Река жизни

   После долгой осенней слякоти завернул, наконец, нешуточный мороз, сразу градусов под тридцать. Первый мороз наступившей зимы.
Всё зазвенело, сделалось стеклянным. Кажется, и собственное тело тоже.
И от этой внутренней легкости как-то особенно благодарно отзывалось в душе всякое слово из разномастных, разнотемных и разноавторных статей чудом попавшего ко мне в руки областного литературного альманаха, изданного почти пятнадцать лет назад. Я откопала несколько номеров на забытой полке школьной библиотеки. Лежали они там, сирые, никому не нужные, не открытые никем ни разу. А какое богатство таилось в них! Этнографическое, словесное, чувственное и Бог знает какое ещё.
Слова!.. - милые, родимые, местные, русские,  зацепившиеся еще во-о-он когда за мою детскую память, и я их с восторгом вылавливала теперь из текстов, извлекала вместе с авторами на свет божий, испытывая  счастье.За каждым - целая картинка, событие ли, сгусток энергии, глубина переживания жизни, перерабатывания её. Звучны, полновесны, наотмашь - пАдера, урём, волок, сузём, сУпрядки,пЕчиво.
   И засияла на березе чудесным образом обретённая в 1350 году икона Заступницы, открылась вдруг изумлённым глазам преподобного монаха Авраамия Галичского и Чухломского, святого с белоснежною кудрявой головою, и заиграли волшебными красками сказочные картины бессребреника и провидца Ефима Честнякова,- старики и дети, избушки, кони, золотые яблоки в райском саду... Об этом хотелось даже не говорить, - петь! Чтобы выпеть умиленную чудесами душу... Радостно подумалось, что вечером подхвачу  я книжку под мышку - и побегу с нею через улицу, к старой своей тёте, а там положу её на кухонный стол и открою на главе "Пыщуганье". Она будет сидеть напротив - крошечная, сухонькая, с выбившимися из-под крапчатого синего платка белыми прядками, смотреть и благодарно внимать, не пропуская из моего чтения ни слова.
И я знаю, я знаю, что оживут в её не по годам острой памяти картины ранней юной жизни, когда не старушка, а тоненькая голосистая девочка Анечка приехала в этот край за таким же юным мужем, весёлым балагуром, гармонистом, у которого тоже, как и у Авраамия, - не голова, а белый кудрявый одуванчик.
   Любовь. Она никогда не умирает. Я это увижу воочию.
Вот тогда и узнала Анечка те самые слова, которые я сейчас читаю ей из книжки. "Повозник" - так называли на Пыщуганье ложку. Никогда она такого слова прежде не слышала, удивило её и это, и еще много, много других слов, обитавших в большой, дружной, уважительной семье, куда привёз её Аркаша. Вошла она в эту семью чужой, а стала своей. Это были слова свёкра, свекрови, золовок и любимого мужа.
...Ах, Аркаша, кудрявая голова и пороховой характер! Бедовая душа твоя!
Не с умысла, по горячности, в споре, ткнул ты ножом в человека.
"Не гневливы пыщугане, - пишет Куранов, - да обидчивы". От обиды и ткнул.
А человек, пока "скорая" приехала, помер.
И жизнь, что казалась им с юной женою звонкой радостной песней, - оборвалась, переломилась надвое. Тюрьма оборвала. 16 лет - им самим-то было только на чуток побольше.
   Думали, навек расстались. Но Бог помог свидеться ещё. Разыскал Аркаша свою Анюту через 20 с лишним лет. Любил сильно. Тем и выжил. И вуз закончил за суровыми стенами, и инженером стал.
Большая жизнь прошла врозь. Анечка к тому времени была матерью двоих сыновей и вдовой другого уже красавца-гармониста. И у Аркаши, после освобождения укатившего на север, тоже были жена и сыновья.
   Но привели ж его ноги в маленький городок, где давно-давно, в той, безоблачной жизни, встретил он свою ненаглядную. Всё помнил - узнал и улицы, и двухэтажный дом напротив автобусной остановки, где жила ее старшая сестра, к ней и постучал наугад ночью прямо с поезда. Переполох был!..Отзвуки того переполоха расслышала и я, первокурсница, приехав вскоре к родителям на зимние каникулы.
Настоящую бурю пережили тогда они двое. Ибо любовь ни годами, ни мужьями-женами, ни расстояниями, ни разлукой не была убита, не исчезла, не погасла. Одна из тайн земных, не подвластных человеческому уму.
   Мужчина - и есть мужчина. И характер пороховой годы не притушили. Готов он был бросить всё, стать отцом двум ее парнишкам, плюс к своим двум, которых не оставил бы никогда, а вот жену нелюбимую - да...
О чем говорили они, сидя уже у Анечки на кухне, теперь никто не узнает...
Поехала она наутро проводить его к старикам, поехала только до вокзала, до рейсового автобуса на Пыщуг, и отгула на работе не взяла даже, а получилось - не выпустил её Аркаша из автобуса, так и прокатилась Аня до Пыщуга, до стариков, и свекровь повидала перед её смертью.
   Много нужно было собрать в себе силы и мужества, чтобы взять - и собственными руками отвести любовь, жаркие Аркашины слова и слёзные уговоры старой его матери, не забыла та Анюту за все горькие годы, и ничего ей больше на свете не хотелось, как только заново скрепить, прилепить друг к другу их двоих, потому что  предназначены были они друг другу силами, которыми не человек руководит, - старая женщина знала это. Потому что коротенькую свою семейную жизнь они выпели, словно птицы на ветке, не замутнена она была ни единою тенью ссоры или разногласия. А разлучены были так скоро, трагично  и нелепо.
Руками старыми перетруженными всё силилась мать стянуть края разрыва... Чего на свете не бывает?.. Живут же люди...
Сердце Анечкино, изнывающее в тоске, припадало к этим рукам, она любила свекровь, и мужа любила. Но, целуя её руки, отводила их Анечка, - нельзя! нельзя! Невозможно. Там - дети. Знала она, каково одной, и той женщине, совсем ей незнакомой, что стала второй Аркашиной женой, такой судьбы не желала.
... Я читаю ей про лес, про дома в четыре и в пять стен, про голенастых журавлей у колодезных срубов, про песни, что по сию пору поются в Пыщуге, - и вижу, как далеко она от меня, как плещет внутри неё большая река - река жизни.
Живо, живо, всё живо, всё с человеком, покуда он сам жив.
И слава Богу!