Середина зимы

...Он пришел ко мне в полночь со снегом сыпучим, рисовым, с грязно-серым дождем, пробирающимся из сумерек
Шелестел по листве: "говори со мной, говори со мной". А я просто молчал, переваривая безумие

И когда зажигали свечу, по спирали ходили сто десять ног, он былое сжигал, и выписывал нечто на скомканных месяцах
А над ним юный месяц горел через морось, и был его цвет сенной. И горели в бумаге слова: "за судьбу и дорогу в ответе - сам".

Он мурлыкал и ластился падубом малахитовым, в мутно-теплую зиму калину склонял по кладбищам. И мне слышалось: "лишь за дела твои, за грехи твои в этом теле горячая жизнь не была, не текла ещё".

И когда я готовил бревно и готов был его заменить собой, он опять вытирал мои слезы дождя своим пепельным рукавом. В умирающем пламени старого года мне дан был завет седой: не менять свои крылья и небо вовек ни на что и ни на кого.

Он доспехи омелы серпом с себя срезал бережно - и раздал на венки, подмороженные, засохшие. И звенел его иней: "я рядом, я здесь, ты веришь мне?" А я в черном лесу отпускал вместе с кровью прошлое.

И потом он отдал меня ветру, и я покатился, как вольный куст, раздавая себя, где хотел, как хотел, без корней и чужой судьбы. Непривычно тринадцать ночей перепробовать земли степей на вкус, не укрытые снегом, и в ватном тумане свой крик навсегда забыть.

Он держал на рогах наступающий день и грусть его, а я тихо у пня собирал угольки для памяти, и шипело в них: "перьями ястреба я пойду с тобой, пронесусь на плече, как огарок свечи оплавленной".

А на пнях средь грибов забивалась неблагость по всяким своим щелям, чтобы в темных просторах готовить свой танец, готовить вино и яд. Вот бы крикнуть: "возьмите, сбежим от жары, будем летние дни считать. Я колючий, как снег, отлученный от чувств, буду с вами, и вы, как я".

"Ты открыл свои окна во тьму, так бери и радуйся" - прошептал его голос в оврагах, промерзших дочиста. И за руки берут фрау Грила с косматым Крампусом, и приводят на праздник безлюдного одиночества.

И никто не поймет, не услышит, как звал меня милый Midwinternacht по спирали в тринадцать свечей, отсекая от жизни все сто вещей, что гноили мне душу, отрезав, как Скульд, от живого веретена. И свобода замёрзшей усталой совой заморожена на мече.