Белые снегири - 46 -3-

3. НАША ПРОЗА

    РАССКАЗЫ

Александр ВОРОНИН
( Московская обл, г. Дубна)
Член Союза писателей России

    СТО  СЕМЬДЕСЯТ

Ездим мы не по правилам, а по дорогам.
                Поговорка бывалых водителей

Если бы у моей сестры с мужем в городке Кемь в Карелии не было “Форда”, то его нужно было  выдумать. Для полноты жизни и застольных разговоров. А так всё  выглядело естественно: красный “Форд-Орион” появился весной 1997 года после   продажи красной “пятёрки”. Могу поспорить, что и третья машина у них будет тоже красная – наших врачей хлебом не корми, дай только купить что-нибудь красненькое,  цвета    крови.  Это у  них,  видимо, профессиональное.
Сразу после покупки “Форда”,  зять Саша каждый день обкатывал своё хобби, постепенно привыкая к нему. К моему приезду в Кемь он уже мастерски  крыл сквозь зубы каждого, кто ехал медленнее его. А если учесть, что в их городишке я насчитал всего два “Мерседеса”, то, гоняя на сверхскоростной машине  по разбитым  дорогам, магнитофон можно было  не включать - хватало комментариев  крутого зятя о водительском  мастерстве  местных   аборигенов.
Наконец,  настал радостный день, когда мы втроём рано утром рванули на “Форде” в Дубну. Сестра с мужем к детям, гостившим  у  бабушки, а я к любимой  жене. Накануне я закончил ужасно трудную шабашку, из-за которой и приехал в такую даль - почти месяц рубил кусты  вдоль железной дороги “Москва-Мурманск”.  А  теперь  был  полностью свободен  и  почти  счастлив. К тому же  я надеялся получить   массу новых дорожных впечатлений и написать об этом рассказ. Мне впервые предложили  проехать с севера на юг половину России в автомобиле. (Вторую половину я позже проехал с другом на джипе от Дубны до Геленджика и обратно.)
Сестра взяла меня в новую машину с шутливым условием: будешь, говорит, нашим телохранителем - отпугивать своим небритым видом дорожную мафию. И это были  не шутки, так как вокруг все только и говорили о том, что на трассе пропадают иномарки вместе с пассажирами. Страху на нас перед поездкой нагнали изрядного. А у моих эскулапов кроме перочинных ножичков никакого оружия в машине не было. Рассчитывать приходилось только на себя. Поэтому, готовясь к поездке, я не стал брить отросшую бороду и купил на рынке три кассеты с блатными песнями “Для братвы” - если остановят где в лесу, мы их сразу врубим, мол, свои, такие же братаны, как  и  вы, фильтруйте базар, блин... Вот только в спешке сборов забыли мне подбрить затылок повыше, чтоб через  заднее стекло  я  выглядел  покруче.
Едва  выехали за город, как сестра с мужем взахлёб принялись  расписывать прелести северной хилой природы, мелькавшей за окном. Наперебой хвастались, что кто-то тут рыбу солит бочками, кто-то лосей и медведей валит штабелями, что диких гусей и уток  кто-то ест чаще, чем магазинных  американских кур, а грибы вообще из  леса  машинами возят, да по три раза в день. Но так как я прожил у них месяц на одних пельменях и перловом супе из бумажных пакетов, то все эти рассказы вызывали у меня лишь ехидную недоверчивую улыбку. Поняв, что я не в состоянии  оценить их местный  патриотизм, они стали нахваливать только то, что было видно из окна машины - торчащие повсюду из земли камни. Тут я с ними  спорить не стал - да, таких мощных и  красивых  глыб  у нас  под   Москвой   нет.
Потом они на время забыли про меня и стали, пока трасса с утра пустая, испытывать машину на прочность и скорость. Сестра подзуживала мужа, мол, давай, псковский чайник, покажи,  какой  ты водила.  Зять  весь напрягся, вцепился в руль и,  не отрывая  взгляда  от  дороги,  только коротко  спрашивал: “- Сколько?   А сейчас сколько? А  вот так сколько?” Скорость в машине совсем не чувствовалась, мотор гудел ровно, только асфальт стал сильнее шуршать под колёсами, да встречные машины уж очень быстро проскакивали мимо. Мы даже не успевали рассмотреть, кто в них сидит. Сестра глядела на спидометр и комментировала для нас: “- 120. 130. 140. 150. 160. 165. 170. Полёт нормальный. Сейчас будем взлетать”. А у меня почему-то в животе вдруг стало ныть и холодеть, будто я два дня не ел, хотя перед отъездом мы все плотно позавтракали. Страха ещё не было, но появилась какая-то нервозность и предчувствие чего-то нехорошего. Немного успокаивало только то, что со мной едут два врача и в случае чего, если мы все не в лепёшку сразу, то они мне хоть кровь  остановят  и  кости   вправят   на   место.
Долгая дорога всегда утомляет своим однообразием. Вот и я, мучаясь вынужденным бездельем, стал прислушиваться к разговору сестры с мужем. Зять так осмелел и раздухарился на скоростной трассе, что сестре приходилось теперь его всё время сдерживать. Особенно на поворотах и при обгоне грузовиков с прицепом. Она стала поругивать мужа: не гони так, помни, у нас двое детей и если мы оба здесь кекнемся, то они останутся сиротами, а у братца (то есть у меня), жена дома и она докормит его дитё до пенсии. Мне эти разговоры сразу не понравились, так как я по натуре очень мнительный и  внушаемый, а в последнее время к  тому  же стал верить в приметы и в гороскопы. Но пока решил промолчать  и не нервировать водителя, ведь только от него зависело, как скоро я окажусь дома и в каком виде: в обычном или в белом  гипсе.
А сестра Леночка, слышу, затянула новую песню, обрабатывает мужа с другого бока: не тормози так резко, а то где мы тут, на трассе, новое лобовое  стекло  купим. Я  от  скуки  возьми  да  и спроси у неё: “- А почему именно лобовое?”  Сестра повернулась ко мне, оглядела меня жалостливо и стала объяснять: “- А  как же? Скорость сто шестьдесят, он тормознёт резко, мы оба пристёгнуты ремнями, а ты, сердяга, с заднего сиденья через лобовое стекло и вылетишь прямо на асфальт  вместе  с  сумками  продуктовыми. Хорошо, если ещё не под встречную машину”. Тут мне сразу расхотелось ехать с ними дальше и, увидев указатель на Новгород, я стал просить заскочить туда по пути и пересадить меня на поезд. В поезде нет лобовых стёкол, там все боковые. Но зять в ответ на мои стоны только  хихикал, как маньяк в американских фильмах ужасов, и широко открывал рот, как птенец в гнезде, а  сестра на ходу кормила его то печеньем, то бутербродами, то горстями кидала ему в рот морошку, купленную тут же на трассе. (Со страху я и  анекдот на эту тему вспомнил: только попав в аварию непристёгнутым, Василий понял, почему переднее стекло автомобиля называется лобовым.)
Однако,  после того, как мы пару раз остановились и перекусили на травке, настроение у меня опять улучшилось и уже я, мучаясь от безделья и скуки, стал подзуживать зятя на обгон всяких “жигуликов” и “волжанок”. Вольготно раскинувшись на заднем сиденье и устав смотреть по сторонам, где всё мелькало очень быстро, я следил только за тем, как зять обгонял попутные машины. Когда мы шли по встречной полосе на обгон,  я с азартом кричал зятю: “- Делай козла! Делай этого козла!”  Корчить рожи обгоняемым и показывать им кукиши в окно,  мне не позволяло воспитание и моя  врождённая  интеллигентность, но дикие крики гордости за зятя, рвущиеся из глубин души, я сдержать не мог, да и не хотел. Это было моей  маленькой,  но  приятной местью  чужакам за свой “Запорожец”, на котором я больше девяноста выжать не мог,   когда  на нём тащился на огород,  а  все  меня  легко обгоняли  и  ехидно улыбались    при  этом.
Кстати, обгоняли мы  попутчиков не напрягаясь. Машина действительно была мощная и скоростная. За всю тысячекилометровую поездку нас обогнали всего два  “джипа” и то, оба шли без пассажиров, налегке, а нас было трое, да ещё весь багажник  забит дефицитными  в  то время пустыми трёхлитровыми банками - маме-огороднице в подарок. Остальных мы всех делали  со  свистом. После особенно удачного обгона какой-нибудь “тойёты” или “ниссана”, сестра ласково гладила мужа по голове и давала очередную порцию печенья или чего-нибудь сладенького. Мне сзади оставалось только глотать слюну от зависти и самому рыться  по  сумкам  и  пакетам  с  едой.
Наверно, поэтому, из всех наших дорожных разговоров запомнились в основном диалоги  про еду. Ещё когда завтракали утром в Кеми, Лена у меня всё заботливо спрашивала: “- Ты это поел, братик? А вот это? Всё, не будешь больше?”   И тут же мужу: “- Пойди, вывали всё это в унитаз!” Меня  такое  отношение  к  продуктам  немного удивляло и я интересовался: “- А вы что, не будете в дорогу есть?” “- А мы это не едим”, - отвечала Леночка и тут же предлагала мне попить на выбор: компот из ревеня, молоко  и  вчерашнее пиво. Когда я попил, звучала та же команда мужу: “- Вылей, Саша, всё, что осталось,  в унитаз и поехали!”
Точно также было и на пикниках на травке. Заботливо угостив меня какой-то скользкой варёной картошкой из целлофанового пакета и старой колбасой, сестра остатки заворачивала в бумажку и выбрасывала в кусты, ласково приговаривая при этом: “- Больше никто не будет? Тогда выкидываю!” А сами они наворачивали немецкие мясные паштеты из банок, густо намазывая их ножом на белый хлеб. Мне поневоле приходилось терпеть эти их пакости, так как ехал с ними зайцем, без билета, но про себя  я  твёрдо решил всё рассказать маме, как они надо мной издевались  в  Кеми  и  в  дороге.
Светлым пятном во всей этой долгой поездке остался шикарный обед в Петрозаводске у подруги сестры - Ларисы. Тарелки с наваристым мясным супом стояли в других тарелках, а те уже на салфетках, как в лучших ресторанах. Хлеб при нас был поджарен в тостере и нежно хрустел на зубах. На троих (без зятя) мы выпили бутылочку чудесного сухого вина. Потом смаковали  душистый кофе со всякой вкуснятиной и даже успели походить по магазинам. Лариса была молодой вдовой  военного  лётчика и, если бы Петрозаводск был поближе к Москве, а я чуть-чуть порешительней, то прикинулся бы, что меня сильно укачало в машине, упал  на  пол, потерял  сознание и на недельку остался бы у неё отлежаться и прийти в себя. Но до дома было ещё далеко и, прощаясь  с  гостеприимной  красавицей Ларисой, даже у меня  на  глаза навернулась скупая мужская слеза.
Довольные и сытые, мы несколько часов ехали молча. Не знаю, о чём мечтал зять, ёрзая на переднем сиденье и  облизывая  губы, но я, кроме как об аппетитных прелестях Ларисы, ни о чём другом  думать не мог. Видимо, сказывалось месячное воздержание от семейных радостей. Да и одичал я немного, отвык от женского общества, три недели работая лесорубом-одиночкой  в  карельской  тайге.
Ночевали мы у другой подруги сестры в Олонце. Она тоже была без мужа - он на неделю уехал на рыбалку. Зять и тут  сразу  съел всё мясо (как пахан в нашем автопробеге) и сразу ушёл отсыпаться.  Сестра с подругой сцепились языками и никак не могли наговориться, а меня после овощного салата напоили карельским бальзамом с кофе (чтобы не уснул), дали фуфайку, два детектива и посадили на застеклённом балконе сторожить “Форд”, стоящий под окном. Стояли белые ночи – можно  было читать даже без лампы. И вот я со второго этажа всё следил, чтобы шпана, густо тусовавшаяся всю ночь во дворе, не открутила колёса у нашей машины. На ночь был утверждён график дежурства, но никто мне на смену не пришёл - ни в час ночи, ни в три. В четыре утра я самовольно бросил пост и прилёг на диван подремать. А в шесть  меня снова поили кофе с бальзамом, совали рюкзаки и сумки в руки - тащи в машину, уезжаем.
Остаток пути я сладко дремал, полулёжа на заднем сиденье, глядя  сквозь сонную пелену в глазах, на уже знакомые и почти   родные места - Бологое, Вышний  Волочёк,  Калинин,  посёлок   Радченко.
Когда свернули с Ленинградского шоссе на Конаково, меня начала колотить мелкая дрожь - до дома оставалось всего 35 километров. Если бы не слабая дорожная кормёжка, я, наверно, сгорая от нетерпения, выскочил бы на ходу и побежал впереди машины. Что было вполне осуществимо, так как перед Конаково расширяли трассу, всё перерыли, насыпали песку и машины тащились гуськом не быстрее 10 километров в час. К тому же оба моих попутчика, словно нарочно, всячески оттягивали  долгожданную встречу с женой и с холодильником, полным вкусной еды. Зять Саша капризничал, стал останавливаться чуть не у каждого столба и требовал горячего кофе из термоса, а сам потом долго дул в железный стаканчик, остужая его. С одной стороны, он вроде бы устал, двое суток   держась за руль, а с другой - мог бы войти и в моё положение. Я на себе вдруг остро ощутил силу и бессмертие классики. Ленинские слова: “Промедление смерти подобно!” - будили во мне дикие желания и звали на подвиг.  Сестричка Леночка тоже стала вести себя как-то странно. На каждой остановке она рысью убегала в кусты и долго шуршала в них, делая вид, что ищет там грибы на ужин. Мы  её  еле-еле  зазывали  обратно  в   машину.
Между Конаково и Дубной нас ждало ещё одно испытание. (Прямо как у Одиссея, когда боги  десять лет не давали ему вернуться с войны к любимой жене Пенелопе). Ремонтники только-только залили дорогу жидким гудроном и начали посыпать щебёнкой. Камни ещё не прилипли толком и разлетались из-под колёс во все стороны, как осколки от гранаты. В трёх местах даже краску отбили на капоте, а встречные машины осыпали нас камнями, как шрапнелью. Зять впервые за тысячу километров пути стал вслух употреблять ненормативную лексику, не замечая, что в салоне сидит женщина. Он так умело поливал  матом  конаковских дорожников, как будто они во всём  виноваты  и специально к его приезду затеяли ремонт. Мы с сестрой испуганно притихли и до парома сидели молча - было жалко  водителя, скрипевшего зубами, при каждом ударе камня по новой, только что купленной  машине. Зять был  на  грани  психического  срыва,  у  последней  черты. Я стал тихонько шептать сестре на ухо советы, как, приехав домой, быстро снять у него стресс и не допустить инфаркта или инсульта. Самый простой и верный способ (пришедший к нам из глубины веков от предков) – это влить в зятя при встрече с тёщей  (с обязательными цыганскими криками: “Пей до дна! Пей до дна!”)  два губастых стакана водки  и уложить спать. Остальные способы  менее эффективны и требуют больше  времени  на  подготовку.
Перед паромом была очередь из машин на три захода – надо ждать около часа. Напряжение нарастало стремительно. Уже ничего не хотелось - ни кофе, ни шампанского. Даже фигуристые конаковские девчонки, гулявшие по берегу канала, не так радовали  глаз,  как  в обычные дни. За каналом виднелись дома родного города. Мы все трое вышли из машины и ходили вокруг неё кругами. Хоть прыгай в воду и добирайся вплавь - быстрее дома будешь. (Мобильных телефонов тогда ещё не  было и неизвестность нас    просто изводила). Последние минуты были самыми томительными.  Я молил Бога, чтобы паром не сломался и не  подошёл    караван  из барж, которые медленно будут ползти   часа  три.
Зато когда подкатили к дому и дети сестры подбежали к машине, все сразу успокоились. Лена  ушла с  сыновьями по магазинам покупать им подарки, зять, облокотившись на машину, ждал приглашения к столу от тёщи, а я таскал маме на  балкон пустые трёхлитровые банки (страшный дефицит в то время) и прикидывал, сколько мы в них заложим на зиму экологически чистых продуктов - деревенского мёда, компотов, огурчиков   и  различного  варенья.
Через  три  дня  уже  на  моей  машине (тоже иномарка - “ЗАЗ-968М”),  мы
собрались за черникой на Полудёновку. Мама - на пенсии, я - в отпуске, а тётя Валя Волкова с моей женой – пpocтo  взяли и удрали с работы. Так  всем вдруг захотелось ягод. Поехали не рано, часов в 10 утра. Сзади в “ЗАЗике” уже давно что-то постукивало и я сильно не гнал. Как чувствовал - быть беде. Да и не лежала  душа к этой поездке – женщины  меня силой заставили. И вот у переезда в Мельдино в моей ласточке что-то хрустнуло и она заглохла намертво. (Аналогичный случай был три года назад - перед рынком на Большой Волге  лопнула полуось.  Я  тогда рулил, а  жена с тёщей толкали машину до дома). Тут женщин было уже трое, они так пихнули лёгкий “ЗАЗик” со мной за рулём, что он пролетел метров сто. И всё. Скорости не включались - полетела коробка передач. Полчаса женщины ещё ждали от меня подвига и на что-то надеялись. Я старался оправдать их доверие изо всех сил: дёргал за рычаг скоростей, залезал под машину, стучал ногой по скатам, как бывалый водила, но всё без толку.
У взрывной тёти Вали первой не выдержали нервы. Она бегала с пустой  корзиной в руке вокруг машины и кричала: “- Угораздило меня связаться с вами с дуру-то! И с вашей рухлядью! Надо было зятя попросить - Саша бы нас мигом отвёз! Что это за машина? Облейте её бензином и сожгите прямо тут! Одни хлопоты, да расходы с ней! Она вас разорит! Тамара, послушай меня, продавайте скорее эту рухлядь! Связалась я с вами! И  день  пропал,  и  ягод  не  набрали!” Мама робко пыталась заступиться за нашу семейную гордость: “- Что ты,  Валя! Машина неплохая. Мы её починим и ещё поездим на ней, надо только, чтобы мастер её посмотрел”.
Потом мама с сестрой остановили попутку и уехали за черникой, а жена пошла на электричку, чтобы прислать из Дубны техпомощь. Брошенный всеми, я сел на заднее сиденье, расстелил газетку и съел все  припасы, взятые в лес - помидоры, огурчики, бутерброды и яблоки. От переживаний у меня всегда появляется волчий аппетит. Это одна  из  наших семейных   черт. В трудные минуты  кто-то пьёт горькую, кто-то травится, стреляется, вешается, а мы сразу за стол  и  наворачиваем за обе щёки.
Через час подъехал зять на  “Форде”, привязал меня на верёвку и дотащил до дома. Правда, у парома верёвка лопнула, так как всё те же дорожники, уже наше Дмитровское шоссе залили жидким гудроном. Колёса прилипали к этому адскому покрытию и верёвка в одну нитку не выдержала. Я выскочил, встал в спешке на коленки, привязал верёвку вдвое, а когда поднялся, на каждом колене у меня висело по большой лепёшке гудрона. Зять с сестрой, увидев это,  так хохотали в машине, что “Форд” качался из стороны в сторону. Хорошо, что брюки были старые, для огорода и леса. Поставил я “ЗАЗик” на стоянку у дома, сел и заплакал. Лето на улице, отпуск, самая заготовительная пора, а у меня  опять  поломка  и  запчастей  нигде  не  достать  к  такому  раритету.
В это время мимо меня в очередной раз просвистел зять на своём красном “Форде”, а сестра с детьми высунулись из  окон и строили мне рожи, мол, попробуй, догони. Тут я решил крепко выпить вечером и отлупить зятя за то, что он так и не дал мне порулить “Фордом” ни на трассе, ни в Дубне. Но они как чувствовали свою вину  передо  мной  и вечером меня к маме на посиделки не позвали, а  рано  утром уехали  с  детьми  на  море.
Весь месяц, пока они ныряли в море, я мечтал, как  буду мстить коварному зятю. Ночами, ворочаясь от бессонницы,  представлял себе эту картину  так - вот выиграю в лотерею белый “Мерседес”,  приеду  на нём  в  Кемь  и  поставлю его  у  них  под  окном,  рядом с   короткозадым    “Фордишком”. Тогда уже  зять  будет прыгать у окна и просить   меня дать ему прокатиться кружочек по городу. А я буду делать вид, что плохо слышу.  Или  скажу, что  ключи  потерял.  Вот  так.  Знай  наших.  Как  он  ко  мне,  так  и  я  к  нему.
А  вообще, я зятю  даже немного благодарен за то чувство, что ощутил пусть и  в роли пассажира. Когда летишь под 170 км в час по нашей советской дороге, то поневоле чувствуешь себя немножко Богом, по сравнению с теми, кому это пока не дано. Прав был Николай Васильевич Гоголь – какой же русский не любит быстрой езды!  А наш мужик ещё и непредсказуем во всём – и на дороге и в жизни. Вот почему Запад нас боится и никогда не сможет до конца понять русскую душу.


“ТЕБЯ  МОЙ  ПАПА  ЗОВУТ,  ДА?”

И  только  маленькая   дочка
Грустит,  волнуется  и  ждёт,
И  только маленькая дочка
Тебя,  как  взрослая,  поймёт.
И  только  маленькая  дочка
В  своей  кроватке  тихо  спит,
И  только  маленькая   дочка
Тебя   и   любит  и  простит.
                Песня.
                1.
Перед разводом я долго не мог представить, как буду жить  без дочки. Семьи  уже не было, мы с женой жили  каждый своей отдельной жизнью, хотя  ещё в одной квартире. И всё это время у  меня  иногда возникали странные  ощущения, будто на меня рухнула  тяжёлая стена, и я под ней задыхаюсь, или под ногами у меня разверзлась бездонная пропасть,  и я туда лечу, безуспешно пытаясь зацепиться за что-нибудь руками и ногами. Позднее, одна  знакомая,  встречая меня на улице, обязательно спрашивала: “- Ну, как? Ещё не сошлись?” И начинала охать и пугать меня своими страхами: “- Знаешь, а я не могу представить, что будет, если мы разойдёмся... Сразу темно-темно всё впереди... Это всё равно, как у здорового человека, привыкшего к физическому труду, вдруг взять да и отрезать руку... Ой! Страшно...” Но, слава Богу, всё вроде бы обошлось без больших потерь. Хотя неизвестно, сколько шрамов  появилось на сердце  у меня  и у дочки, после  того,  как  семья  распалась.
А   началась   эта  история   ещё  до  развода,   когда  все   были     по-своему   счастливы.
         2.
Мы подъезжали. Через  две остановки  наша  станция. Южное солнце так накалило вагон, что и в летней рубашке на голое тело было жарко. За окном всё плыло и колыхалось в струях тёплого воздуха, поднимающихся от нагретой земли. Я высунулся из окна, но вместо прохладного ветерка лицо обдало сухой жаркой  волной. Это лишь Ростовская область, а какое же пекло будет на море, на которое мы собрались всей семьёй, подумал я с тоской.
Жена в купе спешно приводила себя в порядок: подкрашивала губы, что-то меняла в причёске - вечные женские уловки, на которые мы, мужчины, так легко попадаемся. Вчера мы чуть не поругались из-за пустяка. Она сразу завалилась спать, как только поезд тронулся, а я, с её согласия, ушёл ужинать в вагон-ресторан и просидел там до закрытия. Смотрел в окно и думал о нашей непутёвой жизни. Жена вскоре проснулась и весь вечер просидела одна, ни с того ни с сего на меня надувшись. Только утром, увидев мою виноватую улыбку, сказала:
- Давай  не  будем ругаться, отпуск  ведь только начинается.
- Давай, - обрадовался я тому, что всё так быстро и легко разрешилось. Обычно она превращалась в  буку на месяц, а то и на  два.
Наш вагон был в хвосте поезда и остановился далеко от асфальтированного перрона. Стоим среди груды вещей на грязном песке и смотрим на бегущую к нам родню жены. Поезд медленно тронулся, мимо  проплывают  в  окнах лица  недавних  попутчиков. Кто-то,  наверняка,  завидует:  “- Вот, и эти уже приехали, а мне ещё...” И подсчитывает, сколько ему  предстоит   трястись в надоевшем вагоне.
- Ну,  вот мы  и  дома! - радуется жена.
- Кто дома, а кто всего лишь у тёщи на блинах, - бурчу я,  хотя на душе хорошо. За год однообразной жизни всё так надоело дома, что любая поездка - уже праздник. Тем  более на  юг,  к  морю  собрались недельки  на  две.
Подбежал шурин с женой - обнимаемся, целуемся. Меня тоже целуют, видимо, записали в родственники. Хлопаем друг друга с шурином по плечам, с ним всегда легко и просто, умеет он жизнь повернуть к тебе интересной стороной, которую ты вроде и не замечал до этого, хотя пялился на неё во все глаза. Я ни разу не слышал, чтобы он жаловался на что-нибудь. Он и меня всегда при встречах заражал своим оптимизмом и верой  в хороший конец всего плохого.
Его жена Оля держит нашу дочь на руках. Потом опускает её  на землю и легонько подталкивает к нам:
- Иннуська,  ну-ка встречай своих бродяг  родителей. Бросили, понимаешь, ребёнка и не  едут за ним, шалопаи московские. А дитё о них и не вспоминает, у него тут уже новая мама есть.  И   папа  тоже.
- Да, папа-то  это, конечно. Папа - в первую голову, куда там маме до него, - довольный  своей шуткой хохочет шурин, хлопая себя ладонью по внушительному животику.
А мы с женой стоим, зовём на все лады дочь к себе. Договорились ещё в поезде, тайно ревнуя её друг к другу, что на руки брать не будем, пока она сама не выберет одного из нас. Особенно старается жена - уж очень ей хочется, чтобы  дочь подошла  первой  именно  к  ней.
Но, видимо, три месяца разлуки для ребёнка двух с половиной лет, слишком большой срок - отвыкла от нас. Бедняжка уцепилась за юбку новой мамы и, насупившись, исподлобья поглядывает  на  нас - вроде   что-то  родное,  а  подойти  ближе  боязно.
Подбежала, запыхавшись,  радостная тёща.  Перемазала нас губной помадой и с ходу  включилась  в  игру. Схватила  внучку на  руки:
- Инка, да ты чего это? Это же мама с папой твои приехали, ненаглядные твои...  Ты  чего, боишься  их,  что  ли?
- Да больно нужны они  ей,   ха-ха-ха, - опять заливается шурин. - У неё  новый папка есть теперь! Ростовский! - и смачно пускает сигаретный дым в сторону от нас.
- Отстаньте от дитя, чего вы её  мучаете, - жалеет  новая  мама.
А нам обидно. Два дня ехали, мечтали, как дочь нас встретит, обрадуется, кинется с поцелуями, а она уцепилась за шею бабушки, положила ей головку на плечо и серьёзно так разглядывает  нас  своими  коричневыми  глазёнками. Первой не выдерживает жена, бросается к ней, хватает на руки, начинает тискать и целовать:
- Доченька, это же я, твоя мамочка Оля!   Ты не узнала меня, да? Моя ты сладушечка! Я твоя мамочка единственная! Ты моя ласточка ненаглядная!    Моя…   Моя...  Моя...
И  уже  глаза у  всех на мокром  месте. Инна надулась, вот-вот заплачет, вырывается и тянется ручками к тёще. Та всё же привычней и не тормошит её так. Тёща тоже захлюпала носом, комкает  в руках платочек.
- А это кто, тётя что ли? - в шутку обижается шурин, хлопая жену по мягкому месту. - Нянчила, нянчила её, все парадные платья Иннуська твоя ей обдудухала! На танцы выйти  не в чем. А теперь мы чужие для вас... Ну, конечно, ма-а-а-а-мочка приехала! Ты, Ольга, совсем там омосквичилась уже!   Но ничего, мы за месяц тут вернём тебе спортивную форму.  Это у нас быстро!  Га-га-га-га!
- Ладно тебе, Вовка, болтать, - командует тёща. - Берите  вещи,  пошли на перрон.
Я легко забираю дочку у жены. Ко мне она идёт сразу, стоило только протянуть руки. Прижимаю к себе маленькое родное тельце, слышу, как гулко стучит сердчишко под рёбрышками.  Несу её на руках и радостное, неповторимое чувство отцовства наполняет меня. И нет сейчас силы, которая смогла бы отнять её у меня, и нет любви сильней, чем моя любовь к этому маленькому родному человечку. А всего три года назад, глядя на большой живот жены, я и не думал, что во мне проснутся такие отцовские чувства. Часто вечерами думал, вот появится ребёнок, как я буду его любить? В душе не было никаких намёков на то, что буду ласковым отцом. Даже когда привёз домой жену из роддома и впервые развернул закутанную в кружева дочку, было какое-то непонятное чувство к маленькому писклявому комочку, смесь жалости и боязни: что дальше с ним делать? Да как бы не сломать у неё что-нибудь ненароком, уж больно  всё  крошечное.
Позднее, когда она стала плакать по ночам, болела, тянула ручки ко мне из кроватки, стала отвечать улыбкой на мои “ага” и “агу”, только тогда я понял, что значит быть отцом и на глаза каждый раз наворачивались слёзы - это моё дитя, моя кровь. Готов был голыми руками убить всех, кто посмеет обидеть моего ребёнка.  Сам  удивлялся нахлынувшему чувству. И  оно уже не отпускало.

           3.
Выйдя на перрон, грузим вещи в тележку, типа самодельной коляски, прицепленную к мотоциклу шурина и он уезжает домой, готовить нам торжественную встречу. Пропустив женщин вперёд, с их нескончаемыми разговорами,  веду дочь за руку. Сердце  громко  колотится  в груди и как-то страшно замирает время от времени (совсем перестаёт биться на несколько секунд), когда я смотрю на эту малявку в красной юбочке, жёлтой маечке с вышитым котенком на груди и в красных сандалиях с жёлтыми носочками. На голове - два огромных белых банта. Хочется говорить и говорить с ней. Она так интересно вскидывает головку вверх, когда отвечает мне.
          - Инн, а ты здесь скучала   по  нам  с мамой?
  - Да.
- А где твоя  мама?
- Вот, - показывает она на тёщу. Вконец  запутали ребёнка.
- Да нет, твоя мама посередине  идёт  в  белой  юбке. Видишь?  Мама Оля.
- Нет, это не  моя мама, - капризно надувает она губки.
- Ну,  ладно,  а  папа где?
- Ты   папа.
- Правильно, - улыбаюсь я довольный. Не зря спорил с женой в поезде, что меня дочь узнает быстрее. Может оттого, что я единственный из всей нашей родни в  очках. Но не только из-за этого - я  ещё  и самый  добрый. А  дети чувствуют  это  сразу  и  долго помнят.
Инна  бросила мою руку и вприпрыжку скачет рядом, бойко рассказывая мне о жизни у бабушки. О том, что есть собака Дружок, о том, как кормит маленьких цыплят и утят, и как дядя Вова катал её  на мотоцикле, а она обожгла ножку о  выхлопную трубу. Смешно подпрыгивает и показывает мне  уже  зажившее  пятно от  ожога.
От её рассказов, а может от слепящего южного солнца, вдруг защипало глаза, горячая волна прокатилась в груди и застряла комом в горле. В который раз меня поразила мысль, как же сильно я люблю этого маленького беззащитного человечка, как мне плохо будет без него. А  всего неделю назад, разругавшись с женой из-за пустяка, решил бросить  надоевшую семейную войну и  пожить один, спокойно, без криков и упрёков каждый вечер. За три месяца разлуки отвык от дочки и поэтому так легко думал об этом.  Сейчас, вспомнив те мысли, почувствовал, как повеяло холодом, будто из глубокого погреба, когда заглянешь туда жарким летом. Захотелось  схватить дочку, прижать к  себе и не отпускать  больше  никуда.
Похожее чувство я испытал год назад, когда спускались с озера Рица вниз и наш автобус, обгоняя на повороте “Жигули”, чуть не улетел в пропасть, закачавшись с боку на бок и противно визжа тормозами. В салоне закричали женщины, жена вцепилась в мою руку и побледнела. А я, первый раз катаясь по горам, даже не успел испугаться и только когда автобус выровнялся и снизил скорость, вдруг почувствовал какой-то внутренний, животный страх. Представил себе, как мы  летим  в  глубокое  ущелье, кувыркаясь по камням и падаем внизу в реку. Тогда тоже подумалось: “- А как же Инна? Что с ней будет?” Всего-то годик с небольшим ей, даже родителей своих не запомнит. Бабушки её, конечно, вырастят, тут я не сомневался, но меня она уже не знала бы, не знала бы отцовских сильных рук, всех тех сказок и историй, что я ей рассказал и ещё расскажу. И долго после этого случая, при воспоминании о визге тормозов на том повороте, у меня холодела спина, и взглядом я  непроизвольно искал дочку, чтобы увидев её, успокоиться - всё  прошло, мы все  живые  и  опять  вместе.

            4.
Дома, по старой славянской традиции, был роскошный обед со множеством наперчённых до ужаса блюд, с тостами под вонючую тёщину самогонку и с огромным арбузом на десерт, который мы тут же и уничтожили общими усилиями. Раз в год встречаемся все вместе, поневоле хочется как-то отметить этот день  поторжественнее, чтобы  он надолго  запомнился.
После  обеда выходим все на воздух во внутренний дворик, где  с боков и над головой вьются по ржавой железной арматуре виноградные лозы с ещё неспелыми гроздьями ягод. И здесь начинается самое интересное - рассказы и воспоминания. Женщины занялись выяснением, кто, как, где и с кем прожил этот год. Шурин уже смотрит на меня, хитро прищурившись, наверняка придумал  что-нибудь смешное и сейчас удивит нас новой историей.  Тем более, что появились свежие  слушатели, которые могут принять  его рассказы  за  чистую монету.
- Слушай, зятёк,   а  я тебе не рассказывал, как меня  обманом  женили?  - как бы нехотя  начинает  он,  обращаясь  ко  мне.
- Да  вроде  нет.   А  что, на самом  деле?
- Самому до сих пор не верится, как меня ловко вокруг пальца обвели. Сейчас расскажу. Дело было летом. Вот в такую же пору. Пообедали мы хорошо, по стопочке опрокинули, сижу у ворот на лавочке, покуриваю. Жарища такая же,  как сейчас,  разомлел,  делать  ничего  не  хочется.  Тут  маманя  подходит  и  говорит: “- Вовка, пошли до поссовета дойдём, там   в одной бумаге срочно расписаться надо, а я очки на работе забыла”.  Ну, ладно, думаю, мать всё-таки просит, чего ради неё не сделаешь.   А она мой новый костюм достаёт из шкафа: “- На-ка, одень, всё  же люди там, начальство, не стыдно тебе будет в рваном трико да в рубахе?”   Я ещё ни о чём не догадываюсь, ладно, говорю, пошли, сходим. Пришли туда, гляжу - а там Ольга с цветами на стуле в углу сидит, рядом мать и все родственники.  Я ей мигаю: “- А вы, мол, чего пришли все, уголь что ли  выписывать на зиму?” А она вся в белом. Вот когда у меня сердце первый раз и ёкнуло, ага, думаю, дело здесь не чисто. А маманя уже толкает меня  в спину – пошли к столу, распишись. Ну, подошёл, расписался. Не успел выпрямиться, смотрю, Ольга лезет из-под моей руки и хвать за ручку - тоже хочет расписаться рядом с моей подписью. Я заволновался: “- А ты куда?”  Но тут все вокруг как закричат: “ - Горько! Горько!”  И дядька Иван ко мне со стопкой лезет чокаться. Я головой верчу, ничего не понимаю, откуда столько народа вдруг набежало, что за праздник,  спрашиваю, отмечаем? А маманя с тёщей мне в один голос: “- Так ты же с Ольгой сейчас расписался. Вы теперь законные муж и жена!” Вот так меня обманом и заарканили. Если по-хорошему, я бы в жизни на ней не женился, у меня такие крали на примете были.   А Ольга за мной бегала, ох, как она за мной бегала! Одних туфлей сколько стоптала, тёща не успевала в ремонт таскать...
- Хватит тебе врать-то, брехун несчастный, а то и правда кто-нибудь поверит, что так было - со смехом прерывает его Оля,  до  этого, как  и  все мы, с улыбкой слушавшая мужа.
- А что? Разве всё не так было? Маманя не даст соврать, она свидетель. Да если бы я знал,  что  меня  ждёт  в  поссовете...
- Вовка! Веди гостей в сад, потрясите абрикосов на  варенье! - подводит черту  под спором  тёща. Все дружно идём в сад и начинаем есть всё сладкое, что ещё не успело осыпаться и сгнить на корню. Я каждый раз удивляюсь беззаботности местных хозяев, из-за которой столько фруктов пропадает здесь зря, в то время как у нас на севере или пустые прилавки в магазинах, или дерут на рынке  втридорога. За забором у соседа тоже ломятся ветки от переспевших плодов: яблоки, груши, абрикосы, сливы, вишни... Я подхожу к забору и пробую соседские абрикосы -  чужое  всегда слаще. Спрашиваю на всякий случай:
- Вовка, а это чей сад?  Из  ружья  не  пальнут  по  нам?
- Дядьки Миколы. Ну, это я тебе скажу и экземпляр! У вас таких в Москве нет. Его можно по телевизору показывать. Он никогда папиросу изо рта не вынимает. Ходит, чего-нибудь делает, спит - папироса всё во рту торчит. Проснётся, подпалит её снова и пошел по делам. Даже ест, не вынимая папиросы изо рта, она у него к губе как приклеенная висит. Без папиросы его никто не видал. Наверно, он с ней и родился, только с  не  прикуренной. Здесь  уже,  на воздухе  прикурил.
- И много у вас тут таких чудаков? - я верю и не верю шурину одновременно. Кто его знает, чего он тут  на  радостях,  да после  тёщиной  самогонки  наплести  может.
- Да хватает ребят всяких. У нас скучно не бывает. Тебе бумаги не хватит за мной записывать, - это он заметил, что я лезу в карман за блокнотом,  чтобы  записать  его новую байку.
                5.
На другой день, как и во все последующие, Инна не отходила от нас с женой ни на шаг. Если мы были вместе, она спокойно играла рядом. Стоило кому-то  отойти, как она начинала бегать от одного к другому, проверяя, где мы и что делаем. Днём  она засыпала, только если один из нас лежал  рядом. Проснувшись, тут же с криком бежала  на поиски, и увидев одного, требовала скорее показать  второго родителя. Уйти по-тихому из дома вдвоём стало проблемой. Чтобы съездить в Шахты за покупками, мы убегали тайком через сад и почти сразу же слышали дочкин рёв и голос тёщи, безуспешно пытавшейся отвлечь Инну от поисков пропавших родителей.  Я очень хорошо  понимал её состояние и жалел  бедняжку. После долгой разлуки, обретение папы с мамой было для ребёнка такой радостью, что снова потерять их она никак не хотела. И все наши  временные  исчезновения  из  дома  воспринимала,  как  новое  коварное  бегство   от неё.
Зато как она прыгала от радости, как висла на руках, как обнимала за шею, едва увидев нас, приехавших с покупками из города. Столько радости светилось в её широко распахнутых глазёнках, что я мысленно обещал себе - всё, никуда больше от неё не уеду, хватит мучить ребёнка. Да ещё в течение первых дней, пока она вновь привыкала к нам, Инна часто задавала мне один и тот же вопрос, от которого у меня застревал комок в горле. Играет она  тихонько рядом, вдруг оторвётся, поднимет головку, посмотрит  на  меня  долгим серьёзным взглядом и спросит:
- А  тебя  правда  мой  папа зовут,  да?
- Да, - говорю. - Я твой папа.   Самый  настоящий  и  единственный. А вон мама загорает.
Дочь глянет в сторону мамы, убедится в её наличии и, успокоенная, возвращается к  своим детским делам. Она долго не могла поверить, что вновь обрела обоих родителей и, время от времени, всё-таки уточняла,  точно  ли  это  мы.

          6.
Но всякая идиллия рано или поздно кончается. Временное перемирие, заключённое между мной и женой на период отпуска, было нарушено, как только экзотика уступила место обыденности. Схватились мы, как всегда, из-за пустяка.  Я всю зиму мечтал поехать в отпуск в деревню к деду, в те родные места, где прошло детство и юность, где я привык отдыхать каждое лето, а  потом  бы  на  недельку  заскочил  сюда  за  женой  и  дочкой. Но жена опять меня обманула, сказав, что тёща  достала путёвки на море и нам надо свозить дочку погреться, чтобы зимой не болела. А здоровье Инны для меня всегда было на первом месте. И вот вторую неделю я безуспешно пытаюсь узнать хотя бы то место на море, где мы будем плескаться в тёплых волнах. Голая, пыльная, с выгоревшей травой ростовская степь вокруг посёлка  начинает  действовать  на  меня  угнетающе.
Сначала жена отшучивалась - подожди,  дай хоть с мамой пообщаться, потом отмалчивалась и, наконец, перешла в обычное своё наступление, напомнив, что на те деньги, которые я  получаю на  стройке, не только на море, но и сюда мы не доехали бы. И если бы не вечная помощь её  любимой  мамочки... В таких  спорах всегда  виноват во всём оказывался почему-то я. Последние её крики я обычно дослушивал, уже сидя на вершине абрикоса  или груши,  заедая сладкими плодами горечь обидного поражения.
Каждый раз, получая  оплеухи от  жены, я поневоле стал задумываться, что в нашей жизни что-то не так. Она жила совсем в другом измерении, как будто ей свыше было отпущено три жизни: одну она проведёт в мелочных ссорах и придирках ко всем, вторую всю сладко проспит, так как это  было её  любимое  занятие после работы  и  в выходные, а уж в третьей, может быть, она будет доброй женой и ласковой матерью. Я много раз пытался открыть ей глаза на эти философские истины, так сказать, метал перед ней бисер, но безуспешно. Кстати, эта наша история почти один к одному повторилась потом в одной из сюжетных линий в фильме Александра Митты “Экипаж”. Я смотрел и удивлялся, до чего  похоже, как будто  писали  сценарий  с  нашей  непутёвой  семейной  жизни.
После очередной  ссоры, видя, что меня здесь начинают считать вещью, вроде старого изъеденного жучками шкафа в коридоре у тёщи, я решил уехать домой. И вот, без копейки в кармане (хитрая уловка жены - куда ты денешься, есть захочешь и вернёшься), гордо подняв голову, я покидаю тёщин дом. Дорога одна - к шурину. Из подслушанных нечаянно разговоров с ахами и охами, я  уже  знал, что его жена легла  в больницу, оставив сына у мамы, а дома - три дня дым коромыслом. Мне только это и надо. Настроение такое мерзопакостное, что чем всё будет хуже, тем для меня и лучше. У шурина я с ходу вливаюсь в весёлую компанию в летней кухне и через два часа мы уже лихо отплясываем под местный ансамбль  на  открытой  танцплощадке  у  клуба.
На время все невзгоды и беды отступают на второй план. Жизнь снова прекрасна и полна чудесных сюрпризов. Я танцую с красивыми ростовчанками, крепко прижимая  к себе их упругие молодые прелести, закрыв глаза, уношусь в своих мечтах  далеко-далеко отсюда.  Мне уже хочется сидеть  тёплой южной ночью рядом с такой вот тихой и скромной девушкой, держать её  за руку, целовать пухлые губки и вздыхать о том, что так быстро кончается ночь, а с ней ещё на одни сутки стала короче моя так быстро и незаметно пролетающая жизнь. Но печаль эта светлая, потому что на меня смотрит чёрными глазищами нежное создание и я счастлив, что наконец-то встретил добрую, ласковую, скромную... Что только не пригрезится одинокому мужчине,  ненадолго   вырвавшемуся  на  свободу  из-под  семейного  гнёта.
Поздно ночью, набегавшись вволю по посёлку и не найдя себе приключений, снова сидим у шурина дома и я ему рассказываю последние московские сплетни. Рыдает блатными песнями магнитофон, гудят за окном электровозы, а мы догуливаем вдвоём. Но вскоре и шурин уходит спать, ему утром  на работу.  А  у  меня  опять ни любимой рядом, ни друзей. И  ночь всё не кончается -  тёплая  южная ночь,  природой предназначенная для  любви. Самое обидное в том, что где-то рядом  по-прежнему жизнь бьёт ключом: льётся вино, смеются счастливые женщины, хлопают друг друга по плечам друзья, шипят по углам враги... Был бы я холостой, давно бы пустился во все тяжкие, но пока строгое родительское воспитание  не позволяет бросить поводья. А из магнитофона всё дразнит и дразнит меня томный женский голос: “ Желтоглазая ночь,  ты  царица  любви...” Под  утро, на  давно созревшее решение я поставил печать - всё,  уезжаю!
Заняв у шурина немного денег на дорогу, набив авоську его яблоками и помидорами, я налегке рванул домой. В электричке до Ростова-на-Дону смотрел на всё вокруг  новыми глазами. Если сюда ехал с неохотой, заранее всё отвергая и не любя, то теперь я с удовольствием разглядывал неожиданно красивые пейзажи за окном, с интересом вслушивался в мягкий южный говор соседей и начинал потихоньку влюбляться в эти места.  Наверно, предстоящее расставание с югом обострило мои чувства, и теперь я видел всё  в ином свете. С удивлением вдруг заметил, как много вокруг молодых, красивых женщин и девушек, весёлых, с белозубыми улыбками и зовущими глазами. Почти все они были в белых полупрозрачных платьях и когда шли по проходу, освещенные ярким солнцем, то рябило в глазах от обилия смачных женских прелестей, как будто выставленных нарочно на обозрение мужчинам. Почувствовав себя наполовину холостяком, я все три часа пути беспокойно ёрзал на жёсткой скамейке, примеряясь, с какой бы из смуглых красоток заговорить, но так и не решился. Видимо, весёлый  холостяк ещё не взял во мне верх над  затюканным  женатиком.
Билетов до Москвы как всегда не было и неизвестно, сколько бы я просидел на вокзале, если бы не счастливый случай. Недалеко от кассы остановилась женщина и крикнула, что продаёт два билета на отходящий через час поезд. Я оказался вторым из тех, кто добежал до неё и протянул деньги. Первой была пожилая толстуха. Только я хотел огорчиться по этому поводу, как неожиданно оказалось, что она лишь провожает дочь и второй билет ей не нужен.  У меня перехватило дыхание от предчувствия неожиданной удачи, когда увидел, с кем буду спать рядом в купе. Такой красавицы я давно вблизи не видал - настоящая ростовская казачка с чуть полноватой фигурой  и с такой роскошной грудью, что она у неё всё  время вылезала из декольте, и ей приходилось рукой запихивать её обратно. У хохлов даже есть словесный эквивалент такой красоте - полна пазуха цицек. А когда соседка вальяжно лежала на нижней полке, выставив всю себя мне на обозрение, то её грудь так  соблазнительно колыхалась от вагонной качки, что моя голова качалась с ней в такт. Жизнь опять подкинула мне счастливый билетик – бери, не стесняйся. Даже имя у неё было чудесное и очень шло к её огромным распахнутым и зовущим куда-то глазам – Ира. Но за два дня пути  я так и не решился зажать её где-нибудь в тамбуре и проверить на ощупь, прав ли был Михаил Шолохов, расхваливая в своих книгах сдобных донских казачек. Может быть оттого, что мы были всё время трезвые. Денег у меня хватило только на пиво в дорогу, которое закусывали помидорами и яблоками. Зато всё время провели в откровенных беседах. Я ей  жаловался на жену с тёщей, а она рассказывала о своих трёх женихах, к одному из которых  и ехала в Подольск на три дня, чтобы посмотреть на него попристальнее и определиться, наконец, за кого из троих выходить  замуж. В плацкартном вагоне среди соседей особенно не пооткровенничаешь, поэтому мы на каждой станции медленно прогуливались по перрону, воркуя как два голубка. Дольше всего стояли вечером на одной маленькой станции с красивым названием Магдалиновка. Наверно, она всё-таки ждала, что я полезу ночью к ней целоваться и обниматься, потому что очень уж ласково и зовуще мне улыбалась. Но опять что-то помешало, может воспоминания об оставленной у тёщи дочке, наверняка, бегающей днём по огороду и ищущей, куда же спрятался её вечно исчезающий папка, а может провидение отвело мои руки от неё, так как неизвестно, каким подарком она могла бы меня наградить за моё хорошее отношение к ней.    Спохватился я только перед самой Москвой, когда понял, что больше никогда не увижу это роскошное молодое тело, карие глаза с мохнатыми ресницами и мощную грудь, упрямо рвущуюся из платья на свободу. Успел лишь написать ей свой адрес  и бил себя в грудь, обещая ждать её три дня и выходить встречать к  каждой электричке, так вдруг захотелось большой и чистой любви. Она согласилась приехать в гости, но с оговоркой, если жених отпустит, что само по себе было равносильно отказу - кто же такую красоту от себя добровольно   отпустит  к другому.
Эти три дня дома я не находил себе места. Всё время чудился стук в дверь, на каждый шорох тут же выбегал на лестницу, часами просиживал на балконе, вглядываясь в каждую проходящую мимо женщину, вслушиваясь в далёкий стук каблучков - сердце ёкало и падало куда-то вниз от шальных мыслей: “ - Неужели она? Похоже... Конечно, она! Ну, наконец-то дождался! О-о-о, что сейчас тут будет! Так... Что-то непохожа…  Нет, не она.  Жаль... Ага, вон ещё одна идёт...” И так до последней электрички, а с утра снова выбегал на балкон и с надеждой оглядывал окрестности, не сидит ли она где у подъезда на лавочке. В эти три дня, спасаясь от нервного перенапряжения, я курил одну сигарету за другой и казался себе таким несчастным, несправедливо обиженным судьбой. Хотя винил только себя - надо же было так опростоволоситься, жизнь подкинула  мне счастливый билетик, в виде красавицы-попутчицы, а я выпустил его  из  рук,  даже  не  прочитав,   что на  нём  было  написано.
Умом я понимал, что никто ко мне уже не приедет, а сердце всё  равно трепыхалось в груди: “- А вдруг? А вдруг?” Я так сильно её ждал, что временами начинал путать явь с мечтами - покажется, что она стоит за дверью, бегу на лестницу и смотрю вниз в пролёт, не поднимается ли ко мне. Потом почудится, что она уже пришла и сидит в другой комнате, влетаю туда и обшариваю все углы, смотрю за занавесками, может, решила пошутить и спряталась.  Потом по пути проверяю кухню, ванну и туалет - там тоже никого. С расстройства опять беру сигарету и иду на балкон. А вечером, когда засыпаю, в полудрёме услужливое не в меру воображение рисует мне картины, одну заманчивее другой.  Отчётливо слышу звонок в дверь, вскакиваю, бегу, открываю - а там стоит она и улыбается мне. За дни ожидания она стала ещё прекраснее и желаннее. Я  немею от её взгляда, кружится голова от запаха её духов, пышные волосы, спадающие на обнажённые плечи, приятно щекочут мне лицо, мощная грудь  мягко  прижимается ко мне, я слышу её бархатный голосок, протягиваю к ней руки, наконец-то, обнимаю её...  Мы снова вместе. Стоим и боимся дышать, боимся спугнуть это хрупкое счастье. Нам не нужны слова и вообще никто больше не нужен. От неосторожного движения вдруг просыпаюсь - опять один. Спросонок,  шарю по кровати рядом с собой, никого нет и место холодное, пустое. И так по несколько раз за ночь. К утру уже начинаю с трудом ориентироваться - где  я  и  с  кем  в  кровати.
А где-то в далёкой Ростовской области спит моя дочь. Жарко. Она раскуталась, сбросив ножкой одеяло, раскинула ручки и сладко причмокивает во сне. Снятся   ей свои детские сны, в которых с ней всегда рядом папа с мамой.   
При мысли о дочке всё остальное отступает на второй план. Вот единственный человечек на земле, который любит меня бескорыстно, только за то, что я её папа.  И что может быть дороже  её  чистых  глаз  и  требовательно-вопросительного  голоска:
“- Тебя  правда мой папа зовут,  да? Ты больше никуда от меня не уедешь?  Скажи: честное-пречестное  слово, что не  уедешь!” Так легко ей   было  обещать  это  и  так  трудно, оказывается, сдержать  данное  слово.
Через три дня  я  уехал в деревню к дедушке с бабушкой на свою малую родину. Ходил  там  в  лес, приносил по целой корзине крепких  красноголовиков и жалел  только об  одном,  что со мной нет рядом дочки и я не могу ей показать всю эту красоту. По сравнению с выжженной солнцем ростовской степью, наши тверские леса и поля были настоящим раем для любителя тихой деревенской    жизни,  каким  я  всегда  был  и  остаюсь   в душе  до сих пор.
Когда  дочка  подросла  мы  с ней  три раза   съездили  летом в деревню. Так  что она  своими  глазами   увидела те места, где родился и провёл  детство с юностью  её  папа.


РОМАН В ЖУРНАЛЕ

Теяра ВЕЛИМЕТОВА
(г. Видное, Московской обл.)
Член Союза писателей России, член Международной академии русской словесности, обладатель Золотой Есенинской медали, обладатель нагрудного знака Золотое перо Московии, лауреат Международной литературно-музыкальной премии имени Муслима Магомаева, лауреат Международной литературно-экологической премии имени В. И. Вернадского, автор романов: «Долгая любовь моя», « Узники Азазеля» и экологических истории для детей младшего школьного возраста «Земля у нас одна».

ДОЛГАЯ ЛЮБОВЬ МОЯ
(Продолжение. Начало в ном. 42-45)

Глава 5. ВСТРЕЧИ И РАССТАВАНИЯ...

          Песня плывет, сердце поёт,
          Эти слова о тебе, Москва!
          Песня плывет, сердце поёт,
          К нам в Москву приезжай
          И пройдись по Арбату.
          Окунись на Тверской
          В шум зелёных аллей.
Из песни М. Магомаева "Лучший город земли".
Музыка А. Бабаджаняна, стихи Л. Дербенёва.

    Сергей жил у родителей. Тамара позвонила ему и назначила свидание перед Большим театром, около фонтана. Сергей обрадовался, как ребенок, у него появилась надежда помириться с женой. Они часто встречались до брака около этого фонтана, который был знаменит тем, что влюбленные часто назначали около него свидания. Сергей вспомнил, как он волновался, когда собрался сделать Тамаре предложение, тогда тоже стоял мороз, как сегодня. "Нет, нет моя Тома не распутная женщина, просто она запуталась, да и Муслим тоже вроде хороший мужик, но что делать, он баловень судьбы, привык получать все от жизни. Вот помиримся, и ни в чём не буду упрекать Тому".
    День был морозным, ярко светило солнце и своими лучами раскрашивало снег золотыми искрами. Перед Большим театром было особенно красиво: там все ещё стояла большая ёлка, украшенная новогодними игрушками и серебристым искусственным дождём. Народу было много, особенно детей, которые приехали из разных концов страны.
    Тамара сидела на скамейке и любовалась этой красотой. Она прощалась с Москвой на целый год. Сергей почти бежал к ней.
    -- Милая! Прости, ты давно сидишь тут? Я пришёл во-время! Сейчас ровно три часа.
    -- Ну что ты, Серёжа! Это я пришла немного раньше! Вот сижу и думаю, какая красота!
    -- Как у Магомаева -- "Лучший город земли!".
    -- Серёжа! Речь сейчас пойдёт о нас! Не о Муслиме...
    -- Тома, родная! Ну и хорошо, что о нас. Считай, я всё забыл! -- по - детски, волнуясь, с искрой последней надежды, с сияющими глазами радовался Сергей и ждал от Тамары какой-то приятной для него вести, как тогда, пять лет назад, когда она согласилась стать его женой. Потом они расписались без шумной компании, в кругу самых близких людей.
    -- Серёжа! Присядь и не перебивай меня.
Они оба сели.
    -- Серёжа, я завтра улетаю. В Италию, на стажировку -- на целый год. А ты поступай на юридический! Из тебя выйдет великолепный юрист. В апреле, когда сойдёт снег, сходи, пожалуйста, на могилу мамы. Прибери там и покрась оградку. И последнее: дай мне слово, ты примешь то, что я тебе сейчас передам.
    -- Даю честное слово! Я сделаю всё, что ты скажешь!
    Тамара вытащила из сумки толстый конверт.
    -- Тут наши сбережения! Я их сегодня сняла в сберкассе. Они нужны тебе! -- отдала конверт с деньгами Сергею.
    -- Тома, родная! Так нечестно! Мы их вместе заработали.
    -- Они тебе скоро будут нужны. А я ещё заработаю.
    Сергей снял перчатки с рук Тамары и стал целовать её нежные пальцы.
    -- Ну, всё, всё! Иди, милый! Я замёрзла уже.
    Сергей ушёл, сдерживая слёзы. Тамара с тяжёлым чувством смотрела вслед этому человеку, с которым прожила пять лет в мире и согласии...
    Сергей последний раз прикоснулся губами к своей жене, которую любил бесконечно. Ровно через год они разведутся.
    Тамара пошла в Большой театр, через несколько часов она должна выступать последний раз перед отъездом в Италию.
    ...Тем временем Муслим сидел у себя в номере с самыми близкими ему людьми.
    В Москву приехал Араз Агаларов. В то время была традиция: на зимних каникулах студенты из разных городов договаривались и приезжали друг к другу в гости. В этот раз Араз приехал в Москву заранее, так как сессию сдал досрочно и на отлично. Руководители двух институтов: Азербайджанского политехнического и Московского политехнического договаривались об обмене на каникулярное время, чтобы их студенты могли ознакомиться с культурной жизнью двух столиц. В обоих городах приезжим студентам на это время предоставляли бесплатно общежитие. Всем было удобно и выгодно. Кроме того, Араз в институте собирал у своих сокурсников, которые должны были поехать в Москву, по 20 рублей с каждого (в то время советский студент получал стипендию 40 рублей). Этих денег молодым людям вполне хватало, чтобы провести каникулы в Москве, не отказывая себе ни в чём.
    В Москве Араз заранее покупал билеты в театры, музеи, на концерты и выставки по льготным ценам. Он всегда ходил с портфелем. В нем хранил билеты, бумаги, отчёты, плитки шоколадок "Алёнка" и коробки с конфетами "Рот фронт". Эти конфеты он покупал у заведующей одного из гастрономов на Арбате без очереди, в обмен привозил из Баку деликатесы и гранаты. Эти конфеты он дарил кассиршам, которые продавали ему билеты.
    За глаза Араза Агаларова называли Ага. Это на азербайджанском языке означает, что человек по социальной лестнице выше, чем другие. В советское время это обращение не употребляли, оно использовалось в обиходе как шутка, наподобие "Ваше высочество". Араз не разрешал никому обращаться к нему Ага, поэтому все говорили тихо, шёпотом, чтобы он не слышал: "Ага всё устроит" или "Ага всё сделает".
    Муслим любил Араза, как брата, и не позволял ему жить в общежитии. Они нередко ссорились. Араз возмущался поведением Муслима, бездумно тратящего деньги. И уговаривал его жениться и приобрести жилье. На что Муслим неизменно отвечал:
    -- Я бездомный, бродячий артист, у меня нет ни прописки в столице, ни жены. Ни того, ни другого мне не надо.
    -- Но раз вы любите друг друга, то поженитесь, пусть Тамара Ильинична разведется, -- горячился Араз.
    -- Агаларов, дорогой, ты слишком красиво рассуждаешь. Ты хоть знаешь, что про меня говорят, что я дьявол или сатана, и та, которая связывается со мной, пропала навсегда, -- и Муслим хохотал, как мальчишка.
    ... Зарифа Азизовна приехала с детьми и с секретарём мужа Галей в Москву. Они остановились в гостинице для членов ЦК Компартии. С ними был ещё телохранитель Гейдара Алиевича Махмуд. Махмуду было лет двадцать, он был красив и подтянут. Вот уже три года подряд он не мог поступить в Институт иностранных языков -- проваливал сочинение по русскому языку. Все замечали, что Севиль и Махмуд не равнодушны друг к другу, но делали вид, что ничего не знают об их чувствах. Домработница Алиевых Надежда Ивановна любила Москву летом, она осталась за хозяйку в Баку.
    Муслим приобрёл для всех билеты в Большой театр на "Евгения Онегина". Ильхам, Галя, Севиль и Махмуд с нетерпением ждали, когда же наступит вечер и они наконец смогут увидеть новую подругу Муслима на сцене. С утра они были в цирке на Цветном бульваре.
    Спустя несколько часов вся дружная компания сидела в партере Большого театра и слушала "Евгения Онегина". А Ильхаму стало скучно: Ольга не произвела на него впечатления. Он зевал, Севиль толкнула его в бок.
    В конце спектакля под аплодисменты зрителей вышли актёры. Онегин и Татьяна, как всегда, первые, затем Ленский и Ольга. Сотрудник театра, минуя главных исполнителей, вынес огромную корзину с гвоздиками и поставил у ног Ольги -- Тамары. Вся труппа знала, что Синявской не будет в Москве целый год. Зрители догадались, от кого Тамаре преподнесли корзину с цветами. Все смотрели на Муслима, а он стоя аплодировал, как и все, своей Тамаре, и всей труппе. Ильхам, ничего не понимая, тоже встал и воскликнул:
    -- Так он же старый, Ольгин жених!
    Поздно вечером Зарифе Азизовне долго пришлось объяснять Ильхаму, что Ленского играл великий Лемешев, на что Ильхам ответил:
    -- А кто его заставляет петь? Пусть молодые поют, такие, как Муслим.
    -- Мама! Я тебе говорила, не бери его. Он пока не готов ценить оперу! -- перебила брата Севиль.
    -- Это у тебя нет культуры-мультуры! -- обиделся на сестру Ильхам, -- если такая деловая, спой что-нибудь из "Евгения Онегина".
    Разогнав сон, Севиль запела:
    -- И я лишён того: для вас тащусь повсюду наудачу.
    Севиль пела красиво, нигде не ошиблась.
    Из другой комнаты вышел Махмуд и прочитал из "Онегина" наизусть:
          Предвижу всё: вас оскорбит
          Печальной тайны объясненье.
          Какое горькое презренье
          Ваш гордый взгляд изобразит!
    Махмуд замолчал, то ли забыл, то ли постеснялся. Дальше продолжила Галя:
          Чего хочу? С какою целью
          Открою душу вам свою?
    Встав на колени перед Севиль, Галя прочитала до конца и торжественно произнесла:
    -- Зарифа Азизовна! У Вас замечательные дети! Вы ещё будете ими гордиться.
    ... Агаларов один сидел в пятикомнатном номере Муслима в гостинице, приводил в порядок свою бухгалтерию.
    ... Муслим курил на кухне в квартире Тамары и никак не мог понять, что с ней происходит.
    -- Тамара Ильинична, завтра вечером мы будем ужинать в ресторане "Баку". Придут Араз и Зарифа Азизовна с семьёй. Она очень хочет поговорить с вами.
    -- О чём, милый? -- с вызовом спросила Тамара.
    -- Как о чём? О том, какой я хороший, красивый, пригожий! -- улыбаясь, отвечал Муслим. -- И вообще я не понимаю, что с вами происходит? Неужели я вас чем-нибудь обидел? Ведь все было так хорошо...
    -- Нет, нет! Причина во мне, -- не оборачивайтесь, пожалуйста, дайте мне договорить, -- она подошла сзади к нему и, нежно целуя его волосы, проговорила: -- Какие они у вас чёрные, как смола! Когда мы с вами расстанемся и вновь встретимся где-нибудь на концертах, вы не смотрите на меня, делайте вид, что мы не знаем друг друга. Так мне легче будет.
    -- Хорошо. Как скажете. Только я ничего не понимаю, почему мы должны расстаться?.. -- не договорив, он быстро встал, схватил её в объятия и понёс в зал...
    На другой день Муслим, ничего не подозревая, поехал с утра к композитору Арно Бабаджаняну.
    ... Тамара готовилась к отъезду, осмотрела вещи -- не забыла ли чего, разморозила холодильник, все оставшиеся продукты отнесла бабе Люсе. Написала записку "Муслим! Спустись к бабе Люсе!", свернула её трубочкой и засунула в дверную ручку.
    Баба Люся и баба Зухра плакали. Баба Люся подошла к иконе Богородицы и стала молиться:
    -- Богородица! Помоги моей Тамаре учиться там за границей на пятерки! Пусть скорее пройдет этот год! Пусть наша Тамара станет народной артисткой СССР. Тебе виднее, с кем ей остаться: с мужем или с этим гениальным басурманином. Сделай так, чтобы моя Тамара никогда не страдала. Дай мне прожить ещё лет десять, пока мой младший внук Алёша не закончит институт и не станет сам зарабатывать.
    А баба Зухра повернулась к Востоку и встала на колени:
    -- О, всемогущий Аллах! О, великий наш пророк Магомед! Помоги нашей Тамаре в чужой стране, чтобы она выучила все премудрости оперного пения, чтобы не было ей равных на мировой сцене. Пусть все эти заграничные певцы и певицы лопнут от зависти, что в Советском Союзе есть такие певцы, как Муслим и Тамара. О, святая моя тёзка Зухра, дочь нашего великого пророка, помоги моей Диане забыть этого сердцееда. Ох, как же он красив, этот Магомаев! Ведь я уверена, что в нем течет татарская кровь. Он немного похож на моего покойного мужа: такие же глаза, такие же волосы. Это зов крови у моей Дианы, ведь, она -- моя копия в молодости. Дай мне прожить на свете ещё лет десять, чтобы я успела понянчить правнуков.
    Они обе перестали молиться.
    -- Послушай, Люся! По-моему, в этом Муслиме течёт татарская кровь и у моей Дианы зов крови. Посмотри, какой Муслим наглый, как настоящий татарин, помнишь, я тебе рассказывала, как мой муж отбил меня у моего законного жениха накануне свадьбы.
    -- Помню, помню! Ты двадцать или тридцать раз рассказывала об этом!
    -- Ой, Люся, как мы любили друг друга... Я сказала Диане, чтобы она сохранила целомудренность, не трогала брови и не отрезала косу, тогда пропишу в своей квартире. И вот тебе, пожалуйста, вместо того, чтобы встречаться с приличным парнем, она на глазах сохнет из-за этого татарина.
    -- Какого, ещё татарина?
    -- Старая! У тебя память уже отшибает, из-за Магомаева, конечно!
    ...В полдень Тамара вызвала такси, попрощалась с соседками-старушками, передала конверт с письмом и пакет для Муслима бабе Люсе и поехала в аэропорт Шереметьево.
    Ближе к вечеру, ничего не подозревая, Муслим приехал на машине Арифа к Тамаре. За 10 лет пребывания в Москве Ариф успел жениться на москвичке, купить "Жигули", стать отцом троих сыновей. Он всегда, по первому звонку Муслима, возил его, куда надо, и при этом получал от щедрого Магомаева хорошие деньги. Конечно, Ариф знал про его роман и думал, что раньше его шеф не был таким счастливым, как сейчас. Он сидел в машине и спокойно ждал Муслима с Тамарой.
    Муслим поднялся на третий этаж. Он машинально взял записку и прочитал её. В одно мгновенье, чувствуя что-то неладное, он бегом спустился на первый этаж и позвонил в дверь.
    Дверь открыла баба Люся, а баба Зухра все ещё не уходила домой.
    -- Что с Тамарой Ильиничной, бабушка? Где она?!
    -- Успокойся, милый человек! Проходи, раздевайся, а то ничего не скажу.
    -- Она что, заболела? -- спрашивал Муслим.
    -- Нет, нет, милый, она жива и здорова.
    Пока Муслим раздевался, баба Зухра быстро пошла в зал, закрыла дверь, чтобы не слышно было, как она разговаривает по телефону, набрала номер:
    -- Алло, Диана, приходи к бабе Люсе, а то ей совсем плохо, не знаю, что делать... Только побыстрее!
    Во время сессии Диана жила у бабушки. Девушка, ничего не подозревая, пошла в соседний подъезд.
    Муслим ждал, что скажет баба Люся.
    -- Проходи на кухню! Садись, я тебе сейчас растворимый кофе сделаю, а это твоя пачка сигарет, которую ты оставил у своей Тамары, можешь покурить.
    Муслим подчинялся ей, не понимая, что происходит.
    -- Твоя Василиса Премудрая улетела в царство Кащея Бессмертного, чтобы научиться петь лучше кое-кого и тоже стать народной артисткой Советского Союза! Пей кофе! Я тебе сейчас письмецо принесу от твоей Тамарочки.
    -- Это же банка кофе наша с Тамарой Ильиничной, что все это значит?
    Тут Зухра подсела и спросила:
    -- Муслим! Скажи, пожалуйста, кто ты по национальности?
    -- Как кто! Какая разница? Предки мои из Чечни, легенда гласит, что они были лезгинами, себя считаю азербайджанцем, в конце концов советским человеком, -- ничего не понимая, отвечал Муслим.
    -- Вот старая врунья! Она все говорит, что ты татарин! -- показывая пальцем на Зухру, разгневанно говорила баба Люся.
    -- Так моя бабушка -- настоящая татарка, из Казани, и вообще во мне столько разной крови намешано, в том числе и русской.
    -- Ну что! Говорила я тебе, старая, что у него татарская кровь течет!
    -- Бабушки, миленькие! У меня терпенье лопается! Где письмо от Тамары Ильиничны?
    Баба Люся дала письмо Муслиму, он развернул его и прочитал: "Дорогой мой Человек! Я улетаю в Милан на стажировку -- на год. Спасибо вам за эти четыре месяца восточной сказки, которую вы мне подарили. Помните наш уговор!"
    Муслим стал курить. Позвонили в дверь, Зухра открыла Диане. Та быстро разделась и пошла на кухню спасать бабу Люсю, но, увидев Муслима, упала в обморок.
    Муслим, ничего не понимая, понёс её в зал на диван. Старушки плакали и причитали.
    -- Надо вызвать скорую, бабушки!
    -- Никого не надо вызывать! Она голодная, ничего не ест, -- сквозь слёзы говорила баба Зухра.
    Баба Люся сообразила, принесла санитарную сумку самой Дианы, открыла её. Муслим нашёл нашатырный спирт.
    -- Муслим! Это Зухра говорит, что в ней заиграла татарская кровь, она страдает из-за любви.
    Муслим поднёс тампон с нашатырем к лицу девушки.
    -- Ох, Магомаев! Что же ты творишь? -- причитала Зухра.
    -- В чём я провинился? -- недоумевал Муслим.
    -- Это она по тебе сохнет, -- ответила баба Люся.
    Наконец Диана очнулась, стала извиняться и села на диван.
    -- Баба Люся, вам не нужна больше моя помощь? -- краснея от смущения, говорила Диана.
    Неожиданно Муслим предложил:
    -- Диана! Слушай внимательно: меня сейчас ждут мои родные в ресторане, я сказал, что приеду с женщиной, то есть с девушкой. Мы сейчас вместе поедем, ты составишь мне компанию, и через час-два я верну тебя твоей бабушке целой и невредимой, заодно и покажу, какая жизнь у нашего брата-артиста. Договорились?
    -- Но я не одета для ресторана, -- проговорила Диана.
    -- Ничего! Ты сиди тут, а то опять упадешь, а я принесу твою одежду, -- вмешалась баба Зухра.
    Диана тихо шепнула бабушке, что ей принести. Зухра быстро убежала за нарядом для внучки и думала только о том, что все средства хороши, лишь бы она поела и сдала сессию.
    Муслим стал говорить, что нельзя доводить себя до такого состояния, что он простой человек. Если голос его вдруг пропадет, то он станет обыкновенным музыкантом.
    -- Ой, сынок, совсем забыла, этот тебе от Тамары, -- баба Люся передала пакет Муслиму.
    Это был пакет с его электробритвой и туалетными принадлежностями. Последние дни Муслим почти каждый день ночевал у Тамары. После той новогодней ночи, когда Сергей ушёл из дома, а Муслим остался у Синявской, ему пришлось рано утром на метро поехать в гостиницу, чтобы побриться. Тамара на второй же день купила ему дорогой одеколон и электробритву. Муслим был растроган этим подарком и окончательно понял, что она будет только его, чего бы ему это ни стоило.
    Прибежала баба Зухра. Пока Диана наряжалась, Муслим достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, нашел телефон знакомого татарина Рената Ибрагимовича, который работал директором склада химических реактивов в Подмосковье. Муслим как-то взял у него фосфор -- для прикола, чтобы напугать кого-нибудь или сделать маленький фильм ужасов.
    -- Алло, Ренат Ибрагимович! Это я, Муслим, помните, вы недавно говорили, что ваш сын никак не найдет хорошую татарскую девушку.
    -- Конечно, конечно, дорогой наш восточный соловей. Как я рад слышать твой голос. Ну что, ты там пока никого не напугал? А то я могу ещё тебе дать фосфор, правда, немного. Ты там никому меня не выдавай! А сын мой не в отца пошёл, в кого -- не знаю. Целыми днями то в медицинском институте, то в больнице пропадает, то читает. Я уже боюсь за него: девочками совсем не интересуется, ни с кем не встречается.
    -- Он сейчас дома? Позовите, пожалуйста, его к телефону. Как его зовут?
    -- Ибрагим. Как моего покойного отца. Сейчас позову.
    -- Алло! Я вас слушаю, товарищ Магомаев.
    -- Ибрагим! Ты сможешь в течение часа приехать в Москву в ресторан "Баку" на Профсоюзной? ( Знаменитый ресторан из-за ремонта основного здания размещался тогда по другому адресу.)
    -- Мне очень нравится ваше творчество! Только скажите моему отцу, чтобы перестал всем хвастаться, что знаком с вами. И перестал искать мне невесту!
    -- Даю честное магомаевское слово! Пожалуйста, приезжай и возьми с собой паспорт. Честное мужское слово, эта просьба -- моя инициатива, я сейчас не могу говорить. Дай отцу трубку!
    -- Прости меня, Муслим-джан. Всё! Буду молчать! Пусть мамаша ищет ему невесту! Я -- пас!
... Диана стояла в красивом платье цвета граната, с длинной темно-русой косой. Крупные золотые сережки с рубином и такой же перстень очень подходили к её наряду. (Тогда это было писком моды, золотые украшения с рубином.) У Дианы была белая кожа и огромные синие глаза. Она была удивительно хороша и нежна в этом наряде.
    -- Диана! Я тебя очень прошу, чтобы ты ни слышала, молчи, пожалуйста. Сама понимаешь, все ждут меня с Тамарой Ильиничной, а вместо неё будешь ты, да ещё такая красота необыкновенная! Все просто упадут от зависти, -- Муслим стал смеяться.
    У Магомаева была одна черта: никогда не унывать, а, наоборот, действовать извлекая пользу даже из сложных ситуаций. Как стали говорить много позже; он умел превращать лимон в лимонад. Однажды его отстранили от концертов в Москве на целый год. Случилось это из-за выступлений в Ростове-на-Дону, которые проходили на стадионе. Организатор провернул аферу с гонорарами. Об этом узнали в следственных органах. Дело получило огласку. Подозревали, что Магомаев присвоил себе часть денег, и ему запретили выступать в столице. Муслим не стал выдавать следственным органам пройдоху, уже старого человека, а всю ответственность взял на себя. Но все поняли, кто есть кто. Во время этого концертного бездействия Магомаев окончил в Баку кансерваторию.
    Вот и сейчас он думал о своей Тамаре, о том, что она плохо его знает: он её найдет, куда бы она ни уехала. А пока... Пока он устроит судьбу Дианы! А если не получится, то будет просто небольшой розыгрыш, которые Муслим обожал...
    Ариф спокойно сидел у себя в машине и ждал влюбленных. Муслим посадил Диану сзади, сам сел рядом с водителем. Обычно Муслим и Тамара ехали рядом и шутили, обнимаясь.
    -- Муслим-джан, ты что поссорился с ней? -- спросил Ариф на родном языке, думая, что сзади сидит Тамара Ильинична.
    -- Да!
    -- Молодец! Правильно сделал! Возьми себе простую, красивую, молоденькую девушку!
   -- Замолчи! -- перебил Арифа Муслим.
    Диане стало душно в машине, она расстегнула пальто, сняла шапку, вытащила косу из-под пальто. Девушка была неотразима. Ариф посмотрел в зеркало, и вместо Тамары Ильиничны увидел Диану. Машина чуть не съехала на обочину, пришлось резко затормозить. Диана испугалась.
    -- О, Всевышний! Какая красавица, из самих красавиц! -- воскликнул Ариф.
    -- Если ты сейчас же не замолчишь и не будешь вести машину как следует, мы выйдем, и ты меня больше не увидишь!
    -- Ой! Прасти меня! Больше я замалчу! Клянусь мамой-джаном!
    Ариф никак не мог понять, как так произошло. А спросить у Муслима, откуда взялась эта писаная красавица вместо Тамары, он побоялся.
    Дальше они мчались без приключений.
... Как только Муслим и Диана отъехали, баба Зухра опомнилась и стала причитать о том, что она натворила:
    -- Ты права, Люся, у меня мозги стали думать по-другому. Зачем я отправила Диану с этим горячим, как мой муж, татарином!
    -- Успокойся, он ничего с ней не сделает, у твоей внучки есть голова на плечах, а Муслим думает только о Тамаре.
    -- Я знаю, что Диана ничего не позволит ему лишнего, она вся в меня пошла. Но они же будут в ресторане.
    -- Ну, и что?
    -- Как, что? Скорее всего, там будут знатные, состоятельные татары. И что они подумают, пойдут сплетни по всей Москве, с кем Магомаев гулял, лишь только Тамара улетела в Италию. Что же я натворила, старая дура?
    Бедная баба Зухра чуть не плакала. Она взяла себя за голову и стало тихо причитать о том, чтобы всё обошлось и в ресторане не было татар.
    -- Слушай, Зухра! От твоего воя у меня опять начинает болеть голова.
    -- Если я тебе надоела, я сейчас уйду, подружка называется, -- Зухра встала и направилась к двери. Баба Люся её остановила:
    -- Ну, куда ты пойдешь в таком состоянии. Была бы я молодая, я бы сама пошла с Муслимом хоть на край света. Ладно, послушаю пластинку моего Муслимчика, а то вдруг головные боли будут меня мучить, тогда уж не до песен станет.
    ... В ресторане собралась вся честная компания из Баку и ждала Муслима с Тамарой.
    -- Ильхам! Милый братик! Ты сиди и ничего не спрашивай у Муслима, а то маме опять будет неудобно, -- поучала брата Севиль.
    -- Сева, я всё понял, честное слово, только закажите мне ещё мороженое.
    Араз заказал мороженое, кофе и эклеры.
    ... За час до того, как Муслим узнал об отлете Тамары Ильиничны в Милан, Араз, Зарифа Азизовна со своей семьёй гуляли по Арбату. Вдруг к ней подошли несколько женщин с детьми, как оказалось, знакомые из Баку.
    -- Зарифа Азизовна, вы не узнали нас? Я Аида Пашаева, это мои подруги. Все разговаривали только на русском. Аида Пашаева, ректор Института востоковедения знала Зарифу Алиеву в лицо.
    -- Да, да! Очень приятно! Вот где мы встретились! Пойдёмте с нами в ресторан "Прага". А то в "Баку" так не посидишь.
    -- Нет, спасибо, у нас другие планы.
    -- А если не секрет, вы случайно не встречаетесь с Муслимом и его подругой? -- вмешалась Наргиз Кулиева, жена генерала Кулиева.
    Зарифа Алиева и Аида Пашаева пытались перевести разговор на другую тему. Но женщина стояла на своём и просила Зарифу, чтобы та повлияла на Муслима: пусть бросит замужнюю женщину и женится на бакинской девушке, в крайнем случае, на достойной москвичке из какого-нибудь известного рода.
    -- А какое ваше дело?! -- не выдержала Севиль.
    На Арбате горели уличные фонари, снег падал большими хлопьями и мягко ложился на пальто, воротники, шапки. Ильхам, стоя позади всех, пока женщины обсуждали последние новости про Муслима и про его новую подругу, хватал снег обеими руками, незаметно снимая его с пальто Севиль, Махмуда и Гали, и ел его так, будто вкуснее московского снега они ничего и никогда  не пробовал. Он был уверен, что никто его не видит. Восьмилетняя дочь Аиды Мехрибан стояла рядом с Ильхамом вместе с Марией Ивановной -- своей няней и учительницей в одном лице.
    -- Maria Ivanovna. This boy was eat snow. And he are always silent. He are a bad pupil.(Мария Ивановна, этот мальчик был есть снег. Он есть все время молчать. Он есть плохой ученик.)
    Ильхам не выдержал:
    -- Go and show off in front of so body else! First think of you mistakes! (Иди выпендривайся перед кем-нибудь другим. Сначала подумай о своих ошибках.)
    -- Sorry!
    -- Dear, correct your mistakes! This boy coos eating snow. And not he are but he is. (Дорогая! Думай над своими ошибками.) -- поправила Мехрибан Мария Ивановна и указала на неправильное употребление английских глаголов.
    Мехрибан покраснела, как никогда. Позже, проплакав весь вечер в гостинице, она просила маму, чтобы её перестали хвалить и говорить, какая она одаренная...
    Ильхам продолжал любоваться снегом и глотать его с особым удовольствием, как бы поддразнивая Мехрибан: мол, смотри, тебе не понять вкуса снега. А сам посмотрел на Махмуда и подумал: "Ничего чувак, для нашей Севы, по-моему, они любят друг друга".
    Зарифа Азизовна вежливо попрощалась с бакинскими знакомыми и вместе с семьёй поехала в ресторан "Баку", где их ждал заказанный столик.
    ... За столом, около сцены собрались мужчины, человек десять, в основном ребята из Закавказья. Они обсуждали так называемые в то время "спекулянтские дела", то есть, кто что продаёт, по какой цене. Каждый из них доставал определённый товар: кто американские джинсы, кто французские духи -- и Казбек сегодня принес специально для Магомаева духи "Кристиан Диор".
    За столом была только одна женщина -- Маргарита Моисеевна ("Мамка Марго"), среднего возраста, крупного телосложения, с крутой химической завивкой. Она была одета в чёрное дорогое платье. Толстая золотая цепочка, крупные серьги и два массивных перстня с бриллиантами "кричали", что это очень богатая женщина. Это была заведующая крупным универмагом. В те годы практически все, кто имел доступ к дефицитному товару, занимались спекуляцией. Вот и сейчас они обсуждали свои дела.
    Казбек не удержался и сообщил, что Муслим придёт со своей новой подругой Тамарой, певицей Большого театра. Маргарита Моисеевна не пропускала ни одной оперы в Большом (тогда простой человек не мог попасть в этот театр) и с огромным нетерпением ждала Магомаева и Синявскую.
    Директор ресторана Иван Артурович тоже ждал высоких гостей, и поэтому столик, за которым сидели Араз и его компания, контролировал сам. В ресторане всегда было достаточно народу, особенно когда здесь бывал Муслим со своими друзьями.
    Подъехав к ресторану, Муслим предложил Арифу тоже идти с ними. Но Ариф, напуганный гневом шефа, отъехал на пару часов и искренне радовался за него, только и думая: "О Всевышний! Какая красота! Девушка-то настоящая, а не намазанная, не замужняя, неужели мой шеф и её бросит! В любом случае буду молчать. Где я ещё заработаю такие деньги?! Видимо, в этой жизни все талантливые люди ненормальные".
    -- Ильхам! Ты молодчина! -- шёпотом говорила Севиль, вспомнив разговор брата во время прогулки по Арбату, -- правильно ответил этой девчонке! Только сейчас сиди спокойно и ничего у Муслима не спрашивай, ладно? Мы же тебя не оставили одного в гостинице. Не серди Севу, а то расскажу маме, как ты ел снег.
    А в это время Муслим входил в ресторан с Дианой. Кавалер нежно держит свою барышню за плечи, чтобы она снова не упала в обморок.
Но это выглядит иначе: как будто Муслим всем своим видом показывает публике свое "новое сокровище" небывалой красоты и целомудренности. При этом Муслим задрал нос к верху, ожидая реакции публики.
    В ресторане наступила гробовая тишина. Даже официанты смотрели на них с восторгом и недоумением. Муслима больше всех волновала реакция Араза... Он подошёл к столику, где его ждали, и представил Диану: сначала Аразу, затем всем остальным. Араз в недоумении побледнел и не знал, что делать. Зарифа Азизовна, которая сидела рядом с Аразом, тихо взяла его за руку и слегка ущипнула -- дала понять, что здесь какой-то розыгрыш со стороны Муслима. Остальные молчали.
    Подошёл сам директор и подал Муслиму меню:
    -- Прошу вас, дорогой! Что закажете? Какой коньяк принести для вашей очаровательной дамы?
    -- Иван Артурович! Вы забываетесь! Разве вы не видите, здесь есть ещё дамы! Пусть сделают одну порцию куриного супа с рисом, без масла и принесут этой девушке. Только как можно быстрее! Мне принесите, как всегда, -- строгим тоном скомандовал Муслим и подал меню Зарифе Азизовне.
    -- Я ничего не буду. Мне срочно надо уйти, -- с недоумением сказал Араз.
    Зарифа Азизовна тихо шепнула Аразу:
    -- Ты не видишь!? Девушка больна!
    Муслим сидел между Дианой и Ильхамом. Пока готовили заказанные блюда, Ильхам ел мороженое и эклер с какао. У Дианы от запахов кружилась голова. Она была в полуобморочном состоянии. Ильхам вовремя подхватил ее, и сам испугался, Зарифа Азизовна и Араз подсели к Диане и придерживали её.
    -- Сколько можно ждать? Где суп? Если в течение минуты не будет, мы уйдем отсюда! -- вне себя кричал Муслим на директора.
    Через минуту принесли суп. Муслим сам сел рядом с Дианой и начал её кормить. У Дианы текли слезы.
    -- Простите меня, пожалуйста! -- оправдывалась девушка.
    -- Муслим, встань, девушка сама будет есть! -- вмешалась Зарифа, не понимая, что происходит.
    Диане от вкусного супа и участия Муслима стало лучше, она поняла, что к ней вернулись вкусовые ощущения. Она съела целую тарелку супа, потом эклер. Ильхам осторожно придвинул свою чашку с какао и ещё половину своего эклера. Диана улыбнулась и все съела. Ильхам думал: "Какие странные эти взрослые? Я представляю, как отругала бы меня Сева, если бы я выпил чужое какао и съел чужой эклер, и как бы расстроилась мама. Эта девушка такая красивая, а похожа на "гормэмиш" (по-азербайджански, "дикарка, которая ничего не видела).
    Официанты, наконец, принесли заказ.
    ... Тем временем у входа в ресторан стоял Ибрагим -- его не хотели пускать. Пришел директор, испугавшись гнева Магомаева, он взял парня за руку, как старого друга, и подвёл к Муслиму.
    -- Муслим, вот ваш друг пришел!
    -- Какой ещё друг? -- удивился Муслим, потом вспомнил, что сам пригласил парня: -- Ибрагим? Рад познакомиться!
    Муслим отошёл от столика с молодым человеком, объяснил ему что-то и повел знакомить с Дианой.
    -- Знакомьтесь! Это Ибрагим! -- Муслим посадил Ибрагима рядом с Дианой.
    -- Пьер-Алтын! Это ты! -- Диана узнала своего сокурсника. (В институте парня прозвали Алтыном от фамилии Алтыкулачевич, а Пьером за то, что был похож на Пьера Безухова из "Войны и мира" -- такой же пухленький и в очках).
    -- Откуда вы меня знаете? -- удивился Ибрагим.
    -- Да кто же тебя не знает, светило нашего института! -- ответила уже совсем другая Диана,
повеселевшая и с лёгким румянцем на щеках.
    Все засмеялись.
    -- А где же мне теперь сесть? -- с улыбкой на лице, подмигивая Аразу, -- сказал Муслим.
    Через минуту принесли стул и ещё один прибор.
    Муслим, спросив разрешения у дам, стал курить. Араз поинтересовался:
    -- А где Тамара Ильинична?
    -- Диана, скажи им, где сейчас Тамара Ильинична.
    -- Она сегодня улетела на стажировку в Италию, на целый год.
    -- Ну и дела! А кто же будет петь с этим старым Ленским? -- спросил Ильхам.
    Все опять засмеялись.
    Ибрагим от смущения ничего не мог есть, он был очарован Дианой. Муслим выпил за здоровье дам, закусил и направился к Казбеку покупать духи. Маргарита Моисеевна, наоборот, подошла к Зарифе Азизовне и заговорила:
    -- Вы знаете, как я люблю вашего Магомаева! Вы, наверное, ему родственница? Хоть у меня очень нервная работа и поэтому я так поправилась, но я люблю отдыхать культурно. Я не пропускаю ни одного концерта Муслима! А ещё я обожаю оперу, особенно, когда поет Тамара Синявская и Лемешев. А вы случайно не знаете Синявскую? Такая талантливая!
    -- Почему это мы не знаем Тамару Ильиничну, вчера мы были в Большом, -- вмешалась Севиль.
    -- Ой, девушка! Просто слух прошёл, что Муслим придёт с Синявской, я так мечтала взять у неё автограф.
    -- А вы подождите ещё год, тогда и сможете взять автограф.
    -- Что с ней случилось?
    -- Она уехала в Италию на стажировку. Ещё есть вопросы?
    -- Молодой человек, -- теперь Маргарита Моисеевна обратилась к Ибрагиму, -- эта девушка, наверное, ваша невеста?
    -- Безусловно! -- сказал Ибрагим, сам не осознавая почему.
    -- Тогда замечательно! У вас есть блокнот с собой?
    -- Нет, а что?
    -- Что вы пристали к парню? Не видите, он стесняется, дайте нам посидеть спокойно! -- не выдержала Севиль.
    Араз достал бумагу и ручку, дал даме.
    -- Девушка, подождите, вы меня не поняли! У меня везде есть связи! -- записывая свой телефон, быстро говорила Маргарита Моисеевна.
    Зарифа Азизовна знаками давала понять Севиль, чтобы та помолчала.
    -- Мы не нуждаемся в ваших связях! -- не сдержалась Севиль.
    -- Ухожу! Ухожу! Молодой человек, за два месяца перед вашей свадьбой позвоните мне, я все вам устрою по высшему разряду. Друзья Муслима -- и мои друзья, -- обращаясь к Ибрагиму, быстро сказала Маргарита Моисеевна и дала ему записку с номером своего телефона.
    (Ровно через полгода Ибрагим свяжется с Маргаритой Моисеевной, ещё через два месяца в этом же ресторане будет его свадьба с Дианой, ещё через год у них родится мальчик по имени Муслим, а через три года -- девочка, которую нарекут Тамарой).
    ... Муслим купил у Казбека пять коробочек духов, вернулся и подарил их дамам, а последнюю дал Аразу.
    -- Араз! Я тебя прошу: передай от меня своей девушке, когда приедешь домой.
    Араз достал из портфеля польские духи "Быть может!" и сказал:
    -- Ирина мне заказала эти духи! Я сегодня постоял в очереди и купил два флакона ей и маме, по своей цене, а не спекулятивной.
    -- Ладно, ладно, не ворчи!
    Рядом стояла молоденькая официантка, она убирала грязную посуду. Муслим обратился к ней:
    -- Девушка, берите, эти духи вам!
    -- У меня с собой нет таких денег, -- краснея, отвечала девушка.
    -- Это от меня подарок! Возьмите! От чистого сердца! -- Муслим уговорил девушку взять подарок.
    Когда девушка отошла, Зарифа Азизовна не выдержала:
    -- Муслим, родной, как же вы тратите деньги налево и направо.
    -- Зарифа Азизовна! Это ему говорить бесполезно, -- не сдержался Араз.
    -- Ладно! Ладно! Не ворчи! Я сейчас пойду на сцену.
    Какой-то молодой пианист, играя на рояле, фальшивил. Муслим вышел на сцену. Парень тут же встал и уступил свое место. Кавказские ребята бурно приветствовали Магомаева. Муслим погрозил им и показал жестом, чтобы замолчали.
    -- Уважаемая публика! Мои родные люди из Баку! Братья-торгаши! Ибрагим и Диана! Я сегодня хочу исполнить любимую песню Зарифы Азизовны и её супруга "Сэнсиз!" -- "Без тебя!". Кавалеры, приглашайте дам. Ибрагим пригласи Диану! Мою Зарифу Азизовну прошу не трогать, она мысленно будет танцевать со своим мужем. Махмуд, ты чего сидишь?
    Длинными музыкальными пальцами он сначала плавно, мелодично прошёлся по клавишам, затем стал играть и петь, как восточный Соловей.
    Ибрагим кружился с Дианой, Махмуд -- с Севиль, Араз -- с Галей. Севиль и Галя были неотразимы: они специально в Баку заказали себе у дяди Сурена платья модных фасонов на все случаи, чтобы можно было и в театр сходить, и в ресторан, и в гости. На Севиль было элегантное платье в клетку шахматами и с черным блестящим поясом. На Гале платье было синего цвета, как её глаза, и с большим бантом на шее. Все смотрели на них, и гадали, кем же они приходятся Муслиму.
    Маргарита Моисеевна подошла к Зарифе Азизовне и тихо сказала:
    -- Как же он вас любит! Пока никто не видит, смотрите, что у меня есть. Я вам продам за свою цену, если нет денег с собой, я могу подождать, Муслим потом отдаст, я вижу, вы человек не простой.
    Маргарита Моисеевна увидела, что на Зарифе Азизовне нет никаких драгоценных украшений, а только костюм из дорогой ткани, вот и решила воспользоваться случаем. Она открыла свою маленькую черную сумочку, достала коробочку с драгоценностями. Оглядываясь по сторонам, не смотрит ли кто-нибудь на неё, она предложила изящный комплект с изумрудами и бриллиантами, поскольку не подобает такой даме ходить без украшений.
    -- Пожалуйста, не беспокойтесь. Мне ничего не надо! Я хочу наслаждаться музыкой, -- сказала Зарифа Азизовна и дала понять, чтобы её оставили в покое.
    Муслим играл и пел.
    ... К ресторану подошёл молодой человек -- высокий, одетый в строгое пальто. Его звали Алексей Тихонов, он работал в органах КГБ. Он пришел сегодня к Гале, они вместе учились, были неравнодушны друг к другу. В ресторан Алексея не пускали: зал был набит битком. Пришлось показать документ. Пока Алексей искал глазами Галю, директору доложили, что пришли из КГБ. Маргарита Моисеевна поспешно покинула зал, за ней и остальные ее знакомые.
    Галя увидела Алексея, поцеловала в щеку и представила Аразу и Зарифе Азизовне.
    Ильхам обнял Галю и тихо шепнул на ухо, чтобы его не слышали: "А это твой друг-чувак!?"
    -- Да! Это мой друг-чувак! -- также тихо ответила Галя.
    ... Магомаев исполнял песню из кинофильма "Весна на Заречной улице", тогда она была очень популярна. Зарифа Азизовна пригласила Араза на медленный танец. Все кружились в ритме вальса, и все были гражданами одной великой страны, которая называлась СССР.
    ... Пройдёт время. Ибрагим и Диана уедут в Канаду и станут лучшими врачами в провинции Альберта. Махмуд будет послом в Великобритании и за особые международные заслуги получит титул графа, затем займет пост заместителя министра иностранных дел Азербайджана. Севиль Гейдаровна станет подданной Англии, и у неё будут дети, а внучку Гейдар Алиевич назовёт, как свою любимую супругу -- Зарифой, словно чувствуя, какое горе постигнет его и через какие испытания он пройдет. Галя выйдет замуж за Алексея, а их сын Максим станет представителем при призеденте Российской Федерации. Предусмотрительный Араз сделает себе двойное гражданство -- Азербайджана и России. Сын Араза Эмин станет впоследствии известным певцом, и на каждом своем концерте будет говорить, что его первым учителем был великий Магомаев.
    А чуть раньше этих событий в Большом театре шла "Царская невеста", где Любашу исполняла народная артистка СССР Тамара Синявская. Во время антракта Ильхам Гейдарович со своим другом (тоже, как и он, преподавателем МГИМО), стоя за столиком, пил кофе с мороженым. К нему подошла прекрасная незнакомка со своей подругой и сказала по-французски:
    -- Можно встать за вашим столиком, а то свободных мест нет?
    -- Конечно! Конечно!
    Девушки пили только кофе.
    -- Вам, что-нибудь ещё заказать?
    -- Спасибо! Нам ничего не надо.
    -- Как вам наша Москва? -- спросил Ильхам тоже на французском.
    -- Великолепно! Как я люблю Арбат! Особенно, когда падает снег большими белыми хлопьями, а дети его едят так, чтобы взрослые не заметили этого, -- воскликнула девушка.
    -- Я тоже ел снег в детстве, пока сестра не растопила его и не показала, какой он грязный, -- тоже на хорошем французском продолжил разговор Ильхам.
    Вечером Гейдар Алиевич позовет сына в свой кабинет и скажет уже в какой раз, что пора бы определиться с женитьбой. Ильхам молча кивнет головой и подумает, как всегда: "Ну вот, понравилась одна, и то француженкой оказалась". А ночью его осенит: он вспомнит ту девочку из детства на Арбате, найдет её, и ещё через год у них будет свадьба, где самыми почетными гостями станет чета Магомаевых -- Муслим и Тамара...
    Баба Люся и баба Зухра проживут ещё лет десять. Внук Алёша станет известным бизнесменом. У бабы Зухры портрет Магомаева будет стоять в дорогой рамке на видном месте в серванте, рядом с портретом мужа. Выяснится, что девичья фамилия Зухры была Алтыкулачевич. Ибрагим, Диана и бабушка Муслима Байдигюль оказались потомками знатного татарского боярина Алтыкулачевича Софония, который верой и правдой служил Московскому государству.
    А теперь вернёмся в 1970-е годы...