Сергей Ширчков

СЕРГЕЙ ШИРЧКОВ
(род. в 1974 г.)

МАГАЗИН ИГРУШЕК

В магазине игрушек привыкли к слезам,
только плюшевый пес их узнал и слизал,
у него очень хитрая морда,
но его не купили, сказали - потом,
продавщица зевает резиновым ртом
и теряется в сетке кроссворда.

В это время назавтра она чуть жива:
две руки на витрине, в руках голова,
в голове надоевший мотивчик,
после смены она семенит по прямой,
время терпит, но ей очень надо домой,
чтобы скинуть усталость и лифчик.

Позади магазин, в магазине темно,
в черных лужах реклама, бензин и вино,
а мотивчик все глуше и глуше,
кто-то рядом шуршит вечера напролет,
это осень намокшими иглами шьет,
без конца шьет людей для игрушек.

ЧУМА

Сутки прочь, но я еще не скис бы,
будь картинка ярче за окном,
мне навстречу лавочки да избы,
в основном.
Здесь зима на зиму не похожа,
сплошь и рядом местный колорит,
в поле - дым, как будто чья-то кожа
там горит.
Половина крыш сползают набок,
тает снег, вскрывается дренаж,
а в соленых ртах окрестных бабок -
"отче наш".
Отдышусь в мотеле без прописки
и - поближе к дому, по прямой!
От крыльца несет паленым виски
и чумой,
а охранник в баре - тощий-тощий,
в курсе дел и нет его важней -
поясняет пришлым, что за рощей
жгут свиней.

ПЯТЬ МИНУТ

Я понял: мне осталось пять минут,
и ты меня пристрелишь в этой роще.
Глаза как будто вспыхнут – и уснут.
Так, кажется, обоим будет проще,
а медлить, мой хороший, ни к чему;
я знаю, ты стреляешь очень метко.
наверное, я даже не пойму,
что рядом это щёлкнула – не ветка.

Я не от страха лапами трясу –
мне холодно на привязи немного.
А помнишь, как ходили на лису,
и как лиса петляла хромоного?
Потом я почему-то заболел
и падал то и дело прямо нА пол.
Ты пялился, ты белым был, как мел,
и мятное лекарство в рюмку капал.

Наутро ты повёз меня к врачу;
прости, но я подслушал эту фразу.
Я «мучиться и мучить» не хочу:
чем крохи собирать – уж лучше сразу…
Ты только перестань шуршать листвой,
дай отойти, я не привык к конвою.
Ты хочешь напоследок слышать вой?
Как скажешь…
заряжай, а я повою.

СЕВЕР

Пошёл ко дну, как банка из-под шпрот,
моих химер огромный старый сейнер.
Я уцелел, чтоб жить наоборот –
совсем продрог и двинулся на север.

Мы шли на север, я и мой шакал,
но он издох задолго до финала.
Я в эту стужу даже не икал,
ты обо мне уже не вспоминала.

Я был один и сам себе родня
и каждый день считал за понедельник.
Я видел женщин, ждущих не меня,
они за ложь с меня не брали денег.

Но каждый город был со мной сердит
и разрывал вольфрамовые нити,
но я не клянчил праздника в кредит,
зато в ответ не слышал «извините».

Я ждал конца, на месяцы скуля,
но всех грехов казалось снова мало,
чтоб околеть и всё начать с нуля:
с протёртых яблок и со слова «мама».

Потом осилить первые шаги,
продрать глаза однажды спозаранок,
разбить будильник, встать не с той ноги
и –
в тот же мир пустых консервных банок.

ВОТ И ВСЁ

Вот и всё! Вот и выключен чайник,
вот и фартук повешен на крюк.
Позади – восклицания чаек,
впереди – завывания вьюг.

А пока – только сонная осень,
и погодка стоит не ахти.
На часах без пятнадцати восемь,
мы расстанемся, как ни крути.

В кипятке растворяется натрий
для души, где изжога и хлам.
Может, осень и делится на три,
но разлука – всегда пополам.

По стеклу расползается наледь,
старый дворик за ней неказист,
под окном начинает сигналить
самый глупый на свете таксист.
Всполошился девичник вороний
и трусливо затих вдалеке.

…лишь следы от солёных ладоней
на плите, на столе, на щеке…

Спрячь обиды за спутанной чёлкой
и в прихожую выйди за мной.
Только в спину засовом не щёлкай,
стань последней моей тишиной.

МУХА

Ты хочешь выжить,
ты лезешь выше,
а снизу тянут за край плаща...

Ночами снятся такие крыши,
с которых надо кричать "прощай",
вдруг замолкаешь на полуслове,
соображаешь, дай бог, на треть,
а в мягких пальцах так мало крови,
что ими кружку не рассмотреть;
на тумбе пусто, в гортани сухо,
и еле-еле жужжит окно.

Ты понимаешь: вот сдохнет муха -
и сразу станет
совсем темно.