Перемелется

Уральская быль

   Митькин дембель пришёлся на осень, поэтому домой он приехал в начале ноября.
Ни одна из прежних одёжек на него не налезла, а денег на штатское пока не было. О работе в колхозе Митька твёрдо сказал матери: и не мечтай, за ваши палки ломаться не буду. Ездил на ближний лесоучасток, и вёл переговоры по поводу тамошней работы. А пока ходил по селу в морских клёшах и черной форменной куртке, из-под которой виднелась тельняшка. Его глаза были того же цвета, что и полоски теленки, и Митька по-прежнему удивлял всех контрастом синих глаз и темнорыжих волос.
   Сельчане видели, что пять лет службы на Северах не сильно изменили парня. Крепкий, хоть и невысокий (высоких в подплав не брали), он сохранил прежние дерзость и крутизну, прибавив к ним уверенность и силу.
   Придя в клуб, он поразил друзей-ровесников тем, что, представляясь незнакомым, подросшим за время его службы девчатам, говорил: «очень приятно, Дима». Несколько приезжих трактористов, боясь конкуренции по части женского пола, позвали его за угол «покурить». Митька охотно пошёл с незнакомой компанией, и, пока доставались сигареты и чиркали спички, так ловко положил руку на флотский ремень с тяжёлой бляхой, что вопросы к нему сразу отпали.
   Развязную подростковую шантрапу Митька покорил мастерским показом твиста, до того незнаемого деревенскими даже по названию. А чтобы не ходили следом и не канючили: -Дим, ещё покажи, - однажды ответил так по-моряцки замысловато, что пацаны долго собирали, кто что запомнил, чтобы заучить наизусть.
   Полинку Митька приметил в первый свой выход на танцы. После школьного выпускного она уже полгода ходила на колхозные работы, и Митька во время танцев ощущал мозоли на её полудетских ладошках. «Ну нет, в колхозе ты работать не будешь, устрою тебя в детсад, либо в больничку», -думал парень, сразу решив показать черноглазую девчонку матери.
   Он видел, что Полинке льстит его ухажёрство, но о замужестве она не думает. Как-то она с радостью поведала, что – спасибо городской родне - записалась в областное поварское училище, и тятька с мамкой уже приготовили деньги на городские наряды.
   -Чтоб никто не понял, что деревенская, - радостно щебетала она, -не хуже городских буду.
   Митька же в свои 24, после суровых северов и длинных походов в железной сигаре подлодки хотел семьи с Полинкой и рыжими – в него - ребятенками.
   Курсы начинались после новогодних праздников. На решение вопроса осталось две недели.
   После кино Митька с Полинкой обычно шли к её дому по широкой плотинке. Река разливалась перед преградой в огромный пруд, почти в километр в поперечнике, но зимой этот путь был самым коротким в любой конец села.
   Митька, придумав заделье, заманил всё же Полинку в своё Заречье, в материнский дом. Мать, хоть и не ждала визита, не подвела, потчевала гостью картофельными шаньгами и молоком с вечерней дойки. Полинка умяла пару теплых масленых шанег и благодарила хозяйку, натягивая тулупчик.
   -На здоровье, девонька, заходи к нам по-простому, – суетилась мать. -Да шУбенки-те не забудь, -протягивала она девке меховые рукавички, -мороз сегодня трещит. А ты сразу домой – строжила сына – волки из тайги вышли.
И тут же довольно кивала Митьке – баскАя девка-то, обходительная.
   Когда мать, проводя их до ворот, вернулась в избу, Митька прижал Полинку к ворОтине и стал целовать в губы, пахнущие молоком и шаньгами. Она была такой уютной, такой манкой, что где-то внутри Митьки шевельнулась чёрная мысль. Пока он заталкивал её куда-то вглубь, Полинка вывернулась из его рук и быстро зашагала по тропке через пруд. Митька рванул следом.
   Луна стояла такая, что можно было иголки собирать. Но и мороз не подкачал. У Митьки сразу прихватило пальцы ног - он забыл обуть пимы, пошёл в ботинках, как был в клубе. Они ходко прошли две трети пути и приближались к противоположному берегу. Полинка вдруг притормозила и указывая вперёд, спросила – Мить, это там чо?
   -Это дедко Ляксей возок с сеном не удержал, -отвечал Митька, сдерживая внутреннюю дрожь, и ощущая через шубенку руку Полинки. Они почти миновали копёшку, когда Митька вдруг толкнул Полинку на душистые заиндевелые травы и коршуном упал следом. И мало что могли сделать в такой момент слабые девичьи руки.
   -Господи! Моя ведь ты теперь, моя! Жена теперь ты мне! Завтра свататься приду, слышь, Полинушка, -бормотал Митька, слизывая горячие девичьи слёзы, и обуючивая нежное, дрожащее тело в распахнутые одёжки. -Зазябла моя девочка, пойдём, завтра всё путем будет.
   Полинка молча, отталкивая его руки, поднялась. Части пуговиц на шубейке уже не было, она застегивала оставшиеся, не попадая в нужные петли. Митька подал ей шУбенку и нагнулся в поисках второй. И вдруг застыл в полунаклоне, проглотив на полслове звуки и потеряв дыхание. С противоположного конца пруда по тропинке двигались две серые тени.
   -Волки, Полинка, - не то крикнул, не то прохрипел он, и крепко ухватив девичью руку, уже бежал со всей отчаянной скоростью, со всей молодой мужской мочью к берегу, к жилью. В голове метались, путались в клубок самые разные мысли: хорошо, что бежит в ботинках – пимы бы тормозили скорость; и как некстати парусит без пуговиц Полинкина шубейка; потом - что волки бегут быстрее их, и скоро нагонят; и что окна в ближних избах не светятся, значит хозяева уже улеглись. И вообще в эти глухие ворота не достучишься, не докричишься, а звери всё ближе, а между ним и волками самое для него дорогое, нежное, беззащитное – его юная женщина. И он не бежал - летел, ища нужную избу, таща за собой Полинку, которая едва доставала ногами дорогу, и слыша уже близкие толчки волчьих лап о дорогу.
   И вот она, наконец, хохляцкая изба – без общей крыши над двором, без глухих ворот, с низкой городьбой и отдельной стайкой для скота. Митька проскочил хлипкую калитку, снеся запор. Волк, шедший почти вплотную, просто перемахнул заплот и был уже во дворе. Митька, не помня себя, перекинул Полинку вперёд и вместе с ней, из последних сил, из жажды успеть и выжить, проскочил крылечко и ударился в наружную сенную дверь. Крючок отскочил, и они упали в сени, свалив какую-то загремевшую утварь.
   В доме зажегся свет. Внутренняя дверь отворилась и в сени выскочил хозяин с кочергой.
   -Не ругайся только, дядько Петро, -поднимая Полинку, задыхаясь, хрипел Митька, -я тебе всё поправлю.
   -Волки? - Хозяин метнулся в избу за ружьём.
   Волк, не желая уходить без добычи, прыгал по крыше стайки. Блажили овцы и поросёнок, мычала корова.
   -Господи, сомлела девонька-то, - металась хозяйка, усаживая Полинку на лавку, растирая ей руки и щёки. Старая бабушка слезла с печки и внимательно оглядывала расхристанную девчонку. Потом зачерпнула воды в кружку, набрала в рот и брызнула ей в лицо. Полинка открыла глаза и дико оглянулась. Её взгляд остановился на Митьке.
   На дворе ударил выстрел. Все замерли, и в наступившей тишине Полинка негромко, но четко сказала: «скотИна». И вдруг стала падать, стирая с печного бока побелку.
   -Не волнуйся, девонька, не достать ему скотину-то, у нас стайка крепкая, -мельтешила хозяйка. – Вот ведь повезло тебе, парень, заботная у тебя подруженька-то, сама едва жива, а за скотинкой заботится.
   Митька словил Полинку в падении и сидел на лавке, крепко прижав её к себе. Он чувствовал на себе взгляд старухи, и не смел поднять глаза.  Бабка зашаркала в комнату, и проходя мимо, вдруг тихо сказала: всё перемелется, милок.
   И тут всё происшедшее вырвалось из Митьки страшным сухим рыданием.