Доклад на XVI Кузнецовской науч-практ. конференции

«Но косится в бою твой зрачок, Голубиную книгу читая»            

В докладе, отправляясь от текста одного стихотворения, попытаюсь выразить концепцию связи времён в судьбе Руси, отражённую в поэзии Юрия Кузнецова.

По уже устоявшейся традиции – садясь за написание доклада, я открыл один из томов СС Юрия Кузнецова, составленного Евгением Богачковым, в данном случае – 4-й, охватывающий 1980-1991 г.г. творчества, –– и сразу попал на стихи в тему Коференции, датированные 1988-м годом. Стихотворение посвящено Вадиму Кожинову.

Сразу сделаю замечание, что в замыкающей том статье Вячеслава Огрызко «Нас, может, двое» – в первой части, о дружбе и творческом союзе Юрия Кузнецова и Вадима Кожинова, – автором статьи допущена ошибка в перечне стихотворений Кузнецова, посвящённых Кожинову. По версии автора статьи – их восемь. В перечень не попало именно выбравшее меня стихотворение.

                В. К.
Друг от друга всё реже стоим            
В перебитой цепи воскрешений.   
Между нами фантомы и дым...       
Мы давно превратились в мишени.

Что нам смерть! На кабы и авось   
Столько раз воскресало славянство.
Наше знамя пробито насквозь,   
И ревёт в его дырах пространство. 

Застит низкого солнца клочок   
Тёмной воли картавая стая.       
Но косится в бою твой зрачок,
Голубиную книгу читая.             

В такой редакции стихотворение появилось впервые, в книге «После вечного боя», М., Советский писатель, 1989.
Впоследствии, а в СС приведена версия последней редакции, вошедшей в «Избранное. Стихотворения и поэмы», Худлит, 1990, – стихотворение было явно усилено. Во второй строфе пары строк поменялись местами, что напрашивалось изначала, а эмоциональная фраза «тёмной воли картавая стая» заместилась более ёмкой, более обобщённой «тёмной воли несметная стая».
Замечу, что значительный фрагмент книги «После вечного боя» пронизан всё той же эмоцией. Думаю, не последнее место в её провоцировании заняла деятельность руководителя Кожинова в аспирантуре Института мировой литературы Якова Эльсберга, работавшего на спецслужбы и повлиявшего на многие судьбы, и иже с ним, а позднее – солженицыных, бродских и пр.
Подтвержу цитатами:

Из стихотворения ГОЛУБЬ:
…Не грязный голубь с дерева безверья,
Сиял красавец, бел, как вечный снег…
…Курчавый Ицек подскакал, как мячик,
И человека начал осаждать:
— Отдайте мне!
                — Зачем тебе он, мальчик?
— Поймите! Я бы мог его продать!..
Звенело что-то в голосе такое
Глубокое, что вздрогнул человек…

Вадиму Кожинову
Сей день высок по духу и печали.
Меж тем как мы сидим накоротке,
Хазары рубят дверь твою мечами
Так, что звенит стакан в моей руке.
Видать, копнул ты глубоко, историк,
Чем вызвал на себя весь каганат.
Ты отвечаешь: — Этот шум не стоит
Внимания. Враги всегда шумят.

ПРЕВРАЩЕНИЕ СПИНОЗЫ
Смотрел загадочно Барух,
Шлифуя линзы быта,
Как пауки ловили мух
В углах звезды Давида…

Понятно, что в окружении названных стихотворений – конкретнее, фактурнее звучало: «Тёмной воли картавая стая».
Кстати, вспомню свой доклад на XIII конференции «Один из вариантов трактовки поэмы «Змеи на маяке».

Но вернёмся к теме статьи.      

Голубиная книга (Каменная, Глубинная книга, Стих о Голубиной книге) — русский духовный стих, по сохранившимся документам отнесённый к концу XV — началу XVI века, в форме вопросов и ответов излагающий знания о происхождении мира, людей, сословий и фольклорную космографию. Восходит к ряду переводных апокрифических сочинений, которые подверглись влиянию фольклора.

Название имеет различные толкования. По мнению историка литературы Василия Николаевича Мочульского – оно образовано от более древнего «Глубинная книга» – по ассоциации с голубем в качестве символа Святого Духа.
Глубинными книгами назывались отречённые книги, апокрифы в целом. В «Житии Авраамия Смоленского» (список XVII века) говорится:
Ови еретика нарицаютъ, а ини глаголаша, яко глубинныя книги почитаетъ.
«Глубиной» (в смысле «глубина премудрости») именовались Псалтирь и, возможно, также «Беседа трёх святителей».

В 1937-м году Николай Заболоцкий, переводивший на современный язык многие древне-русские источники, в том числе «Слово о полку Игореве», написал стихотворение, которое так и называлось: «Голубиная книга». Вот фрагмент:
«…И слышу я знакомое сказанье,
     Как правда кривду вызвала на бой,
     Как одолела кривда, и крестьяне
     С тех пор живут обижены судьбой.
     Лишь далеко на океане-море,
     На белом камне, посредине вод,
     Сияет книга в золотом уборе,
     Лучами упираясь в небосвод.
     Та книга выпала из некой грозной тучи,
     Все буквы в ней цветами проросли,
     И в ней написана рукой судеб могучей
     Вся правда сокровенная земли.
     Но семь на ней повешено печатей,
     И семь зверей ту книгу стерегут,
     И велено до той поры молчать ей,
     Пока печати в бездну не спадут…»

Любопытно, что в 2006-м году я написал стихотворение «Книга», как бы продолжающее сюжет:

     Эта книга – как чудо!
Как её прочитать?
Вот – замок на полпуда,
Вот – литая печать…
     Непростая шарада
У меня на пути.
Разгадать её надо,
Чтобы к цели идти.
     Даже сотни отмычек
Не заменят мне ключ,
Даже тысячи спичек
Не растопят сургуч.
     Разве мало на свете
Замечательных книг!?
Знать, попался я в сети
Непонятных интриг!
     Может, нужно вернуться,
Выждать месяц иль год – 
И замки отомкнутся,
И печать отпадёт?..
     Но однажды случайно,
Маясь ночь напролёт,
Я приблизился к тайне,
Приоткрыв переплёт.
     Мне не надо отсрочки,
Верно, час мой настал,
Если первые строчки
Я уже прочитал.

Доподлинно установить момент создания и истоки памятника словесности сегодня не представляется возможным. Известно, что в XIII веке «Книга» перешла в разряд запрещенных, что уже свидетельствует о том, что появилась она значительно раньше. За её чтение и передачу стали строго карать. Так, в житии Авраамия Смоленского (1172 — 1221) значится, что этот подвижник читал и переписывал многие «голубиные/глубинные книги», за что был изгнан из монастыря и даже предан суду. Неудивительно, что с этого времени письменных свидетельств существования такой книги не зафиксировано — но сказание не исчезло, а лишь перешло в устную форму, в которой сохранилось до наших дней во множественных вариантах, пережив повторное рождение в XIX со всплеском интереса к русской старине.
Не пришло ли время третьего прихода древней былины, путь к которой расчищали сподвижники древнерусской культуры, среди которых Юрию Кузнецову принадлежит не последнее место?

Все 40 сохранившихся записанных вариантов сказания придерживаются одной строгой логики повествования и состоят из трех частей — это история обретения книги и её внешнее описание (1), диалог между царями (Волотоманом Волотомановичем (он же Володимир Володимирович) и Давыдом Осиевичем (Евсеевичем) о происхождении мира и главенствующих сущностях в каждой категории (страны, цари, реки, города) (2) и трактовка сна/видения царя Волотомана Волотомановича, в котором закодированы образы Правды и Кривды (3). Волот по-древнерусски – великан.
То есть, можно сказать, что «Голубиная книга» содержит — пусть и в краткой и иногда зашифрованной форме — знания о самой сути вещей и явлений, а также перечисление и описание всего самого сущего на земле.
Это – единственная по сути сохранившаяся на Руси небиблейская картина сотворения мира. И, хотя здесь многократно упоминается имя Иисуса Христа, во всём остальном текст совершенно «крамольный», языческий — ведь здесь Господь создаёт звёзды, ветры, дождь и людей не силой своей мысли, существуя вне материального мира, а как бы из разных частей своего тела, земли и моря — в точности как в индоевропейских легендах о сотворении мира. Более того, из этого следует другой «крамольный» вывод: поскольку весь мир и его сущности, включая человека, — это части тела Бога, то все они и есть Бог, все они божественны и святы по своей природе. То есть Бог, природа и человек, все три элемента мироздания находятся в единстве, взаимопроникая друг в друга.
Тут высветилась, как мне кажется, гносеологическая ошибка, возникшая из того положения, что изначальная мысль Господа, то самое Слово, – проявление внематериального мира. Сейчас не нужно никому доказывать, что любая мысль несёт энергию, то есть мысль – это просто иной вид материи – и именно незнание этого и привело к отречению от большинства писаний, их отторжение и запрет, в то время как канонизации удостоились документы, в которых отдано предпочтение чуть ли не сказочному чуду. Но это – лично мои, «крамольные и кощунственные» мысли, схожие с положениями теософской теории вульгарного материализма. В конце прошлого века я написал:

*       *       *
     Бог вездесущ.
И нет Ему предела.
Он – в каждой точке неба и земли.
Всемирный Разум без лица и тела,
Постичь который люди не смогли.
     Он – суть всего.
Не то что тварь живая,
Но каждый камень – в Нём, в Его судьбе…
Не оттого ли, к Господу взывая,
Отчасти мы взываем и к себе.

Академик РАН Владимир Николаевич Торопов проводил параллель со значительно более объёмным среднеперсидским (зороастрийским) сочинением «Бундахишн», название которого переводится как «сотворение основы, глуби»:
Отождествление элементов Космоса и частей человеческого тела, давших начало соответствующим космическим элементам, общий набор основных объектов и их предикатов и т. п. находят достаточно надёжные и точные аналогии именно в Бундахишне.
По мнению А. А. Архипова, «Голубиная книга» «воспринималась или как Святое Писание, или как его представительная часть, или как текст, который отождествлялся со Святым Писанием, например, апокриф (на такое восприятие указал ещё Буслаев)», а потому «название „Голубиная книга“ первоначально обозначало Пятикнижие»:
Можно предполагать, что в основе названия ГК лежит др.-евр. название Пятикнижия, sefer t;r;, которое к моменту перехода в др.-русск. традицию было интерпретировано как sefer t;r, „книга горлицы“.

Я бы высказал ещё одну версию происхождения двойственности названия.
Трансформацию из глубинной к голубиной – могла вызвать схожесть звучания, приведшая к неточному восприятию со слуха или с неразборчивого почерка в списке. Такой прецедент уже случался и в «Слове о полку Игореве»:
Тот Боян, исполнен дивных сил,
Приступая к вещему напеву,
Серым волком по полю кружил,
Как орел, под облаком парил,
Растекался мыслию по древу. – где МЫСЬ – белка воспринялась переводчиками как МЫСЛЬ, в то время как образный ряд – волк, орёл (сокол), белка – не оставляет, казалось бы, места для внерядного слова МЫСЛЬ.

Последняя, третья, часть сказания «Голубиной книги» в одном из вариантов – посвящена толкованию сна Волотомана о поединке двух зайцев:
…Как два заяца во поле сходилися,
Один бел заяц, другой сер заяц,
Как бы серой белого преодолел;
Бел пошел с Земли на Небо,
А сер пошел по всей земли,
По всей земли, по всей вселенныя…
Кой-бел заяц — это Правда была,
А кой-сер заяц — это Кривда была,
А Кривда Правду преодолела,
А Правда взята Богом на небо,
А Кривда пошла по всей земли,
По всей земли, по всей вселенныя,
И вселилась в люди лукавые…
На этом документ обрывается в незавершённости. Но, замечу, что он по сути завершённости и не предполагает.

В некоторых вариантах ГК ясно улавливается цикличность прихода Кривды и Правды на землю. Торжество Кривды в принципе не признаётся окончательным – и за ним всегда следует новый виток возрождения Правды и духовности. В этом также серьёзное различие между ведическим и библейским мировоззрением: для протославян просто не существовало Апокалипсиса и конца времен, их мировоззрение строилось вокруг убеждённости в вечном торжестве Правды, даже несмотря на её временные поражения.

Как сказал любитель наук и словесности, Кардинал Эли де Талейран-Перигор (1301 – 1364г.г.): «Русские в такой степени сблизили своё христианство с язычеством, что трудно сказать, что преобладает в образовавшейся смеси: христианство ли, принявшее в себя языческое начало, или язычество, поглотившее христианское вероучение».
Как мы знаем, Юрий Кузнецов опирался в своём творчестве на русский фольклор, на историю как таковую и на философию истории, поэтому апокриф не мог остаться без его внимания, как не остался без внимания, скажем, Николая Рериха.
Не ново, но и не излишне – говорить о вечных ценностях Руси, о её историческом пути, что столь ярко выражено словами:

«Что нам смерть! На кабы и авось   
Столько раз воскресало славянство».
Восклицанием «Что нам смерть!» поэт утверждает, что логика наших многократных воскрешений распространяется в будущее, в вечность. Вернее даже не логика, а именно это лежащее за гранью любой логики «на кабы и авось», эхом отсылающее к тютчевскому «Умом Россию не понять».

Для иллюстрации – последняя строфа моего стихотворения «Подбитая птица», написанного в 1997-м году:

«И, памятью дали осиля,
Увижу, как, Бога моля,
Всё рвёшься ты к небу, Россия,
Подбитая птица моя».

Читаю книгу дальше.

***
Аспазия сидела на коленях
Ласкавшего ей грудь Алкивиада
И спорила с Сократом, улыбался
Чему-то грек — и слушала Эллада,
Как воздух мелодично сотрясался,
И этот звон остался в поколеньях.

Даже такое стихотворение, с виду кажущееся иллюстративно-игрушечным, несёт в себе мысль о преемственности времён и вечности некогда случившихся событий:
Аспа;зия (др.-греч. дословно «ласковая»; родилась около 470-400 г.г. до н. э., Милет – древнегреческая гетера, отозвалась в одноимённом псевдониме латышской поэтессы Йоха;нны Эми;лии Лизе;ты Ро;зенберги, в замужестве Э;лза Пли;екшане, 1865—1943 г.г., то есть – спустя 2300 лет после смерти.

ДУХ КАНТА
Дух Канта встал из своего угла,
Похожий на двуглавого орла,
И клёкот антиномий двуединых
Рассек безмолвье на седых вершинах.
И небеса, и нравственный закон
Потряс удар — распалась связь времен.
И вещи мира рухнули все разом,
И зарябил, как волны, чистый разум.

Антиномия – это парадокс равноправия взаимоисключающих высказываний, но и не только оных. Двуединые антиномии я вижу как Единство и борьбу противоположностей, движущие Миром, зарождённые тем самым Началом, моментом первичного взрыва Вселенной.
В стихотворном образе поэт как бы пустил ход времени в обратную сторону:
«распалась связь времен. И вещи мира рухнули все разом», произошла как бы аннигиляция, взаимное поглощение антиподов – и выплеск чистой энергии, чистого разума, то есть возврат к тому самому условного Слову, которое было в Начале, до сотворения мира.
И этот обратный процесс нарочито явился следствием посыла невозможного фантазийного воскрешения ДУХА КАНТА, что лишний раз – от обратного – подчеркнуло неразрывность и прямую логику течения времён при естественном ходе событий.

Можно привести ещё множество стихотворений в подтверждение общей мысли, но позволю себе подвести доклад к завершению таким стихотворением Юрия Кузнецова:

***
Солнце родины смотрит в себя.
Потому так таинственно светел
Наш пустырь, где рыдает судьба
И мерцает отеческий пепел.
И чужая душа ни одна
Не увидит сиянья над нами:
Это Китеж, всплывая со дна,
Из грядущего светит крестами.

Вот и замкнулась кузнецовская вечность, соединив прошлое и будущее Родины – верой Православной.

Надеюсь, сумел лишний раз утвердить слушателей в том, что гений Юрия Кузнецова философски представлял течение времени как цепь событий, «цепь воскрешений», пусть иногда и «перебитая», в которой каждое последующее звено несёт память предыдущих, потому он и обращался в творчестве – к любым источникам,
или, как образно подтвердила мои мысли Анна Лексина, время представляется в творчестве Юрия Кузнецова непрерывной рекой, где каждое волнение того или иного источника отражается, так или иначе, – в любой точке течения.

Моё стихотворение, порождённое произведением, с которого начинался доклад:

ГОЛУБИНАЯ КНИГА

В глубь глубин залетают ли птицы?
Только голубь, нетварности сын,
никакой глубины не боится:
голубь – самая глубь из глубин.

Долетит ли до сумрака окрик,
неизвестности ужас тая?
Разве только священный апокриф
приоткроет секрет бытия.

Тайна вечности… в ней ли – интрига,
что влечёт неизменно вперёд?
Проявись, Голубиная книга! –
твой навеки черёд – настаёт.