Вечер и ночь для того, чтобы подумать... 3

     В отличие от субъективности и объективности, принцип сомнения несомненно принадлежит Декарту, но и здесь, понимается в некотором роде довольно узко. Потому что прежде всего сомневалась вся эпоха Декарта, а не только сам Декарт - эпоха, для которой более не было церкви и церковных догматов, объясняющих и разъясняющих все "невозможные" вопросы, эпоха, в которой отныне требовалось пускаться в самостоятельное свободное плавание, и Декарт прекрасен не тем, что он якобы "изобрёл" сомнение, а тем, что он быстрее и чище своих современников ощутил это сомнение и решительнее их пошёл вслед за ним. В своём сомнении, то есть в том сомнении, которое он принял в себя, Декарт зашёл глубже и дальше, чем многие другие умные головы его времени. Дело в том, что для большинства этих умных голов достаточно было просто в той или иной мере высвободить часть своего сознания для практического опыта и на том, занявшись своими делами, успокоиться. Конфликты наступали оттого, что наука и её результаты противоречили церкви (Коперник, Галилей), это были публичные противоречия, быстро приводящие новаторов к губительному ответу за свои деяния, это была повышенная социальная опасность и внешне положенная острая борьба. Но когда мы имеем дело с такими людьми, как Декарт, мы, мягко говоря, имеем дело с людьми совершенно иного склада.

    Декарт подверг себя риску совершенного другого ранга и уровня - он не направил свои сомнения в сторону властных институтов церкви и её догматов, и не подверг себя опасности получить за это ответный удар (известно, что Декарт после процесса над Галилеем не стал даже публиковать некоторые свои труды), Декарт поступил иначе - он избрал экзистенциальный риск - он направил всю силу пробуждающегося сомнения прямо на самого себя. В таком случае не требовалось ждать когда кто-то там накажет нас за излишние вольности - "самосуд" опережал всех - пламя разгоралось прямо внутри собственных структур, короче - в одной конкретной душе. Через Декарта мы можем увидеть как сомнение проходило через душу - как оно проходило и в то время, и как оно может проходить и сейчас. Декарт вырвал сомнение из его эпохального, зависимого характера и превратил его в "вечное" сомнение.

    Исторически, в античности, сомнение было незаконнорожденным плодом скептицизма (декаданса, упадка, разложения), однако в Новое время сомнение было уже орудием-тараном, вся мощь которого свергала призраки тысячелетних королей, но ни то, ни другое сомнение не охватывает и не описывает самобытного сомнения Декарта. Ибо сомнение Декарта, в конце концов, стало сомнением - методом, виртуозным способом очищения, освобождения и познания для индивидуальной души, и подчеркнём - для любой души (не только для учёного). Не наука супротив церкви, а душа супротив своих оков - вот оно, небывалое склонение казалось бы того же самого, и оно демонстрирует нам насколько различны могут быть характеры одного и того же термина - "сомнение". Из банальной обывательской слабости человека, из пропасти колеблющейся в самой себе гносеологии (скептики), в Новую эпоху оно вдруг превратилось в саму решительность и решимость, словно по мановению волшебной палочки чей-то порок стал несомненным достоинством. Античные скептики по большей части занимались тем, что критиковали, разъедали и брюзжали, они даже не могли как следует обнаружить в себе это дремлющее латентное сомнение, они обнаруживали лишь скепсис. Но вот наконец-то сомнение оголилось и обнажилось на разломе эпох и времён, и сразу же стало при этом нести с собой положительный искус.

    Но пока сомнение нарастало и гуляло по округе в публичном обществе, Декарт, совершенно оригинально, можно сказать даже аномально, концентрировал его в себе. Поэтому справедливо будет сказать, что сомнение Декарта было в определённом роде не только сомнением Декарта; но так же справедливо будет сказать и прямо противоположное, что сомнение Декарта это сомнение именно Декарта (введение сомнения в структуру самости). Выражаясь ещё парадоксальнее, можно сказать, что "несомненность сомнения" - это неповторимая подпись исключительно Декарта и без него такой подписи для нас не состоялось бы.

    В это же время в Пор-Рояле сидел за своими трудами Паскаль и сомневался в вере. И чем более он сомневался, тем горячее и сильнее ещё более страстно верил, потому что Паскаль был человеком такого же рода, как и Декарт, человеком доходящим до крайности и переходящим через край. Сомневаться в вере (Паскаль) было в разы страшнее, чем сомневаться в знании (Декарт). Таким образом, мы насчитали уже штук пять сомнений разного склада и характера. Но лично для меня интереснее всего только два последних - сомнение в вере и сомнение в разуме. "Господи, я же какой-то одинокий заброшенный мыслящий тростник посреди бездонного мироздания Космоса!!!" - возглас и причитания Паскаля. И "Чёрт возьми, я совершенно ничему не научился в престижном иезуитском колледже!" - брань Декарта. Не правда ли, в обоих из них мы хорошо можем узнать и самих себя?! Эпоха отхлынула, отошла, а эти голоса остались...

    Сомнение в вере и сомнение в разуме - так и не перекрестились, так и не услышались... Декарт что-то говорил Паскалю, Паскаль что-то говорил Декарту, внятия не произошло, встречи не произошло, и это при всей похожести трансцендентальности и запредельности обоих. Следует ли нам понимать это так, что не просто две крупные личности, жившие в одно время, не сошлись друг с другом, но так, что два разных рода сомнения и до сих пор гуляют в нас по отдельности?!

    В этой связи мне вспоминается Сократ. который всю жизнь в каждом диалоге сомневался в знании чего-либо, но лишь в конце жизни, в самые последние её моменты, буквально перед смертью испытал некоторые оттенки сомнения в вере (быть может прорицающий мне божественный голос "Сократ, занимайся мусическими искусствами" имел в виду не философию?).