Джинн. Пролог. Сцены 2-3. Фергана. Мавзолей

СЦЕНА 2. ФЕРГАНА

22 апреля 2024 года. Рождество хана Ульяна, уже самый вечер. Темнеет.
На склоне из слоистого камня — метрах в четырех над шоссе, за полосой кустов — стоят Райком и корреспондент канала "Таджикистан". Рядом с ними начерно развернут штатив, а у корреспондента на ремне через шею висит камера. Сейчас она работает на запись.

Ракурс съемки на всем протяжении сцены независим от ракурса камеры корреспондента.

КОРРЕСПОНДЕНТ (в камеру).
Пока идет в ночное или спит,
Не ведая вреда, цветущий Ворух…

РАЙКОМ.
Мы, тьме предав весь прежний груз обид,
И речи б не вели об этих ворах,
Но каждый оросительный сезон
Их подлый нрав примерно одинаков.

КОРРЕСПОНДЕНТ (монтируя камеру на штатив).
Они подходят тайно с двух сторон.

РАЙКОМ (показывая рукой).
Сам впереди…

КОРРЕСПОНДЕНТ (прикручивая дополнительный объектив и наклоняясь к видоискателю).
…Шарапов, хан кипчаков!

РАЙКОМ.
Огнем бесстыдной наглости горя…

ОБА (корреспондент — подкручивая оптический и акустический зум).
…в честь своего поют богатыря.

КИПЧАКИ (приближаясь с востока с Шараповым во главе; Шарапов тоже поет, но халявит).
Манас!
Все против нас, а он за нас.
Манас!
Вот ноль, вот фаза — ты погас.
Экстаз!
Лук, тетива и глаз-алмаз.
Манас!
Манас!
Манас!
Мана-на-нас!

КОРРЕСПОНДЕНТ.
Есть нота, основанье ли?

РАЙКОМ.
Я жду,
Но в чате лишь огонь невинных щечек.
Они, видать, пустились во вражду
За то лишь, что поставили мы счетчик —
Причина ли идти на нас войной,
Из миномета мирный сон тревожа?

КОРРЕСПОНДЕНТ (переключая камеру на режим прямого эфира).
Вон в перехлесте линии двойной…

КИПЧАК ИЗ АВАНГАРДА (нетерпеливо ударяя плетью по решетке окна пограничного КПП).
Шарапов, хан кипчаков!

КОРРЕСПОНДЕНТ.
Ну и рожа.

Волна наступающей конницы сминает и отбрасывает в сторону пограничный шлагбаум.

КИПЧАКИ.
Манас!
А мы ударим в медный таз.
Манас!
Поднимем на руки каркас.
Манас!
Дрожите, Педро и Тарас
Зараз!
Зачем вы, девушки,
Красивых любите,
Когда на свете есть Манас?
Манас!
Манас!
Манас!
Ма-на-на-нас!

КОРРЕСПОНДЕНТ.
Лицо бандита видно без прикрас.
Они все ближе. Перехватим?

РАЙКОМ.
Рано.
Пусть вровень выйдут.

КОРРЕСПОНДЕНТ (не споря, а комментируя в микрофон).
Ближе…

РАЙКОМ (примеряя в руке петлю кабеля).
Кто из нас,
Электриков, не приручил аркана?
Крепись, страна, ведь это наши горы,
Любви, надежд и армии оплот!

КОРРЕСПОНДЕНТ (уже вынужденный поворачивать камеру, чтобы следовать за конницей).
Нам шанса может и не быть другого.

РАЙКОМ (упредительно упираясь ногой).
Другой нам и не нужен.

(размахивается)

Знай Дальфлот.

Перехваченный вокруг груди, Шарапов закашливается, хрипит и падает с коня.
Райком, убирая кабель кольцами, подтягивает Шарапова к склону. Строй кипчаков рассыпается. Слышны ругательства на могольском и кипчакском языках.

КОРРЕСПОНДЕНТ.
Как разошлись о павшем командире.

Группа конных лучников в арьергарде, остановившись на возвышении, поднимает бинокли.

РАЙКОМ.
Улыбку, гость мой! Ты в прямом эфире!
Не вышло даже слаженного драпа.

КОМАНДИР ЛУЧНИКОВ.
Пли!

РАЙКОМ (теряя равновесие).
В пятку, гад!

Пораженная стрелой нога Райкома подгибается, здоровая — соскальзывает по камням.


СЦЕНА 3. МАВЗОЛЕЙ

Девятое мая 2024 года. Три или четыре часа дня.
Вид из открытого на 1/9 — 1/10 бокового окна автомобиля, ожидающего зеленого света на проспекте Рудаки в левом ряду на север. Из бара "Завод" звучит полная боли и отчаяния песня: "Зима, холода, у меня кипит руда, Ленка — красная бурда, где же рыба из пруда, кто спасется в день суда, просто нет и просто да, я не буду жить туда…"
Окно поднимается до упора.
Плавный монтажный переход. Рустам идет по тропе, раскопанной вдоль обеих обочин, к больничному флигелю — будущему мавзолею Райкома. Рустам отпирает дверь смарт-картой, кланяется, снимает туфли и поднимается на порог.

Райком дремлет на одре болезни, расписанном розами и изречениями из "Шах-наме". На столике у изголовья — книга "История таджиков", чаша освежающего питья и золотое блюдо с гранатом, разобранным наполовину. На полке под столиком —пухлый портфель. За изголовьем — корзина для кожуры, косточек и бинтов. Сейчас корзина пуста.
Жалюзи раскрыты, и солнце из западного окна освещает всю палату, дотягиваясь до порога внутренней двери для медицинского персонала.
Тапочек на полу нет.
Райком потягивается и садится, подправляя под спиной подушку.

РУСТАМ.
Тебе удобно, папа?

РАЙКОМ.
Удобно: видно все из-за кулис.
Гляди, Рустам — платаны принялись.
Уже почти по плечи нам с тобою.

РУСТАМ.
Зачем платаны, папа? Кипарис
Не лучше ль? Ты любил же запах хвои.

РАЙКОМ.
Что мне уют? Признанье мне уют.
Увидишь, как уста Мавераннара
"Четыре высочайшие чинары"
Младые эти прутья назовут.
Передо мной пройдут овец отары,
Ученые, шахтеры, сталевары,
Кабирова с Ниязовой споют,
И пионеры принесут салют.

РУСТАМ.
Услышишь ли их, папа?

РАЙКОМ.
Вот же дразнит.
Я дня, быть может, не переживу.
И не себе приискивал листву,
А ради посетительской приязни.

РУСТАМ.
Я все равно принес тебе айву.

Передав отцу сверток, переложенный бумажным полотенцем, Рустам достает из рюкзака следом перочинный нож, но Райком просто разламывает спелую айву руками.

РАЙКОМ.
Плоды земли, которую наш род
Утешил двадцатью годами мира!
Весь край от Пятиградья до Памира,
Полет высот, цветение широт.
За время исторического мига…

РУСТАМ.
Как вышло, диву сам даюсь.

РАЙКОМ (посмеивается).
А вот.
Еще одна неконченная книга
Готовится: "Неловкий поворот".
И сборник мой — в нем множество острот.

(спохватывается)

А может быть, твое поставить имя?

РУСТАМ.
Оно же все написано другими.
Заслуга где?

РАЙКОМ.
И прав ты, и неправ.
Локомотив важнее, чем состав,
Когда страну вывозишь из развалин.
Есть имя, знамя, преданность — enough:
"Железную дорогу строил граф",
"Железную ковал победу Сталин".
Молвы, Рустам, народной лоно скудно!
Два имени продать народу трудно,
Три — невозможно.

РУСТАМ.
Если же устанет
От имени?

РАЙКОМ.
От самого? Пускай.
По вожакам полет читают стай,
Но вожака вперед выводит стая.
Ведь это ваше солнечное племя
Собою заместит мой скорбный пост!
Я вечный человек, Рустам. Я семя
Премудрости рассеял между звезд.

РУСТАМ.
Не понял.

РАЙКОМ.
И не надо. Это не
Закон природы, а иносказанье.
Но ты однажды новыми глазами
Окинешь дом и вспомнишь обо мне.

РУСТАМ.
Наш дом — весь мир?

РАЙКОМ.
И да, Рустам, и нет.
У самых усмотрительных примет
Нет ранних объяснений вероломней.
Пока — как точно сказано, запомни.

Входит медсестра.

МЕДИЦИНСКАЯ СЕСТРА.
Податель мира! Четвертьчасовой.

Рустам отворачивается. Медсестра в национальной одежде с длинной косой, склонившись над Райкомом, колет его в область, приближенную к трону.

РАЙКОМ (с некоторым мышечным спазмом улыбаясь ей вслед).
Прелестные часы! Теперь с тобой
Наедине я молвить буду прямо,
Из самых сердца камерных замет.
Еще вчера ты видел мой завет…

Рустам кивает.

…но там не все. Есть тайная программа.
Истории курьезов череды
На пользу обратив хитросплетенья,
Ты примешь честь ее изобретенья
И в свой черед ее пожнешь плоды.

РУСТАМ.
Как тЫ, отец?

РАЙКОМ.
Не крУгом — по спирали.
Припомни: сколь мы долго не срывали
Молчания запретной пелены
С того, что мы, народ, разделены?

РУСТАМ.
Ты о Панджшере?

РАЙКОМ.
Рано. Там крутая
Стена из воль — от Бобы до Китая.
Есть ближе край. Ему — пришла пора.

(притягивает Рустама уже несколько растерявшей точность, но все еще крепкой рукой)

Чьи были Самарканд и Бухара?
Зачем в глуши построена Душанда?

РУСТАМ (растерянно).
Так нам границы начертил Союз…

РАЙКОМ.
Троцкистская, зиновьевская банда.
Я смолоду загадок не боюсь
И не со своего смотрю насеста:
Есть точные материалы съезда.
Международный кемализм не дремлет
И никогда особо не дремал.
Мы не ушли. Мы в черный тот провал
Пожертвовали большее, чем землю.

РУСТАМ.
Людей.

РАЙКОМ.
Таджиков. Рана глубока!
Без предков, без корней, без языка,
Невидимы в толпе — но их две пятых.
Последний из тимуровцев проклятых,
Чтоб отуречить, ввел им, паразит —
Ты видел, что?

Рустам догадывается, но молчит, ловя каждое слово отца.

Латинский алфавит.

Твой меч придется им законной платой.
Ты в курсе, что над Согдом, над Эсхатой
Подняться мог зелено-синий стяг?

(смотрит Рустаму прямо в глаза, будто пытаясь примирить с неожиданной и страшной тайной)

Была тогда не отдана команда,
Но дизель в танках мерили в частях
На марш от Бекабада до Худжанда.
Ты не к невинным в дом войдешь — ты лишь
Забытую любезность возвратишь.

РУСТАМ.
Какая-то ревизия… Когда?

РАЙКОМ.
В глухие девяностые года.
В года национального позора.

РУСТАМ.
Ты знал — тогда?

РАЙКОМ.
Я знал наверняка.
Как — не скажу. Считай, что из толчка
Глаза глядели добрые майора.

Мне собирают сведения люди.
Держись их.

РУСТАМ.
Кто из них меня принудит?
Не лучше ль будет, если я и сам
На марш-бросок команду не отдам?
Я саманид же, а не тимурид!

РАЙКОМ.
Тебя никто не поблагодарит.
Ты хроники лишишь законной пищи.

РУСТАМ.
А мама говорит…

РАЙКОМ.
Она права.
Твой голос тих. Ты отыскал слова —
Но площади роднее тот, кто ищет.
Ты взвешен и умен, не непоседа,
Но о твоей решимости молву
Могу пресечь я, лишь пока живу.
Как я тебя поставлю во главу?
Решай сейчас — позор или победа.

РУСТАМ.
Как я ввяжусь, не разозлив Москву?

РАЙКОМ.
Вот наконец-то правильный вопрос!
Ты не забыл, кто рану мне нанес?

РУСТАМ.
Шарапов, будь он проклят.

РАЙКОМ.
И Москва
Лишь выдавила общие слова.
В делах границ они нам не врачи:
Их рейду в Ялту и Сарай-Бахчи
Исполнилось недавно десять лет.

РУСТАМ.
Ты хоть спустил историков бы.

РАЙКОМ.
Нет.
Рустам, тут хитрость, а не только разум:
Я тайным словом связан. Ты — не связан.

Чуть склонившись вправо, Райком поднимает черный портфель, открывает его и достает широкий кожаный кошель или бумажник. В кошеле что-то металлически стучит, но не так звонко, как гремели бы ключи или деньги.

РУСТАМ (с отчаянной готовностью).
Экзамен мне.

РАЙКОМ.
Таков текущий вектор.
Уверен будь — останется на век твой
И примиренье, и работа в белом,
Но не сегодня. К миру ante bellum
Дороги нет: уплачена цена.
Прими теперь конверт и ордена.

Райком смолкает.
Рустам склоняется к руке отца и держит ее между ладонями — долго и не замечая холода.

Звучит песня молодого подающего надежды автора-исполнителя Сольвейг-Арлены:

Это солнце несется в зенит,
И звенит, словно сабля — о камень.
Запах ветра трава сохранит,
Чтоб руины молчали веками.
На мгновенье прижаться щекой:
Мир срывается — каплей со стебля…
Я не знаю дороги другой:
Только в седла. Со мной — так не медли!

Не погаснет в храме огонь!
Будет мира открыта ладонь!
Эта даль, вызывая на бой,
Будет петь золотою трубой
Гордого Согда…
Древнего Согда…