Валентин Голубев

ВАЛЕНТИН ГОЛУБЕВ
(1948 -  2024)

Я одногодков хоронил,
глухая боль саднит занозой.
Как русла рек заносит ил,
могилы временем заносит.

Мы панихиду отслужить
сходились в церковке промёрзлой.
Лишенцы мы, но не лишить
нас памяти о наших мёртвых.

Средь сутолоки лишь они,
покойные, покой лучили:
земли при жизни лишены,
теперь надел свой получили.

Как сеют в землю семена,
земля взяла их на рассвете.
Для этих всходов времена
ещё настанут, только верьте!

Пристрастья наши испокон
всё те же,
незачем иначе --
в печальный праздник похорон
гармошка старенькая плачет.

В сухих гортанях крик сожжён.
Да что там!
Нету сил на возглас,
когда в России разряжён
предгрозьем сумеречным воздух.

Судьба моя судьбе любой
сестра –
жила с другими рядом.

Как зёрнышко, храню любовь
средь поля, выбитого градом.

РУССКАЯ ДУША

Не пытайтесь! Нельзя объяснить!
Что к чему здесь. Напрасно стараться
ухватить эту красную нить,
что связала страну -- не пространство.

Здесь от скуки кричи не кричи,
даже птицы не станут пугаться.
Лишь мужик на секретной печи,
вдруг проснувшись, поедет кататься.

Мудрый Дизель придумал мотор,
сила есть посильнее моторов!
То, что русскому – самое то,
немцу – смерть на морозных просторах.

Даже в пору нелёгких годин
к нам ни с плетью нельзя, ни с елеем.
Здесь Лжедмитрий уже не один
и развенчан, и прахом развеян.

Пусть заботы у нас и умы
в обрусевшей картошке и в жите,
Запрягать не торопимся мы,
ну а если поедем – держитесь!

Немец капнет, где русский плеснёт,
чтобы душу живьём вынимало.
Здесь на праздник Чернобыль рванёт
так, что всем не покажется мало.

Аввакум! В свой костёр позови!
Мелковаты и Данте, и Ницше.
Если храм у нас – Спас-на-Крови,
а поэт – так на паперти нищий.

В этой жутко-прекрасной судьбе
дни – столетья, не то чтобы годы,
как магнит, притянули к себе
и, вобрав, растворили народы.

Не прельстить, не распять на щите,
в нищете и гордыне истаем…
Ну а вера: ударь по щеке,
мы другую в смиреньи подставим.

Почему так?
Да Богом дано!
Пусть концы в неувязке с концами…

Как всё глубже байкальское дно,
так и звёзды всё выше над нами.

МИР ВОЛШЕБНЫЙ
Моей маме Серафиме

Оглашая журчанием дол,
бьют в подойник молочные струйки.
Ухватившись за длинный подол,
смотрит мальчик на мамкины руки.

Жить в новинку на свете ему,
не спеша привыкать и свыкаться
с миром, с полем, где одному
ещё можно совсем потеряться.

Потому-то на всю эту жизнь
он глядит с интересом и страхом.
Он не знает, что птицы – стрижи,
он не знает названия травам.

А вдали кучерявится лес,
да крестов на погосте гребёнка…
Мир волшебен,
и от чудес
зарябило в глазах у ребёнка.

***

Запою.
Обернутся прохожие,
улыбнётся ребёнок светло,
баба вёдрами звякнет порожними,
мол, веселие наше прошло.

Я не пьяный, рассудком не тронулся,
догорает лучина моя!
Потому и душа моя скромница
горечь выплеснула за края.

На кресте ещё рано мне корчиться,
хоть грехи мои и велики.
Потому и пою когда хочется,
а не с хором по взмаху руки.

Жизнь проходит,
и было в ней поровну
огнекрылых и пасмурных дней,
закатилось на зимнею сторону
нынче солнце удачи моей.

Эта песня вот-вот и закончится,
ухожу за посёлок, во тьму.
Если Богу к лицу одиночество,
то и мне хорошо одному.

***

Жизнь наладится!
Что нам спешить?
После юности мне б отдышаться.
За спиною моей виражи
сумасшедшею лентой ложатся.

Сад посадим,
дождёмся плодов.
Впрок терпеньем давай запасёмся.
Я на грядках копаться готов,
даже, хочешь, куплю поросёнка.

Я щеколду налажу на дверь,
починю палисад и калитку.
Ты не думай,
я смирный теперь,
как в аквариуме улитка.

Я не то б для тебя ещё смог…
Мир мне мал
и судьба – не по росту!
Дом стоит у скрещенья дорог,
и себя пересилить непросто!

От крыльца до калитки хожу,
ты не спрашивай:
-Мило ль, не мило?
Я когда-нибудь сам расскажу
всё о жизни,
промчавшейся мимо.