Я, Анна, лежала желанная - 70

Пятьдесят третья глава. Понаехали.

Стоп. Давай всё сначала.*

Это был первый день приезда пары Тарасиков в один российский городок.
Стоял мороз, и им было холодно, даже там, где всегда теплее, чем в других местах на той же широте.
И ещё они испытывали голод - там, где люди были сытыми всегда, даже в эпоху Тотального Дефицита.
- Дефицит всегда искусственный, - поделился своим знанием Клим, которым ни он сам, ни его глупая жена воспользоваться правильно не могли.
Галя радовалась: удалось найти работу няней к старой бабке. Той уже за семьдесят, но выглядит отменным молодцом. В сущности, все коренные москвичи, дожив до преклонного возраста, выглядят моложе со-ровесников из городов периферии, поэтому ничуть не кажутся нелепыми в нарядных шубах, макияже, декольте, на каблуках, в ажуре и тату. Немногие из них, весьма немногие потратили здоровье, зато приобрели большую пенсию, и нанимали недорогой уход периферических сиделок, которых было всегда вдоволь, если учесть, что бывшие братские республики когда-то тоже чли окраиной Москвы.
Бабулька радовалась тоже: из белорусок, украинок, и остальных она предпочитала русских девок. И позже Гале стало ясно, почему…
Клим гордился. Он сразу по приезде подал анкету на престижную работу: заправщика на «Нефть Лак-Ой-ли». Покуда ждал, устроился подённо в грузчики, за сущие копейки. Ходил, хвост распушал: заправщик получает в день полтора куска, плюс чаевые до куска за смену, бывают постоянные, к ним относиться лучше, тогда вообще стабильно упадает в карман… И вот, в ожидании несметных богатств трудилась Галя у злосчастной старухи, а та гнобила её, сорокалетнюю дуру: «ты посуду, чтоли, мыть не умеешь? Чтоли, мать не научила тебя?» Галя каждый день стирала пыль с полировки, хрусталя, пластмассовых безделушек, огромного экрана плазменной панели ТВ, пылесосила, готовила, стирала, грела, остужала, подавала на стол, ходила в магаз, звонила в аптеку, грела снова еду, остужала, подавала на стол… и терпела, и терпела, бабкины стенания (ой, какая я больная…), «да на тебе ещё кирпичи возить», - подумала Галя. Бабка жаловалась ей, какие эти украинки «непокорные»: она ей замечание, а та – руки вбоки: «а поди, найди другую,» говорит, «а я пошла». И пошла, и села в угол, и просидела весь день, а зарплату-то подай!» - а Галя не верила ушам: да как же так, а почему вот ОНА так не может??? А она, несчастная, голодная, уставшая, терпит и молчит, по два раза чистую посуду перемывает, а карга лежит, с постели наблюдает, чтоб она все вазы, все фигурки ставила на полке ровнёхонько на те же места, где были.
Зато…
Зато домой Галя летела, - парила – Ах!, и дело не в том даже было, что скоро Клим свою работу дождётся, и ей можно будет уйти, а просто в том, что они живут, и их двое, он её пожалеет, а каргу осудит, ноги помассирует ей, накроет своим вязаным свитером… И она бежала вприпрыжку, «а ещё», - думала она, - «мы в москве!» - и это было чудесно, ведь это получилось её усилием, и она гордилась собой.

Клим работу ждал, но никакого звонка по-прежнему не было, он не отчаивался: там сказали – соискателей много, пока все анкеты проверят, обзвонят… Клим так и не почуял подвоха. А пока трудился грузчиком и повышал квалификацию, и поднимался по ступеням карьерной лестницы. Работа попадалась всё надёжнее, зарплата выше, трудиться приходилось меньше.

Галя ходила к бабке шесть дней в неделю, по одиннадцать часов. Старуха ей дала ключи, чтоб не подниматься и не брести к двери, хотя и не спала, а всяко проверяла, не опоздала ли она, смотрела на часы, притворно, сама уже заранее прислушивалась к шагам на лестнице и бряканью ключей.
В своей открытости и радости хотелось Гале бабку вывести гулять, чтоб та немного стала подобрее.
Старуха очень много курила. Она задымливала всю комнатушку, а Гале позже, в агентстве сообщили, что сиделки этого терпеть не обязаны. Что некурящим можно брать на попечение некурящих.
Карга ей не давала еды. «Я не кормлю», сообщила она. «Меня предупредили», пролепетала ей Галя. И честно выкидывала в мусорку прокисшие котлеты, остывшее по третьему кругу пюре, заплесневший балык, дорогущие салаты, торты… и, стоя, жмясь к стене, на кухоньке, глотала кипяток вприкуску с украденным кусочком сахара.
Клим ждал свою престижную работу.
Бабка мотала Гале нервы беспощадно. Сама же наблюдала с холодностью хирурга: вот, вот-вот, сейчас сорвётся, ещё чуток нажать… Галя уставала намного сильней от эмоций, а работа была обычная, только бессмысленная…
Как-то старая карга сказала: заноси с балкона пакет, будем делать ревизию. Галя принесла большой тяжёлый пакет, оказалось – с провизией. Старуха начала перекладывать в другой пакет и считать. «Так, сардельки… раз, два, восемь, так. Да сколько же их было, восемь или одиннадцать?» С прищуром взглянула на Галю:
- Ты мне сколько сарделок варила, три или две?
- Я вам из холодильника варила три штуки.
- А почему я съела только две?
- Так мы третью ж выкинули, она прокиснуть успела.
- Так а почему она прокисла, что ж ты, как за больным человеком следишь, не могла сохранить сарделку?! – голос у старухи был скрипуч и до крайности неприятен, рот велик и привычен артикулировать, тон нахален и груб.
- Как же было сохранить? Да вы сами же три попросили.
- Надо было в морозилку положить! Вот высчитаю у тебя из зарплаты…
Галю затрясло. Старуха её пожалела:
- На первый раз прощу, а в следующий высчитаю! И моющее моё экономь! Знаю я вас! Вы все себе домой отливаете! Ладно, давай дальше считать, - и стала перекидывать деликатесы, от вида и запаха которых у Гали заурчало в животе.

Клим радовался. Скоро жена получит первую зарплату, скоро ему наконец, позвонят. Отдадут долги за хостел, а потом и подыщут в общежитии комнату.
Старуха радовалась. У неё давно уж не было таких покладистых дур. И ведь, что ей ни скажи – не возражает!
- Галка! – крякнула она. Галина вздрогнула. – Почему-то не хватает балыка! – Она посмотрела на Галю и сочла, что одного удара недостаточно. – И палочки салями! – добавила она убедительно.
Галя считала себя хорошей. Когда не нужно было ни от кого защищаться, она была отзывчивой, доброй, весёлой. Всегда готова помочь, и не показно, не из вежливости, а как утка помогает утёнку взобраться на берег – просто, без церемоний, без поклонов и книксенов, без затрещин и нравоучений, и не ждя благодарности. Потому что это – естественно. И это не только уточное естество, это естество всего живого и сущего, и этот уток ложится на нити основы, выплетая прочную ткань мироздания, а нюансы и тонкости создают на ней разнообразный узор.
А защищаться она вовсе не умела. Точнее, было ей запрещено. Кем, и когда, уже было неважно, лишь важно было осознать сам этот факт.
И когда ей приходилось драться, она жалко ощеривалась, как маленькая болонка, отвечала невпопад, не умела ни отбрить, ни ругаться. Выходила из себя и истерила, и над ней смеялись, нанося непоправимый урон.
- что сама даёшь, то и получаешь.
- что, что я им даю?!
- ведь все они придурки, но ты ждёшь их одобрения.
- неправда!
- да, это так. Без них Никто, но ты хорошая. Просто нужно быть собой, и не опираться на Непонятно-Что.
Галя уставилась на бабку глазами, полными слёз. Первый раз она здесь расплакалась. Старуха торжествовала. Она даже немного отмякла и пошла порыскать в платяных шкафах, вытаскивая старое барахло. Рассказала, как две белоруски спёрли у неё пару тёплых рейтуз, а одна таджичка вымыла водой её новую плазму, и неисправный телек пришлось ей подарить.
- Да ладно, не горюй ты, бывает. Эт наверное, эта последняя, узбечка, взяла. Ой, она жучиха хитрая, целый день тут просидит на стуле, не сделает нихрена, а я потом ей зарплату плати.
Галя не ответила. Тряпки, что нашла старуха, чтобы Гале «с царского плеча» пожаловать, отнесла на помойку. А когда та отслюнявила зарплату, собралась домой. Её смена закончилась. Галя уже снова успокоилась. Дома ждал Тарасик, а на улице горели фонари, белели сугробы, а дома стоят просторно, между ними аллеи, парки, люди отзывчивые, контактные, по улице идти так хорошо, что пусть себе эта старуха живёт и Галя больше ничего о ней не думает, а вещи соберёт свои, оставит ключ на тумбочке, захлопнет дверь уходя… Москва!

*http://stihi.ru/2016/09/03/28