Майя Никулина

МАЙЯ НИКУЛИНА
(род. в 1937 г.)

За поворотом возраста и лета
земля белым-бела, черным-черна,
линяют непреложные приметы,
и камнем обрастают имена.
В большом обезголосевшем лесу
просторно, пусто, ветрено и голо —
одни жизнеспособные глаголы
удерживают время на весу;
убил, обидел, разорил, ославил,
извёл, измучил, руки развязал,
пришёл, разделся, сапоги оставил,
согрелся, лёг, ни слова не сказал.

***

Тем и жили, что рекой. Вот и почта фронтовая
приходила по реке, без руля и без ветрил.
Бойко вёслами гребла почтальонка молодая,
репродуктор на столбе про Победу говорил…
И теперь живут рекой. И столетние старухи,
как в былые времена, плакать ходят на причал.
Не от немощи беда, не от голода поруха –
от того, что на столбе репродуктор замолчал.
От того, что по реке вместо лодочки бедовой
ходит серый пароход с красным бантом на трубе,
от того, что вместо слов, а вернее, вместо слова
шепоточек шебутной с шелухою на губе.

* * *

Мы ушли в песок, мы вросли в поля,
кто от голода, кто от пули.
Это нам она мать-сыра земля,
нас по праву ей и вернули.
Не воители и не вестники,
неимущие и немые,
были нолики — стали крестики
или звёздочки жестяные.

* * *

Там по субботам топят бани.
Дымы восходят к облакам.
Письмо с казёнными словами
неделю ходит по рукам.
Бегут мальчишки в телогрейках
и бабы не скрывают слёз,
когда судьба-одноколейка
свистит в железный паровоз.

* * *

Я пишу ниоткуда, потому что живу нигде,
я забыла твой адрес, но письма еще доходят,
ни жива, ни мертва, не сгорела в лихой беде,
потерялась, как серый солдатик в ночном
походе.
Моя долгая верность выцвела, как платок,
мое юное горе прошло — и уже не жалко,
я прошла за тобой столько ближних и дальних дорог
зимней птицей, жилицей, ночлежницей и постоялкой.
Рядовую, уже никакую мою беду
непростительно было б вместить в наградные списки —
только в общую землю, под небо, ветлу, звезду,
и уже никогда под строгие обелиски.
Прожила — ты скажешь. Не знаю. — Прошли года,
провожала, встречала, жалела, была, сказала,
и останусь нигде, ниоткуда, сейчас, всегда
незаметной подробностью станции и вокзала.

***

Спорится медленный труд,
меркнет любимое имя,
милые дети растут,
выросли, стали большими,
тихо легчает душа
в долгой привычной тревоге…
Жизнь хороша, хороша,
донник цветёт у дороги…
Силится, ладит в полёт
узкие белые крылья,
вянет, уходит под лёд,
тянет сухие будылья
сквозь январи-феврали
в новые вёсны и светы,
в долгие лета земли,
в долгие, многие лета…

* * *

Но тело больными ночами,
не в силах себя обмануть,
склоняется к бабушке, к маме,
на ручки, под тёплую грудь,
назад по теченью, в верховья,
где ты в родовой скорлупе
ещё не исходишь любовью,
а светишься сам по себе.