50 оттенков Якова Встреча

Время шло, как и положено, - неумолимо и безвозвратно. Свои главные  радости и отдушины Яков находил в воспитании внуков, жил ими и своим небольшим садом, с каждым из обитателей которого он имел обыкновение говорить о чем-то своём, понятном, вероятно, только ему одному. Работал. Большим подспорьем в его трудоустройстве послужили его личные качества, великолепные организаторские и интеллектуальные способности, о которых, разумеется помнили люди, окружавшие его до заключения. Его, как будто ждали, но ждали не все. Речь идёт о тех, кто поспособствовал неудачной попытке преступить закон руками Якова. Те, впрочем и не дождались. Жизнь сама как-то распорядилась так, чтобы их встреча больше никогда не состоялась. Кто-то назовёт это кармой, но стоит отдать должное, Яков ни на кого из них зла не держал, и, даже о намеке на месть, не могло идти и речи. Он был зол только на себя, на свою главную оплошность, редчайшую ошибку и просчёт, коих он в своей жизни допускал крайне мало, он был классным аналитиком и не мог понять, как мог так нелепо оступиться. Но его величество - пресловутый принцип. От принципов он никогда не отступал, поэтому твёрдо верил, что всё закономерно, и только он мог себя справедливо осудить либо простить. Наверное, к счастью, ему до конца не удавалось ни то, ни другое. Да, он потерял, пожалуй лучшие годы жизни, подорвал частично здоровье, но, считал достаточной компенсацией то, на что ему открыла глаза неволя: неверная жена и отчуждённая часть родственников, крысы и завистники среди бывших коллег. Итак, как уже было сказано,- жизнь не стояла на месте: посильная для его возраста работа, требовавшая больше умственных, нежели физических данных, нормальный доход и даже время на отдых. Отдыхом своим Яков считал работу в саду, в котором возвел комфортную беседку из сподручных средств, для встреч с гостями, друзьями, соседями, иронично назвав её (беседку) "штаб-квартирой".
Сырой ноябрьский пятничный полдень. Характерная для этого сезона прохлада навела Якова на мысли о необходимости обрезки виноградника. Как и принято в таких случаях, взялся он за это мероприятие с присущим энтузиазмом и удовольствием. Что-то то ли насвистывая, то ли, по привычке, нашёптывая и, вооружившись секатором, он отделял от заросшего бурой лоскутной прядью, ствола старого виноградника, высохшую лозу, хаотично проникавшую, как опухоль, во все возможные направления. Привычная эта церемония была прервана негромким и непродолжительным стуком в ворота. Яков неспешно спустился со стремянки и деловито направился к калитке, на автомате, не выпуская из рук секатор. Калитка открылась с глухим, протяжным скрипом, словно специально подобранным для замедленного кадра в тревожном кино. Пред Яковом предстало бледно-желтое, почти без кровинки, болезненно-исхудавшее лицо, с потускневшими маленькими, когда-то полными бредовых затей, жизнелюбия и авантюризма, глазами. Это был Малхаз. Яков, с характерным для него чутьём и тактом, мгновенно оценил эпизод, пытаясь скрыть накатившую от увиденного тревогу и недоумение, но предательски уронил секатор, который, лязгнув о стойку ворот, расположился пластом аккурат между застывшими ногами мужчин.
- Ну, вот и я, безуспешно пытаясь выдавить улыбку, молвил Малхаз.
Прозвучавший голос, снял все вопросы и сомнения по поводу его неизлечимого недуга. "Очевидно это и явилось причиной досрочного освобождения" - перебирал в мыслях Яков
В его душе, словно в непримиримой схватке, сошлись два полярных чувства: искренней радости и не менее искренней тревоги. Победило первое и Яков, крепко обняв гостя, дружески похлопал его по спине, буквально завопив:
- Малхаз, родное сердце, добро пожаловать, брат! Гамарджоба, мой дом - твой дом, проходи дорогой, располагайся. Суетясь и заботливо хлопоча о безопасности преодоления Малхазом тропинки к дому,  усыпанной начальными результатами прерванной обрезки виноградника, Яков буквально вырвал из рук гостя дорожную сумку и полупрозрачный пакет. Пакет издал странный треск пластиковой природы.
- Моя теперешняя кухня, опередил вопрос Якова Малхаз. Пожизненная. Она же и еда и закуска. Это были лекарства. Жуткая гора пестрых баночек и пузырьков.
- Только не говори, что ты ещё и водки со мной не выпьешь, как бы сглаживая ненужное напряжение, отшутился Яков.
- Нет, брат, водку я не пью, спокойно парировал Малхаз. Забудь, братское сердце...
Якова даже передёрнуло от неожиданности, но Малхаз снова, с усилием сдвинув край седых усов в контур изображаемой улыбки, продолжил:
- Я пью чачу, мы с тобой отныне пьём чачу. Мы едем в Грузию, брат.
При всём богатстве эпитетов, которые только мог бы впитать в себя русский или на крайний случай любой другой язык, я не смог бы описать, что в тот момент творилось в душе у Якова. Малхаз же одобрительно заценив явный положительный эмоциональный поворот в беседе, начал додавливать Якова.
- Мы едем на сутки в Тбилиси, остановимся в лучшей гостинице столицы Грузии, а оттуда переберемся в Ланчхути, к моим, где ты таки увидишь настоящую Грузию, мой дорогой!
Яков был безумно счастлив, его юношеская мечта должна вот-вот сбыться при таких  обстоятельствах, в таком возрасте, в такой компании. Он был в восторге.
Разумеется, ни о каком сне в ту ночь не могло идти и речи: было много чая, дыма сигарет, воспоминаний, много предвкушений и надежд. Только ближе к рассвету, когда Малхаза всё же разморил долгожданный сон, Яков завалился на диван и, глядя на абстрактные узоры, наносимые светом старой люстры на потолок, составлял в голове перечень необходимых для предстоящего путешествия вещей.
 Утро. Такое долгожданное утро. Дорога. Дорога, которая в компании родного человека, показалось нереально короткой и незаметной. Малхаз усердно рассказывал об истории необыкновенных, полуэкзотических построек вдоль дороги, красочно вещал о тропических растениях, аккуратно обозначивших границы дорожных обочин, с любовью подчёркивая всю необычность местного колорита. К его недоумению, Якова мало, что в этом удивляло: он, конечно, много читал о Грузии, но, видимо, никак не был готов к открытию для себя того, что по первым поверхностным впечатлениям, Грузия мало, чем отличалась от родного ему Дагестана, в особенности на периферии. Однако, он был исключительно рад тому, что с ними происходит. Этого было предостаточно для начала осуществления его мечты.
Огромная по своим масштабам гостиница "Тбилиси" встретила их, как и ожидалось, торжественно и радушно. Гостеприимство горцев было знакомо обоим едва ли не с пелёнок, так как оба они являлись уроженцами величественного гордого Кавказа.
Заселившись и посвятив остаток дня прогулкам по живописным, историческим местам красавца-Тбилиси, мужчины вернулись в гостиницу, где основательно проголодавшись, поназаказали, казалось, всего, о чём когда-то мечтали вместе, находясь в камере. Была и чача. Много чачи. Выпивали они в тот вечер, как не в себя. Да только хмелели они не от употребленного горячительного, кстати слегка напоминавшего Якову вкус обычного самогона, а от всего того, что предоставила на тот момент им такая непростая и изменчивая судьба.
Наутро, заварив для двоих багровый крепчайший грузинский чай, Яков, вышел на балкон, держа в одной руке стакан с ароматным живительным и таким необходимым (после вчерашних возлияний) напитком, а в другой небольшую пиалку с янтарно-золотистым вареньем из белой черешни с добавлением цедры лимона и крупинок грецкого ореха. Он очень не хотел тревожить сон Малхаза, но чай для одного, при открывшейся сказочной панораме на Тбилиси с балкона роскошнейшей гостиницы, выглядел, как минимум эгоистично.
- Малхаз, не выдержав, воскликнул Яков.
-Ты только глянь, что есть жизнь, давай, старина, присоединяйся. Мы ведь столько шли к этому. Ответа не последовало.
- Так и проспишь весь цимус, пробурчал в сердцах Яков, продолжая с упоением созерцать на город своей мечты. Выпив чаю и догнавшись очередной сигаретой, он вернулся в номер. Из прикрытой двери комнаты Малхаза, веяло недоброй тишиной и напрягающим холодом.
- Малхаз, брат, снова вскрикнул Яков, но голос его неожиданно дрогнул и какое-то неестественное чувство, зловеще подкравшись под кадык, не дало ему закончить фразу.
Обезумевший от внезапно налетевшей паники, Яков распахнул дверь в комнату.
- Малхаз, подъём, Малхаз, не дури.
Но Малхаз его уже не слышал.
Оставшись в положении полусидя в объёмном гостиничном кресле, он только слегка накренил голову влево и замер. В его приоткрытых мутно-серых глазах, уставившихся куда-то вдаль, уже не было признаков жизни.
Яков безмолвно припал на колени.
Его глаза заволокли слёзы. Скупые мужские слёзы, слёзы отчаяния и безысходности, слёзы пустоты. Яков лишь прикрыл застывшие веки друга дрожащими пальцами и зарыдал уже безудержно.
Поездка в Ланчхути, на родину Малхаза, запланированная на наступившее утро, состоялась уже в другом качестве и в другом сопровождении. Отбыв три дня после похорон друга, в кругу его близких, опустошенный Яков, возвращался домой. Дорога домой показалась ему ещё короче предыдущей, его не интересовали больше придорожные пейзажи и прочие изыски царства тропиков. Он только изредка наблюдал за постоянно уменьшающимся огненным шаром заходящего солнца, которое поминутно сваливалось всё ниже за гору на западе. Оно буквально описывало Якову всю необратимость, досадную кратковременность и уязвимость всего живого на земле. Он потом ещё несколько раз, по инерции  вглядывался в почти исчезнувшую в сумраке багровую полоску отпылавшего заката, затем, откинув голову на подголовник, сомкнул уставшие, ещё влажные веки. Яков ехал домой. Он возвращался из любимой Грузии в полнейшем  опустошении и отчаянии. Он искренне скорбил,  понимая, что у него ещё есть, пусть и небольшой, но отрезок времени, который позволит ему лёжа на ветхом диване, в ещё более ветхой дворовой кухне, курить, думать и вспоминать. Его пытливый ум наводил его на мысли о том, что ещё одна встреча с Малхазом рано или поздно, но всё же непременно состоится: очередная, неожиданная, последняя....