Я рос в патриархальном городишке

Я рос в патриархальном городишке,
В котором угораздило родиться.
Мы собирали вкладыши и фишки
И слушали кассеты, позже — диски

(Да, точно, диски — это нулевые,
А вырос я скорее в девяностых),
С соседней стройки воровали доски —
Подгнившие, корявые, любые, —

И строили из них себе шалашик,
И жили там, как будто робинзоны,
Среди немного-, в общем-то, этажек
До самого холодного сезона.

Нас было трое — Шурик, я и Паша
(Давид пришёл потом, о нём отдельно).
Вокруг каменноугольной котельной
Сугробы покрывались слоем сажи,

А мы, смеясь, сбивали корку наста
До белизны, а после шли на ужин.
Так незаметно стукнуло семнадцать,
И нас, как пробки, вышибло наружу.

Я приезжал, но словно понарошку,
Ныряя в память — стылый вязкий битум.
Глядел, как превращаются в «Магниты»
Знакомые разрушки и заброшки.

Котельная работает на газе,
Четыре джи работает местами.
Мой городишко стал благообразен,
Но больше он моим уже не станет.

И всё же я вернусь — куда деваться? —
В то самое, взаправдашнее место.
На лестнице знакомого подъезда
Мне встретится сосед, Давид Ломтадзе,

В дурацкой шапке, с новеньким портфелем —
Совсем малой, не начинавший бриться.
И я пойму, что всё на самом деле,
И выйду из подъезда в минус тридцать.

Среди сугробов, гарью закопчённых,
Я упаду усталым бумерангом
И помашу руками — типа, ангел, —
Но снег под сажей тоже будет чёрным.