Зелёная лампочка

рассказ

  Она чужим, холодным, зелёным взглядом смотрела со щита водонагревателя на мой полусонный, потухший от усталости левый глаз.
Правый мой глаз совершенно распух после удара кулаком, одуревшего от водки коллеги.
Зелёный свет индикаторной лампы, по правилу буравчика,  сверлом вкручивался в мой, отупевший от празднества, мозг.

…Бригада электромонтажников закончила на ферме все работы.
Мастер писал акты, инженер делал измерительные работы и испытания.
Работали наладчики по пуску других систем.
Оставались последние штрихи.
Новую ферму, в довольно крепком колхозе, районное руководство торопило сдать на неделю раньше проектного времени.
В четверг шла генеральная уборка, управление рапортовало о готовности к зимовке новой фермы на двести голов крупного рогатого скота.
Комиссия уехала в контору.
Мы ожидали, собирали имущество и материалы, грузили машины, курили, отдыхали, играли в карты на поддонах.
Мы – это те, кто построил эту ферму: плотники и трактористы, арматурщики и сварщики, электрики и водители, наладчики и каменщики, маляры и верхолазы.

  В длинном чистом коридоре новой фермы накрывались столы для угощения.
Колхоз готовил оценочную церемонию – узаконенное пиршество.
 На столах горками лежал нарезанный свежий хлеб из местной пекарни, издавая нестерпимо вкусный аромат и будоража голодные желудки мужиков.
В эмалированных тазах принесли отварную телятину.
Женщины несли вымытые ярко-красные помидоры, тугие огурцы, немудрёные салаты, посуду. Остывал кисель в вёдрах. Собаки жались к стенам, крутя носами от ароматных запахов,  кусая бока, друг дружки.
  Пришли члены комиссии, народ рассаживался.
Секретарь райкома расправлял листок заготовленной речи.
Рапорт прошел в тишине, слушали, хлопали, выпивали.
Говорили и другие.
Слушали их, хлопали реже. Пили и ели. Ели, хлопали, говорили.
Усталые, мы соловели от водки. Нарастал гул,  всегда определявший застолье.
Начальство, разбросав лавр, ушло в отдельную избу к другим яствам и разносолам.

  Узаконенная бражная застолица, по случаю сдачи под ключ новой фермы в колхозе, была в обыкновенном разгаре.
Начинались перекуры и споры, плавали мат и дым, суетились женщины из столовой и деревенские собаки.
Каменщик Орлов Серёга - худощавый и прыщавый тридцатилетний кемляк, рубя ладонью по краю стола, показывал сварщику Юрию Максимовичу правильную укладку кирпича на несущих стенах, из нарезанного крестьянского  хлеба.
Юра-сварщик спокойно слушал Сергея, как будто размеренно накладывал прочные и филигранные швы сварки на трубы и конструкции.
   Прорабы и мастера были рассажены среди рабочего люда, как репа на краю картофельных грядок. Вроде и вместе, и в обособицу - то же.
За столами опять кто-то вскакивал, и горделиво, и хвастливо начинал вещать о своем вкладе в общее дело. Требовал внимания.
В две руки говоруна усаживали на скамью.
И снова слышался стук стаканов, посуды, скамеек, сапог, бутылок и портсигаров.
Плыл над столами густой говор, перемешанный с преимущественными доказательствами одной конторы пред другой.
За головой стола послышалось нестройное пение про Хасбулата и его коня.
Кто-то искал гармонику.

  А мне хотелось   домой к жене, к трёхлетнему  сыну Сашке.
К ним, которых я из-за постоянных командировок видел редко.
Хотелось  уюта, хотелось в баню.
Хмель и усталость пригибали меня к не строганному столу.
     Юркий, безусый и наглый ученик электрика Алик Мухин липнул, как зимняя муха из коровника, чуть ли не к каждому, нудно навязывая свою теорию женской неверности. Проходя в третий раз мимо меня, он всё-таки опрокинул тарелку с телятиной на мои брюки.
Всё, разом накопившееся, сжалось в моём кулаке, и я, без размаха, сунул его в осоловевшую физиономию Мухина. Алик, оступившись, упал на крепыша Володина – экскаваторщика «Межколхозстроя».
Володин же, в свою очередь, шваркнул меня с двух рук под рёбра.
Свет по коридору начал постепенно выключаться в моих глазах.
И Алик Мухин замахал кулачками перед моим лицом.
Володин, как бы виновато, отвёл меня в кубовую или бойлерную комнату.
    Я, вообще-то, считаю себя спокойным мужиком. И чего я взбеленился.
Вечер испортил. Парня обидел. Домой, как последний забулдыжник, с синяком приеду.
Мерзко. На душе скверно.  Хук экскаваторщика отрезвил меня.
Я решил провести ночь в кубовой на ферме.
 И застолья не приму, и объясняться по поводу сделанного нет желания, ни какого.
    За окном звёзды беднели, луна ушла за болота.
Лампочка на щите отсвечивала своим зелёным оком.      
Обида на Альку и злость на себя ушли за время короткого сна на жёстком топчане в бойлерной.
Скрипнула дверь. Ну, помяни же его с утра!
Улыбаясь на все тридцать два зуба, с новой корзиной в руках, вошел, вбежал, ворвался неуёмный Алик Мухин.
- Бригадир, я виниться пришел. Я каюсь! – он, выговорив это, как-то посерел, обмяк, словно всё, что было на душе, перегорело одномоментно.
   Глубоко вздохнув, он стал выкладывать на маленький столик  содержимое корзинки. На столе появились: хлеб, завёрнутый в рушник, бутылка водки, помятые большие помидоры, два малосольных огурца и  объёмный отрезок «Докторской» колбасы. Видимо, перед уходом с «сельского банкета», Алик, с юношеским максимализмом, выпросил сие обилие у колхозных дам. На полу кипел полуторалитровый хромированный чайник.
И, положив бутылку водки обратно в корзину, я пригласил Алика Мухина пить чай.
Не было на парня обиды, это я сорвался с тормозов и я винился перед Алькой.
Мы пили чай. Алик, уплетая колбасу с хлебом, улыбался добродушно. Оттаяла душа.
За стеной послышались шаги и разговор. Пришли доярки и скотники готовить двор к приёмке коров. Нам просигналила машина.
Алик Мухин и я уходили.
Зеленая лампочка погасла, вода нагрелась.
Уже кумачово раскрашивала восток заря нового дня.
В Селиванов Починок торопился день.
Пусть он будет добрым для всех, о ком я говорил.
И для тех, кого я не успел упомянуть в коротких строках своего повествования.
 2022 год.