Ушла, так ушла

        Ушла, так ушла…

        ***

        Вот вам Петрович: добряк от сердца вверх и ниже, боготворимый начальством кудесник по металлу с работы дома.
– Эк! – чего-то не того унюхал он в прихожей сегодня. Втянул дольше, втянул глубже. Пахло чистотой и жениными духами? Петрович вздёрнул удивлённо левую бровь, правое плечо вздёрнул тоже. Скинул куртку, прошёл на кухню – царство чистоты.  Пуст был даже кухонный прилавок. На плите не то чтобы ни кастрюли, сковороды, на ней даже чайника не было. Обеденный стол торжествовал девственностью. Хотя, вру: листок бумаги был. Петрович взял. Понюхал. Повертел так да эдак, вернул на стол. Отвернулся к холодильнику, распахнул: утроба набита сырыми продуктами.
        Снова поднял записку. "Ушла. Не найдёшь. Не вернусь". Петрович криво пожал плечами и бровями пожал, тоже криво. Вынул телефон, настучал номер.
– Колян, здоров. Как живёшь-можешь? Дай мне, братан, Лукерью.
Та явно стояла рядом, потому как заверещала мгновенно:
– Русским языком написала: не ищи.
– А чего мне искать, Лукерья? Не ищу.
– Во! Лукерья! Так я ему луковица горькая, а тут имя вспомнил.
– Так, Лукерья, человек с работы, а обеда нетути.
– Холодильник набит. Готовь сам.
– Ты эт, Лукерья, того, словами не шебурши. Ишь напридумывала. Из металла могу.
– Так иди в ресторан.
– Опять ерунду гундосишь, женщина. Какой есть такой ресторан… Любой повар мира тебя сто голов позади.
– А пошёл ты, – гневно гаркнула Лукерья и трубку бросила гневно тоже.
– Эт другой коленкор, – довольно помахал бровями Петрович и упал в своё кресло в гостиной, довольный тоже. Хотелось кушать. Чтобы легче соснуть, включил телевизор.
        Вообще-то, читатель, имя ему было Павел Степанович Куров, но на заводе его признали Петровичем, там и родичи с приятелями подхватили. А было ему без разницы.)
        Разбудил Петровича урчащий пузик и рот, полон слюны, потому как аромат был всем запахам царь.
– Приготовила на три дня. Жри не подавись, – крикнула Лукерья из передней и громыхнула за собой дверью.

        ***

        Обед на столе, орудия промысла рядышком тоже. У Петровича нет терпения отрезать хлеба, он ломает кусище от буханки. Суп выхлёбывает до капельки. Остатки соуса от второго идут с коркой хлеба. Несмотря на то, что компот ещё тёплый, две чашки уходят туда же. Курить Петрович не курит, потому сидит за столом скучный и скучно так ногами ёрзает тоже; вдумчиво чешет нос и за ухом царапает вдумчиво, и… где наша не пропадала – идёт по второму разу.
Вечером делать нечего – Петрович съедает обед в третий раз и уходит в баиньки.
Наутро собирает остатки.

        ***

        После работы кудесник по металлу вызванивает Лукерью.
– Ну чего там ещё? Я же наказала…
– Погоди, Лукерья, не тарабань. Я же без обеда.
        В трубке застряло изумление, потом рвануло:
– Во живоглот! Я же на три дня сготовила. Ты хоть совесть...
– Эй, ну чего ты совестишь, когда мужик с голодухи помирает? На  собойку крохи собрал. Катерина ажно пожалела:
– Во знать, как мужик без бабы не ест покинутый. Давай, Петрович, я к тебе приходить буду готовить, а и постирать не без того ведь.
– Эт ты про Катьку что ли? Эта курва тебе наготовит – с горшка не слезешь. День прошёл. Один день! А уже знает. Ты язык свой чего распустил, слезу, может, выкатил каменную?
– Та ни слова я не сказал, кто ж о том хвастает. Я и сам спросил. Весь цех, говорит, знает и начальство заводское тоже. Боятся, чтобы я чего-то там не решил-порешил, не уволился.
– Я тебе порешаю-нарешаю. Кобель несчастный, – и бросила трубку.
– Ох и стерва, – с восхищением ухмыльнулся Петрович, покрутил головой с восхищением тоже и пошёл спать с телевизором.

        ***

        Уже ввечеру Лукерья шлёпнула его тряпкой по голове:
– Жрать иди, проглот ненасытный. Сготовила на неделю. На всём этикетки – что и когда. Прощай, – и громыхнула дверью с треском.

        ***

        Через четыре дня Петрович вызвонил Лукерью снова. Та тяжело задышала, как вроде и слов нет. Потом выпалила:
– Ты это чего? Ты это уже что… Выпотрошил...
– Откуси воздуха маленько, Лукерья. Не телепай языком выражения. Звонила Нинка. Какая, какая? А какая ещё? Огузова. Про шубу чего-то, о которой ты мечтала. Говори с ней дале сама.
– Во! – выдохнула Лукерья. – Так как же я теперь её осилю? Деньжищи же во какие!
– Опять ерунду колотишь. Я тебя с карточки не снимал. А при моих заработках ничего не дорого, – Петрович передёрнул плечами: мол, пустяки какие, подёргал ещё бровями да и отключился.

        ***

       В пятницу после работы Петрович застал Лукерью при хозяйстве.
– Иди кушать, Паша. Хотя обожди, я мигом, – и убежала в спальню. Вышла эдакой павой.
– Ну как?!
– Чего ну как?
– Ты на меня смотри.
– Лукерья, на кого я смотрю? На хоккей?
–  Ты шубу видишь?
–  А чего на шубу-то смотреть? Шуба и есть она шуба. Тебе нравится – ну и носи себе.
– Я тебе сегодня новый торт испекла. Итальянский. Язык проглотишь.
– Вот это дело. А она про шубу.

***

– Петрович, – позвала Лукерья после обеда, – ты знаешь, что такое стиральная машина?
– Так там ещё есть чего менять, а после, может, в химчистку снесу.
– Ага. Я уже всё выстирала. Сегодня ещё кое-что по мелочам починить надо. Поизносился ты за это время без меня. Завтра, в субботу, пойдём покупать тебе носки, брюки, рубашки. Зима на носу. Куртку тёплую надо. Конец октября, а уже такая холодрыга.
– Лукерья, слушай. Языком не брыкай – дослушай. Приходи готовить, чтобы без телефона.
– Ха. Приходи ему готовить, как будто мне делать больше нечего.
– Так тебе в сам деле нечего. Вы с Коляна мамой живёте. Дом она держит. Бьюсь об заклад, старуха тебя и на порог кухни не пускает.
– Хватит, Петрович. Не хочу об этом даже говорить. Да и поздно уже. Я пошла.
– Как пошла?
– Как пришла, так и пошла.
– Да ты в окно глянь. Слышишь, как дождь со льдом гремит. Твою шубу враз покалечит.
– Ой, и правда ж, как быть...
– Ты, Лукерья, давай в кровать ложись, а я тут на диване. Нормально.

        ***

        Наутро спали долго.
        День выдался светлый и тёплый. Пока по магазинам, к приятелям зашли, то да сё – завечерело. Лукерья разложила обновки по местам. Заставила Петровича ещё раз примерить куртку. Накрыла ужин, перешли к телевизору. Петрович, дело святое, сразу и приснул.
        Проснулся в туалет затемно, оттуда сонный поплёлся в спальню, а там… Там жена убегшая в кровати, зашаркал снова стелить диван. А Лукерья с сердцем эдак как гаркнет:
– Хватит топаться по квартире. Иди в кровать. Топает, топает. Сам не спит и спать не даёт.

        ***