экскурсию по острову Сите я хочу завершить у самых старых часов в Париже. Однажды в Лионе, в соборе Иоанна Крестителя, у огромных средневековых часов, я прочитала надпись на табличке: «Вы говорите: “О времена, о нравы!” Не жалуйтесь на время, ибо время – это мы сами». Я всегда вспоминаю это мудрое изречение, когда смотрю на деревянный циферблат самых старых в Париже часов.
Ах, сколько же они видели, эти часы на углу бульвара Пале! Их установили в 1370 г. В 1585-м скульптор Жермен Пилон украсил циферблат аллегорическими фигурами Закона и Правосудия. В 1793-м неистовые якобинцы, которым мало было отрубленных голов статуй королей и святых с Нотр-Дама, обвинили часовой колокол в том, что он «звонил в великие часы монархии», и отправили беднягу на переплавку! Когда кровавая и жестокая эпоха якобинского террора канула в Лету, часы снова заработали.
Подумать только, сейчас мимо них мчатся машины, катят троллейбусы и автобусы, проезжают прелестные парижанки на велосипедах… А ведь они видели и кареты, и портшезы, и тильбюри, и рыцарей в латах, и дам в пышных платьях, и благочестивых горожан, спешивших к мессе… Сколько бы всего они могли рассказать о времени и его тайнах! Мне очень хочется написать об этих часах сказку, «благоухающую легенду», милую и прелестную, как хорошенькая парижанка, целующаяся со своим кавалером в сквере Вер-Галан (Старого волокиты, Доброго короля Генриха IV). И я обязательно это сделаю, о вы, свидетели былого и творцы настоящего, самые старые городские часы Парижа! Поверьте мне на слово… Часы поверили и подмигнули мне большой минутной стрелкой!


Ренессансный Лувр

В раннем Средневековье Лувр был «волчьим замком», а происхождение этого слова связывали с французским «loup» – волк. «Волчьим» потому, что вокруг этого охотничьего замка короля в буквальном смысле слова выли волки. Вокруг Лувра расстилались огромные леса, в которых охотился король Филипп-Август, а королевский дворец располагался на острове Сите – там, где сейчас Дворец правосудия и Сен-Шапель.
Сейчас от «волчьего замка» ничего не сохранилось. Только макет, с которого начинается любая экскурсия в роскошный ренессансный дворец. Нынешнее здание возникло на месте охотничьего замка, когда Франциск I, восхищавшийся итальянской архитектурой, стал превращать суровые рыцарские обиталища в элегантные «палаццо» на миланский или флорентийский манер.
Франциск велел снести донжон и линии оборонительных сооружений, возникшие при Филиппе Августе, Людовике Святом, Филиппе Красивом и Карле V, и построить на фундаменте древней крепости изящный дворец. Строительство этого дворца в ренессансном стиле было поручено Пьеру Леско. Лувр стал первым в Париже дворцом на итальянский манер. Франциск не дожил до окончания строительных работ, и эстафету подхватил его сын, король Генрих II.
При Генрихе появился Зал кариатид (крыло Сюлли, второй уровень). В этом зале играла музыка, и плавно двигались ей в такт дамы и кавалеры. Впрочем, иногда танцы были далеко не плавными и размеренными. В те времена любили танцевать «вольту», во время которой кавалеры брали дам за талию, поднимали в воздух и быстро ставили на землю. За эти несколько секунд некоторые наиболее предприимчивые кавалеры умудрялись сорвать поцелуй.
Перед покоями короля находился Зал стражи, покои королевы располагались этажом ниже. Лувр был все еще огражден стенами, и его ворота распахивались далеко не перед каждым. Пажей и лакеев посетителей Лувра вообще частенько оставляли у ворот, где они играли в кости или заигрывали с хорошенькими горожанками.
Вдове Генриха II, Екатерине Медичи, было в Лувре не совсем уютно, и флорентийка велела Филиберу Делорму построить рядом с королевским дворцом еще один, специально для нее. Дворец был назван Тюильри, в честь небольшого поселения, располагавшегося на этом месте.
Сейчас дворца нет, его сожгли во время Парижской коммуны, а есть только сад Тюильри – пленительный и романтичный, с мраморными скульптурами, фонтанами и зелеными стульчиками у фонтанов, где можно часами блаженствовать с книжкой в руках. А еще лучше – положить книжку на колени, закрыть глаза и слушать шепот фонтанов, похрустывание гравия под ногами прохожих и лепет листвы.
Я была в этом саду и летом, и весной, и зимой, и осенью, и могу сказать, что даже зимой он прекрасен. Впрочем, что такое зима во Франции? С нашей лютой стужей ее не сравнишь. Зимой в этой нежной и доброй стране – зеленая трава, и все ходят в тонких куртках без всякого меха. Шубы и полушубки сразу выдают русских: парижане смотрят на нас с оттенком сочувствия, а многие подумывают о страшном полководце Морозе, сразившем Великую армию Наполеона!
Екатерина Медичи хотела соединить Лувр и Тюильри с помощью крытого перехода в 500 м, но религиозные войны, во многом ей же и спровоцированные, прервали эти работы. А потом в Лувр триумфально въехал тот, кого Екатерина ненавидела больше всех на свете, принц-гугенот с Юга Франции, Генрих Наваррский. При добром короле Генрихе IV архитекторы Луи Метезо и Жак II Андруэ дю Серсо продолжили строительные работы. Были завершены Большая и Малая галерея, появился Павильон Флоры.
Кардинал Ришелье, первый министр Людовика XIII, приказал расширить Лувр в четыре раза. В Большом дворе разместили Монетный двор и Королевскую типографию. «Король-солнце» хоть и предпочитал Лувру загородный Версаль, но о старом дворце не забывал. По его приказу Луи Лево построил Галерею Аполлона. Впрочем, Версаль отвлекал внимание Людовика и его архитекторов, поэтому Лувру доставались лишь крохи с королевского стола.
«Король-солнце» недолюбливал мятежный, фрондирующий Париж. Он живо помнил Фронду – восстание аристократов и горожан против его матери, Анны Австрийской, и кардинала Мазарини, поэтому предпочитал жить за городом. Забывали о Лувре ради пышного Версаля и последующие два Людовика – Пятнадцатый и казненный революционерами Шестнадцатый.
А вот корсиканец Наполеон I Парижа не боялся. Напротив, он проводил на площади Карузель перед Лувром смотры своей Великой армии. Представляю, как гордо вышагивали гвардейцы под острым взглядом императора! Примерно также они бросались в ледяную воду во время переправы при Березине, в русскую кампанию. Корсиканец умел магнетизировать и мужчин, и женщин, хотя сам никого не любил, кроме разве что своей матушки Летиции да первой жены Жозефины, да и тех – не очень! При Наполеоне архитекторы Шарль Персье и Пьер Фонтен завершили Квадратный двор и воздвигли неподалеку от дворца Триумфальную арку в честь побед императора.
Строительство Лувра завершил Наполеон III – императору очень хотелось быть достойным своего предка, Первого Наполеона. Архитектор Эктор Лефюэль уравновесил два крыла ренессансного здания, перестроил западную часть дворца. Что же касается музея, или, как говорят парижане, «города искусств», то Лувр таким был всегда. Первым собирателем картин и скульптуры был итальяноман Франциск I. Именно он приобрел для Лувра одну из самых восхитительных жемчужин дворцовой коллекции – «Джоконду» Леонардо да Винчи. А еще – «Прекрасную садовницу» Рафаэля и собственный портрет работы Тициана.
К концу правления Людовика XIV в Лувре было уже 2500 картин, но только во время Великой французской революции королевскую сокровищницу искусств открыли для посетителей. Впрочем, идея открыть королевскую коллекцию для просмотра принадлежала отнюдь не революционерам. Первым ее высказал аристократ маркиз де Мариньи, только вот Людовик XVI его, увы, не послушался!
Наполеон I сделал немало для пополнения коллекций Лувра. Только он ничего не покупал, а просто брал – по праву победителя. Корсиканец свозил в Лувр произведения искусства из всех покоренных стран. Так во дворце появилась египетская коллекция, часть которой до сих пор оспаривает Каирский музей. Экспонаты для Наполеона отбирал участник Египетской кампании Доминик Виван Денон, а инвентаризацию проводил Анри Бейль, известный нам под именем Стендаля, автор великих романов «Красное и черное» и «Пармская обитель». Правда, формально Египетский отдел Лувра появился при Жане-Франсуа Шампольоне, сумевшем расшифровать иероглифы.
По мановению властной руки президента Франции Франсуа Миттерана появилась стеклянная пирамида перед Лувром, которая одним нравится, а других – раздражает. Эта пирамида – вестибюль музея. Здесь вы покупаете билет или проходите бесплатно (в определенные дни). Пирамиду спроектировал по заказу Миттерана китаец Ио Мин Пей.
Архитектор Мишель Макари переделал помещения под площадью Карузель, которые стали торговыми, так что теперь во дворец можно попасть через Карузель. Торговые галереи под Лувром – воплощение французского шика. Здесь можно купить все – духи «Фрагонар», косметику «Шанель» и «Ив Роше», одежду, украшения, ювелирные изделия, предметы декоративного искусства, книги, музыку, фильмы… Под Лувром есть все, включая кафе и рестораны на любой вкус. Здесь можно приятно отдохнуть после посещения «города искусств». А заодно – послушать разноязыкую речь туристов и составить планы на завтра.
Я очень люблю посидеть в «Карузели», а потом побродить по саду Тюильри. И заодно вспомнить удивительно лиричные и грустные строки Бодлера: «Где ты, старый Париж, / Все так странно и ново, / Изменяется город быстрей, чем сердца…».

Модерн от Гюстава Моро

Сальвадор Дали говорил, что подлинные – яркие, насыщенные, сверкающие, полные жизни – краски можно увидеть на картинах Гюстава Моро. Я не раз и не два убеждалась, что безумный мэтр из Каталонии был прав, когда блуждала по Музею Гюстава Моро на улице Ларошфуко, 14, изящному зданию в стиле модерн, спроектированному самим мсье Гюставом, и рассматривала его полотна. В России Моро называют «французским Врубелем», а Врубеля, соответственно – «русским Моро». Определенное сходство здесь есть, особенно если учесть богатство красок холодного, синего, спектра – от сиреневого до голубого. «Цвет небесный, синий цвет» будоражил воображение Моро, и он сумел гениально передать все его оттенки. Французские ценители искусства называют Моро «ma;tre-sorcier» (мэтр-колдун), и это соответствует истине.
В Музей Моро, расположенный неподалеку от станции метро «Трините» («Trinit;»), приходят в поисках волшебства. И еще, чтобы понять, прочувствовать стиль модерн с его витиеватостью, усложненностью, орнаментальностью, причудливостью. Гюстав Моро был кумиром многих русских художников и поэтов начала ХХ в., которые высоко ценили его вариации на тему средневековых фландрских гобеленов «Дама с единорогом».
Я очень люблю полотно Моро «Единороги» (1885). На этом полотне Гюстава Моро изображен волшебный остров, где живут прекрасные женщины и единороги. Эти мифологические животные символизируют у Моро благородство и чистоту.
Посредством «Единорогов» Моро намеревался продолжить средневековую традицию изображения Прекрасной дамы и сопутствующего ей единорога, нашедшую свое воплощение в знаменитой серии гобеленов. Известно, что Гюстав Моро неоднократно воспроизводил в своем творчестве сюжеты средневекового искусства. Когда в 1882 г. парижский Музей Средневековья (отель Клюни) приобрел серию гобеленов «Дама с единорогом», Моро был поражен и очарован этим шедевром фламандского ткацкого ремесла.
Другая моя любовь – полотно Гюстава Моро «Три короля» («Rois Mages»). Дословный перевод названия этой картины – «Короли Маги» («Цари-волхвы»), однако в искусствоведческой литературе фигурирует и название «Три короля». Это полотно было создано Гюставом Моро в 1860 г. и выставлено в музее художника. Существует также эскиз карандашом и углем с таким же названием («Rois Mages»), выполненный Гюставом Моро в это же время (1860 г.).
На полотне Моро изображены цари-волхвы, следующие за Вифлеемской звездой и символизирующие собой белую, желтую и черную расы. Белая раса представлена юным королем, который по своему типу, облику и характеру напоминает молодого Людовика Святого – пылкого, порывистого, но в то же время исполненного королевского достоинства. Желтую расу символизирует юный индийский король. Индийского короля, изображенного на полотне, искусствовед Женевьева Лакамбр определяет как «короля-поэта», сжимающего в руках мистический цветок и погруженного в поэтическую задумчивость («c'est un roi-po;te tenant la fleur mystique dans une somnolence songeuse»).
Третий король относится к черной расе и изображен на полотне как молодой властитель негритянского типа, несколько наивный и инфантильный. Черный король выглядит по-детски непосредственным и энергичным. Эти три типа, относящиеся к белой, желтой и черной расе, согласно замыслу Моро, должны были воплощать собой душу всего человечества.
Царей-волхвов (королей-магов) на полотне Моро сопровождает свита: поэт, окруженный молодыми певцами, простой народ, женщины, солдаты. Все они устремлены к некой божественной цели, которую символизирует Вифлеемская звезда. На своем полотне Гюстав Моро изобразил вечное стремление человеческой души к божественному, являющееся целью и смыслом земных странствий. Его короли-маги – это прежде всего странники, увлекающие за собой целый караван паломников. Каравану королей-магов предшествует группа неофитов, небесных пажей и земных ангелов («En avant pr;c;dant les rois, le groupe des neophytes, pages с;lestes, anges de la terre»).
В Евангелии от Матфея волхвы не названы царями, речь идет о восточных мудрецах («Когда же Иисус родился в Вифлиеме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с Востока и говорят: “Где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на Востоке и пришли поклониться Ему”» (Мф. 2, 1–2). Однако в восточных христианских сказаниях волхвы названы именно царями, а не мудрецами Востока. Страны их, соответственно, располагались в Индии и Африке (Абиссинии). В эпоху Великих географических открытий с царями-волхвами стали связывать три расы: белую, черную и желтую, что отражено на полотне Гюстава Моро.
Парижане называют дом Моро «небольшим сентиментальным музеем». Он действительно – миниатюрный и сентиментальный. В 1895 г. художник превратил свой дом в произведение искусства, в «шкатулку с секретом». Второй и третий этаж соединены витой, ажурной, узорной кованой лестницей в стиле модерн. Эта лестница – настоящее чудо, и ведет в святыню святынь – мастерскую художника.
Моро проектировал не только дома и лестницы, но и посуду. В жилых комнатах выставлены шикарные сервизы, выполненные по его рисункам. А еще – редкие книги, коллекция медалей и шпаг. Женскую версию стиля модерн можно увидеть в будуаре Александрины Дюре, невенчанной подруги художника. Волнообразные линии, сложный орнамент, диковинные узоры, композиции на мотивы любимых Моро цветов – роз и лилий… Этот дом буквально дышит красотой, и прогулка по комнатам доставляет не меньшее удовольствие, чем осмотр полотен «мэтра-колдуна» – «Сафо», «Саломеи», «Леды», «Орфея».
Почему же Гюстава Моро называли «мэтром-колдуном»? Потому что он – удивительно мистичен. Первое, что поражает на полотнах Моро, – это таинственное мерцание красок холодного – синего – спектра. Затем колдовские переливы драгоценных камней, украшающих обнаженные, дивно прекрасные женские и мужские тела. И еще – сияние драгоценных камней, украшающих средневековые наряды дам с картины «Единороги». Так сиять и мерцать может только сама Тайна или ее подруга – Вечность.
Гюстав Моро был удивительно близок к Вечности. Порой, после созерцания его картин, я долго сидела в саду музея или в кафе напротив и чувствовала, как входит в меня их таинственное мерцание. А потом шла по узким, живописным улочкам богемного района «Новые Афины», на территории которого расположен музей, и думала о том, сколько русских паломников – людей искусства, приходило на улицу Ларошфуко, чтобы отдать почести тени великого Мэтра… Казалось, что из окон музея мне вслед смотрит мсье Гюстав под руку с мадемуазель Александриной Дюре, так и не ставшей мадам Моро, но навеки соединенной с художником признанием современников. Впрочем, какая разница, были они женаты или нет, если браки совершаются на небесах!

Дворец инвалидов – «королевское милосердие с честью и пользой»

Романтическая легенда, давно отошедшая в область апокрифов военной истории, гласит: король Франции Людовик XIV (1643–1715), известный не только как «Le Roi Soleil» («король-солнце»), но и как один из наиболее азартных монархов-воителей своего времени, уже на пике своего могущества путешествовал как-то раз по дорогам своей прекрасной Франции. Монарший взор цепко отметил неприглядную картину, портившую пасторальную идиллию сельского пейзажа: по дороге передвигалась шумная и жутковатая компания жестоко искалеченных молодых парней в обрывках когда-то красочных мундиров его армии. «Кто только развел вас в таком количестве?» – сурово вопросил солнечный король. «Вы, ваше величество! – дерзко ответил одноногий солдат. – Беднякам в тягость кормить столько калек, так что нам остается бродяжничать, побираться и воровать, чтобы не висеть на шее у своих близких». Король вспомнил страшный вид кровавых полей, на которых его отважные войска сражались с испанцами или голландцами, усовестился и повелел организовать в Париже небывалый по размерам приют для своих увечных воинов, где бы им «было оказано милосердие с честью и пользой». Так начал свое многовековое существование Дом (или, иначе, Дворец) инвалидов – Hotel des Invalides, который и поныне поражает досужих туристов своим мрачным величием.
На деле Людовик XIV отдал приказ о постройке богадельни для искалеченных и престарелых военных 12 марта (по другой версии, 24 ноября) 1670 г. Тогда за плечами у короля были только завершение Франко-испанской войны (1635–1659), от которой в дееспособном возрасте он застал лишь последние кампании, да еще Деволюционная война с Испанией (1667–1668), не особенно кровопролитная. Зато планов на будущие боевые действия ради контроля над нидерландскими и германскими землями у него хватало. Равно, как хватало на французских дорогах и в парижских кабаках солдат-калек опустошительной Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.), закончившейся, когда «королю-солнце» было всего десять лет, и в придворных кругах он имел не столь блистательное прозвище – «король-ребенок». Можно немало рассказать о капризном и жестоком нраве Людовика XIV, однако, заботясь о призрении увечных воинов, доставшихся ему «в наследство» и ожидавшихся в перспективе, он проявил себя как ответственный главнокомандующий, заботившийся, как выразились бы сегодня, о поднятии престижа воинской службы и социальном обеспечении военнослужащих. К тому же его Дворец инвалидов стал непревзойденным по размерам (причем не только для своего времени) и едва ли не первым подобным военно-медицинским учреждением в Европе.
На деле Людовик XIV отдал приказ о постройке богадельни для искалеченных и престарелых военных 12 марта (по другой версии, 24 ноября) 1670 г. Тогда за плечами у короля были только завершение Франко-испанской войны (1635–1659), от которой в дееспособном возрасте он застал лишь последние кампании, да еще Деволюционная война с Испанией (1667–1668), не особенно кровопролитная. Зато планов на будущие боевые действия ради контроля над нидерландскими и германскими землями у него хватало. Равно, как хватало на французских дорогах и в парижских кабаках солдат-калек опустошительной Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.), закончившейся, когда «королю-солнце» было всего десять лет, и в придворных кругах он имел не столь блистательное прозвище – «король-ребенок». Можно немало рассказать о капризном и жестоком нраве Людовика XIV, однако, заботясь о призрении увечных воинов, доставшихся ему «в наследство» и ожидавшихся в перспективе, он проявил себя как ответственный главнокомандующий, заботившийся, как выразились бы сегодня, о поднятии престижа воинской службы и социальном обеспечении военнослужащих. К тому же его Дворец инвалидов стал непревзойденным по размерам (причем не только для своего времени) и едва ли не первым подобным военно-медицинским учреждением в Европе.
Благородная традиция призрения людей, получивших увечья на войне, существовала во Франции с раннего Средневековья. Еще легендарный властелин Франкской империи Карл Великий повелел монастырям принимать своих изувеченных воинов в качестве служек или охранников. Предание гласит, что как-то раз он пригрозил отрубить ногу настоятелю, который отказал в милосердии его одноногому вассалу на основании того, что веселый буйный нрав рыцаря введет в соблазн смиренную монастырскую братию. После этого настоятель тотчас проникся состраданием, и вояка был принят на монастырские хлеба и вина. В 1254 г. король Людовик Святой, прославленный участник крестовых походов, поселил в одном из своих замков на полном обеспечении 300 бывших крестоносцев, ослепленных или обезрученных сарацинами. Генрих III, последний Валуа, создал из дворян-инвалидов подобие духовно-рыцарского ордена, члены которого размещались в монастырях. Не остался в стороне от благотворительности подобного рода и первый из династии Бурбонов, Генрих IV Наваррский, «добрый король», «старый повеса», который, как пелось во французской народной песенке, «войну любил он страшно/ и дрался, как петух,/ и в схватке рукопашной/ один он стоил двух». В 1604 г. «беарнец» поселил жертв своих войн в госпитале «Христианского милосердия». Довольно «оригинально» подошел к проблеме отец Людовика XIV, Людовик XIII, приказавший поместить лишенных средств к существованию военных инвалидов в Бисетрский форт в Париже, использовавшийся преимущественно как тюрьма. Также широко практиковалось назначение искалеченных солдат и офицеров на военно-административные и нестроевые должности в крепостных гарнизонах.
Людовик XIV вобрал опыт своих предшественников и творчески развил его, не только обеспечив искалеченных солдат и офицеров жильем, содержанием и медицинским обслуживанием, но и предоставив им возможность трудиться с пользой для королевства и их оставшихся в строю товарищей. Под постройку Дворца инвалидов король приобрел на собственные средства большой участок земли на левом берегу Сены, в парижском пригороде Гренель, напротив нынешнего моста Александра III. Сделка состоялась недорого, всего за несколько тысяч ливров, так как двое парижан-землевладельцев предусмотрительно сочли, что «торг здесь неуместен». Строительство было поручено придворному архитектору Либералю Брюану, который, кстати, имел опыт в возведении госпитальных зданий: ему принадлежит проект ряда построек больницы Ла Сальпетриер в Париже. Взятые под личный контроль королем, строительные работы начались незамедлительно и шли довольно споро. В 1674 г. Дом инвалидов был готов принять первых постояльцев, а в 1677 г. работы первой очереди построек были завершены. Впрочем, ансамбль Дворца инвалидов в Париже ширился и достраивался дополнительными сооружениями и в XVII, и в XVIII, и даже в XIX вв.
Первоначально комплекс Дворца инвалидов состоял из пяти дворов, построенных в виде классических европейских казарменных сооружений начала Нового времени. Четырехэтажные (в Европе принято начинать нумерацию этажей со второго, так что любой француз назовет их «трехэтажными») жилые корпуса образовывали с внутренней стороны обширные площадки-плацы, обнесенные двухэтажной аркадой. Центральный двор именовался Почетным, или Королевским двором. Парадный вход украшала тяжеловесная арка, более уместная над крепостными воротами, увенчанная барельефом, изображавшим Людовика XIV в парадных доспехах римского цезаря, восседавшего на боевом коне. Масштабы сооружения поражали – комплекс зданий размером 400 на 450 м имел сотни помещений – дортуаров (спален казарменного типа), церемониальных залов, больничных покоев, столовых, кухонь, кладовых, оружейных и т. д., снабженных сложной системой каминов, топившихся на цокольном этаже. Протяженность одних коридоров в Доме инвалидов составляла более полутора десятков километров. Плафоны ряда залов были украшены живописными картинами, прославлявшими победы армий «короля-солнце», глядя на которые ветераны могли бы коротать печальный закат своей жизни в воспоминаниях и беседах о былых подвигах. Вполне очевидно, важнейшее место в подобного рода учреждении занимала церковь католического обряда, ибо в те стародавние времена прекрасно понимали, что поддержание духа увечных воинов не менее важно, чем поддержание их физических сил. Первоначально церковь была спроектирована Брюаном в строгом и аскетическом воинском духе. Ее украшали скульптурные композиции работы Корню, представлявшие собой аллегорию воинской славы, но весьма скромные.
Разумеется, собор был освящен в честь святого Людовика, покровителя царствующего короля Людовика, и стал именоваться Saint-Louis-des-Invalides (в обиходе – Собор инвалидов). Блистательный «король-солнце», желавший сам периодически посещать мессы своих искалеченных боевых соратников, забраковал работу. Его изысканному до приторности вкусу храм показался недостаточно роскошным – монарх презрительно обозвал церковь «солдатской». Это название впоследствии закрепилось в веках за ее старой частью, сохранившейся в нефе нового собора, возведенного в 1676–1706 гг. и достроенного только к 1715 г. (классический пример «долгостроя» эпохи куртуазности!) другим придворным зодчим Жюлем Ардуэн-Мансаром. Посетителями богослужений в новом соборе, поражавшем своим грандиозным позолоченным куполом со шпилем 107-метровой высоты и пышным убранством, изначально могли быть только король и его приближенные. Для «простых смертных» была «солдатская» церковь.
Управление Домом инвалидов с 1670 г. осуществлялось губернаторами, назначавшимися королем из числа заслуженных пожилых высших офицеров. Первым губернатором стал шевалье Франсуа д, Ормуа. С тех пор и по сегодняшний день на этой должности (в период 1796–1803 и 1871–1941 гг. именовавшейся комендантом) сменилось 44 человека, среди которых семеро маршалов Франции. Губернатор осуществлял свои полномочия при поддержке управляющего совета из 10 членов – военного коменданта, полковника, майора и семи капитанов – командиров инвалидных рот. Исключение составляет период Французской революции с 1793 по 1796 г., когда управление осуществлялось коллегиально.
В 1674 г. мощные стены Дворца инвалидов стали домом для первой партии из полутора тысяч увечных солдат и офицеров, не имевших средств к существованию. Помимо инвалидов «на покой» принимались престарелые ветераны, не имевшие близких, способных заботиться о них. Для этой категории постояльцев в 1710 г. был введен стаж службы под знаменами не менее двадцати лет, при особых заслугах – не менее десяти. К концу царствования Людовика XIV численность «контингента» приблизилась к пяти тысячам человек. Перешагнув массивный каменный порог Дома инвалидов, увечные воины попадали в привычную армейскую обстановку. Инвалиды делились на роты в зависимости от степени дееспособности, возглавлявшиеся офицерами также из числа постояльцев. Командир каждой роты имел своего лейтенанта, т. е. помощника, а также адъютанта. Оставшиеся «без команды» офицеры-инвалиды занимали различные административные должности – интенданта, казначея, начальников артиллерийского парка и арсенала, хранителя трофеев, библиотекаря, архивариуса и т. д. Распорядок дня подчинялся жесткой воинской дисциплине, которой позавидовали бы даже действующие полки французской армии. Во внутреннем режиме Дома инвалидов чувствовался также отчетливо выраженный уклон в уставы средневековых духовно-рыцарских орденов. Подъем, утреннее и вечернее богослужение, приемы пищи, работа и даже строевые занятия (конечно, для тех, кто был способен ходить в строю) проводились четко по графику. В дортуарах и залах запрещались курение и даже громкие разговоры. За различные проступки была предусмотрена жесткая система наказаний – от заключения в карцер до «изгнания из рая» – т. е. отчисления. Свою пищу ветераны вкушали в благочестивом молчании, усевшись по 50 человек за общими столами и внимая дребезжащему под сводами голосу чтеца, читающего что-нибудь «душеспасительное».
Впрочем, жаловаться на питание не приходилось: на каждого рядового инвалида отпускалось в день по 750 грамм пшеничного хлеба, 250 грамм мяса, пол-литра вина или литр сидра и, плюс к тому, овощи, сыр и различные приправы. Офицерам доставляли фрукты, птицу, дичь и сладости от королевского двора. Фактически постояльцы Дома инвалидов стали первыми во французской армии получать фиксированный паек. Их питание было организовано централизованно еще задолго до того, как в начале ХХ в. в полевых лагерях французской армии задымили первые полевые кухни. До этого, ссылаясь, вероятно, на неисправимый индивидуализм гурманов-французов в еде, интендантства выдавали провизию солдатам на руки «в сухом виде», и каждое отделение таскало за собой котел, своими усилиями стряпая еду в походе.
Для многих ветеранов, прежде намыкавшихся по дорогам и притонам без своего угла, явно к лучшему изменились и условия жизни. Помещения Дома инвалидов хорошо отапливались, причем не по графику, а в зависимости от реальной погоды, по приказу коменданта. Сена, бессменная транспортная артерия Парижа тех лет, обеспечивала регулярный подвоз топлива и иных припасов. Каждый постоялец получал форменную одежду военного образца, покрой которой менялся в зависимости от эпохи, но цвет оставался неизменным: темно-синий с красным прибором. Полагались также солдатская обувь, белье, кожаный матрас и шерстяное одеяло, а с XVIII в. – и прочие постельные принадлежности. Немощные и больные помещались в лазарет, вмещавший 400 пациентов и обслуживавшийся тремя военными врачами, 10 лекарями, фармацевтом с его помощниками и братьями милосердия – монахами. С 1822 г. монахов в лазарете заменили сестры милосердия – до этого женщины в Дом инвалидов не допускались, а женатым постояльцам предоставлялось два увольнения в неделю для свидания с семьями. В персонал Дворца инвалидов входил также штат священнослужителей, поваров, истопников и т. д.
За пользование такими благами постояльцы должны были трудиться по мере сил. Первоначально, в эпоху Людовика XIV, основным занятием инвалидов был ремонт армейского оружия и снаряжения. Современники вспоминают, что даже полностью потерявшие зрение воины, на ощупь помнившие конструкцию мушкетов или палашей, сроднившихся с их руками за годы былой службы и сражений, были способны выполнять немало операций. Однако по мере развития военной промышленности и специализированных профильных мастерских необходимость в привлечении к этому ответственному процессу калек-ветеранов отпадала. В XVIII в. основными производственными мощностями Дома инвалидов стали гобеленная мастерская, раскраска гравюр и выпуск солдатских башмаков. Были среди его постояльцев и мастера более изящных профессий – в частности, даже художники и скрипочные мастера. Кое-кто из офицеров профессионально занимался картографией и военной историей, тем более что в их распоряжении находилась богатая библиотека, основанная Людовиком XIV и постоянно пополнявшаяся новыми книгами преимущественно военной и сопутствующей тематики. Кроме того, в 1777 г. Дворцу инвалидов была передана богатейшая коллекция макетных планов и рельефов из королевского дворца Тюильри, около ста экспонатов которой сохранились там по сей день.
Финансирование этого крупнейшего в мире приюта военных инвалидов всегда оставалось предметом особой заботы правителей Франции. Наиболее щедр был, несомненно, «король-солнце», по праву считавший Дворец инвалидов своим детищем. Помимо постоянных личных и казенных денежных дотаций учреждению и выплаты инвалидам пенсий, он по нескольку раз в год устраивал ветеранам праздничные обеды, сервировавшиеся с подлинно королевским размахом. Неизменным гостем на них бывал сам король, который, несмотря на все темные стороны своей противоречивой натуры, вероятно, испытывал что-то вроде ответственности за судьбу своих покалеченных солдат, или даже чувство вины перед ними, и во время подобных посещений бывал с ними неожиданно прост и сердечен. Хотя не исключено, что это носило для него, выражаясь современным языком, характер королевской PR-акции. Старались демонстрировать свою милость к увечным воинам и два последовавших за «королем-солнцем» Людовика с соответствующими «порядковыми номерами» – XV и XVI. Так что к моменту, когда ярость Французской революции положила конец царствованию последнего из них, бюджет Дворца инвалидов достиг крайне солидной суммы в 1,7 миллиона ливров.
14 июля 1789 г., когда Париж охватили революционные волнения против королевской власти, старые солдаты, жившие в Доме инвалидов, заняли сторону народа. Артиллеристы отказались стрелять по окружившей здание толпе восставших, а караульные открыли ей ворота. 32 тысячи ружей и 27 пушек из находившихся во Дворце инвалидов королевских арсеналов, переданные военными инвалидами в руки революционеров, стали существенным аргументом в пользу падения монархии. Неистовые республиканцы с готовностью приняли у королей эстафету в призрении увечных воинов, новый поток которых хлынул с полей сражений многочисленных войн Французской республики. Расходы по содержанию Дворца инвалидов были официально отнесены на счет военного ведомства. Принимались и частные пожертвования от «добродетельных граждан».
Приход к власти Наполеона Бонапарта, ознаменовавший начало самой знаменитой из всех военных эпох Франции, окруженной романтическими и кровавыми преданиями, оказал существенное влияние на развитие Дворца инвалидов, начиная с его внешнего облика. Самозваный император в присущем ему аляповатом провинциальном вкусе украсил суровые фасады этого госпиталя-казармы разнообразными геральдическими и военными символами своего правления – орлами, пчелами, львами, стилизованными композициями из оружия и тому подобными «виньетками ложной сути». На широкой эспланаде перед парадным входом появились внушительные ряды трофейных и французских орудий, отгремевших на полях сражений этой титанической и страшной эпохи. А в просторных помещениях Дома инвалидов впервые стало тесно от огромного наплыва еще очень молодых людей, носивших на себе чудовищные отметины увечий, полученных при Маренго и Аустерлице, Иене и Фридланде, Ваграме и Смоленске… Число инвалидов, содержавшихся там, в 1812 г. достигло рекордной отметки в 26 100 человек. Такой огромной цифре наполеоновская Франция была обязана не только военными кампаниями ненасытно честолюбивого императора, но и массовому обнищанию истощенного военными поборами населения. Многие семьи уже не могли позволить себе содержать вернувшихся с полей чести искалеченных родственников – не говоря уж о том, что в армии «великого императора / корсиканского людоеда» был весьма велик процент отважных авантюристов, оторвавшихся от своих корней.
Надо отдать должное Наполеону: он нередко посещал Дом инвалидов и даже положил начало его превращению в пантеон воинской славы. При нем церковь Св. Людовика (Собор инвалидов) была возведена в ранг главного военного собора Франции, в котором стал служить мессу армейский епископ Франции. 15 июля 1804 г. император избрал Дворец инвалидов местом проведения церемонии награждения первых кавалеров новоучрежденного ордена Почетного легиона, ставшего с тех пор главной наградой Франции. Внушительная экспозиция трофейных знамен и штандартов – плодов громовых побед французского оружия в Италии, Австрии, Пруссии, Испании – украсила старинные своды залов. Однако в отношении финансирования приюта увечных воинов Бонапарт был прагматичен до цинизма. Из военного бюджета он платил за здоровых и только за здоровых солдат. Тех же, кто уже не представлял практического значения для его цезарианских проектов, должен был содержать французский народ: они же его дети, не правда ли, а император им более ничем не обязан! В 1811 г. Наполеон постановил вычеркнуть обеспечение Дома инвалидов из военного бюджета, постановив взимать вместо этого в его пользу до 2 % со всех совершающихся в его империи частных сделок и различных доходов. Подобные дотации оказались вполне солидными: всего в наполеоновскую эпоху в фонд Дома инвалидов поступило более 6 миллионов франков.
Последние Бурбоны, восстановленные на ставшем весьма зыбком после падения гиганта-Наполеона французском престоле, немало сделали для развития и поддержания престижа Дворца инвалидов, а также ради благоустройства его постояльцев. Вполне понятна логика Людовика XVIII, Карла Х и Луи-Филиппа, которых вкусившие республиканской вольности и наполеоновского величия французы нередко воспринимали как трагикомичные фигуры. В их армии продолжали служить питомцы эпохи Наполеона, крайне болезненно относившиеся ко всякому выпаду в адрес своего славного прошлого, и поддержка Дома инвалидов была для королей своего рода демонстрацией уважения к воинским традициям и былой славе. В 1822 г. была проведена самая заметная реформа этого учреждения, коснувшаяся и его статуса, и внутреннего распорядка. Несчастные калеки и престарелые ветераны, коротавшие остаток своей жизни в станах Дворца инвалидов, приобрели статус живого памятника французской воинской доблести. С этого времени и вплоть до начала ХХ в. на всех смотрах парижского гарнизона сводное подразделение инвалидов (как правило, рота) выступало впереди всех остальных войск. Когда в праздничные дни Париж оглашался раскатами артиллерийского салюта, парижане знали: это бьют орудия салютной батареи Дома инвалидов с расчетами из испытанных седых артиллеристов былых сражений. Действующие военнослужащие были обязаны первыми отдавать инвалидам воинское приветствие.
Каждое воскресенье в соборе Дворца инвалидов армейский епископ (за исключением случаев нахождения в пастырских поездках) и трое священников служили торжественные обедни, на которых обязательно присутствовали высокопоставленные офицеры военного министерства и парижского гарнизона, а оркестр выделялся поочередно одним из расквартированных в столице полков. Была восстановлена традиция праздничных обедов во Дворце инвалидов, приуроченных к религиозным и национальным праздникам. На них обязательно приглашались высокопоставленные гости, в том числе члены королевского дома. В 1832 г. расходы на содержание Дома инвалидов вновь перешли в смету военного министерства Франции.
Большие перемены произошли и в условиях жизни французских военных инвалидов. Постояльцы Дома инвалидов, в зависимости от их физической кондиции, были переформированы из прежних рот в группы более гибкого состава, именовавшиеся «дивизиями». Командиры, помощники командиров и адъютанты «дивизий» назначались губернатором. Губернаторов было предписано назначать из чинов не ниже маршала Франции или дивизионного генерала, а комендантов – из бригадных генералов. Указом Людовика XVIII инвалидам было определено фиксированное жалование, в зависимости от чина составлявшее от 2 (рядовой) до 30 франков (полковник) в месяц. Работа в мастерских теперь стала исключительно добровольным делом. Впрочем, согласно воспоминаниям современников, большинство старых воинов все равно продолжали работать, насколько им позволяли силы, как за дополнительную плату, так и ради того, чтобы заполнить непривычный избыток времени, внезапно появившийся у этих деятельных и сильных людей. Значительно улучшилось медицинское обслуживание, а также пищевое довольствие. На столах инвалидов появились такие яства, как кофе, какао, свежее молоко, «колониальные плоды», коньяк. Некогда суровый, распорядок дня Дома инвалидов начал неуклонно приближаться к санаторному.
В эпоху Реставрации французской монархии Дворец инвалидов приобрел еще одну церемониальную функцию, которая и по сей день делает его одним из наиболее посещаемых памятников истории в Париже. Он стал пантеоном для военачальников, прославивших свое имя на полях сражений французской армии. 15 декабря 1842 г., по приказу Луи-Филиппа, туда были торжественно перенесены с острова Святой Елены останки Наполеона Бонапарта. Человек, усеявший безымянными и бескрестными могилами французских солдат пол-Европы, нашел пышное последнее успокоение в открытом склепе в Соборе инвалидов. Проект гробницы принадлежит известному архитектору Луи Висконти. Ее строительство было завершено только к 1860 г. Массивный и тяжеловесный саркофаг, внутри которого в шести гробах покоится тело великого полководца (он одет в зеленый мундир конных егерей, в котором его образ жестоко врезался в память мира), выполнен из темного «порфирового» мрамора. Он покоится на постаменте из зеленого финляндского гранита, подаренного, кстати, российским императором Николаем I. Саркофаг окружает балюстрада, вдоль которой расположены 12 статуй работы Жана Жака Прадье, символизирующих 12 военных кампаний Наполеона. На мраморном полу выполнена мозаика, изображающая лавровый венок, в который вписаны названия величайших побед наполеоновской армии. Среди прочих славных имен там значится и Москва: так во французской военно-исторической традиции принято именовать Бородинское сражение, в котором Великая армия и российские войска увязли в крови и яростном упорстве друг друга.
В Соборе инвалидов нашли последнее успокоение также маршалы Наполеона Удино, Груши, Журдан, Бессьер, а также военачальники его племянника, высоко взлетевшего и низко павшего баловня удачи и второго императора Франции Наполеона Третьего, маршалы Канробер и Мак-Магон и другие. Скорбной скульптурной группой французских воинов Первой мировой войны в длиннополых шинелях и в знаменитых «адриановских» стальных шлемах, несущих на плечах гроб своего командира, выделяется надгробие главнокомандующего войсками антигерманской коалиции в 1918-м маршала Франции Фердинанда Фоша (работа польского скульптора Павла Ландовского). В 1940 г. в Собор инвалидов был перенесен из Вены прах сына Наполеона – злосчастного Орленка, герцога Рейхштадского, грезившего о воинских подвигах отца и умершего в юном возрасте. Малоизвестная история, о которой многие экскурсоводы предпочитают не вспоминать, гласит, что отец с сыном воссоединились через 100 лет после смерти последнего по приказу тогдашнего поработителя Европы Адольфа Гитлера, которому не терпелось оставить в этом славнейшем военном пантеоне и свой след.
Своего рода коллективным военным пантеоном является и аркада Почетного двора Дворца инвалидов, стены которой покрыты мемориальными досками в память о солдатах различных частей и родов оружия Франции, ее колоний и ее союзников, отдавших свои жизни в войнах XIX–XX вв. Среди прочих можно найти и скромный мемориал солдатам и офицерам Экспедиционного корпуса Российской императорской армии, сражавшимся и погибшим на французской земле в 1916–1918 гг.
После трагического поражения Франции во Франко-прусской войне 1870–1871 гг. в истории Дома инвалидов наступил период временного заката. Престиж военных и армии вообще, опозоренных рядом катастрофических поражений, подобных которым французское оружие не знало со времен Березины и Ватерлоо, рухнул в стране, как бы выразились сегодня, «до уровня плинтуса». В рамках кампании по ограничению затрат на военное министерство, проведенной в Национальном собрании сторонниками «пацифистского» лагеря в конце XIX – начале ХХ в., сильно пострадали и инвалиды. В 1903 г. постояльцы Дома инвалидов получили «гражданский» статус, что означало прекращение их участия в смотрах и парадах, отмену повседневного ношения формы, военизированной организации и права на ношение оружия, а также упразднение салютной батареи. Вскоре после этого была отменена отправка полковых оркестров и представителей командования на воскресные богослужения в Доме инвалидов (впрочем, многие действующие офицеры продолжали посещать их в частном порядке в знак несогласия с этим решением), а с 1904 г. приостановлен прием в Дом инвалидов новых постояльцев. В результате контингент инвалидов сократился с 685 человек в 1872 г. до нескольких десятков престарелых ветеранов в 1911 г.
Однако этот период ознаменовался для Дворца инвалидов его новым применением, с которым по сей день связан статус этого здания. Освободившиеся по мере сокращения «контингента» помещения французские военные стали широко использовать в музейных целях. В 1871 г. там был основан Музей артиллерии, а в 1896 г. стараниями знаменитого французского художника-баталиста и общественного деятеля Эдуарда Детайля появился Исторический музей армии. В 1905 г. они были слиты в единый Музей армии, существующий по настоящее время и считающийся одним из лучших военных музеев мира. Его богатейшая коллекция заслуживает отдельного подробного рассказа. Кроме того, музей активно занимается научно-исследовательской и издательской деятельностью. Директор музея традиционно назначается военным министерством Франции из офицеров в чине не ниже бригадного генерала.
После Первой мировой войны, миллионное жертвоприношение французской армии на фронтах которой вновь вернуло военным уважение общества, прием искалеченных на Марне и под Верденом воинов в Дом инвалидов был возобновлен. Однако развернутая по всей стране система военных госпиталей позволила оставить эти функции в основном символическими. Постояльцы Дома инвалидов проживали теперь под наблюдением квалифицированного медперсонала в благоустроенных зданиях пансионного типа, окруженных уютными садиками и расположенных за стенами исторической постройки. В наши дни там проживают менее ста ветеранов и инвалидов французской армии и движения Сопротивления, обслуживанием которых ведает Национальный институт инвалидов Франции. Губернатором Дворца инвалидов в настоящее время является генерал армии Бруно Кюш, а должность директора Музея армии занимает генерал армии Кристиан Батист. Дворец инвалидов и Музей армии стали сегодня общим понятием, символизирующим воинскую славу и военные традиции Франции – как для французов, так и для любителей военной истории со всего мира.

Русский Париж

Для многих русский Париж начинается с паломничества на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Собственно говоря, Сен-Женевьев-де-Буа – это городок-спутник Парижа. Один из самых цветущих и цветочных во Франции. Цветов, клумб и парков здесь более чем достаточно. На любой вкус. А, посетив кладбище и кладбищенскую церковь, можно совершить экскурсию в былую Российскую империю. Ту, которая оборвалась 1921-м «над морем черным и глухим», устремившись к Константинополю и Галлиполи.
Странное дело, нигде славное имперское прошлое не чувствуется с такой силой, как на Сен-Женевьев-де-Буа. Даже в юбиляре-Санкт-Петербурге. Я говорю «славное», потому что имперская гниль как будто осталась за порогом кладбища. Здесь можно вспоминать только былое величие. У ворот Сен-Женевьев-де-Буа я встретила внука эмигранта первой волны. «Мой дед воевал с большевиками за нашу Россию, а теперь лежит здесь», – с гордостью сказал мой собеседник. И у порога Сен-Женевьев эта фраза прозвучала вполне естественно и без тени ложного пафоса.
Теперь здесь лежат врангелевцы и колчаковцы, каппелевцы и дроздовцы, осколки древних дворянских родов и сыны казачьего Дона. Взглянув на их строгие мемориалы, забываешь псевдобелогвардейских, лубочных корнета Оболенского с поручиком Голицыным и вспоминаешь пронзительные, страшные, до боли правдивые стихи настоящих белогвардейских поэтов: Савина, Туроверова, Несмелова. Кстати сказать, на Сен-Женевьев покоится Гайто Газданов – один из лучших прозаиков, вышедших из Белого движения. А еще здесь можно поклониться Георгию Иванову, Буниным, Мережковским и, конечно, Надежде Тэффи.
На Сен-Женевьев-де-Буа похоронен русский Париж, до смертного часа ожидавший возвращения на родину. Нынешняя эмиграция совсем другая. Она уже не ждет, а всего лишь терпеливо и методично строит свою жизнь в столице мира. Еще Цветаева поняла, что нельзя вернуться в дом, «который срыт». Впрочем, у нынешних эмигрантов остаются святыни. Это Сен-Женевьев-де-Буа и Тургеневская библиотека в Париже.
Крохотная rue de Valence, обычный жилой дом. Вывеска отсутствует. Тургеневская библиотека – вернее то, что осталось от нее после Второй мировой, занимает всего несколько комнаток. Но, наскоро просмотрев каталог, приходишь в полный восторг. Здесь есть все. Весь русский Париж, создавший что-либо литературно ценное. Анатолий Величковский, Перикл Ставров, Георгий Раевский, Владимир Смоленский… И это не говоря уже о корифеях – Бунине, Мережковском, Ремизове.
Тургеневская библиотека – информационный центр русскоязычного литературного Парижа. Здесь постоянно вывешиваются объявления о литературных вечерах и презентациях новых журналов и альманахов. Попадаются и другие: «Русская женщина ищет работу в Париже. Могу ухаживать за детьми и стариками, убирать, готовить…» Первая, послереволюционная, волна русской эмиграции составляла объявления другого типа. На первый, поверхностный, взгляд – смешные, на второй, глубокий – трагические. К примеру: «Даю уроки иностранных языков за право пользоваться ванной». Да, именно так и никак иначе. Ванна в те времена была роскошью, доступной далеко не каждому эмигранту.
Сейчас в Париже русская община относится к одной из самых многочисленных и сильных. Но говорят, что скоро Сен-Женевьев-де-Буа снесут по частям. Некому оплачивать могилы Бунина и Мережковских, Тэффи и Газданова. Точнее, земельные участки, которые они занимают. Неужели навсегда исчезнет этот оазис былой России, фундамент, оставшийся от срытого в 1917-м дома? Не хочется даже думать об этом. Кто же спасет Сен-Женевьев-де-Буа?
На надгробии Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус – изображение Троицы и надпись по кругу: «Да приидет царствие Твое!» На многих надгробиях можно было бы высечь трагический вопль Адамовича: «Когда мы в Россию вернемся? / О, Гамлет восточный, когда?» Впрочем, некоторым эмигрантам удалось вернуться в пределы бывшей Российской империи. Вернуться стихами. И никогда еще возвращение не было таким подлинным. И таким очевидным.
Парижские киевляне – это была особая порода русских эмигрантов. При слове: Родина они вспоминали юг бывшей Российской империи: дореволюционный или охваченный тревогами Гражданской войны Киев, «огромный прокуренный зал, под названием Хлам» или, точнее, киевский литературный клуб «Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты», Керчь-Пантикапей и, конечно, Крым, где для них в 1920 г. «оборвалась» Отчизна. Они были уроженцами Киева, но большую часть жизни прожили в Париже, а в историю литературы вошли как русские поэты и прозаики первой волны эмиграции. Парижские киевляне представляли собой особую прослойку русского эмигрантского сообщества, с общими воспоминаниями и общей тоской по «городу персидской сирени» – Киеву.
Галина Кузнецова, Марк Алданов, Юрий Терапиано, Алексей Эйснер, Анатолий Штейгер и другие парижские киевляне в «город персидской сирени» так и не вернулись. Поэт Алексей Эйснер, автор строки-афоризма «человек начинается с горя», правда, возвратился в СССР, не выдержав ностальгии, но сразу же попал в лагерь под Воркутой, а потом в казахстанскую ссылку. После освобождения Эйснер жил в Москве, но стихов больше не писал – переводил, занимался журналистикой.
Поэт-неоклассик Юрий Терапиано, окончивший в 1916 г. юридический факультет Киевского университета имени Шевченко, умер в Ганьи, близ Парижа, поэтесса и прозаик, последняя любовь Бунина Галина Кузнецова скончалась в Мюнхене, всемирно известный романист Марк Александрович Алданов – в Ницце, поэт Анатолий Штейгер – от туберкулеза в Швейцарии. Городом их литературной славы стал Париж, городом сокровенных воспоминаний – Киев. Все они считали свою эмиграцию временной. Но, как выяснилось, в «дом, который срыт», вернуться невозможно.
Галина Кузнецова многие годы провела в тени Бунина и известна нам по наконец-то опубликованному «Грасскому дневнику» и фильму Алексея Учителя «Дневник его жены». Но при жизни она успела хлебнуть собственной, не связанной с Буниным славы. Прозу Кузнецовой высоко ценили Георгий Адамович, Роман Гуль, Лидия Червинская, Михаил Цетлин. Ее сборник рассказов «Утро» и роман «Пролог» стали зеркалом, в котором русская эмиграция узнавала себя, иногда – охотно, иногда – помимо собственной воли.
Как поэтесса Галина Кузнецова менее известна – при жизни «Рики-тики-тави», как называл ее Бунин, издала только один сборник стихов – «Оливковый сад». В сборнике этом очаровательнейшая женщина русской эмиграции вспомнила о своей киевской юности и даже посвятила «городу персидской сирени» стихотворение:

Город грустного детства,
Я слышу сквозь шум морей
Шелест ночного ветра
В листве твоих тополей…

У Галины Кузнецовой были фиалковые глаза и «речь с небольшим заиканием, придававшим ей еще большую беззащитность и прелесть», как писала Нина Берберова.
Фарфоровая, очаровательная, прелестная – эти похвалы или полупохвалы охотно расточали Галине Николаевне современники. Говорили, что Бунин за всю жизнь по-настоящему любил только ее одну. В литературном отношении Кузнецова считалась его ученицей, вскоре, впрочем, выпорхнувшей из-под крыла учителя.
Киевская гимназистка Галина Кузнецова «приняла в себя печальный хмель, (…) Пустых церквей и старых укреплений», любила вспоминать в эмиграции о персидской сирени киевских старосветских домиков и соловьях над «мазепинскими откосами». В 1918 г. она окончила гимназию, а в 1920-м из Севастополя эмигрировала в Константинополь. Родина для нее, как и для многих других эмигрантов первой волны, оборвалась в Крыму. В 1921-м Кузнецова оказалась в Чехословакии, где училась в пражском Французском институте, а в 1924-м – в Париже. В Париже и началась ее литературная жизнь.

И никогда ты к небу не был ближе,
Чем здесь, устав скучать,
Устав дышать,
Без сил, без денег,
Без любви,
В Париже... -

писал Георгий Адамович. Эмигранты устраивались в Париже с трудом: без сил, денег и любви прожить было трудно. Для многих из них Париж исчерпывался предместьями – Медоном, Пасси, Ганьи. Это была жизнь по ту сторону занавеса: занавес упал в России, зрители разошлись по домам, а актеры остались в закулисье внешней или внутренней эмиграции.
Жизнь после России, после любви, веры и, собственно говоря, после жизни оказалась особенно тяжелой для молодых литераторов, и Галина Кузнецова не представляла исключение. Как и другие «молодые», покинувшие бывшую Российскую империю в 18, 20 или 25, она пыталась вкусить родины при помощи писателей старшего поколения. В учителя Галина Николаевна выбрала Бунина и прожила около него, в Грассе, пятнадцать лет. В 1949 г. она переехала в США, где работала в издательстве ООН.
Поэт Алексей Эйснер прославился своим стихотворением «Человек начинается с горя». Его литературная судьба действительно началась с горя – с эмиграции. Эйснер родился в Киеве, в 1905 г., затем учился в Петербургском кадетском корпусе. После Гражданской войны вместе с семьей эмигрировал через Новороссийск в Константинополь, потом – в Югославию. В 1930-х гг. Эйснер жил в Париже, где входил в литературное объединение «Кочевье», названное так в честь его собственной поэмы. Русский литературный Париж наизусть твердил его строки:

Человек начинается с горя.
А ты
Простодушно хранишь
мотыльковое счастье.
Человек начинается…
Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно.
Огромная точка.
Небо, ветер и море.
И чайки кричат.
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

В Париже Эйснер, как и другой поэт-эмигрант Юрий Софиев, был профессиональным мойщиком витрин и окон. Литературной работы для него не нашлось, как, впрочем, и для многих других его современников, впоследствии прославившихся. Давид Кнут раскрашивал ткани, Нина Берберова работала машинисткой, Антонин Ладинский – рассыльным. Литература для молодых парижских поэтов превратилась в «хобби», на которое, впрочем, тратились основные душевные силы.
Когда перед Второй мировой разразилась война в Испании, Эйснер воевал на стороне республиканцев и даже был адъютантом генерала Лукаша – известного венгерского революционера Мате Залка (сказалось петербургское кадетское прошлое). В 1940-м Эйснер вернулся в СССР, где сначала был зачислен в Красную Армию в звании капитана (вероятно, за испанские заслуги, как «искупивший кровью»), а потом, в том же 1940-м, когда эти заслуги забылись, отправлен в лагеря. В 1956-м, на волне разоблачения «культа личности», Эйснеру разрешили вернуться в Москву из казахстанской ссылки. Но стихов он больше не писал. Его литературная судьба началась и закончилась горем – эмиграцией и лагерями.
Cтихотворение Терапиано «Девятнадцатый год…» – булгаковские «Дни Турбиных», сжатые до четырех строф. В нем есть и «тишина побежденной столицы», и «былое величье», и, конечно, белая гвардия – «походы в холодной степи и раненье».
Юрий Терапиано, выпускник юридического факультета Киевского университета, в 1917-м окончил Военное училище прапорщиков, а летом 1919-го вступил в Добровольческую армию. Как и младший брат М. Булгакова Иван, тоже воевавший в Добровольческой армии, Терапиано оказался в эмиграции, в Париже.
Здесь, в 1925-м, неоклассик Юрий Терапиано стал председателем «Союза молодых поэтов и писателей». Можно сказать, что его литературная судьба сложилась благополучно: известный поэт, влиятельный критик, тонкий мемуарист. К нему не подходило трагическое кредо русской эмиграции: «без сил, без денег, без любви – в Париже». Терапиано сохранил и любовь, и силы, и веру. Денег у него, правда, не было, но зато он читал по утрам Гомера. Бессмертие души было для Терапиано не смутной надеждой, а неоспоримой реальностью, так же, как и бессмертие искусства. Он верил, что рукописи не горят, а если и горят, то воскресают вовремя.
Еще один парижский киевлянин, поэт Анатолий Штейгер был неизлечимо болен туберкулезом, но при этом спешил «жить и чувствовать». Пешком он исходил почти всю Европу, а в швейцарском санатории, на последней стадии болезни, так удачно сочинял антифашистские листовки, что немцы назначили за его голову крупную награду. Оказавшись в эмиграции, в Париже, Штейгер написал:

Мне суждено на чинном Pеre-Lachaise
Глядеть в чужое палевое небо,
И я тоскую… Мраморных чудес
Прекрасней поле скошенного хлеба.
И этот холм, откуда поутру,
Лишь небосклон слегка порозовеет,
Так ясно видны села по Днепру
И ветерок благословенный веет…

Анатолий Штейгер родился в 1907 г. в селе Николаевка Киевской губернии и происходил из обрусевшего швейцарского баронского рода. После революции он вместе с семьей эмигрировал в Константинополь, потом переехал в Прагу и, наконец, оказался в Париже, но «бедную покинутую Украйну» так и не смог забыть. Впрочем, и не пытался. С детства Штейгер был неизлечимо болен, но его считали неисправимым бродягой: последние 15 лет своей жизни он провел в непрерывных скитаниях по Европе.
Штейгер писал так называемые «кладбищенские» стихи:

Как он, прощаясь, не сошел с ума,
Как он рыдал перед могилой свежей.
Но время шло. Он ходит много реже.
– Забудь, живи, молила ты сама.

Но, в отличие от молодого Мандельштама, Штейгер гулял по кладбищу, веря «чуду воскресенья». Наверное, «бездны мрачной на краю» легче верить в бессмертие, чем на пороге счастья. Анатолий Штейгер прожил всего 37 лет, но, как говорил акунинский Фандорин, прекрасное и короткое стихотворение дороже пошлого и длинного романа. Штейгер написал немало стихотворений – прекрасных и коротких, как его жизнь.
Вот типичная судьба скитаний, общая для первой волны русской эмиграции. Крым – Константинополь – Прага – Париж - Германия – лагеря для «перемещенных лиц» – снова Париж: этими маршрутами прошли многие. Но немногие вернулись.

Ну да, возвращается ветер
На круги своя. Только вечер —
Вот вечер сегодня другой, —

писал поэт-эмигрант «второй волны» Игорь Чиннов. Впрочем, и в этот, другой, вечер мы рады их возвращению. И даже посмертному.

Дорогами Иль-де-Франса

Женщина, которая сажала розы, или История императрицы Жозефины

Городок Рюэй-Мальмезон… 20 минут от Парижа по красной линии пригородного поезда RER, предыдущие станции – Нантерр-город (Nanterre-ville) и Нантерр-университет (Nanterre-Universit;). Перед нами былая резиденция очаровательной императрицы Франции, Жозефины Богарне-Бонапарт. Наполеон I подарил дворец Мальмезон любимой женщине, которая лучше всех во Франции заваривала кофе и выращивала розы. В дворцовом розарии императрицы Жозефины розы и поныне – алее крови и благоуханнее изысканных духов. В городке Рюэй-Мальмезон можно попробовать блюда по рецептам Жозефины, посетить костюмированные праздники и фейерверки, станцевать контрданс и полакомиться улитками по-бургундски. Во дворце Мальмезон хранятся личные вещи и библиотека Наполеона. Рядом расположен дворец поменьше, принадлежавший дочери Жозефины от первого брака, Гортензии Богарне. В городке до сих пор собираются бонапартисты, как в Версале – роялисты. Фиалки Бонапартов против королевских лилий… Выбор по-прежнему актуален.
Двадцать минут ходьбы по очаровательным улицам крохотного городка, где цветов, кажется, больше, чем жителей, где в небольших, уютных отельчиках так удобно отдыхать, и где многочисленные парки носят на редкость красивые названия: «Сад медитации», «Сад вдохновения» – и перед вами парк Буа-Про. В этом парке гостей встречает сама императрица Жозефина, изваянная из мрамора и окруженная разноцветными тюльпанами… А дальше – дворец мадам Жозефины, где все до сих пор дышит ее присутствием.
Мягкая льняная сорочка, небрежно брошенная на постель, казалось, еще сохраняла тепло живого тела. Ее кружевная отделка источала нежный, сладкий запах роз и жасмина. Под стеклом, снабженным пояснительной табличкой, дремали атласные бальные туфельки, еще совсем недавно порхавшие по натертому до блеска паркету. Белое вечернее платье, надетое на манекен, игриво касалось серого редингота на таком же манекене, а рядом безмолвствовала арфа и вздыхал клавесин. Окна были распахнуты в сад, где цвели пионы, тюльпаны и маки. Розы, любимые цветы былой хозяйки этого дворца, дожидались своего часа.
Мы в Мальмезоне, маленьком городке в получасе езды от Парижа, в дворце, принадлежавшем Жозефине Богарне-Бонапарт, императрице Франции. Комнаты этого дворца ничуть не напоминают музейные. Дом выглядит совершенно жилым, как будто хозяйка оставила его совсем ненадолго, чтобы прогуляться по саду под руку с Наполеоном или навестить свою любимую оранжерею. Кажется, что она вот-вот войдет в наполненную весенним солнцем спальню, спрячет забытую на постели ночную сорочку и достанет из-под стекла мягкие бальные туфельки. А вечером будет встречать гостей в парадной гостиной, куда принесут цветы из сада и где будет не слышен грохот старых походных пушек победоносной французской армии, уже испившей сполна горечь поражений. И гости, щадя чувства очаровательной хозяйки, не расскажут ей о том, каким шатким стало положение ее великого мужа, императора французов, как близок он к поражению и вечной ссылке, а будут лишь острить, смеяться, танцевать и музицировать…
Гости собираются в Мальмезоне и поныне. В дворце-музее устраивают костюмированные праздники с фейерверками: для туристов и бонапартистов – тех, кто до сих пор чтит жестокого императора французов, чуть было не ставшего властелином мира. Здесь танцуют вальс, кадриль и контрданс, как во времена империи, и непременно в костюмах начала XIX столетия.
Почти все отели и кафе городка напоминают о Жозефине Богарне-Бонапарт: они носят или ее имя, или имена других Бонапартов – братьев императора, его матери Летиции, детей Жозефины от первого брака. В старинной церкви Сен-Поль проходят панихиды по членам семьи Бонапартов, а на службах храма до сих пор собираются бонапартисты, подобно тому, как в храмах Версаля на службах встречаются потомки стариннейших аристократических родов Франции. В Мальмезоне чтят фиалки и розы – любимые цветы Бонапартов, в Версале собираются поборники королевских лилий. Былые распри все еще живы: любовь и ненависть к императору разделила Францию на две половины.
Жозефина купила замок Мальмезон в 1799 г., когда Бонапарт совершал египетский поход. Замок был построен в 17 столетии и назван «домом грусти» – именно так переводится его мелодичное имя. По возвращении из Египта Наполеон – тогда еще первый консул – поручил архитекторам Персье и Фонтэну перестроить и украсить замок. Отсюда, из Мальмезона, первый консул управлял Францией – пока не стал императором и не сменил свое пригородное убежище на парижский дворец Тюильри, который Жозефина терпеть не могла.
Госпожа Бонапарт окончательно поселилась в Мальмезоне в 1809 г. – после развода с императором. Она перестраивала и украшала замок вплоть до самой своей смерти, последовавшей в 1814 г. Наполеон последний раз посетил Мальмезон в 1815 г., через год после смерти Жозефины. Войска императора были разгромлены при Ватерлоо, а ему самому оставался лишь шаг до бегства из Франции и заключения на острове Эльба. Жозефина уже не ждала его на своей любимой белой скамье, которая до сих пор стоит в парке. Свергнутый император бродил по парку с дочерью хозяйки Мальмезона – Гортензией Богарне. Свидетелями этой беседы были только цветы. Что сказали они свергнутому императору? И чем утешили осиротевшую Гортензию? Бог весть… Мальмезон надежно хранит свои тайны.
Мальмезон унаследовал Евгений Богарне, сын Жозефины. Вдова принца Богарне продала Мальмезон: замок переходил из рук в руки, пока его не купил император Наполеон III. Последним хозяином Мальмезона был богач и филантроп Даниэль Иффа по прозвищу Озирис, который в 1906 г. преподнес замок правительству Французской республики. Это был неслыханно щедрый дар…
В замке сохранилась огромная библиотека, принадлежавшая Наполеону, – красные тома с золотым тиснением, карты и гравюры. В коллекции живописи Мальмезона – «Переход через Альпы» кисти Давида, среди домашней утвари – любимый фарфоровый сервиз императрицы. Вестибюль, бильярдная, золотой и музыкальный салоны, апартаменты императора, уютные комнаты, принадлежавшие Жозефине и ее детям… Все здесь дышит давно ушедшей жизнью, цветами и духами, а не музейной пылью.
Сдоба Иль-де-Франса прельщает даже самых утонченных гурманов. Только в городках, подобных Мальмезону, можно понять, что такое настоящий багет по деревенскому рецепту, и какими должны быть эклеры и меренги. В небольших ресторанчиках городка можно заказать улитки по-бургундски, устрицы и сырную тарелку. Улитки в Мальмезоне отменные, как и морепродукты. А цены умеренные – примерно в 1,5 раза ниже, чем в Париже.
В сувенирной лавке дворца Мальмезон можно приобрести духи «Жозефина» и одеколон «Бонапарт», салфетки, скатерти и постельное белье с гербом рода Бонапартов, столовое серебро и гобелены. В уютных лавочках городка продается великолепная ветчина, благоухающая прованскими травами, сыры многочисленных сортов и разновидностей, вина Иль-де-Франса и, конечно же, знаменитый нормандский яблочный сидр. К слову сказать, сидр здесь отменный, как и сыры с паштетами. Да и цены – ниже парижских…
Если вы хотите слегка перекусить или полакомиться шедеврами французской кухни, можно не тратиться на дорогой ресторан и мило посидеть в баре или кафе, которых в Мальмезоне предостаточно. «Bon app;tit!», дамы и господа!

Детские годы «короля-солнце», или Прогулки по Сен-Жермен-ан-Ле

Городок Сен-Жермен-ан-Ле известен великолепным королевским дворцом, построенным королем Франциском I. Здесь до сих пор проходят костюмированные вечера с фейерверками, где вы сможете станцевать менуэт и попробовать изысканные блюда времен Франциска I и Екатерины Медичи. В Сен-Жермен-ан-Ле шестилетней девочкой приехала и провела десять лет своей недолгой, но трагической жизни Мария Стюарт, королева Шотландская, невестка Генриха II, ставшая вдовой в 18 лет. Здесь родилась красавица Маргарита Валуа (королева Марго); здесь жили все последние Валуа, а затем Генрих IV с Марией Медичи и тринадцатью детьми от пяти разных возлюбленных. В Сен-Жермен-ан-Ле сохранился павильон «доброго короля» – Генриха IV, остаток так называемого «Нового дворца», служившего до постройки Версаля королевской резиденцией. Рядом – Сен-Жерменский лес, словно предназначенный для прогулок и пикников, и дачный дом Les Loges, построенный королевой Анной Австрийской. В Сен-Жермен-ан-Ле проходит ежегодная ярмарка, где вы можете попробовать лучшие сорта сыра и ветчину с тонким вкусом.
Сен-Жермен-ан-Ле расположен на красной ветке пригородного поезда RER (конечная станция по направлению Charles de Gaulle-Etoile-Saint-Germain en Laye, пересадка с метро на RER на станциях Charles de Gaulle-Etoile, La Defence Grande Arche, ближайшие станции – Rueil-Malmaison, Chatou Croissy, Le Vesinet Centre, Le Vesinet Le Pecq). Продолжительность пути – 30–35 минут.
Для начала рекомендую гостям городка заглянуть в многочисленные лавочки и бутики на Площади Нового рынка. Эта площадь возникла еще в 1776 г., на месте старого кладбища, и с тех пор стала местом оживленной торговли. Особенно пестрой и яркой она бывает по средам, пятницам и воскресеньям. Здесь можно купить всякие вкусности, а также сувениры для ваших друзей и родственников, оставшихся дома.
Живописный рынок разбит на площади Кристиана Фрайе. В центре исторического Сен-Жермена расположены Торговые галереи (Галереи Сен-Жермен). Сюда можно попасть со стороны улицы Хлеба (Rue au Pain), улицы Кош (rue de Coches) и улицы де ля Салль (rue de la Salle). Керамику, ковры, сувениры «под старину», изящную посуду можно купить в многочисленных бутиках Сен-Жермена.
На гербе живописного городка Сен-Жермен-ан-Ле изображена золотая колыбель, осененная королевскими лилиями. Буква L и дата 5 сентября 1638 г. и указывают на «короля-солнце» Людовика XIV, который родился во дворце Сен-Жермен-ан-Ле в сказочно прекрасное сентябрьское утро. Этот герб был окончательно закреплен за городом в августе 1820 г., согласно патенту, выданному королем Людовиком XVIII. Этот король восстановил французскую монархию после долгих лет революционных потрясений и славы наполеоновской империи и хотел напомнить Франции о былой славе королей. Так городок Сен-Жермен-ан-Ле снова стал королевским: французы вспомнили о том, что здесь, в прекрасной близости Сен-Жерменского леса, родился «король-солнце», а по аллеям дворцового парка бродила юная шотландская принцесса Мария Стюарт, которой суждено было править Францией всего лишь год.
Название городка переводится как «Сен-Жермен у просеки». Рядом – Сен-Жерменский лес, один из самых живописных во Франции, воздух – чище не бывает, ажурный Сен-Жерменский дворец в стиле итальянского ренессанса, который начал строить Пьер Шамбижу, архитектор короля Франциска I, и завершил Пьер Делорм, архитектор Генриха II. Собственно говоря, сначала на месте этого ажурного, изящного, словно парящего в воздухе дворца стоял суровый средневековый замок, возведенный королем Людовиком VI и названный «Большим Шатле». Людовик X, Филипп VI и Карл V достраивали или перестраивали замок. А потом в суровую рыцарскую Францию пришла мода на все итальянское, и дворец приобрел свой нынешний облик: изящные башенки, ажурная каменная вязь, регулярный парк, разбитый перед дворцом…
Регулярный парк с симметричными, правильными аллеями разбили, впрочем, уже при «короле-солнце», Людовике XIV. Парковым архитектором был сам знаменитый Ле Нотр, создавший дивно прекрасные сады Версаля. «Король-солнце» жил здесь, пока не был построен Версаль. Мольер ставил здесь свои пьесы, а «король-солнце» принимал дружественные посольства, в частности – русское, отправленное в прекрасную, добрую Францию царем Алексеем Михайловичем для заключения торгового договора.
Когда «король-солнце» переехал в Версаль, Сен-Жерменский дворец опустел. В огромных, роскошных залах больше не шуршали дамские платья, не звенели бокалы, не рассыпались бисером звуки клавесинов и флейт. Не бродили по усыпанным гравием аллеям влюбленные, и розы расцветали в одиночестве, доверенные скучавшей в Сен-Жермене дворцовой челяди. Казалось, дворец опустел навсегда, но в 1793 г., в самый разгар террора, когда Великая французская революция захлебнулась в крови и слезах, революционеры превратили Сен-Жермен в тюрьму. Среди прочих несчастных узников, принадлежавших к духовенству и знати, здесь томился и автор знаменитого революционного гимна, «Марсельезы», Руже де Лиль.
Наполеон превратил «гнездо королей» в кавалерийское училище, потом в казармы. Немудрено, что при таком подходе дворец пришел в упадок, ветшал и разрушался. О забытом Сен-Жермене вспомнили только в 1862 г., да и то благодаря парижанам, облюбовавшим Сен-Жерменский лес для пикников. Сен-Жермен-ан-Ле стал дачным местом, и сюда из Парижа стал ходить поезд. В Сен-Жермен-ан-Ле парижане проводят свои выходные и поныне. Этот городок любим и туристами, которые охотно осматривают изящный дворец в стиле Ренессанса и регулярный парк, распланированный Ле Нотром. В некотором отдалении от дворца находится павильон Генриха IV и старинная церковь времен Анны Австрийской, в котором крестили малютку Людовика XIV.
Французы утверждают, что именно в Сен-Жермен-ан-Ле Александр Дюма-старший писал своих «Трех мушкетеров». Обстановка располагала к написанию романа: где еще можно было воскресить времена прекрасной королевы Анны, как не в любимом ею дворце. С двухкилометровой парковой террасы Сен-Жерменского дворца открывается великолепная панорама Парижской низменности, а в хорошую погоду бывает видна даже Эйфелева башня. Туристы охотно прогуливаются по аллеям, любуясь творением Ле Нотра, парковыми статуями, газонами и клумбами. От Сен-Жерменского леса эспланада парка отделена Королевской оградой.
Сейчас в Сен-Жерменском дворце располагается Археологический музей, который особенно любят дети. В 1862 г. император Наполеон III приказал устроить во дворце музей, который отражал бы судьбу Франции от доисторических времен до эпохи династии Меровингов. Затем исторические рамки эскпозиции были расширены. Ныне это грандиозный музей древностей, состоящий из 18 залов. Здесь можно увидеть экспонаты эпох палеолита, неолита, бронзового и железного века, гало-романской и Меровингской эпох.
Особое удовольствие доставляет прогулка по старинным улочкам городка Сен-Жермен-ан-Ле, где уцелели роскошные дворцы аристократов, селившихся около королевского дворца. Эти особняки можно увидеть на площади де Голля, Эльзасской улице, Парижской улице, улицах Золотого Орла и Старого Водопоя. Вся история Франции встает перед вами в Сен-Жермен-ан-Ле: она запечатлена в дворцах и парках, в узких улочках и кафе, в роскошных виллах сен-жерменских дачников. На маленькой Хлебной улице (рю о Пэн), в доме № 38, родился великий французский композитор Клод Дебюсси, о чем и свидетельствует мемориальная доска. Часовня старинного аббатства XII столетия была расписана знаменитым художником Морисом Дени. Сейчас в аббатстве расположен музей художников из группы «Наби», которую возглавлял Морис Дени: Боннара, Серюзье, Виллара, Русселя и Валотона и, конечно же, самого Мориса Дени. Живопись Мориса Дени очень любили русские меценаты, в частности, купец С.А. Морозов, покупавший «все модное, что было в Париже и его окрестностях».
Сен-Жермен-ан-Ле и поныне – городок музыки и живописи, излюбленное дачное место парижан и, конечно же, «гнездо королей». Туристы со всего мира приезжают сюда отдохнуть и подышать воздухом «старой, доброй Франции». Той самой, которая еще жива здесь, в Сен-Жермене!

Тюрьма для аристократов, или Каменные мешки Венсеннского замка.

Городок Венсенн, вошедший в городскую черту Парижа, рос и развивался в тесном соседстве с живописным Венсеннским лесом, местом длительных прогулок и пикников парижан. Венсенн известен мощной средневековой цитаделью – Венсеннским замком – стариннейшей королевской резиденцией и тюрьмой. Здесь король Карл V, названный Мудрым, собрал огромную библиотеку и держал под замком «личных» узников из числа аристократов. Из Венсеннского замка удалось сбежать герцогу де Бофору, внуку любимого французами Доброго короля, Генриха IV. Менее удачливым оказался маркиз де Сад, который провел в Венсенне немало унылых лет, а потом попал в Бастилию. Узники замка расписывали стены трогательными фресками на религиозные сюжеты и выцарапывали в безжалостном камне проникновенные надписи. И фрески, и граффити сохранились в замке до сих пор – их показывают туристам. В сувенирной лавке Венсеннского замка можно купить роскошные фотоальбомы и фильмы, а также подарочные издания романов Мориса Дрюона из серии «Проклятые короли». Ведь «проклятые короли» обитали именно здесь, в этой огромной, высотой с десятиэтажный дом, средневековой крепости в черте Парижа.
Станция парижского метро «Венсеннский замок» («Chateau de Vincennes») («Венсеннский замок») замыкает желтую ветку (Линия 1 «Дефанс – Венсеннский замок» («La D;fense – Ch;teau de Vincennes”). На станцию «Vincennes», расположенную по красной линии пригородного поезда RER, можно попасть, совершив пересадку на станции метро «Nation». Следующая за станцией «Vincennes» станция RER – «Fontanay sous Bois».
В Венсенне можно купить сувениры на средневековую и «королевскую» тему. Книги, фотоальбомы, детские рыцарские доспехи, гобелены, на которых вышиты средневековые сюжеты, вышитые золотыми нитями подушки и благоуханные саше… Можно сесть в метро (станция «Венсеннский замок» («Chateau de Vincennes»), доехать до станции «Маре» («Marais») и зайти в очаровательные крохотные лавочки, расположенные в двух шагах от этой станции метро. Например, в убежище для гурманов, лавочку с названием «Ducs de Gascogne» («Герцогам Гаскони»). Здесь можно купить шедевры гасконской кухни в крохотных баночках: всевозможные паштеты, соусы и варенье. И, конечно, великолепные гасконские красные вина, например, пурпурное вино из замка Бержерак. Продавец в этом магазинчике – вылитый Д,Артаньян: длинные черные волосы, скуластое смуглое лицо, стройная мускулистая фигура! Только вместо шпаги у него ручка: записывать цены на картонных ценниках.
Этот современный рыцарь плаща и ручки с нежнейшей улыбкой опишет вам тонкий вкус того или иного паштета. Только не говорите ему, что собираетесь вернуться в гостиничный номер, смешать содержимое драгоценных гасконских баночек и намазать все это толстыми слоями на хлеб. Продавец ужаснется и с горьким вздохом скажет, что у каждого паштета или соуса особенный тонкий вкус, а все смешивают только русские и венгры. Когда вы уйдете, он будет горько вздыхать и сетовать на варварские вкусы русских… Так что лучше последуйте совету гасконца-продавца и вскройте заветные баночки на родине, чтобы никуда не спешить и насладиться изысканным вкусом…
Венсенн – это огромный средневековый замок, похожий на небоскреб. Мощная линия укреплений, подъемный мост, дубовые ворота, гордые башни, суровые каменные стены… Туристов совершенно поражает тот факт, что замок расположен практически в городской черте: вышел из метро, этого «чрева Парижа», или из поезда на станции RER, и видишь перед собой не тронутую временем средневековую твердыню, как будто сошедшую со страниц романов Дюма и Дрюона. Эта твердыня обрамлена вполне современным пейзажем – дорогой с пробками, ресторанами и магазинами. Но как только ты пересекаешь любезно опущенный подъемный мост и попадаешь на территорию замка, время останавливается. И вот ты уже карабкаешься по узкой винтовой лестнице Венсенна, заглядываешь в открытые для осмотра камеры несчастных узников и ощущаешь не только ладонями и ступнями, а всей кожей, вплоть до дрожи в теле, мертвенный холод каменных стен…
Наверное, если завесить стены огромными коврами и затопить камин в большой зале, в замке станет веселее. Но сейчас – даже в летний зной – камень холоден, как лед. В камерах простых узников – не аристократов и родственников короля, а бедолаг, попавших сюда по приговору суда и странной прихоти судьбы, с ужасом и в полной мере понимаешь, что такое каменный мешок. Это камера в башне, длинная и узкая, без единого окошка – даже луч света не проникает сюда – лечь нельзя, ноги не вытянешь, можно только сидеть, скорчившись, как в утробе матери. Единственное занятие, дозволенное узнику, – расписывать стены. Кисточки и краски тюремная администрация выдавала всем заключенным – от герцога до простолюдина. Вот и изображали они на стенах евангельские символы – рыбу, символ Христа, или четырех зверей Апокалипсиса, а еще выцарапывали надписи, содержание которых до сих пор отдается в сердце скорбным гулом былого.
«Je suis ici ; jamais…» – «Я здесь навсегда…» – гласит одна из надписей. Так и представляешь себе несчастного узника, у которого осталась только одна надежда на Бога – милостивого и милосердного, и одно желание – оставить потомкам выцарапанную на стене обломком глиняной миски фразу, этот вопль безысходности и отчаяния. «Навсегда…», – как страшно было осознавать, что это слово не имеет временных границ, что никогда больше не увидеть солнца и не ощутить дыхание ветра! В лучшем случае тебе разрешат прогулку по тюремной галерее, в сопровождении конвоя, или позволят исповедоваться тюремному священнику.
Знатным узникам Венсенна разрешали читать и писать, приносили книги. Бедолаги из «каменных мешков» и этого не видели. Только тюремная живопись на стенах и молитвы, которые слышали лишь камни Венсеннской крепости… Если в роскошных дворцах даром речи владеют шпалеры, то в замках-тюрьмах, подобных Венсенну, разговаривать способна каменная кладка. Та самая, о которую бились в отчаянии узники, потерявшие надежду и разум. Зачем и на что надеяться, если ты здесь – навсегда?! Но история Эдмона Дантеса – графа Монте-Кристо, безымянного узника замка Иф, – убеждает нас в том, что выходят даже из каменных мешков…
В Венсеннском замке сидел маркиз де Сад, которому жена, урожденная Рене де Монтрей, умница и красавица, питавшая к своему развращенному мужу необъяснимую привязанность, приносила бумагу, чернила и очищенные перья. В Венсеннском замке маркиз писал романы и мечтал о свободе. В Венсенн маркиз угодил по личному указу короля, так называемому Lettre de cachet (карманному письму), то есть без суда и следствия.
По «карманному» письму в Венсенн попал и философ-просветитель XVIII столетия Дени Дидро, с которым переписывалась наша матушка-государыня Екатерина II. Сидел здесь революционер и писатель Оноре Габриэль де Мирабо, граф, приверженец вольнолюбивых идей. Французская революция 1789 г. прославила графа: он стал кумиром парижан, но не надолго. От Мирабо народная любовь перешла к Робеспьеру, Дантону и Марату.
В XVII столетии, при короле Людовике XIV, в Венсенне обретался таинственный узник, которого французы до сих пор считают подлинной «Железной маской». Этот узник не был братом-близнецом короля, но лицо действительно закрывал маской, правда, не железной, а полотняной. Звали его Николя Фуке, виконт де Во. Николя Фуке состоял при Людовике XIV в приятной должности министра финансов, оказался богаче короля и за это неподобающее богатство был осужден на пожизненное заключение. Фуке переводили из тюрьмы в тюрьму, бедняга умер в заключении, а его имущество досталось королю. Его Величество заполучил роскошный дворец в Во (Во-ле-Виконт), а также все миллионы Фуке, тогда как несчастный узник до конца жизни довольствовался тюремной похлебкой. Таково «милосердие» королей…
Знаменитым узникам Венсеннского замка посвящена отдельная зала экспозиции. На камерах висят таблички – так что не ошибешься: здесь сидел Мирабо, а здесь Дени Дидро… Но Венсенн – это не только тюрьма, но и королевская резиденция, поэтому стоит почтить своим вниманием и огромные каменные залы, принадлежавшие многочисленным королям, которые любили держать своих узников «под рукой» и даже иногда навещали их в камерах.
Значение слова «Венсенн» историки связывают со словом «bois» – лес. Во времена первых королей из династии Капетингов здесь расстилался огромный лес, в котором охотились самодержцы со свитой. В начале XII столетия рядом с Венсеннским лесом возвели замок. Первым королем, который укрылся за этими суровыми каменными стенами, был Людовик VII, потом в Венсенне жил Филипп-Август, украсивший и перестроивший Париж. В Венсенне родился и жил Карл V Мудрый, который получил в наследство от своего отца Иоанна II Доброго разоренную и опустошенную Францию, наполовину занятую англичанами, и сумел изгнать врага и восстановить в стране мир и спокойствие, вновь утраченное при его потомках…
Сейчас Венсенн – это огромный архитектурный комплекс, включающий в себя не только замок, но и ажурный готический собор и целую систему укреплений. На территории архитектурного комплекса расположены книжный магазин и сувенирная лавка, а дирекция Венсенна устраивает великолепные анимации для детей и взрослых. Эти костюмированные мероприятия позволяют воскресить «времена соборов» – таинственное Средневековье и почувствовать себя гостями Венсенна. Не узниками, нет, а гостями на одном из роскошных пиров, которые устраивались в главной зале Венсеннского замка. Почувствуйте себя гостем на королевском пиру и забудьте о том, что Венсенн – это не только блестящая королевская резиденция и укрепленный замок, но и тюрьма… Во время анимаций забыть о последнем тягостном факте иногда удается.
Главный вход в Венсеннский замок расположен на Авеню де Пари, в двух минутах от выхода из метро (станция «Chateau de Vincennes») и в пяти минутах от станции RER «Vincennes».
Венсеннский лес – излюбленное место прогулок парижан и туристов. В эпоху Средневековья в этом лесу охотился король. Наполеон III превратил «плацдарм» королевской охоты в огромный парк на востоке Парижа. Однако классически правильным французским регулярным паркам с их выстриженной в форме геометрических фигур растительностью император предпочитал живописные английские сады, с их лужайками, ручейками и пригорками. Поэтому Венсеннский лес стал похож на английский парк – здесь все так же живописно и неприхотливо. В Венсеннском лесу-парке есть гроты, озера, лужайки, рестораны-шале, цветочный парк, аллеи для верховой езды и, конечно же, ипподром. Аллеи парка облюбовали велосипедисты, а лужайки – идеальное место для пикников. Словом, здесь можно чудесно провести денек-другой, особенно если солнце светит что есть мочи, а небо – нежно-голубого цвета.

Короли и их «любимые» узники

Удивительно солнечный майский день в Париже… Особенно удивительный по сравнению с серым московским небом и дождем, которые наверняка ожидали бы меня, если бы я не прогуливалась сейчас по нежно-зеленой французской травке… Передо мной – огромная средневековая твердыня – Венсеннский замок. Я стою на ведущем к нему подъемном мосту, который сейчас опущен, и задумчиво смотрю на центральную башню-донжон. Пытаюсь представить, каким образом несколько столетий назад из этой башни сбежал заключенный в нее внук «доброго короля» Генриха IV и противник всесильного кардинала Мазарини – герцог Франсуа де Бофор. В романе Александра Дюма-отца «Двадцать лет спустя» я прочитала, что герцог перепилил оконные решетки (с помощью подкупленного его друзьями тюремного надзирателя!) и спустился из башни по веревочной лестнице. Во рву замка его ожидали оседланные лошади и друзья-фрондеры.
Когда смотришь на башню-донжон Венсеннской крепости, то начинаешь сомневаться в самой возможности такого побега! Высота башни равна примерно современному десятиэтажному дому. Я с трудом представляю себе человека, который смог бы спуститься по веревочной лестнице с такой высоты. И, главное, какой длины должна быть такая лестница? Обо всем этом я спросила молодого ученого-медиевиста, работавшего в Венсенне. Он, улыбаясь, ответил, что когда просидишь пару лет в таком вот донжоне, не видя белого света, то захочешь испробовать любую возможность спасения, даже если при этом рискуешь разбиться насмерть! Лучше смерть, чем жизнь взаперти – без свежего воздуха и сладкого запаха цветов и травы!
С другой стороны, герцог спускался не прямо в ров, а на промежуточную галерею, где расхаживала подкупленная его друзьями стража. Словом, vive la libert;! Да здравствует свобода! Свободу французы даже в эпоху кардинала Мазарини ценили превыше всего на свете.
У каждого из французских королей или кардиналов были «любимые» узники, осуществлявшие невероятные побеги из самых страшных тюрем. История побега герцога Франсуа де Бофора и его бурной жизни такова…
Герцог де Бофор был вторым сыном Франсуазы Лотарингской и Сезара де Бурбона, герцога Вандомского – внебрачного отпрыска «доброго короля» Генриха IV и прекрасной Габриэли д'Эстре, так и не ставшей французской королевой. «Добрый король» хотел было жениться на прекрасной Габриэль, родившей ему сына, и сделать свою возлюбленную королевой, а отпрыска – наследным принцем, но так и не решился на этот шаг из династических соображений. Королю пришлось жениться не на нежно любимой Габриэли, а на герцогине Марии Медичи, родственнице покойной мадам Екатерины Медичи, королевы Франции, в недавнем прошлом – самого страшного врага Генриха.
«Без Медичи не обошлось…» – съязвила, узнав об этом браке, разведенная жена Генриха, дочь Екатерины, Маргарита Валуа, прекрасная королева Марго. Мария Медичи родила королю наследника – будущего Людовика XIII, но, по слухам, она же направляла руку убийцы короля, фанатика-католика Равальяка. С тех самых пор сын прекрасной Габриэли был помехой сыну Марии Медичи. Соперничество между двумя ветвями дома Бурбонов – главной и побочной – продолжилось и в эпоху регентства Анны Австрийской при малолетнем короле Людовике XIV.
Внук «доброго короля Генриха», Франсуа де Бофор, отличался высоким ростом, физической силой, красотой и бурным темпераментом. Он сумел очаровать даже гордячку из гордячек, красавицу Анну Австрийскую, властолюбивую и надменную, хотя и не лишенную очарования испанку. Когда королева овдовела и стала регентшей королевства при своем малолетнем сыне-наследнике, она сначала благоволила к Франсуа де Бофору, а потом перенесла свои бурные чувства на кардинала Джулио Мазарини.
Герцог, не привыкший к поражениям – ни в любви, ни на войне, – решил отомстить и возглавил заговор против кардинала, вошедший в историю как «Заговор высокомерных». Мазарини сделал ответный ход – и герцог стал узником Венсеннского замка, известного к тому времени как тюрьма для особ королевского и просто – высокого – происхождения.
Сначала Венсенн был королевской резиденцией. Отсюда взирал на Париж король Карл V, в здешних лесах король охотился, в великолепной узорной часовне с изящными готическим башенками – молился. До XV в. в башне-донжоне жили короли Франции, а после – страдали их «любимые» узники: суперинтендант финансов Людовика XIV Николя Фуке, принц де Конде, философ Дени Дидро, революционер граф де Мирабо, обладатель самой двусмысленной репутации во Франции – маркиз Альфонс де Сад. Был заточен в донжон и герой нашей истории – герцог де Бофор.
Побег герцога организовала его возлюбленная, герцогиня де Монбазон, неверная жена Эркюля де Монбазона и героическая возлюбленная Франсуа де Бофора. К тому времени Бофор просидел в башне-донжоне пять лет, и герцогиня его не забыла. Она сумела подкупить стражу и передать своему возлюбленному веревочную лестницу в огромном пироге. Герцог, рискуя сломать себе шею, спустился по стене донжона – и был таков. Если верить Дюма, кардинал послал за ним в погоню Д,Артаньяна и Портоса, но поскольку герцога защищали Атос и Арамис, Бофору удалось благополучно бежать. Вся эта история описана в романе «Двадцать лет спустя», нежно любимом русскими читателями.
После своего невероятного побега герцог скрылся сначала в замке Шенонсо (долина Луары), а потом в своем родном Вандоме. Он стал одним из лидеров Фронды – восстания против кардинала Мазарини и поддерживавшей его Анны Австрийской. Парижане называли его «королем рынков», поскольку именно на городских рынках герцог любил обращаться к народу. Бофор был на редкость косноязычен, в аристократических кругах его неуклюжие фразы стали предметом шуток, но именно эти словесные «ляпы» очень нравились простолюдинам. Герцог был не лишен остроумия, и хотя не всегда мог красиво и изящно выразить свои мысли, но сочными народными оборотами овладел с легкостью. «Король рынков» умел говорить с народом на ярком, хоть и грубоватом наречии. В этом он походил на своего великого деда, «Доброго короля».
Когда отгремела Фронда, герцог вынужден был примириться с королевским двором и, увы, – с Мазарини. Юный «король-солнце» назначил его гроссмейстером и главным суперинтендантом навигации. С 1662 г. Бофор командовал французским флотом на Средиземноморье.
В марте 1665 г. герцог возглавил небольшой флот, разгромивший алжирские силы у Голетты (Тунис). В 1669 г. Бофор вместе с венецианцами защищал критскую Кандию (современный Ираклион) от оттоманских турок, а 25 июня 1669 г. без вести пропал в ночной вылазке.
Его тела так и не нашли, в связи с чем возникла романтичная легенда. Многие утверждали, что герцог стал загадочной «Железной маской» – узником, которого, согласно тайному указу короля, переводили из тюрьмы в тюрьму. Этому узнику было запрещено открывать лицо. Дюма изобразил в качестве «Железной маски» брата-близнеца Людовика XIV. Многие французские историки считают, что подлинной «Железной маской» был Николя Фуке, отстраненный «королем-солнце» министр финансов. Мне же версия с Бофором представляется очень правдоподобной. Герцог был негласным претендентом на французский трон, и Анна Австрийская с Людовиком XIV побаивались внука Генриха IV.
Только Господь знает, что произошло с Бофором 25 июня 1669 г., когда он без вести пропал в ночной вылазке. А вдруг он вернулся в Венсенн – опять в качестве узника, только на этот раз – безымянного?! Трудно что-либо сказать по этому поводу: старые замки не выдают своих тайн. Молчат суровые камни Венсенна, ибо, как гласит французская пословица, каждый в этом мире сам за себя, и только Господь – за всех! Впрочем, не каждый – сам за себя, ибо душа человеческая не может не любить… И не мечтать о свободе…
О свободе мечтал и герцог Энгиенский, которого, по приказу Наполеона Бонапарта, расстреляли во рву Венсеннского замка. Когда смотришь на этот ров, покрытый нежно-зеленой травкой, представляешь себе совсем молодого еще человека, который так не хотел умирать и в свои последние земные минуты с упованием на жизнь вечную смотрел в утреннее небо.
Герцога Энгиенского, Луи-Антуана-Анри де Бурбона-Конде, потомка королевского рода Бурбонов и единственного сына последнего принца Конде, привезли в Венсенн тайно. После Великой французской революции герцог эмигрировал в Германию и тихо-мирно жил там, не вмешиваясь в политику. Но даже если мы остаемся равнодушными к политике, она все равно не забывает о нас. Эта дама – хитра и злопамятна.
В один несчастный день бедного принца схватили на немецких землях, арестовали и 20 марта 1804 г. доставили в Венсенн. Энгиена отвезли в павильон Королевы, накормили и позволили спокойно заснуть. Пока герцог мирно спал, солдаты Наполеона рыли ему могилу. Энгиена подняли с постели в половину первого ночи и отвели на заседание военного суда, который уже через час приговорил герцога к смерти – за участие в заговоре с целью физического устранения Наполеона Бонапарта! Ни о каком заговоре герцог, живший в Германии как частное лицо, и не помышлял. Но Бонапарта это мало интересовало – он хотел отомстить эмигрировавшим в Англию и Австрию аристократам. Энгиена отвели в ров, к уже вырытой могиле, и расстреляли.
В эпоху Реставрации монархии, при Людовике XVIII, тело несчастного Энгиена перенесли в королевскую часовню и похоронили с большими почестями. Останки бедного молодого человека и поныне покоятся в Северной молельне часовни.
Венсенн – грустная крепость, располагающая к философским размышлениям о бренности всего земного. Здесь все сплелось воедино: жизнь и смерть, счастье и муки. Палачи уснули вечным сном неподалеку от своих жертв, и смерть примирила их. Только Господь знает, кого первым увидел Наполеон Бонапарт в жизни вечной, за гробом. Быть может, тень убитого им герцога Энгиенского?!
Когда бродишь по Венсеннскому замку, оживают они все – и короли с императорами, и их «любимые узники». Одни жаждут власти, другие – свободы. А над ними сияет праздничным блеском весеннее небо Франции.

Маркиз де Сад – самый знаменитый заключенный Франции

В одной из сумрачных каменных зал Венсеннской крепости под стеклом выставлены книги, которые написали заключенные, – и фрагменты рукописей, и позднейшие издания. Здесь можно увидеть труды Дени Дидро, графа Мирабо и, конечно же, маркиза де Сада. Заключенные Венсенна писали много и охотно, ибо чем же еще было им заниматься? Разве что стены расписывать – тюремщики выдавали узникам краски и кисти, чтобы те расписывали стены сценами из Священного писания и не пытались лишить себя жизни. Перья, бумагу и чернила тоже давали, причем зачастую все это приносили в Венсенн родственники заключенных, которым иногда разрешали свидания.
Однажды в крепость пришла грустная молодая женщина – молчаливая, подавленная. Дама была одета скромно и просто, и комендант крепости не сразу поверил, что перед ним – аристократка. Звали эту бедняжку Рене де Монтрей, маркиза де Сад, и пришла она к своему супругу, чья скандальная слава уже гремела по всей Франции и заставляла аристократических знакомых маркизы морщиться и отводить глаза при одном ее появлении. О маркизе Рене говорили, что она участвовала в гнусных оргиях мужа в их замке Лакост и даже потворствовала этим чудовищным мерзостям. Другие, наиболее снисходительные, утверждали, что Рене де Монтрей – «чудовище добродетели», верная и самоотверженная жена, которая любит Альфонса де Сада, несмотря на все его отвратительные поступки по отношению к самой маркизе и ее сестре, канониссе Анне де Лонэ, которую Альфонс соблазнил.
Рене и вправду была «чудовищем добродетели» и привыкла все прощать своему извращенцу-мужу. С точки зрения психоанализа, Рене, бесспорно, можно считать ярко выраженной мазохисткой: страдать она умела и даже любила, ибо ни разу не взбунтовалась против своего чудовищного супруга, который не мог овладеть женщиной, не избив ее предварительно хлыстом или плеткой.
Маркиз тренировался на проститутках и нищенках, и одну из них, Розу Келлер, заманил к себе, избил и запер на ключ, но Розе удалось сбежать. Она тут же явилась в полицию и продемонстрировала стражам порядка следы жестоких побоев. У маркиза де Сад была страшная репутация: он зверски избивал проституток и нищенок и в Марселе, и в Экс-ан-Провансе, и в Париже. Альфонс не мог получить удовольствие от естественных любовных отношений: ему нужно было чувствовать себя палачом, а объект своих желаний – жертвой.
Часто жертвой оказывалась мадам маркиза: супруг привязывал ее к люстре обнаженной, хлестал плетью, а потом, когда Рене лишалась сознания от боли, заставлял своего слугу, Латура, слизывать у госпожи кровь. «Чего хочет человек, совершающий половой акт? Того, чтобы все внимание было отдано только ему, все мысли и чувства были направлены на него одного. Любой мужчина жаждет быть тираном, когда совокупляется», – писал маркиз.
«Мадам де Сад в течение многих лет покрывала проступки и преступления мужа, она проявила незаурядную смелость, организовав его побег из тюрьмы, она поощряла его интригу со своей сестрой, оргии в замке Ла Кост происходили при ее поддержке. Она зашла настолько далеко, что скомпрометировала себя, подложив серебро в вещи горничной, чтобы дискредитировать ее обвинения против маркиза. Сад не испытывал ни малейшей благодарности, одно упоминание о таком человеческом качестве, как благодарность, приводило его в ярость. Однако вполне возможно, что он чувствовал к жене своеобразное расположение, свойственное отношению деспота к своей безусловной собственности» – так интерпретировала странное поведение Рене де Сад писательница-феминистка, жена Жан-Поля Сартра Симона де Бовуар.
Мать Рене, госпожа де Монтрей, не могла спокойно наблюдать за страданиями дочери и извращенной жестокостью маркиза. Она бросилась в ноги к королю Людовику XVI и добилась от него «lettrе du cachet» – тайного распоряжения заключить Альфонса в крепость. Так маркиз де Сад стал заключенным Венсеннского замка. Мадам де Монтрей думала, что спасла свою дочь от кнутобоя-мужа, но куда там – при первой возможности Рене пришла на свидание к Альфонсу и принесла ему целую корзину снеди и вина, а еще – бумагу, чернила и перья, чтобы маркизу было чем скрасить унылые тюремные будни!
Комендант крепости не мог поверить, что к чудовищному маркизу пришла его несчастная супруга. Другая бы сбежала от такого мужа, как от зачумленного, а эта, поди ж ты, принесла передачу! Но для самого маркиза поведение супруги не составляло тайны: он знал, что Рене психологически зависит от него и не может побороть эту зависимость.
В Венсенне маркиз сначала объедался до полусмерти, в результате чего чудовищно растолстел, а потом решил стать писателем. Писательство увлекло его черную душу: за пять лет, проведенных в Венсенне, Альфонс де Сад исписал кипы бумаги. В крепости он написал «Неизданное размышление» и «Диалог между священником и умирающим».
Однако и в Венсенне маркиз оставался верен себе: он продолжал издеваться над единственной доступной сейчас жертвой – маркизой де Сад, методично приходившей к мужу на свидания. Сначала он терзал маркизу сценами ревности – заявлял, что там, на свободе, она непременно ему изменяет! Потом кричал, что Рене приходит на свидания в слишком вызывающих платьях, а супруге узника надлежит одеваться скромно. Мадам де Сад не выдержала этих несправедливых обвинений и ушла в монастырь, а маркиз и тут не удовлетворился и вывел маркизу в своем романе «Жюстина, или Несчастья добродетели».
В Венсенне маркиз сначала объедался до полусмерти, в результате чего чудовищно растолстел, а потом решил стать писателем. Писательство увлекло его черную душу: за пять лет, проведенных в Венсенне, Альфонс де Сад исписал кипы бумаги. В крепости он написал «Неизданное размышление» и «Диалог между священником и умирающим».
Однако и в Венсенне маркиз оставался верен себе: он продолжал издеваться над единственной доступной сейчас жертвой – маркизой де Сад, методично приходившей к мужу на свидания. Сначала он терзал маркизу сценами ревности – заявлял, что там, на свободе, она непременно ему изменяет! Потом кричал, что Рене приходит на свидания в слишком вызывающих платьях, а супруге узника надлежит одеваться скромно. Мадам де Сад не выдержала этих несправедливых обвинений и ушла в монастырь, а маркиз и тут не удовлетворился и вывел маркизу в своем романе «Жюстина, или Несчастья добродетели».
Героиня этого романа – «чудовище добродетели». У Жюстины есть сестра – «чудовище порока» по имени Жюльетта. Но Жюстина по ходу романа попадает в самые постыдные ситуации: ей ставят позорное клеймо, ее избивают и похищают, тогда как Жюльетта осыпана дарами судьбы. Когда Жюстину должны казнить по ложному обвинению, ее спасает распутница-сестра. Жюстина очень похожа на Рене де Сад, такую, какой маркиза была в юности: нежное личико, тихий голос, задумчивые глаза. Рене прощала мужу все, но не простила этой книги. Как было страшно и странно понять, что весь мир будет узнавать ее в Жюстине и смеяться над ней. Впрочем, над Жюстиной не только смеялись – ее жалели.
После Венсенна Альфонс де Сад попал в Бастилию, где продолжал писать. Роман «120 дней Содома» он завершил за 37 дней. Рукопись сохранилась – она представляет собой рулон бумаги в 20 метров длиной. В Бастилии написаны повести «Несчастья добродетели», «Евгения де Франваль», «Короткие истории, новеллы и фаблио». Рукопись романа «120 дней Содома», правда, была утеряна и нашлась только в начале ХХ века.
2 апреля 1790 г. маркиз вышел на свободу. Конвент освободил всех тех, кто находился в тюрьмах по тайному распоряжению казненного короля – lettre du cachet. Но на свободе маркиза ждал малоприятный сюрприз: Рене де Сад, верная супруга, «чудовище добродетели», отказалась его видеть и потребовала развода. Покорная жертва впервые взбунтовалась. Должно быть, бедняжка маркиза не перенесла того, что муж вывел ее в романе в облике смешной и жалкой Жюстины!
Но тюремные злоключения Альфонса де Сада на этом не закончились. 5 декабря 1793 г., по обвинению в излишней «умеренности», якобинские власти отправили его сначала в тюрьму Мадлонетт, потом – в Сен-Лазар. Но при якобинском режиме маркиз пробыл в тюрьмах недолго, всего 10 месяцев.
При Наполеоне его снова арестовали – на этот раз за роман «Жюстина», названный императором «самым скабрезным из непристойных произведений и самым непристойным из скабрезных»! 5 апреля 1801 г. Сада заключили сначала в тюрьму Сент-Пелажи, а потом – в Бисетр.
Из Бисетра маркиз попал в клинику для душевнобольных Шарантон, где и оставался до самой своей смерти, то есть почти двенадцать лет! В Шарантоне де Сад организовал театр, все роли в его пьесах играли такие же несчастные узники. Театру покровительствовал директор приюта, бывший аббат Кульмье…
Несчастная Рене де Монтрей, маркиза де Сад, постриглась в монахини и умерла в монастыре Сен-Ор. А ее муж провел остаток жизни с актрисой Мари-Констанс Ренель по прозвищу «Душенька», которую сам он, впрочем, называл «Жюстиной». В браке с Рене де Монтрей маркиз прижил троих детей. В последние дни при нем находился сын Арман. Глаза маркизу закрыла вторая «Жюстина» – Мари-Констанс Кенель, по складу ума и характеру удивительным образом походившая на первую «Жюстину» – Рене де Сад… Маркиз, по-видимому, не мог жить без «Жюстины», какой бы смешной и жалкой она ему ни казалась!
Порок в тайне завидует добродетели и живет отраженным светом. Если бы Рене де Монтрей в своем монастыре узнала о второй «Жюстине», она бы наверняка утешилась. В черной душе ее мужа оставалось единственное светлое пятно – тайная привязанность к «чудовищу добродетели», смешной и жалкой, но удивительно трогательной Жюстине.

Сен-Дени – «красный город» французской монархии

Городок Сен-Дени, расположенный к северу от Парижа, по зеленой линии пригородного поезда RER, известен благодаря готической усыпальнице французских королей, огромному стадиону на 80 000 мест и частым забастовкам и демонстрациям «афрофранцузов» и других, социально обделенных, жителей парижских пригородов. Сен-Дени до сих пор называют «красным» городом – слишком много демонстраций протеста видели его улицы. Некоторые особенно заботливые гиды предупреждают туристов, что по вечерам в Сен-Дени небезопасно. Но среди бела дня дебошей обычно не происходит: главное, вернуться из Сен-Дени до наступления темноты.
Великолепный готический архитектурный комплекс Сен-Дени – зрелище поистине удивительное. Не осмотрев его, вы не сможете в полной мере понять, что такое «старая, добрая» Франция, которой так восхищаются жители Иль-де-Франса и их многочисленные гости. Скоростные поезда RER идут в направлении Saint-Denis и Stade Saint-Denis (стадион Сен-Дени) через Северный и Восточный вокзал (Gare du Nord и Gare de l,Est). 20 минут на поезде RER – и вы в Сен-Дени.
Сен-Дени – один из крупнейших стадионов Европы и самый впечатляющий стадион Франции. «Священное место» для фанатов спорта и футбола. Открытие «Большого стадиона», рассчитанного на 80 000 мест, состоялось 19 октября 1993 г. В «Большом стадионе» 9 раз проходили матчи на Кубок мира. В конце 1990-х к стадиону Сен-Дени «подтянули» и инфраструктуру: проложили автомобильную дорогу А1 и новые вокзалы RER. Линия метро 13 дошла до Университета Париж-8. Словом, городок Сен-Дени, известный своими историческими традициями, «красными» демонстрациями, забастовками иммигрантов и поджогами автомобилей, и поныне остается футбольной столицей Франции и Европы.
Королевская усыпальница Сен-Дени – это каменное чудо времен «пламенеющей готики». Камень, ажурный, как кружево, величественные надгробия и статуи – здесь покоится королевская Франция, от династии капетингов до казненных революционерами Людовика XVI и Марии-Антуанетты. В Сен-Дени забываешь, что Франция уже добрых полтора столетия – республика. Здесь все настолько пропитано идеей освященной небом королевской власти, что даже не представляешь, как может быть иначе. Торжественный возглас «Король умер, да здравствует король!», жезл церемонимейстера, сломанный над открытой королевской гробницей, гулкий рокот органа, трубы герольдов и золотое сияние свечей… Королей хоронили именно так – театрально и торжественно.
Но в конце XVIII столетия Франция познала беды и свершения революции, и под своды королевской усыпальницы ворвалась разбушевавшаяся толпа. Обезумевшие парижане разорили гробницы и бросили останки своих королей в общую яму. Во время реставрации монархии и ее недолгого, вновь обретенного сияния королевскую усыпальницу восстановили, а королей вернули в их мраморные гробницы. Идея монархии все еще жива во Франции – несмотря на республику и знаменитый лозунг «Свобода, равенство, братство!» Для того чтобы ощутить потускневшую роскошь монархической идеи, нужно приехать в Сен-Дени или Версаль.
В усыпальнице Сен-Дени вы проникнетесь торжественным и суровым величием французской монархии, в садах Версаля почувствуете ее праздничный блеск. А когда выйдете на улицы Сен-Дени – «красного города», известного демонстрациями, забастовками и поджогами автомобилей, поймете, что французская монархия – это всего лишь символ. Прекрасный символ, обретающий плоть и кровь в аббатстве Сен-Дени, и рассыпающийся прахом за мощными зубчатыми стенами. Символ, в реальность и величие которого так искренне веришь в королевской усыпальнице, у какого-нибудь мраморного надгробия. Я – республиканка, но хотела бы станцевать менуэт в Версале. Почему бы и нет, в самом деле? Свои мелкие и вполне простительные слабости есть и у республиканцев…
Аббатство Сен-Дени – место паломничества не только для роялистов, но и для глубоко верующих христиан, как католиков, так и православных. Здесь погребены священномученики Дионисий, Рустик и Елевферий, в честь которых один из холмов Парижа назван Монмартром – холмом святых мучеников.
Святой Дени (Дионисий) – пришел в Иль-де-Франс в далекие языческие времена, чтобы окрестить местных жителей. Этот христианский епископ был послан из Рима в языческую Галлию в III столетии. Впервые св. Дионисий упомянут в жизнеописании самой почитаемой парижской святой, спасительницы города от гуннов – св. Женевьевы (Vie de sainte Genevi;ve, 520 г.). В житии св. Женевьевы сообщается о том, что Дионисий был первым епископом Парижа, посланным в языческую Галлию папой Климентом (90—100). Умер Дионисий в селении Катуллиакум (Catulliacum), и именно св. Женевьева настояла на строительстве базилики в его честь.
Согласно рассказу Григория Турского, св. Дионисий был одним из семи епископов, пришедших обращать Галлию в христианство. В VII веке св. Дионисий стал духовным покровителем франков и странствовал по Галлии в сопровождении священника Элевтерия и диакона Рустика. Дионисий, Элевтерий и Рустик были казнены язычниками на парижском холме, который впоследствии получил имя – Монмартр, холм святых мучеников. Казнь состоялась в 258 г. и навсегда осталась в памяти галлов благодаря трогательной легенде. Обезглавленный Дионисий отправился прочь из города, на север, и нес перед собой отрубленную голову. В селении Катуллиакум, нынешнем Сен-Дени, святой упал и был похоронен в восточной части селения, рядом с другими христианскими мучениками.
Когда в VI в. в Риме воцарился император Константин, гонения на христиан прекратились. Король франков Дагобер принял христианство и еще при жизни высказал желание быть похороненным в селении, которое некогда называлось Катуллиакум, а при Дагобере носило имя Сен-Дени, в честь епископа Дионисия. В Сен-Дени было основано аббатство, которое перестроил в 1122 г. аббат Сугерий (Сюжер). Сугерий был королевским министром, выдающимся богословом и знатоком церковной архитектуры. Именно Сугерию выпала великая и благородная задача: перестроить церковь, возведенную королем франков Дагобером и по легенде освященную самим Христом. О старой церкви короля Дагобера Сугерий писал так: «Когда славный и всеми почитаемый король франков Дагобер бежал в Сен-Дени, спасаясь от гнева отца своего Хлотаря Великого, он, приняв достойное удивления решение, повелел построить базилику, украшенную с королевской роскошью. Он украсил церковь, в которой приказал построить разные удивительные колонны из мрамора, несметное число сокровищ из чистого золота и серебра, и повелел на стенах ее, на колоннах и арках, повесить златотканые, разными жемчугами во многих местах расшитые ткани, дабы строение превзошло красотой все иные церкви, со всех сторон красовалось бы несравнимым блеском и сияло бы во всем великолепии своей драгоценной роскоши». По мнению Сугерия, церковь, построенная Дагобером, имела лишь один недостаток – она была невелика. И этот недостаток аббат и королевский министр взялся исправить.
Аббат Сугерий хотел сохранить неф старинного аббатства, который, согласно легенде, был освящен самим Христом, и решил возводить стены на западе, востоке, севере и юге. Сугерий преобразил аббатство Сен-Дени в духе «пламенеющей готики» – высокие башни, шпили которых словно пронзали небо, ажурный, как кружево, камень, могучие колонны, порталы, украшенные роскошным скульптурным декором… Зубчатые стены Сен-Дени напоминали неприступный замок.
Аббатство и в самом деле стало твердыней – со времен аббата Сугерия оно символизировало величие и силу французской монархии. Новые хоры главной церкви аббатства строились три года. В середине церкви возвышалось 12 колонн, в боковых нефах – столько же. В июне 1144 г. состоялось торжественное освящение церкви. Однако смерть не позволила аббату Сугерию закончить свой грандиозный проект, и его задачу унаследовали потомки.
В XIII столетии Сен-Дени достраивали и перестраивали аббаты Од Клеман (Eudes Cl;ment) (1229–1245), Гийом де Массури (Guillaume de Massouris) (1245–1254) и Матье де Вандом (Mathieu de Vend;me) (1258–1286) и архитектор Пьер де Монтрейль. В середине XIII в. в церкви аббатства Сен-Дени возвели гробницы для королей и королев, похороненных в аббатстве, и прежде всего для Людовика Святого.
В XVI в. в церкви Сен-Дени возвели ротонду Валуа, предназначенную для погребения королей и королев из этой династии – Генриха II, Екатерины Медичи и их детей. Однако строительство ротонды Валуа прервали кровопролитные религиозные войны между католиками и гугенотами. В 1719 г. незаконченный памятник династии Валуа был уничтожен. Его место отмечено большой круглой плитой из бетона, воспроизводящей план ротонды. В Сен-Дени нашел последнее упокоение и заклятый враг династии Валуа, протестант Генрих Наваррский, муж прекрасной Маргариты Валуа, правивший Францией под именем Генриха IV.
Александр Дюма-отец оставил немало мрачных строк, посвященных церкви аббатства Сен-Дени, где нашли последний покой сразу три королевские династии. «Будь в руках у нас факел Данте, а проводником нашим Вергилий, нам недолго пришлось бы бродить среди гробниц трех царствующих родов, погребенных в склепах старинного аббатства, чтобы найти могилу убийцы, чье преступление было бы столь же отвратительно, сколь преступление архиепископа Руджиери, или могилу жертвы, чья судьба так же плачевна, как судьба узника Пизанской башни», – писал Дюма в романе «Изабелла Баварская».
Особенное внимание романиста привлекла гробница королевской четы, с которой началась самая кровопролитная и длительная война в истории Франции – Столетняя. Гробницу безумного короля Карла VI и его неверной жены Изабо Дюма описывал так: «Есть на этом обширном кладбище, в нише слева, скромная гробница, возле которой я всегда в задумчивости склоняю голову.
На ее черном мраморе рядом друг с другом высечены два изваяния – мужчины и женщины. Вот уже четыре столетия они покоятся здесь, молитвенно сложив руки: мужчина вопрошает Всевышнего, чем он его разгневал, а женщина молит прощения за свою измену». «Изваяния эти, – продолжал писатель, – статуи безумца и его неверной супруги; целых два десятилетия умопомешательство одного и любовные страсти другой служили во Франции причиной кровавых раздоров, и неслучайно на соединившем их смертном ложе вслед за словами: “Здесь покоятся король Карл VI, Благословенный, и королева Изабелла Баварская, его супруга” – та же рука начертала: “Помолитесь за них”».
Во время Великой французской революции Сен-Дени переименовали во Франсиад, а над могилами королей надругались. Обезумевшие парижане решили рассеять по ветру прах 60 королей, покоившихся в Сен-Дени, а заодно и ограбить гробницы. Воображение толпы будоражил слух о несметных богатствах, спящих мирным сном в королевских гробницах. В начале августа 1794 г. парижане уничтожили 51 гробницу, а для останков королей приготовили общую яму, выложенную известью.
Когда вскрывали гроб «Доброго короля», Генриха IV, положившего конец религиозным войнам между католиками и протестантами, мародерам открылась удивительная картина. Тело короля сохранилось почти идеально: тление не тронуло его. «Добрый король» был в той же одежде, которую носил при жизни, великолепно сохранились и густые черные волосы с благородной проседью. Эта картина поразила толпу. Осквернители могил вереницей потянулись к телу короля, прислоненному к одной из колонн собора. Все они спешили выразить свое почтение королю, прекратившему религиозные войны. Трое суток парижане прощались с «Добрым королем», который, как они были сейчас уверены, остановил бы и безумие революции. «Доброго короля» парижане не посмели швырнуть, как падаль, в общую яму, а приготовили ему отдельную могилу, тщательно прикрыв ее слоем земли. Прах остальных властителей Франции, увы, ожидала печальная и жалкая участь.
Отшумела Французская революция. Как страшный и славный сон промелькнули времена Наполеона Бонапарта. Произошла реставрация монархии, королем стал Людовик XVIII, много лет ожидавший в эмиграции восстановления монархии. Этот король вернул Сен-Дени прежнюю славу, а королям – их былые гробницы. Останки извлекли из общей ямы и поместили в могилы с мраморными надгробиями. В 1816 г. в Сен-Дени перенесли прах казненной революционерами королевской четы – Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Самого Людовика XVI тоже похоронили в Сен-Дени по старинному королевскому церемониалу.
Сейчас в сводчатой часовне собора Сен-Дени расположена усыпальница династии Бурбонов. А в поперечном северном нефе покоятся останки 800 французских владык – от династии Меровингов до Валуа. «Король умер!» – «Да здравствует король!» В аббатстве быстро забываешь о том, что Франция уже полтора века – Республика…

Шантильи – европейская столица верховой езды

Владение Шантильи находится в центре миниатюрного городка с таким же названием, в 30 минутах езды от Парижа на скоростном поезде RER, подобии нашей электрички. Заблудиться в этом городке невозможно: многочисленные таблички и стрелочки точно указывают местоположение дворца. Сохранился и огромный ипподром принцев Конде: сейчас здесь проходят представления «Музея живых лошадей»: скачки, театрализованные зрелища, на которых представлены лучшие породы лошадей Иль-де-Франса.
В Шантильи – самые вкусные бриоши и самое тонкое кружево. Кружево из Шантильи вошло в легенду, оно воспето во множестве песен, описано в романах, стало символом изящества и изысканности. Цены на кружевные изделия – умеренные и значительно ниже парижских.
О замке Шантильи, расположенном в самом сердце Иль-де-Франса, многие знают благодаря блестящему фильму «Ватель» с Жераром Депардье в главной роли. Фильм этот рассказывает о церемониймейстере принца Конде – великолепном поваре, виртуозном декораторе (дизайнере помещений, как бы сейчас сказали), непревзойденном стилисте, словом, о человеке, умевшем создавать красоту. Благодаря Вателю имение принца Конде Шантильи славилось на всю Францию: здесь готовили изысканнейшие яства и устраивали самые пышные праздники. Однажды принц Конде, великий полководец и заядлый бунтовщик, решил вернуть себе милость «короля-солнце», Людовика XIV. Король невзлюбил принца, некогда примкнувшего к непокорным парижанам, и Конде решил снискать королевскую милость с помощью великолепного праздника, который надлежало устроить Вателю.
Бесспорно, минутное недовольство короля не стоило жизни гениального Вателя, но для лучшего из церемониймейстеров не вовремя поданная рыба была сродни проигранному сражению…
Замок Шантильи был резиденцией знаменитых военачальников Франции – коннетаблей Монморанси-Конде. Один из них, коннетабль Анн де Монморанси, ценитель красоты и храбрый воин, перестроил старый феодальный замок, вокруг разбил парки, а перед замком на площади поставил конную статую – самому себе. С тех пор площадь перед замком называется «Коннетабль». По замыслу Ленотра, лучшего из парковых архитекторов Франции, эта площадь была превращена в грандиозный архитектурно-скульптурный ансамбль. Через площадь и памятник Коннетаблю проведена основная ось парков. С нее открываются величественные виды на партеры, пруды с фонтанами и каскадами и, конечно, на серебристую гладь Большого канала.
Анн де Монморанси, лучший полководец короля Генриха II, был смертельно ранен в битве при Сен-Дени, где его войска все же одержали впечатляющую победу. Коннетабль умер в возрасте семидесяти четырех лет. Его младший сын прожил и того больше – восемьдесят один год. Внучка Анна де Монморанси, красавица Шарлотта, очаровала короля Генриха IV, а заодно и племянника короля – принца Конде, чьей женой стала.
Цесаревич Павел, будущий император Павел I, путешествовавший по Европе под именем графа Северного, провел в имении Шантильи всего несколько дней, но был так очарован резиденцией Монморанси-Конде, что, вернувшись, велел построить себе такую же под Петербургом. Так возникла Гатчина, как две капли воды похожая на Шантильи… Прелестная копия ни в чем не уступала оригиналу.
Последним владельцем Шантильи был герцог Омальский, сын короля Луи-Филиппа. Герцог был страстным коллекционером и существенно пополнил коллекцию живописи, принадлежавшую Монморанси-Конде. Библиотека герцога Омальского насчитывала 13 000 томов и полторы тысячи манускриптов. При герцоге Омальском парк имения, и без того огромный, достиг сто сорока гектаров. К тому же за Шантильи надолго установилась слава «столицы скачек». Самые престижные скачки Франции и Европы проходят в городке и сейчас.
На одно из таких представлений можно попасть субботним или воскресным весенним (или летним) вечером, источающим ароматы лучших французских духов. Длинная аллея, ведущая к дворцу, одновременно приведет вас к ипподрому. Здесь можно увидеть роскошных темно-коричневых скакунов, наездников и наездниц, а еще – белые палатки со всякой местной снедью, конфетами и тарталетками. Играет музыка, девушки-наездницы лихо берут барьеры, красавцы-брюнеты и не думают уступать в смелости прекрасному полу, надушенные и тщательно расчесанные французские собаки трутся у ног своих хозяев, а впереди голубеет озеро, за которым виднеются нежно-серые башенки дворца… Все это – Шантильи!

Кухня Шантильи, или История несчастного Вателя

Когда французы говорят «Ватель», они имеют в виду не только повара и управляющего принца Конде, но и профессиональную честь, достоинство, мастерство. Имя Франсуа Вателя стало во Франции символом высокого профессионализма. Надо сказать, что слово «честь» (l'honneur) прилагается в современной Франции не только к военным (воинская честь), но и к представителям практически всех достойных профессий. Честь хозяина и персонала гостиницы заключается в том, чтобы предоставить ее постояльцам высококлассный сервис, честь повара – в том, чтобы наилучшим образом приготовить крем Шантильи или фрикасе, а честь профессора в том, чтобы ввести студентов в прекрасный мир науки, культуры и искусства. Во Франции не принято делать что-либо спустя рукава, кое-как («на авось», как говорят у нас в России). Здесь выполняют свои профессиональные обязанности тщательно и даже торжественно. Кондитеры соревнуются за право называть свои круассаны лучшей утренней сдобой Парижа или Бордо, производители вина – за возможность с гордостью сказать, что у них лучшее божоле во всей Франции!
Однажды я на деле столкнулась с французским понятием «честь». Я оказалась во Франции как раз в то время, когда в 2011 г. бушевал исландский вулкан и отменили полеты над Европой. Мы с подругой, исследователем-филологом Светланой, и из Москвы-то вылетели чудом: рейсы на Париж были отменены и нам предложили вместо Парижа полететь в Ниццу или Рим. Мы выбрали Ниццу, рассчитывая сесть на скоростной поезд TGV и добраться до Парижа.
Ницца – прекраснейшее место на свете. Когда самолет начинает снижаться, понимаешь, что такое – Лазурный Берег. Самолет словно опускается в пропитанную солнцем, сияющую, восхитительную лазурь. Небо и море здесь такого удивительного солнечно-аквамаринового оттенка, что при одном взгляде на них душе, уставшей от московских дождей и снегов, становится веселее. Ницца и ее окрестности напоминают ухоженный, комфортный Крым, в который вложили несколько миллиардов евро.
В Ницце мы со Светланой несколько расслабились и до железнодорожного вокзала добрались не сразу. На вокзале мы увидели огромную очередь, в основном состоявшую из тех пассажиров, которые, как и мы, вместо Парижа прилетели на Лазурный Берег и теперь намеревались как можно быстрее оказаться в столице. В итоге билеты на TGV до Парижа на тот же день нам взять не удалось. Пришлось ночевать в ниццской гостинице, тогда как нас уже ждала гостиница в Париже.
Из Ниццы я дозвонилась до парижской гостиницы, объяснила ситуацию и попросила подержать номер до нашего приезда. «Конечно, мадам, – ответили мне, – номер в вашем распоряжении…» «А вы сможете вернуть мне деньги за сутки, на которые я опоздаю в вашу гостиницу?» – робко поинтересовалась я, почти не надеясь на успех. «Конечно, вернем, – ответил мне портье. – У нас же есть честь…»
С французским понятием «честь» я столкнулась еще раз, когда ехала с той же Светланой на скоростном поезде «Ницца – Бордо». Этот поезд опоздал на двадцать минут. На вокзале в Бордо пассажиров встречала сотрудница железной дороги, которая выдавала всем какие-то квитанции. «Что это такое?» – поинтересовалась я. «Мадам, подойдите с этой квитанцией в кассу, – ответила дама. – Вам выдадут компенсацию за двадцать минут опоздания. Ведь у вас, как и всех пассажиров, по причине опоздания могли сорваться деловые встречи. Мы несем за это ответственность и компенсируем вам задержку поезда. У нас есть честь…»
Такой ответ поверг нас со Светой в настоящий культурный шок. Никогда, на фоне нашей общей российской безответственности, мы не слышали ничего подобного. Напротив, мы подсознательно ждали отовсюду обмана. А тут – нам возвратили 10 евро за двадцать минут опоздания. Мелочь, а как приятно! Чувствуешь себя человеком, достойным внимания и уважения, а не обмана и надувательства!
И все же – вернемся к Вателю. Имя этого повара-виртуоза стало символом чести потому, что во имя профессионального мастерства он решился отдать жизнь. Конечно, в современной Франции никто не заставит кондитера упасть на шпагу, если круассаны подгорят, но тем не менее имя Вателя любой повар произносит с благоговением.
Франсуа Ватель родился в бедной крестьянской семье и начал свой профессиональный путь в качестве продавца вафель. В те времена, как, впрочем, и в современной Франции, делали горячие сладкие вафли, которые просто таяли во рту. Крестный отец Вателя был парижским кондитером, и Франсуа поступил к нему в ученики. Ватель изобрел немало кондитерских шедевров – например, фрукты в карамели или воздушные пироги с мякотью груш.
Способности Вателя были замечены тогдашними «властителями судеб», которые обожали вкусно и красиво поесть. Сначала Ватель поступил на службу к министру финансов Людовика XIV Николя Фуке, который управлял Францией вместо молодого короля. Когда король велел арестовать Фуке и заточил своего бывшего министра в крепость, Ватель ненадолго исчез с исторической сцены. Потом он появился среди ближайшего окружения друга Фуке – принца Конде. Принц назначил его своим управляющим.
Великий Конде, самый известный полководец той эпохи, был не в чести у короля. Людовик не мог забыть ему Фронду – недавнее восстание аристократов против королевской семьи и кардинала Мазарини. Но назревала война с Голландией – и кому-то надо было возглавить армию. Людовик решил простить принца и для этой цели заехал к нему в замок Шантильи. От того, как будет принят в Шантильи король, зависела судьба Конде.
Ватель превзошел самого себя – он приготовил королю поистине феерическое действо! Роскошный банкет длился три дня и три ночи. Три тысячи приглашенных заполнили Шантильи. Им полагалось по четыре роскошных трапезы в день!
Нервы Вателя были взвинчены до предела – три тысячи аристократов и барской челяди и попробуй хоть кому-то не угоди!
Вателя подвели поставщики, которые из-за шторма на море не успели вовремя снарядить телеги с рыбой. Узнав об этом, Ватель поднялся к себе и бросился грудью на шпагу… В тот день ему должно было исполниться 40 лет!
По странному капризу судьбы через несколько часов после трагической гибели Вателя в Шантильи прибыла вереница телег, нагруженных рыбой. Король получил свое постное меню, но величайшего кулинара и церемониймейстера Франции уже нельзя было вернуть! Тем не менее имя Вателя вошло в историю как символ высокого профессионализма и профессиональной ответственности. И поныне, говоря «Ватель», французы подразумевают – «честь»…

Принцы Конде – коллекционеры, меценаты и полководцы

«Добрый король» – Генрих IV – был необыкновенно влюбчив. Последней его любовью стала пятнадцатилетняя Шарлотта де Монморанси, которую король выдал за своего родственника и тезку, принца Конде, больше интересовавшегося кавалерами, чем дамами. Пятидесятичетырехлетний король рассчитывал, что гомосексуальные пристрастия племянника заставят его пренебречь молодой женой, тогда как для самого Генриха Шарлотта будет в пределах досягаемости. Но вышло наоборот – принц Конде неожиданно поменял свои пристрастия и влюбился в Шарлотту. Его любовь к жене была настолько велика, что он пренебрег королевским гневом и сбежал вместе с Шарлоттой в Бельгию, подальше от любвеобильного короля. Вскоре после бегства четы Конде Генрих IV был убит фанатиком-католиком Равальяком…
После смерти короля молодая чета вернулась во Францию и поселилась в фамильном замке семьи Конде – Шантильи. У этой супружеской пары родился сын Людовик, которого злые языки называли бастардом короля Генриха, а добрые – законным сыном принца Конде. Прекрасная Шарлотта занялась переустройством и без того великолепного замка. И, благодаря усилиям Шарлотты и ее сына Людовика, названного современниками «Великим Конде», владение Шантильи стало вдвое прекраснее!
Сыном Шарлотты де Монморанси-Конде был тот самый Людовик II де Бурбон, «Великий Конде», фигура которого в истории Франции занимает такое же важнейшее место, как, пожалуй, Минин или Пожарский для России. И настолько же его имя и деяния известны каждому французскому школьнику. С той только разницей, что эта крайне разносторонняя, мощная и амбициозная личность преуспела не только на поприще войны и политики (где, кстати, успех далеко не всегда сопутствовал ему), но и в области науки, изящных искусств и, конечно же, в области столь милого изнеженному сердцу французских аристократов искусства жить в умопомрачительной роскоши, и при этом с непередаваемым изяществом. Даже простое перечисление дворянских титулов, принадлежавших «Великому Конде», займет несколько строчек. При жизни своего отца, Генриха II Конде, он носил титул герцога Энгиенского. Помимо гордого звания принца де Конде, он являлся также герцогом де Бурбон, де Монморанси, де Бельгард, де Шатору и де Фронсак, графом де Сансерр и де Шароле, пэром Франции и первым принцем крови. Согласитесь, человеку с таким громким именем просто нельзя было не прозвучать в истории!
С детства мечтая о лаврах воинской славы, в 17 лет честолюбивый аристократ поступил на военную службу – разумеется, с собственным полком. Отлично проявив себя в сражениях опустошавшей Европу Тридцатилетней войны, в 1643 г. 22-летний отважный кавалерист уже командовал французской армией в сражении при Рокруа. Это название, раскатистое, как грохот старинных пушек, не менее на слуху во Франции, чем у нас в России, к примеру, взятие Измаила («Вовочка, кто взял Измаил?» – «Я не брал, это Суворов, товарищ учительница!» – «Суворов, завтра с родителями – к директору!»). Принц Конде одержал там свою самую блестящую победу над испанцами, имевшими репутацию сильного и опасного противника. Конечно, настоящими победителями при Рокруа были тысячи простых французских солдат, выстоявших под огнем страшной неприятельской артиллерии и сломивших врукопашную ощетинившиеся пиками терции испанцев… Однако кто помнит о солдатах? Лавры победителя увенчали овеянную пороховым дымом и элегантно завитую личным кауфером голову юного триумфатора.
Наслаждаясь всенародной популярностью, дерзкий аристократ, умевший нравиться и блестящему придворному обществу, и шумной парижской толпе, заносчиво противостоял кардиналу Мазарини, имевшему в те годы власть куда большую, чем молодой король Людовик XIV, и диктаторскую по своей сути. Мазарини не снес оскорбления и жестоко подрезал крылья «орлу Рокруа». «Великий Конде» был схвачен и брошен в каменный мешок Венсеннского замка. Через год утративший былой лоск и сильно потолстевший от недостатка движения (кормили высокопоставленных узников в Венсенне, в прямом смысле, на убой) Конде сумел добиться своего освобождения. И тотчас решил снова испытать фортуну и выкроить к своему лавровому венку еще и мантию удельного властителя. Он присоединился к Фронде, охватившему Францию мятежу сословий против зарождавшейся абсолютной власти монарха. Сплотив вокруг себя дворянство любимого Бордо, Конде двинулся на Париж. Однако знаменитый полководец оказался скверным политиком и недооценил расстановку сил. Потерпев сокрушительное поражение, преследуемый по пятам гончими кардинала Мазарини, «Великий Конде» вынужден был бежать из страны и, озлобленный и отчаявшийся, передался своим бывшим врагам – испанцам. После заключения мира между Францией и Испанией пристыженный Конде вернулся на родину, смирил гордыню и просил милости у утвердившего, наконец, единоличную власть Людовика XIV, «короля-солнце».
Капризный и переменчивый монарх пребывал в добром расположении духа и простил мятежного принца, однако в течение еще восьми лет Конде оставался в опале, ожидая от короля то ареста, то награды. На закате жизни ему еще раз довелось покомандовать войсками Франции в войнах, которые вел с коалицией европейских держав, однако на сей раз его боевые успехи были куда более скромными. Треволнения и испытания окончательно испортили характер бывшего «орла Рокруа», превратив его в неуравновешенного, грубого интригана, заискивающего с сильными и беспощадного со слабыми. Легко предположить, что хозяин и покровитель прославленного кулинара Франсуа Вателя не простил бы ему эпизода с опоздавшей сменой блюд на королевском столе, что во многом объясняет «харизматическое» самоубийство последнего.
«Великий Конде» считался просвещенным аристократом, он собирал картины и книги, предметы искусства, покровительствовал художникам, поэтам и музыкантам. Буало, Расин, Лафонтен, мадам де Севинье – все они были частыми гостями в Шантильи. Здесь состоялось и первое представление мольеровского «Тартюфа».
По приказанию «Великого Конде» знаменитый парковый архитектор Ле Нотр превратил зеленые насаждения Шантильи в настоящее произведение искусства. В парке забили фонтаны, которые и поныне соревнуются с версальскими за право считаться самыми красивыми во Франции. Знаменитый архитектор Жюль Ардуен Мансар перестроил и сам замок.
Парк Шантильи – необыкновенно красивое и поэтичное место. Нежно похрустывает под ногами гравий, тихо шелестит листва, воды искусственных озер как будто лепечут стихи… Иногда – весной и летом – небо над Шантильи озаряется фейерверками: в замке устраивают праздник «тысячи огней». Поклонники и поклонницы верховой езды спешат на знаменитый ипподром Шантильи и в «Музей лошадей», где можно увидеть настоящие цирковые представления и поучаствовать в скачках.
Замок Шантильи в свое время отсняли в фильмах про неукротимую Анжелику де Сансе де Монтелу как усадьбу графа де Пейрака. Вы, наверное, помните гордые и изящные серые башенки, роскошные кованые ворота и богатый интерьер дворцовых зал? Сейчас коллекция замка Шантильи считается второй после Лувра. Принцы Конде веками собирали произведения искусства и, не жалея денег, скупали их в Европе и Азии.
Парк Шантильи открывается террасой с каменными химерами резца великого Кусту, потом можно пройти через Королевский мост к тенистым аллеям, ведущим мимо Энгиенского дворца и часовни святого Павла XVI века, и по аллее Сильвии к ее же дому. Кто такая Сильвия? Так влюбленные поэты и аристократы называли Марию-Фелицию Орсини, редкую красавицу, романтическую особу, жену маршала Франции Анри II де Монморанси, брата Шарлотты Монморанси-Конде, казненного в Тулузе за участие в заговоре против всесильного кардинала Ришелье. Сильвию воспевал в нежных и романтических стихах поэт Теофиль де Вио, нашедший приют в Шантильи. Она была племянницей Марии Медичи и очень любила своего мужа-маршала.
Перед казнью принцу де Монморанси оказали несколько привилегий, которые едва ли облегчили его участь. Во-первых, казнь перенесли с 5 часов на 3 – час смерти Иисуса. Во-вторых, палачу было запрещено прикасаться к герцогу. Поэтому для казни Анри де Монморанси применили машину, представлявшую собой увеличенное долото, зажатое между двумя кусками дерева. Это был «эскиз» будущей гильотины. Осужденного клали головой на плаху, палач дергал за веревку, и нож падал. Перед смертью маршал завещал Ришелье картину «Смерть Святого Себастьяна», которая должна была напомнить всесильному кардиналу о страданиях тех, кого он обрек на гибель.
Безутешная Мария-Фелиция стала монахиней. Она постриглась в Меленском монастыре, где и умерла через 34 года после казни маршала. В Шантильи о ней напоминает Дом Сильвии, к которому один из владельцев имения, герцог Омальский, велел пристроить изящную ротонду с видом на пруд.
Каково же происхождение дома Конде? Принцы этого рода названы так в честь Конде-ен-Бри (ныне – департамент Aisne). Этот исторический французский аристократический титул первоначально принадлежал одному из лидеров протестантов, Людовику Бурбону (1530–1569 гг.), дяде короля Генриха IV. Будучи младшей ветвью французской королевской династии, принцы Конде играли важную роль в политике и общественной жизни королевства.
Герцогства Конде как такового никогда не было. Название местности Конде-ен-Бри послужило территориальным источником названия титула, принятого этим почти королевским родом. Имение Conde-en-Brie в Шампани состояло из замка Конде и деревни, располагавшейся приблизительно в пятидесяти милях к востоку от Парижа.
Когда грянула Великая французская революция, замок Шантильи опустел. Последний из рода Конде, печально известный герцог Энгиенский, бежал в Германию, где его впоследствии задержали наполеоновские драгуны. По приказанию Наполеона Бонапарта Энгиен был расстрелян во рву Венсеннского замка.
В те времена владение Шантильи постигла тяжелая участь. Замок разрушили и разграбили. Восставший народ превратил в безобразные черепки драгоценный фарфор… Новые «хозяева» замка бросали в огонь старинные книги и крест-накрест разрезали ножом картины. Сейчас в Шантильи демонстрируют то, что удалось спасти от разъяренных крестьян. Во времена Наполеона замок окончательно пришел в запустение. Когда Наполеон пал и аристократы вернулись во Францию, наследникам рода Конде пришлось пятнадцать лет восстанавливать замок! В 1884 г. тогдашний владелец Шантильи, герцог Генрих Орлеанский, передал имение Франции.
Теперь Шантильи справедливо называют красой и гордостью Иль-де-Франса. Здесь собрана крупнейшая в стране коллекция живописи и рисунков. А еще – уникальная историческая мебель и гобелены, военная амуниция и трофеи, предметы быта. В огромной библиотеке замка Шантильи хранится «король манускриптов» – «Великолепный часослов герцога Беррийского». В имении расположен шикарный ресторан «Кухни Вателя», где можно попробовать знаменитый «крем Шантильи» и другие шедевры великого кулинара и церемониймейстера.
Словом, владение Шантильи – романтичнейший уголок Иль-де-Франса. Вы почувствуете это, когда прогуляетесь по парку и вдохнете сладкий, как крем Шантильи, воздух. Здесь так приятно мечтать и ощущать легкое прикосновение давно ушедшей, но вечно живой эпохи, в которой жили и творили такие мастера, как Франсуа Ватель, Мольер или Лафонтен…

Ремесла, корпорации и мастера

Мерю – столица пуговиц, и Иль д, Адам – столица терракоты

В современной Франции все еще сохраняется средневековая система цехов, гильдий и корпораций. Конечно, она претерпела некоторые изменения, как и все в мире с ходом времени, но эти изменения не такие значительные, как представляется на первый, неискушенный взгляд. Вот, например, виноделы… Они и поныне объединены в гильдии. Например, в живописном бордоском городке Сент-Эмильон и сейчас существует орган власти под названием Джурада, который контролирует выращивание винограда и производство изысканных вин. Члены Джурады, как и их средневековые предшественники, могут уничтожить вино, если оно не соответствует высоким требованиям гильдии. Деятельность Джурады направлена на то, чтобы предотвратить фальсификацию бордоских вин и следить за технологиями их производства.
В Сент-Эмильоне ежегодно проходит Праздник дегустации вин – живописная историческая реконструкция, во время которой джураты, одетые в средневековые костюмы, торжественно провозглашают начало сбора винограда. Праздник проходит, как правило, в конце сентября и собирает огромное количество зрителей.
Современные гильдии и корпорации Франции опираются на средневековые правила и каноны. Впрочем, термина «корпорация» в Средние века не существовало. Были только «гильдии», «ганзы» и «цеха». Гильдии имели статус официальных субъектов права: у них имелся устав, одобренный королевской властью. Устав обязывал членов гильдии соблюдать высокое качество продукции. Члены гильдии или цеха давали клятву всегда приходить друг другу на помощь («цеховая солидарность»!). Деятельность цехов и гильдий регламентировалась ордонансами, издаваемыми муниципалитетами. Существовала гильдия трактирщиков (впоследствии – рестораторов), цветочников, кондитеров, обойщиков, ювелиров, даже поэтов…
Профессиональные братства гордились своими святыми покровителями. Так, например, святой Илья считался покровителем гильдии ювелиров. В структуре цеха различались мастера (мэтры), подмастерья и ученики. Перейти из учеников в подмастерья и из подмастерий в мэтры было очень трудно: сначала следовало изучить секреты ремесла.
Цеха и гильдии защищали интересы членов объединения, помогали им в болезни и старости, следили за качеством продукции, выявляли подделки. При нападении внешнего врага или во время городских волнений, столь частых во Франции, где свобода и права не являются пустым звуком даже для простых трудяг, цеховые объединения ремесленников призывали «в ряды» всех своих членов, способных носить оружие. Взявшись за пики или арбалеты, а с появлением огнестрельного оружия – за аркебузы, мастера и подмастерья вливались в состав городского ополчения в составе собственных рот «булочников», «каретников» или «аптекарей», во главе с собственными капитанами (как правило, из числа уважаемых мастеров, успевших в пору бесшабашной молодости послужить в армии) и под собственными цеховыми знаменами.
Чтобы «держать порох сухим», ремесленные воинства периодически проводили военные учения или парады даже в спокойные времена. Так что в каком-нибудь XVI в. никого из жителей французских городов не удивило бы зрелище шеренги бородатых мясников, усердно потеющих под кирасами, отрабатывая прямо посреди улицы приемы фехтования алебардами. Бурная история средневековой Франции изобилует примерами беспримерного мужества скромных городских ополченцев при защите стен и бастионов родных городов. Общеизвестно, что отчаяннее всего человек сражается за свое осязаемое достояние. К тому же, стоя в бою плечом к плечу с соседями и товарищами по цеху, с которым жил и трудился рядом с малолетства, волей-неволей постесняешься струсить… Природа героизма очень проста, ибо она зиждется на самоуважении, которое рождает храбрость, и на чувстве собственности, которую надо защищать. У французских ремесленников издавна хватало и первого, и второго.
Современные французские профсоюзы – наследники средневековых цехов и корпораций, а забастовка – одна из форм защиты членов профсоюза. Средневековые цеха и гильдии активно участвовали в управлении городами. Это делают и современные профсоюзы.
Цеха и гильдии делились на старшие (богатые и сильные) и младшие (бедные). Старшие, естественно, оказывали более сильное влияние на управление городами. В современной Франции профсоюзы тоже делятся (негласно, конечно!) на сильные и слабые и обладают разной степенью влияния на власть. Но все они, без исключения, защищают гражданские и профессиональные права и свободы своих членов.
У цехов и гильдий было и территориальное разделение. Так, на Юге Франции процветали объединения виноделов, на Юго-Западе, в Лионе, – гильдии ткачей, а, скажем, в Бретани – цеха производителей кружева. Маленький городок Мерю в Иль-де-Франсе славился своими пуговицами, а городок Л,Иль д, Адам и поныне считается столицей терракоты.
Но сначала о пуговицах… В городке Мерю, расположенном в 50 км от Парижа, в долине реки Уазы (направление Андевилль), процветали удивительные ремесла. В Средние века здесь делали табакерки, веера, украшения, шахматные доски, домино, гребни. Мастера вытачивали изящные гребешки и коробочки из слоновой кости и украшали их перламутром. Они работали с морскими раковинами, китовым усом, панцирями черепах, слоновой костью, эбеновым и палисандровым деревом и, конечно же, с перламутром. Король даровал почтенным мастерам из Мерю право производить четыре категории предметов: 1) бытовые (расчески, веера); 2) религиозные (кресты, распятия); 3) коробки (табакерки и проч.); 4) игры (домино, шашки и шахматы).
Веера с перламутровым основанием особенно нравились элегантным придворным дамам. Мастерские в Мерю были частью индустрии роскоши, которая процветала в XVIII столетии, вплоть до Великой французской революции, когда выяснилось, что роскошь уже не нужна, а террор просто необходим. В заключительный, кровавый период революции было уже не до вееров и табакерок… Ценились только ножи для Мадам Гильотины.
В XIX в. мастерские Мерю возродились. Только теперь здесь стали производить пуговицы. Изящные пуговицы, украшенные перламутром. К 1885 г. в мастерских этой пуговичной столицы Франции трудилось 10 000 рабочих.
Первая мировая война помешала расцвету Мерю. Мастерские закрыли – рабочие ушли воевать. В 1920-е —1930-е гг. стало полегче: спрос на изящные аксессуары, в том числе и на пуговицы с перламутром, был вполне ощутим. Вторая мировая снова спутала все карты, а вот в 1950-е —1960-е гг. нашлось время и для пуговиц! «Все дело в пуговице!» – как говорила мадемуазель Постик в фильме «Ищите женщину».
В 1980-е гг. Европу заполонили изделия из перламутра, выполненные в Азии, в том числе и пуговицы. Спрос на изящные перламутровые игрушки из Мерю резко упал. Но элегантные вещицы в этом городке производят и поныне, только сохранились всего две мастерские, в которых трудятся 32 мастера.
Многие занятные вещицы, которые создавались в Мерю со Средних веков до нашего времени, можно увидеть в местном музее, который называется «французским» (Mus;e de France). Здесь и веера, инкрустированные перламутром, и костяшки для домино, и табакерки из слоновой кости, и украшения, и гребешки, и даже фортепианные клавиши. Есть и виртуозно выполненные распятия и нательные крестики. Когда бродишь по залам или по сувенирной лавке музея в Мерю, понимаешь, что такое мастерство, изящество, вкус! Любой пустяк (нюанс, как говорят французы!) необыкновенно важен. Ибо пустяки делают эпоху, человека, стиль, и нет ничего важнее, чем нюанс, в котором ощущаются дух времени и трепет человеческого сердца…
В городке Л, иль-Адам в Иль-де-Франсе, расположенном в самом сердце долины Уазы, в 32 км от Парижа, процветают декоративные искусства, в частности – керамика. Во второй половине XIX столетия этот городок прославился своими мануфактурами терракоты и декоративной керамики. Мануфактуры принадлежали Жозефу ле Гулюшу, который моделировал керамические фигурки изящных дам и благородных кавалеров, крестьян, моряков. Мсье ле Гулюш особенно любил ориентальные сюжеты и жанровые сценки из крестьянской жизни.
Мануфактура Меран в Л,Иль-Адаме специализировалась на керамических вазах и посуде. Если фигурки от ле Гулюша изготовлялись вручную и лишь в десятке-другом экземпляров, то вазы от мануфактуры Меран производились и ручным, и машинным способом. Керамика из Л,Иль-Адама была известна не только Франции, но и во всей Европе, так что этот небольшой городок стали называть французской столицей терракоты. Ныне шедевры местной керамики выставлены в музее доктора Луи Сенлека – ценителя искусств и мецената.
Сколько же во Франции столиц? Далеко не одна. Например, городок Шантильи называют столицей высокой кухни (благодаря «Кухням Вателя») и верховой езды (благодаря «Музею живых лошадей», то бишь «Большим конюшням» принцев Конде), Бордо – столицей вина, Руан – городом яблочного сидра, Грас – столицей парфюмерии и так далее. Ремесла процветали по всей Франции, и города разделили между собой сферы влияния. Конечно, в Париже можно купить все, но только в Ренне вам удастся приобрести задешево великолепные кружева, а в Мерю – изящные черепаховые гребни или веера с перламутром. За керамикой – пожалуйте в Л,Иль-Адам, за фарфором – в Севр. А вот высокая мода – это Париж, и только он! Здесь и платья, и шляпки, и украшения…
Впрочем, по части украшений многие города могут поспорить с Парижем, а изделия из шелка лучше всего покупать в Лионе, где располагаются знаменитые мастерские и мануфактуры. Словом, Франция – это страна ремесел и мастерства. И если вы достигли высокого звания «мэтр», то любой склонит перед вами голову в знак восхищения и уважения!

Столица скульптуры – Медон

Пригород Парижа – Медон – и поныне называют «русским». Наши соотечественники селились здесь, начиная с двадцатых годов прошлого уже века, когда, после Октябрьской революции и Гражданской войны, тысячи русских людей оказались в эмиграции. Жить в Париже им было дороговато, а вот в Медоне – в самый раз. На здешней улице Жанны д, Арк жила Марина Цветаева, посвятившая «маленькой Жанне» исполненные горячечного вдохновения строки: «И я опять веду тебя на царство, / И ты меня обманешь, Карл Седьмой!» Марине Ивановне «шла» улица Жанны д, Арк, как иным дамам идут шляпки по последней моде… Вполне объяснимо, что по справедливому решению судьбы романтическая Марина поселилась на улице героической Жанны….
В том же Медоне, рядом с Мариной Ивановной, жил Константин Бальмонт, который частенько заходил к своей соседке на чашку чая. Русские семьи снимали комнаты или даже дома и стремились быть поближе друг к другу. Вот Медон глазами Зои Ольденбург, русской аристократки-эмигрантки: «Семейства Б. и Ж. имели просторные запущенные сады, где росли цветы, полупридушенные пышными сорняками. Русским это казалось совершенно естественным – кому было б досуг этим заниматься? В одном из домов жили три русские семьи, и в хорошую погоду дамы этого дома и их соседки встречались в саду, рассаживаясь на траве или в шезлонгах, вооруженные вязанием, окруженные детишками и оживленные неисчерпаемым запасом сплетен». В тридцатые годы XX в. в Медоне жили две тысячи русских (это на двадцать тысяч жителей!), и эти русские, как с разочарованием говорили французы, не обращали на коренных жителей почти никакого внимания!
А между тем Медон и поныне известен как столица французской скульптуры, а не русской эмиграции. Здесь, на вилле Брийан, провел последние годы своей жизни гений скульптуры Огюст Роден. Его дом и мастерская называются Вилла Брийан и расположены по адресу: авеню Роден, дом № 19. Здесь можно увидеть наброски, гипсовые слепки и этюды, отражающие версии большинства его известных работ и переданные в 1916 г. в дар Франции самим Роденом.
На вилле Брийан Роден жил со своей постоянной подругой Розой Бере, которая так хотела выйти замуж за мсье Огюста, что вытерпела его бурный и многолетний роман с талантливой и несчастной Камиллой Клодель. У Камиллы Клодель был, что называется, вкус к несчастью, поэтому она вознесла свой роман с Роденом до трагических высот, а когда этот роман оборвался на самой высокой ноте, не смогла вернуться к обычной жизни. Рассказывают, что она приходила к парижскому дому скульптора и кричала: «Роден, я тебя ненавижу!», но мсье Огюст уже не пускал Камиллу на порог. Любовники часто бывают забывчивы…
А вот Роза Бере отличалась удивительной выдержкой. Ее роман с великим художником начался в 1864 г., когда Родену было всего двадцать чеыре года. Белошвейка Роза Бере родила Родену сына, но мальчик оказался болезненным и долго не прожил. Роза перетерпела всех возлюбленных Родена – ярких, артистичных, страстных – и Камиллу Клодель, и герцогиню де Шуазель. Все равно он всегда возвращался к ней…
Подобно тому, как капля точит камень, точила Роза Бере нервы Родена. И все просила жениться на ней. Роден отказывал невенчанной подруге пятьдесят лет: полвека совместной жизни, полной ссор и примирений, любви и ревности! На пятьдесят первом году Роден сдался: Роза умирала, и мсье Огюсту хотелось сделать ей приятное. За две недели до смерти Розы Бере они поженились. Мадемуазель Бере уходила в вечность под славным именем мадам Роден!
Впрочем, скульптор ненадолго пережил свою Розу. Он скончался в ноябре 1917 г., незадолго до начала русской экспансии в Медон. Супругов Роден похоронили в саду дома, под бронзовым вариантом знаменитой скульптуры «Мыслитель». Рядом с могилой скульптора и его жены находится просторный павильон, в котором во время Всемирной выставки 1901 г. проводилась историческая ретроспектива работ Родена. В этом павильоне можно увидеть гипсовые варианты самых знаменитых его работ.
Медон и поныне считается городом скульпторов. Еще до Родена здесь жили и работали Гюстав Крок, Шарль Девернь, Оноре Юссон. Во времена Родена его виллу навещали Бурдель, Деспио и Майоль. После смерти великого мсье Огюста в Медоне поселились Аристид Миан, Матео Эрнандес и Андре Блок.
В современном Медоне живет Франсуа Стали, который создал общую мастерскую для скульпторов и архитекторов. На улице Каштанов, в доме № 21, открыта для посетителей мастерская знаменитого скульптора Жана Арпа. Арп прожил в Медоне 40 лет. Во время Второй мировой войны мсье Арп и его жена переехали в Швейцарию, где Софи умерла. Ее супруг вернулся в Медон после войны. Сейчас в его мастерской расположился Французский Фонд Арпа, сотрудники которого проводят экскурсии по мастерской и занимаются исследованием творчества этого талантливейшего скульптора.
Доехать из Парижа до Медона очень просто: нужно сесть на пригородный поезд RER и добраться по линии С до станции Meudon – Val Fleury. Отсюда до дома Родена нужно пройти еще пятнадцать минут по авеню Барбюсс и Роден. Заодно стоит зайти и на улицу Жанны д, Арк, 2, поклониться дому, в котором жила самая трагическая поэтесса «серебряного века» – Марина Цветаева.
Медон связан еще с двумя прославленными по всей Европе именами. Местным врачом и священником сохранившейся, но перестроенной средневековой церкви был сам Франсуа Рабле, автор «Гаргантюа и Пантагрюэля». Каждый год жители городка собираются на праздник Рабле. Однажды во время этого праздника в парке медонской обсерватории даже устроили настоящий рыцарский турнир!
Городской музей Медона располагается в доме Арманды Бежар – красавицы актрисы, жены Мольера, которую злые языки называли его дочерью. Арманда считалась младшей сестрой (или дочерью?) Мадлены Бежар, многолетней невенчанной подруги Мольера, спутницы его юношеских скитаний. Мадлена выдавала Арманду за свою сестру, но кто знает? Мольер женился на Арманде вопреки воле Мадлены, и этот поступок нельзя было назвать красивым. Он бросил подругу дней былых, верную спутницу жизни, ради молоденькой актриски, которую многие считали его незаконной дочерью. После смерти Мольера Арманда снова вышла замуж за актёра Театра на болотах (Маре) Исаака Франсуа Герена д’Этрише.
О втором браке мадам Мольер недоброжелатели сочинили эпиграмму:

Мир граций и сатиров царствует над ней,
Пленительной лицом и взбалмошного нрава.
Она за ум ценила мужа мало, право,
Другого телеса влекли её сильней.

В 1867 г. Арманда купила дом в Медоне, в котором теперь располагается Музей искусств и истории. Дом мадам д, Этрише (в первом браке – Мольер, в девичестве – Бежар) окружен красивейшим парком.
В одном из уцелевших корпусов разобранного дворца герцогов Орлеанских находится знаменитая Медонская обсерватория. С обсерваторской террасы открывается прекрасный вид на нижний Медон и Париж. В хорошую погоду можно разглядеть даже белоснежный собор Сакре-Кёр (Священного сердца) на Монмартрском холме.
Словом, Медон – это почти Париж, но Париж тихий, уютный, комфортный и недорогой. Наверное, поэтому он так любим русскими. Когда бродишь по тихим улочкам Медона, вспоминаешь, что именно здесь Марина Цветаева исповедовалась в своей неразделенной любви к родине: «Тоска по родине! / Давно разоблаченная морока, / Мне совершенно все равно, / Где совершенно одинокой быть, / И по каким камням домой / Брести с кошелкою базарной, / В дом и не знающий, что мой, / Как госпиталь или казарма…»
Впрочем, Марине повезло, что она брела домой по гостеприимной мостовой Медона. Дома, в России, поэтессу и ее близких ожидали только страдания и смерть. Наверное, Марина окончательно осознала гостеприимство и великодушие милой, нежной Франции, только когда покидала ее. В последние часы, уже в Гавре, Марина написала: «Мне Францией – нету нежнее страны! / На долгую память два перла даны. / Они на ресницах недвижно стоят. / Дано мне отплытье Марии Стюарт…»

Севр – столица фарфора

Фаворитки французских королей очень любили фарфор. Особенно возлюбленные Людовика XV – мадам де Помпадур и мадам Дюбарри. Жанна де Пуассон, маркиза де Помпадур, вообще была особой с тонким вкусом. Она изобрела высокую дамскую прическу – «Помпадур», предпочитала глубокий оттенок розового цвета и высоко ценила фарфоровые изделия с такой цветовой основой, а еще придумала крошечную дамскую сумочку, которую тоже назвали ее именем. Маркиза ввела при королевском дворе моду на шампанское, которое, благодаря ее пристрастиям, вскоре запенилось в бокалах на самых разнообразных торжествах! Теперь шампанское подают на правительственных приемах даже в Саудовской Аравии и Иране, странах, где отношение к алкоголю, мягко сказать, нелицеприятное.
Маркизу называли «премьер-министром без портфеля». Но с сумочкой «Помпадур», добавлю я. Она поддерживала поэтов и художников, а также фарфоровых дел мастеров, в частности – знаменитые мануфактуры в Венсенне и Севре. Так что теперь темно-розовая основа для фарфоровых изделий называется «rose-Pompadour» («розовый помпадур»).

Неверная жена, любовница на славу,
Маркиза Помпадур скончалась. И по праву
Два бога слезы льют над ней,
Не в силах превозмочь кручину:
Оплакивает жизнь маркизы Гименей,
А Купидон – ее кончину, —

написал о маркизе де Помпадур неизвестный поэт.
Севр – маленький живописный городок Иль-де-Франса, который протянулся от парка Сен-Клу до окраины Медонского леса. Главная улица Севра была дорогой в роскошный королевский Версаль. Сначала во Франции производили так называемый «нежный фарфор», а после открытия месторождений каолина – «твердый», по образцу саксонского. «Твердый» фарфор производили сначала в Венсенне, а потом, по приказу мадам де Помпадур, мануфактуры были переведены в Севр.
Первые макеты фарфоровых изделий создавали знаменитые скульпторы – Фальконе и Дюплесси. В 1800 г., при директоре Броньяре, был основан Национальный музей керамики, который и поныне является главной достопримечательностью Севра. Этот музей обязательно стоит посетить, чтобы увидеть огромные роскошные вазы, которые особенно нравились Наполеону Бонапарту, изящные хрупкие чашечки, которые предпочитала маркиза де Помпадур, нежных, романтичных фарфоровых пастушков и пастушек, от которых млели придворные дамы, блюда с восхитительной тонкой росписью… Наполеон любил все огромное и яркое, а маркиза де Помпадур – нежное и трогательное, но о вкусах не спорят…
В качестве основного фона фарфоровых изделий Севрская мануфактура использовала «bleu de roi» («королевскую синь»), «rose-Pompadour» («розовый помпадур») и приглушенный бирюзовый цвет. Я очень люблю так называемые «бисквитные» статуэтки и миниатюрные скульптурные группы, которые можно увидеть в Музее керамики в Севре.
«Бисквит» – это стадия, предшествующая окончательному обжигу фарфора. В эпоху Людовика XV и мадам де Помпадур считали, что бисквит обладает особой холодной красотой, и использовали его для изготовления статуэток. Художник Буше делал эскизы и модели фигурок, по которым изготавливали бисквитные статуэтки и миниатюрные скульптурные группы. Однажды мадам де Помпадур приобрела восемь таких статуэток для своей коллекции, и они вошли в моду.
Только в Севре я поняла, что такое «нежный» («tendre», как говорят французы) фарфор. Когда увидела садовую вазу с фарфоровыми цветами – розами, гвоздиками, ромашками, ирисами… Французы обожают свои сады и воспроизводят их на картинах или в керамических композициях. У каждого цветка – своя душа, и душа эта проявляет себя в аромате. Французские парфюмеры верят, что душа цветка – это его аромат, а поэт Теофиль Готье написал об аромате розы так: «Я – призрак розы, который ты носила вчера на балу…» В балете «Призрак розы» Антрепризы Дягилева по либретто Жана-Луи Водуайе и мотивам этого стихотворения Готье Вацлаву Нижинскому пришлось танцевать аромат цветка, его «призрак», приходящий во сне к вернувшейся с бала девушке… Очень французский сюжет для либретто… Тонкий, эфемерный, нежный, как ваза с фарфоровыми цветами производства Венсеннской мануфактуры 1752 г., выставленная в Музее керамики в Венсенне.
В эпоху Людовика XIV любили украшать шторы изящными фарфоровыми ангелочками, современные копии которых в качестве сувениров продаются сейчас в Версале. Эти ангелочки символизировали домашний (и даже дворцовый!) покой и комфорт, изящество непринужденной, вольно идущей жизни. Я привезла двух таких ангелочков с собой в Москву и украсила ими оконные занавески. Они и поныне приносят в дом покой и счастье. Да здравствует гармония по-французски – цветочная, фарфоровая или парфюмерная… Фарфор прекрасной Франции нежен, как она сама!

Лучшие круассаны Франции

Одно из неприятных потрясений, которое ожидает любого человека, побывавшего во Франции, по возвращении на родину – это невозможность есть наш российский хлеб. После благоухающего, восхитительно свежего, мягкого и нежного французского хлеба, испеченного чуть ли не на твоих глазах, тебе предлагают сомнительного вида и происхождения батон, который Бог знает когда был изготовлен и плесневеет через пару дней хранения… Ни один француз, даже клошар, не станет есть хлеб, который испекли несколько дней, а тем более месяцев назад! Только свежеиспеченный, только теплый, вкусно пахнущий, мягкий, тающий во рту!
Многочисленные французские кондитерские открываются уже в 5.30 утра, потому что каждый француз – от банкира до клошара – имеет право полакомиться свежайшим багетом за 60 евроцентов или купить круассаны к завтраку! Утром над французскими городами и селами витает восхитительный запах свежей сдобы. Я начинала ощущать его уже в шесть утра и радостно раскрывала окна в гостиничном номере, чтобы этот запах коснулся и меня. И как тяжело было потом, уже в самолете, если это только был не рейс Air France, вертеть в руках ломтик нашего обычного российского батона, изготовленного, может, и месяц назад, и подносить его к носу, пытаясь почувствовать аромат, к которому меня приучила Франция, и не находить этого аромата. И видеть, как сидящие рядом французы морщатся, поднося хлеб к носу, и откладывают его в сторону, так и не ощутив знакомого запаха свежей сдобы! Справедливости ради надо отметить, что «Бородинский» хлеб французам нравится – из-за его оригинальности.
Когда-то и у нас в России было много маленьких пекарен, когда-то и у нас пекли домашний хлеб, но все это происходило преимущественно до Октябрьской революции, а потом пришедшие к власти большевики ввели машинное производство хлеба – и прости-прощай благоухающая сдоба! «Кто знает, что они туда плеснут…», – как говорил булгаковский профессор Преображенский о советских продуктах.
Наверное, за годы советской власти мы разучились уважать себя, раз спокойно едим хлеб месячной давности и радуемся ему. Мы просто отвыкли от чувства самоуважения, как и от многого другого. Вы скажете, что свежий хлеб к завтраку – это мелочь? Может быть, но жизнь складывается из мелочей. Сначала мы не обращаем внимания на то, какой хлеб едим, потом перестаем замечать сорняки на лужайках парка или грязь на улицах, а дальше нам уже и до людей нет никакого дела! Это не мелочи, это данный нам Богом мир, наше земное пространство, которое каждый человек должен по возможности окультурить и гармонизировать. Французам до всего есть дело – и до хлеба, и до пуговиц. А мы – «то мировые проблемы решаем, а то воруем белье»!
Дорогие читатели! Я не хочу никого обидеть, но советская власть действительно отучила нас от многого. Сначала – от веры (вспомните годы атеизма и борьбы с «церковным мракобесием»!), а потом и от внимания к окружающему миру и уважения к себе и другим. Теперь мы понемногу возвращаемся к утраченным ценностям и прежде всего – к вере в Господа. Дай нам Бог еще любви к России, к ее бессмертной душе, которая, словно трава, все равно когда-нибудь пробьется из-под плит атеистического былого! В Европе живо чувствуется жизненная вертикаль, на вершине которой Творец. Мы, увы, утратили ощущение этой вертикали, а ведь без нее не осознать, что у каждого человека на этой земле есть призвание свыше и долг перед собой и миром. А из призвания вытекает и мастерство! В том числе и мастерство кондитера.
А теперь мы можем плавно описать круг и вернуться к хлебу… Вот, например, французские требования к багету. Мы, русские, как правило, называем багетом любой хлеб продолговатой формы из пшеничной муки, но это, увы, не так. Настоящий багет должен весить ровно 320 граммов, а сверху на нём должно быть семь надрезов. Если надрезов, к примеру, только пять, то это называется уже не «багет», а «le pain» – просто хлеб.
Французский завтрак не обходится без круассанов или, попросту говоря, рогаликов. Но рогалики эти пекутся совершенно особым образом. Дрожжевое тесто прослаивается сливочным маслом, складывается и раскатывается. Начинка для круассана может быть абсолютно любой: сладкая – из варенья, скажем, из любимого всеми французами нормандского конфитюра, или из фруктов, творога и шоколада, несладкая – из сыра и овощей. Очень важно – правильно завернуть круассан. Для этого тесто раскатывается в круг, режется по диаметру на восемь частей, а затем каждый треугольник сворачивается от длинной стороны к вершине. Затем булочку нужно уложить на противень в форме полумесяца, вершиной книзу.
Кстати, с геометрической формой круассанов связана одна очень занимательная история. Любимое французское утреннее лакомство – австрийского изобретения. В 1683 г. австрийский пекарь Питер Вендлер изготовил булочку в форме полумесяца, что было приурочено к тогдашней победе Австрийской империи и ее польских союзников над Оттоманской Портой.
В 1770 г. круассан впервые появился во Франции. Моду на круассаны ввела так нелюбимая коренным населением страны «Австриячка» – королева Мария-Антуанетта, супруга Людовика XVI. Как видите, и эта ненавидимая всеми королева сделала французам ценный подарок!
Королева приказала подавать круассаны к завтраку, а вслед за ней «венские рогалики» стали вкушать придворные. Но любой французский кондитер скажет вам, что австрийские и французские круассаны – это два совершенно разных лакомства. Мол, от венских кондитеров французы позаимствовали только форму круассанов, а употреблять для приготовления «венских рогаликов» слоеное тесто с маслом решили именно французские мастера.
Так или иначе, галльские кондитеры существенно усовершенствовали круассаны. Более того, появились самые разные дрожжевые и слоеные булочки, такие как чудеснейшие улитки с изюмом (сама ела – райское наслаждение!) или слойки с яблочным пюре (шассоны), слойки с шоколадом и бриоши.
Некоторые, впрочем, предпочитают на завтрак фланы, хотя флан – это, если быть точным, – десерт. Говорят, что фланы пришли во Францию из Испании, но вкус испанских фланов существенно отличается от французских. Классический флан – его называют яичным – похож на желе. Он готовится из яиц, молока и сахара (без добавления муки) и дополняется карамельным соусом. Во Франции фланом называют тонкую основу из теста, заполненную молочным кремом, похожим на заварной, и запеченную до тёмно-коричневого цвета. Самые вкусные фланы я пробовала в Шантильи, хотя не исключаю, что в ряде парижских кондитерских пекут нечто феерическое, превосходящее по вкусу даже фланы из вотчины принцев Конде. Флан может быть «естественным», то есть творожным, а также кокосовым, фруктовым и с самыми разными наполнителями.
Или, скажем, бриоши… Как же я в самом деле могла забыть об этой «усладе рта» (amuse-bouche – как говорят французы)? Бриоши – это пышные булочки из нежного, мягкого, ароматного, тающего во рту сладкого теста. Их изобрел французский кондитер Бриош. Особенность рецепта – в приготовлении дрожжевого теста, которое на ночь убиралось в холодное место (скажем, в холодильник), чтобы задержать его подъем. Затем тесто из холодильника доставали, раскладывали в формы, стараясь использовать небольшую форму для значительного объема теста. Затем выпекали до готовности, и выходили замечательные, нежнейшие, восхитительные сдобные булочки к завтраку.
Я обожаю всяческие французские «tarte», «tartine», «tartellettes», то бишь пирожные! Когда смотришь на витрину кондитерской и видишь все эти изысканные корзиночки с фруктами, изящные башенки с кремом, все эти суфле и булочки, получаешь огромное эстетическое удовольствие! В первый свой визит во Францию я даже фотографировала витрины с пирожными. Потом стала разбираться в особенностях приготовления «мадлен» и круассанов.
Теперь, ностальгируя по Франции, я хожу во французские кондитерские в Москве, особенно в «Le pain quotidien», что переводится на русский язык как «Хлеб насущный», точнее – «Хлеб повседневный». Обратите внимание – «Хлеб повседневный», а не хлеб второго, третьего или четвертого дня! Осетрина, как известно, не бывает второй, третьей или четвертой свежести, а только первой и единственной!

Аромат – посланник любви

Рассказывая о Франции, нельзя не упомянуть о духах. «О д;хах или о дух;х?», – справшивал Генрих Наваррский у мэтра Рене, парфюмера Екатерины Медичи, в романе Дюма «Королева Марго», делая ударение то на первом, то на последнем слоге. Ароматы – действительно категория эфемерная, близкая к миру потустороннему, поэтому не случайно слова «дуновение» и «душа» так созвучны. Понимали магическую силу ароматов и французские парфюмеры, которые в Средние века частенько бывали и изобретателями запахов, и алхимиками в одном лице. Средневековая парфюмерная лаборатория походила на логово алхимика – столько в ней было огромных реторт, колб и перегонных чанов. Впрочем, посетить средневековую алхимическую лабораторию можно и в современном Париже. Для этого достаточно съездить в Музей парфюмерии «Фрагонар», расположенный неподалеку от Гранд-Опера в шикарном особняке в стиле классицизма.
«Фрагонар» – это одна из самых крупных французских парфюмерных компаний, названная в честь знаменитого художника Жана-Оноре Фрагонара (1732–1803), уроженца столицы французского ароматического производства, города Граса. Увы, дорогие читатели, мсье Фрагонар, талантливейший художник и гравер, не имел никакого отношения к духам! Он не изобретал ароматов и не трудился в алхимической лаборатории. Просто в родном городе Фрагонара Грасе один из красивых бульваров назван его именем. И вот в 1926 г. на этом бульваре расположилась фабрика по производству эфирных масел из лепестков роз. Хозяева фабрики решили назвать ее «Фрагонар» – в честь художника и бульвара.
Я обожаю духи «Фрагонар». Каждый раз, приезжая в Париж, я совершаю одну и ту же ритуальную прогулку. Я иду в «Карузель» – огромный подземный магазин, расположенный прямо под Лувром. Спуститься в «Карузель» можно со стороны сада Тюильри, по пути полюбовавшись мраморными статуями и рукотворными прудами. В «Карузели» есть фирменный магазин «Фрагонар», где можно купить сувенирные коробочки с крошечными флакончиками, благоухающими левкоями, розами, лавандой, жасмином и еще тысячей разных запахов…
Я прижимаю чудесные флакончики к сердцу и прогуливаюсь с ними по саду Тюильри, ощущая себя придворной дамой на празднике у короля. А рядом шумят фонтаны, слышится нежный шепот листвы и благосклонно улыбается мне Диана-охотница с мраморным луком в руках и колчаном за спиной…
Впрочем, в музее «Фрагонар» те же чудесные флакончики можно купить и дешевле, чем в «Карузели». Поэтому Музей парфюмерии влечет туристов, как сладкоежек – конфеты. Ну как не полюбоваться великолепным особняком в стиле Наполеона III, его изысканными интерьерами – хрустальными люстрами, лепниной, полотнами Жана-Оноре Фрагонара, украшающими музей?! Любителей старины приятно удивит зрелище огромных медных котлов и стеклянных колб, привезенных из Грасса.
Названия ароматов от «Фрагонар» звучат, как музыка… «Остров любви», «Эмили», «Диамант», «Миранда», «Поцелуй», «Ночная красавица», «Фантазия»… Эти запахи – посланники любви, они создают неповторимое ощущение живого присутствия Красоты в мире. Красоты эфемерной, ускользающей от человеческого понимания, но неистребимой и вечной!
В Музее парфюмерии все пропитано духами и стихами. Стихи и духи не только рифмуются, они созвучны. И в стихах, и в духах – легкое дуновение Красоты и Гармонии. В этом музее кажется, что запах можно попробовать на вкус, как восхитительное пирожное с нежнейшим кремом. Но аромат ускользает от нашего разума, он необъясним и прекрасен!
Впрочем, в этом музее меня ожидала и сугубо практическая информация. Например, я узнала, что для изготовления литра цветочной эссенции нужно собрать целую тонну цветов, причем один человек может собрать лишь 4 килограмма в день. Первые духи были помадками и наносились на тело. Только в XV в. появились духи жидкой консистенции, а в XVI столетии парфюмеры стали изготавливать фарфоровую посуду для хранения духов.
Французские парфюмерные традиции тесно переплетены с итальянскими, в частности – с флорентийскими. Флорентийка Екатерина Медичи привезла во Францию своего парфюмера и лекаря мэтра Ренэ, который снабжал ее придворных дам благоуханными опиатами для губ (помадой), кремами и духами. Однажды Екатерина Медичи заставила мэтра Ренэ поучаствовать в жестокой и коварной затее: отравить ее соперницу Жанну д, Альбрэ, мать Генриха Наваррского, с помощью надушенных бальных перчаток. Эти перчатки пахли левкоями… и смертью. Тело бедной королевы Наваррской покрылось страшными язвами, и вскоре несчастная умерла. Но мэтр Ренэ стал замаливать свою вину и помогать сыну бедняжки-королевы, Генриху Наваррскому, будущему «Доброму королю» Генриху IV, взойти на престол.

В Музее парфюмерии можно купить не только жидкие, но и сухие духи, а еще – благоухающее мыло и кремы, туалетную воду и одеколоны. Здесь я услышала немало и о самой французской столице парфюмерии, городе Грасе в Провансе, расположенном между Лазурным берегом и предгорьями Альп. Грас возник как город ремесленников-перчаточников, которые ароматизировали перчатки согласно последней итальянской моде. Сейчас в Грасе производят компоненты, которые затем входят в знаменитые ароматы – ароматические композиции. В Грасе есть около тридцати фабрик по изготовлению духов, среди которых Галимар (Galimard), Фрагонар (Fragonard) и Молинар (Molinard).

Я не буду перечислять в этой главке всех знаменитых французских производителей парфюмерии. Они и без того известны… Имена Ива Роше и Коко Шанель навсегда вписаны в историю – благоухающими золотыми буквами. Скажу только, что аромат – одна из удивительнейших граней Красоты, один из ее причудливых ликов. У Франции множество ароматов, которые передают душу этой страны. Для меня, например, запах Франции – это лаванда. Я представляю себе огромные лавандовые поля Прованса и думаю о том, что не может быть ничего слаще, чем зарыться лицом в накрахмаленное до приятного хруста, благоухающее лавандой белье… И почувствовать, как запах Франции вливается в твою душу, чтобы остаться в ней навсегда.

Как жить по-королевски

«Бродит осень по садам Версаля»

«Бродит осень по садам Версаля, / Вся багровым заревом объята, / А мне снятся рыцари Грааля / На скалах суровых Монсальвата», – писал Максимилиан Волошин, который любил тихие, неспешные прогулки по восхитительной Версальской перспективе, когда парк кажется огромным и необъятным, а где-то вдали темнеет едва различимая для взгляда линия леса. Эта перспектива, созданная гениальным архитектором Ле Нотром, меня всегда удивляла: версальский парк не так велик, но выглядит неисчерпаемым, как тайна. Когда сбегаешь по ступеням вниз – к фонтанам и искусственным водоемам, кажется, что спускаешься в неизвестность.
Ле Нотру удалось создать в этом парке удивительную иллюзию величия, которой так умело пользовался «король-солнце», Людовик XIV. Его величество торжественно совершал со своими придворными ежедневную утреннюю прогулку, показывая им чудеса необъятного парка. Нежно шуршали розовые, кофейные, белые и нежно-голубые дамские платья, в воздухе, словно бабочки, порхали причудливые ароматы, на завитых головах кавалеров покачивались шляпы с пышными перьями, король мерно постукивал по гравию тростью с роскошным кованым набалдашником, и плыла над парком, словно огромное, нежно-сиреневое облако, пышная барочная музыка великого Сюлли…
«Анжелика – путь в Версаль!» – сказала я себе, спускаясь по ступенькам. Захотелось слегка приподнять подол несуществующего платья – но, увы, я была в брюках и куртке. Ах, как пошло бы мне сейчас небесно-голубое бархатное платье и изящная шляпка с пером! Эти роялистские грезы увлекли меня настолько, что, блуждая по версальскому парку, я упустила собственный туристический автобус. Группа уехала в Париж без меня, они спешили на экскурсию в Лувр, а мне пришлось добираться в город на пригородном поезде RER. Такой оборот событий меня, впрочем, нисколько не расстроил. Я осталась наедине с Версалем – без надоедливого жужжания русской гидессы, которая перепутала всех Людовиков и даже не знала, кто такой Люлли. А я купила себе диск «Дамы барокко» с великолепной оперной и концертной музыкой XVII столетия – и утешилась.
Версаль – очаровательный городок, «гнездо» современных роялистов. Они и поныне собираются в пышных дворцовых залах, чтобы станцевать менуэт. И знать не желают бонапартистов из Мальмезона или, Боже упаси, республиканцев из Сен-Дени! В Версале чувствуется терпкий и пряный вкус абсолютной монархии, ее последнее «прости»! Даже республиканцы здесь поневоле становятся монархистами. Слишком уж привлекательна иллюзия величия, созданная Ле Нотром, Мансаром и Лево, слишком пышен Версаль, так что глаза устают от обилия огромных зеркал в золоченых рамах, мрамора и бархата…
Когда видишь бархатные скамеечки для фрейлин королевы, так и хочется присесть на одну из них и заняться, скажем, шитьем или чтением вслух сонетов Ронсара или пьес Мольера. А когда смотришь на широкую королевскую кровать под пышным балдахином с кистями, в голову невольно приходят фривольные мысли о красавицах фаворитках, которые, се ля ви, вытеснили с этих кроватей законных королев!
Вот возлежит, едва прикрытая пахнущей лавандой простыней царственная Атенаис де Монтеспан, которую современники обвиняли в сатанизме и участии в черной мессе… Мол, она хотела таким образом удержать внимание короля! А вот Франсуаза дю Скаррон, будущая маркиза де Ментенон… Эта закрылась простыней по самые нежные, покрасневшие от приятного волнения ушки и, кажется, стесняется своей наготы! Мадам де Помпадур – та, наверное, не только шептала Людовику XV слова любви, но и, между делами амурными, не забывала о любимой Севрской фарфоровой мануфактуре. Фаворитки королей охотно покровительствовали индустрии красоты, как и наукам и искусствам. Им мы обязаны развитием придворного театра, расцветом лионских шелковых мануфактур и появлением шикарных севрских ваз и сервизов.
Версаль строился под руководством Людовика XIV с 1661 г. Почему именно с 1661-го? Да потому что в этом году умер всесильный и чудовищно богатый кардинал Мазарини, присвоивший себе добрую половину королевской казны, если не всю ее, и Людовик XIV стал полноправным монархом. Король взял за образец роскошный дворец суперинтенданта финансов Николя Фуке в Во-ле-Виконте, но захотел превзойти земное чудо в Во. Еще пышнее, еще шикарнее, так, чтобы и фонтаны лучше, чем в Шантильи, у принцев Конде, и дворец изящнее, чем у Фуке! «Король-солнце» был завистлив и не мог простить своим подданным чрезмерной роскоши. Никто во Франции не имел право жить лучше короля. И Фуке, и отчасти – «Великий Конде», и герцог де Бофор – все они пострадали за желание хоть в чем-то превзойти короля. Таковы издержки абсолютной монархии – ни одно светило не может быть ярче солнца! А Людовик считал себя не какой-нибудь там звездочкой, а именно солнцем…
Слово «Версаль» переводится как «пустошь». На месте дворца и в самом деле была пустошь – поля и леса. Правда, при Людовике XIII, отце «короля-солнце», стоял здесь скромненький охотничий замок, построенный для короля Филибером ле Руа. Именно в этом замке Людовик XIII принял решение о назначении кардинала Ришелье первым министром страны. При Анне Австрийской о замке забыли, а вот сын надменной испанки почему-то о нем вспомнил. Тень отца, что ли, к нему явилась, как к Гамлету?
Итак, Людовик призвал Жюля Ардуэна– Мансара, племянника великого Франсуа Мансара, Луи Лево и Андре Ле Нотра и велел им создать на месте пустоши чудо из чудес, самый роскошный дворец в Европе. Три гения постарались на славу, чтобы удовлетворить чудовищный аппетит абсолютного монарха… И действительно, с конца XVII века Версаль считается не только образцом загородных королевских резиденций, но и шедевром изысканности и утонченного вкуса. Французы до сих пор говорят о чьих-то вычурных манерах: «Какой Версаль!»
«Король-солнце» велел везти в Версаль все лучшее в его стране и мире: шелк из Лиона, ковры из Леванта, венецианские зеркала, флорентийское серебро, руанский фаянс, кружева из Алансона, мрамор из Юрских гор, Лангедока и Прованса, пушистых болонок с Мальты… В 1677 г. Людовик объявил Версаль официальной королевской резиденцией. Ардуэн-Мансар устроил во дворце Зеркальную галерею и Оранжерею, а Ле Нотр соорудл бассейны Аполлона и Нептуна и Большой канал. По этому каналу при «короле-солнце» плавали гондолы, ведомые гондольерами из Венеции. А в гондолах сидели очаровательные дамы с розами и гвоздиками в высоких прическах, томно обмахивались веерами, инкрустированными перламутром, и, краснея или нет, слушали комплименты красноречивых и порой фривольных кавалеров…
Архитектор Жак-Анж Габриэль пристроил к северному крылу дворца великолепный театр, где ставили пышные барочные оперы и где примадонны трогательно подносили к подведенным глазам надушенные, украшенные алансонскими кружевами платочки! Людовик XIV приказал наполнить дворец и парк своими символами – многочисленными золотыми и серебряными солнцами, мраморными Аполлонами и аполлоновыми колесницами.
И Солнце, и его бог – Аполллон – в Версале повсюду. Глаза устают от обилия солнечной символики. Самовлюбленный король, право, переусердствовал по ее части. Тронной залой Людовика был салон Аполлона. В салонах Войны, Мира и Планет тоже преобладает солнечная символика. А на все эти королевские причуды надменно взирает болезненно худой молодой генерал с черными напудреными волосами и яростным блеском в миндалевидных итальянских глазах – Наполеон Бонапарт. Его портрет тоже висит в Версале… Всегда удивлялась, как это стройное, натренированное тело молодого военачальника стало толстой и бесформенной плотью усталого пожилого императора! Старость, впрочем, делает и не такое… Она может пощадить душу, но, увы, не щадит тело.
С Версалем связано множество событий в истории Франции. Сюда «король-солнце» удалился от вечно мятежного, фрондирующего Парижа, и здесь Людовик XVI настолько позабыл обо всем, охотясь и слесарничая, что проглядел взятие Бастилии и революцию в собственной столице! Мария-Антуанетта, его супруга, построила здесь свой Малый Трианон, где танцевала менуэт с влюбленным в нее шведом Ферзеном, и одевалась пастушкой, чтобы поразить французских аристократов своим венским демократизмом. И сюда же ворвались голодные и усталые простолюдинки в мятых запыленных платьях и простеньких чепцах, чтобы потребовать у Людовика XVI хлеба и красивых нарядов…
Именно в Версале был подписан договор, завершивший Войну за независимость США (1783) и ознаменовавший рождение нового огромного государства. В 1789 г. во дворце заседали члены Учредительного собрания, выгнавшие отсюда Людовика XVI с семейством. Здесь они приняли Декларацию прав человека и гражданина, уравнявшую всех людей мира перед Законом.
В 1871 г., после поражения Франции во Франко-прусской войне, дворец был оккупирован немецкими войсками, и в пышном королевском Версале подписали постыдный для французов мир. Как, наверное, гневалась тень «короля-солнце», стоявшая за спинами дипломатов! «Проклятые боши» посмели провозгласить в Зеркальной галерее Его Католического величества образование Германской империи! Зато в 1919 г. французам повезло больше – в Версале подписали мирный договор, завершивший Первую мировую войну отнюдь не в пользу немцев и положивший начало Версальской системе международных отношений.
Версаль получил статус музея в 1801-м. В 1837-м в бывшем королевском дворце открылся Музей истории Франции. В 1979 г. Версальский дворец и парк включили в Список Всемирного культурного наследия Юнеско.
Дамы и господа, Версаль любит гостей – и не обязательно роялистов! Вы непременно должны отдать этому вечно юному дворцу и его необъятному парку надлежащие почести! Ведь тем самым вы склоняетесь в поклоне не только и не столько перед абсолютной монархией, сколько перед самой Францией и ее гениальными художниками и архитекторами, которые сумели так близко подойти к идеалу Красоты… Они стояли перед вечно юной Девой-Красотой, склонив головы, и Жюль-Ардуэн Мансар, и Луи Лево, и Андре Ле Нотр, и Жак-Анж Габриэль, и другие. А она улыбалась им благосклонно и нежно и протягивала руку для поцелуя, которую они почтительно подносили к губам…

Туари – сад «тысячи ароматов»

Этот замок получил специальный приз от Комитета по туризму Иль-Де-Франса за великолепные анимации и праздники, которые здесь устраиваются. Туари – это замок эпохи Ренессанса и 127 га благоуханных садов, это гала-приемы, стилизованные в духе эпохи рококо и посвященные красавице и моднице Марии-Антуанетте, французской королеве, казненной революционерами. Это знаменитые «Рандеву в садах», сказки для детей перед огромным камином замка, великолепная коллекция живописи, принадлежавшая графам де ля Пануз, хозяевам замка, парковый лабиринт, Сад осени, Английский сад, Бордюры пионов и экскурсия по саду «Деревья, которые говорят». Тонкости кухни эпохи Ренессанса и сувенирные лавки. Праздник для гурманов и любителей шикарных приемов!
Тонкий аромат роз и жасмина, павильоны с шампанским и сладостями, причудливые мостики через искусственные и естественные водоемы… Сады французские (регулярные), английские (пейзажные), итальянские и японские… Цветники, разбитые в средневековой манере, в стиле Ренессанса, в духе императорской Франции первого и третьего Наполеонов… Дама в яркой шляпке склонилась над желтой розой на высоком стебле: «Она пахнет, как…» Француженка ищет образ для сравнения и не находит его. Потом восклицает, радуясь собственному красноречию: «Как духи королевы…» Служащие замка расставляют по аллеям миниатюрные свечи в металлических пиалах. Звучит музыка эпохи Людовика XIV, «короля-солнце». По аллеям проходят дамы и господа в костюмах XVII столетия. Дети носятся по тщательно постриженным лужайкам наперегонки со взрослыми. «Когда стемнеет, будет фейерверк, и обязательно зажгут факелы…» – говорит мне та самая дама в шляпке, нюхавшая розу. И продолжает: «А завтра вечером – скачки».
Сельский отдых во Франции в самом разгаре. Отдых этот протекает под сенью старинного замка или дворца, в редкой красоты садах и парках, где проходят костюмированные анимации с танцами и фейерверками. Можно остановиться в небольшом местном отельчике и каждый вечер смаковать местные сыры и вина. А когда стемнеет, смотреть, как небо рассекают причудливые узоры фейерверка, и танцевать контрданс вместе с другими дамами и господами, приглашенными в замок на костюмированный праздник. Например, в один из замков Иль-де-Франса – «острова» и «сердца» Франции, «Парижской области», в садах и парках которого охотно отдыхают французы и туристы. Скажем, в замок Туари.
Замок Туари расположен в самом сердце Иль-де-Франса, в получасе езды от Версаля (ближайшая железнодорожная станция – Монфор, скоростной поезд SNCF, отправляющийся с парижского вокзала Монпарнас до станции Mere – Montfort – L,Amaury). Эта резиденция уже пятнадцатого поколения графов де ла Пануз получила специальный приз за гостеприимство от Дома Франции. Поль де ла Пануз, нынешний хозяин замка, большой оригинал и хлебосольный хозяин. Для гостей замка Туари граф создал Африку в миниатюре, настоящий зоопарк с жирафами, обезьянами, львами и антилопами. Правда, в этом зоопарке нет клеток: звери находятся на достаточно большой огражденной территории, отдаленно напоминающей о безграничных африканских просторах. Детям граф показывает львят – новых «пансионеров» замка – и устраивает забавные конкурсы, например, предлагает нарисовать лягушку на приз замка Туари. У графа есть любимцы – львята Зулу и Баринго, родившиеся в Туари, и дети, посещающие замок, от них в восторге. По «африканскому раю» туристов возят в специальных мини-автобусах или автомобилях, а в качестве гида часто выступает сам граф или его семья – жена, дочь или сын.
Парк замка – это 126 гектаров садов. Лабиринт, розарий, осенний сад, английский сад, бордюры пионов… Лабиринт парка Туари – самый большой в парках Европы. Графиня Аннабелла вместе с графом Полем поручили его сооружение Адриану Фишеру, который разбил уже больше двух сотен зеленых лабиринтов. По форме зеленый лабиринт замка Туари напоминает солнечные часы и назван лабиринтом Полифила.
Полифил – это герой вышедшего в 1499 г. романа Франческо Колонна «Сон Полифила» (полное заглавие – «Любовное борение во сне Полифила, в котором показывается, что все дела человеческие есть не что иное как сон, а также упоминаются многие другие, весьма достойные знания предметы»). Во сне, тоскуя о своей утраченной возлюбленной, герой попал в мертвый город. Там он обнаружил огромную железную статую лежащего навзничь и стонущего бога. По волосам на груди гиганта Полифил взобрался к густым и косматым прядям бороды божества, а затем добрался и до стонущего рта. Через глотку гиганта герой проник в его пищевод, а потом совершил путешествие по «божественному» организму. Каждый орган гиганта имел поясняющую надпись на трех языках – халдейском, греческом и латыни. Приблизившись к сердцу, герой прочитал: «Влюбленное сердце, которое рождает вздохи и которое любовь опасно уязвляет». После долгих блужданий по бронзовому телу Полифил попал в храм Солнца, а затем в благодатную область, управляемую королевой Элевтерилидой (это имя обозначает «Освобождающая»). Во владениях королевы Полифил увидел прекрасные дворцы и храмы, вазы и фонтаны, статуи и рельефы, не подвластные алчному времени.
Гостям замка предлагается повторить путешествие Полифила и пройти по зеленым аллеям лабиринта, каждая из которых напоминает о путешествии героя романа Франческо Колонна. Искусно подстриженные кустарники, мостики, ощущение тайны и мистификации… Туристов, которые так и не смогли добраться до центра лабиринта, спасает графская семья, а потом уставшим путникам рассказывают историю Полифила. Нынче во Франции снова в моде парковые лабиринты в форме солнечных часов или любого другого циферблата. Почему часы? Потому что часам удается «уловить» в свои сети такую неуловимую субстанцию, как время. А еще потому, что часы отражают движение земли по своей орбите. Граф де ла Пануз любит рассказывать, что парковые лабиринты французских дворцов и замков воспроизводят карту звездного неба и напоминают о пути к центру вселенной, который проходит после смерти человеческая душа.
Но если отвлечься от этих философских рассуждений, то парковый лабиринт – это великолепное развлечение для детей и взрослых. Дети – в красных плащах гвардейцев кардинала Ришелье или в синих плащах королевских мушкетеров – могут носиться по лабиринту часами. Юные посетители замка участвуют в многочисленных конкурсах и получают дипломы принцев и принцесс Туари. Все они в масках, девочки – с веерами, и с удовольствием слушают даму в пышном платье – госпожу графиню. А потом отправляются нюхать пионы или розы. Для детей Аннабелла де ла Пануз и младшее поколение семьи – Эдмон и Коломба де ла Пануз – проводят экскурсию «Деревья, которые разговаривают». У каждого растения в этой экскурсии есть своя история, которую и воспроизводит госпожа графиня – на радость детям и взрослым.
Особенной любовью в Туари пользуются пионы – розовые, как щечки красавицы, белые, как морская пена, пышные и благоухающие, как платье светской дамы. У каждого сорта пионов свой особенный аромат, как, впрочем, и у каждого вида роз или магнолий. В садах Туари можно блуждать часами, вдыхать тонкие ароматы и слушать рассказы деревьев и цветов. А потом непременно попробовать блюда графской кухни в ресторане «Зимний сад» или в небольших кофейнях, устроенных на территории замка.
Осенью и зимой замок Туари тоже принимает гостей: работает программа «Сказки у камина». Гости замка собираются у огня, чтобы послушать истории о роде де Ла Пануз или просто сказки Шарля Перро – в зависимости от возраста посетителей. Парк Туари работает круглый год, как и гостиница в деревне Туари, рядом с замком. Приз за гостеприимство от Дома Франции этот замок получил не зря. Здесь придумывают для многочисленных гостей все новые и новые развлечения…

Во-ле-Виконт – дворец Железной Маски

Эта история началась с зависти. Всесильный Людовик XIV позавидовал своему министру финансов Николя Фуке и на долгие годы упрятал несчастного в тюрьму. Именно дворец в Во вызвал наибольшую зависть «короля-солнца» – да такую сильную, что при постройке Версаля над Людовиком словно нависал призрак Во-ле-Виконта. Король всячески пытался превзойти Фуке, создавшего у себя в Во одно из архитектурных чудес света. В результате сложилось парадоксальное мнение, что Версаль – лишь слабое подобие Во-ле-Виконта. Действительно, великолепный Во-ле-Виконт можно назвать оригиналом, а Версаль – копией. Дворец в Во Людовик отобрал в казну и скопировал с него свою собственную резиденцию – Версаль.
С мая по июль в Во проводят праздники «Тысячи свечей», когда на ступенях дворца и в парке зажигаются свечи и факелы – торши. Зрелище необыкновенной красоты, особенно если наблюдать за феерией огней из плетеного стульчика и с бокалом шампанского в руках. И шампанское, и шезлонги – к услугам туристов, как и великолепная сувенирная лавка, где можно приобрести столовое серебро с гербом Фуке, фарфор, ажурные скатерти и гобелены а ля «эпоха Трех мушкетеров».
Праздники «Тысячи свечей» – подлинное чудо земное! Огни повсюду – на посыпанных гравием аллеях, на ступеньках дворца и балконах, у подножия колонн, на бортиках рва с водой, в котором отражается усадьба, словом, – всюду, где только возможно. Маленькие круглые свечи в жестяных формочках симметрично расставлены по аллеям. Такое ощущение, что служащие дворца составляли какой-то необыкновенно сложный узор. Но узор этот виден только из окон дворца, когда смотришь на феерию огней сверху и видишь, скажем, белку – символ рода Фуке.
Сначала я удивлялась, почему суперинтендант французских финансов велел всюду – на фамильных тарелках и серебре, скатертях и шторах – изображать именно белку. Но потом поняла: белка – прыткий зверек, ловкий и быстрый, а Николя Фуке был именно таким, пока злая судьбина в лице Людовика XIV не умерила его прыть. Наконец, у белки – пушистый и красивый хвост, а хвостом Фуке была его непомерная гордость, которую он и демонстрировал королю, пока Его Величество не лишил Фуке всего движимого и недвижимого имущества и, главное, свободы!
В подвале Во-ле-Виконта есть специальная камера – железная клетка, в которой сидит тряпичный человечек, изображающий Фуке. У ног этого чучела – глиняная миска с гнилой похлебкой и заплесневелый хлеб. И все это вынужден был годами есть королевский узник Николя Фуке – тот самый, который раньше снисходил только до изысканных блюд от Вателя! Знаменитый кулинар и церемониймейстер Франсуа Ватель сначала был управляющим у Фуке, а потом, после ареста всесильного министра финансов, нашел приют у «Великого Конде».
Подземную клетку с тряпичной куклой туристам показывают после того, как они насладятся созерцанием прекраснейшего дворца Франции и его великолепного парка. Мол, так проходит слава земная… Сначала – яства от Вателя и пышные праздники, дворец, равного которому нет даже у короля, а потом – долгие годы заточения… Слаб человек в этой жизни, и уповать он может только на Бога!
Во-ле-Виконт построили для Николя Фуке все те же Луи Лево и Андре Ле Нотр – создатели Версаля. Точнее, Людовик переманил этих великих мастеров у Фуке. Интерьеры оформлял Шарль Лебрен. В одной из зал дворца можно увидеть незавершенную роспись потолка: в тот день, когда художники под руководством Шарля Лебрена должны были завершить свой труд, по приказу короля арестовали хозяина дворца, и работа была прервана. Арестовывал Фуке Д'Артаньян – не романный, а настоящий. А пост министра финансов занял Кольбер, покровительствовавший лионским шелковым мануфактурам и производству «любимого напитка королевы Марии-Терезии» – шоколада.
Арест Фуке произошел вскоре после новоселья в Во-ле-Виконте, на которое Фуке, к несчастью своему, пригласил короля. Людовику все понравилось, даже слишком… Он походил по великолепному парку, спроектированному Ле Нотром, сердито постучал тростью по гравию и, нахмурившись, сказал Кольберу, что подданные живут лучше суверена. Кольбер поспешил заверить короля, что Фуке, вероятно, построил этот шикарный дворец на украденные из государственной казны деньги. Король поспешил поверить: уж очень его раздражал такой великолепный замок, принадлежащий подданному! Участь бедняги Фуке была решена…
Фуке умер в заключении в 1680 г., и тогда же, после десяти лет конфискации, вдова получила замок обратно. Подданные Людовика поняли, как опасно приглашать короля в гости, и побаивались это делать! А вдруг король решит, что жена хозяина дома красивее, чем королева, как это произошло в Тулузе, у графа де Пейрака, если верить знаменитому роману Анн и Сержа Голон? Или подумает, что гравий в хозяйском парке лучше, чем у него в Версале? Или увидит редкостных золотых рыбок в пруду, велит их выловить и увезти в Версаль? Словом, опасное это дело – принимать короля у себя, решили дворяне и стали сами ездить к Его Величеству в Версаль. Рискнул принять короля у себя в Шантильи только «Великий Конде». И чем, скажите на милость, закончился этот прием? Самоубийством управляющего Вателя!
После смерти сына Николя Фуке дворец перешел к маршалу де Виллару, а затем к герцогам Шуазелям. Но счастливым для Шуазелей Во-ле-Виконт, увы, не стал. В 1840 г. герцог Шуазель-Прален убил здесь свою жену, и дворец опустел на тридцать лет.
К концу XIX столетия дворец в Во пришел было в упадок, но тут на сцене появился меценат и промышленник Альфред Сомье, который купил Во-ле-Виконт и превратил его в один из наиболее выдающихся частных музеев Франции. Конечно, Сомье восстанавливал Во-ле-Виконт не только для Франции, но и для себя, но благодаря его стараниям выиграла именно belle douce France, получившая в подарок восхитительный дворцово-парковый комплекс.
Пример Альфреда Сомье и его наследников, включая нынешнего владельца дворца, правнука Сомье, графа Патриса де Вогюэ, далеко не единичен. Во Франции, конечно. Здесь богатые семьи нередко берут на себя заботу о каком-нибудь приходящем в упадок памятнике старины, не дожидаясь, пока это сделает государство. Кстати, именно в Во-ле-Виконте в 1989 г. снимали знаменитый фильм «Человек в Железной маске» – о брате-близнеце Людовика XIV, проведшем полжизни в заточении.
Многие французские историки полагают, что настоящий Человек в Железной маске – это Николя Фуке. Мол, король велел своему узнику закрывать лицо – только не железной, а полотняной маской. Возможно, король опасался, что Фуке убежит из тюрьмы и подымет против него новую Фронду. А для того чтобы это бегство не состоялось, нужно было сделать узника безымянным и безликим… Впрочем, есть еще одна версия по поводу Железной маски. Многие утверждают, что это – герцог де Бофор, внук Генриха IV и активный участник Фронды.
Впрочем, Железных масок могло быть и несколько… Абсолютная монархия – палка о двух концах. Королевская милость очень легко может обернуться немилостью. Ибо у абсолютных монархов, как правило, не бывает логики, только капризы. Словом, как говаривала мудрая горничная Лизанька из грибоедовского «Горя от ума»: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»

Фонтенбло – замок у синих вод

Роскошный дворец XVII в., резиденция Франциска I и Людовика XIII, окруженная живописным парком и лесом… Великолепные аллеи для верховой езды, уступающие разве что аллеям Шантильи – признанной европейской столицы этого спорта… Фонтенбло – это бывший охотничий замок, который стал королевской резиденцией. Здесь родились короли Филипп Красивый, Франциск II, Людовик XIII. Здесь гостил император Карл V, коронованные особы Европы, в числе которых и Петр I. Здесь, в 1814 г., происходит отречение Наполеона от престола, а, в 1815 г. – его арест.
Наполеон называл Фонтенбло «домом веков», а Ронсар – замком, что название ведет от синевы кругом журчащих вод. Действительно, Фонтенбло обозначает – «Синий источник», Fontaine Bleu. По аллеям здешнего парка бродила романтичная, юная Мария Стюарт, невеста, а потом и жена мальчика-короля Франциска II. Ее юный муж умер рано, а Марию жестокосердная свекровь – Екатерина Медичи – отправила обратно в Шотландию. Мария уплывала в родную Шотландию неохотно, сердцем она была – француженка. Что ей страна овец, туманов и шерстяных пледов, ей, утонченной французской королеве, выросшей при самом роскошном дворе тогдашней Европы? Но пришлось уехать и, как оказалось, на смерть! «Прощай, Франция!» – сказала Мари и горько заплакала. И грустно улыбнулись ей в ответ берега прекрасной Франции…
Едва ли не самое знаменитое место в Фонтенбло – лестница «Подкова», со ступенек которой Наполеон зачитал старой гвардии свое отречение от престола. Корсиканец своим присутствием в Фонтенбло как-то затмил Франциска I и его потомков, хотя жил здесь не так уж долго. Лестница «Подкова» – это элегантный железный полукруг, сооруженный при Людовике XIII. Говорят, что подкова приносит счастье, но Наполеону она принесла именно несчастье. Тяжело вздыхали недобитые гвардейцы: их кумир отправлялся править островом Эльба, на котором ему было так тесно и скучно! Ничего, скоро «Бони» вернется в неверном блеске «Ста дней», и солдаты, уцелевшие в коварных снегах России, падут при Ватерлоо… Но гвардии, собравшейся во Дворе Белой Лошади, чтобы послушать прощальную речь императора, было невдомек, что это отречение может сохранить им жизнь. Как они, простые солдаты и честные офицеры, могли устоять перед демоническим обаянием того, кто сказал однажды, что сто веков смотрит на них с вершины пирамид…
Укрепленный замок Фонтенбло существовал еще при Людовике VI, но именно по приказу Франциска I этот «дом веков» превратился в утонченный дворец в стиле итальянского Ренессанса. Ренессансный замок построили на фундаменте старого замка. Руководил реконструкцией парижский мастер Жиль ле Бретон. У Бретона работали итальянские архитекторы и художники: флорентиец Россо, болонец Приматиче и другие. Король хотел превзойти дворцы Рима, Венеции, Флоренции и Болоньи, и очень скоро Фонтенбло стали называть «новым Римом».
При королях династии Валуа и Генрихе IV во дворце трудилась плеяда талантливейших художников, названная Второй школой Фонтенбло. В этом «замке у синих вод» слишком многое напоминает о коварной и жестокой Екатерине Медичи, отравительнице и истребительнице протестантов, и об ее сопернице Диане де Пуатье. Сад Дианы, галерея Дианы, малый салон королевы, салон фрейлин… Муж Екатерины Медичи, Генрих II, забыл о своей флорентийке-жене ради нестареющей красавицы Дианы де Пуатье, и посещал постель королевы только тогда, когда Диана просила его об этом, – ради рождения законных наследников. Диана, увы, могла родить Генриху только бастардов… Жили в Фонтенбло и «три Марии» – Мария Медичи, Мария Лещинская, Мария-Антуанетта. Ах, еще четвертая – несчастная Мария Стюарт!
Впрочем, и Марию-Антуанетту счастливой не назовешь, да и Лещинскую – тоже. «Королевам вовсе не обязательно быть счастливыми», – говорили при дворе. Зато счастье полагалось фавориткам Его Величества. Роскошными покоями в Фонтенбло владели мадам де Помпадур и мадам дю Барри.
О Наполеоне напоминают Кабинет Отречения от Престола, комната адъютантов и Прихожая Императора. О Марии-Антуанетте – казненной революционерами королеве – изящная спальня в помпейском стиле. А какая в Фонтенбло библиотека! Одна из самых богатых во Франции. Поистине – «обиталище королей, дом веков», как говорил все тот же великий обольститель Наполеон.
Кстати, сувенирная в Фонтенбло – просто великолепная: фарфор и серебро, ковры и саше, духи и скатерти. И все это – за умеренные цены. Купите изящные серебряные щипчики, которыми снимают нагар со свечей! Французы называют такие «очаровательным нюансом». А во Франции, как известно, нет ничего важнее мелочей!
Александр Дюма-отец писал, что в долине Луары – самый чистый и правильный французский язык и что порой местные крестьяне говорят, как принцы. Это действительно так: долина Луары – историческая колыбель Франции. Здесь, у тихих вод самой широкой во Франции реки, Пьер Ронсар сочинял сонеты, а Франциск I беседовал с приглашенным ко двору итальянским гением – Леонардо да Винчи. Луара всегда прекрасна и неспешна, эта река полна медлительного, спокойного очарования, которое умиротворяет душу днем и навевает сладкие сны ночью. Поэтому современные французы так любят отдыхать на Луаре – устраивать пикники, останавливаться в небольших сельских гостиницах и даже парить над рекой на воздушном шаре!
Полет над Луарой в корзине воздушного шара – это развлечение, которое очень любят гости долины. Сверху беломраморные замки кажутся игрушечными, словно выточенными из слоновой кости, а их парки – марципановыми фигурками. После полета на воздушном шаре гостям предлагают отведать великолепного шипучего вина «Сомюр» – именно шипучего белого вина, а не шампанского! Во Франции живо ощущаешь это различие…
Долина Луары – это край не только белых замков у тихих вод, но и естественных пещер, в которых еще в конце XIX в. жили местные крестьяне. Пещеры представлялись им вполне удобным и, главное, просторным жилищем: для того чтобы обзавестись лишним помещением, нужно было всего лишь продолбить в меловом холме еще одну галерею!
К тому же французы говорят, что в долине Луары – самые лучшие шампиньоны во всей Франции. Шампиньоны медленно вызревают в подземных карьерах, чтобы потом попасть в тарелку какого-нибудь гурмана. А в подвалах старинных замков зреют вина – и не только шипучий белый «Сомюр», но и великолепные красные, с тонким вкусом и ароматом.
Берега Луары навсегда связаны с именем Жанны д'Арк, «маленькой Жанны», горевшей в «рубахе не по росту», которая в самый тяжелый период Столетней войны между Англией и Францией явилась к дофину Карлу, чтобы предложить помощь и спасение его страны. Дофин, изгнанный англичанами и их французскими союзниками из Парижа, жил тогда на Луаре, в замке Шинон, от которого сейчас остались только живописные руины. Он поверил Жанне, когда вдохновленная свыше юная героиня сумела узнать его даже в одежде с чужого плеча, затерявшегося среди придворных. Поверил – и послал деву из Лотарингии на помощь осажденному Орлеану, самому большому и стратегически важному городу долины Луары, последнему оплоту наполовину «проглоченной» англичанами Франции.
В современном Орлеане чтят память Жанны, где каждый камень напоминает о ее незримом присутствии и совершенном ею подвиге. В старых кварталах города сохранился дом казначея герцога Орлеанского, в котором останавливалась Жанна (Maison de Jeanne D,Arc, Place Charle de Gaulle). В центре Старого города, на площади Мартруа, добрых людей Орлеана и гостей города приветствует сама Жанна – на коне и со знаменем в руках. Каждый год – 7 и 8 мая – в городе проводится костюмированный праздник в честь Девы Жанны. Это грандиозная историческая реконструкция с иллюминацией и фейерверком.
Орлеан знаменит и своим средневековым готическим собором Животворящего Креста. Именно в этом соборе, задолго до Реймса, короновались первые французские властители. В 848 г. здесь был короновал Карл Лысый, в XII в. – Людовик VI. Этот собор неоднократно перестраивался. Последняя его реконструкция произошла в 1511 г., когда был установлен резной, ажурный готический шпиль.
Если Париж – душа Франции, то Орлеан – ее сердце. И сердце это забилось горестно и учащенно, когда город находился в английской осаде и ожидал спасения или падения. На помощь Орлеану тогда пришла крестьянская девочка из Лотарингии, которая и по-французски-то говорила плохо (родным для нее было лотарингское наречие), но Франции служила преданно и самоотверженно. О Жанне писали всякое: есть версия, что она – не дочь крестьянина (или разорившегося дворянина?) Жака д, Арка, а незаконнорожденное дитя безумного короля Карла VI и его возлюбленной Одетты де Шамдивер. Согласно «королевской версии», Жанну на самом деле звали Маргарита де Валуа. Незаконная дочь родилась во дворце полубезумного короля в 1407 г., в тот трагический период, когда оба сына Карла VI были убиты сторонниками Людовика Орлеанского, а третьего сына – Карла – король считал бастардом.
Впрочем, не так уж важно, кем Жанна была на самом деле – крестьянкой, дворянкой или даже королевской дочерью. Важно другое – ее божественное предназначение, воля Господа, которая направляла эту девочку и зажгла ее душу великой любовью к несчастной, поверженной Франции. Без Жанны не было бы Франции, а была бы, скажем, Бургундия или Англия – и по одну, и по другую сторону Ла-Манша. Жанна отдала спасению Франции все силы и нерастраченный пыл души. Именно поэтому в современном Париже, в двух шагах от Лувра, мы видим статую Жанны – на коне и с мечом в руках. Если неблагодарный и слабовольный король Карл VII не выкупил у бургундцев свою спасительницу и позволил англичанам ее сжечь, то простые французы и поныне преисполнены почтения и уважения к смелой девочке из Лотарингии, которая не пала духом, когда сильные мужчины и испытанные воины вокруг нее давно потеряли веру в победу!
Кстати, городок Шинон известен в современной Франции не только благодаря судьбоносному визиту Жанны к дофину Карлу, но и по причине знаменитого вина «Шинон». У этого вина – рубиновый цвет и фиалковый аромат. Производят его «Славные раблезианские виноделы» – знаменитое винодельческое братство.
«Славные раблезианские виноделы» собираются в тех самых старинных погребах, вдохновивших Франсуа Рабле на создание образа «Храма божественной бутылки», в котором Пантагрюэль и Панург стремились познать истину. Заседают виноделы четыре раза в год, и можно только представить, сколько вин выпивается на этих длительных заседаниях! А ведь бывают еще и сверхурочные собрания…
Главное украшение Долины Луары – ее замки. Они действительно – один прекраснее другого. Вот огромный роскошный Шамбор – любимая игрушка короля Франциска I и предмет зависти остальных европейских властителей. Вот «дамский замок» Шенонсо, который оспаривали друг у друга любовница Генриха II Диана де Пуатье и его законная супруга Екатерина Медичи… Или Азей-ле-Ридо – легкий, изящный, филигранный, белоснежный, похожий на лебедя, застывшего на широкой глади Луары… А сколько еще других – Шеверни, Шомон-сюр-Луар, Вилландри, королевский замок в Блуа…
Начнем, впрочем, с Шамбора – самого большого из замков Луары. В Шамборе – всего в изобилии, и это изобилие смущает и шокирует гостей. Четыре башни главного фасада увенчаны ажурными колоколенками. С огромных балконов можно было наблюдать за королевской охотой. Замок напоминает средневековую крепость – четырехугольник, ограниченный по углам круглыми башнями и окруженный рвом с водой.
Франциск I не успел достроить Шамбор, хотя и привлек для постройки 2000 рабочих. Слишком уж шикарным даже для привыкших к шику французских аристократов был его великий замысел! Шамбор достраивали его сын и внуки – Генрих II, Карл IX и Генрих III. Проект Большой лестницы замка принадлежит другу и гостю Франциска – Леонарду да Винчи. Всего в замке 14 больших лестниц и 70 малых, 440 комнат и каминов – по числу дней в году. И на каждом шагу скульптурные украшения – саламандры, символ Франциска I. А еще весь средневековый мифологизированный бестиарий – драконы, обезьяны и химеры…
Почему же Франциск выбрал в качестве своего символа саламандру? Саламандра символизировала алхимический процесс обжига, так она «живет в огне и питается огнем». Она изображается как маленькая ящерица или бескрылый дракон, часто – среди языков пламени. В христианском искусстве саламандра символизировала приверженность вере и добродетельность. Франциск I сделал саламандру своим символом с девизом: «Я лелею добро и изгоняю зло».
Охотничьи угодья вокруг Шамбора растянулись на 5400 га и окружены огромной стеной длиной в 33 км! Словом, этот замок действительно представляет собой «единство всего лучшего, что только может совершить человеческий разум»!
Эпоха Франциска I – золотой век Франции. Еще не начались междоусобные войны католиков и гугенотов, и вожди враждующих партий еще терпимы друг к другу и верны королю. Французы, правда, все равно воюют, но не между собой, а с Италией, Испанией и Фландрией. И, как это часто бывает, побежденные народы оказывают заметное культурное влияние на победителей. Так произошло с итальянцами и французами. Войска Франциска I захватили Милан, но прекрасная ренессансная Италия покорила завоевателей. Король был очарован итальянскими дворцами и виллами, живописью и музыкой. Он страстно пожелал, чтобы во Франции, на берегах Луары, появились такие же изящные, стройные, легкие, белоснежные загородные виллы, как и в окрестностях Милана. Понравилась королю и флорентийская архитектура.
Франциска увлекала личность Лоренцо Великолепного Медичи – щедрого мецената и коллекционера произведений искусства. Король захотел стать французским Лоренцо Великолепным – и призвал к своему двору Леонардо да Винчи. Великий Леонардо жил рядом с королевским замком Амбуаз на Луаре, но король так ценил независимость гениального художника и изобретателя, что подарил Леонардо замок – Кло-Люсе. Придворные доверительно сообщали друг другу, что Амбуаз и Кло-Люсе соединяет подземный ход, дабы король мог побеседовать со своим великим гостем не в присутствии толпы зевак, а приватно. Подземный ход действительно существовал и существует и поныне. Он находится в 400 м от замка.
Кло-Люсе – очаровательный небольшой замок из розового кирпича – был особенно дорог Франциску, потому что в юности он часто посещал его с любимой сестрой, Маргаритой Ангулемской. Сейчас в Кло-Люсе находится Музей Леонардо да Винчи. В этом музее можно увидеть совершенно уникальные вещи – например, коллекцию макетов машин, построенных по чертежам Леонардо. Удивительно, что приглашенный к королевскому двору гений мог осчастливить Францию самолетами, вертолетами, автомобилями, танками, разводными мостами и парашютами! Чертежи прототипов этих чудес современной цивилизации можно увидеть в музее Леонардо. Мессир да Винчи считал, что с этими машинами его друг – король Франциск – когда-нибудь завоюет весь мир, но, увы, вертолеты, автомобили и танки остались только на бумаге!
Зато Леонардо осчастливил Францию другим своим подарком королю. Художник приехал в Амбуаз с тремя своими самыми значительными картинами – «Джокондой», «Св. Анной» и «Св. Иоанном Крестителем». Эти полотна после смерти художника стали собственностью короля – и Франции. Они и поныне собирают вокруг себя толпы туристов, особенно загадочная «Джоконда».
Леонардо получал от Франциска I жалованье в размере 700 золотых экю в год, а расплачивался с королем произведениями, которые создавал, да еще – ежедневными беседами на самые разные темы и, как правило, без свидетелей. Леонардо да Винчи умер 2 мая 1519 г., в возрасте 67 лет, и был похоронен в Амбуазе, в монастыре Св. Флорентина. Впоследствии его прах был перенесен в капеллу Св. Губерта замка Амбуаз.
Любимая сестра Франциска, Маргарита, покровительствовала утонченнейшему мэтру красноречия, поэту Пьеру Ронсару, или, точнее, де Ронсару, ибо этот французский Пиндар был из родовитой, но небогатой знати. Мадам Маргарита была умницей и красавицей, покровительницей наук и искусств, и так же, как и ее брат, бредила Италией.
Благодаря увлеченности короля и его сестры итальянской архитектурой на берегах Луары поднялись изящные палаццо на миланский или флорентийский манер. Поэты говорили о необходимости следовать античным образцам – и прежде всего древнегреческой поэзии, – а художники воскрешали мифологические сюжеты. Так побрели по французским полям фавны и дриады, а знатные дамы стали именоваться Кассандрами и Роксанами. Ронсар посвящал свои нежные, как фарфор, стихи Кассандре, Марии и Елене, а придворные дамы разгуливали по берегам Луары в пышных платьях с такими обширными декольте, что поэты и сеньоры с жадной улыбкой лицезрели «перси дивные нагими». И никаких религиозных войн, никакой междоусобной резни, только застолья на флорентийский манер и гром военных побед!
Да, эпоха Франциска I была триумфом Франции, но угасла она в один миг – когда за спиной нового короля, Генриха II, все увидели коварную и жестокую флорентийку Екатерину Медичи. Увлеченность Франциска историей рода Медичи оказала королю недобрую службу. Род Медичи имел стойкую репутацию «проклятого», и мадам Екатерина принесла во Францию семейное проклятие, которое, увы, распространилось на ее детей. Все они умерли рано – и бездетными. Так прервалась династия Валуа, и на сцену выступили Бурбоны.
Но вернемся к замкам Луары. Не стоит забывать и о «дамском замке» – изящнейшем Шенонсо. Этот шедевр ренессансной архитектуры, расположенный рядом с одноименной деревней, в буквальном смысле слова – «стоит на воде». Приток Луары, Шер, полирует его элегантные арки, лелеет его белокаменное великолепие. Этот замок похож на лебедя, точнее – на лебёдушку, плывущую по невозмутимой глади вод.
Поместье Шенонсо принадлежало дворянской семье де Марк, но рыцари де Марк передались англичанам, что заставило короля Карла VI отнестись к этой семье довольно сурово. Де Марки обнищали и продали свое имение некому Тома Бойе, интенданту финансов в Нормандии. Семья Бойе стала перестраивать и украшать замок. Тома Бойе был поклонником ренессансного стиля в итальянской манере – он велел снести старый суровый средневековый замок и построить на его месте элегантный белокаменный дворец. Строительные работы велись и после смерти Тома Бойе, при его вдове Екатерине.
Но красота Шенонсо сыграла с семьей Бойе недобрую шутку. Замок так понравился королю Франциску, что Его Величество реквизировал Шенонсо в пользу короны. При сыне Франциска, Генрихе II, замок перешел к возлюбленной короля, нестареющей красавице Диане де Пуатье, которую придворные художники и скульпторы любили изображать в облике богини охоты и лесов Артемиды, с колчаном, полным стрел, за плечами и луком в руках. Король был младше своей любимой на целых 19 лет, но считал ее самой прекрасной из женщин королевства и пренебрегал законной супругой Екатериной Медичи, чем до смерти озлобил гордую флорентийку.
Мадам Диана со вкусом расположилась в Шенонсо, велела выращивать в огороде замка артишоки и дыни, заставила промерить реку Шер, чтобы построить каменный мост… Но тут умер король Генрих, умер внезапно – от случайного (или намеренного?), но оказавшегося смертельным удара сеньора де Монтгомери на дворцовом рыцарском турнире. Екатерина Медичи первым делом расправилась с поверженной богиней – мадам Дианой – и отобрала у нее замок Шенонсо.
Екатерина устраивала в Шенонсо праздники в честь своих сыновей – сначала хилого и болезненного Франциска II, затем – Карла IX. По ее приказу архитектор Андруэ Дюсерсо построил на мосту через реку Шер новое крыло замка. То самое, которое сейчас, подобно Нарциссу, так неотрывно глядится в воды реки Шер!
Согласно завещанию Екатерины Медичи, замок Шенонсо достался невестке королевы, жене ее любимого сына Генриха III, Луизе Лотарингской де Водемон. Королева Луиза была очаровательна, но Генрих III пренебрегал ею – и даже не ради фавориток, а во имя фаворитов, которых в народе называли «миньонами» («хорошенькими» или, попросту говоря, «симпатяшками»). У Генриха не было детей – может быть, из-за пагубного увлечения короля хорошенькими дворянчиками, а, может быть, из-за проклятия, висевшего над родом Медичи и, стало быть, над детьми Екатерины.
В августе 1589 г. любимый сын Екатерины Медичи, король Генрих III, был смертельно ранен фанатиком-католиком Жаком Клеманом, мстившим за убийство герцога де Гиза, осуществленное по приказу Генриха. Перед смертью Генрих продиктовал письмо своей супруге, в котором говорил: «Моя голубка, надеюсь, что скоро поправлюсь, просите Господа за меня и не уезжайте оттуда, где вы находитесь». В это время Луиза де Водемон находилась в Шенонсо. Там она и оставалась долгие 11 лет после смерти короля – только велела затянуть стены своей спальни черным крепом.
Эта спальня, в которой бездетная королева оплакивала раннюю смерть своего супруга и гибель династии Валуа, сохранилась в Шенонсо и поныне. Когда заходишь в нее и смотришь на черные драпировки, которыми обтянуты стены, думаешь, сколько слез пролила здесь несчастная женщина, которая так хотела стать любимой женой и счастливой матерью! Король женился на Луизе если не по любви, то по явной склонности, но его склонность к «миньонам» была, увы, еще сильнее….
Крестьяне из деревушки Шенонсо называли Луизу «Белой Дамой». Она до последних дней ходила в белом – траурном одеянии королев. О чем думала эта бедная женщина, прогуливаясь по саду Шенонсо – тому самому, где Диана де Пуатье выращивала артишоки и дыни? «Белая Дама» писала герцогу де Неверу, что «угнетена беспрерывной болью, не имея сил выносить свою слишком жестокую потерю, лишившись благословения нашего Господа».
Сейчас в Шенонсо можно увидеть восковые фигуры всех обитавших в замке дам – и Дианы, и Екатерины, и Луизы. Музей восковых фигур называется «Галерея дам», и в нем представлены не только обитательницы замка, но и жанровые сценки разных эпох. Кстати, в Шенонсо жили не только Диана, Екатерина и Луиза, но и возлюбленная «Доброго короля» Генриха IV Габриэль д'Эстре, и даже «пять королев» – две дочери и три невестки Екатерины Медичи: Елизавета Валуа, королева Испании, Маргарита Наваррская (воспетая Дюма-отцом Королева Марго), Мария Стюарт, жена Франциска II, Елизавета Австрийская, супруга Карла IX, под натиском своей жестокой матери отдавшего приказ о резне гугенотов, вошедшей в историю как Варфоломеевская ночь, и «Белая Дама» – Луиза де Водемон. Туристам показывают спальни Дианы де Пуатье и Габриэли д, Эстре, комнату «пяти королев» и сад Дианы. А еще – комнату Екатерины Медичи и внушительный Зал гвардейцев с гобеленами XVI века.
После смерти Луизы де Водемон замком владели другие дамы – племянница Луизы Франсуаза де Меркёр, в XVIII в. – мадам Луиза Дюпен, жена землевладельца и банкира Клода Дюпена, которая прожила в Шенонсо до самой смерти и похоронена в парке замка. Мадам Дюпен слыла покровительницей наук и искусств, она принимала в замке Вольтера, а ее секретарем и наставником ее дочери долгое время был Жан-Жак Руссо. После Дюпенов замок перешел к мадам Пелуз, занимавшейся реставрацией Шенонсо… Ныне замок – собственность семьи Менье и в то же время – музей.
Многие богатые семьи Франции, и поныне владеющие замками, превращают их в частные музеи. А что? Музеи как предприятия туризма приносят изрядный доход. Некоторые хозяева замков и сами живут в них, а туристов пускают к себе, скажем, 3–4 раза в неделю – и не во все комнаты. В современных условиях содержать замок дорого, а доходы от туризма можно пустить и на реставрационные работы, и на поддержание замка в хорошем состоянии, и на хозяйственные нужды.
Кстати, некоторые живописные и старинные замки Франции стоят дешевле, чем трехкомнатная квартира в Москве. Я хотела бы быть владелицей замка в этой прекрасной и нежной стране. А вы? Наверное, тоже не откажетесь… Желаю вам удачи! Иногда мечты сбываются…

Верные католики и добрые протестанты

Реймс – сердце католической Франции

Реймс был первым французским городом, который открылся мне ранним утром – полусонный, подернутый серой пленкой тумана, но удивительно мирный и уютный. Я увидела громаду Реймского собора, с его двумя восьмидесятиметровыми башнями, самыми большими среди храмов Франции. Тогда, из окна автобуса, я еще не могла рассмотреть знаменитые скульптуры собора – его «Галерею королей», а еще – святых, епископов, монахов, ремесленников… Все это я увидела гораздо позже, когда оказалась рядом с «Собором ангелов», как называют эту главную достопримечательность католического Реймса. Такое название объясняется обилием скульптур ангелов на порталах собора. Самая известная из таких скульптур – улыбающийся ангел на северном портале.
Реймсский собор Богоматери – самый древний во Франции, древнее Нотр-Дама и Сен-Жермен-л, Оксерруа. Первая церковь на этом месте возникла в 401 г. С тех пор – и вплоть до XIX в. – здесь короновали всех французских монархов. Причем в церемонии использовалось знаменитое Реймсское Евангелие на церковно-славянском. Как оказалось Евангелие на церковно-славянском языке в католической Франции? И почему именно оно было важнейшим атрибутом коронации всех без исключения французских властителей?
Считается, что Реймсское Евангелие привезла с собой из Киева Анна Ярославна, королева Франции. Та самая рыжеволосая и голубоглазая дочка киевского князя Ярослава Мудрого, которую до появления независимой Украины французы называли Anne de Russie (Анна Русская), а теперь тактично именуют Anne de Kiev (Анна Киевская). 4 августа (по другим сведениям, 14 мая) 1049 г. в древней столице Франции Реймсе, в здешнем кафедральном соборе, Анну Ярославну обвенчал с Генрихом I архиепископ Реймсский Ги де Шатильон. Анна привезла во Францию первую часть Евангелия на церковно-славянском. Рукопись хранилась в соборе и получила название – Реймсское Евангелие. С тех пор французские короли, вступая на престол, приносили клятву на Евангелии, привезенном из Киева. Первым принес такую клятву сын Генриха и Анны – Филипп I, названный так в честь варяжского ярла, первой девической любви Ярославны. Эта любовь ограничилась словами и взглядами, но осталась в сердце Анны навсегда. Она не забывала ярла Филиппа ни в объятиях короля Генриха, ни в огромном замке своего второго мужа, графа Рауля де Валуа. Со времен Филиппа I и до середины XVIII в. все короли Франции приносили присягу на Реймсском Евангелии.
В июне 1717 г. через Реймс в Париж проезжал наш Петр I. В соборе императору показали знаменитое Евангелие. Петр довольно бегло прочитал первую часть книги, но вторую одолеть не смог, сказав, что это древний славянский язык, которого он не знает. Вторая часть Реймсского Евангелия была написана глаголицей.
Впрочем, существует еще одна версия происхождения знаменитой книги, никак не связанная с Анной Киевской. Согласно этой версии, рукопись была подарена Реймсскому собору кардиналом Лотарингским в 1554 г. Она якобы принадлежала сокровищнице Константинопольской и была увезена из библиотеки св. Иеронима. Первая ее часть написана кириллицей, вторая – глаголицей. В дни коронаций французские короли присягали на этой рукописи, «несомненно, вследствие древнего обычая, упоминаемого историками, присягать на Евангелиях или мощах и других символах религии».
Впрочем, в истории Франции кардиналам Лотарингским приписываются слишком многие деяния – и даже те, к которым они не имеют никакого отношения. Я разделяю «киевскую версию» происхождения знаменитой книги и полагаю, что Евангелие привезла в Реймс наша Аннушка – как величайшее сокровище из огромной библиотеки своего просвещенного отца, прозванного современниками Мудрым. И вполне объяснимо, что сын Анны – Филипп – захотел принять присягу на священной книге, принадлежавшей его матери. Кстати, Филиппами французских королей до появления Анны в стране не называли. Это было имя варяжское, чуждое. Но благодаря Анне и ее девической любви северное имя тесно сплетено с историей Франции.
Современный Реймс – тихий и уютный городок, окруженный виноградниками. Регион Шампань, к которому он относится, знаменит своими шипучими винами и «Дорогой шампанского» – туристическим маршрутом, основанным на посещении виноградников, винодельческих ферм и предполагающим многочисленные дегустации. В Реймсе множество старинных домов XII–XVI вв. А современных зданий не так уж много. Это музей под открытым небом, подобный нашему Суздалю.
Город возник на месте кельтского поселения ремов. Потом здесь был центр римской провинции под названием Дурокорторум. Но кельтское население настаивало на том, чтобы город назывался Ремы – или, позднее, Реймс.
Ремы были завоеваны франками в V в. В 496 г. в Ремах (Реймсе) принял крещение франкский король Хлодвиг. С тех пор в городе существует кафедра архиепископа-герцога Реймса, который стал первым пэром Франции. В Реймсе короновались все короли Франции – от Хлодвига до Карла X, который взошел на престол в 1825 г.
Однако самое старое здание Реймса – это даже не знаменитый собор, а базилика Сен-Реми XI в., которая является местом погребения большинства французских королей раннего периода. В одноименном аббатстве, частью которого является часовня, размещены коллекции музея Сен-Реми, археологического и исторического музеев города. Капитул базилики (XII–XIII вв.) внесен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО наравне с Реймским собором. В иезуитском коллеже XVII в. на улице Гранд-Серф тоже можно увидеть немало интересного – от книг и рукописей до произведений католического искусства.
Практически все гости Реймса посещают еще одну достопримечательность города – Дома шампанского. Даже глубоко верующий католик не откажется от бокала доброго шипучего вина! Кстати, французы всегда подчеркивают, что шипучие вина и шампанское – это не одно и то же. В Домах шампанского (или, точнее, в Домах шипучих вин) можно уютно усесться за столиком с бокалом в руках или унести бутылочку с собой. А потом прогуляться по узким улочкам старого Реймса, где все дышит древностью и покоем. Пропитанным солнцем покоем давно минувших эпох…

Сакре-Кёр – белое сердце Парижа

Этот собор виден практически из любой точки Монмартра. Белые, почти православные, луковицы куполов, готические шпили, причудливо изогнутые, словно на арабесках, линии… Сакре-Кёр, Священное сердце, называют храмом многих религий, хотя он – католический. Просто в архитектуре этого собора (благодаря стараниям Поля Абади) сплелись многие веяния и стили: она напоминает одновременно и православные церкви, и индийский Тадж-Махал, и храмы в стиле «пылающей готики». Внутри собора – огромные мозаичные композиции, напоминающие о византийских мозаиках с их таинственным золотым свечением. Словом, Сакре-Кёр – очень разный и пленительный в своей оригинальности, он напоминает алмаз с множеством граней. Этот собор посвящен Священному Сердцу Христову, что объясняет выбор его названия.
У собора расположена смотровая площадка, с которой Париж виден лучше, чем с Эйфелевой башни. К Сакре-Кёр ведут ступени многочисленных монмартрских лестниц, на каждом пролете которых расположены кафе, где так хочется отдохнуть на полпути вверх, к храму. Но когда все-таки добираешься до последней ступеньки, то хочется вздохнуть полной грудью – от счастья и удивления. Так прекрасен город, оставшийся внизу, и так приятно смотреть на него с птичьего полета!
Монмартр – гора святых мучеников. Когда-то здесь пролилась кровь святого Дионисия (Дени) и его учеников Элевтерия и Рустика, пришедших окрестить языческий город. Кстати, первый епископ древней Лютеции (Парижа) был греком, известным Православной церкви как Дионисий Ареопагит. Святой Дионисий обратился в христианство благодаря проповеди апостола Павла в Афинском Ареопаге. В память о подвиге и страдании Святого Дионисия и его учеников на горе возвели множество храмов. И главный из них – Сакре-Кёр. И в то же время – самый юный.
Сакре-Кёр возвели из белых камней, добытых в карьерах Шато-Ландона. Эти камни светлеют под воздействием дождя, поэтому в лучах небесной влаги собор особенно прекрасен. Малые купола базилики, центральный купол, четырехугольная колокольня рядом с собором… И великолепное мозаичное панно Люка-Оливье Мерсона «Благословение Франции перед сердцем Господним» – внутри… На колокольне находится «Савояр» – один из самых больших колоколов в мире. Вес этого гиганта – 19 тонн. Его привезли в Париж из Савойи – как подарок тамошнего епископата.
Сакре-Кёр напоминает парижанам не только о мире и покое, которые должны воцариться в сердцах истинно верующих, но и о войне. Собор воздвигли после катастрофически неудачной для страны Франко-прусской войны, осады Парижа и трагических событий, связанных с Парижской коммуной. С высот Монмартра остатки регулярной армии и отважные парижане обороняли город. Во искупление грехов и страданий войны, равно как и в память о подвиге защитников столицы, парижские католики решили воздвигнуть храм. Но поскольку среди воинов, оборонявших город, были люди самого разного вероисповедания, национальности и даже цвета кожи, было решено придать архитектуре храмов не только католические, но и протестантские, православные и даже мусульманские черты.
Монмартр выбрали как место для строительства храма еще и потому, что здесь началась братоубийственная война между социалистами-коммунарами и правительственными войсками, так называемыми версальцами. Архитектор Поль Абади предложил построить базилику, в которой бы сочетались элементы византийской, романской, готической и ренессансной архитектуры. Такая эклектическая смесь должна была символизировать веротерпимость и согласие.
Строительство храма началось после Франко-прусской войны, в 1876-м, а закончилось накануне Первой мировой – в 1914-м. Однако освящение собора состоялось только в 1919-м. Под храмом расположена крипта, где собраны сокровища Сакре-Кёр, произведения католического искусства. Форма куполов повторяет силуэт базилики XII в. Сен-Фрон в Перигё на юге Франции.
Сейчас трудно себе представить, что в конце XIX в. многие называли Сакре-Кёр «национальным тортом» и отнюдь не считали собор великим достоянием архитектуры. Эмиль Золя считал храм «всеподавляющей каменной массой, доминирующей над городом, где началась наша Революция». Но храм не нависает, а словно парит, он легок и светел, похож на огромную белокрылую птицу… Хор хулителей Сакре-Кёр давно умолк – особенно после того, как храм пылко и преданно полюбили парижане и гости города. А когда звонит «Савояр» – самый большой колокол Парижа – в Сакре-Кёр, на мессу, спешат верующие… Ибо кто может противиться этой звучной, полной силы, покоя и величия, торжествующей меди?

Православные соборы Франции

Русский Париж для многих начинается с собора Александра Невского на улице Дарю, 12, где соединились византийская и готическая архитектурные традиции: островерхие башни увенчаны золотыми луковками куполов, а серый, украшенный резьбой камень напоминает строгие величественные линии Нотр-Дам-де-Пари. Церковь на улице Дарю была построена в конце XIX столетия известным русским архитектором Романом Ивановичем Кузьминым, автором городского собора в Гатчине. В ХХ в. парижское его творение стало свидетелем нищеты и страданий многочисленных эмигрантов, перебравшихся из России во Францию после Октябрьского переворота и Гражданской войны.
В 1920—1930-е гг. в собор Александра Невского стекался весь православный Париж, так что порой на службе яблоку негде было упасть. Сюда приходили за утешением и помощью, здесь собирались единомышленники и друзья, в полной мере вкусившие горький хлеб изгнания. В этом храме Пикассо венчался с балериной Дягилевской антрепризы, красавицей Ольгой Хохловой. В 1941 г. тут отпевали великого русского писателя Дмитрия Сергеевича Мережковского, а его жена, поэтесса Зинаида Гиппиус, принимала соболезнования всего литературного Парижа, сама еле живая от перенесенной утраты.
С Дмитрием Мережковским, мужем и другом, Зинаида Гиппиус не разлучалась ни на один день в течение 52 лет совместной жизни. Теперь они лежат в одной могиле на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Сама Зинаида Николаевна пережила Дмитрия Сергеевича на четыре года, став свидетельницей и немецкой оккупации, и уничтожения евреев, когда многих близких ей людей вели по парижским улицам с желтыми звездами на груди, и победы советской России, после которой железный занавес закрылся окончательно, и ей пришлось с горечью осознать, что дорогу назад «замело снегом». Так, впрочем, думали многие из тех, кто принял в те годы французское подданство.
В церкви на улице Дарю крестили новорожденных, которых их родители-эмигранты хотели воспитать в православных традициях. Постепенно к русской общине присоединилась болгарская, и собор стал настоящим духовным центром славян в Париже. Ныне он принадлежит Русскому экзархату Константинопольской православной церкви. Не так давно здесь отпевали великого французского писателя, русского по происхождению, Анри Труайя (Льва Тарасова) и дочь генерала Деникина Марину Антоновну, которая много лет проработала на телевидении и публиковала свои произведения под именем Марины Грей. Анри Труайя называл себя французским писателем, пропитанным далекими русскими воспоминаниями, или русским человеком, переделанным на французский лад. Их обоих, его и Марину Антоновну Деникину, можно считать воплощением великого духа русских изгнанников.
В католических соборах Парижа немало святынь, которые почитаются и католиками, и православными и относятся к тем временам, когда существовала Единая христианская церковь. Более того, часто при католических соборах образуются православные службы. Вот, например, церковь Сен-Лё-Сен-Жиль, расположенная в историческом центре Парижа, на улице Сен-Дени. В эту церковь и католики, и православные приходят поклониться мощам святой царицы Елены, матери римского императора Константина, благочестивой и мудрой царицы, которая, благодаря раскопкам, проведенным в Иерусалиме, обрела Гроб Господень, крест, на котором был распят Спаситель, и другие реликвии Страстей Господних. Елена, вслед за сыном, приняла христианство и прославилась не только обретением святых реликвий, но и благочестием и благотворительностью.
Как же мощи святой равноапостольной царицы Елены оказались во Франции? Случилось это в IX веке, когда некий монах по имени Тёджист страдал неизлечимой болезнью, молился у раки св. Елены в Риме, в храме Свв. Маркеллина и Петра и получил исцеление. Тогда он решил украсть мощи и перевезти их во Францию, в свой монастырь неподалеку от Реймса. Собратья-монахи не сразу поверили, что мощи – подлинные. Началось разбирательство. В качестве «третейского судьи» пригласили тогдашнего короля Франции Карла Лысого.
Король Карл не отличался добросердечием и велел опустить монаха в кипяток, чтобы посмотреть, как его защитит святая Елена. Монастырская братия стояла на коленях у чана с кипятком и молилась за Тёджиста. Но монах верил, что если мощи святой Елены однажды исцелили его, то теперь – спасут от страшной смерти! Так и вышло: Тёджист вышел из кипятка живым и невредимым. С этого времени монастырь в Реймском епископстве, где хранились мощи, стал местом паломничества.
В эпоху Великой французской революции якобинцы решили разгромить этот монастырь и реквизировать мощи. Но один из монахов, по имени Грассар, вынул мощи святой Елены из раки и спрятал их в небольшой деревенской церкви. Так якобинцам и не удалось поглумиться над останками мудрой и благочестивой царицы.
Пришла Реставрация монархии, и престарелый отец Грассар рассказал епископу Парижскому, где он спрятал мощи. В 1820 г. в церкви Сен-Лё-Сен-Жиль в Париже произошла торжественная передача мощей. Останки святой Елены и поныне находятся в саркофаге, подвешенном под сводами церкви.
В 1997 г. у мощей св. Елены представителями трех православных юрисдикций (Константинопольской, Румынской и Московской) был совершен первый молебен, а в 2003-м – православная литургия. За последние годы в крипте церкви появились русские иконы, два раза в месяц здесь поют акафисты и служат литургию. Ныне при католическом храме Сен-Лё-Сен-Жиль образовалась православная община, и этот храм на улице Сен-Дени стал центром притяжения для русских эмигрантов.
Зинаида Гиппиус, после Октябрьской революции и Гражданской войны оказавшаяся вместе со своим мужем и единомышленником Дмитрием Мережковским в эмиграции во Франции, часто повторяла: «Мы не в изгнании, мы – в послании!» В чем же заключалось это послание, адресованное России, Франции, современникам и потомкам? Наверное, и в том, чтобы после долгих столетий разлуки снова сблизить Католическую и Православную церковь. Благодаря русским эмигрантам французы живо почувствовали, что у нас есть общие святые, почитаемые и Католической, и Православной церковью, общие святыни и места паломничества. Так и случилось в церкви Сен-Лё-Сен-Жиль и во многих других современных католических храмах, где есть православные службы. И прежде всего, и русским, и французам нужно вспомнить о том, что первым епископом Парижа был грек, святой Дионисий, названный в Галлии «Сен-Дени», и он одинаково близок и греческому, и латинскому миру! Словом, эмигранты снова сблизили Россию и Францию, их религиозную и культурную жизнь. Они были действительно – «в послании…». И это послание нам еще предстоит расшифровать.

Яблоки Нормандии и дрозды Лотарингии

Сады Живерни, или Завещание Клода Моне

Великий импрессионист Клод Моне был без ума от цветов и садов. Он черпал вдохновение в редких сочетаниях красок экзотических растений, но при этом не пренебрегал цветами и травами родной Франции. Моне называли «художник-садовник», что вполне отвечало его склонностям и привычкам. Сад в нормандском имении Живерни был его раем, Эдемом, оазисом Красоты и Благодати. В этом саду Моне ощущал удивительное, безграничное счастье. Так счастливы бывают только дети, гении и влюбленные…
Сейчас Живерни принадлежит художникам Франции. Моне завещал свои удивительные сады родной стране, точнее – соотечественникам-художникам. Они имеют право появляться в Живерни в любое время и находиться в садах усадьбы бесплатно. Теперь художники ездят в Живерни на этюды – чтобы полюбоваться удивительными переливами красок в садах Моне и перенести это сияние и буйство цветов на полотно или бумагу. В наши дни это распространяется и на фотографов, ведь они тоже – художники.
Живерни – рай не только для художников, но и для туристов. Здесь можно ощутить редкий покой, напоенный ароматом роз и лилий, полюбоваться романтическими прудами с кувшинками, которые так великолепно передал Моне на своих полотнах, оценить по достоинству коллекцию японской живописи, которую художник собирал всю жизнь. Моне оставил потомкам не только свои картины, но и усадьбу в Живерни, которую можно назвать подлинным произведением искусства. Добраться до Живерни довольно просто: на поезде RER из Парижа, а затем – на местном автобусе. Деревушка Живерни располагается всего лишь в 80 км от Парижа. А из деревушки до усадьбы – рукой подать.
Клод Моне прожил в Живерни 40 лет – начиная с 1833-го. За эти годы он создал дивные сады, запечатленные на его полотнах. А еще – постоянно писал маковое поле на краю деревни и пруды с кувшинками. Когда Моне купил дом и землю, он первым делом велел вырубить аллею из елей и кипарисов, которая вела к дому. Эта аллея казалась художнику слишком мрачной, даже погребальной… Конечно, Моне знал, что в древнегреческой мифологии кипарисы – знак траура и скорби, и, возможно, это заставило художника так жестоко расправиться с деревьями. Зато остались пни, которые со временем стали опорой для роз и лиан. Образовался своего рода цветущий туннель, который вел от ворот к дому – с настурциями и розами.
Когда пни разрушились, розы стали поддерживать с помощью металлических опор. Участок перед домом художник называл своей палитрой. Богатство красок у этой палитры – неописуемое! Яблони – цвет и гордость Нормандии – художник, однако, заменил вишнями и абрикосовыми деревьями из Японии. На клумбах появились жонкили (дикорастущие нарциссы), тюльпаны, ирисы, маки, пионы… В левой части сада мэтр создал прямоугольный массив растений близких оттенков. Моне говорил, что цветы сводят его с ума («Je suis fou de fleurs»), и в созданных им садах – как древесных, так и живописных – действительно есть некая безумная магия.
Особую любовь художник питал к белым кувшинкам (нимфеям). Он говорил, что потратил немало времени, чтобы постичь эти водяные растения, приблизиться к их тайне. Сначала Моне и не думал перененосить кувшинки на полотно. Но однажды ему показалось, что в водяных лилиях есть какая-то феерия… И долгие годы спустя кувшинки были его единственной моделью.
«…Ко мне пришло откровение моего сказочного, чудесного пруда. Я взял палитру, и с того самого времени у меня уже почти не было никогда другой модели», – говорил мсье Клод. Пруд с кувшинками Моне называл водным садом (jardin d,eau). Художник был очарован отражением облаков в водах озер, лучами света, преломленными «водным садом». Пруды, вдохновившие Моне, теперь вдохновляют гостей очарованных садов Живерни.
Есть в Живерни и «закрытый (огражденный) нормандский сад». В Средние века все сады во Франции были закрытыми (огражденными), ибо Эдемский сад – это огражденное, защищенное Господом пространство. Однако через водоемы этого сада, разбитого на нормандский манер, переброшены японские мостики. Эти мостики Моне увидел на японских гравюрах, но решил сделать их не красными, как это принято в Стране Восходящего солнца, а зелеными. Особую ориентальную атмосферу в Живерни создают экзотические растения: бамбук, гинкго билоба и привезенные из Японии пионы. «Западную» линию задают клены, плакучие ивы и лилии – цветы Девы Марии и, одновременно, королевской Франции.
Моне решил выращивать свои любимые кувшинки искусственно – в бассейнах. Это был счастливый выбор: соединить цветы и воду. Моне был так горд своим водным садом, что приглашал гостей им полюбоваться. К этому чуду был приставлен специальный садовник, который выбирал из воды мертвые листья и лепестки – для ощущения совершенной красоты. Впрочем, сады Живерни созерцали не только друзья-артисты, но и жена мэтра Алиса и восемь его детей.
Каждый день Моне вставал в пять утра, приходил в Водный сад и рисовал в любую погоду и любое время года. Так было создано более сотни полотен. Но, увы, Моне стал терять зрение… Он уже с трудом различал детали, нюансы, оттенки. Вместо деталей и нюансов пришли крупные мазки, показывающие игру света и тени.
Дом в Живерни не менее живописен, чем сад. На нулевом (по-нашему – первом) этаже расположены «Голубой салон», «Бакалея», Салон-ателье, столовая, кухня. В «Бакалее» в специальных стенных шкафах можно обнаружить оливковое масло, яйца, различные сорта чая. Лучшее украшение столовой – коллекция японских эстампов. Стены и мебель здесь выкрашены в солнечно-желтый цвет. Стены кухни выложены голубым руанским кафелем. На первом этаже находятся личные апартаменты художника и его семьи.
В Живерни часто бывали Матисс, Сезанн, Ренуар и другие мэтры. Почти все привозили в подарок редкие растения и семена. Так у Моне появились японские древовидные пионы. Кстати, Моне никогда не смешивал краски: он располагал их рядом или наслаивал одну на другую отдельными мазками. Этому художника научил сад: ибо в любом земном Эдеме краски расположены слоями, не смешиваясь, – от одной группы растений к другой. В садах Живерни Моне наблюдал ровные, спокойные переливы красок и хотел передать свое видение другим. Друзья-артисты приезжали к художнику-садовнику, чтобы постичь душу растений. Ибо, как сказал другой русский «артист» (во Франции артистами называют всех «людей искусства») – Николай Гумилев: «Я знаю, что деревьям, а не нам / Дано величье совершенной жизни. / На ласковой земле – сестре звездам – / Мы – на чужбине, а они – в отчизне».
Клод Моне умер в Живерни в 1926 г. За садом ухаживала его падчерица Бланш. Во время Второй мировой войны сад пришел в упадок. Войны, увы, не щадят ни цветов, ни людей… Однако в 1966 г. сын художника Мишель Моне передал усадьбу Академии изящных искусств, которая предприняла реставрацию сначала дома, а потом и сада. Сейчас усадьбу в Живерни ежегодно посещают полмиллиона человек.
Французы считают земные сады отражением Эдема. И они так уверены в этом, что превратили всю Францию в удивительный по красоте, цветущий сад… А мы – гости этого сада.

Белые вина и серые замки Эльзаса и Лотарингии

Эльзас и Лотарингию нельзя назвать подлинной Францией, как бы это обидно ни звучало для жителей регионов. Здесь можно увидеть Францию с примесью Германии, немецкого духа, традиций и обычаев. Северо-Восток Франции веками оспаривали друг у друга немцы и французы. После катастрофически неудачной для страны Франко-прусской войны «боши», которых франкоязычные жители региона проклинали на чем свет стоит, а германоязычные, наоборот, радостно приветствовали, захватили Эльзас и Лотарингию. Тогда французская часть населения покинула свои дома и хозяйства и в спешном порядке переселилась во Францию, предпочтя сохранению имущества право быть французами. После поражения немцев в Первой мировой войне французам удалось вернуть спорные регионы, но Вторая мировая, увы, опять все изменила, и не в лучшую для галлов сторону: нацисты присоединили регион к Германии, а его молодых жителей мобилизовали в армию и отправили умирать на фронтах от Северной Африки до Сталинграда. Капитуляция гитлеровской Германии снова сделала эти регионы французскими, но и современные Эльзас и Лотарингия сохраняют заметные следы немецкого влияния.
Но удивительно другое – именно из полунемецкой Лотарингии, из деревушки Домреми, пришла освободительница Франции Жанна д, Арк. Правда, историки указывают, что Домреми – это историческая область Басиньи, на границе Французского королевства, на берегу Мааса, по соседству с Лотарингией. Из Домреми Жанна-Дева отправилась в Вокулер, единственную крепость на северо-востоке Франции, которая сохраняла верность дофину Карлу. Следовательно, Домреми и Вокулер – это самые французские части герцогства Лотарингия, символом которого считались дрозды. Лотарингские дрозды против королевских лилий – так называли дуэль герцогов де Гизов с французской королевской династией Валуа. Гордые и властные герцоги Лотарингии хотели отобрать у Валуа французскую корону, но в их борьбе неожиданно победил третий – принц с Юга, Генрих Наваррский из рода Бурбонов. А надменные властители Лотарингии были посрамлены. Господь удалил от власти сильных и надменных и наделил ею смиренных…
Название «Лотарингия» происходит от имени Лотарь. Так звали наследника и соправителя Людовика Благочестивого. Братья Лотаря – Людовик Немецкий и Карл Лысый – разбили войска Лотаря при Фонтенуа, и он утратил права на французский трон. Королем стал Карл Лысый, а Лотарю досталась Лотарингия, которая в те времена была королевством. Уже к Х в. королевство Лотарингия превратилось в герцогство и вошло в состав Священной Римской империи германской нации, однако герцоги этого края всегда стремились быть независимыми. В состав Франции Лотарингия вошла мирным путем – в результате династических браков и земельных слияний. Однако гордые герцоги де Гизы претендовали на французскую корону, оспаривая законность отстранения Лотаря от французского трона. Их претензии посрамил Генрих III, организовавший убийство вдохновителя Варфоломеевской ночи, герцога Франсуа де Гиза по прозвищу Меченый, и окончательно развеял «Добрый король», Генрих IV.
В состав Эльзаса входят два департамента: Верхний и Нижний Рейн. Эльзасцы долгие века пользовались алеманским диалектом немецкого языка. По характеру и привычкам они тоже – наполовину немцы. Символ Эльзаса – белый аист. Местные жители до сих пор считают, что аисты приносят не только детей, но и удачу и счастье. Такое поверье связано, вероятно, с тем, что аисты вьют гнезда не только на крышах домов, но и храмов. Для того чтобы привлечь аистов и, следовательно, счастье, жители небольших эльзасских городков и сел ставят перед своими домами столбы – для гнезд священной белокрылой птицы.
Эльзас попал в сферу влияния Франции после Тридцатилетней войны в 1648 г. Тем не менее юридически этот регион оставался под властью Священной Римской империи. Затем кардинал Мазарини с Людовиком XIV постарались на славу – и Эльзас вошел в состав Франции! Главный город современного Эльзаса – Страсбург – очень важен для Франции, Европы и всего мира, потому что в нем располагается Европейский суд по правам человека. В этот суд за последнее время обратилось немало россиян и жителей стран СНГ и Прибалтики. С 1949 г. в Страсбурге обосновался Совет Европы, объединяющий 41 государство, и Европейский парламент. Первая сессия Европарламента состоялась в этом городе-перекрестке на границе Франции и Германии в 1979 г.
Страсбург – приграничный город. Еще 3,5 км восточнее центра Страсбурга – и Германия! Французский и немецкий берега связывает Мост Европы, очень красивый и украшенный цветами. Этот цветочный мостик производит самое мирное впечатление, особенно когда стоишь около туристического автобуса, который вот-вот проедет по нему в прекрасную и нежную Францию! Но если внимательно присмотреться, то настроение слегка потускнеет, как небо после летнего дождя. На мосту установлен тщательно выкрашенный в свежую защитную краску американский танк «Шерман», принадлежавший французским войскам, сражавшимся на стороне Союзников. Этим танком командовал эльзасец Циммер, который при освобождении родного города от гитлеровских войск в 1944 г. одним из первых ворвался на этот мост и погиб в бою. Возможно, от руки такого же эльзасца, одетого в «фельдграу» вермахта…
Кстати, заметьте, у благородного и смелого французского патриота Циммера тоже онемеченная фамилия. Вот вам и Мост Европы! Можно только представить, какое яростное сражение кипело здесь в 1944-м и каким черным – от пороховой гари и смрадного дыма пылавших танков – было тогда небо. А сейчас – цветы и автобусы с туристами!
Впрочем, Европарламент, Совет Европы и Европейский суд по правам человека неслучайно расположены именно в Страсбурге. Франция и Германия и поныне оспаривают главенство в континентальной Европе. Поэтому вполне естественно, что важные обещеевропейские структуры расположены во Франции, но в то же время – на границе с Германией. Таким образом, они становятся «общими», и гордым «бошам» нет причины быть в претензии! Но и французы не только не в обиде, но и вполне довольны собой.
Визитная карточка Эльзаса и Лотарингии – белые вина и объединяющая виноградники и и винодельческие предприятия специальная туристическая Дорога. А еще – живописные средневековые замки на склонах горной гряды Вогезы. На склонах вершины Баллон в южной части Вогезов раскинулся великолепный природный парк. Здесь расположено 36 крупных горнолыжных курортов со 170 подъемниками.
Символ Эльзаса – не только белый аист, но и знаменитая местная ель. Считается, что именно в этом регионе возник обычай наряжать елку на Рождество. У города Мюлуз в департаменте Верхний Рейн можно увидеть остатки «священного леса», в котором когда-то охотились властители Священной Германской империи.
А вот холмистые предгорья Вогезов заняты виноградниками. Винодельческие предприятия связывает между собой Винная дорога Эльзаса, которая растянулась на 120 км.
Какие же вина пьют в Эльзасе и Лотарингии? Во-первых, «Сильванер» – тонкое, ненавязчивое белое вино с фруктовым привкусом. Во-вторых, «Пино Бланк» (Pinot Blanc) – нежное и мягкое, в-третьих, «гастрономический» рислинг, который хорош с устрицами, лангустами, белым мясом и знаменитым эльзасским шукрутом (тушеной капустой с копченостями).
И еще, конечно, «Гевюрцтраминер» (Gewurztraminer) – фруктовое, пряное вино, в котором можно распознать нотки грейпфрута, меда, акации, корицы, фиников и айвы. С этим вином особенно хороши сырные десерты. Очень неплох эльзасский мускат – сухое вино, которе местные жители едят с блюдами из спаржи.
«Пино Гри» (Pinot Gris) – яркое, терпкое вино, прекрасно сочетается с фуа-гра и блюдами из дичи. «Пино Нуар» (Pinot Noir) – это единственное красное вино Эльзаса с оттенками вишни и смородины. Вообще красные вина в этом регионе крайне редки.
Многие эльзасские вина классифицируются как Гран Крю (Grand Cru), что обозначает их высокое качество. Однако не меньше ценятся вина из позднего сбора винограда с обозначением «Vendanges Tardives». Вино из отборного винограда особенно удачных годов отмечено как «S;lection de Grand Noble».
Еще одна гастрономическая особенность Эльзаса – пахучие сыры «Мюнстер». Следует обратить особенное внимание на пикантные местные окорока и сосиски и, конечно, на шукрут.
Основные пункты Винной дороги Эльзаса – это Марленем, Мольсем, Оберне, Дамбак-Ла-Виль, Рибовилле, Риквир, Тюркем, Кольмар, Эгисем, Гебвиллер, Тан. Ко многим городам Винной дороги ходят автобусы из Страсбурга и Кольмара. Так что добраться до них несложно. А по пути можно осмотреть рыцарский замок О-Кёнигсбур.
О-Кёнигсбур – это величественный средневековый замок на скале, но не французский, а швабский. Тевтонская мощь и тевтонская же надменность с примесью галльского эстетизма… В меру романтический замок из красного песчаника, построенный в 1114 г. швабским императором Фридрихом Первым Гогенштауфеном и восстановленный уже при императоре Вильгельме II берлинским архитектором Бодо Эберхардтом. В начале ХХ в. Эберхардт практически заново выстроил средневековый замок на швабский манер. Располагается это орлиное гнездо на высоте 757 м, а вход в замок находится над автостоянкой. Здесь можно увидеть все прелести рыцарской эпохи: и бастион, и подъемный мост, и укрепленный колодец на краю выступа скалы…
На кухне сохранилась одна из самых больших в Эльзасе винных бочек, а на втором этаже расположены часовня, рыцарские апартамены и спальни. В убранстве помещений готика братается с Ренессансом. А со смотровой площадки замка открывается великолепный вид на долину Рейна, зажатую между Шварцвальдом и Альпами.
Но самое главное в Эльзасе – это даже не белые вина и рыцарские замки, а священная гора Одиль, которая издавна привлекала паломников. На горе расположен августинский монастырь, куда приходят, чтобы воздать почести святой Одилии. Эта святая, как гласит предание, родилась слепой и прозрела при крещении. Имя «Одилия» обозначает «дочь света». На склоне священной горы есть источник, вода из которого действительно помогла многим несчастным вернуть зрение.
Одилия была дочерью владетельного герцога Этихона. Но ему считалось постыдным воспитывать слепую дочь, и герцог отдал малышку на воспитание в бургундский монастырь. Однако именно в монастыре, после крещения, к Одилии вернулось зрение. Тогда герцог решил взять дочь обратно и впоследствии выгодно выдать ее замуж. Но девушка предпочла уйти в монастырь. Тогда герцог подарил дочери замок, в котором основали аббатство. Одилия прославилась своими добрыми делами и благочестием. Она считается небесной покровительницей Эльзаса.
Аббатство святой Одилии в XVI в. было уничтожено пожаром, а в XVII столетии отстроено заново. И поныне сохранились капеллы, относящиеся к XI и XII в.
Впрочем, на гору Сент-Одиль паломники и местные жители приходили и в дохристианские времена. Неизвестные истории племена построили вокруг горы стену, которую называют Языческой. Гору считали священной и римляне, владевшие Эльзасом добрые 400 лет.
На гору «дочери света» приходят не только за исцелением, но и за советом и помощью. Ибо кроткой и доброй была святая Одилия и многим помогла при жизни. Считается, что она до сих пор оберегает Эльзас и сопутствует его жителям в их добрых делах. «Благослови меня, святая Одилия!» – говорят люди, поднимаясь на гору. Присоединимся же мысленно к их голосам…

Барон дю Валлон и маркиза де Помпадур

Атос, Портос, Арамис и д, Артаньян

«Один за всех, и все за одного», – с этим девизом бесстрашные и неунывающие герои самого знаменитого романа Александра Дюма «Три мушкетера», бряцая шпагами, балагуря и распевая песни, много лет назад вошли в наши квартиры – прямо с телеэкрана, из стремительно ставшего всенародно любимым сериала Георгия Юнгвальд-Хилькевича. С тех пор образы Атоса, Портоса, Арамиса и д, Артаньяна прочно связаны в нашем сознании с лицами замечательных актеров, сыгравших в этом фильме роли отважной четверки, – Вениамина Смехова, Валентина Смирнитского, Игоря Старыгина и, конечно же, Михаила Боярского. Все они были очень талантливы, чертовски обаятельны в своих роскошных мушкетерских плащах, еще так молоды и с явным удовольствием жили на экране жизнью своих героев… Однако мало кто знает, что великий французский романист, создавая свою великолепную четверку, пожалуй, первую «команду» в современном понимании этого слова со времен аргонавтов, использовал черты реальных исторических персонажей.
Атосу, самому старшему, умудренному опытом и таинственному из четверых героев романа, дал имя человек, проживший всего 28 лет и погибший, как истинный мушкетер, со шпагой в руке. Прототипом Атоса является мушкетёр Арман де Силлег д’Атос д’Отевьель (Дотюбьель), родившийся в коммуне Атос-Аспис близ испанской границы. По иронии судьбы, родителями прототипа высокородного графа де ля Фер – Атоса не были потомственные дворяне. Его отец происходил из купеческого рода, получившего дворянство, а мать, хоть и приходилась двоюродной сестрой капитан-лейтенанту королевских мушкетеров гасконцу де Тревилю, была дочерью уважаемого буржуа – торговца и выборного присяжного заседателя. Подлинный Атос смолоду служил в армии, однако счастье улыбнулось ему только в 1641 г., когда он смог пробиться в ряды элиты королевской гвардии – стал рядовым роты мушкетеров военного дома короля (так с чисто бурбонской роскошью официально именовалось это подразделение, формальным командиром которого являлся сам монарх). Вероятно, не последнюю роль здесь сыграли родственные связи: де Тревиль, как-никак, был троюродным дядей реального Атоса. Впрочем, кого попало в личную охрану короля не брали даже при наличии «мохнатой гасконской лапы»: молодой человек слыл храбрецом, хорошим солдатом и носил мушкетерский плащ вполне заслуженно.
22 декабря 1643 г. близ парижского рынка Прэ-о-Клер произошла роковая для Атоса «разборка» между королевскими мушкетерами и гвардейцами кардинала. Парижан подобными историями было не удивить: молодые дворяне, служившие в гвардейских частях, считали чем-то вроде правил хорошего тона отстаивать престиж своего полка в спонтанных лихих потасовках. Нередко эти кровавые, но беззлобные стычки заканчивались совместным перевязыванием ран и приятельским распитием дюжины доброго бургундского. Однако между некоторыми родами оружия, как, например, между ближними телохранителями соперничавших за главенство в государстве короля Людовика XIII и кардинала Ришелье, лежала настоящая ненависть, взошедшая на крови многочисленных жертв с обеих сторон. Стычка у Прэ-о-Клер носила именно такой безжалостный и бесчестный характер. На сей раз «не по понятиям» повели себя гвардейцы Ришелье, всемером подкараулившие одного из лучших бойцов среди королевских мушкетеров – Шарля д’Артаньяна (того самого!), направлявшегося куда-то по своим делам. Опытный рубака, д’Артаньян оказал отчаянное сопротивление, однако ему пришлось бы несладко, если бы в это время в одном из питейных заведений поблизости не развлекались Атос и его товарищи. Сакраментальная формулировка: «Пацаны, наших бьют!» существовала и в XVII в., хотя, вероятно, звучала она тогда несколько иначе. Мушкетеры, предупрежденные ночным сторожем, случайным свидетелем потасовки, яростно бросились на помощь. Большинство гвардейцев были убиты или тяжело ранены на месте, остальные обратились в бегство. В схватке получил смертельную рану и один мушкетер – наш Атос. Он был похоронен на кладбище парижской церкви Сен-Сюльпис, в регистрационных книгах которой сохранилась запись о «препровождении к месту захоронения и погребении преставившегося Армана Атоса Дотюбьеля, мушкетера королевской гвардии». Существует история, согласно которой д’Артаньян когда-то спас жизнь Атосу во время одной из уличных схваток, и Атос сполна вернул ему долг чести, отдав свою за спасение д’Артаньяна.
Считается, что Александр Дюма также наделил каждого из своих мушкетеров чертами кого-то из близких ему людей. Так вот, в Атосе – графе де ла Фер из романа – современники опознали первого соавтора и наставника Дюма, литератора Адольфа Левена, по происхождению действительно шведского графа. Сдержанный и холодноватый в общении, подобно Атосу, Левен был для Дюма надежным и преданным другом, воспитателем его сына. Добавим, что при этом Левен был известен в кругах парижской богемы как большой любитель выпить – еще одна черта знаменитого мушкетера.
Прототип добродушного обжоры и наивного силача Портоса, старый вояка Исаак де Порто, происходил из рода беарнских дворян-протестантов. Бытует мнение, что его дед Авраам Порто, поставщик птицы ко двору короля Генриха Наваррского, заслуживший придворный титул «офицера кухни», был принявшим протестантизм евреем и бежал в либеральную Наварру из католической Португалии, где на его братьев по вере и по крови происходили жестокие гонения. В частности, такой версии придерживался израильский писатель Даниил Клугер (кстати, выходец из Крыма), посвятивший Портосу приключенческий роман «Мушкетер». Родившийся, вероятно, в 1617 г., в поместье Ланне в долине реки Вер, Исаак де Порто был в семье младшим из троих сыновей. Следовательно, он имел менее всего шансов рассчитывать на наследство. Карьера военного являлась для него самой близкой «дорогой в свет», и он ступил на нее в шестнадцати– или семнадцатилетнем возрасте. В 1642 г. он фигурирует в реестре чинов полка Французской гвардии военного дома короля как гвардеец роты капитана Александра дез Эссара, той самой, в которой, согласно фабуле «Трех мушкетеров», начинал службу д’Артаньян.
Относительно перевода подлинного Портоса в ряды королевских мушкетеров существуют различные мнения. Французский историк Жан-Кристиан Птифис, автор книги «Истинный д’Артаньян», считает, что «о его вступлении в мушкетеры ничего не известно, и можно задать себе вопрос, вступал ли он вообще в эту роту». Тем не менее гвардейцы дез Эссара традиционно поддерживали с мушкетерами приятельские отношения, и это подразделение рассматривалось как источник потенциальных кандидатов в ближние телохранители короля.
Исаак де Порто много и храбро воевал. В частности, он был участником знаменитого сражения при Рокруа 1643 г., в котором принц Конде нанес поражение испанцам. Полученные им в сражениях раны давали себя знать, и он вынужден был покинуть активную службу и блестящий Париж. Вернувшись на родину, прототип Портоса после 1650 г. занимал гарнизонную должность хранителя боеприпасов гвардии в крепости Наварранс и продолжал служить Франции. То обстоятельство, что подобные посты обычно занимали проверенные, но утратившие годность к строевой службе по состоянию здоровья офицеры косвенно свидетельствует и о боевых заслугах потомка безвестного португальского еврея, и о тяжелых последствиях полученных им ранений. Впоследствии он также исполнял обязанности секретаря провинциальных штатов (парламента) в Беарне: в отличие от своего литературного прототипа, Исаак де Порто был неплохо образован. Прожив долгую и честную жизнь, реальный Портос скончался в начале XVIII в., оставив на своей малой родине скромную память заслуженного ветерана и хорошего человека. Его надгробие в часовне Сен-Сакреман церкви Св. Мартина в южнофранцузском городе По сохранилось по сей день. В образе Портоса Александр Дюма с легкой иронией и подлинным уважением вывел многие черты своего отца, боевого генерала эпохи Наполеоновских войн, прославившегося не только большой физической силой и военными подвигами, но также щепетильным отношением к вопросам чести и веселым нравом.
Утонченный щеголь Арамис, которого равно занимали вопросы богословия и моды, был написан Александром Дюма с реально существовавшего мушкетера Анри д’Арамица. Также уроженец Беарна, он принадлежал к старинному дворянскому роду, поддерживавшему гугенотов. Его дед прославился во время религиозных войн во Франции, отважно сражаясь против короля и католиков, и был произведен в капитаны. Однако отец реального Арамиса, Шарль д’Арамиц, «завязал» с мятежными и протестантскими традициями семьи, приехал в Париж, принял католицизм и поступил на службу в роту королевских мушкетеров. Он дослужился до чина «маршала де лож», звучащего для иностранного читателя очень громко, однако соответствовавшего всего лишь армейскому сержанту. Так что родившийся около 1620 г. и выросший в семье мушкетера Анри был, можно сказать, наследственным телохранителем короля. Набожность этого персонажа отнюдь не является вымышленной чертой. Подобно многим новообращенным, отец Арамиса был ревностным католиком и после увольнения из гвардии избрал стезю церковного служения, став светским аббатом (управляющим делами аббатства, не имевшим духовного звания) в беарнском аббатстве Арамиц. Юный Анри был воспитан в католическом духе и, насколько известно, действительно смолоду увлекался вопросами богословия и религиозной философии. Впрочем, не с меньшим рвением овладевал он фехтованием, верховой ездой и тому подобными рыцарскими искусствами, и к двадцати годам уже считался у себя на малой родине мастером клинка.
Утонченный щеголь Арамис, которого равно занимали вопросы богословия и моды, был написан Александром Дюма с реально существовавшего мушкетера Анри д’Арамица. Также уроженец Беарна, он принадлежал к старинному дворянскому роду, поддерживавшему гугенотов. Его дед прославился во время религиозных войн во Франции, отважно сражаясь против короля и католиков, и был произведен в капитаны. Однако отец реального Арамиса, Шарль д’Арамиц, «завязал» с мятежными и протестантскими традициями семьи, приехал в Париж, принял католицизм и поступил на службу в роту королевских мушкетеров. Он дослужился до чина «маршала де лож», звучащего для иностранного читателя очень громко, однако соответствовавшего всего лишь армейскому сержанту. Так что родившийся около 1620 г. и выросший в семье мушкетера Анри был, можно сказать, наследственным телохранителем короля. Набожность этого персонажа отнюдь не является вымышленной чертой. Подобно многим новообращенным, отец Арамиса был ревностным католиком и после увольнения из гвардии избрал стезю церковного служения, став светским аббатом (управляющим делами аббатства, не имевшим духовного звания) в беарнском аббатстве Арамиц. Юный Анри был воспитан в католическом духе и, насколько известно, действительно смолоду увлекался вопросами богословия и религиозной философии. Впрочем, не с меньшим рвением овладевал он фехтованием, верховой ездой и тому подобными рыцарскими искусствами, и к двадцати годам уже считался у себя на малой родине мастером клинка.
В 1640 или 1641 г. капитан-лейтенант мушкетеров де Тревиль, стремившийся укомплектовать свою роту земляками-гасконцами и беарнцами, связанными с ним и друг с другом родственными или соседскими узами, пригласил приходившегося ему кузеном молодого Анри д’Арамица на службу. В гвардии прототип Арамиса прослужил, вероятно, около семи или восьми лет, после чего вернулся на родину, женился на девице Жанне Беарн-Боннас из хорошего дворянского семейства и стал отцом троих детей. После смерти своего отца он вступил в сан светского аббата аббатства Арамиц и занимал его всю оставшуюся жизнь.
Неизвестно, насколько увлекали реального Арамиса вопросы изменчивой моды и изящной словесности, равно как и политика, однако к вопросам чести он относился крайне щепетильно. Известно, что в апреле 1654 г. он вновь отправился в Париж, чтобы «защитить свое доброе имя», вероятно, от придворных клеветников. Тогда, не будучи уверен, что вернется живым, он составил по этому поводу завещание. Однако, по-видимому, удача способствовала ему, и через два года он вернулся в Беарн и вновь предался служению светского аббата и мирным обязанностям мужа и отца. Скончался Анри д’Арамиц в 1674 г. в окружении любящей семьи и многочисленных друзей.
Александр Дюма наделил литературного Арамиса некоторыми чертами своего деда, образованного аристократа, известного модника и женолюба. В отличие от безупречно благородного Атоса и добродушного Портоса, Арамис предстает в цикле романов о «великолепной четверке» весьма противоречивым персонажем, не чуждым интриг и коварства. Возможно, писатель так и не смог простить деду незаконнорожденного статуса своего отца, сына темнокожей красотки-горничной с Гаити.
И, конечно же, отдельного рассказа заслуживает блистательный и отважный д’Артаньян, самый молодой из четверки, сделавший, как и его исторический прототип, головокружительную карьеру на поле чести и при королевском дворе. Жизнь и подвиги реального Шарля Ожье де Бац де Кастельмор (позднее д’Артаньян) известны нам не только по сохранившимся историческим документам, но и по увидевшему свет в 1700 г. биографическому роману «Мемуары д’Артаньяна» французского новелиста Гасьена де Куртиль де Сандра.
Подлинный д’Артаньян родился в 1611 г. в замке Кастельмор в Гаскони. Происхождение будущего мушкетера было в эпоху верховенства дворянских титулов более чем сомнительным: его дед был мещанином, присвоившим себе дворянство после женитьбы на дворянке. Учитывая, что аристократические титулы во Французском королевстве не передавались по женской линии, можно сказать, что наш герой был самозваным дворянином или не был дворянином вообще. Именно потому с юных лет он должен был научиться защищать свое место под солнцем со шпагой в руках, компенсируя безрассудной храбростью и гордым нравом недостаток «голубой крови». Около 1630 г. молодой человек отправился покорять Париж, где был принят на службу кадетом (рядовым дворянином) в полк Французской гвардии, в уже упоминавшуюся выше роту капитана дез Эссара. В память о военных заслугах его отца король Людовик XIII повелел юному гвардейцу именоваться дворянской фамилией его матери д’Артаньян, происходившей из обедневшей ветви старинного графского рода. В 1632 г. отцовские военные заслуги оказали кадету д’Артаньяну еще одну услугу: боевой товарищ отца, капитан-лейтенант мушкетеров да Тревиль, посодействовал его переводу в свою роту. Вся последующая военная карьера д’Артаньяна была так или иначе связана с мушкетерами короля, и именно их он вел в бой много лет спустя, когда у стен Маастрихта его сразила роковая пуля…
Д’Артаньян, будучи, несомненно, храбрым и исполнительным солдатом, тем не менее обладал и рядом менее рыцарственных талантов, позволивших его звезде ярко засиять среди современников. В частности, хитрый и практичный гасконец умел ловко выбирать себе покровителей и всегда оказываться на стороне победителя. Несмотря на участие в десятках отчаянных уличных схваток с гвардейцами кардинала, он отнюдь не был безупречно предан королю, а хорошо понимал, на чьей стороне сила. Реальный д’Артаньян был одним из немногих мушкетеров, сумевших снискать покровительство всесильного кардинала Мазарини, главного министра Франции. В результате, когда последний в 1646 г. под столь знакомым отечественному читателю предлогом «сокращения военных расходов» распустил роту королевских мушкетеров, роскошные голубые плащи которых явно мозолили глаза его преосвященству, д’Артаньян отнюдь не попал в опалу. Долгие годы он выполнял при Мазарини обязанности доверенного лица и личного курьера, успешно совмещая с ними службу новому восходящему солнцу Франции – молодому королю Людовику XIV. Преданность смекалистого, готового на все ради исполнения воли своего повелителя и умевшего держать язык за зубами вояки была щедро отмечена чинами, и в 1655 г. он был произведен в капитаны Французской гвардии. Вскоре д’Артаньян стал именовать себя графом, хотя официально этот «самозахват» титула был одобрен королем только после его смерти. Впрочем, дерзкий гасконец мало считался с мнением света и всегда был готов отстаивать свои подлинные или мнимые заслуги на дуэли.
Преданность мушкетерскому братству вновь привела его в роту королевских мушкетеров, воссозданную в 1658 г., где он получил чин второго лейтенанта, т. е. заместителя фактического командира. Притом, что новый капитан-лейтенант мушкетеров племянник Мазарини герцог Неверский мало внимания уделял делам службы, д’Артаньян был подлинным командиром этой элитной роты, слава и престиж которой под его надежной рукой засияли еще ярче. В 1661 г. д’Артаньян получил довольно скандальную известность своей неприглядной ролью в аресте министра финансов Николя Фуке, которого мстительный и капризный монарх приревновал к его роскоши и богатству. Тогда бравый лейтенант мушкетеров с сорока своими вооруженными до зубов подчиненными едва не упустил немолодого штатского человека и сумел схватить его только после отчаянной погони по улицам Нанта. Изменчивая Фортуна не всегда сопутствовала д’Артаньяну и на административном поприще. За заслуги в сражениях против испанцев, у которых Людовик XIV оспаривал южнонидерландские земли, король в 1667 г. назначил новопроизведенного капитан-лейтенанта своих мушкетеров и самопровозглашенного графа д’Артаньян губернатором только что отвоеванного французами города Лилль, известного не только своими первоклассными тканями, но и вольнолюбием жителей. Найти общий язык с «заносчивыми простолюдинами» из хорошо сплоченных цехов лилльских ткачей д’Артаньяну-губернатору так и не удалось, а все попытки управлять «железной рукой» встречали единодушное и упрямое сопротивление горожан. Подчиненные офицеры гарнизона, тяготившиеся авторитарным стилем командования д’Артаньяна, отчаянно интриговали, чтобы «свалить» непопулярного губернатора, и втихаря смеялись над его гасконским акцентом и солдатской привычкой браниться, прозвав «господин Черт Побери».
Незадачливый мушкетер был, наверное, несказанно рад, когда в 1672 г. разразилась Франко-голландская война и ему было позволено «бросить проклятое губернаторство» (как говаривал иной литературный персонаж – Санчо Панса). Из рук короля он получил свой последний воинский чин – звание «полевого маршала», что примерно соответствовало современному генерал-майору. Вместе со своими бесстрашными мушкетерами, сопровождавшими короля на театре боевых действий, д’Артаньян в последний раз окунулся в заставлявший кипеть охладевшую кровь немолодого воина водоворот походов и сражений…
Увы, ненадолго. 25 июня 1673 г. под стенами осажденного Маастрихта по приказу одного из «придворных» полководцев, английского герцога Монмута (по другим данным, молодой герцог был здесь ни при чем и честно вел людей в бой, а приказ отдал генерал от инфантерии де Монброн), французские гвардейцы предприняли безрассудный маневр и заняли покинутый голландцами равелин, находившийся прямо между двух ключевых крепостных бастионов. Разумеется, при попытке восстанавливать разрушенные валы французские солдаты были обнаружены, попали под убийственный обстрел с городских укреплений, а защитники Маастрихта большими силами пошли на вылазку. Потеряв множество людей, французы были выбиты из равелина. Д’Артаньян ранее категорически противился этому плану: «Вы рискуете тем, что множество народу погибнет ни за что». Но, увидев отступление своих, старый воин не выдержал позора и бросился вперед, увлекая за собой боевой отряд своей мушкетерской роты и гренадеров Пикардийского полка. Их пример воодушевил дрогнувших гвардейцев, и они вновь устремились на врага. Закипело жестокое сражение, в котором голландцы были отброшены обратно в город, но при этом погибли 27 мушкетеров, а почти все остальные были ранены. Всего этот бой стоил французам более 450 человек убитыми и ранеными. Д’Артаньяна нашли простертым на окровавленной земле среди тел его погибших солдат. Мушкетная пуля, попавшая ему в голову, прервала эту бурную и исполненную приключений жизнь…
Французская армия искренне оплакивала смерть испытанного генерала. Д’Артаньян умел понимать нужды простых солдат, по мере сил заботился о своих подчиненных и был любим ими. Один из его офицеров сказал позднее: «Лучшего француза трудно найти!» Король же проводил своего верного паладина посмертным словом иного рода: «Я потерял д’Артаньяна, которому в высшей степени доверял и который годился для любой службы». Тело старого воина было предано земле на кладбище небольшой церкви Св. Петра и Павла близ городской стены, к которой он так стремился в своем последнем бою. Сейчас там возвышается бронзовый памятник, запечатлевший сурового офицера в боевых доспехах, властным движением взявшегося за эфес тяжелой шпаги, – подлинного д’Артаньяна, а не его литературный прототип, обессмертивший это имя.
После д’Артаньяна остались вдова, Анна Шарлотта Кристина, урожденная де Шанлеси, знатная шаролезская дворянка, с которой он прожил 14 лет, и два сына, оба носившие имя Луи и сделавшие впоследствии славную карьеру военных.
«Не исключено, что д'Артаньян был знаком с Атосом, Портосом и Арамисом… – писал биограф этого выдающегося человека Жан-Кристиан Птифис. – Однако в отличие от того, что написано в романе, их совместные приключения длились недолго; возможно, им хватило времени лишь на то, чтобы нанести тут и там пару хороших ударов шпагой да поразвлекаться в веселых компаниях в кабаках “Юдоли плача” и трактирах возле рынка в Сен-Жерменском предместье». Так или иначе, Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян навсегда стали для многих наших соотечественников собирательным образом веселой и отважной Франции, и их запомнят именно так: шагающими плечом к плечу, едущими стремя к стремени или сражающимися спиной к спине. «Один за всех, и все за одного!»

Родина Портоса – Пикардия

Все, кто читал нестареющий роман Александра Дюма-отца «Двадцать лет спустя», помнят эпизод с путешествием д'Артаньяна в Пикардию, на родину добродушного гиганта Портоса. В этом прекрасном и на редкость живописном краю Портос владел тремя замками, самым большим из которых был замок Пьерфон. Дюма «украл» для своего любимого героя знаменитый рыцарский замок, который, конечно, никогда никакому барону дю Валлону не принадлежал. Замком Пьерфон – гордостью Пикардии – владел сначала герцог Людовик Орлеанский, который получил его в 1392 г. от своего брата, Карла VI. В те времена Пьерфон и его окрестности входили в состав графства Валуа. Людовик Орлеанский предпринял грандиозную перестройку замка, осуществленную Раймоном дю Темплем, а также королевским архитектором Жаном Ле Нуаром и Жаном Обеле.
Строительство замка завершилось уже после убийства его хозяина – трагического события, произошедшего на Храмовой улице в Париже. Людовик Орлеанский, брат безумного короля Карла VI, из-за которого началась Столетняя война, был любовником жены Карла – ветреной Изабо Баварской. Но Людовик не собирался хранить верность своей любовнице, пусть даже и королеве. Изабо утешилась в объятиях герцога Бургундии Жана Бесстрашного, но неверному любовнику все же отомстила. При дворе поговаривали, что именно Изабелла уговорила своего безумного мужа дать согласие на убийство брата.
Еще одним знаменитым хозяином замка Пьерфон был Франсуа-Ганнибал д, Эстре, брат прекрасной Габриэли, возлюбленной «Доброго короля» Генриха IV. В начале правления Людовика XIII Франсуа д, Эстре примкнул к партии «недовольных», а потом, когда эта партия проиграла, заперся от королевского гнева в своем замке. Кардинал Ришелье прислал к Пьерфону войска, и один из прекраснейших замков Франции был разрушен. Восстановили Пьерфон уже при Наполеоне III. Спасти Пьерфон императору посоветовал писатель Проспер Мериме, считавший этот замок образцом рыцарского жилища. К тому времени Пьерфон запечатлел на своих полотнах сам Коро. Спасением замка занялся сам Виолле-Ле-Дюк, отреставрировавший Собор Парижской Богоматери, Шартрский собор и средневековый центр города Каркассона.
Почему же Дюма отдал Пьерфон именно Портосу? Да потому что этот замок – воплощение силы и мощи рыцарства, и, стало быть, под стать гиганту и силачу Портосу. Так и возник барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон – настоящий пикардийский Геркулес.
Пьерфон и поныне – само могущество и сила. Созерцание этого замка заставляет вспомнить многих бесстрашных рыцарей – и реальных, и книжных. Представьте себе толстые, шестиметровые стены, мощные башни, просторный прямоугольный двор… Про Пьерфон говорят, что он – еще более готический, чем сама готика. И более рыцарственный, чем само рыцарство.
В Пьерфоне есть Зал героинь и Зал рыцарей круглого стола – оба с огромными каминами, в которых сгорают целые деревья, тяжелой, даже громоздкой, мебелью, гобеленами на всю стену. Все здесь под стать не обычному человеку, а именно такому гиганту и силачу, как Портос. Но кто бы еще, кроме барона дю Валлона, с его широченными плечами и монументальной фигурой, мог бы спать на этих огромных кроватях и сидеть у этих великанских каминов? Пьерфон производит впечатление «замка великанов». Здесь все чересчур, как бы слишком… Стены замка украшены огромными барельефами мифологических чудовищ, охраняющих покой Пьерфона. Такие чудища могут отпугнуть кого угодно… И даже туристы посматривают на них с трепетом.
В Пьерфоне я все время чувствовала себя Дюймовочкой в гостях у великанов. Да и сама Пикардия – край сильных и смелых людей. Соседний с Пикардией регион – Иль-де-Франс. Поля и леса этого края гигантов омываются с севера Соммой, с юга – Сеной, а с востока – Уазой. Здешние леса – это остатки огромного Галльского леса, который когда-то простирался от Парижа до восточной границы Франции. В Пикардии находится Компьенский лес – уникальный памятник дикой, но в то же время не чуждой забот человека природы.
Кстати, само название региона говорит о том, что в нем живут сильные, смелые и даже воинственные люди. Оно происходит от слова «пика». Местные жители прекрасно владели не только сельскохозяйственными орудиями, но и пиками и прочим оружием. Наемники из Пикардии сражались и за короля Франции, и за герцога Бургундии, и за многих других государей Европы. Пикардия гордилась своими воинами, и именно поэтому Дюма сделал этот регион родиной мушкетера Портоса, который один мог справиться с десятью гвардейцами кардинала.
Самым прекрасным и романтичным владением Пикардии французы считают замок принцев Конде Шантильи, о котором уже неоднократно шла речь в этой книге. А самым интересным для туристов городом – Компьен. Тот самый, у стен которого попала в плен к бургундцам спасительница Франции Жанна д, Арк.
А еще Пикардия – край фестивалей исторической реконструкции и представлений марионеток. Пикардийские марионетки известны на всю Европу. Самую знаменитую марионетку зовут Лафлёр, что значит – цветок. Этот «цветочек» мужского пола одет в ливрею слуги XVIII в., сшитую из прекрасного амьенского бархата. У молодца и хитреца Лафлёра есть красавица жена Сандрина и лучший друг Чот Блез. Жизненное кредо Лафлёра: «Пей, гуляй, отдыхай!» Этот мудрый и жизнерадостный девиз совпадает с жизненными устремлениями большинства пикардийцев.
Самым прекрасным и романтичным владением Пикардии французы считают замок принцев Конде Шантильи, о котором уже неоднократно шла речь в этой книге. А самым интересным для туристов городом – Компьен. Тот самый, у стен которого попала в плен к бургундцам спасительница Франции Жанна д, Арк.
А еще Пикардия – край фестивалей исторической реконструкции и представлений марионеток. Пикардийские марионетки известны на всю Европу. Самую знаменитую марионетку зовут Лафлёр, что значит – цветок. Этот «цветочек» мужского пола одет в ливрею слуги XVIII в., сшитую из прекрасного амьенского бархата. У молодца и хитреца Лафлёра есть красавица жена Сандрина и лучший друг Чот Блез. Жизненное кредо Лафлёра: «Пей, гуляй, отдыхай!» Этот мудрый и жизнерадостный девиз совпадает с жизненными устремлениями большинства пикардийцев.
Все они – весельчаки и добряки, как Портос, и так же раскатисто и громогласно смеются. Лафлёр – человек храбрый и справедливый, хотя и дерзкий. Именно таким был описанный Дюма силач-мушкетер, и таковы мужчины-пикардийцы. Хотя и не все из них отличаются баснословной силой Портоса, но веселы, храбры и жизнерадостны – почти все. Ибо все они – за редким исключением – хотят походить на Лафлёра, красу и гордость этого сильного и буйного края!

Шампань-Арденны: шипучие вина и «королевский напиток»

Рассказывая о регионе Шампань-Арденны, нельзя не упомянуть о шампанском. Об этом напитке радости и королей. Об игристых винах в хрустальных бокалах и нежных губках, к которым прикасается искрящаяся влага… Эта глава – о рождении шампанского и прекрасном уголке Франции – Шампань-Арденны, в котором этот напиток увидел свет.
Однажды мне довелось побывать на дегустации шипучих вин в одном из винных бутиков славного города Реймса – столицы департамента Шампань-Арденны. Бутик назывался Mumm, а компания c таким названием производит около 8 миллионов бутылок шипучих вин в год. Французы называют такие бутики – винотеками, то есть «библиотеками вин». А что? Заходишь и «читаешь» вина, только не перелистывая страницы, а откупоривая бутылки…
В этой «винотеке» мне рассказали, как возник напиток, прославивший регион Шампань-Арденны, расположенный на северо-востоке Франции. Кстати, на севере этот регион граничит с Бельгией, на юго-западе – с Бургундией, а на западе – с Иль-де-Франсом и Пикардией. Шампань – это уголок земли, самим Господом Богом предназначенный для выращивания винограда. Обрывистые склоны Кот д, Иль-де-Франс служат естественной защитой для виноградников, расположенных на западных склонах гор вокруг прекрасного города Реймса.
И вот, жил да был в этом виноградарском регионе славный монах-бенедиктинец Дом Пьер Периньон (1638–1715). Он стал закупоривать недобродившее молодое вино в бутылки и так мало-помалу разработал технологию производства шипучих вин. Он даже изобрел специальную бутылку, пробку и проволочку для шампанского.
Дом Пьер Периньон представляется мне до странности похожим на брата Горанфло из романа Дюма «Графиня де Монсоро». Добродушный пузан Горанфло был гениальным дегустатором или «великим питухом», как он сам себя называл. Горанфло мог по одному только глотку вина определить год его изготовления, сорт и место, где расположен виноградник. Дом Пьер Периньон, возможно, внешне и не походил на брата Горанфло, но обнаруживал такие же поразительные способности!
Монах Периньон мог по вкусу ягод определить не только виноградник, где были сорваны эти ягоды, но и конкретную лозу. Он составлял так называемые «купажи виноматериалов», поступавших из разных виноградников Шампани. В итоге купаж (или смесь) оказывался лучше, чем его отдельные компоненты.
Дом Пьер Периньон заметил, что многие вина Шампани прекращают свое брожение зимой и возобновляют его весной. Эту особенность вин региона сейчас называют «шампанизацией». Из таких недобродивших вин и возникло шампанское. Годом рождения этого «напитка радости», без которого сейчас не обходится ни одна свадьба, считается 1688-й.
Предприимчивый монах передал свой секрет еще одному бенедиктинцу, Дому Рюинару, а тот поделился технологией изготовления шампанского с племянником Николя. Именно Николя Рюинар осоновал первую торговую марку шампанского. В наши времена за право считаться Домом шампанского № 1 сражаются компании Ruinart и Gosset.
Очень скоро шампанское стало напитком королей. Оно пришлось по вкусу фаворитке Людовика XV, маркизе де Помпадур, которая отличалась отменным вкусом и поддерживала многие полезные начинания во Франции: от севрской фарфоровой мануфактуры до производства шелков. Маркиза стала пить шампанское и нахваливать его королю. В итоге ни одна церемония при дворе не обходилась без «напитка радости»!
Ныне погреба аббатства О-Вилле, где трудился Дом Пьер Периньон, принадлежат знаменитой компании Moet & Chandon. Одно из популярных шампанских этой компании называется «Дом Пьер Периньон».
Итак, я попробовала очень сухое шампанское (extra brut), брют (brut) и сухое (sec), полусухое (demi-sec) и полусладкое (doux). В «очень сухом» шампанском сахара нет вообще, в сухом (брюте) – его от 0,3 % до 1,5 %, в сухом – от 2,5 % до 5 %, в полусухом – от 5 % до 8 %, в сладком – от 8,5 % до 12 %. Шампанское прекрасно сочетается с морепродуктами, белым мясом и шампиньонами.
Друзья-французы угощали меня королевскими креветками, поджаренными с чесноком, приправами и майонезом и поданными под особым соусом. Так вот с этими огромными креветками, чьи «усищи» вызвали у меня удивление и восторг, прекрасно сочетается полусладкое шампанское. Особенно если вкушать все это на террасе кафе, расположенного в каком-нибудь старинном здании века семнадцатого или восемнадцатого, с прекрасным видом на Реймсский собор!
В Реймсе немало винных кабачков и винотек, и все они очень живописны. Различаются «винные подвалы» и винотеки на «нулевом этаже» старинных зданий. Есть еще специализированные магазины, где вам не только предложат богатый винный ассортимент, но и запакуют вина в изящные картонные коробки разных цветов и перевяжут шелковыми ленточками.
Я помню, как купила в реймсской винотеке 10 бутылок шипучих вин, и милый продавец по имени Николя элегантнейшим образом упаковал их в розовые и оранжевые картонные коробки и стильно перевязал пышными лентами, отороченными кружевами. Я привезла домой эти произведения искусства, и мне было даже жалко их распаковывать. Но домашние «уговорили» не только быстро и с резким хрустом распаковали мои коробки и срезали ленты, но и «приговорили» эти 10 шикарных бутылок за два дня!
Хорошая вещь – она, конечно, и пьется легко… Так что шипучим винам из Реймса была отдана высокая честь, равно как и пурпурному «Бержераку» из Бордо, и розовым тонким винам из Лиона, и нежному божоле из Иль-де-Франса. Словом, старое доброе вино – это символ прекрасной и нежной Франции, где даже монахи были виноделами! Я думаю об этом, рассматривая винные пробки, оставшиеся от привезенных из Франции многочисленных бутылок. На каждой из этих пробок что-то вытеснено – где королевская лилия, где замок, а где и сама лоза. И они по-прежнему сохраняют тонкий, еле уловимый, но сводящий с ума запах моей любимой страны.
Где ты, belle и douce France, помнишь ли ты обо мне? Я так надеюсь, что помнишь, ну хоть самую чуточку! Вспомни, любовь моя, а я не забуду тебя никогда и изо всех сил постараюсь быть к тебе ближе! Ты уже стала моей второй, духовной, родиной, и это ощущение глубокого внутреннего родства я пронесу через всю свою земную жизнь, а, может быть, и дальше – в вечность…

Мятежная Бургундия

Герцоги Бургундии против королей Франции

Бургунды – это племя германского происхождения, пришедшее на юго-восток Франции и смешавшееся с кельтами. Бургунды пришли с севера в начале VI в. и оставили свое имя одному из самых живописных регионов Франции со столицей в Дижоне. Впрочем, герцогство Бургундия столетиями не желало подчиняться Франции и, в пику французским королям, поддерживало англичан. Сопротивляясь французским королям, бургундцы вспоминали те славные времена, когда их край считался королевством. В Средние века Бургундия была сильным и богатым государством, подчинившим себе Нидерланды и Фландрию. Бургундцы стремились и к господству над Лотарингией и Эльзасом, но такая задача оказалась им не под силу. Гордые, решительные и предприимчивые бургундские герцоги претендовали даже на французский престол.
Расцвет дижонского двора приходится на период правления бургундских Валуа, младшей ветви Капетингов, которая вела свой род от младшего сына французского короля Иоанна II Доброго Филиппа Смелого, получившего в наследство от отца герцогство Бургундия. Его прямыми потомками были Филипп Добрый и Карл Смелый. На Карле Смелом мужская линия бургундских Валуа прервалась. Естественно, бургундские Валуа соперничали с парижской королевской ветвью этого рода.
В XIV столетии, благодаря Столетней войне между Францией и Англией, позиции бургундцев усилились, а французов, напротив, ослабели. Бургундцы спелись с англичанами и помогали войскам «туманного Альбиона» грабить Иль-де-Франс и центральную часть страны. За это французы называли бургундцев «лиходеями», а бургундцы оправдывали свои действия стремлением к национальной независимости.
Герцогу Филиппу Доброму удалось взять в плен спасительницу Франции Жанну д, Арк. Герцог, слывший первым рыцарем Европы, уговаривал Жанну принять его сторону в войне и повести к «вечной славе» не Францию с ее двуличным королем Карлом VII, а его, Филиппа, Бургундию. Филипп Добрый хотел не только независимости своего герцогства, но и объединения страны под знаком Бургундии, подчинения Парижа Дижону. Если бы его замыслы удались, то страна под названием «Франция» исчезла бы с карты Европы и появилась бы Великая Бургундия. Но Жанна-Дева отказалась принять сторону Филиппа, и разгневанный герцог продал ее англичанам.
Жанну ожидали суд и смерть на костре, но и Филиппу Доброму не удалось выиграть свой затянувшийся поединок с французским королем. После своей мученической смерти Жанна снова стала знаменем борьбы французского народа. Французы теснили англичан, английская «партия» была проиграна, и герцог Бургундии бросил своих вчерашних союзников-англичан и примкнул к французам. Бургундии не суждено было стать «Великой», а Париж не подчинился Дижону. Гордая земля Филиппа Доброго по-прежнему оставалась герцогством в составе Французского королевства.
Борьбу с французскими королями продолжил сын Филиппа Доброго Карл Смелый. Этот герцог, известный врагам как Карл Ужасный, был последним герцогом Бургундии из династии Валуа. Он, не зная устали, воевал с королем Франции Людовиком XI и мечтал превратить свое герцогство даже не в королевство, а в империю. Но Карлу не было суждено осуществить этот грандиозный план. Ему не удалось присоединить к Бургундии Эльзас и Лотарингию и поставить на колени короля Франции.
Сначала, впрочем, Карлу Смелому везло. Он двинулся на Лотарингию, захватил ее столицу Нанси и перебросил войска дальше, в Швейцарию. Так начались Бургундские войны, которые привели к краху герцогства. Со швейцарцами Карлу не повезло – они оказались крепким орешком и в битве под Грансоном (1476) нанесли сокрушительное поражение бургундцам. Победителям достался лагерь Карла, полный сокровищ. Герцог Бургундии не признал своего поражения, и его армия сразилась с швейцарцами под Муртеном. Опять – поражение. Но Карл и тут не остановился и вступил с швейцарцами и лотарингцами в третью битву – под Нанси. Союзниками швейцарцев и лотарингцев в этой битве были французы.
5 января 1477 г. на обледеневших полях близ Нанси войско Карла Смелого потерпело страшное поражение. Бургундцы были перебиты или пленены, Карла Смелого убили. Его обмороженное, голое и изуродованное тело обнаружили в соседней реке. Голова Карла была расколота алебардой, на теле «красовались» следы от многочисленных ударов копий, а лицо было настолько обезображено, что лишь личный врач смог опознать его по боевым шрамам. Похоронили Карла с воинскими почестями в церкви Богоматери в Брюгге.
После смерти Карла Смелого земли герцогства были поделены между Францией и Габсбургами. Герцог не оставил сыновей. Его единственной наследницей оказалась дочь, Мария Бургундская, которая вышла замуж за эрцгерцога Максимилиана Габсбурга (впоследствии – императора Священной Римской империи Максимилиана I). Мария умерла совсем юной, в 25 лет, – упала с лошади во время охоты. Бедняжка была беременна, и ее неродившийся ребенок умер вместе с ней. У Марии оставался четырехлетний сын, Филипп Австрийский, который продолжил род Габсбургов. А род гордых и сильных герцогов Бургундских прервался по мужской линии. Больше Бургундия не могла угрожать Франции…
Современную Бургундию называют «сокровенной», «глубокой» Францией. Сокровенной потому, что она скрывает в себе многие традиции и обычаи, которые не видны при поверхностном общении. Этот край глубоко укоренен в прошлом. Здесь все течет по старинке, как велит традиция, и даже время движется медленнее и торжественнее, чем в Иль-де-Франсе. Бургундия сохранила в себе сильное влияние фламандской культуры. Во времена расцвета герцогства в Дижоне творили многие выдающиеся художники, такие как Ян и Губерт Ван Эйки, Ян Мемлинг и Иероним Босх.
Бургундия известна во всем мире благодаря своим винам. Столица бургундского виноделия – славный город Бон. Этот город был главным торговым центром бургундского герцогства – здесь продавались сукна, вина и… трюфели. Да, бургундские трюфели не менее известны, чем их собратья из Перигора. В Боне есть Музей вина, экспозиция которого позволяет проследить историю виноградников этого края.
Традиционные сорта бургундских красных вин – это Pinot Noir, Gamay, а белых – Chardonnay. Виноградники в этом краю простираются от Дижона до Макона. Бургундия – это родина таких бархатных вин, как Cotes de Nuits (Gevrey-Chambertin, Chambolle-Musigny, Nuits St. Georges), а также вин, сохраняющих фруктовый вкус, таких как Cotes de Beaune (Pommard, Volnay, Sauvigny-les-Beaune, Aloxe Corton, Meursault), Chalon (Givry – любимое вино Генриха IV, Mercurey) и Macon (Macon Villages, Pouilly Fuisse, Vire). Знаменитые вина «Шабли» – тоже бургундские. Их производят на виноградниках небольшого городка Шабли.
На южных берегах Соны, Луары и Роны производятся вина Beaujolais и Cote de Brouilly. По берегам Луары к западу от Пуйи-сюр-Луар растет виноград, из которого производят вина Coteaux du Giennois и Loire.
А еще Бургундия известна своими улитками. Современные французы пренебрегают лягушачьими лапками и предпочитают им «escargots» – улиток. Да, дорогие читатели, французы больше не «жабоеды», они – улиткоеды. Нежное тельце улиток едят с сыром и шпинатом, предварительно отварив или протушив его. Широко известны «улитки по-бургундски» – сущее объедение!
В пищу идут виноградные улитки. Для того чтобы в полной мере насладиться изысканным вкусом этого редкостного блюда, нужно аккуратно извлечь их из раковины, приготовить в масляно-чесночно-травяной заправке, уложить обратно в раковины и разогреть. Из раковин улиток вынимают специальными щипчиками, которые подаются вместе с самим блюдом. И не пытайтесь выковыривать нежное тельце улитки вилкой – ничего не получится!
Любимые блюда бургундцев – это не только улитки, но и цыпленок в красном вине, говядина по-бургундски (с вином и грибами), ветчина с петрушкой, персики Belle Dijonnaise («Прекрасная Дижонка») и, конечно же, бургундский сыр «эпуас». В Бургундии производится множество вкуснейших сортов козьего сыра – le vezelay, le maconnais, le charolais.
«Благородной Дижонской Дамой» почтительно именуют горчицу – любимую местную приправу. Горчица появилась в Бургундии еще при римлянах. В XIV в. Дижон завоевал репутацию лучшего в Европе производителя горчицы. «Дижонская Дама» занимала важное место на праздничных столах бургундских герцогов, ее преподносили в подарок французским королям и другим властителям Европы. В Дижоне есть музей, богатейшая экспозиция которого посвящена этой знатной бургундской даме – приятной и сладковатой, но в то же время – острой и пряной. Особый вкус и мягкость дижонской горчицы объясняется тем, что ее смешивают с кислым соком недозрелого винограда. В Дижоне делают горчицу на красном и белом вине, на хересе и мадере, на местной виноградной водке, а также с эстрагоном, базиликом, тмином, орехами, лесными ягодами, ванилью, можжевельником и кориандром. Царская приправа!
И напоследок о трюфелях. Бургундские трюфели – это настоящее сокровище французской кухни. Во многих деревнях Бургундии существуют особые трюфельные места. Их можно обнаружить даже в саду Военного госпиталя Дижона. Трюфели созревают к октябрю – ноябрю. В Бургундии существует множество видов этих грибов, ставших сельскохозяйственной культурой. Трюфели широко используются при приготовлении самых разных блюд, как и бургундская черная смородина. Тертую смородину добавляют в соусы к мясу, из нее варят варенье, делают сливочное мороженое, пирожные и ликеры.
Словом, Бургундия – край лакомок. Как, впрочем, и вся Франция. Искусство высокой кухни объединяло бургундских герцогов и французских королей, а в качестве миротворицы нередко выступала Знатная Дижонская Дама – Горчица. Когда король Франции Людовик XI брал ее из рук герцога Бургундии Карла Смелого, у обоих ненадолго отпадала охота воевать… Но по окончании пира воинственное настроение снова охватывало и короля, и герцога… До следующего приема пищи.

Дижон – жемчужина, поющая в раковине полей и холмов

Славная бургундская столица, окруженная полями и холмами, действительно подобна жемчужине, вызревающей в раковине. А пением ее можно назвать колокольный звон, призывающий прихожан к молитве.
Дижон был основан римлянами около VI в. до н. э. и получил название Дивио (Divio) («Божественный»). Во II в. н. э. жителей города обратил в христианство Святой Бенин, и поныне считающийся небесным покровителем бургундской столицы. Резиденцией бургундских герцогов город являлся с начала XI до конца XV в. В те времена Дижон соперничал с Парижем в роскоши и могуществе, соперничал – и побеждал.
Церквей, соборов и монастырей в современном Дижоне – великое множество. Это соборы Святого Бенина и Богородицы Дижонской, церковь Святого Этьена и Святого Михаила и другие храмы. Крипте Святого Бенина в соборе его имени более тысячи лет. Одни соборы возведены в романском стиле, другие – в традициях бургундской готики. Бургундской готикой называли в Средние века самую утонченную и роскошную форму готического искусства. При дворе бургундских герцогов – одном из самых богатых в Европе – подвизались итальянские мастера, поэтому архитектура испытала влияние пышного и вычурного итальянского стиля. Еще больше украшений, еще больше изящных, струящихся линий! Камень истончался, как кружево, и тёк, как река.
Дижонская церковь Нотр-Дам (XIII в.) выполнена как раз в традициях бургундской готики. Этот храм известен и благодаря привезенным из бельгийского города Куртре колокольным часам Жакмар, где человеческая фигурка отбивает каждый час. При бургундском герцогском дворе было немало бельгийцев, в том числе и художников, так как герцоги владели землями во Фландрии. Так и прививались фламандские традиции – вкупе с голландскими и итальянскими.
А еще при дижонском герцогском дворе царила особая мода – вычурная и торжественная. При Филиппе III Добром (1396–1467) и его преемнике Карле Смелом (1433–1477) появилась особенно роскошная придворная одежда. Этот период в истории костюма называют «карнавалом мод». Края одежды стали зубчатыми, головные уборые – неестественно высокими, обувь – узкой и заостренной. Дамы носили длинные шлейфы и развевающиеся покрывала, а кавалеры – шелковые драпировки на шляпах и плотно прилегающие чулки-штаны. При парижском королевском дворе бургундскую моду считали излишне вычурной и даже нелепой.
Конечно, герцоги Бургундии построили себе роскошный дворец, превосходивший по роскоши и красоте обиталище французских королей. Это вполне объяснимо: в XIV–XV столетиях в руках бургундских правителей сосредоточилась власть над большей частью территорий северо-восточной Франции, западной Германии, Бельгии и Нидерландов. Бургундские герцоги покровительствовали искусству, науке, образованию. При трех герцогах – Жане Бесстрашном, Филиппе Добром и Карле Смелом – в Дижоне творили выдающиеся живописцы, скульпторы, архитекторы, музыканты.
После ранней смерти дочери Карла Смелого, бедняжки Марии Бургундской, упавшей с лошади на охоте, дижонский дворец пришел в запустение. Овдовевший Максимилиан Габсбург, супруг Марии, и не думал посылать деньги на поддержание дворца в прежнем состоянии и на обновление покоев.
О дижонском дворце вспомнил лишь «король-солнце», Людовик XIV. Произошло это почти через два столетия после смерти Марии Бургундской. Людовик прислал в столицу Бургундии своего придворного архитектора, Ардуэна Мансара. Мэтр Мансар перестроил и обновил старый дворец, дал ему новую жизнь. Самой древней частью дворца считается башня Бар, построенная Филиппом Отважным в 1365 г. Эта башня названа в честь Рене Анжуйского, герцога Бара и Лотарингии, короля Венгрии, Иерусалима и Сицилии, который находился здесь в заточении целых шесть лет – с 1431 по 1437 г.
Сейчас самой интересной и запоминающейся частью дворца по праву считается Зал охранников (Salle de Gardes), дошедший до нас практически нетронутым. Здесь находятся пышно украшенные гробницы Филиппа Смелого и его сына, Иоанна Бесстрашного. Сохранилась и часовня, в которой Филипп Добрый провозгласил учреждение ордена Золотого Руна, которым награждались только венценосные особы или первые вельможи государства.
От дворца эпохи бургундских герцогов остался только Зал охранников и Башня Бар. Дворец перестраивался при Людовике XIV, а затем при императоре Наполеоне III. Последние изменения в архитектуру дворца были внесены в 1850 г. Сейчас – это элегантное здание в стиле ампир.
Дижон – это город изящных особняков эпохи Возрождения и суровых средневековых строений. Самым красивым зданием XVII в. считается особняк Вогюе, построенный для председателя парламента Этьена Буйе. В 1782 г. особняк перешел к семье Вогюе. Сейчас в его пышных залах проходят выставки, концерты и театральные представления.
Жемчужиной Средневековья называют дом купца Гийома Мильера, построенный в 1483 г. Дом и поныне сохранил свой средневековый вид. На первом этаже располагалась лавка, на втором – жилье ремесленника и его семьи. В начале ХХ в. на коньке крыши этого дома появились кошка и сова – символы мудрости и домашнего уюта. В Доме Мильера снимался знаменитый фильм «Сирано де Бержерак» с Жераром Депардье в главной роли.
Старинные дижонские дома известны своими крышами из глазурованной черепицы. Эти крыши – яркие и сияющие – делают городские улицы незабываемыми. Глазурованная черепица – элемент бургундской готики. Бургундские крыши создаются из терракотовых, зеленых, желтых и черных плиток с изящными геометрическими рисунками.
В городе много необычных музеев, таких как Музей благородной бургундской дамы – Горчицы – или стейка. В старой части герцогского дворца расположен Музей Изящных Искусств. В этом музее можно полюбоваться великолепной коллекцией европейской живописи от Ренессанса до импрессионизма. Очень интересны коллекции Музея археологии и Музея сакрального искусства.
Ежегодно в славной бургундской столице проходит Международная гастрономическая ярмарка, которую посещают около 200 тысяч человек. А каждые три года город предоставляет свои площади, улицы и павильоны под Международное цветочное шоу «Флориссимо». Да здравствуют кулинары, гурманы и флористы! Благодаря их усилиям Дижон становится еще прекраснее!

Нежный Прованс и задумчивая Рона

Экс-Ан-Прованс – город фонтанов и живописи

Прованс – это нежный и романтический регион к северу от лазурного Средиземноморья. Там Альпы, поля благоухающей лаванды, минеральные источники, задумчивые реки, старинные города… Графы Прованские долгое время не отдавали этот регион Франции, а герцог Анжуйский Рене Добрый даже превратил его в королевство, а себя именовал королем.
Рене Добрый покровительствовал поэтам и художникам, сам был тонким и нежным лириком, но сочинял не только любовные стихи, но и руководства по проведению рыцарских турниров. А еще Прованс – это родина астролога Мишеля Нострадамуса, которого звали на самом деле Мишелем де Нотрдамом, и великого художника Поля Сезанна. Этот художник любил изображать священную гору Викторию, на склоны которой уходили провансальские мистики, чтобы побыть наедине с Богом. Прогулки по горе Виктории в католическом мире приравниваются к паломничеству.
Вслед за Сезанном горой Викторией заинтересовался Пабло Пикассо. Он купил замок Вовенарг, прилепившийся к ее склону. После этой покупки Пикассо хвастался, что купил Святую Викторию Сезанна. «Какую же Викторию? – спрашивали у него. – Конечно, картину?» «Нет, подлинную!» – гордо отвечал Пикассо. Хотя, конечно, это была бравада. Подлинную гору Святую Викторию, с ее чудесами и тайнами, купить никому не по силам. Только Господу Богу. Но приобщиться к тайнам Святой Виктории Пикассо смог.
Древней столицей региона был Экс-Ан-Прованс, который и поныне справедливо называют городом фонтанов и живописи. Фонтанов здесь больше, чем в любом другом городе Франции, как и художников. По количеству художников на квадратный метр Экс не только не уступит Парижу, но и превзойдет его.
В Эксе расположена Мастерская Поля Сезанна, выстроенная в 1901–1902 гг. по собственным планам художника. После смерти художника Мастерская перешла к его сыну. Ее выкупил Марсель Прованс, любитель искусства и коллекционер. В 1954 г. Ателье было выкуплено у наследников Марселя Прованса и передано Университету Экса. Университет, в свою очередь, передал мастерскую городу. Сейчас здесь музей – яркий, живой и вдохновляющий.
Любимое место прогулок эксуазцев – проспект Мирабо, названный в честь героя Великой французской революции, аристократа графа Мирабо. Здесь можно посидеть в тени платанов, послушать, как шумят многочисленные фонтаны, полюбоваться изящными особняками с красивыми балкончиками и, конечно же, насладиться провансальской кухней в одном из кафе или ресторанов. Отведайте кролика по-провансальски: в розовом вине и с горными травами! Пальчики оближете!
Провансальцами особенно любимы розовые, а не красные вина. Они – нежные, тонкие, изысканные. Может быть, не такие терпкие и крепкие, как красные вина Бордо, но неповторимо утонченные. Розовые вина нежны, как первый поцелуй. Но приятное послевкусие от них остается надолго.
На площади Мэрии в Эксе проходят цветочные рынки, а в почти любом из здешних кафе можно попробовать анисовый ликер – провансальский специалитет. В городе огромное количество антикварных лавок. Здешние антиквары известны на всю Францию.
Кафедральный собор Христа Спасителя в Эксе соединил в себе многие и многие архитектурные стили – от V до XVII вв. Он много раз достраивался и перестраивался. В квартале Мазарини (брата скряги-кардинала) расположен собор Святого Иоанна Мальтийского XIII в.
Музеев в Эксе огромное количество: Гобеленов, Современный музей монументальных работ в стиле Оптического искусства Виктора Вазарели, музей Старого Экса. Любителей изящной посуды и керамики порадует коллекция фаянса, расположившаяся в прекрасных интерьерах музея Арбо. В павильоне Вандома собрана коллекция мебели и предметов искусства, которая дает прекрасное представление о жизни аристократического Экса XVIII в.
И обязательно загляните в Салон-де-Прованс к Нострадамусу, великому предсказателю и целителю XVI в.! Кстати, он, оказывается, еще и прекрасно готовил джемы! В Эксе рецепты джемов от Нострадамуса ценят не меньше, чем его предсказания. Сохранился дом астролога, в котором можно увидеть редкие книги, рукописи и астрологические инструменты.
Кстати, Мишель де Нотрдам предсказал смерть на турнире короля Генриха II, мужа «кровавой королевы» – Екатерины Медичи. А может быть, Нострадамус просто догадался о планах этой жестокой королевы, которой очень хотелось устранить мужа и править самой? Во всяком случае, это его предсказание сбылось, а догадка – подтвердилась.
Кстати, Салон-де-Прованс славится своими фабриками по производству натурального мыла. Эти фабрики возникли еще во времена «короля-солнце» (Людовика XIV) и его знаменитого министра Кольбера. Вековые традиции La savonnerie Marius Fabre и La savonnere Rampal-Patou продолжаются и поныне. На современных фабриках вы можете не только приобрести известную марку мыла Savon de Marseille, но и ознакомиться с его историей и технологиями производства. Здешнее мыло пахнет лавандой – сладко и упоительно! Как и провансальские поля… И как хрустящее постельное белье в гостиницах. Сладкий запах… Так пахнет лучшее в этой жизни.

Арль и Ван-Гог

Знаменитые художники Винсент Ван-Гог и Поль Гоген считали, что в городке Арль, расположенном к югу от Экс-Ан-Прованса, самые красивые во Франции женщины. И потому оба художника приехали в Арль, чтобы запечатлеть арлезианок на своих полотнах. Ван-Гог сказал при этом, что и сам городок, основанный еще римлянами, очень красив, а цвета здесь – удивительные, яркие и насыщенные. Гоген скептически заметил, что арлезианки, конечно, хороши и краски ярки, но сам Арль – прескверная дыра. Ван-Гог с этим активно не согласился и поссорился с Гогеном. Они еще долго пререкались из-за женщин, Арля и искусства. В итоге несчастный Ван-Гог отрезал себе ухо и послал его в дар местной «жрице любви». А после этого написал знаменитый «Автопортрет с отрезанным ухом».
Теперь искусствоведы гадают, все ли ухо отрезал себе Ван-Гог или только мочку, и был ли у него гнойный отит, из-за которого боль в ухе стала нестерпимой, так что пришлось наскоро провести ампутацию. И вот еще вопрос: посылал ли Ван-Гог ухо местной проститутке или нет? И какое отношение к этой самой женщине имел Гоген? Загадка на загадке.
Пребывание Винсента Ван-Гога в Арле закончились плачевно. Местные жители считали его «городским сумасшедшим», который мешает их спокойной и налаженной жизни, стали писать прошения в мэрию, после которых художника поместили в лечебницу для психических больных. Сейчас в этой лечебнице находится культурный центр, известный как «Пространство Винсента Ван-Гога». В этом музее хранится богатое собрание материалов о художнике и коллекция его живописи и рисунков. Печальная ирония судьбы…
А ведь как красиво все начиналось! В феврале 1888 г. Ван-Гог и Гоген приехали в Арль, чтобы вместе трудиться во имя искусства. Недалеко от вокзала, на площади Ламартин, Винсент устроил себе мастерскую, фасад которой был раскрашен в яркий желтый цвет. Свою мастерскую Ван-Гог называл «Желтым домом». Конечно, это словосочетание вызывает у нас одни ассоциации – сумасшедший дом… Но для Ван-Гога желтый цвет был символом солнца и жизни. А что касается сумасшествия, то Ван-Гог склонялся к мысли, что сумасшествие и гениальность – плоды одного дерева.
В Арле Ван-Гог создал более двухсот работ, среди которых знаменитые «Подсолнухи», а также «Арлезианка», «Сеятель», «Жатва», «Ночное кафе», «Красные виноградники в Арле», «Спальня Ван-Гога в Арле», «Желтый дом», «Ночное кафе». Местное кафе под названием «Альказар» Ван-Гог писал три ночи подряд, не брезгуя при этом абсентом. «Посредством красного и зеленого цвета я старался выразить роковые человеческие страсти… Я старался показать, что кафе – это место, где можно разориться, сойти с ума, совершить преступление», – утверждал художник. Впрочем, посредством желтого цвета Ван-Гог выражал не только идею сумасшествия, но и власть торжествующего солнца, жизни и воли.
Художник справедливо считал, что цвет может воздействовать на человеческое воображение (сейчас это уже доказано учеными!). С различными красками у него ассоциировались самые противоречивые эмоции. «…Я пытался выразить неистовые человеческие страсти красным и зеленым…», – утверждал он. Или: «…выразить зародившуюся в мозгу мысль сиянием светлого тона на темном фоне…» В палитре Ван-Гога есть два основных цвета – желтый и синий. Первый – сродни солнечному свету, пшеничным полям, «всечеловеческой любви», то есть жизни. Второй – от голубого до почти черного – выражал такие понятия, как «бесстрастная вечность», «фатальная неизбежность» и «смерть». Для Ван-Гога борьба двух этих красок была в высшей степени символической.
После лечебницы в Арле Ван-Гог попал в больницу в Сен-Реми, а затем в Овере-сюр-Уаз. В последнем своем пристанище он предпринял попытку покончить жизнь самоубийством. Это случилось 27 июля 1890 г. Художник вышел на прогулку с материалами для рисования, где и выстрелил в себя из пистолета в область сердца. Пистолет он купил накануне для того, чтобы отпугивать птичьи стаи во время работы на плэнере. После этого выстрела Ван-Гог самостоятельно добрался до лечебницы, где, спустя 29 часов после ранения, скончался от потери крови. Последние его слова прозвучали, как определение собственного состояния души. Он сказал: «Печаль будет длиться вечно…» В последние годы в его душе действительно царила печаль и было очень мало места радости жизни. Желтый цвет – цвет жизни – долго боролся в душе Ван-Гога с синим сумраком, и сумрак, увы, победил.
За гробом Винсента Ван-Гога шло всего лишь несколько человек. Тогда его отнюдь не считали великим художником: слава пришла к Ван-Гогу уже после его смерти. Вечно она запаздывает в пути, эта хромоножка слава! Доктор Гаше в прощальном слове сказал: «Он (Ван-Гог) был честный человек и великий художник; он преследовал лишь две цели – человечность и искусство. Искусство, которое он ставил превыше всего, принесет ему бессмертие». Так и случилось…
Впрочем, искусство принесло бессмертие не только Ван-Гогу, но и Арлю. Этот древний город, известный еще с римских времен, был перенесен Ван-Гогом на полотна и вошел в историю мирового искусства. Яркие краски и удивительная солнечность южного, жизнелюбивого Арля немало способствовала этому. О жизнелюбивости жителей Арля слагали легенды. Известно, что в этом городе жила и умерла сама известная долгожительница планеты – Жанна Кальман.
Кстати, в Арле сохранилось немало античных строений – часть городской стены, театр и амфитеатр (I в. до н. э.), где могло поместиться до 20 тысяч зрителей. При раскопках древнего города Арелата было обнаружено много ценных произведений искусства (например, знаменитая «Венера Арлезианская», перевезённая в Лувр). Церковь Св. Трофима – один из главных городских храмов – была основана в VII в., но неоднократно перестраивалась. Руины античного Арелата в 1981 г. были объявлены памятником Всемирного наследия человечества.
Словом, Прованс прекрасен… Не менее прекрасен, чем само искусство. И художники это особенно тонко чувствуют. Потому и стремятся в этот край!
Авиньон – господин вод

«На мосту Авиньон / Все танцуют в кругу…» («Sur le pont d’Avignon / L’on y danse l’on y danse / Sur le pont d’Avignon / L’on y danse tout en rond»)… Эту народную песенку про веселых людей самых разных возрастов и профессий, лихо отплясывающих на Авиньонском мосту, знают все, кто хоть когда-нибудь изучал французский язык. Она есть во всех учебников и хрестоматиях, ее поют на занятиях – взявшись за руки и пританцовывая. И каждый раз, слушая эту песню в записи или напевая ее, я думала: «Что же это за волшебный мост, на котором все (и даже монахи!) танцуют день и ночь под звуки скрипок и флейт?» Существовал ли он в реальности, или это только сказка?
Дорогие читатели! Авиньонский мост существовал и существует. Он и поныне – одно из лучших украшений славного города, бывшей папской столицы, на некоторое время (но ненадолго!) заменившей католическому миру Рим. Этот мост называется Сен-Бенезе – в честь святого Бенезе, юного пастушка, услыхавшего голос с небес, который велел ему идти в Авиньон и построить мост через Рону. Мальчик выполнил то, о чем его просили, бросил родные холмы и отправился в Авиньон. В пути ребенка сопровождал ангел. Епископ Авиньона решил испытать пастушка и велел ему сдвинуть огромный валун, который и 30 мужчин не могли поднять с места. Но святой Бенезе с легкостью выполнил эту задачу, положил огромный камень на берег реки Роны и сказал: «С этого валуна начнется мост!» Толпа, собравшаяся поглазеть на этот эксперимент, пришла в полный восторг. Люди тут же стали собирать пожертвования на постройку моста и собрали целых пять тысяч скудо.
Все эти события происходили в 1177 г. А в 1185-м мост, переброшенный через оба рукава реки Роны, был завершен. В 1226-м, во время похода французского короля Людовика VIII на город, этот чудесный мост был почти полностью разрушен, потом – восстановлен, а в 1680-м – увы, заброшен. Из-за сильного наводнения на Роне обрушилось несколько его арок, которые так и не восстановили.
Сейчас до нас дошли четыре арки с маленькой капеллой святого Николая на второй опоре – и легенда о пастушке Бенезе, выполнившем Божью волю. В Средние века Авиньонский мест был одним из священных строений Франции. Он вел из Франции в Папскую область – территорию, на которой располагался Папский дворец и многочисленные прилегавшие к нему дома. Был он и местом народных праздников и веселья: в мае добрые жители города Авиньона танцевали на нем (или под ним, на берегу), взявшись за руки, под звуки скрипок и флейт. Считалось, что добрый мост приносит счастье.
А еще мост служил переправой для путешественников и торговцев, стремившихся попасть в Авиньон. Здесь находились пограничные заставы, а также посты сборщиков налогов и пошлин. Сейчас мост святого Бенезе – один из красивейших и романтичнейших уголков Авиньона. Здесь так приятно встречать закат, наблюдая, как белый камень моста окрашивается в пурпурные и коралловые тона.
Слово «Авиньон» обозначает «господин вод». Этот город действительно владычествует над водами Роны, а если нужно, и усмиряет их. Авиньон издавна называли ветреным, потому что столетиями над ним проносился мощный провансальский ветер – мистраль. Об этом ветре Иван Алексеевич Бунин, долго живший в провансальском городке Грасе, писал:

Ледяная ночь, мистраль
(Он еще не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.
Золотой недвижный свет
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только он мою
Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю…
Холод, блеск, мистраль.

Голос мистраля, суровый и какой-то потусторонний, казался многим, в том числе и Бунину, голосом самой Вечности.
Авиньон был захвачен французским королем Людовиком VIII в 1226 г. Тогда и пострадал мост Святого Бенезе, который вел к городу. В конце XIII в. Авиньон окончательно присоединили к владениям французской короны. Французский король согласился, правда, формально передать город неаполитанскому королю и графу Прованса, но при этом брал с Авиньона дань. А когда своевольная Рона выходила из берегов и затапливала часть Авиньона, город и вовсе оказывался на французской территории.
К XIV столетию город разросся и окреп: он был разделен на семь приходов, в Авиньоне появился епископский дворец, монастыри и собственный университет. В 1309 г. Авиньон стал папской резиденцией – началась эпоха «авиньонского пленения пап».
С чего начиналось это пленение? С того, что на папский престол в Риме взошел французский кандидат Климент V, в миру – Раймон Бертран де Го. Климент V был ставленником короля Франции Филиппа IV Красивого и дал согласие на разгром могущественного ордена тамплиеров и казнь Великого магистра Жака де Моле. Вскоре после казни папа Климент погиб – после несчастного случая на охоте, как и предсказывал перед смертью Жак де Моле. После казни Великого магистра к тому времени прошло всего лишь 33 дня. Однако при жизни Климент успел, следуя приказаниям Филиппа Красивого, перенести папскую столицу в Авиньон.
После Климента в этом городе жили еще 7 пап – и все они были французами и зависели от парижского королевского двора. Подчиненность Святого престола французской короне в эти времена была настолько очевидной, что период пребывания пап в Авиньоне получил название «пленения». Их действительно пленили французские короли, хотя номинально Папская область в Авиньоне была самостоятельным городом-государством.
В 1348 г. королева Сицилии и графиня Прованса продала Авиньон папе Клименту VI за 80 тысяч флоринов. Авиньон был собственностью Святого престола вплоть до Великой французской революции и только в 1791 г. окончательно вошел в состав Франции. Однако в эпоху авиньонского пленения все семь пап – Климент V, Иоанн XXII, Бенедикт XII, Климент VI, Иннокентий VI, Урбан V и Григорий XI – вынуждены были, подчиняясь французским королям, увеличить церковные налоги, часть которых уходила в Париж.
Одним из яростных противников авиньонского пленения Святого престола был великий поэт Франческо Петрарка, живший в Авиньоне. Петрарка сравнил пребывание пап в Авиньоне с библейским «вавилонским пленением» и призывал вернуть Святой престол в Рим. Кстати, в Авиньоне обитала и прекрасная Лаура, воспетая Петраркой. Звали ее Лаурой де Сад, она была матерью одиннадцати детей и рано умерла от чумы. Печально известный кнутобой и извращенец маркиз де Сад – потомок прекрасной и добродетельной Лауры. Такие вот странные линии и изгибы можно порой увидеть на коврах судьбы….
В период папского пленения вокруг Авиньона выросли мощные крепостные стены, сохранившиеся и поныне. Был построен Папский дворец – мощное готическое сооружение со стенами толщиной 17–18 футов. Его строили почти 20 лет, с 1335 до 1364 г., на естественном скальном возвышении, где раньше располагался дворец епископа Авиньона.
Кроме папского дворца в городе возвели дворцы для кардиналов, перестроили в готическом стиле романские церкви, учредили учебные заведения и больницы. В 1355 г. стали строить новую городскую стену. Словом, Авиньон превратился в мощную, хорошо укрепленную крепость. Папы чувствовали себя пленниками за этими суровыми стенами, охранявшимися французскими солдатами.
Во время Столетней войны, когда Франция, сражавшаяся с англичанами, сильно ослабела, папа Григорий XI перенес свою резиденцию обратно в Рим. Однако Климент VII и Бенедикт XIII, названные «антипапами», остались в Авиньоне. Бенедикт XIII сбежал из Авиньона в 1403 г., и авиньонское пленение, к великой радости католических священников нефранцузского происхождения, закончилось. А священники-французы вздохнули, но все же согласились с тем, что Святой престол должен быть независимым от светской власти. Как известно, «песарю – кесарево, а Богу – Богово».
Современный Авиньон – место проведения престижного театрального фестиваля, красочного увлекательного действа, которое разворачивается каждый июль прямо на улицах и площадях города. На этот фестиваль съезжаются театральные коллективы со всего мира, и исторические каменные декорации старого Авиньона оживают прямо на глазах.
Первым на Авиньон обратил внимание парижский театральный режиссер Жан Вилар. После посещения Папского дворца Вилар сказал: «Мне показалось, что здесь могут происходить особенные вещи. У меня была цель примирить наконец архитектуру и поэтическую драму». Летом 1947 г. Вилар показал в Почетном дворе Папского дворца три спектакля, а затем вернулся сюда через год и всерьез занялся организацией фестиваля.
Сейчас с Авиньонским театральным фестивалем может конкурировать только Эдинбургский. С 1951 по 1963 г. Вилар возглавлял труппу под названием «Национальный народный театр», которая ежегодно выступала в Авиньоне, а затем оставил режиссуру и полностью посвятил себя фестивалю. На этом фестивале приветствуются все формы театрального искусства – от драмы до танца и музыкальных постановок. Благодаря фестивалю Авиньон стал одним из важнейших в Европе центров событийного туризма. Путешествие, совершенное под крылышком Мельпомены, кажется туристам вдвойне интересным и увлекательным. И в этом их можно понять: благодаря фестивалю древний Авиньон превращается в огромную историческую сцену, от которой просто невозможно оторвать восхищенный взгляд.

Слово о провансальской кухне

Моя хорошая знакомая из Ниццы, литератор и путешественница Беатрис Редпат, готовила кролика в соусе из провансальских трав – специально к нашему с подругой приезду. По дому плыли восхитительные запахи, перемещаясь из кухни в гостиную, прихожую и сад. А сад благоухал еще нежнее и тоньше. Пока кролик готовился, мы пили чудесное розовое вино из высоких бокалов. Над небольшим местечком Сен-Жанне, расположенным в горах над Ниццей, плыл закат, похожий на корабль с алыми парусами. Щедрая и солнечная земля региона Прованс – Альпы – Лазурный Берег была еще теплой после целого яркого дня и удивительно благоуханной. Нас ожидали чудеса провансальской кухни и полное блаженство довольных собой гурманов. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Но жизнь идет своим чередом, и мгновенья не останавливаются, да и не нужно. Ведь после кролика в соусе из трав нас ожидал вкуснейший десерт…
Пробовали ли вы дыни из Кавайона? Если нет, то вы очень многое потеряли. Кавайон – маленький солнечный провансальский городок – это настоящая столица дынь. Он вырос на месте древнего оппидума Cabellio, занимавшего гору Сен-Жак (Святого Якова). Кавайон раскинулся в долине Дюранса на пересечении дорог, соединяющих Альпы и Средиземноморье. На вершине горы Сен-Жак можно увидеть прелестную часовенку XII в., окруженную высокими кипарисами.
Дыни здесь – с восхитительной золотисто-оранжевой мякотью, сочные и сладкие, как конфеты. Ближе всего к ним по вкусу дыни канталупа с оранжевой мякотью. Из кавайонских дынь делают нежнейшие десерты и подают, например, с ванильным кремом.
Александр Дюма-отец так любил дыни из Кавайнона, что однажды предложил завещать городской библиотеке полную коллекцию собраний сочинений, если город согласится предоставить ему пожизненную ренту из 12-ти дынь в год. Кавайонцы согласились, и городская библиотека обогатилась многочисленными томами произведений Дюма.
Каждый год, в июне, в Кавайоне проходит фестиваль дынь, во время которого торжественно выбирают Рыцарей Дыни. Таковыми могут стать производители «королевы Кавайона» – фермеры – и, конечно же, почетные гости города. Во время фестиваля дыни проходит много забавных конкурсов – например, на самое быстрое ее поедание. Горожане и гости города танцуют, поют и веселятся. Кулинары состязаются в искусстве приготовления блюд из дыни. Розовые вина Прованса льются рекой. Город не спит до утра. Да здравствует дыня, королева Кавайона!
Или вот, например, Воклюз. Здесь самые лучшие и сочные груши. Салон-де-Прованс – родина Нострадамуса – славится своими нежнейшими персиками. А еще провансальцы обожают конфеты из миндальной пасты, которые называются калиссонами.
Калиссоны – это разновидность очень нежных конфет, изготовленных на основе миндальной пасты. Паста заливается в широкий сосуд в форме церковной чаши, называемой Калис, поэтому конфеты и именуются калиссонами. Калиссоны, освященные архиепископом, раздавались верующим с песнопением «Пригубите чашу». Это песнопение жители Экс-ан-Прованса переделали в веселое: «Попробуйте калиссоны». Их не только пробуют, но и уплетают за обе щеки до сих пор.
Прованс – это родина ниццского салата (его называют «нисуаз», от «salade nicoise») и рыбы, приготовленной на гриле с фенхелем. Нисуаз – это салат из картофеля, томатов, анчоусов, оливок и каперсов. Существуют самые разные версии приготовления этого салата, но всего его варианты – восхитительны.
Прованс гордится своими винами, наиболее известные среди которых – Шатонёф-дю-Пап (Chateauneuf-du-Pape), Кот-де-Ванту (Cote de Ventoux), несколько южнее Кото-де-Бо (Coteaux-des-Baux), Бом-де-Вениз (Beaume-de-Venise). Любителям гастрономических туров стоит проехаться по многочисленным «дорогам вин» («routes des vins»). Такие дороги очень удобны, они обозначены специальными указателями. Можно остановиться в погребках местных виноделов или в старинном замке, в погребах которого, в огромных дубовых бочках, вызревают вина.
Если вы хотите представить, как жили в Провансе в старину, поезжайте в Ля Тюльер – провансальскую деревню в миниатюре, которая расположена в окрестностях города Гриньян. Гурманы же называют Прованс раем. Здешняя пища – это действительно услада рта (amuse-bouche, как говорят французы). Широко известны провансальские специи – фенхель, розмарин, тмин, базилик, дикие травы. Местные томаты и баклажаны – главные компоненты знаменитого «рататуя» – овощного рагу. И обязательно купите знаменитое провансальское оливковое масло, без него вы никогда не сможете приготовить настоящий «нисуаз»! А еще Прованс гордится своими трюфелями и россыпями свежих, сочных фруктов в садах и на рынках.
Прованс – это солнечный и благоуханный край, в котором путнику дышится полной грудью. Здесь очень хорошо понимаешь, что такое французское «искусство жизни». Провансальцы овладели этим искусством, как никто другой.

Прогулки по городу-Льву

Над городом-Львом сияло солнце. На холме, над городом, словно парил Михаил Архистратиг, украшавший шпиль готического собора. Город назывался Лионом, что по-французски звучит почти так же, как Lyon (Лев). Древние галлы, некогда населявшие эту местность, называли город Лугдунумом, в честь кельтского бога солнца Луга. Впрочем, лев считался символом солнца у многих народов. В Лионе каменные львы были повсюду – у подножия древних соборов, у ворот дворцов, на улицах и площадях. Львы украшали геральдические щиты и знаменитый лионский шелк. Они были изображены на шарфах и платьях. Мне ничего не стоило пожать лапу одному из каменных царей фауны и заглянуть в удивительно очеловеченные глаза изваяний.
Внизу, у подножия знаменитых лионских холмов, на которых располагались соборы и дворцы, текли реки Сона и Рона и пахло сдобой. Туристы поглощали «фланы» – нежнейшие пироги с творожным суфле – или отправлялись пообедать в ресторанчик «Жироде», специализировавшийся на супе и фрикадельках. Рестораны «Жироде» существуют во Франции уже не одно столетие и за свою долгую жизнь научились баловать туристов фрикадельками трехсот видов, а также изысканными супами и нежными фруктовыми десертами.
В городе-Льве – Лионе – втором по значению после Парижа городе Франции, чувствуются итальянские и швейцарские влияния в архитектуре, убранстве домов, моде и кухне. Швейцария от Лиона совсем недалеко – рукой подать до французско-швейцарской границы, да и Италия рядом. Местные жители говорят на певучем и протяжном варианте французского, как будто поют. Гостиничный портье объяснил мне, что быть «vrai Lyonnais» – настоящим лионцем – обозначает: никогда не унывать, постоянно ощущать полноту и разнообразие жизни, тонко чувствовать красоту, ценить «острое словцо» и, конечно же, тонкую кухню. «Vrai Lyonnais» – страстный любовник или отец семейства, обожающий своих детишек. А еще настоящий лионец любит горячее вино, которое продают прямо на улицах, а на ужин предложит своим гостям креветки в остром чесночном соусе, рис и рататуй.
Лион расположен почти в центре Франции, два часа езды по автостраде отделяют его от Женевы и несколько часов поездом от Италии. В Италию можно попасть по новой скоростной железнодорожной ветке Лион – Турин, а до Марселя можно добраться той же железной дорогой всего за полтора часа.
Город-Лев – столица региона Рона – Альпы, насчитывающая пять миллионов жителей. Это второй деловой и промышленный центр Франции после Парижа, регион, занимающий восьмое место в Европе по экономическим показателям.
Лион находится у подножия знаменитых альпийских лыжных станций. Лионский международный аэропорт – счастливый обладатель собственного вокзала скоростной линии поездов. А назван лионский аэропорт в честь Антуана де Сент-Экзюпери, великого писателя и отважного летчика, уроженца здешних мест. Фамильный замок дворянской семьи де Сент-Экзюпери расположен в регионе Рона – Альпы.
Лионцы – модники и модницы, а лионский шелк знаменит на весь мир. «Король-солнце», Людовик XIV, отдал лионские шелковые мануфактуры своему министру финансов Кольберу, и с тех пор придворные щеголяли исключительно в лионских шелках. В местном Музее тканей можно увидеть изысканные шелковые зонтики, изготовленные в Лионе, элегантные наряды дам и господ минувших столетий, роскошные, затканные золотом, ткани.
Великая французская революция запретила гражданам носить роскошные наряды, и тогда лионские ткачи остались без работы. Конечно, они взбунтовались и потребовали возвращения заказов на роскошь. К моменту свержения Робеспьера и якобинской диктатуры роскошь вернулась во Францию, и дамы Директории, а затем и наполеоновской империи снова носили знаменитые лионские шелка. Ткачи перестали бунтовать…. Впрочем, бунтовали они и в девятнадцатом столетии – причинами бунта были низкая заработная плата и плохие условия труда. Но лучше низкая заработная плата, чем никакой – из-за отсутствия заказов на роскошные ткани в эпоху Великой французской революции.
Самая известная во Франции марионетка родилась в Лионе. Ткач Лоран Мурге в 1808 г. придумал куклу по имени Гиньоль. Эта кукла стала персонажем Театра марионеток. Гиньоль – остряк, бонвиван и бунтовщик – напоминает «настоящего лионца». Лионцы, как и Гиньоль, смелы, остроумны и любят ощущать полноту и красоту жизни.
Гиньоль – это ткач, который борется за свои права с сильными мира сего. Он любит хорошее вино и тонкую шутку, нос у него часто бывает красным – из-за чрезмерной любви к вину. Гиньоля во всем поддерживает его друг – журналист Гнафрон (еще одна популярная в Лионе марионетка). Гнафрон – тоже не прочь выпить, и нос у него – красный. Трезвенников среди персонажей лионского Театра марионеток, увы, нет.
Ткач Лоран Мурге придумал Гиньоля, когда лишился работы. После Французской революции 1789 г., отменившей заказы «на роскошь», то есть на роскошные лионские шелка, ткач оказался безработным и стал ярмарочным торговцем и бродячим дантистом. Свою первую перчаточную куклу новоявленный дантист Мурге смастерил, чтобы отвлекать своих пациентов от зубной боли. Куклы были заменой анестезии. Сначала появился напарник Гиньоля Няфрон (Гнафрон), а позже и сам Гиньоль.
Лион был основан в 43 г. до н. э… римлянином Мунатиусом Планкусом. В те далекие времена город назывался Лугдунумом. Лугдунум был столицей трех галльских регионов. Еще до появления римлян здесь жили древние галлы и кельты, управляемые своими жрецами-друидами.
В Лионе я отчетливо ощутила разницу между «старым» и «древним». На холме, самом высоком в Лионе, расположен «древний город» – руины легендарного Лугдунума. К «древнему городу» можно подняться, минуя «старый» – постройки Средних веков и Нового времени. Есть и «новый город», в который включены отнюдь не современные постройки, а здания девятнадцатого века. Современность поджидает туриста в «новейшем» городе – в этой части Лиона можно увидеть небоскребы и резиденцию Интерпола.
В начале 1976 г., у подножия великолепного собора Святого Жана, была найдена первая базилика Лиона, датируемая V в., и церковь Святого Этьена VII в. В городском Галло-римском музее хранится свод законов императора Клавдия. Этот свод законов нашел в 1528 г. местный житель, который обрабатывал свой виноградник.
Лионский холм Круа Русс (Рыжий) насчитывал в XIX в. более 50 000 ткацких станков. Здесь располагались знаменитые шелкотканые фабрики – в том числе мануфактуры Прелля, Тассинари и Шантеля, Бьянчини-Ферье и Брошье. Все эти мануфактуры существуют и до сих пор и радуют модников и модниц со всего мира.
В 90-е гг. ХХ в. второй по экономическим показателям город Франции стал местом встречи крупнейших политиков мира. В июне 1996 г. здесь состоялась встреча Большой семёрки. В 1998 г. Лион принял фанатов международного спорта – здесь проходил Кубок мира по футболу.
Для того чтобы увидеть Лион с высоты птичьего полета, нужно подняться на холм Фурвьер. На этом холме расположен прекраснейший собор Святого Жана, отсюда, с мраморной балюстрады, открывается великолепный вид на город. Внизу течет Рона, сияет огнями башня банка «Лионский кредит», которую лионцы называют «Карандаш». Внизу расположен и деловой квартал Пар-Дьё.
С холма Фурвьер рукой подать до «древнего города», руин галльского Лугдунума. На древних, пропитанных щедрым лионским солнцем камнях Лугдунума можно сидеть часами. Говорят, что эти камни – волшебные и за века они так пропитались солнечной энергией, что оказывают лечебный эффект. Я провела среди камней Лугдунума долгие часы и могу с уверенностью сказать, что надолго вылечилась от депрессии. Здешние камни – действительно живые. Они так пропитаны солнцем, что кажутся теплыми в любую погоду и время года, даже зимой.
Впрочем, на холме Фурьвер не бывает снега. Даже в январе здесь можно полюбоваться зеленой травой. Холм, на котором расположен древний Лугдунум, – вечнозеленый. Рассказывают, что в седой древности с этого холма учили свой народ мудрецы-друиды, галльские жрецы-поэты. Сейчас на руинах Лугдунума собираются любители старины и «новые друиды», молодые люди, которые исполняют древние галльские песни и воспроизводят старинные ритуалы. Вечером здесь загораются огни, слышится древняя галльская музыка, струятся переливы флейты, бьют барабаны… Прошлое оживает и становится близким, как никогда.
Если спуститься в «новый город», на площадь Белькур (в переводе – Красивый двор), то можно увидеть конную скульптуру «короля-солнце», Людовика XIV, работы Лемо. Здесь особенно любят фотографироваться туристы. Вблизи площади Белькур расположена центральная больница, где некогда практиковал знаменитый французский писатель Франсуа Рабле.
Здание мэрии, одно из самых красивых и пышных во Франции, расположено между Новой оперой и площадью Терро. Площадь украшает великолепный фонтан Бартольди. Есть здесь и «лионский Лувр» – роскошный дворец Сен-Пьер, ныне – музей.
Завершить приятное знакомство с Лионом можно в парке Золотой головы, где благоухают самые прекрасные в регионе Рона – Альпы розы. Назван этот парк в честь странного и редкостного события: здесь археологи нашли вылитую из чистого золота голову древнего галльского божества. Розарии парка вдохновляют и очаровывают туристов, равно как и великолепный зоопарк Золотой головы. Говорят, что в Лионе рождается больше роз, чем где бы то ни было в мире. В парке Золотой головы я готова была полностью и безоговорочно согласиться с этим утверждением. Как вы проживаете, лионские розы? Тот, кто увидел вас хоть однажды, не сможет вас забыть….

Лазурный Берег: сияние роскоши и блеск моря

Ницца – низка жемчуга на шее гор

Прекраснейший город Южной Франции Ницца напоминает жемчужное ожерелье на шее гор. Особенно такое сходство ощущается вечером, когда переливаются огни дорогих гостиниц и роскошных дворцов на Английской набережной, а горы высятся над морем – суровые, сильные, мощные. Название столицы Лазурного Берега – Nice – тогда действительно, по созвучию, напоминает о слове «низка», «низка бус», «ожерелье», «жемчуг». Эти поэтические аналогии пришли мне на ум при первом же знакомстве с Ниццей. Впрочем, я довольно скоро узнала, что слово «Nice» происходит от имени древнегреческой богини победы Ники. Именно в честь нее греки назвали основанный ими город. Сначала город именовался Никейей, потом греческое «Ника» превратилось в мягкое «Нис».
Кстати, англичане, еще в XIX в. облюбовавшие Ниццу, трактуют ее название на свой лад. По-английски «nice» переводится как «хорошенький, красивый». Она и вправду очень хороша, эта средиземноморская Никейя, сестра богини Победы!
Но самое удивительное ощущение возникает, когда подлетаешь к Ницце и самолет начинает снижаться. Ты как будто опускаешься в лазурь, в редкостное бирюзово-солнечное сияние. Цвет неба и моря на Лазурном Берегу Франции – поразительного бриллиантового оттенка. Все светится, сияет, переливается, как жемчужное ожерелье, наброшенное на горы. Цвет здесь один – торжествующе бирюзовый. И ни тени тумана или дождливой серости!
Такой удивительной лазури не встретишь даже в Крыму. Наверное, поэтому средиземноморский Юг Франции так любим не только самими жителями страны и дружественными им европейцами, но и всевозможными гостями – от американцев до русских. В Ницце подолгу жили русские аристократы и даже представители императорской фамилии, а после Октябрьской революции здесь поселились эмигранты, так называемые «белые русские», офицеры и солдаты Добровольческой армии и поэты Серебряного века. Поэты, подобные Георгию Иванову, обессмертили Лазурный берег в своих стихах. А офицеры и солдаты даже здесь, в этом средиземноморском раю, отчаянно тосковали по родине. Как, впрочем, и поэты. К 1930 г. в Ницце проживало около пяти тысяч русских эмигрантов.
Георгий Иванов писал: «Закат в полнеба занесен, / Уходит в пурпур и виссон / Лазурно-кружевная Ницца… / Леноре снится страшный сон – / Леноре ничего не снится». Или еще: «Четверть века прошло за границей, / И надеяться стало смешным. / Лучезарное небо над Ниццей / Навсегда стало небом родным». Восхищаясь в своих стихах фантастическим, неправдоподобным лазурным блеском Ниццы, Георгий Иванов перекликался с Тютчевым: «О, этот Юг, о, эта Ницца, / О, как их блеск меня тревожит!»
Герой романа Жюля Ромена «Люди доброй воли» Жаллез говорил: «Ницца – это средоточие всех милостей природы. Залив ничуть не хуже неаполитанского, только проще и величественнее; холмы красивее и разнообразнее, живописнее и очаровательнее, чем холмы Флоренции… Но самое главное – это сладость жизни, которой дышит каждый уголок; ее ощущаешь на самой обыкновенной улице Траверсьер, на самой последней улочке старых кварталов или в пригородах, подобно тому, как в опрятном доме чувствуешь всюду запах горящих в очаге дров».
Впрочем, северной русской душе здешнее сияние небес и моря действительно кажется неправдоподобным. Но потом к этому райскому блеску начинаешь привыкать и радуешься ему. Особенно, когда только въезжаешь в город и праздничной, алмазно-синей полоской пролетает перед тобой знаменитая «Promenade des Anglais» – Английская набережная, любимое место прогулок здешнего бомонда.
В начале XIX в. Английская набережная была тропинкой, вьющейся вдоль моря. По этой тропинке любили прогуливаться англичане, один из которых, священник Льюис Вей, решил превратить дорожку в шикарную набережную. Набережная появилась благодаря инициативе и деньгам английского священника. Торжественное открытие «Английского променада» состоялось в 1831 г. На открытие приехал герцог Коннаутский, один из сыновей королевы Виктории.
Протяженность Английской набережной – 7 километров. Она застроена прелестными дворцами в стиле Belle Epoque (Прекрасной эпохи). Так французы называют неоклассицизм конца XIX – начала XX в. Особенно знаменит отель «Негреско», принадлежавший румынскому эмигранту Анри Негреско. Здесь останавливались звезды кинематографа, литературы и моды – Марлен Дитрих, Коко Шанель, Эрнест Хемингуэй. Купол этого отеля спроектировал сам Гюстав Эйфель, создатель знаменитой и (что греха таить!) очень многим надоевшей башни. У входа в отель «Негреско» стоит исполненный величия швейцар, который окидывает проходящих орлиным взором.
Анри Негреско, румынский предприниматель, решил открыть в Ницце роскошную гостиницу для богатой и знаменитой публики. Он реализовал свою мечту в 1912 г. Отель был построен по проекту прославленного голландского архитектора Эдуарда Нирмане, создателя Мулен-Руж и Фоли-Бержер. Каждый номер этого отеля класса люкс украшен антиквариатом, коврами, бархатом, лепниной. В 1974 г. отель «Негреско» был объявлен национальным памятником. Здесь останавливались самые знаменитые люди планеты, среди которых Френк Синатра, Мстислав Ростропович и другие звезды.
Еще один роскошный дворец Английской набережной – Массена. Он расположен рядом с отелем «Негреско» и окружен пальмами. Массена – это маршал Наполеона I, родившийся в Ницце. В родном городе маршала есть дворец и площадь, названные его именем. Дворец Массена был построен в 1815 г. в итальянском стиле. Теперь в нем расположен Музей искусства и истории. Площадь Массена – это своеобразная граница между Новым и Старым городом, доступным только для пешеходов.
Английская набережная переходит в Quai des Etats Unis (Набережную Соединенных Штатов). Американцы давно облюбовали Ниццу – не меньше, чем англичане или русские. На Набережной Соединенных Штатов расположены небольшие изящные виллы в стиле арт-деко, живописные кафе и рестораны, здание Оперы. А отсюда рукой подать до Набережной Роба-Капьё, огибающей холм Шато – замковый.
На холме Шато находится Башня Беланда (Белинда), построенная в XVI столетии. В 1844 г. в этой живописной башне, с которой открывается изумительный вид на Ниццу, жил композитор Генрих Берлиоз. Сейчас в ней расположен Морской музей. В XII в. графы Прованса, которым некогда принадлежала Ницца, построили на этом холме замок. Спустя несколько столетий, в 1705 г., этот замок был разрушен войсками «короля-солнце», Людовика XIV.
Сейчас Замковая гора (или холм) – это великолепный тенистый парк с замысловатыми, сплетающимися в сложный узор аллеями и водопадом. Башня Беланда (Белинда, Белланда – как только ее не называют!) была построена на руинах замка графов Прованских, на месте бастиона Сен-Ламбер. Она действительно красива (Belle!) и вполне оправдывает свое название.
От Замковой горы можно спуститься к дворцу Ласкари – по улице Сен-Жан Жореса. Ласкари – это изящный итальянский палаццо, украшенный балконами, пилястрами и карнизами с цветочной росписью. От дворца Ласкари улица Сен-Жан Жорес ведет к кафедральному собору Святой Репараты – небесной покровительницы Ниццы. Святая Репарата – это юная восемнадцатилетняя девушка, которая не пожелала отречься от христианской веры и приняла смерть. Внутреннее убранство храма выполнено в стиле итальянского барокко.
Один из самых красивых уголков Ниццы – это улица Префектуры, на которой расположен дворец, некогда принадлежавший герцогам Савойским, владевшим городом. Сейчас в этом здании расположена городская префектура. В доме 23 по улице Префектуры провел последние, закатные дни своей жизни великий скрипач Паоло Паганини.
Французы датируют начало «русского нашествия» в Ниццу 1856 г. В это время в город приехала императрица Александра Федоровна, вдова Николая I, в сопровождении великих князей. Сначала члены августейшей семьи пожаловали в порт Вильфранш, откуда их по живописной дороге, окаймлявшей побережье, доставили в Ниццу. Часть этой дороги сначала была переименована в Бульвар русской императрицы, а потом – в Сталинградский.
Ницца была особенно любима императором Александром II. Примеру императора последовала русская знать, которая строила и покупала себе дворцы в столице французского Средиземноморья. К началу ХХ в. на Лазурном Берегу появилось 600 вилл, принадлежавших подданным Российской империи. До 1914 г. из Санкт-Петербурга в Ниццу даже ходил особый поезд, который называли «великокняжеским».
Но русские аристократы строили не только дворцы, но и храмы. В 1913 г. в Ницце был возведен храм Святого Николая Чудотворца, шедевр православного зодчества, лубочно-луковичный островерхим шатром сбоку. На церемонии освящения храма присутствовал последний русский император Николай II.
В Никейе-Ницце любили пережидать зиму англичане, давно смирившиеся с отсутствием хорошей погоды у себя на родине. В конце XIX в. их в городе было так много, что английская речь слышалась чаще французской. Впрочем, англичане отдыхали не только во французской Ницце, но и в собственной средиземноморской колонии – Мальте.
Но первыми облюбовали этот райский уголок Средиземного моря греки, которые и основали здесь город в 400 г. до н. э. Вслед за греками пришли римляне, о правлении которых красноречиво рассказывают арены квартала Симье. В этом квартале можно увидеть арену, где некогда происходили бои гладиаторов (I в. н. э.), окруженную оливковой рощей. Сохранились и римские термы (II–III в. н. э.). Руины терм окружены прекрасным парком. В этом парке проводятся фестивали и концерты под открытым небом, в том числе и джазовый.
Для того чтобы ощутить подлинное историческое очарование Ниццы, нужно прогуляться по Старому городу с его узкими, живописными улочками XII–XVII вв. и цветочными горшками на окнах. Можно посетить знаменитый Цветочный рынок Старого города или очаровательные ресторанчики с местной кухней, где вам предложат «обержин» – своеобразный овощной и одновременно сырный пирог с верхним слоем из поджаренных долек баклажана, средним – сырным и нижним – куриным.
В XVII в. на территории Старого города располагались два монастыря – францисканский и доминиканский. Теперь от них остались только две башни с часами. Сохранился Дворец юстиции, который некогда служил резиденцией королей Сардинии, а сейчас стал центром проведения международных конгрессов и форумов. В том же XVII столетии по приказу графа Савойского было построение здание Сената, сохранившееся и поныне. Сейчас в этом величественном здании расположен приют для бездомных.
В Х в. в Ниццу пришли арабы, а начиная с XII века город неоднократно пытались захватить французы. Французам повезло только в 1691 г., когда они приобрели этот прекраснейший город в результате соглашения с королями Сардинии. Фешенебельным европейским курортом Ницца стала после наполеоновских войн, и этот гордый статус сохраняет и поныне.
Ницца известна своими величественными соборами в готическом стиле. Я очень люблю собор Богородицы – Нотр-Дам-де-Нис. Он выглядит младшим братом прославленного парижского Нотр-Дама – те же готические шпили, прихотливые изгибы серого камня, истонченного, как кружево. Внутри собора можно увидеть статую Жанны д, Арк – смелой, благородной и самоотверженной Девы Жанны, спасшей Францию.
Собор Нотр-Дам-де-Нис был построен в 1868 г. архитектором Ленорманом в псевдоготическом стиле. Впрочем, в этом храме немало барочных элементов и архитектурных деталей, свойственных эпохе модерн. Это крупнейший римско-католический храм Ниццы.
Церковь Святого Жака (Сен-Жак-ле-Маже) построена в стиле иезуитов, на месте древних солевых хранилищ. В XVII в. здесь располагался не только сам храм, но и католическая школа. Внутри здание богато украшено золотом и мрамором. Эта церковь славится своими великолепными витражами. Жители города называют ее дю Жезю (du Ges;), иезуитской.
Ницца – город живописи. Ее визитная карточка – Музеи Матисса и Шагала. Анри Матисс много, долго и увлеченно писал Лазурный берег. Музей Матисса расположен на улице Арены Симье, в древнеримском уголке города. И похоронен художник неподалеку от своего музея, на кладбище Monastere Cimiez.
Матисс провел в Ницце в общей сложности 40 лет и называл ее земным раем. Как гласит легенда (впрочем, вполне правдоподобная!), Матисс приехал в Ниццу в дождливый день 1917 г., редкий для этого края. Сначала художник не обратил на дождь никакого внимания, заперся в номере и стал работать. Но и следующие несколько дней были серыми и дождливыми. Тогда художник собрал чемодан и решил уехать в Париж. Но в день его отъезда взошло солнце, и праздничное бирюзовое сияние наполнило город. Матисс был очарован этим удивительным лазурно-алмазным блеском и решил остаться. С тех пор он почти не покидал Ниццу и лишь изредка наведывался в Париж.
В Ницце у художника появилась русская муза – натурщица и возлюбленная, Лидия Делекторская. Лидию Матисс называл ледяной принцессой. Она была светловолосой и голубоглазой, сдержанно-элегантной, проникновенно-изящной. Лидия, как и многие другие русские эмигранты, попала во Францию через Харбин. Ее родители умерли от тифа. В 1932 г., в Ницце, на автобусной остановке, Делекторская прочла объявление о том, что знаменитый художник ищет себе натурщицу. Она пришла по объявлению и осталась в доме Матисса.
Лидии тогда было 25, Матиссу – 65. К тому же Матисс был женат и хранил верность жене, а к Лидии испытывал платоническую влюбленность. Однако жена художника не захотела терпеть русскую модель и заявила: «Либо я, либо она». Художник выбрал жену Амели, которая оставила его в 1939-м. После ухода Амели Матисс вернул Лидию, с которой не расставался до конца своей жизни.
Музей Шагала расположен на улице доктора Менар (Avenue du Dr. Menard). Собственно говоря, он называется даже не Музей Шагала, а Национальный музей библейского послания Марка Шагала в Ницце (Mus;e national message biblique Marc Chagall). Этот музей представляет собой современный одноэтажный особняк из светлого камня, окруженный оливами, кипарисами и дубами.
Музей Библейского послания был открыт еще при жизни художника, в 1973 г. Экспозицию музея составляют 17 полотен из цикла «Библейское послание», созданного Марком Шагалом в 1960-е г. В первом из трех залов представлены двенадцать полотен с изображением сцен из книги Бытия и Исхода, выполненные в синей цветовой гамме. Во втором зале разместились пять работ в красных тонах, навеянные «Песнью песней». Основную коллекцию дополняют пастели и гуаши, посвященные библейской теме и написанные в более ранний период творчества.
Марк Захарович Шагал, уроженец Витебска, сын грузчика, ярчайший представитель еврейской и славянской культуры, стал гражданином Франции и провел много лет на Лазурном Берегу, в Ницце и Сен-Поль-де-Вансе. Он похоронен в Сен-Поль-де-Вансе, под лучезарным небом, ставшим для него родным. Как и Матисс, он считал Лазурный Берег земным раем. И этот рай раскрыл для него свои объятия…
Ницца – удивительно артистичный город. Здесь особенно хорошо чувствуют себя люди богемы, которых на местных набережных не меньше, чем политиков или бизнесменов. Лазурный берег всегда был особенно любим поэтами, композиторами и художниками и отвечал им не менее жаркой любовью. Так тянутся друг к другу природа и искусство, чтобы остаться вместе навсегда.

Валлорис и Мужен – источники вдохновения для Пабло Пикассо

Название средиземноморского городка Валлорис переводится как Золотая долина (Vallis aurea). Так называли здешние места еще в раннем Средневековье, когда городок относился к владениям Леринского аббатства. Потом на сцене появился могущественный феодальный род Ласкари, который присоединил Золотую Долину к своим владениям. Жан-Батист Ласкари Вентимий был маршалом герцогов Савойских, владевших в XVII столетии Лазурным Берегом. Он построил в Ницце для своей семьи роскошный дворец с широкими лестницами, сводчатыми потолками, раззолоченными стенами и собственной аптекой.
Семья Ласкари владела городком Валлорис, издревле известном как центр ремесел, и прежде всего гончарного искусства. Этот городок представляет собой западную оконечность Антиба. Вместе с пляжами Гольф-Жуана он был выделен в самостоятельную коммуну департамента Приморские Альпы. В 1815 г. на пляже Гольф-Жуан высадился бежавший с острова Эльбы Наполеон.
Валлорис очень красив: он расположен в очаровательной долине, окруженной сосновыми лесами, среди виноградников, оливковых рощ и террас, на которых выращивают лаванду и жасмин. Крыши этого городка выложены розовой черепицей – почти все, кроме новых домов. Еще в первой половине ХХ в. местные гончары сжигали целые вязанки сосновых веток, чтобы протопить печи, предназначенные для сушки и обжига посуды. И тогда над розовыми крышами поднимался уродливый черный дым.
После Второй мировой войны спрос на продукцию гончаров из Валлориса катастрофически упал. И тогда, словно по воле небес, в городке появился великий художник, возродивший интерес к керамике из Золотой Долины. Этим художником был Пабло Пикассо.
Пикассо ездил в Валлорис еще до войны, с поэтом Полем Элюаром. Теперь, когда беды и разрушения войны остались в прошлом, художник решил возобновить свое знакомство со старинным гончарным промыслом Золотой Долины. Он свел дружбу с гончаром Жоржем Рамье и его очаровательной супругой Сюзанной, владевшими гончарной фирмой «Мадура». Это предприятие только и оставалось на плаву посреди царившего на Лазурном Берегу упадка древних промыслов. Сюзанна Рамье была особой не только красивой, но и талантливой и энергичной. Она закончила Школу изящных искусств в Париже и успела довольно успешно поруководить ткацкой фабрикой в Лионе. Мадам Рамье была королевой гончарного союза Рамье и Пикассо.
Пикассо посещал фирму «Мадура» и в довоенные годы. Тогда он вылепил для забавы несколько керамических фигурок, которые Жорж Рамье подверг обжигу и тщательно сохранил. Такое внимание к его «пробе пера» в керамике польстило самолюбию Пикассо. Он купил на холме около Валлориса виллу, куда окончательно переселился, чтобы вплотную заняться керамикой. Шел 1947 год.
К тому времени керамическое искусство давно интересовало художника. Он видел в нем слияние живописи и скульптуры, приоткрывающее перед художником удивительные возможности. К тому же Пикассо верил в бытовую магию и считал, что произведения искусства нужно использовать в быту, как, например, посуду. Если есть из тарелок и пить из чашек не машинного, а ручного производства, и к тому же изготовленных настоящим художником, то в повседневную жизнь войдет добрая магия чуда. Пикассо хотел, чтобы керамика, изготовленная им, вошла в быт французов. Так, по мнению художника, должно было возникнуть великое братство во имя искусства. В Золотой Долине он посвятил керамическому искусству большую часть своего времени.
Имя Пикассо стало своеобразным «брендом» Валлориса. В городок снова потянулись заказчики – и не только жители Лазурного Берега, но и парижане. Вскоре о керамике Золотой Долины узнала вся Европа. Сотрудничество с Жоржем Рамье и его опытными гончарами было крайне полезно для Пикассо: теперь он мог обратиться к широким массам, поскольку гончары копировали его изделия и изготовляли их в нужном количестве. Конечно, это были копии, выполненные вручную, и каждый гончар привносил в работы Пикассо что-то свое, но художник был доволен. Он по-прежнему восхищался керамикой как синтетическим искусством, включающим в себя свойства полихромной скульптуры, живописи и коллажа, и получал удовольствие от совместного творчества с мастерами из предприятия Рамье.
Пикассо лепил кувшины в форме голубей, быков, сов, хищных птиц, голов фавнов и мужчин с рожками или бородами. Краски на этих кувшинах сияли и переливались, как море и небо на Лазурном берегу. Художник изготовлял кастрюли традиционной провансальской формы, но изображал на их стенках бои быков или сцены из древнегреческой мифологии. С днищ таких кастрюль на покупателей смотрели причудливые лица, которые казались детям персонажами сказок. Иногда художник устраивал для посетителей фирмы «Мадура» театр одного актера: он держал кастрюлю у лица, как маску, и выделывал ногами причудливые па. Дети визжали от восторга, дамы благосклонно улыбались, а их мужья покупали керамические причуды великого Пикассо.
Валлорис и поныне – столица керамики Лазурного Берега. Этот городок широко известен в Европе. Сюда приезжают тонкие ценители керамического искусства, чтобы приобрести что-нибудь оригинальное, неповторимое или постичь секреты ремесла. В залах средневекового замка этого городка ныне расположен музей Пикассо и выставлено панно художника «Война и Мир».
Экскурсоводы намекают, что интерес Пикассо к Валлорису и фирме «Мадура» имел и романтическое свойство: мол, художник был влюблен в хозяйку гончарного предприятия, мадам Рамье. Так это было или нет, никто в точности сказать не может. Золотая Долина надежно хранит свои тайны, и особенно романтические.
Валлорис может гордиться еще одним своим великим жителем – знаменитым актером Жаном Маре, который поселился здесь в 1980 г. и не покидал Золотую Долину до самой смерти. Маре был похоронен на местном кладбище, куда и поныне приходят поклонники (и поклонницы!) его творчества, чтобы поклониться праху обаятельного кинорыцаря плаща и шпаги.
Городок Мужен, расположенный неподалеку от Валлориса, тоже был источником вдохновения для Пикассо, который провел здесь последние годы жизни. Мужен – это очаровательное средневековое местечко в провансальском стиле, с узкими живописными улочками и многочисленными гончарными мастерскими и парфюмерными лавками. Жители Мужена продают «запахи» – ароматические смеси сушеных цветов, трав и плодов. Такие смеси пользуются огромным успехом у туристов.
Мужен раскинулся на холмах над Каннским заливом. С главной площади города открывается прекрасный вид на Лазурный Берег. Здесь жили многие звезды искусства и высокой моды: Ив Сен-Лоран, Катрин Денев, Жак Брель. Одно из самых знаменитых мест в городке – ресторан «Мулен» («Мельница»), где можно отведать шедевры средиземноморской высокой кухни. Рестораны Мужена регулярно проводят кулинарные курсы, привлекающие туристов со всего мира. Окрестности Мужена стали полями для гольфа.
В XI в. норманнское селение Мужен принадлежало графам д, Антиб. В XVIII веке Мужен был разорен и разрушен сардинцами. Оставшиеся в живых муженцы с огромным трудом восстановили город. В Средние века Мужен входил в состав Леренского аббатства.
Главной достопримечательностью Мужена и поныне является приходская церковь, датируемая XI в. Поднявшись на ее колокольню, можно увидеть отроги Альп. Сохранились городские оборонительные стены и ворота, построенные в XV в. В Средние века Мужен особенно любили паломники, которые стремились поклониться здешней часовне Богоматери, дарующей жизнь. Доныне сохранился алтарь этой часовни, датируемый XII в. и окруженный кипарисами.
Весной в Мужене проходит праздник цветов. Местные клумбы – это шедевры дизайнерского искусства. В этом очаровательном городке можно приобрести книгу с автографом одной из звезд кулинарии. Мужен славится не только своими многочисленными картинными галереями и керамическими лавками, но и высокой кухней. Отсюда уезжают сытыми, пьяными и восхищенными. Да здравствует искусство жизни, которым жители Лазурного берега овладели, как никто другой!

Канны – столица мирового кино

В 1834 г. ныне фешенебельные Канны были всего лишь скромной рыбацкой деревушкой, название которой обозначало «тростник». Блестящая и богатая публика отдыхала в Ницце, а песочный каннский берег не пользовался вниманием и интересом сильных мира сего. Но однажды все изменилось. В Ницце началась эпидемия холеры, и аристократические семейства, привыкшие отдыхать в столице Лазурного Берега, вынуждены были искать себе другое пристанище. В это время бывший лорд-канцлер Великобритании, Генри-Питер Брум направлялся на отдых в Италию. Он вез с собой больную туберкулезом дочь, доживавшую последние дни. По пути в Италию лорд Брум хотел посетить Ниццу, но в город его не пустили из-за эпидемии. Тогда Брум вынужден был остановиться в расположенной неподалеку от Ниццы деревушке Канны.
Канны – столица мирового кино
В 1834 г. ныне фешенебельные Канны были всего лишь скромной рыбацкой деревушкой, название которой обозначало «тростник». Блестящая и богатая публика отдыхала в Ницце, а песочный каннский берег не пользовался вниманием и интересом сильных мира сего. Но однажды все изменилось. В Ницце началась эпидемия холеры, и аристократические семейства, привыкшие отдыхать в столице Лазурного Берега, вынуждены были искать себе другое пристанище. В это время бывший лорд-канцлер Великобритании, Генри-Питер Брум направлялся на отдых в Италию. Он вез с собой больную туберкулезом дочь, доживавшую последние дни. По пути в Италию лорд Брум хотел посетить Ниццу, но в город его не пустили из-за эпидемии. Тогда Брум вынужден был остановиться в расположенной неподалеку от Ниццы деревушке Канны.
В Каннах ему понравилось все: и нежный песок пляжей (в Ницце пляжи – галечные), и удивительная чистота моря, и запах лаванды и жасмина, струившийся над деревней. Брум задержался в Каннах и решил обосноваться здесь надолго. Он построил себе виллу и вложил немало денег в развитие Канн. Правда, дочь канцлера спасти не удалось. Но сам лорд Брум прожил в Каннах немало лет. Английские аристократы последовали его примеру, и рыбацкая деревушка превратилась в фешенебельный курорт.
В 1879 г. в Канны прибыла императрица Мария Александровна, супруга Александра II, с сыновьями Сергеем и Павлом. Ее приезд стал примером для русской аристократии. В 1888 г. главными обитателями Канн были представители знатных семейств Европы и России. Ги де Мопассан так написал об этом славном городке: «Принцы, принцы, повсюду принцы».
В середине XIX в. проложили знаменитую набережную Круазет, вдоль которой выросли шикарные отели. На Круазет и поныне расположен Гранд-отель «Карлтон». Рыбацкая деревушка превратилась в богатый город. Но главную славу Канн составил не туристический бизнес, а кинематограф.
Каждый год, в мае, на кинофестиваль в Канны приезжают 10 тысяч аккредитованных профессионалов и 4 тысячи журналистов. И это не говоря уже о шикарной или не очень шикарной публике, приезжающей поглазеть на звезд мирового кино. Каннский кинофестиваль начинался в 1939 г., накануне Второй мировой войны. Тогда французы решили придумать альтернативу Венецианскому кинофестивалю, который попал под контроль фашистского режима Муссолини. Открытие фестиваля назначили на осень 1939 г. Почетным председателем кинофестиваля был избран Луи Люмьер, изобретатель кинематографа. К показу предназначались, среди прочих, американский фильм «Волшебник страны Оз» и русский – «Ленин в 1918 году». Но в 1939-м фестивалю не суждено было открыться – началась Вторая мировая война. Открытие отложили до конца войны.
Каннский кинофестиваль открылся только в сентябре 1946 г. Вскоре были придуманы основные призовые номинации: Большой специальный приз жюри, Приз за лучшее исполнение мужской и женской ролей, Приз за лучший сценарий, лучшую режиссуру, лучшую операторскую работу. Жюри может присудить еще одну премию полнометражному фильму и две – короткометражным фильмам. Главный приз фестиваля – «Золотая пальмовая ветвь».
Первая «Пальмовая ветвь», действительно изготовленная из золота, досталась американцу Дэлберту Манну за фильм «Марти». В 1951 г. время проведения фестиваля перенесли на апрель – май. Однако сначала фестиваль проводился далеко не каждый год. В 1948-м и 1950-м гг. просто не нашлось денег на его проведение. В мае 1968-го, в связи со студенческими волнениями, которые прокатились по всей Франции, фестиваль, по решению жюри, официально закрыли за пять дней до его официального окончания. Награды так и не были присуждены.
Только в начале 1970-х кинофестиваль в Каннах стал знаменитым и респектабельным. Стали проводить «Двухнедельник режиссеров» – параллельный показ фильмов, организованный созданным в 1968 г. Обществом кинорежиссеров. В 1978 г. Жиль Жакоб, назначенный главным отборщиком фильмов, создал внеконкурсную секцию «Особый взгляд». Начиная с 1978 г. в Каннах проходят три фестивальных показа: основной конкурс, «Двухнедельник режиссеров» и «Особый взгляд». Российский фильм только однажды получил в Каннах «Золотую пальмовую ветвь». В 1958 г. победителем фестиваля стал фильм Михаила Калатозова «Летят журавли».
Гран-при фестиваля и призов Международной ассоциации кинокритики (ФИПРЕССИ) удостаивались такие советские и российские фильмы, как «Великий перелом» Ф. Эрмлера (1946), «Человек № 217» М. Ромма (1946), «Солярис» А. Тарковского (1972), «Сибириада» А. Кончаловского (1979), «Ностальгия» А. Тарковского (1983), «Жертвоприношение» А. Тарковского (1986), «Покаяние» Т. Абдуладзе. В 1994-м главный приз жюри получил фильм «Утомленные солнцем» Н. Михалкова.
На кинофестивале 1990 г. лучшим режиссером был назван Павел Лунгин с фильмом «Такси-блюз». Приз за выдающиеся художественные достижения получил фильм «Мать» Глеба Панфилова. «Золотую камеру» присудили Виталию Каневскому за дебютную картину «Замри, умри, воскресни». В 2003 г. премия Международной ассоциации кинокритиков была присуждена режиссеру А. Сокурову за представленный на официальный конкурс Каннского фестиваля фильм «Отец и сын».
К сожалению, пока успех фильма Михаила Калатозова «Летят журавли» не удалось повторить ни одной из российских лент. Но мы ждем новой «Золотой пальмовой ветви», которая достанется российскому фильму. Еще не вечер!

Сен-Поль-де-Ванс – город живописи

Уютный и живописный средневековый городок Сен-Поль-де-Ванс – это Мекка художников со всего мира. Дома XVI–XVIII вв. с величавыми каменными фасадами, узорные порталы, ухоженные частные садики, маленькие средневековые площади со старинными фонтанами, церковки, часовенки, ремесленные лавочки, художественные ателье… Плющ оплетает стены домов, до боли сладко пахнет лавандой, где-то вдали шумит море, а в руках бокал красного вина, который никак не можешь допить (наверное, потому, что в него все подливают и подливают, а заботливый официант приносит все новые и новые бутылки, пока у тебя не заканчиваются евро).
В Сен-Поль-де-Вансе можно не только купить картины, керамику или скульптуры, но и познакомиться с талантливейшими художниками ХХI в. и даже запросто посидеть с ними за столиком какого-нибудь местного кафе. В этом артистическом городке продаются работы выдающихся художников и скульпторов ХХ в., которые подолгу, счастливо и не очень, жили на средиземноморской Ривьере.
В начале двадцатого века в этот городок отчаянно влюбились Модильяни, Утрилло, Синьяк, Боннар и другие. Художники приезжали в Сен-Поль-де-Ванс на этюды и останавливались в отеле «Золотая голубка». Денег у художников было мало или не было вообще, и поэтому за постой и пищу и бокал вина они расплачивались своими картинами. Добродушный хозяин отеля Поль Руо, впрочем, отнюдь не разорился. Когда пришло время, картины, оставленные в качестве скромной платы за кров и пищу, сделали его богатым, а отель – знаменитым. Теперь «Золотая голубка» – культовое место для художников, музыкантов, поэтов – словом, для всех тех, кого во Франции называют восхищенно «артистами» или почтительно – «мэтрами».
Картины бывших постояльцев «Золотой голубки» до сих пор висят в номерах, что сделало этот отель одним из самых известных во Франции. Вслед за Утрилло и Модильяни в Сен-Поль-де-Ванс устремились и другие артисты – Кокто, Шагал, Пикассо. Этот городок любили и звезды кино: Брижит Бардо, Грета Гарбо, Софи Лорен, Катрин Денев. Бывали здесь и писатели, например, Жан-Поль Сартр и его супруга Симона де Бовуар, автор манифеста феминизма – скандально известного философского трактата «Другой пол». В «Золотой голубке» отпраздновали свою свадьбу Ив Монтан и Симона Синьоре.
В Сен-Поль-де-Вансе провел свои последние годы Марк Шагал, который похоронен на местном кладбище. Здесь подолгу жил Анри Матисс, согласно эскизам которого построена прекраснейшая Капелла четок.
Художник попал в Сен-Поль-де-Ванс после тяжелой операции, которую он перенес в Лионской клинике. В Сен-Поль-де-Вансе за Матиссом ухаживала монахиня-доминиканка, которую звали Мари-Анж. Ухаживала преданно и терпеливо, и художник признался ей, что хотел бы в благодарность за уход создать проект католической часовни. Выздоравливавший Матисс заполнял листы альбомов архитектурными набросками, эскизами витражей и церковной скульптуры. Желание создать капеллу придавало художнику силы и волю к жизни.
В Ницце художник восстанавливал свое здоровье в отеле «Режина», где за ним ухаживала еще одна монахиня, доминиканка Моник Буржуа. Она познакомила Матисса со священником Полем Кутюрье, который считался «подлинным реформатором церковного искусства». Благодаря встрече Матисса и Кутюрье в Сен-Поль-де-Вансе возникла миниатюрная капелла с удивительными по красоте витражами и стенными мозаиками.
Название Капелла четок – тоже вполне символично. Четки – непременный атрибут католической духовности. Они используются для внутренней концентрации, для счета молитв и для того, чтобы задавать во время молитвы определенный ритм. В католицизме чётки-розарий символизируют венок из роз, который символически преподносится в дар Богородице и Иисусу Христу. Капелла четок была построена и оформлена в 1947–1951 гг. и до сих пор справедливо считается одной из главных достопримечательностей Сен-Поль-де-Ванса.
Еще одной подлинной жемчужиной этого небольшого, но богатого традициями городка можно назвать музей искусства ХХ в. – Фонд Маэ. Фонд Маэ (Fondation Maeght) – один из самых красивых малых музеев мира. Этот храм искусства ХХ в. был создан парижским издателем, коллекционером и арт-дилером Эме Маэ. Музей расположен в прохладной роще пиний в полукилометре от Сен-Поль-де-Ванса. В коллекциях этого музея картины Боннара, Брака, Матисса, Шагала, Кандинского, Леже, скульптуры и мозаика Миро, Арпа, Колдера, Джакометти. Стеклянные мозаики здешней капеллы и фонтана в саду скульптур были созданы Браком. Дизайн мебели в небольшом кафе, расположенном в саду музея, разработал Джакометти. Настенное мозаичное панно для основного здания фонда выполнил Марк Шагал. Фонд Маэ известен и своей великолепной библиотекой, посвященной современному искусству.
Словом, Сен-Поль-де-Ванс и его окрестности – подлинное пристанище для артистов со всего мира. Здесь на редкость хорошо понимаешь справедливость известного афоризма: «Жизнь коротка, искусство – вечно». Искусство действительно вечно, особенно в Сен-Поль-де-Вансе.

Любимый курорт французов – Сен-Тропез

Курортный городок Сен-Тропез, расположенный в часе езды от Ниццы, стал известен благодаря кино. Известный кинорежиссер Роже Вадим снял здесь провокационную ленту «И Бог создал женщину», в которой главную роль сыграла его жена – Брижит Бардо. В центре этого фильма история «принцессы Сен-Тропеза» – капризной, своевольной и распутной красавицы, которая кружит мужчинам головы, но не слишком томит их своей жестокостью. Правда, она ни с кем и не задерживается надолго. Попирая мужские сердца своим острым каблучком, принцесса Сен-Тропеза идет все дальше и дальше – от победы к победе. Но эти победы, увы, не приводят к браку – никто не хочет жениться на женщине с такой чудовищно фривольной (даже для легкомысленной и влюбчивой Франции!) репутацией. Наконец, такой несчастный находится – это застенчивый юноша Мишель, который любил принцессу Сен-Тропеза издали, не осмеливаясь приблизиться к ней.
Фильм о Кармен из Сен-Тропеза снимался на фоне прекраснейших средиземноморских пейзажей. Когда в 1956 г. лента вышла на широкий экран, она навсегда прославила городок, сделала его популярнейшим курортом. Сейчас Сен-Тропез называют городом тысячи и одной яхты – так много белоснежных красавиц стоит в его порту.
Впрочем, существует еще одна прославившая город кинолента. Это фильм «Жандарм из Сен-Тропеза» режиссера Жана Жиро с Луи де Фюнезом в главной роли. В этом фильме неповторимый комик играет жандарма Крюшо: в меру хитрого, в меру – простоватого, но главное – обаятельного и жизнерадостного.
Песочные пляжи Сен-Тропеза прославлены на весь мир, а в ресторанах и отелях городка можно принять настоящую винную ванну. Звезды и богачи, приезжающие в город, любят купаться в красном вине. Особенно этим злоупотребляют знаменитые киноактрисы, которые считают, что винные ванны еще больше подчеркнут их красоту.
Город был назван в честь христианского мученика, святого Тропеза. Память этого святого празднуется 16–18 мая. В эти дни по улицам города проходят в шествии верующие, из соборов выносятся статуи святых, которые участники шествий несут на руках.
Любимое место для прогулок в Сен-Тропезе – это Старый город, главной достопримечательностью которого является крепость XVI в., с террасы которой открывается редкой красоты вид на залив и Альпы. В здании крепости расположился Морской музей. Старый город расположен между кварталом Жана Жореса (Набережной Старого порта) и площадью Лис.
Широко известен художественный музей L,Annonciade (Современного искусства), расположенный рядом с портом, в старой часовне. Этот музей посвящен художникам, которые сделали Сен-Тропез знаменитым. Здесь есть работы Боннара, Матисса, Дерена, Вламинка, Брака, Дюфи, Сера, Синьяка и других прославленных артистов, а также скульптуры Майоля и Влерика.
Французы очень любят экстравагантные и оригинальные музеи. Каких только музеев нет во Франции! Музей лаванды, очков и лорнетов, тросточек, бабочек… Дом бабочек – гордость Сен-Тропеза. Здесь можно увидеть около 20 000 образцов яркокрылых прелестниц. Коллекция музея – самая большая в Европе.
Сен-Тропез окружен великолепными сосновыми рощами. Его песчаные пляжи протянулись на многие километры. Здесь можно заниматься всеми водными видами спорта и весело проводить время в многочисленных ресторанах, кафе и барах. Особенно известен ресторан «Voile Rouge», где можно не только выпить прекрасное шампанское, но и наполнить им ванну.
15 июля в городе празднуется отражение атаки испанского флота. Испанцы подошли к Сен-Тропезу 15 июля 1637 г., но их нападение было успешно отражено. В честь этого события по улицам города проходят костюмированные шествия, а в порту стреляют из старинных пушек.
Словом, Сен-Тропез – город шумный и веселый. Здесь вы ощутите радость жизни, бьющую через край, как шампанское, которому скучно в бокалах. Пейте шампанское в «Voile rouge» или любом другом местном ресторане, купайтесь в море и бродите в чудесных сосновых рощах. Сен-Тропез трудно или почти невозможно забыть…

Тулон Наполеона I

Средиземноморский город Тулон стал местом первого триумфа Наполеона Бонапарта, тогда еще двадцатичетырехлетнего артиллерийского капитана. В 1793 г. Тулон был важнейшим военно-морским портом Франции, обладать которым стремились и роялисты, и революционеры. Сначала роялисты оказались удачливее – в городе вспыхнуло контрреволюционное восстание. Противники революции позвали на помощь англичан, и в Тулоне высадилась английская эскадра, усиленная испанским флотом и неаполитанской пехотой. Порт, арсенал и форты оказались во власти роялистов и англичан. Береговые батареи тоже перешли на сторону противников якобинской диктатуры. Тулон стал центром сопротивления установившемуся в Париже якобинскому режиму – кровавому и безжалостному. Поэтому можно понять и тех, кто удерживал Тулон, сопротивляясь революционным войскам, и тех революционных командиров, которые пытались захватить город и выбить оттуда англичан и роялистов. Одни считали себя защитниками старой доброй Франции и королевского режима, а другие патриотами-революционерами.
В этот период молодой офицер-артиллерист Наполеон Бонапарт был на стороне якобинцев и даже пользовался покровительством Огюста Робеспьера, младшего брата всесильного диктатора. Бонапарт прибыл в Тулон, трое суток изучал местность, разработал план действий, изложил его главнокомандующему республиканской армии – корсиканцу Саличетти. Именно Саличетти назначил капитана Бонапарта помощником начальника осадной артиллерии. Бонапарт составил точный и аргументированный доклад, предложил, как математически правильно установить орудия. Наполеон считал, что ключ к Тулону – это высота Эгильет, с которой можно было бы открыть мощный артиллерийский огонь по английской эскадре.
Предложенные новым артиллерийским командиром меры действительно помогли республиканской армии взять Тулон. 17 декабря 1793 года республиканцы стали штурмовать укрепления крепости. Сначала республиканские войска были отброшены, но потом подоспел капитан Бонапарт с резервной колонной и изменил ход операции. В лагере республиканцев находился брат якобинского диктатора Огюст Робеспьер, который доложил об успехах Бонапарта в Париж.
Благодаря докладу Огюста Робеспьера Наполеон получил чин бригадного генерала, но в это время в Париже совершился термидорианский переворот. Диктатура Робеспьера была свергнута, и свежеиспеченный генерал Бонапарт оказался в опале. Он даже попал в тюрьму, но всего лишь на две недели, и вскоре стал служить режиму Директории.
В гавани Тулона, на самом большом закрытом рейде на Средиземном море, и поныне базируется военно-морской флот Франции. Город славится своими ресторанами с морской кухней, оживленными набережными, лазурным морем и доблестными моряками.
Тулон был присоединен к Франции в 1481 г., вместе с частью Прованса. «Добрый король» Генрих IV устроил здесь порт для своего морского флота. В царствование Людовика XIV знаменитый военный инженер маркиз де Вобан возвел городские стены и защитил рейд системой фортификаций. Наполеон III приказал барону Османну, который был тогда префектом Вара, возвести «Верхний город» с роскошными особняками и широкими проспектами.
Исторический центр Тулона сильно пострадал во время Второй мировой войны. В 1942 г. тулонские моряки, окруженные гитлеровцами, внезапно захватившими ключевую базу флота в «свободной» зоне Франции, затопили на рейде свою эскадру – всего 77 боевых кораблей. Главные силы Французского флота не достались врагу. В августе 1944 г. в тулонском порту высадились союзники. Так что Тулон можно назвать городом французской военно-морской славы. Здесь о былых героических событиях напоминает очень многое. Именно из Тулона отправлялся французский флот на Крымскую войну в эпоху Наполеона III.
Ближайшие соседи Тулона – шумный портовый Марсель и аристократическая Ницца. Город известен своим великолепным Морским музеем и Арсеналом. На север от Старого города расположена гора Мон-Фарон, с которой открывается изумительный вид на порт. Рядом с вершиной горы находится башня Тур-Бомон-Дебаркман, возведенная в честь высадки союзников, состоявшейся в августе 1944 г.
Словом, Тулон подобен нашему Севастополю. Это город военно-морской славы Франции, который еще помнит молодого и худого генерала с острым взглядом корсиканских черных глаз. Здесь начиналась слава Бонапарта, и до сих пор французы говорят: «У каждого есть свой Тулон».

Марсель Эдмона Дантеса

Иногда книги, посвященные городу, делают его в большей степени знаменитым, чем столетия подвигов и славы. Так случилось с Марселем – самым большим портом французского Средиземноморья. Этот город прославила книга – роман Александра Дюма «Граф Монте-Кристо», главным героем которого стал уроженец Марселя, моряк Эдмон Дантес. Нельзя сказать, что до выхода в свет этого романа город Марсель не был знаменит и уважаем, но книга добавила в корону его славы яркий алмаз, блистающий на солнце своими многочисленными гранями. Теперь туристы, посещающие Марсель, спрашивают у экскурсоводов, где жила каталонка Мерседес, невеста несчастного Эдмона, и где был расположен тот самый кабачок, в котором два негодяя – Данглар и Фернан Мондего – составили злополучный донос, стоивший Эдмону молодости и едва ли не самой жизни, а третий – негодяй поневоле – кабатчик Кадрусс – подносил им вино, бумагу и чернила.
В марсельском порту туристы спрашивают о «Фараоне», белоснежном красавце-фрегате, принадлежавшем арматору Моррелю и о самом Морреле – честном и добром человеке, спасенном Дантесом-Монте-Кристо от разорения. И, конечно, прогулявшись по Марселю, туристы охотно отправляются на экскурсию в замок Иф – грозную тюрьму для политических преступников, расположенную на островке-скале.
Теперь посещать замок Иф на первый взгляд не страшно – камеры «парадно» убраны, а в верхних камерах крепости (тех, что с видом на море!) расположен ресторан. По лестницам снуют любопытные туристы. Но ощущение ужаса все равно остается, особенно когда посещаешь не дорогие камеры для богатых узников – с видом на море и кое-какой мебелью, а узилища бедняков – настоящие каменные мешки без единого окна, в которых чувствуешь себя, как в гробу. После короткого (больше никто не выдерживает!) посещения этих камер начинаешь понимать, каким счастливчиком был вождь Парижской коммуны, адвокат Гастон Кремье, расстрелянный во дворе крепости, и как страдал, сходил с ума и бился головой о каменные стены несчастный марсельский моряк Эдмон Дантес, оставшийся в «яме» на четырнадцать долгих лет.
Впрочем, страшный замок Иф строили сначала не как тюрьму, а как форт для защиты берегов Марселя от неприятеля. Строительство замка закончили к 1531 г. при короле Франциске I, но уже к концу XVI в. эта мрачная твердыня превратилась в тюрьму, убежать из которой было практически невозможно. Замок Иф расположен не так уж далеко от берега, но, как и написано у Дюма, эту страшную крепость покидали только мертвые, которых хоронили в море. Эдмонту Дантесу, как известно, удалось убежать из замка Иф только потому, что он влез в погребальный саван (точнее, мешок!) товарища по несчастью, аббата Фариа.
Двор замка, в который приводят туристов, тоже внушает мрачные мысли. Это настоящий тюремный двор с колодцем в центре. Замок Иф буквально врос в скалу, и многие его помещения уходят под землю. Тяжелее всего приходилось узникам, чьи камеры располагались под землей. Они никогда уже не видели солнечного света, кроме редких и коротких прогулок по тюремному двору. Узникам, которые занимали камеры над землей, было несколько легче. Они могли смотреть на море сквозь решетку и даже видеть Марсель вдалеке.
Наверное, Эдмон Дантес не смог бы выжить в этом замке, в своей камере-яме, если бы не аббат Фариа – мудрый и просвещенный человек, отличавшийся удивительным даром прозрения и интуиции. Фариа – исторический персонаж, как и сам Эдмон.
Аббат Фариа родился в Индии, в Велья-Гоа. Его отец был связан с индийскими жрецами-брахманами и владел техниками йоги. По одной из версий, Фариа-отец был связан с индийскими жрецами не только по духу, но и по крови. Тем не менее сына он воспитал в католических традициях. Вероятно, в этой семье царила идея глубокой духовной близости и даже синкретизма религий.
С пятнадцати лет Хосе Кустодио Фариа жил в Европе, учился в Римском университете на факультетах медицины и теологии и получил звание доктора теологии. В Португалии отец аббата Фариа долгое время был исповедником королевской четы, а сам Хосе Кустодио – священником королевской церкви. Однако и отец, и сын служили не Португалии, а Индии. Они были поборниками независимости Гоа.
Духовный отец Эдмона Дантеса был своего рода «великим посвященным», яркой и боговдохновенной личностью. Фариа возглавил антиколониальный заговор против португальцев, оккупировавших Индию. После разгрома заговора Фариа был арестован и в цепях отправлен в Лиссабон. В Лиссабоне ему удалось бежать, и Фариа оказался во Франции.
В Париже Фариа опубликовал книгу о гипнозе и проводил гипнотические сеансы. Одновременно он участвовал в подготовке антиправительственного заговора, за что был арестован и отправлен в одиночную камеру Бастилии. В 1784 г. Фариа бежал из Бастилии и принял активное участие в подготовке Великой французской революции и штурме своей былой тюрьмы.
Фариа принял эпоху величия Французской революции, но отверг период ее гнева. Он был противником жестокой и кровавой якобинской диктатуры и во время якобинского террора бежал из Парижа в Марсель. Но режим Директории он тоже не принял, считая его противоречащим интересам народа, и принял участие в «заговоре во имя равенства» Бабефа и его друзей. Участники «заговора во имя равенства» считали, что:

"1. Природа дала каждому человеку равное право на пользование всеми благами.
2. Цель каждого общества – защищать это равенство, на которое часто посягают сильные и злые люди, и увеличивать при содействии всех сумму общих наслаждений.
3. Природа наложила на каждого человека обязанности трудиться, никто не может безнаказанно избавить себя от труда.
4. Труд и наслаждение должны быть общими.
5. Существует угнетение там, где один надрывается в работе и терпит во всем недостаток, в то время как другой утопает в изобилии, ничего не делая.
6. Никто не может, не совершая преступления, присвоить себе в исключительное пользование блага земли и промышленности.
7. В истинном обществе не должно быть ни богатых, ни бедных.
8. Богатые, не желающие отказаться от излишка в пользу неимущих, враги народа.
9. Никто не имеет права посредством сосредоточения в своих руках всех материальных средств лишать других необходимого для их счастья просвещения. Просвещение должно быть общим.
10. Цель революции – уничтожить неравенство и восстановить общее счастье.
11. Революция еще не закончена, потому что богатые захватывают все блага и пользуются исключительной властью, в то время как бедные работают, как настоящие невольники, изнывают в нищете и ничего не значат в государстве.
12. Конституция 1793 г. является истинным законом для французов, потому что народ торжественно утвердил ее".

Когда заговор Бабефа был разгромлен, Фариа арестовали и отправили в замок Иф. Он провел в замке семнадцать лет, но все-таки дождался свободы. Умер Фариа отнюдь не в замке Иф, а в столице индийского штата Гоа – Панаджи. В Панаджи можно увидеть памятник аббату Фариа – бронзовую фигуру священника в сутане, с простертыми над склоненной женщиной руками.
По замыслу романа «Граф Монте-Кристо» Эдмон Дантес встретил в страшной политической тюрьме одного из лучших людей своего времени, который стал духовным отцом несчастного юноши. Дантес – тоже лицо историческое, хоть и не с такой яркой биографией, как у аббата Фариа. Прототипа Эдмона Дантеса звали Франсуа Пико, и он был не моряком, а сапожником из Нима. В 1807 г., по доносу трех завистливых «друзей», Лупяна, Солари и Чубарта, Пико был ложно обвинен в шпионаже в пользу Англии, арестован и брошен в крепость Феннестрель, где провёл 7 лет. Четвертый приятель Франсуа Пико, Антуан Аллю, не участвовал в заговоре против него, но знал о готовящейся подлости и промолчал. Невеста Франсуа Пико, после двух лет ожидания, вынуждена была выйти замуж за Лупяна.
Франсуа Пико сначала даже не понимал причины своего заключения. В тюрьме он прорыл небольшой подземный ход в соседнюю камеру, где сидел итальянский священник отец Тори. Они подружились, Франсуа ухаживал за больным священником, который в благодарность за уход и поведал ему тайну о скрытом в Милане сокровище. После падения империи, в 1814 г., Франсуа Пико вышел на свободу, добрался до завещанных ему сокровищ и под другим именем объявился в Париже. Здесь он посвятил 10 лет реализации своей мести, в которой видел возмездие за грехи и преступления.
Публикация романа «Граф Монте-Кристо» повлияла на судьбу замка Иф. В 1890 г. страшная тюрьма с многовековой историей прекратила свое существование – замок Иф стал туристическим объектом. Так великие книги сражаются с тюрьмами – своими собственными средствами!
Жители Марселя называли замок Иф «докучливой соседкой» и очень обрадовались, когда тюрьмы на острове не стало. Не нужна была древнему и славному городу такая унылая соседка!
История Марселя насчитывает более 2500 лет. Город был основан греками и назывался Массалией. Римляне несколько изменили название города – для них он был прежде всего одним из центров культа бога войны Марса. В Марселе сохранились руины древнегреческого храма (IV в. до н. э.) и фрагменты римских укреплений. К эпохе Средневековья относятся два прекраснейших собора – романо-готическая церковь Сен-Виктор и церковь Сен-Ферреоль XV в. Представлен в Марселе и неовизантийский стиль – в этом стиле построены два крупнейших храма города – церковь Нотр-Дам де Ла Гард и собор Ла-Мажор.
Побывали в Марселе и рыцари-иоанниты (орден Св. Иоанна Милосердного Иерусалима, Родоса и Мальты). В XIII в. иоанниты построили форты Сен-Николя и Сен-Жуан, расположенные на входе в Старый порт. Со стороны Старого порта открывается один из самых красивых видов на Марсель.
Но в Старый порт приходят не только за прекрасными видами, но и за дарами моря. Здесь продаются лангусты, крабы, морские ежи, отведать которых можно прямо на месте. По вашему желанию продавцы-виртуозы могут тут же приготовить из «морского чуда» кулинарный шедевр.
Словом, Марсель полон солнца и жизни. Это один из самых оживленных, веселых и гостеприимных городов Южной Франции. И даже трагическая история Эдмона Дантеса не мешает городу очаровывать туристов своей солнечной жизнерадостностью.

Грас – парфюмерная столица мира

Грас – Рим ароматов, обетованная земля парфюмеров – великолепно описан в скандально известном романе Патрика Зюскинда «Парфюмер» («История одного убийцы»). Сначала Жан-Батист Гренуй, главный герой романа, увидел «бассейн реки, нечто вроде гигантской ландшафтной чаши, края которой составляли мягко возвышающиеся холмы и крутые горные цепи, а далекое устье покрывали свежевспаханные поля, возделанные сады и оливковые рощи». Этой большой ароматной чашей владел городок Грас. Чаша благоухала у его ног, и городок был этим вполне доволен: «мягкая дымка укрывала поля, как стеклянный колокол». Гренуй увидет абрикосовые и миндальные деревья в цвету и вдохнул теплый воздух, полный аромата нарциссов.
Грас и поныне таков. Он, конечно, стал более современным, но сущность его остается той же – теплой и благоуханной. Эта столица ароматов расположена в непосредственной близости от Канн и Марселя, на славном, добром, пропитанном ароматом нарциссов Лазурном Берегу.
В Средние века в Грасе жили перчаточники, которые стали пропитывать свои изделия ароматами тончайших духов. Помните историю с перчатками – благоухавшими левкоями, но, увы, отравленными, с помощью которых жестокая флорентийка Екатерина Медичи отравила свою врагиню – властительницу Наварры Жанну д, Альбре, мать «Доброго короля», Генриха Наваррского? Идею пропитанных духами перчаток Екатерине Медичи подсказали грасские парфюмеры, а вот пропитать их еще и ядом решила она сама. С тех самых пор у Генриха Наваррского, ставшего королем Франции Генрихом IV, голова кружилась от запаха левкоев. Этот мирный аромат сын отравленной королевы называл запахом смерти.
Впрочем, добродушные грасские перчаточники ни в коей мере не были замешаны в отравлениях. Их изделия продавались по всей Европе, и прекрасные дамы с очаровательной улыбкой натягивали благоухающие перчатки на свои нежные ручки. И никто, заметьте, не пострадал.
В современном Грасе открыто огромное количество парфюмерных лавок, расположенных на узких, пропитанных ароматом старины, средневековых улочках. Местные духи необычайно стойкие. Их аромат струится впереди вас прозрачным шлейфом и не выветривается удивительно долго, даже несмотря на душ. Так что туристы с огромным удовольствием покупают духи, ароматические вещества и ароматизированные предметы в этом «Риме запахов».
Жан-Батист Гренуй, главный герой «Парфюмера», так описывал предприятия Граса: «Выходящие на улицу фасады выглядели по-буржуазному скромно. Но то, что лежало за фасадами, – на складах, в кладовых и огромных подвалах: бочонки с маслом, штабеля душистого лавандового мыла, баллоны с цветочными эссенциями, винами, спиртами, рулоны пахучих кож, мешки и сундуки, и ящики, полные пряностей…» Эти запахи и поныне струятся сквозь стены грасских домов.
Даже зимой в Грасе не меньше 14-ти градусов тепла. Собственно говоря, здесь и не бывает зимы в нашем, русском понимании. Город, расположенный в получасе езды от Ниццы, называют климатологическим курортом. Здесь, на вилле «Бельведер», жил Иван Алексеевич Бунин. Правда, вилла ему не принадлежала – у русского изгнанника не было для этого денег. Он лишь арендовал здесь комнаты. Поэтому после смерти Бунина на вилле, увы, не открыли музей великого писателя.
В любое время года воздух Граса пропитан ароматами – цветов золотой мимозы в марте, роз и лаванды – летом, жасмина – осенью. Здесь расположены самые известные французские ароматические лаборатории и парфюмерные предприятия. Знаменитые духи Chanel № 5 появились на свет Божий именно в этом древнем городе, основанном еще в XII в.
В XII в. Грас был маленькой торговой республикой, связанной тесными отношениями с Пизой и Генуей. Первый Дом по производству ароматических средств возник в XVI в. Затем был принят устав корпорации перчаточников-парфюмеров. Сейчас в городе открыт Музей парфюмерии, расположенный в изящном особняке XVIII в. Здесь можно даже попробовать самостоятельно создать ароматическую композицию.
Каждое утро на парфюмерных фабриках Граса можно увидеть горы розовых лепестков, дистилляционные чаны с желтыми нарциссами, фиалковые лепестки и апельсиновый цвет. Все эти растительные компоненты превращаются затем в изысканные ароматы. Как говорил Жан-Батист Гренуй, от сотен тысяч цветов остаются всего лишь три флакона аромата…
Ароматическое сырье в Грасе не только французского происхождения. Многие компоненты привозятся из Азии, Африки, Южной и Центральной Америки. Флоренция поставляет в Грас корневища ириса. Для изготовления парфюмерных изделий на сегодня применяется около 300 наименований различных ароматических веществ и эфирных масел.
В Грасе очень хорошо понимаешь, что талантливая ароматическая композиция подобна прекрасному музыкальному произведению. Здесь, как и в мелодии, есть свои верхние и нижние ноты, мотивы и лейтмотив. В этом городе все звучит, как музыка, – даже воздух. Все здесь пропитано прекрасной музыкой ароматов – легкой, ажурной, свободной, струящейся, нежной. Отсюда уезжают очарованными и покоренными, увозя на память парфюмерную частицу Франции.

Аквитания и Жиронда: вино и революция

Бордо – столица красных вин

Мы с моей аспиранткой Светланой катили чемоданы по узкой улочке Сен-Катрин – самой длинной в Бордо, чтобы поскорее добраться до гостиницы и отдохнуть. А вокруг, в многочисленных кафе, на террасах, за маленькими столиками, сидели веселые смуглые черноволосые люди и смаковали из узких бокалов темно-красное, пурпурное вино… Эти улыбающиеся энергичные брюнеты, жители Юго-Западной Франции, напомнили мне об их знаменитом земляке – д’Артаньяне. И усталости как не бывало!
Забросив чемоданы в гостиницу, мы решили присоединиться к бордосцам в одном из ближайших кафе… Поздний вечер, затейливая железная лампа на столике, вынесенном на свежий воздух, излучает мягкий, обволакивающий, исцеляющий душу свет. Кареглазые брюнеты за соседним столиком смеются и рассказывают анекдоты, две подруги-южанки рассматривают стильную бижутерию, купленную в магазинчике на углу одной из узких средневековых улиц. В воздухе носится аромат устриц, вина и сыра. Запах яств причудливо смешивается с ароматом реки Гаронны, которая несет свои воды где-то неподалеку.
С запахом речной воды сливается и еле уловимый аромат океана: в получасе езды от Бордо, на побережье Атлантики, расположен маленький живописный городок Аркашон, куда бордосцы и многочисленные туристы выезжают, чтобы полакомиться устрицами и креветками. Дары моря в Аркашоне – одни из лучших на Атлантическом побережье. Да и вина, как и повсюду в Южной Франции, льются пурпурной рекой.
В Бордо царит темно-красное вино, похожее на царственный пурпур королевских мантий, страстное и горячее, как сам этот город! Бокал такого вина превосходно снимает стресс, особенно если на тарелке изящно выложено сырное ассорти или байоннская ветчина – нежные, тоненькие ломтики, благоухающие горными травами…
На следующий день старинный город Бордо поразил меня винотеками. В своей напряженной мегаполисной жизни я знала, что существуют библиотеки, видеотеки, даже медиатеки, но о винотеке впервые услыхала здесь. Винотека – это магазин, где в бутылку вина можно заглянуть, как в книгу, рассеянно пролистав первые страницы (т. е. продегустировать), а можно и прочитать от корки до корки (т. е. выпить всю до капли) – здесь же или в другом месте.
Нежно-розовые вина из Прованса и острова Корсики чередуются на полках винотеки со светло-красным божоле из Центральной Франции и насыщенными, темно-красными винами Бордо. На дальних полках можно обнаружить белые вина из Северной Франции (Эльзаса и Лотарингии). Жители Южной Франции, в отличие от туристов, не любят белые вина. А вот благородный пурпурный гасконский «Бержерак» здесь обожают. Это вино подают даже к блинчикам, поджаренным на оливковом масле, украшенным изысканными соусами, в том числе и вкуснейшим шоколадным соусом «Шантильи». С белым вином подают только дары моря – креветки и устрицы.
Город Бордо в Средние века был столицей герцогства Аквитания. Долгое время им правили англичане – вплоть до окончательного их изгнания из Франции, которым закончилась Столетняя война. Британцы вывозили из Бордо вина в тяжелых деревянных бочках. Сухое красное они называли кларетом. С XII столетия за Бордо закрепилась репутация европейской столицы вин. Эту репутацию город сохраняет и поныне. Торговля вином привела к развитию мореплавания. Английские корабли один за другим приходили в порт Аркашона – за кларетом.
Историю бордоских вин туристам рассказывают в Доме вина (Maison du vin Bordeaux). Здесь можно найти подробные карты виноградников региона, расписание работы замков-музеев, в подвалах которых зреют благородные вина.
Представьте себе средневековый замок, века XVII или даже XVI, с изящными башенками, толстыми каменными стенами и оборонительным рвом. Замком владеют потомки знатного дворянского рода, которые производят вино, или семья фермеров, выкупившая сооружение у прежних владельцев. Внутри все комфортно и даже современно, но вина вызревают в глубоких, полутемных и прохладных подвалах, куда туристов приводят на дегустацию. Есть и более современные винодельческие фермы, расположенные в элегантных сельских особнячках начала ХХ или XIX в.
Можно увидеть и новехонькие хозяйства, но редко. Французы помешаны на старине и считают, что новое жилье иметь неудобно и не престижно, а жить нужно в старых – лучше исторических – домах. Весь регион Бордо разбит на 57 «мест производства вина» (appelations) – участков территории со схожими почвой и микроклиматом, где вызревает виноград. Места производства объединены в шесть винных семейств (familles). В Бордо существует своя иерархия виноградников. Система качества вина (cru classes) была принята в 1885 г. Вина высочайшего качества обозначены как «premier grand cru classe».
Самое лучшее вино в регионе производят в старинном винодельческом городке Сент-Эмильон, расположенном неподалеку от Бордо. Когда-то в городок Сент-Эмильон удалился древнеримский поэт Авзоний, чтобы на досуге заняться виноделием. Он сочинял стихи и, читая их, перемежал удачные рифмы с глотками царственного пурпурного вина. Говорят, стихи Авзония пьянили слушателей не меньше, чем вино из его подвалов.
У сент-эмильонских виноделов разработана собственная классификация вин, которую контролирует гильдия Жюрад, образованная в Средние века и восстановленная после Второй мировой войны. Это почтенная организация с многовековой историей. А виноделы из Сент-Эмильона – одни из самых привилегированных во Франции. Добраться в этот город из Бордо можно на пригородном поезде или автобусе. А вот трезвым вы обратно не уедете, и даже не думайте! Лучше всего остаться на ночь в одной из очаровательных местных гостиниц.
Регион Бордо особенно известен винами группы каберне (каберне-совиньон и каберне-фран). Каберне – самый известный в мире черный виноград. Славу этому сорту принесли именно виноделы из Бордо. Теперь его выращивают по всему миру, но бордоские вина каберне ценятся особо! Из сока ягод этого сорта можно с одинаковым успехом приготовить и красное, и розовое вино. Розовые вина нежны и изысканны, они особенно нравятся прекрасным дамам. У букета красных вин – запах паслена или сафьяна (тонко выделанной кожи). Созревает каберне медленно, 8—10 лет, при этом его букет облагораживается.
В одном из бордоских кафе со мной произошла забавная история, свидетельствующая о глубоком антистрессовом действии винотерапии. Я носила в папке результаты своего медицинского обследования, горестно свидетельствовавшие о том, что у меня – проблемы со здоровьем. Поедая знаменитые бордоские булочки в форме улиток, с изюмом и нежным кремом, и запивая их сухим красным вином, я так развеселилась и расслабилась, что, покидая кафе, забыла папку на столике. Вспомнила об этом только через несколько дней, когда села на скоростной поезд Бордо – Париж. Все проведенные на юге Франции дни я чувствовала себя абсолютно здоровой по причине вина, устриц, сыра, солнца и свежего воздуха! И ни разу не вспомнила о своих недугах…
Впрочем, чувство абсолютного здоровья сопровождало меня и в Париже – среди магазинов высокой моды, аромата духов Шанель и прекрасных старинных парков. К счастью, я увезла с собой из Бордо запас здоровья – воспоминания о нежном шепоте Гаронны и ветре Атлантики. А еще – несколько бутылок благородного пурпурного «Сент-Эмильона». Когда мне становится грустно, я напеваю про себя песенку д’Артаньна из Беарна и думаю о тебе, прекрасная и нежная Франция! Быть может, ты тоже помнишь обо мне? Ну хоть самую чуточку?! Я так на это надеюсь…

Жирондисты из Сент-Эмильона

Сент-Эмильон – столица бордоских виноделов, пропитанный солнцем славный городок, с красными черепичными крышами и выдолбленной в известняковой скале церковью, известен не только благодаря великолепным красным винам, которые здесь производятся, но и как родина одного из виднейших деятелей «умеренного» крыла французских революционеров, жирондиста Эли-Маргерит Гаде. Жирондой во времена Великой французской революции называли департамент на Юго-Западе Франции, часть Аквитании со столицей в Бордо, а жирондистами – депутатов Конвента от этого региона. Жирондисты были умеренными – они не разделяли радикальных, жестоких и кровавых идей левого крыла Конвента – якобинцев.
Многие из них были арестованы и казнены в Париже, семерым удалось бежать в родную Аквитанию. Целью беглецов был городок Сент-Эмильон, где жили родные опального депутата Гаде и где его друзья рассчитывали укрыться. Сент-Эмильон, как и весь регион Жиронды, живет виноградом едва ли не два тысячелетия. В Средние века эта область принадлежала английским королям. На содержание старшего сына английского короля отводилась только подать с бордоского вина, которое в Англии называлось кларетом и продавалось по пенсу за галлон.
Сент-Эмильон расположен на правом берегу реки Дордонь, на склоне высокого холма. История Сент-Эмильона ведет свой отсчет с VIII в. Именно тогда винодельческая деревушка в провинции Либурн была названа в честь монаха-отшельника Эмильянуса. Согласно преданию, Эмильян обосновался в пещере с источником, обладавшим, как считали местные жители, чудодейственной силой. Отшельник Эмильян был канонизирован римско-католической церковью и причислен к лику святых.
Жирондисты Гаде, Бюзо, Петион, Салль, Барбару, Валади и Луве де Кувре пришли в Сент-Эмильон отверженными беглецами, тайно, под чужими именами и с поддельными документами. Шли они в основном ночью или в сумерках, когда пустели дороги Юго-Западной Франции, а запах далекой Атлантики струился над теплой землей и смешивался с ароматом виноградной лозы.
Их было семеро – бывших депутатов Конвента от департамента Жиронды, а ныне – изгнанников, бежавших из Парижа от якобинского правосудия. Совсем недавно они пережили мучительное поражение. Они не смогли свалить якобинцев. Мадемуазель Гильотина по-прежнему стояла на парижской Площади Революции, бывшей Пляс де Грев, и дожидалась их голов. А рядом с Мадемуазель стоял милый человек в сером – с лицом, таким же серым, как и его костюм, невенчаный муж своей «малышки» – мсье Сансон, главный палач Революции. Сансону было все равно, кого казнить – короля, королеву, аристократов или оказавшихся в немилости революционеров. Всем в Париже заправлял Робеспьер, эта высохшая мумия в седеньком паричке, мужчина, в котором не было ничего мужского, поскольку женщинам он предпочитал напыщенные и скучные фразы о Добродетели, фанатик, пытавшийся втиснуть горячую и живую жизнь в прокрустово ложе своих теорий.
Жирондисты хотели повернуть вспять кровавую бойню, вернуться от повального безумия к реформам, к переустройству общества на новых началах. Они были романтиками от революции, забывшими о том, что нельзя остановить Мадемуазель Гильотину и тех, кто воет от восторга у ее подножия, пока «Малышка» не напьется досыта человеческой крови и не станет тошно всем добровольным участникам кровавой оргии. Но пресыщение еще не посетило души парижских любителей жестоких зрелищ.
Бывшего мэра революционного Парижа и первого председателя Конвента Жерома Петиона де Вилльнев одни называли «добродетельным», другие – «девицей», а третьи, самые близкие, «тетушкой». Петион был, конечно, занудой и брюзгой и слишком много твердил о добродетели, но трусом его не называли даже враги. Явную и неистребимую дружескую симпатию Петион испытывал к «носачу Бюзо», своей полной противоположности, – веселому и азартному.
С самого их бегства из Парижа бывший депутат Конвента Франсуа-Николя-Леонар Бюзо по большей части грустил. И причиной этой грусти была не только горечь поражения, но и утрата любви. Франсуа оставил в Париже свою прекрасную любовь, не Революцию, а всего лишь женщину – «королеву Жиронды», очаровательную мадам Ролан де Платьер, жену бывшего министра юстиции Ролана. Мсье Ролан ла Платьер был близок к жирондистам, осужденным Конвентом, но, несмотря на грозившую ему опасность, впал в полное моральное оцепенение и остался в Париже дожидаться ареста. А его жена Манон из благородства отказалась оставить мужа и бежать с любимым. Манон Ролан казнили в Париже, за минуту до смерти она сказала: «О свобода, посмотри, что делается твоим именем!».
Бежал в Аквитанию и Луве де Кувре, некогда – блестящий оратор революционного Конвента, писатель, автор фривольного и пикантного романа «Фоблаз», который парижские маменьки прятали от своих невинных дочек. Луве тоже оставил в Париже любимую, прекрасную Лодоиску и опасался, что в его отсутствие на нее обратит свой жадный взгляд «ангел смерти» якобинской партии, любимчик Робеспьера, не отличавшийся благородством в отношениях с женщинами красавец Сен-Жюст.
Третий беглец, двадцатидвухлетний красавец Шарль Барбару, утратил женщину, которой даже не успел признаться в любви. Он оплакивал юную и благородную Шарлотту Корде, недавно казненную в Париже за убийство Марата.
Марата жирондисты считали кровожадным чудовищем, «гнусной рептилией», самым жестоким и бессердечным из деятелей революции, а Шарлотте Корде сочувствовали. Поэтому вздохи Барбару порой подхватывал маркиз де Валади, бывший дворянин, добровольно отказавшийся от своего титула ради всеобщего равенства и братства.
Маргерит-Эли Гаде думал о том, как они наконец-то дойдут до бордоского городка Сент-Эмильон и обретут приют в доме его отца. В Сент-Эмильоне Гаде оставил свою семью – отца, жену и маленького сына. Жила в Сент-Эмильоне и его свояченица, младшая сестра жены, мадам Тереза Буке. Гаде надеялся, что отец или Тереза спрячут их у себя, на чердаке или в подвале, а там можно будет дождаться свержения Робеспьера и вернуться в Париж. В том, что добродетельного вампира Робеспьера рано или поздно лишат власти, Гаде не сомневался. Но, увы, жирондистам не удалось поднять в Кальвадосе федералистское восстание, которое бы лишило якобинцев власти.
Итак, семеро беглецов оказались в Сент-Эмильоне, где и прозошла трагическая история, которую в городе помнят поныне. Мадам Тереза Буке, свояченица депутата Гаде, жила в большом доме на холме, под которым располагалась пещера святого Эмилиана. К этой пещере вел подземный ход. В Сент-Эмилионе вообще много подземелий неизвестного происхождения. По преданию, городок основал святой Эмилиан, живший в восьмом столетии. После него на здешних холмах стали селиться монахи, устраивавшие для себя кельи и пещеры. Большие подземелья, которых тоже немало под городом, были вырыты для военных целей в эпоху Столетней войны.
В пещере святого Эмилиана мадам Буке поселила семерых бежавших из Парижа жирондистов. Она приносила им еду, вино, чистое белье, бумагу, свечи, книги и даже цветы. Однако в пещере было холодно, разводить огонь беглецы не решались. Дым стал бы выходить из колодца, который вел в пещеру, и его могли бы заметить соседи госпожи Буке. Разговаривали друзья только шепотом: в подземельях очень сильно эхо. Трудно было даже дышать: воздух поступал через колодец довольно плохо. Но при свете фонаря, который принесла им мадам Буке, можно было работать. Друзья занялись литературным творчеством – кто-то принялся за мемуары, кто-то стал писать «Воззвание к друзьям Правды». Все, что было ими написано в пещере, дошло до потомков. Друзья надеялись переждать в пещере якобинскую диктатуру и после свержения Робеспьера вернуться в Париж.
Но, увы, на них донесли. Соседи заметили, что мадам Буке покупает на рынке слишком много еды. Понятное дело, теперь ей приходилось кормить и поить семерых мужчин. Командир отряда, присланного из Парижа для поимки беглецов, самолюбивый юнец Жюльен де Пари вскоре догадался о тайне пещеры святого Эмилиана.
Тогда жирондисты решили разделиться и спрятаться у отца Гаде и у местного парикмахера, взявшего с них за услуги кругленькую сумму. Но и здесь их настигли. Самого Гаде, его старого отца и жену казнили. Родные Гаде были казнены за то, что дали ему приют. Салль и Барбару тоже были казнены. Бывшего офицера и маркиза де Валади расстреляли, бывший мэр революционного Парижа Петион и его друг, возлюбленный Манон Ролан Франсуа-Леонар Бюзо, погибли при невыясненных обстоятельствах. Выжил только писатель Луве, который решил снова бежать, на этот раз в якобинский Париж, где и прятался у своей возлюбленной до самого свержения Робеспьера и установления Директории.
В Сент-Эмильоне по-прежнему производят лучшее в Аквитании вино. Только дом мадам Буке, увы, не сохранился. Но при желании можно посетить пещеру св. Эмилиана и представить себе, как в 1793 г. прятались в ней семеро героев. Представить, как они беседовали о Свободе и своих любимых, как надеялись на чудо и молились Богу или Природе или Высшему существу. И пожалеть о том, что лишь один из них, писатель и драматург Луве де Кувре сумел выжить и добраться до своей любимой. Пути Господни неисповедимы, и темны и запутанны пути человеческие…

Тайны и страсти Алиеноры Аквитанской

Прекрасная королева Алиенора, которую современники называли Золотой орлицей (Aigle d,or, что созвучно с именем Алиенор), и поныне остается одной из самых знаменитых женщин Юго-Западной Франции, именуемой Аквитанией. Алиенор была властительницей Аквитании и – поочередно – женой короля Франции Людовика VII и суверена Англии – Генриха II Плантагенета. Сначала она передала по брачному договору свои владения Франции, а затем – Англии, что и послужило впоследствии причиной Столетней войны. Английские короли ездили во Францию, чтобы принести французскому королю вассальную присягу за герцогство Гиень (Аквитанию), а потом пожелали владеть этой чудесной землей и ее виноградниками без всякого посредника в лице французского властителя. Но на этом их претензии не ограничились: вскоре жители туманного Альбиона возжелали всю Францию, но заполучить эту милую и добрую страну им не удалось. А начиналось все с красавицы Алиенор…
Французы – и особенно аквитанцы – прощают Алиенор все: и то, что она отвергла французского короля и возжелала Генриха II Плантагенета, и то, что родила трех сыновей англичанину, а французу – всего лишь двух дочек, и даже то, что передача Англии богатой Аквитании косвенно послужила причиной Столетней войны. Они помнят лишь то, что Алиенор была самой красивой, образованной и энергичной женщиной своего времени, очаровательной королевой-воительницей, матерью первого рыцаря Европы Ричарда Львиное Сердце. А еще в Аквитании охотно вспоминают о том, что Алиенор покровительствовала средневековым певцам и музыкантам – трубадурам и менестрелям.
Об Алиенор можно многое узнать во время посещения Музея Аквитании, расположенного в столице региона – Бордо. Слово «Аквитания» произошло от латинского «aqua» – вода. Здешняя земля и вправду богата водами, в том числе и минеральными источниками и, конечно же, вином. В Музее Аквитании хранится копия мраморного надгробия с могилы Алиеноры в бенедиктинском аббатстве Фонтевро. Согласно отзывам современников, Алиенор была невысокой, стройной, с изумрудно-зелеными глазами и рыжими волосами. Золотой орлицей ее называли еще и из-за этих огненных волос.
Алиенора покровительствовала трубадурам – поэтам, исполнявшим свои и чужие стихи под музыку. Она гордилась тем, что ее род восходит к самому герцогу Гильому Аквитанскому – первому поэту Южной Франции. Слово «трубадур» происходит от «троп», что обозначает «искусный прием», «особое изящество». Трубадуры, среди которых было немало знатных рыцарей, воспевали куртуазную любовь, основанную на бескорыстном служении рыцаря своей Даме сердца. Рыцари, умевшие не только махать мечом, но и сочинять стихи и сопровождать их музыкальным аккомпанементом, особенно нравились аквитанским дамам. Поэтому для того чтобы пользоваться успехом у дам, аквитанским рыцарям пришлось превратиться из неотесанных вояк в галантных певцов-поэтов. Рыцари-трубадуры придумали особый «язык любви», который нашел свое отражение не только в поэзии, но и в тайных знаках, которыми они обменивались. В Аквитании царил культ Любви и Красоты, а царицей дум здешних трубадуров была прекрасная Алиенор.
И во Франции, и в Англии Алиенор собирала вокруг себя рыцарей и поэтов, точнее – поэтов-рыцарей. Но самой ей не везло в супружеской любви. Французский король развелся с Алиенор на том основании, что она так и не смогла родить ему сына, а родила всего лишь двух дочек, а английский властитель изменял своей несравненной супруге с придворной красавицей Розамундой Клиффорд. Впрочем, по отзывам современников, Алиенор не оставалась в долгу.
Золотая орлица подняла бунт против собственного мужа. Ее сторону взял любимый сын, будущий король Ричард Львиное Сердце. Младший сын – будущий принц Джон – был любимцем отца, Генриха II Плантагенета, которого называли Английским львом. Генрих разгромил мятеж, а жену заключил в замок Солсбери, где она провела 16 долгих лет. Из заключения королеву освободил ее любимый сын Ричард, который пришел к власти естественным путем, после смерти отца. Остаток жизни Алиенор провела во Франции, где и скончалась в возрасте 62-х лет.
Алиенор похоронена не в любимой Аквитании, а в аббатстве Фонтевро, расположенном на границе между Анжу и Пуату, возле городов Сомюр и Шинон (департамент Мэн и Луара). Здесь же, в аббатстве, покоятся дорогие ей люди: сын – Ричард Львиное Сердце, и муж – Генрих II Плантагенет, которого она и любила, и ненавидела. Теперь и навсегда они вместе – несмотря ни на что.

Огненный темперамент Гаскони и Лангедока

Тулуза – город фиалок

Тулузу – прекраснейший город Южной Франции – называют краем фиалок. Этих милых цветов нежно-сиреневого цвета здесь действительно очень много. Так много, что каждый год в Тулузе проводят Фестиваль фиалок. Главным событием этого фестиваля считается Праздник фиалок, в котором принимают участие производители и флористы из Франции, стран Европы, Японии, Китая, Австралии и США. Фестиваль длится два дня и напоминает феерию – красочную и полную всевозможных представлений и конкурсов. Словом, фиалка стала эмблемой Тулузы, ее символом и знаком удачи.
Еще французские короли и их придворные пользовались пудрой и духами с запахом фиалок. Во времена Людовика XIV фиалка была символом романтической влюбленности, обольщения и флирта. Кавалеры и дамы знали, что слово «фиалка» произошло от имени богини Ио, возлюбленной Юпитера, и обозначает любовную страсть. А когда прекрасные цветочницы кричали на улицах: «Купите фиалки!», это могло обозначать не только предложение купить цветы, но и приглашение к флирту.
Французские солдаты, возвращаясь с войны, дарили горшочки с фиалками своим любимым, мужья – женам, для украшения дома. А влюбленные молодые люди, не служившие в армии, приглашали своих возлюбленных в кондитерскую – отведать чудесный фиалковый десерт. Впрочем, рецепты приготовления сладостей из фиалок тулузские кондитеры до сих пор держат в секрете. Слова: «Я подарю тебе фиалку!» в Южной Франции обозначали: «Я тебя люблю!».
Однако фиалку в Южной Франции любят не только флористы и влюбленные, но и фармацевты. Последние считают, что этот скромный и очаровательный цветок обладает лечебными свойствами. А тулузские кулинары утверждают, что добавление этих цветов делает блюда не только приятными, но и полезными для здоровья. В Тулузе даже активно развивается цветочная кулинария, одним из главных компонентов которой является милая фиалочка. «La Violette de Toulouse» («Тулузская фиалка») – это официально зарегистрированная торговая марка, которую можно найти не только на косметике и парфюмерии, но и на лекарствах, сладостях и даже ликере.
В конце XIX – начале XX в. кондитер Вьоль стал засахаривать фиалки. Засахаренными фиалками украшали торты и мороженое. Тулузская сладкая фиалка славилась на всю Европу. Сейчас тулузские кондитеры могут предложить вам фруктовое мороженое с фиалками и джем из этих очаровательных цветов. А еще есть конфеты с фиалками, от которых просто не могут оторваться сластены!
Во времена Третьей империи было даже создано Общество разведения фиалок, которому покровительствовала императрица Евгения, супруга Наполеона III. Жозефина де Богарне-Бонапарт, жена Наполеона I, разводила розы и покровительствовала всем, кто занимался этим искусством. Жены королей предпочитали лилии…
Но Тулузу справедливо называют не только столицей фиалок, но и «розовым городом». Розовым потому, что большая часть старинных домов здесь розового и кораллового цвета. Эти дома как будто меняют свой цвет в зависимости от солнечного освещения: они – розовые утром, коралловые – днем и пурпурные – вечером. Тулуза построена из красного кирпича, который при обжиге приобрел особенный, розовый оттенок. Словом, весь город выдержан в теплой, солнечной цветовой гамме. И люди здесь такие же – жизнерадостные, веселые, солнечные.
«Столица фиалок» – главный город графства Лангедок. Помните графа Тулузского Жоффрея де Пейрака из знаменитого цикла романов Анн и Сержа Голон о прекрасной Анжелике де Сансе де Монтелу? Жоффрей владел именно этим ярким и солнечным городом. Граф Тулузский любил свой край, и щедрая земля Лангедока платила ему взаимностью. Древний герб графства Лангедок и поныне красуется на тулузском Капитолии – Ратуше и Оперном театре одновременно.
Для уроженцев Южной Франции (скажем, Тулузы или Бордо) жители Иль-де-Франса всегда были «северянами» – порой странными, иногда – ненавистными, и часто – чужими. И действительно, между Севером и Югом проходит незримая демаркационная линия. В Средние века южане говорили на языке «ок», то есть на лангедокском диалекте. Выражение «язык “ок”» происходит от слова «Окситания». Так назывался Юг Франции в Средние века и эпоху Возрождения. Жители Южной Франции были окситанцами – аквитанцами или гасконцами. А еще на территории Французского королевства жили бургундцы, нормандцы, бретонцы, провансальцы, пикардийцы, савояры и другие, которые отнюдь не считали себя французами.
Окситанский язык или лангедок (langue d’oc, lenga d,;c) – это романский язык, основанный на латыни, так же как и испанский и итальянский. Этот язык родственен современному каталанскому. В Средние века окситанский и французский существенно отличались друг от друга, потом остался лишь окситанский диалект французского, осколком которого является знаменитое южнофранцузское вибрирующее «r». На Севере Франции «r» – грассирующее.
В Средние века окситанский язык насчитывал шесть региональных диалектов: провансальский (включающий нисуа (ni;ois), на котором говорили в окрестностях Ниццы, виваральпийский, овернский, лимузенский, гасконский (включавший в себя беарнское наречие) и лангедокский. Стандартный окситанский язык соединял в себе все эти диалекты. Однако жители Гаскони и Прованса хотели отделиться не только от Северной Франции, но и от Окситании, они чувствовали себя отдельными народами и настаивали на существовании двух самостоятельных языков – провансальского и гасконского.
Историческая область Лангедок имела статус провинции вплоть до 1789 г. Сейчас Тулуза – центр экономического района Южные Пиренеи, одного из самых больших во Франции. В 110 км от Тулузы находятся знаменитые лыжные курорты в Пиренеях, где можно получить незабываемые впечатления от красоты и величия этих горных вершин.
Тулуза – это розовый город с готическими кварталами, почти не тронутыми временем, с узкими средневековыми улочками, которые вмещают от силы двух-трех прохожих, с просторной площадью Капитолия и широкой рекой Гаронной, спокойной и невозмутимой, как человек, достигший вершины, на которой можно дышать полной грудью. В парках Тулузы сохранились стопятидесятилетние платаны, в тени которых сидят, обнявшись, влюбленные. Тулуза была известна еще римлянам как Толоза, столица вестготов. Капитолием называли Городской совет древней Тулузы.
Самые известные архитектурные памятники «столицы фиалок» – это романская базилика XI в., посвященная святому Сернену или Сатурнинусу, галльскому мученику, и кафедральный собор Святого Этьена XII в. Этот собор достраивался и перестраивался в XIII–XIV вв., поэтому сочетает в себе элементы романской и готической архитектуры. В церкви Якобинского монастыря покоится прах Фомы Аквинского, знаменитого философа и теолога (1225–1274). Кстати, не стоит путать Якобинский или Доминиканский орден, основанный св. Домиником в 1215 г., с французскими революционерами-якобинцами. Последние были названы так, поскольку собирались в помещении Якобинского (Доминиканского) монастыря в Париже.
Ценители искусства посещают Музей Августинцев, в котором можно полюбоваться готическими и романскими скульптурами и великолепной выставкой французской живописи XIX в., а также художественно-археологический Музей Сен-Реймон. В Музее Фонда Бемберга представлена удивительная коллекция полотен Эдгара Дега, Рауля Дюфи, Анри Матисса и Пьера Боннара. В Тулузе, как и в Париже, есть свой Понт-Неф, который, несмотря на название, на редкость старый. Этот мост через полноводную Гаронну был построен в XVI в.
В Тулузе расположен один из старейших в Европе университетов, основанный в 1229 г. Сейчас он – третий по величине и значению во Франции – после Сорбонны и Лионского. В нем учится 120 тысяч студентов. В 1323 г. в городе было создано старейшее литературное общество Европы, которое способствовало развитию языка Южной Франции (langue d,ok»). Словом, столица фиалок издревле была колыбелью наук и искусств.
В XII–XIII столетиях графы Тулузы поддерживали катаров (альбигойцев). Но уже в XIV столетии альбигойскую ересь громили со всех университетских кафедр, и прежде всего – в самой Тулузе. Слово «катар» по-гречески обозначает «чистый». Катары отрицали материальный мир, считая его творением дьявола. Они отвергали и католические догматы, а папу считали наместником сатаны. Центром ереси катаров был городок Альби.
Усмирять катаров папа отправил жестокосердного дворянина из Северной Франции Симона де Монфора. При штурме Альби Монфор спросил у папского посланника: «Отец мой, как отличить доброго католика от еретика?» Папский легат, как гласит легенда, ответил: «Бейте всех, Господь узнает своих…» Штурм Альби был страшным и кровавым. Симон де Монфор приказал никого не щадить. Как бы ни заблуждались катары в своих религиозных теориях, их разгром был лютым и бесчеловечным. Земля, залитая кровью одних своих детей, ужаснулась жестокости других. Даже небо просило о пощаде к покоренным…
Потомком графов Тулузских был знаменитый художник Анри Тулуз-Лотрек, родившийся в Альби в 1864 г. В 14 лет Анри сломал шейку бедра, а через год – и другое бедро. Жизнь превратила его в калеку, но, словно в компенсацию, подарила удивительную способность. Юноша стал рисовать.
Анри Тулуз-Лотрек поселился в Париже, на Монмартре, среди веселой и отчаянной богемы, художников и поэтов, кафешантанных певичек и оперных танцовщиц. Певиц и танцовщиц он и писал всю жизнь. Особенно его увлекали милые дамы из знаменитого парижского кабаре «Мулен Руж» и певица Ивет Гильбер. Работа позволяла художнику не только забывать о своей болезни, но и преодолевать ее. Этот потомок средневековых властителей Тулузы вошел в историю как один из лучших художников конца XIX в. Он умер в 1901 г., еще совсем молодым, но остался бессмертным благодаря своему искусству. Музей Анри Тулуз-Лотрека расположен в его родном городке Альби, в архиепископском дворце Бербье XIII–XV вв.
Современная Тулуза – это еще и город аэрокосмической промышленности. Еще в 1920-е гг. Антуан де Сент-Экзюпери и другие отважные пилоты прокладывали авиатрассы из Тулузы в Северную Африку. Сейчас здесь активно развивается не только авиация, но и космическая промышленность. На восточной окраине города расположен Космический городок, в музее которого, кроме космической техники, можно увидеть и интерактивные экспонаты, позволяющие посетителю представить, каково там, за пределами нашей «жестокой и милой» земли. А когда насытитесь мечтами о далеких галактиках, спуститесь снова на нашу грешную землю и купите фиалковый ликер. Ей-богу, вам понравится!

Гасконский характер – крепкий, как Арманьяк

Как назывался любимый напиток д, Артаньяна? Красное сухое бордо? Нет. Красное анжуйское вино? Едва ли. Лимонад? О, это по части очаровательных баронесс, графинь и герцогинь. Горячий шоколад? Ну, это любимый напиток самой королевы, но не Анны Австрийской, а другой испанки – Марии-Терезии, нелюбимой жены «короля-солнце». А еще горячий шоколад, как мы знаем из романов Анн и Сержа Голон, пустила в производство прекрасная графиня де Пейрак, урожденная Анжелика де Сансе де Монтелу. Но отвлечемся от женских напитков и вернемся к мужским.
Итак, какой напиток предпочитал отважный гасконец? Коньяк? Тепло, но не горячо. Арманьяк, старший брат коньяка, – это вид бренди, то есть – бренди на французский манер. Самое главное отличие арманьяка от коньяка заключается в том, что арманьяк – это блендированный напиток, то есть смешанный из спиртов разных урожаев. Арманьяк называют ассамблированным.
На бутылках арманьяка указывается год сбора винограда – милизим, по которому и определяется качество напитка. Название этого старшего брата коньяка происходит от области Южной Франции – Арманьяк, входящей в состав Гаскони. Регион Арманьяк похож по своим очертаниям на виноградный лист, и, соответственно, производство напитков на основании винограда – главный здешний специалитет. Жители Южной Франции говорят: «Мы создали коньяк и отдали его всему миру, а арманьяк – оставили себе!»
Первые упоминания об этом славном напитке датированы 1348 годом. Ни виски, ни коньяк к тому времени еще не появились на исторической сцене. В течение нескольких веков арманьяком называли спирт, полученный из винограда, выращенного на юго-западе Гаскони. В наши дни сформировалась многоэтапная технология производства этого напитка, подобная священнодействию. В 1461 г. на арманьяк установили твердую цену, а затем напиток стали поставлять в Германию и Голландию.
На Туманный Альбион арманьяк, увы, не попал – и по очень простой причине. В Англию поставлялись вина Бордо, а соперничать с бордоскими виноделами гасконцам было трудновато. У бордосцев сложились тесные и долгие контакты с английскими потребителями, а гасконцам пришлось сосредоточиться на немцах и голландцах – тоже не последних пьяницах.
Арманьяк производят, выдерживая в дубовых бочках виноградный спирт, который гасконцы называют «водой жизни» (eau-de-vie). Причем бочки должны быть обязательно из черного дуба. Для перегонки берут виноматериалы, полученные из белых сортов винограда, выращенных на землях департаментов Жер, Ланды, Лот-и-Гаронна. Арманьякам присущ особый аромат и вкус – ореховый, фиалковый и черносливовый.
Считается, что моду на арманьяк в Париже ввел именно д, Артаньян, но не литературный, а исторический. Исторический д, Артаньян был графом (по материнской линии), и звали его Шарль де Батц де Монтескью, граф д, Артаньян. Смелый и предприимчивый гасконец родился в замке Кастельмор близ города Ош. Позеленевшая от времени бронзовая статуя д, Артаньяна стоит в Оше, посредине каменной лестницы, которая спускается от величественного собора Святой Марии к реке Жер. У бронзового мушкетера гордая осанка, он держит руку на эфесе шпаги и смотрит в пространство орлиным взором. Так и хочется поднести ему бокал арманьяка и сказать: «Угощайтесь, дорогой граф!»
Если в Великобритании говорят: «Горд, как шотландец!», то во Франции: «Горд, как гасконец!» И еще гасконцы любят хвастаться, точнее – преувеличенно и красочно рассказывать о своих подвигах. Помните, как Портос хвастался своей роскошной перевязью? Согласно роману Дюма, силач Портос был родом из Пикардии, но хвастался он, как гасконец.
Гасконь – это старинная провинция Франции, названная в честь испанских басков, которые перешли сюда в VI столетии с южных склонов Пиренеев, преследуемые вестготами. Баски заняли область теперешних департаментов Ландов, Верхних Пиренеев, Геро, южной части департамента Верхней Гаронны, Тарна и Гаронны и Ло и Гаронны. В 602 г., после ожесточенного сопротивления, Гасконь покорилась франкам и управлялась с тех пор герцогами Аквитании.
В 768 г. Карл Великий отдал Гасконь Вельфу I, наследники которого не раз выступали против самого Шарлеманя и его потомков. В 872 г. Гасконь отделилась от Франции и избрала герцогом одного из потомков Вельфа. Когда угас род гасконских правителей, эта область перешла к Гиени (Аквитании). Гасконцы храбры, честолюбивы, трудолюбивы, но при этом – хвастуны и фантазеры. Гасконский характер крепок, как любимый напиток южан – арманьяк. Попробуйте арманьяк – и сразу поймете, какова Гасконь!
Пить арманьяк нужно совершенно особым образом – желательно, разгладив усы и сдвинув на ухо гасконский берет. Арманьяк подается в конце трапезы. Гасконское огненное зелье прекрасно сочетается с фруктовыми и шоколадными десертами. Сладость таких десертов помогает смягчить жесткий вкус напитка. Как и коньяк, арманьяк превосходно сочетается с кофе и сигарами. Для этого он в меру жесток и ярок, причем – ярче и жестче коньяка. Во Франции соединение тех или иных блюд, продуктов или вин называют «марьяжем» – браком. Словом, арманьяк может вступить в законный брак с прекрасным тулузским кофе…
Белые арманьяки подаются в бокалах со льдом и подходят для краткого промежутка между переменой блюд. Арманьяк дружит с копченым лососем и фуа-гра. И, конечно, он прекрасно подходит для настоящей мужской беседы, полной крепких шуток и грубоватого юмора! Правда, такая беседа вполне может завершиться дуэлью – например, с гвардейцами кардинала.
Так и представляешь себе четырех неразлучных друзей – д, Артаньяна, Атоса, Портоса и Арамиса – с бокалами арманьяка в руках. Один за всех, и все за одного! Хотя, кто знает, может быть, утонченный Арамис предпочел бы розовые вина Роны, а благородный Атос – славное анжуйское винцо или напитки родной Луары. Но вот живчик д, Артаньян с силачом Портосом точно баловались бы арманьяком, вспоминая годы своей юности, прошедшие среди женщин, попоек, поединков!

Байоннская ветчина для Гаргантюа

Жители Южной Франции любят говорить, что ветчину из гасконского городка Байонна любил сам гигант и силач Гаргантюа из знаменитого романа Франсуа Рабле. «Почему же именно он?» – спросила я у одного знакомого южанина. «Потому что такую ветчину любят веселые и сильные люди», – ответил он с обезоруживающей улыбкой.
Jambon de Bayonne – байоннскую ветчину – производят на юго-западе Франции. Окорок весом не менее 8,5 кг солят всухую местной каменной солью, которую добывают в устье реки Адур, а затем отправляют на созревание не менее чем на семь месяцев. За этот период формируются аромат и вкус мяса, оно становится нежным и буквально тает во рту. Байоннскую ветчину можно отыскать на воскресных фермерских рынках, которые разбивают почти во всех городах Франции и, конечно, в Париже. И, понятное дело, она продается в супермаркетах и мясных лавках.
А вот городок Байонна – один из самых живописных в Гаскони. Это столица французской «страны басков» – региона Лапурди. Он уютно расположился между двумя реками – Нив и Адур, у самой испанской границы, и принимает ежегодно тысячи гостей, в том числе и на традиционно испанские зрелища, такие как бои быков. Баски пришли во Францию из Пиренеев и принесли с собой многие горячие и «острые» традиции и обычаи. Проходят в Байонне и карнавалы в испанско-итальянском духе, когда жители города одеваются в бело-красные одежды, поют и танцуют.
Подлинного расцвета Байонна достигла уже в 1154 г. и стремительно развивалась вплоть до XV в. К XV столетию город стал одним из важнейших экономических и политических центров Южной Франции. Сейчас широко известен курортный пригород Байонны Биарриц, расположенный на берегу небольшой бухты в Бискайском заливе Атлантического океана. Биарриц был любимым курортом императора Наполеона III, его жены – красавицы Евгении, английского короля Эдуарда VII и русской знати.
А в XVI столетии, в эпоху религиозных войн между католиками и гугенотами, в здешних местах лечилась от бесплодия прекрасная и утонченная королева Марго, жена короля Наварры Генриха, ставшего властителем Франции Генрихом IV. Но, увы, несмотря на все целебные свойства здешних мест, бедняжка Марго так и не забеременела. А «Добрый король» Генрих развелся с ней и женился на флорентийке Марии Медичи, которая хоть и родила ему сына, но имела косвенное отношение к его насильственной и внезапной смерти от руки фанатика-католика Равальяка.
Байонна возникла на месте римского Лапурдума (III в. н. э.). В IX в. здесь располагалась военно-морская база викингов, которые совершали из Лапурдума-Байонны жестокие набеги на Европу. К XII столетию Байонна превратилась в порт, который, как и вся Аквитания, управлялся англичанами. Британцы получили большой кусок Южной Франции еще после брака Элеоноры Аквитанской с английским королем Генрихом II Плантагенетом. Только в самом конце Столетней войны французскому королю Карлу VII удалось вернуть Южную Францию и, в частности, взять штурмом Байонну. К тому времени речные наносы Адура стали отделять город от порта и, для того чтобы решить эту проблему, вырыли специальный канал.
В XVI столетии в городе появились бежавшие от португальской инквизиции евреи-сефарды, которые научили местных жителей готовить вкуснейший шоколад. Евреи-сефарды вообще много сделали для Байонны: с их помощью город превратился в крупный торговый и ремесленный центр Южной Франции. Слава местных кондитеров, колбасников и оружейников распространилась по Европе. Кстати, штыки впервые стали производить именно в Байонне – потому штык и назывался «багинетом» («байонетом»).
Сейчас Байонна делится на Большую и Малую. В Гранд-Байонне можно полюбоваться замком XIV столетия, точеным, ажурным собором Святой Марии XIII–XVII вв. и живописными торговыми улицами с уютными лавочками, кафе и ресторанчиками. Туристы очень любят здешнюю набережную и причалы Нива, расположенные к востоку от собора Святой Марии.
Малая Байонна славится Баскским музеем, посвященным культуре, истории и традициям этого маленького, но гордого и сильного народа, и прекрасной Галереей мореплавания. В этой галерее вам расскажут, что шкипер Колумба Хуан Себастьян де Элакано был баском. В Байонне расположена красивая и просторная синагога XIX столетия и церковь Сент-Эспри XV–XVII вв.
А в завершение прогулки по городу вам обязательно расскажут, что байоннская ветчина намного лучше испанского хамона, и предложат продегустировать ее в каком-нибудь милом кафе. Но, продегустировав эту отменную ветчину, вы не сможете отказать себе в скромном желании захватить пару-тройку окороков домой. Так что приятного вам гастрономического путешествия!

Вместо эпилога (от имени соавторов)

Моя Франция началась в раннем детстве. Помню, что года в четыре я настойчиво требовала у матери показать мне дворец, в котором живет французская королева. Почему именно королева и почему французская? Эти недетские запросы повергли в изумление моих родителей, и мама (наверное, по принципу «чем бы дитя ни тешилось – лишь бы не плакало») показала мне здание городского Дворца пионеров (в прошлом – Дворянского собрания) и заявила, что это и есть французский королевский дворец, то бишь Лувр. Я окинула Дворец пионеров придирчивым и взыскательным взглядом и заявила, что это не Лувр, а так просто – «красивый домик». «Почему? – удивилась мама. – Это дворец, самый настоящий». «Может, и дво-е-ц, – ответила я («р» я по молодости лет еще не научилась выговаривать. – Но ко-о-ева в нем не живет. Он – маленький и не ко-о-левский…» «Когда ты вырастешь, – сказала мама, – то сама найдешь этот дворец». «А ко-о-еву?» – не унималась я. «И королеву!» – торжественно пообещала мама.
Прошло много лет. Я выросла, приехала в Париж и – мечты сбываются! – не раз и не два посетила Лувр. Правда, французскую королеву я в этом дворце так и не нашла, но зато увидела целую вереницу (или хоровод?) мраморных французских королев в Люксембургском саду Парижа. Они все были здесь – и романтическая и несчастная Мария Стюарт, которая пробыла французской королевой так недолго, и Бланка Кастильская, всесильная королева-регентша, и Анна Австрийская из «Трех мушкетеров», и обе властные и жестокие дамы из рода Медичи – Екатерина и Мария… Их тонкие руки покоились на пышных платьях с многочисленными мраморными складками, вокруг них носились по зеленым аллеям и лужайкам французские и арабские малыши, рядом шумели фонтаны… Приветливые, улыбчивые красавцы-жандармы охраняли Люксембургский дворец, принадлежавший одной из мраморных королев – Марии Медичи. В детстве я часто представляла себя придворной дамой – чаще всего графиней (дальше мои фантазии не простирались). Поэтому (как бы это смешно и нелепо не выглядело со стороны) мне захотелось присесть перед одной из горделивых мраморных дам в реверансе.
Отдать королевские почести я решила Марии Стюарт. Почему именно ей? Это была, в моем представлении, самая романтическая и самая несчастная участница мраморного королевского хоровода. Можно было бы еще выбрать Маргариту Наваррскую, прекрасную королеву Марго из одноименного романа Александра Дюма. Но ее в Люксембургском парке не было, поскольку Марго так и не стала королевой Франции, и история знает ее сначала как принцессу из рода Валуа, а потом как разведенную королеву Наварры. Итак, я присела в реверансе, улыбнулась… На мгновение мне показалось, что мраморные гордые губы Марии Стюарт, супруги рано умершего юноши-короля Франциска II, чуть дрогнули мне в ответ. А в памяти настойчиво вертелись (и никак не хотели из нее уходить!) строки Бродского из «Сонетов к Марии Стюарт»: «Число твоих любовников, Мари, превысило собою цифру три…» Ах, ваше величество, простите меня за вольность, мне ли обсуждать ваши любовные приключения и страсти… Мне ли считать тех, кому выпало счастье или несчастье вашей любви…
Мечтательное спокойствие Люксембургского сада с мраморными королевами разделяет писательница и баронесса – мадам Аврора Дюдеван, известная истории как Жорж Санд. Статуя молодой красавицы-Авроры находится в глубине сада. А за золочеными воротами сада, напротив, через дорогу, призывно белеет вывеска «Caf; Rostand» – одно из самых литературных кафе Парижа, названного в честь великого драматурга Эдмона Ростана. А еще дальше, точнее – выше, расположен холм самой чтимой парижской святой, покровительницы этого прекрасного города, Женевьевы. Так что, отдав королевские почести Марии Стюарт, я отправилась поклониться гробнице святой Женевьевы, в церковь Сен-Этьен-дю Мон. О вы, прекрасные дамы, хранящие Париж, я с самого детства мечтала вас увидеть, и вот наконец я рядом с вами… Чувствуете ли вы, как взволнованно стучит мое сердце?
Моя Франция начиналась с темно-вишневых томов полного собрания сочинений Александра Дюма-отца, которые я нашла в Городской юношеской библиотеке. Было это на юге Украины, в Причерноморье, в основанном по повелению светлейшего князя Потемкина городе Николаеве. Отчетливо помню, как лет в 12–13, жарким майским днем, я задумчиво шла по одной из заложенных еще в XVIII в. городских улиц, к заветному зданию библиотеки, на встречу с потертыми темно-вишневыми томами. Возвращаясь, я листала очередной том прямо на ходу, не замечая ни машин, ни людей… Потом находила где-нибудь, в древесной тени, нагретую майским солнцем деревянную скамейку и начинала читать. В те времена герои романов Дюма обитали рядом со мной. Все они – и «первый рыцарь Франции» граф де Бюсси, и прекрасная королева Марго, и несчастный граф де Ла Моль, и весельчак Аннибал де Коконнас – были мне ближе и понятнее, чем ровесники и даже друзья. Я была классической «книжной девочкой», с той только разницей, что в 12 лет пообещала себе доехать до Франции и увидеть страну моих грез наяву. Эту мечту я осуществила – и не один раз, а много.
Много лет спустя мы бродили по Парижу с моей коллегой, профессором-филологом . «Откуда вы знаете, куда повернуть и где что расположено?» – удивлялась она. Дело было даже не в том, что я успела изучить Париж, его основные районы и расположение улиц. Я каким-то «шестым» чувством, или интуицией, ощущала, куда повернуть и как идти. Мне казалось, что с детства (а может быть, и еще раньше – начиная с какой-то другой жизни) я знаю парижские улицы наизусть. Я чувствовала здесь каждый камень, каждый изгиб средневековой или ренессансной улочки, каждую башенку и балкон… «Если верить в переселение душ, то вы в прошлой жизни были француженкой…», – уверенно сказала моя коллега. «Может быть… – согласилась я. – Слишком многое мне здесь знакомо…» Я действительно многое узнавала, многое казалось мне уже виденным раньше.
Впрочем, среди моих предков, согласно семейной легенде, был один француз. Или французский еврей. Некто Риво, солдат наполеоновской Grande Arm;e, после Отечественной войны 1812 г. застрявший в Российской империи. Я почти ничего не знаю об этом полулегендарном предке – кроме того, что именно он, возможно, оставил мне в наследство эту странную тягу к belle и douce France, «прекрасной и доброй Франции». Уж не знаю, откуда он был, с Севера или Юга Франции, грассировал, вибрировал или просто картавил, произнося знаменитое «r», но душа его порой отзывается во мне, как звук далекого колокола. Я с детства знала, что буду путешествовать по Франции и когда-нибудь напишу исторический путеводитель, который сочиняю сейчас. «Bonjour, monsieur Riveau! Comment-allez vous?»{ «Здравствуйте, господин Риво! Как вы поживаете?»} Кстати, «rive» по-французски – берег…
Говорят, что любой человек, побывавший на французской земле, оставляет там частичку своего сердца. Эта частичка начинает жить собственной жизнью, вбирая в себя ласковое тепло французского солнца и пьянея от тонких ароматов французских вин. Постепенно она набирается сил и начинает звать своего прежнего хозяина к себе – во Францию. Когда этот зов становится непреодолимым, человек снова приезжает в эту прекрасную страну. Там он совершенно счастлив – до дня своего нового отъезда.
Для меня настойчивый зов этой страны все звучит и звучит. Быть может, эта книга станет для вас, дорогие читатели, началом пути во Францию. В страну, которая учит искусству жить, любить жизнь и быть свободным душой и разумом. В страну, которую много веков ее славные жители во дни свершений или в годину испытаний приветствовали гордым кличем: «Vive la France!» – «Да здравствует Франция!» С этим кличем французу веселее жить и легче умирать.

Избранная библиография

Источники на русском языке:
Бондаренко Г. Повседневная жизнь древних кельтов. М.: Молодая гвардия, 2007.

Готье Теофиль. Эмали и камеи / Th;ophile Gautier. Emaux et cam;es. М.: Радуга, 1989.

Жио Пьер-Ролан. Бретонцы. Романтики моря. М.: Центрполиграф, 2005.

Де Болье Мари-Анн Поло. Средневековая Франция. М.: Вече, 2006.

Картины жизни средневековой Франции. La France a travers des si;cles: Mosa;que de la vie quotidienne. Сост. и предисл. М.С. Лаврентьевой. Коммент. М.С. Лаврентьевой и Н.И. Басовой. М.: Высшая школа, 1987.

Керлот Х.Э. Словарь символов. М.: Refl-book, 1994.

Лазурный Берег и Пабло Пикассо. Автор-составитель Н.Н. Малютин. М.: Вече, 2010.

Мартен дю Гар Рене. Старая Франция. М.: Газетно-журнальное объединение, 1936.

Матьез Альбер. Французская революция. Ростов-на-Дону: Феникс, 1995.

Носик Б. Прогулки вокруг Парижа, или Французский Остров Сокровищ. Север-Восток и Ближние пригороды. М.: ОАО Издательство «Радуга», 2003.

Носик Б. Прогулки вокруг Парижа, или Французский Остров Сокровищ. Юг-Запад. М.: ОАО Издательство «Радуга», 2003.

От Нотр-Дам до Эйфелевой башни: французская лирика в переводах Эльги Линецкой. СПб.: Азбука-классика, 2008.

Париж. Зеленый гид. Путеводитель ABBYY Michelin. – М.: АБИ Пресс, 2009.

Поэты парижской ноты. М.: Молодая гвардия, 2003.

Раскина Е. Французский культурный текст в творчестве Н.С. Гумилева / Raskina Elena. Le texte culturel fran;ais dans l'oeuvre de N.S.Gumilev. // Revue des ;tudes slaves, Tome LXXXI, Fascicule 4, P. 491–501, Paris, 2010.

Франция. Издание 2-е, переработанное. М.: Вокруг света, 2005.

Французская живопись. Санкт-Петербург: Аврора; Калининград: Янтарый сказ, 2007.

Эйнхард. Жизнь Карла Великого. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2005.

Источники на французском языке:
Anthologie de la po;sie fran;aise du XIX si;cle de Baudelaire ; Saint-Paul-Roux. Edition Michel D;caudin, Edition Gallimard, 1992.

Barzaz Breiz. Chants populaires de la Bretagne, recueillis, traduits et annot;s par le vicomte Hersart de la Villemarque. 10-e ed. Paris, 1903.

Baudelaire Charles. Les fleurs du mal. Paris: Pocket, 1989.

Bordeaux – Tourisme. № 95, avril-mai juin 2010.

Chevalier Tracy. La Dame ; la Licorne. Quai Voltaire / La Table ronde, 2003.

Doumic Ren;. Histoire de la litt;rature fran;aise. Paris: Librairie classique Paul Delaplan, 1910.

Histoires tiss;es. Avignon, Palais des papes, 1997.

Guimet. Musee national des arts asiatiques. Guide de Poche. R;union des mus;es nationaux. Paris, 2001.

Kauffmann Jean-Paul. La lutte avec l'ange. Editions de la Table ronde, 2003.

La Dame ; la licorne. Interp;tation symbolique. Paris, Loge F;minine H;ptagone, 2000.

Lacambre G. Gustave Moreau: «Ma;tre sorcier». Paris, 1997.

Le Goff Jacques. Un Moyen Age en images. Paris: Editions Hazan, 2000.

Le monde animal et ses r;presentations au Moyen Age (XI–XV si;cle). Аctes du XV Congr;s de la soci;t; des historiens m;di;vistes de l'enseignement sup;rieur public (Toulouse, 1984), Toulouse, 1985.

Lett Didier. L'enfant des miracles: L'enfance et soci;t; au Moyen Age (XII–XIII si;cle). Paris, 1997.

M;le Emilie. L'art religieux de la fin du Moyen Age en France. 9-e ed. Paris, 1949.

Manger et boire au Moyen Age (colloque du Nice, 1982). Paris, 1984.

Miracles, prodiges et merveilles au Moyen Age (colloque de la soci;t; des historiens m;di;vistes, Orleans). Paris, 1995.

Paris – Ile-de-France. H;tels, recidences de tourisme et chambers d'h;tels adh;rents. Paris: Office du tourisme et de congr;s, 2005.

Pastoureau Michel. Figures et couleurs. Etudes sur le symbolique et le sensibilit; m;di;vales. L;opard d'or, 1986.

Pastoureau Michel. La Bible et les Saints. Guide Iconographique. Paris, Flammarion, 1990.

Pastoureau Michel. La France des Cap;tiens (987—1328). Paris, Larousse 1986.

Pastoureau Michel. Les animaux c;l;bres. Collection Arlea-Poche. Christine Bonneton, 2001.

Pastoureau Michel. Les embl;mes de la France. Christine Bonneton, 1998.

Pastoureau Michel. Figures romanes. Seuil, 2007 (en collab. аvec Franc Horvat).

Pastoureau Michel. Le mont Saint-Michel, Imprimerie Nationale, 2004 (en collab. Avec Jean Mounicq).

Sсhneider Marcel. Paris: lanterne magique. Editions Grasset et Fasquelle, 1997.

Источники на английском языке:
Avignon. English Edition, Copyright by Casa Editrice Bonnechi, 1994.

Ch;teaux of the Loire. English Edition, Copyright by Casa Editrice Bonnechi, 1991.

Greater Paris № 9. Spring – March-May, 2010.