Отрёкшийся атлант

Дистрофичным пещерам
Моей головной катокомбы
Прочёл строки вслух —
Эхо вмиг разползлось.
Сколько б душу ни рвал,
Ни писал что о ком бы,
Задумку изменят трактовки,
Оплавит смирением злость.
Вечный факел потух,
Но не стал безобидным торшером,
Закон золотой середины.
Повеяло "сказкою" зимней:
Внутри взвыла вьюга,
"И мороз по коже",
А линия жизни не строже
Становиться — только короче.
Вдали заголовки
Пестрят некрологов
Всех ранних трагичных кончин.
Я как выбросившийся на льдины
Бессильный нарвал
К стаду единорогов,
Который кричит, что есть мочи,
Но крик его низкочастотен
И неразличим
В хрусте ломаных бивней
О непробиваемый лёд
(А порой друг об друга)
И в звуке затвора винтовки.

Зачем наносить гравировки
На твердый суровый гранит?!
Пусть стена мою тень сохранит...
А потом среди сотен
Похожих теней не найдёт,
Меня тени с собой погребут!
Ведь у стен столько ушек. Чуть что –
По приказу замажет маляр
След последнего из магикан –
Лягут серые пятна
На грязных, облезших обоях –
Борьбы за граффити
Бессменный, увы, атрибут.

Обручальным кольцом магистрали,
Бесшумной гарротой,
Стальной мёртвой хваткой питона
Жмёт лёгкие темных кварталов,
Лесов из бетона,
Людская мокрота.
На дубе таких Лукоморий
Карьерного лифта лианы
Бесстрашных ждут канатоходцев,
Что ищут тепла и уюта.
На крышах высоток, как будто
На дне беспросветных колодцев –
Сплошные туманы.
Со временем стали
Близки и понятны
Стихи из историй
Забытых игрушек – Барто.
Вниз бычок, тонкий, как каппиляр
Падал, кончились доски,
Сквозь копоть и смог
Видел сгорбленный кран,
Как статична картина застоя.
Пытался забыть, но не смог.
Вновь пейзажи фракталов:
Детрит на детрите
На новом бардюре —
Матрёшка в окне боковушек,
Лишившая сна и покоя,
По рельсовым стыкам
Сердечко грохочет...
В неоне киоски,
Пронизывающий дух ветер,
Чертёнок с рогами, как вертел,
Зловеще хохочет.
Ад, крошечный ад во фритюре.
—А что ты хотел?
Нужно быть адаптивней,
Мы шиты ж чем-чем, но не лыком,
Пойми, нынче время такое.
—Безудержных ливней?
Сумбурных в толпе заварушек?
Да злобных процентщиц старух?(ух)

Прислонился к дверным косякам
И вгляделся во мглу...
Этот мёртвенный взгляд
На две тысячи ярдов
До боли знакомый.
В оскомине комы
Восьми миллиардов,
Зло скалясь, стоят
Силуэты собак Баскервилей,
Как цербер на страже болот.
Подоконнику в жертву принёс
Мертвых мух,
Пыль — пустому углу,
Эшафоту — ярлык,
Мыслям — тонкий забвенья налёт.
Опротивели кролики шляпам,
И я уже вроде привык,
Что в просторных краях Лузервилей
Края для простора — предел.
На язык впредь типун,
Да забейте рот кляпом!

Ушёл к морякам —
Ихтиандром без жабр
Искать среди капель
Солёных кружочки жемчужин.
Как крону осенние листья,
Покинул утёс,
Захватив лишь гарпун
В плавнике и на шее лассо,
Полетел в океан,
Словно раненный кит-дирижабль
С отчаянием иноходца мустанга
К глубин тёмной лапе.
Всего больше нужен
Объятиям пучины,
Гонсалвеса кисти,
Полотнам Дали, Пикассо.

Здравствуй, Левиафан...

Выдыхал из сломавшегося акваланга
Последний запас
Подымавшихся вверх пузырьков.
В тот же миг океан пересох.
Неужели меня кто-то спас,
Или это простая причина
Того, что в волшебном баллоне
Был джин? Был таков...
Что мне делать теперь?
В чём подвох?

Я разглядывал раковины белизну
И в надежде чего-то прикладывал ухо...
Найдя в ней вкрапления грязи,
Скользил в сумасшедшем наклоне
Пустующей ванны. Капель
Осторожно лизнула
Когда-то живое лицо
И обрушилась в резервуар.
В Атакаме отныне не сухо:
Осадок — поток,
Обволакивающий в тепло,
Обнажающий мягкость и мякоть.
Стоял в наполнявшейся вазе
Тонувший и с тем увядавший цветок.
Всюду сырость и слякоть.
Шум сдерживал вод Ниагар.