Капитан Петров. Повесть в сокращении

                Лайне7
               
Локатор Петрова вывели на сутки из боевого дежурства - на регламентные работы. Был  конец сентября... Было пять вечера, когда комвзвода Петров пришёл проверить работу: солдаты прикручивали генератор к дизелю, один разбирал вспомогательный настил, по которому втаскивали новый дизель в прицеп-электростанцию. Петров дал некоторые распоряжения, закончил так: "И окурки соберите все до одного!.."

Он спрыгнул из прицепа, походил вокруг деревянной эстакады (с самим локатором) и направился в тайгу, не в расположение части. Вместо дороги была узкая петляющая прогалина между толстых кедров и молодой поросли лиственных пород, прижавшихся к прогалине. Участки с водой застланы толстыми сучками, но, встав на них, всё равно проступишься вместе с деревяшкой по колено, поэтому приходилось перепрыгивать, обнимать деревья, семенить по корням. Весной по этой прогалине Петров водил пополнение на берег реки, чтобы срочнослужащие не испытывали губительного соблазна погулять по тайге.

До реки было километра два. Весной «экскурсия» обнаружила, что высоченный крутой берег в том месте буквально треснул, подмываемый ежегодно паводком. Трещина была шириной около метра, длиной метров пятьдесят и ужасной глубины, куда лучше не падать. От трещины до самой реки было метров двадцать, старые кедры стояли невозмутимо на этой отваливающейся глыбе; придёт час, и всё полетит в бурную воду. Петров пошел взглянуть, не увеличилась ли трещина? Таких громадных «кусков» в его бытность здесь не откалывалось. По своём первоначальном прибытии в эту часть его тоже сразу познакомили с этим красивым берегом, и тогда он невольно подумал, что очень скоро, когда приедет его Клара, он покажет берег ей. Она не приехала, и вот берег стал откалываться...

Мелькнули воспоминания, уже не болезненные: прежде всего Байкал и детство. Он родился в Баргузине. Отец работал в тамошнем хозяйстве рыбаком, мать - прачка при воинской части. Майор подарил ему настоящую офицерскую фуражку. Кто-то из парнишек рано садится на лошадь, кто-то за руль трактора, а Петров - на моторную лодку. Ремешок фуражки - под подбородком, Петрову одиннадцать, и он несётся на лодке по заливу - на Байкал. И лодка, и он сам, и рассечённые волны - всё подвластно его решимости и решению... 

После училища он прибыл к месту службы, и вскоре, гуляя с товарищем по Новосибирску, у фонтана на площади Кирова они познакомились с двумя студентками. Потом свадьба, тёща всем подчёркивала, что отдали дочь "за военного", то есть ко Христу за пазуху... Но военному зятю почему-то не квартиру дали в городе, не ординарца и не персональный автомобиль, а услали за восемьсот километров на север на какую-то "точку". И он служил, живя на два адреса, год за годом. Росла дочь, у жены "хорошая работа". Не в тайгу же ей! Оставалось зятя вытащить-таки из тайги...

Подключили "связи" (хотя Петрова и так должны были вот-вот перевести), и вот... В штабе полка Петров со скандалом отказался "служить в тёщиной армии", отказался от назначения "ближе к жене", - потому что Клара когда-то отказалась от переезда "ближе к мужу". Начальник штаба психанул, порвал приказ (поэтому Петров его "не нарушил"): он снял Петрова с должности командира роты ("точки") и назначил там же обратно начальником станции, с чего и начинал Петров. "С рапортами не спеши! - предупредил начштаба. - Перевод получишь только через несколько лет..." И вот Петрову почти сорок, в душе он бросал начальнику штаба (теперь уж новому), с присущей Петрову усмешкой, мол, рапорта - не дождётесь!.. И было похоже, что о строптивом капитане подзабыли, его никуда "не метили". Наведываясь в полк, он уже не заходил "домой", к жене, к дочке, к тёще... Отношения порваны. Ежемесячно он посылал Кларе половину зарплаты, дочери к случаю - поздравительные открытки. Намекнул как-то в письме про развод, но кормильцу велели возвращаться ,"связи ещё есть"... А в части Петрова звали "Папой".

...Капитан Петров дошёл до реки. Трещина такой и оставалась, около метра шириной. Из разорванной земли торчали корни, на них повис разный лесной хлам. Петров на всякий случай отступил для разбега, перескочил неприглядное место, вышел к обрыву. Река опять наполнилась и бесновалась от осеннего паводка, не как весной, но кочки, палки быстро неслись слева направо, тут и там вились волчки-воронки, до другого берега было метров сто. Ага! Выше по течению бросилось в глаза, что несколько деревьев на выступе берега неестественно наклонились в сторону реки, как упрямая прядка волос на голове после ночи: никак не приляжет. Эта глыба, с деревьями наверху, уже далеко отошла от оставшегося берега и вот-вот рухнет в несущийся поток. Петров решил подождать, в его распоряжении пара часов была. 

Он выкурил папиросу и стал искать, куда бы присесть, и тут заметил краем глаза, что под обрывом, то есть под Петровым, кто-то есть на узкой песчаной отмели, отодвинутой паводком до самого берега. Он стал наблюдать, не собирается ли этот «кто-то» убраться восвояси. Похоже, это женщина. Она по пояс вошла в воду и отвязывала сеть от кола; платье пузырями плавало вокруг пояса. На полосе песка стояли два ведра, рядом холщевый мешок и коромысло. В ведрах изредка вздрагивали рыбьи хвосты, мешок чуть пошевеливался, какая-то мелочь, подскакивая, раз за разом приближалась обратно к мутной воде.

Женщина вдруг обернулась снизу вверх на Петрова. Табачный дым почуяла, что ли? Некоторое время они холодно смотрели друг на друга. Но вот женщина стала вытаскивать сеть на «нижний берег». Несколько рыбин висели мертво, как грузила. Две щуки недовольно изгибались, застряв жабрами в ячеях сети. Рыбачка была в коротких резиновых сапогах на крепких ногах, подол местами подоткнут под резинки. Женщина расправила юбку, отжала, скрутив в двух местах в жгут, опять холодно посмотрела на Петрова.

- Костёр надо было развести! - заговорил Петров. - А так - не дело!..
- Капитан? - вместо ответа спросила рыбачка.
- Получается, ты меня знаешь? - спросил Петров, не спеша на помощь.
- А ты меня, вижу, нет, и слава Богу!.. Ещё бы ушёл, а то скоро совсем вечер...
- Я через посёлок пойду, берегом, так что придётся мне спуститься.

Петров перепрыгнул через трещину, прошел по берегу дальше, спустился и подошёл к рыбачке:
- Я тебя тоже знаю: ты в больнице работала. Всё ещё там?..
- Там, там, капитан Петров! Ну что, иди теперь в посёлок, как хотел.

Петров посмотрел на голые мокрые коленки рыбачки, на отжатую юбку:
- Вот что: я костёр разведу, сушиться будешь, а сетки я сам выпотрошу... Мне теперь уж не оставить тебя! На вот шинель.

Петров набросил шинель на рыбачку, как на вешалку, и стал быстро таскать хворост. Вскоре от костра почувствовалось тепло. Женщина вылила из сапогов, положила  голенищами к огню. Стянула  под шинелью юбку и штаны и стала отжимать для просушки, а Петров тем временем стоял уже в трусах и даже присел пару раз для разогрева.

- Как тебя зовут? А то вдруг крикнуть - как обращаться?
- Лена. Зови так.

Петров по пояс вошел в воду и стал отвязывать следующую сеть, Лена помахивала над костром трусами, юбка висела на двух колышках рядом. В конце концов вёдра были полны, мешок тоже на треть, Лена уже оделась, на правой руке переброшена шинель.

- Хватит? - спросил Петров. - А то вон ещё чьи-то две сетки. Ты свои сетки-то потрошила?
- Да нет... Мне подсказали.
- А мы, когда приходим, так же делаем. Может, и хозяина-то уж нет, а сетки рыбу ловят. Хи-хи-хи...

Петров всегда смеялся беззлобно и тихо, почти беззвучно, мимикой.

- Одевайся, Петров. Спасибо! Я бы - точно! - замёрзла бы... Одевайся и иди. А я... я побуду ещё у костра.
- Побудем! - поправил капитан. - Дотащу я тебе твою рыбу до дома... Муж-то где? Не убьёт меня?
- Не убьёт. Не имеется мужа.
- Мне к семи в казарму надо... А здесь тебе  опасно оставаться, - тут капитан задрал голову на нависающий над ними обрыв, - весенним паводком этот кусок берега обрушит, если не сейчас... Посмотри: видишь, полетело?..

Они стали смотреть, как выше по течению  тот большой кусок берега стал валиться в реку, всё быстрее и быстрее. Вот деревья с размаху шлёпнулись о воду; река, как из пожарного шланга, стала быстро размывать земляную глыбу - сначала на крупные куски, затем на мелкие, их относило, переворачивая, на стремнину, они ныряли в воду и всплывали, как странные пловцы на странных гонках. Деревья уже проносились мимо Петрова и Лены, Стволы несло поперёк реки, несло вдоль реки то корнем, то вершиной вперёд. Вот вершина громадного кедра воткнулась в какой-то затор, её начало поднимать течением: из воды вздыбился, как гигантский осьминог, чёрный «ветвистый» корень дерева, и вот эта гигантская «палица» встала вертикально... Петров и Лена завороженно, с восхищением смотрели на игру стихии. Палица-корень стремительно полетела вниз по направлению течения, раздался грохот удара, взметнулся сноп брызг, как при взрыве. Теперь из воды стал подниматься ствол, уже отломленнй, расщеплённый; всё громко хлюпало, трещало, сливалось в один незабываемый шум стремительной паводковой реки.

- А здесь, у берега, тихо, - искренне удивилась Лена. - Я что-то даже внимания не обратила на такое течение...
- У берега тихо, - согласился Петров и замолчал, глядя неотрывно на стремнину, но вскоре опять заговорил. - Кое-кто всю жизнь у бережка и ничего не видит... Я не про тебя. А надо заглядывать и на стремнину...
- Там... там просто как смерть...

Петров с высоты своего роста обернулся на стоящую рядом и улыбнулся:
- А разве смерть есть?.. Хи-хи-хи... Душой хотя бы надо быть на стремнине!.. Пошли!... Весной всё здесь размелет, - он махнул на сетки и ряд разномастных кольев. - Ты не ходи сюда больше. Вон у тех кустиков рыбачь: там уже не обрушится, да и ближе к посёлку.

Лена несла одно ведро на коромысле, которое держала руками, перекинув через плечо. Петров -  в одной руке ведро, в другой мешок. Идти нужно было километр.

- Это мой огород. Так ближе... Можно уже остановиться, уйдёшь. Иди, капитан!
- Надо... надо, наверно, поговорить. Уйду - улицей.

Лена покосилась на своего носильщика и промолчала. Они подошли к задним воротцам двора. Разговор почему-то даже не начался: они просто постояли во дворе. Выходя в улицу, Петров дал хозяйке краткую «вводную»:

- Я приду ближе к десяти, постучу в окно...
- Да нет уж... не стучи. Ворота будут открыты - до десяти. А в десять ты ведь уже уйдёшь, капитан Петров! Мне что, бутылку тебе купить?

Лена испытующе оглядывала капитана, а тот засмеялся беззвучно, щербато, не понятно чему, потом наклонился и прошептал в ухо:

- Иди рыбой занимайся, а спирт у тебя обязательно должен быть, только не разводи...

Около десяти вечера капитан Петров пришёл. Он закрыл ворота на задвижку. Лена наклонилась к окну, что во двор, увидела Петрова, не проявив никакой рекции. В тёмных сенях гость нащупал ручку двери, вошёл без стука. Он родился и вырос в такой же избе. Хозяйка у стола, спиной к нему, даже не шелохнулась. Если бы Петров стал объяснять самому себе, в чём особенности привлекательного для него её силуэта, перед  мысленным взором сразу бы появился «зад» ротной машины связи: два задних моста (две оси), и на каждом по два ската слева, справа; и ничто не выступает за кузов. Такая устойчивость и всепроходимость - при соразмерности! Петрову нравились такие женщины, точнее - женщины с таким «задним мостом». Он сразу угадывал такую усиленную конструкцию "заднего моста" и под платьем, и под пальто, теперь - под шароварами... Ещё под вечер на берегу он заметил симпатичную ему особенность рыбачки, а теперь просто любовался этими невоенными штанами.

Пришелец повесил длиннющую шинель на гвоздь, прогромыхал сапогами и сел за стол:
- М-да... А что ты стоишь над пустой скатертью?
- Не беспокойся, капитан, спирт у меня есть, - с улыбкой успокоила Лена, чуть помешкав.
- У меня тоже есть - дома. Значит, сразу о спирте? Ладно... Сыпь дальше... как это сказать?.. Колкости!
- Колкости? Это в самую точку. Помог без просьбы, вошёл без стука - ну так и на, пей!.. Э-э, капитан! Первый день видимся, а ты сразу... обниматься. Разве это хорошо?..
- Не хорошо, согласен. Наверно... влюбиться захотелось. Ругай!

Лена села на стул, пристально посмотрела капитану в глаза:
- Нет, Петров, влюбляться не надо. Зачем лишняя морока?.. Достаточно быть интересным... интересной. Влюбляться! Что за... мазохизм?
- Процесс пошёл! - улыбнулся Петров. - Чего-то хотим - не знаем чего, а хотим, хотим...
- Я просто миролюбивая и люблю пошутить. Обожаю юмор!.. Я слышала, ты единственный офицер тут без жены. Это что, твой юмор?.. Вот тебе и колкости мои.
- Попала! Хорошо попала!..
- В силу профессии хочется найти рану, перебинтовать - и отправить подальше!..
- Погода хорошая, и старые раны не болят. Я пришёл к тебе - за новой!

Лена долго, изучающе разглядывала лицо замолчавшего Петрова, облокотившись на стол и подперев рукой щеку. Потом принесла с кухни полбутылки спирта, стакан, хлеб и вяленую щуку, поставила и положила на стол, села обратно:

- Нет, капитан Петров! Зачем эта схватка?.. Наше любовное сражение кончится не начавшись моей победой: ты должен уступить, как сильный пол... Ты сейчас пригубишь и пойдёшь домой, можешь с собой забрать. Как это у вас называется? Отбой? Пора, уже ночь...
- У меня «окно» в службе до пяти утра: регламентные работы... Раз в полгода, и я хочу остаться в твоей избе...

Петров стал с интересом разглядывать внутренности избы, как будто его уже поселили сюда на очень долго. Русская печь по новому манию была развёрнута, так что устье выходило в закуток сразу слева от порога (в кухонку), а зад печи - к первому окну. Между окном и печью поместилась кровать хозяйки, за двумя сходящимися занавесками. Пока Лена осмысливала неясные намерения гостя, капитан Петров, буркнув «отбой - так отбой!», шагнул за занавеску и стал быстро, как по всамделишной команде «отбой!», раздеваться. Лена подошла к кровати, в которую уже залез раздевшийся Петров, спросила:

- Уже влюбился, что ли?..
- Команда «Отбой!», Лена, - как ни в чем не бывало ответил капитан, знакомясь с ватным одеялом.

Лена поднялась на печную лежанку, долго копошилась, вертясь с боку на бок, что-то шептала. Если бы было светло, Петров видел бы голые пятки хозяйки. Вдруг она заговорила вслух:

- Петров! Ты сам попробуй поспать на этой короткой печи!.. Юморист! Устроился! Ещё, поди, уснул уже сладко?

Она покинула печку, подошла к кровати, разделась и, сильно ткнув Петрова в плечо, нырнула под одеяло. Они лежали спина к спине, Петров почти упирался носом в стену, слышалось его характерное похихикивание...

Ближе к пяти утра капитан находился уже на краю постели, а хозяйка  Лена  у стены. Головой на плече капитана, рукой обняла другое плечо. Петров лёжа курил папиросу, подтянув к себе стул с одеждой; пепел стряхивал прямо на пол. В свете папиросного огонька пытался посмотреть на ручных часах время.

- Вставай, капитан, по-моему, уже пять доходит, -  отозвалась Лена. - А я без тебя хоть чуточку посплю по-настоящему...

Петров погладил её ладонь на своем плече, решительно поднялся и стал одеваться.

- Спирт свой не забудь, - напутствовала Лена сонным голосом.
- Ладно, вспоминать его буду, - буркнул Петров и вышел, аккуратно, тихо прикрыв дверь.

...Прошло чуть больше месяца. Даже странно, что это время они не виделись.

- Кто там?! - громко, уверенно и даже властно спросила с крыльца Лена.
- Капитан... Петров! - с расстановкой отрекомендовался с улицы гость.
 
Она прошла по двору, открыла:
- Что же ты, капитан, так барабанишь? Так громко и без останову... Ведь я тут не дежурю: я должна одеться, обуться, выйти... А ты бомбишь... на весь посёлок!
- Боишься? - ответил капитан равнодушным вопросом. - Шептаться будут, да?..
- Так уж наверно - после такого налёта! Проходи...

Петров проследовал за хозяйкой, сел за стол. Хозяйка присела на скамейку возле печи.

-  Вот, я сегодня слегка напился, - заговорил Петров как бы сам с собой.
- А я... я как знала, что кто-то придёт, - и не начала никаких дел... Что же ты в стельку не напился?
- А я спросить кое о чём хочу. На трезвую голову.
- Ладно. Только запомни, командир: я, как говорится, "не такая"! Про остальное - спрашивай. Я... не размениваюсь! А с тобой... ну, было. В порядке огромного исключения.

Лена принесла чай: подвинула гостю большую кружку, сама стала отпивать из небольшой чашки:
- Я не ждала, поэтому только это...
- Другое у меня у самого есть, - гость достал из-за отворота шинели початую бутылку и поставил в край стола.

Лена подождала, пока Петров попьёт чаю, и напомнила:
- Спрашивай, капитан.
- Переход на другую частоту...

С этими словами Петров поднялся, стал ходить «вдоль» этой квадратной избы, от стола до порога и обратно, скрестив руки за спиной и по обыкновению склонив голову.

- Значит, ты знаешь, что я один? - начал спрашивать Петров. - Ну, с мужиками всё ясно. Солдаты эвон по два года... без этого. Это дело каждого... Короче, тут ничего интересного, мужик есть мужик... И про меня - ничего интересного. А вот как ты - тебе уж, наверно, за тридцать, - как ты... Сколько ты живёшь одна?
- Вот ты про что! - отозвалась Лена. - Значит, про меня, про женщин - это тебе интересно?.. Ну, слушай, секретов особых нет. Изба вот эта - мужнина. Сбежал, гад! А мы ведь только впадаем в Обь, тут пароходы не ходят, и на палубе знакомый силуэт не приметишь... Потеряла я его, и родители тоже... А я - как обезьяна: как ко мне кто-то - так и я к нему... Бросил - кого: меня? Себя? Ну и скатертью, как говорят... Вот только не развелась ещё.
- Так сколько ты одна уже? - повторил Петров свой вопрос.
- А!.. Так уж почти два года. Может, тебе ещё интересно, одна ли я была? - Одна! Потому что я никакая не "хорошая"! Сразу намотай это на  ус... Уж такой я человек, твёрдо знаю, что быть "хорошей девочкой" - тебя заездят! Ведь "хорошая" - она всё исполнит... И все вокруг, особенно мужики, знают, что я злыдня. А по-твоему кто я? Хорошая? - закончила Лена вопросом.

Петров продолжил ходить по избе, спросил:
- А кто я тогда? Вроде не злыдня... Мы, оказывается, друзья по несчастью, так что ли? Как бы терпим: ты - два года, я - лет пятнадцать...
- Про тебя не знаю: ты мужик. Я... я вовсе не "терплю". Глубоко убеждена: терпение - отрицательное качество! Насилие над собой. Надо не терпению учиться, а уметь жить одному: хоть холостому. хоть женатому - как одному! Ты ведь так и живёшь?..

Петров остановился против Лены. Он не ожидал от неё таких мыслей. Он заговорил:
- М-да... Это же у тебя - целая логика. Что-то тут и моё есть, да...
- Петров! Логика - удел мужчин. Ты-то почему упорно один живёшь? В чём твоя логика? Поделись. Может, мне пригодится.

Петров посмотрел в сторону, как бы озирая минувшее:
- Я в жизни пошёл в офицеры. Мой срок - двадцать пять лет, включая училище. И я, как мужик, должен без всяких остановок и запинок пройти эту взятую дистанцию. Всё! Это моё главное дело, а все прочие обстоятельства - как получится... Может, потом догонится, или нет, или уже всё будет совсем не так... Но сейчас я, так сказать, на дистанции и послабления себе не дам. Это моя логика. С детства...
- Вот видишь, - продолжила рассуждение Лена, - жить одному, если уж так получается, это не терпение, это... внутренняя независимость. Это - любовь к себе! Пусть за это ругают... Но любовь к себе - она рождает равенство, так ведь? Ты подумай: ты любишь себя, и я люблю себя... И знак равенства. Хорошо, когда живут вдвоём, но независимы... Но не всегда получается... Поговорили?

Петров подумал с минуту, поднял палец:
- Не-ет! Ещё не обо всём.

Капитан взялся за бутылку. но Лена показала на неё тоже пальцем:
- Каждый - свободен. А уж я - обязательно. Ни с каким пьяным я турусы разводить не буду. Пей, капитан, сейчас закуску принесу...
- Не надо. - Петров поставил бутылку на подоконник за занавеску. - Про внутреннюю независимость - с этим не поспоришь, хорошо раскодировано, но я с чего хотел начать? - У тебя же тело ещё есть, да и с мужем ты уже жила... Прямо спрошу, любопытно: ты совсем ничего не хотела? Два года!..
- Капитан, отвечу и на этот вопрос. Тут вообще просто. Я военного училища не оканчивала, а на фельдшера четыре года - училась! Кое в чём понимаю, стараюсь... Мужику (о боже, какая я грубиянка!), мужчине - ему тяжело отказаться от наслаждения, или почти невозможно! Ты, думаю, понял, о чём это. Мужчина и женщина в чём-то равны, но в чём-то вообще разные существа!.. Буду говорить прямо, ты ведь не покраснеешь... Мужское семя (сперма) очень подвижно, через все препоны стремится куда надо и перед телом, и внутри тела... Когда ещё раз придёшь на берег, опусти руки в воду и попробуй ими поймать горсть мальков! Мужик нацелен (позавидуешь) на дрова, например, или на дом, на любую работу и на то, что у женщины там, за штанами, только там, а не перед ними. Вот в чём вопрос! Мужчина, этот самый слабый сильный пол, - не может совладать с собой! А женщина - она растворяется во всём: во внимании к ней с утра до вечера, в возможности иметь детей и в самих детях, во всём, что, так сказать, ДО тела и немножко в том, что "в теле"... Поэтому женщина переносит одиночество чуть по-другому.
- Ясно! - хлопнул по столу рукой Петров. - Ты, значит, и не хотела.
- Почему же так? Два года хотела и ждала - тебя! И ты попался. Шучу... Ещё последнее решусь сказать тебе: у женщин и ощущения "от этого" иные. Разве ты не подозревал такого? Для женщины эти ощущения - не главное, если уж их не может быть... Сложнее, может, среди людей, которые посмотрят с жалостью, и закрадётся внутри: почему же я не такая, "как все"?.. А если не пустишь такие мысли в себя - привыкаешь к любому состоянию, тем более ничего вечного нет: ни одиночества, ни союза. Учись, капитан Петров: отпускай на свободу всё в себе. Что уйдёт - значит, не было твоим! А что твоё - останется с тобой... Забирай бутылку и отваливай! Нашёл о чём полюбопытствовать. Просто как назло...

Лена встала со скамейки, а Петров будто и не слышал последних её слов: снял с вешалки её телогрейку, положил на эту скамейку в изголовье, лег на спину, сапог бухнул о толстую доску лавки, второй ширканул по полу. Лена посидела некоторое время за столом, поняла, что Петров устроился лежать не мгновение, стала убирать со стола. Потом постояла вопросительно над Петровым, над его открытыми глазами, устремлёнными в раздумье в потолок, шагнула за занавеску за печь, там разделась и обычным образом легла спать. Свет в селе уже отключили, на столе горели две свечи.

Средь ночи она неожиданно проснулась: капитан в нательной рубашке и галифе стоял у её ног. Изба была полна лунного отблеска, а в нём - одинокая застывшая молчаливая фигура.

- Капитан! Ты... давно тут построился?
- Давно... А шутки не ожидал...
- Вот, а я даже не слышала. Мне ведь  рано утром на работу, - объяснила Лена. - Лавка близко к порогу, и ты замёрз... Но... я тебе команду «отбой!» сюда не давала.
- Нет, хозяйка-Лена, я просто крепко уснул и выспался...
- Выспался, как штык! - опять пошутила хозяйка. - А я ещё нет!

С этими словами она быстро подвинулась к стене, освободив место для Петрова. Петров слышал её громкое недовольное дыхание вперемежку со слабым раздражённым постаныванием, завалился рядом прямо на одеяло. Он действительно выспался и теперь рассматривал застывшие лунные отсветы.

- Хорошо у меня, да?! - с некоей издёвкой спросила Лена.
- Сейчас... посмотрим.

И капитан Петров стал прятаться тоже под одеяло, прильнул ухом к тёплому Лениному загривку...

Под утро Лена (как машина связи задним ходом) стала выползать из-под капитановой руки, укрыла его, но вскоре же позвала:

- Капитан, утро! Чай готов... Ваше превосходительство...
- Шутки, шутки, - неопределенно отозвался Петров. - Могли бы еще чуть понежиться!
- А мы и нежимся: Серёжа-а!!! Огородом - в соседнюю улицу, и побыстрей!

Хозяйка упорно стягивала с Петрова одеяло, на открывшуюся спину бросила галифе.

- И... если не трудно, не приходи больше. И так уж, наверно, наследил...
- Наследил? - Петров оглядел сапоги: как он мог наследить, когда уже конец октября, давно снег на улице?
- Иди, капитан, служи дальше. «Наследил» - это я так, присказка... Прощай!

На столе он увидел налитый до половины стакан водки и кружку с чаем. Выпил то и другое, молча вышел.

...Подъём, отбой, тревога, смирно, вольно... Всходило и садилось солнце, звучали команды, летали письма над землёй, складывались и разрушались прочие разные обстоятельства, а служба - главное дело Петрова - упорно длилась через все события, случайные или из кутерьмы планов... Вчера был ещё февраль.

Пообедав в казарме в солдатской столовой и забрав с собой накарябанные солдатами письма, Капитан Петров - в своей холостяцкой квартире. Он сегодня дежурный по части, в три часа пойдёт с нарядом в посёлок: на почту и в пекарню. А пока прилёг на армейское суконное одеяло, сапоги - на спинке кровати. Письма солдат положено выборочно проверять, ибо в службе много секретного, и Петров не выбирая взял одно, аккуратно распечатал ножом по склейке. Закурил и стал неспеша читать, как увлекательную книжку. А что? Разве не любопытно? - Но всё по служебной необходимости. За разными стандартными сведениями  речь в письме вдруг пошла о нём:

"...Братан! А ещё у нас есть капитан Петров, зовут "Папа". Всем офицерам до тридцати лет, а ему, говорят, уже сорок. Да и по зубам видно: много дыр. У офицеров бабы и дети у кого сколько, а этот капитан - один тут всю жизнь. Говорят, жена с ним не поехала служить, так он принципиально никуда не переводится с нашей "точки", Папа! Он когда дежурный по части - после обеда строит роту и хоть по грязи, хоть по снегу водит по тропинкам и разным следам: собираем свои окурки! Летом пока полную пилотку не соберёшь - не распускает, водит и водит. Но главное - по понедельникам утром на плац приходит последним. Он пока не поднимется на свою эстакаду, не перекинется через перила грудью, не проблюётся - в строй не встаёт. И, говорят, не важно уж, был с похмелья или нет. Все ждут, и вот орёт над тайгой: "А-а!.." - Это он как бы выворачивает себя сверху на землю, даже видно издали: колышется вдали наверху, вцепившись в перила... А придёт - всё чин-чинарём, выше всех и старше всех по званию: капитан! И на всех неполадках он главный специалист. Его и офицеры стали звать "Папа". А я-то уж два года как-нибудь отслужу..."

Петров спрятал письмо обратно в конверт, плюнул на место склейки, прижал, если что - девки на почте подклеят. Обратный адрес значился: область, район, воинская часть, ефрейтор Барташевич. Петров продолжал лежать, потом вдруг расхохотался чему-то, поднялся, положил на стопку писем свою открытку к Восьмому Марта - дочери, всё это втолкал во внутренний карман шинели и пошёл в казарму. Чтобы пойти в посёлок.

Петров больше не был у Лены. Он осознавал всё отчётливее, что находится в сложном и даже запутанном положении.    Прошло больше двух лет, как его вернули в часть «с понижением», и сверху ни слуху, ни духу: это в штабе играют «в молчанку», как пообещали? Или просто забыли о капитане Петрове? А замполит полка?.. Конечно, Петров мог сам подать рапорт, сославшись на разлуку с семьей, но этого он делать не хочет. Он не хочет идти к Кларе, если она так и не пошла к нему! Но жить одному как-то всё смешнее и труднее; жениться? - Но он не разведён. Начал бы роман с Леной - но тогда надо было бы жить у неё, что ли? Так нельзя: часть на постоянной готовности! Пригласил бы её к себе жить без загса? А какую он характеристику заработает, как коммунист?  И куда отсюда потом с такой характеристикой?.. Клара и слышать не хочет о разводе! Устроилась!.. Петров день в день посылал ей переводы. Неужели его не разведут с ней? Пора ему начать жить по-человечески... Надо что-то делать! И Петров решил, что не позднее лета при любых обстоятельствах изменит как-то свою жизнь, а пока надо служить, служить, служить, не распускать нюни, он - капитан Петров, один из лучших специалистов в полку, надо держать безупречную марку! Просто надо...

Они уже направились обратно в часть, солдаты несли мешки с хлебом, сержант - письма и две посылки, Петров - записку командиру роты от лесовиков о разрешении на порубку дров. Из галантерейно-книжного магазинчика, прямо перед Петровым, вышла Лена. Он скомандовал экспедиции идти в часть, сам остался с Леной. Для начала они помолчали, оглядывая друг друга и заметно улыбаясь.

- Ну вот, Петров, разлюбил! Не ходишь больше, слава Богу!

Петров поймал себя на том, что совершенно непроизвольно скользнул взглядом по животу Лены. В пальто он её ни разу не видел, поэтому не понял даже, по чему скользнул его быстрый взгляд: по пальто ли, или под пальто. Он сам был в некотором замешательстве: действительно, "побывал" - и как с гуся, встретились случайно через четыре месяца. Петров задымил беломориной (папиросой):

- Записку могла послать мне, если какая надобность...
- Вот не догадалась... Ты ведь без записки тогда приходил. А, да ты, вижу, забыл всё... И я рада за тебя. Как живёшь-то?..

Солдаты, как я сказал уже, ушли в часть. Я, пожалуй, тоже оставлю Лену и Петрова одних. Зачем мне их разговор теперь подслушивать, если я уже вполне обрисовал их? - Два любящих сами себя человека, значит - двое равных. Каждый внутренне независим, свободен, умеет жить один. Ни что для них не вечно: ни разлуки, ни союзы. Могли быть вместе прошедшие четыре месяца, но были врозь. Теперь вместе, уже двадцать минут, видно издали, что разговаривают. Может, будут вскоре снова вместе, а может, не встретятся больше никогда... Вот пошли в разные стороны, остановились, потому что окликнул один другого и что-то ещё добавил к встрече. Расходятся... Но дело ведь все равно должно чем-то кончиться, или ничем, и я должен дорассказать их историю.

Как я уже поведал, офицеров на "точке" было всего пять, иногда шесть. Нынче старлей Гнаденберг с семьёй дослуживал два года, как офицер запаса и инженер-электронщик. Он был парторгом, потому что все офицеры и даже два сержанта - члены и кандидаты КПСС. Другой старлей, Борецкий, кадровый офицер, он ждёт и дождётся, когда его назначат командиром роты, а потом через три-четыре года переведут в Новосибирск в полк... И был ещё лейтенант Дубков: он из старшин, окончил офицерские курсы "на замполита", служит здесь с женой и двумя малышами - шестой год, а обещали только на два года, потом на четыре... Ему надо вырываться отсюда! А для этого надо показать очень значительные успехи в воспитании  солдат: чтобы ни самоволок, ни синяков, одни подвиги. И Дубков старался, по субботам солдаты, в увольнении которые, горланили в поселковом клубе со сцены, "давали концерт"; в знаменательные даты вся казарма была увешана боевыми листками с призывами и стихами солдат, которые подправлял сам Дубков. В полку читали отчёты замполита, но... Это ведь хорошо, если офицер служит хорошо? - Так зачем его тогда "менять"? Вот такой складывался "юмор", а Дубкову было не до шуток, и понять его можно (когда в таёжном посёлке ни молока, ни яблок, картошка - и та специальная сушёная).

И вот благословенная сплетня от жены: от капитана Петрова, оказывается, медсестра в посёлке родила месяц назад. А время было середина августа. И замполит Дубков загорелся! Советский офицер Петров, коммунист, жена и дочь в Новосибирске, здесь, на "точке", морально разложился, появился внебрачный ребёнок-сирота... А замполит Дубков это "вскрыл", инициировал персональное дело. Короче, принял все меры и доложит в полк. И лейтенант Дубков начал действовать; вежливо, но принципиально!

Парторг Гнаденберг включил вопрос о персональном деле в повестку очередного месячного партсобрания, вывесил объявление с закодированной формулировкой: "Вопрос второй. О некоторых проблемах быта офицеров части". И вот в канцелярию роты (части) собрались офицеры и один сержант-кандидат. Командир роты поднялся:

- Господа офицеры!

Все разом встали. Замполит тоже встал, но поморщился: полагается говорить "товарищи", и этот "вопрос" он будет иметь в виду про запас. Бразды взял парторг и попросил Борецкого "выступить с информацией", ему поручалось. Жена Борецкого работала в посёлке хирургом, Лена была её помощницей. Борецкая и рассказала жёнам офицеров про рождение ребёнка, не считая это тайной, ибо Лена ни на кого не жаловалась, и только после родов объявила, от кого родила и даже рассмеялась случившемуся при всех, когда приходила с младенцем в больницу.

Итак, собрание. Замполит затронул, что полагается: про моральный облик, про пример другим, про боеготовность даже. Петрова попросили "объснить", и он, поднявшись со скрипучего стула, сначала развёл руками, потом решительно и коротко заявил, мол, если родила - то вне сомнения от него, от капитана Петрова! Послышались одиночные аплодисменты, кто-то буркнул в стол: "Папа!" А какие меры принимать? - Решили-постановили создать "комиссию" и провести проверку, как там чувствует себя морально и материально роженица и произведённый на свет будущий солдат. Когда расходились, Борецкий как бы машинально резюмировал: "На кашу!"

Вскоре комиссия была в избе у Лены (Борецкая уже рассказала ей про собрание). Столпились вокруг люльки, подвешенной по старинке в Красном углу на конце жерди, раглядывали малыша, поглядывали на Петрова, сравнивая, похож ли. Замполит объяснил причину визита и обратился к  Лене, чтобы открыто высказала комиссии жалобы, претензии. Лена встала почти по стойке смирно, заявила:

- Товарищи военные! Командиры! Я глубоко благодарна, что наша армия воспитала такого капитана Петрова, который стал добровольно отцом моего ребёнка. Как хорошо, что вы пришли, а то я стеснялась сказать Петрову. Если я ему должна какие-то деньги выплачивать ежемесячно, то говорите... Мы с Игорёшей Сергеевичем слушаем!

Лена достала сынишку из люльки, стала качать на руках. Замполит хлопал глазами, ища протокольное продолжение "проверки". Борецкая была с комиссией, элегантно стала петь малышу напевок "Потягушеньки":

"Тяги, тяги, потягушеньки,
На детку порастушеньки!
Расти, деточка, здоровая,
Как яблонька садовая!
На кота потягушеньки,
На дитя порастушеньки,
А в ручки хватушки,
А в ротик говорунок,
А в голову разумок!"

Борецкая взяла малыша на руки:

- Пойдём сейчас к папе. Он тут выше всех, погоны лучше всех, и сынишка у него лучше всех!..

Петров взял ребёнка. улыбался ему. Борецкий наливал в стаканы водку, Лена подала закуску. Говорили между собой по-свойски, но обращались по имени-отчеству: это и не сухо, но и без панибратства. Комиссия удалилась, Петров задержался. Замполит шёл и на ходу придумывал формулировку "акта проверки".

Вскоре, в сентябре, Петрова срочно вызвали в штаб полка в Новосибирск. В соседней части дела клеились неважно, офицерский состав желал лучшего (не просто кого-то спровадить в тайгу: то блат, то медсправка), некого даже повысить до командира роты... И тут вспомнили про капитана Петрова, вспомнили его демарш против перевода ближе к городу. А в соседнюю часть?.. И Петрова вызвали "в полк". Он согласился, точнее - сказал по-военному "Есть принять командование частью!"

В полку, роты которого разбросаны по тайге на сотни километров, все уже знали - кто очно, кто заочно - капитана Петрова. Ходили целые легенды, что был ранен - и потому не нужна жена; что окурки "там, у них" солдаты собирают даже ночью с фонарями, что у него особые способности влияния на человека, и прочее. И вот в соседнюю часть пришла кодограмма: такого-то числа прилетает новый командир.

Забегали, стали чинить деревянный тротуар от казармы до аэродрома, белить уличный туалет, вымыли в канцелярии, драили пол в казарме, красили разметку на плацу... А капитан Петров в это время готовил свою моторную лодку, запас бензина в дорогу. Соседняя часть - это восемьдесят километров выше по течению. Капитан Петров решил, что вполне успешно доберётся ло нового места по воде, вместе с багажом, Леной и сынишкой.

Утро, офицеры провожают на берегу, Борецкий взял со своей лодки пробковый круг и подал Петрову "на всякий случай малыша погрузить". Лодка заурчала и понеслась. Как в детстве, Петров опустил ремешок фуражки под подбородок... Вот проехали покосы (где косили сено для двух лошадей, содержащихся в части), а это уже тридцать километров. Осталось пятьдесят. Всё должно получиться.

На аэродроме, в той соседней части, собрались офицеры, ожидают прилёт АН-2, один из пассажиров должен быть капитан Петров, а капитан в это время привязывал свою лодку на берегу за складом ГСМ, где обычно швартуется грузовая баржа. Вот он с узлами в руках и Лена с малышом идут в сторону казармы. Кто-то заметил их, слышно, как солдат, громыхая сапогами по новым доскам деревянного тротуара, бежит на аэродром сообщить офицерам об идущем Петрове...

На вытоптанных до земли дорожках сплошь валяются старые и свежие окурки. Завтра эта воинская часть всем свободным от дежурства составом пойдёт собирать эти окурки, неся пилотки в руках, как на похоронах. Кончилось, ребята, ваше "гуляй-поле". К вам прибыл капитан Петров. Если будете внимательны, то услышите его характерное похихикивание: "хи-хи-хи"...
                КОНЕЦ