Томики лихолетий

Вы,
стоЯщий
О шестнадцати моих лет,
Говорили,
Период Цветаевский – только прожег.
Что любви большой
Он всего-то след,
Он послед,
порожек.
Этот томик зачитанный
Ни о чем,
Просто булькает жижа
Медово-красным.
А вы двадцатидвухтрехлетний,
Большой,
Огрубелый. Стенобитный,
Опасный.
Вы - кубизм,
Вы - сутолока в тиши,
Вы - железнобокий колокол сердца
В сердце.
А у девочек вечно другая жизнь:
Белые клавиши,
Ландыши
И ни какого перца.
Лишь та, которая придет ли,
нет?  -
Близнец вашей нежности -
РезкА, как «Нате».
Хорошо, что и я стала когда-то
Двадцативосьмитридцати лет.
Вровень со сводками
С полей биографии.

Сын революции,
свободы
цепной и
Сын, что «прекрасноболен»
и красногруден,
еще поэт,
во весь рост большой,
не поэт,
а -
«Сплошные губы»,
«Души россыпи золотЫ»,
А у женщин суп
Да вечные дети.
И где громадине прорасти?
(Разве Мария была в чести,
Есть компедиум.)
Вот если бы возлюбить
Небольной любовью
Тыщи,
И в глубокой посуде души
Крестить
Их
и вирши…
Сплю болезная
Сорокадвухтрехлет.
Пополам
Делят стола лихолетье.
Не мужчина -
Облако в штанах -
гром и перья.
И лежит раскрытая всем ветрам
Живица,
Жрица,
Жертвенник.
То ли букетик фиалковый у лица.
То ли книга - поэт – женщина.