Благими намерениями

Всякий раз, когда человек совершает глупость, он делает это из самых благородных побуждений.

Уже подойдя к своему подъезду, я вспомнил, как всегда задумавшись, что я ничего не купил к ужину. Чертыхаясь, я рванул в ближайший магазин, что открылся буквально пару месяцев тому и который был в также паре сотен метров от меня.

Там я на скорую руку прихватил полбуханки хлеба, пакет кефира и три сосиски, как услышал крики возмущения на кассе.

Приблизившись, я увидел продавщицу явно несимпатичной наружности в крик отчитывающей старую, скрючившуюся в три погибели бабушку, стоявшую осиротело перед ней:

— Я тебе сказала, старая, иди отсюда и больше не приходи! И носит же земля таких! Пошла, пошла отсюда!

Как быстро выяснилось, дело было в пачке мороженого, которую бабушка пыталась вынести из магазина, не заплатив.

Она стояла там, вся понурая и жалкая, как побитая шелудивая собака, перед дородной и еще более несимпатичной продавщицей, которая грубо выхватила у нее это злосчастное мороженое и, также ругаясь, вернула его на место.

— Что это у вас произошло? — едва сдерживая свое негодование и готовый накинуться на злую торговку, сухо спросил я.

— Да вот, бабуля хотела мороженое украсть, — зло сверкнув глазами, выпалила продавщица, — и не в первый раз. А нам потом — плати из своего кармана!
— Что у вас, бабушка, денег нет, а мороженого хочется? — переключился я, на застывшую то ли от страха, то ли от унижения, старушку. — Давайте я вам куплю. Дайте нам, пожалуйста, два мороженого, какое бабушка взяла — также сухо, еще на первых эмоциях, почти приказал я злой продавщице.

Под неодобрительные взгляды продавщиц я оплатил две пачки ванильного мороженого и почти под руки вывел на улицу все еще парализованную от унижения, как я был уверен, бабушку.

В голове ураганом проносились разные мысли, и о превратностях судьбы-злодейки, не жалеющей стариков, и о нашем государстве, выплачивающему пенсионерам скудные гроши под видом пенсии, и о злых, бесчувственных людях вокруг.

«Эх, сколько их таких, униженных и оскорбленных, своим же народом, ради которого они всю жизнь горбатились, своим государством, великом и беспощадном, беспощадном к своим же старикам, ветеранов, наших матерей и отцов, побирающихся на старости лет и не находящим ни одного доброго слова, ни чуточки понимания и человеческой жалости»…

Мы невесело вышли на холодную улицу. Бабушка по-прежнему пребывала в горестном оцепенении, по всей видимости, не в состоянии принять и привыкнуть к унижению, с которым она столкнулась.

Теперь, при свете зажегшихся фонарей, я смог разглядеть ее. Довольно небедно одетая, в пальто с отворотом то ли на лисе, то ли на какой лохматой собаке, которые носили в советском кино, в стоптанных, но явно не «бабушачьих» сапожках, почти игривой шляпке с давно «увядшими» цветами на полях. Он выглядела довольно импозантно и если бы не две пачки мороженого, что были у меня в руках и ее пришибленный вид, я бы не поверил, что передо мной была побирушка и магазинная воровка.

— Вот, бабушка, ваше мороженое… — с сыновьей нежностью протянул я ей обе пачки. — Может, вам еще что-нибудь купить?

Она посмотрела на меня еще голубыми с сизой поволокой старческими глазами, которые казались не от мира сего, и почти прошептала:

— Разве что еще макарон… и колбасы … Брауншвейгской… и еще купите мне мыла, мыла купите.

Я ринулся назад в магазин, словно боясь, как бы мой первый благородный порыв не придушило знакомое чувство жадности, жадности тратить деньги на незнакомого мне человека.

Продавщица на кассе, наблюдавшая за нами в окно, явно неодобрительно приняла от меня деньги, и потом, словно через силу, выдавила:

 — Эта старушка сюда ходит через день. И всякий раз пытается что-то стянуть. Мы в начале тоже ее пожалели, но потом, знаете ли, расхотелось покрывать воровку. Уже и денег ей давали, такие, как вы, и гоняли ее — все-равно идет сюда или в соседний магазин. А так, она живет здесь через дорогу. Бывшая чиновница. У них дом, вон тот, большой с красной крышей. Ее сын пьет, дома без работы, а она сумасшедшая, подворовывается по магазинам да давит на жалость таким, как вы.

Когда я выходил из магазина, мой благородный порыв уже поутих и меня стали одолевать непонятные сомнения. И относительно того, что сказала продавщица, и относительно довольно небедного вида старушки.

— Вот, ваши продукты — уже через силу произнес я и протянул пакет с покупками.
— А вы можете мне еще дать немного денег, а то мне нечем за свет заплатить? — уже оживившись, с надеждой попросила, почти потребовала она.
— Э-э-ммм… ну, я могу немного дать — немного опешив от смелости старухи, пробормотал я и полез в бумажник за деньгами. Не дать было уже как-то неблагородно, стыдно.

Я достал двадцать рублей (белорусскими — около 8 долларов), потом, коротко подумав, еще десятку.

— Вот вам, кто-нибудь еще добавит. А я, это, у меня больше не будет — соврал я, потупив глаза.

Старушка жадно и уже совсем не униженно схватила деньги, достала свой кошелек, открыла, чтобы положить деньги туда…

В кошельке я разглядел пачку пятидесяток (пятьдесят белорусских рублей — примерно двадцать долларов). Перепутать их, зеленых, как купорос, было невозможно.

«Да, старуха явно при деньгах, совсем не нищенка» — неприятно подумал я.

Я ушел в смешанных чувствах, явно переживая по поводу своего наивного благородства и притворного обмана. Чувство, что меня обманули, облапошили на моих лучших чувствах, не покидало меня весь вечер.

Немного позже, где-то через месяц или два, я встретил свою старушку в другом магазине по соседству, откуда ее также бранными словами выгнали на улицу. Как выяснилось, она снова что-то стянула, а народ в очереди, который явно был с ней знаком, шептался: «С головой у нее давно непорядок, крыша поехала, еще когда в начальником горисполкома здесь ходила. Когда мужа-начальника за взятки посадили. А теперь побирается, делает вид, что нищая и жалость вызывает. Ух, я бы ей показал»…