Пятна памяти блокадного детства

(редактирование воспоминаний мамы, Борисовой Людмилы Дмитриевны)

Ленинград 1941-1942 гг.
Блокада
Мои «пятна» памяти
Воспоминания Борисовой Людмилы Дмитриевны

Мне исполнилось 5 лет в сентябре 1941 года. Я помню угощения в день моего рождения: пол-арбуза розового цвета и ещё сахар, так как арбуз был не очень сладким.
Окно заклеено полосками из газет крест-накрест. В окно я видела деревья, ели, и первый корпус института, с такими же окнами, заклеенными полосками газет.
Мой дом, дача № 4 в два этажа, находилась по адресу Дорога в Сосновку, 1/3.
Мы жили на 2-ом этаже. Сейчас вместо дома № 4 метро «Политехническая».
За водой мы ходили к колодцу, который находился между корпусами института, а зимой брали снег прямо во дворе, он был чистым. У нас было печное отопление, но когда появилась буржуйка, стали пользоваться ей. Трубу вставляли в дымоход самой печки, поэтому не нужно было трубу выводить в форточку.
Моя мама, Ольга Михайловна Петраш, приносила хлеб из булочной, которая находилась на кольце трамвая № 9. Кусочек хлеба мама делила на три части: на завтрак, на обед и на ужин. Хлеб заворачивала в холщёвую салфетку и убирала в буфет. Когда хотелось кушать, я просила маму дать кусочек хлеба, а если она говорила, что ещё не время, я просила показать оставшийся кусочек и глазами пыталась насытиться.
Моя мама умела стрелять из ружья, и её приглашали охранять санки с хлебом, когда получали хлеб на Кушелевке и везли на санках в булочную. Однажды мама принесла горячую корочку хлеба и дала мне. Я засунула её в рот и стала сосать. Так как она была слишком горелой и плохо рассасывалась, попала в горло. Я потеряла сознание. На наше счастье в нашей даче на первом этаже находились детские ясли. Мама подхватила меня и спустилась вниз. Я пришла в себя и увидела женщин в белых халатах. Одна из них пыталась влить в мой рот тёплую воду с крупинками манки. Когда я стала терять сознание, то я как бы увидела себя со стороны, над собой, и запомнила себя такой: голубое фланелевое в цветочек платье, пуховой старый платок крест-накрест, рейтузы и подшитые серые валенки.
Мама водила меня в детский сад в Доме Учёных (он назывался тогда Клуб Учёных).
Мне там нравилось. Воспитатель нам много читала сказок, стихов. Мы многое знали наизусть из произведений Маршака, Михалкова. Иногда мы пробирались в раздевалку, забирались в шкафчики, и там самозабвенно отковыривали кусочки штукатурки и сосали их. Но нас за это потом ругали.
К Новому году (1942 г.) мы делали бусы, фонарики из бумаги, готовили костюмы из марли и бумаги. Я обожала Фаину Давыдовну, нашу воспитательницу. Она много хорошего передала нам в те годы.
Как и у многих девочек того времени, у меня была сумочка, сшитая из сукна, которую я носила через плечо на боку. В этой сумочке я хранила фантики, платочек, пуговички, кусочек хлеба, а однажды там лежала шоколадка. Её нам дали в садике на 8 марта 1942 года.
Корабль отца сначала стоял в Кронштадте, а потом отошёл в Ленинград.  Моряки дежурили на Кировских островах (ЦПКО). Начались холода и голод. От мороза и бомб моряки спасались в будках касс. Отец отморозил ноги и попал в госпиталь в Адмиралтействе. Мы пошли его навестить. Нас в госпиталь не пустили, и мы ждали, когда придёт отец. Он пришёл к воротам в огромных валенках и флотской шинели.
Я смотрела на отца, когда он шёл, через ограду Адмиралтейства. Я протянула шоколадку из своей сумочки и увидела на глазах отца слёзы. Он не взял шоколад, а сказал, что нам он ещё пригодится по дороге домой.
Ночью к нам в дом пытались залезть воры. Они отодрали доски на дверях «чёрного хода». Мама стала кричать: «Дима, Дима!», как - будто отец дома, но воры продолжали скрипеть ступенями на лестнице и подниматься на второй этаж.
У нас было отцовское охотничье ружьё, мама вставила его в  форточку и пальнула в воздух. Мародёры бросились вниз, а потом пришла охрана из института.
Очень страшно было, когда звучали сирены, и начиналась бомбёжка. Я часто оставалась дома одна, когда мама дежурила.
Однажды мы возвращались из детского сада и по пути встретили знакомых мамы. Она стала разговаривать с ними, а я отошла чуть в сторону. Мимо шла женщина и спросила меня, хочу ли я конфетку. Я ответила, что хочу. Тогда та повела меня с собой.
Уже в конце парка у Гидрокорпуса, мама окликнула меня. Она очень быстро шла ко мне, я повернулась и пошла ей навстречу. Она ничего не сказала той женщине, а меня спросила, зачем я пошла с ней. Я объяснила, что тётя обещала дать мне конфетку. Так мама спасла меня от мародёров.
Проходя мимо центральных ворот института, я увидела грузовую машину, наполненную трупами. Я обратила внимание, что сверху лежала девушка и её длинные волосы свисали до земли. Мама сказала:
- Люда, смотри и запомни на всю жизнь, что такое война.
И я запомнила.
Когда маму посылали рыть окопы, меня отправляли к бабушке Жозефине Христиановне, которая жила на ул. Большая Спасская, д. 17, напротив Богословской церкви. Дом бабушки был одноэтажный, деревянный, до войны был большой сад, огород, куры. Какое-то время мы питались бабушкиными запасами, но семья у бабушки была большая: 4 взрослых и 7 детей (без нас), поэтому скоро всё кончилось.
Зимой мы с двоюродным братом, которому тогда было 4 года, выходили на улицу смотреть, как по Большой Спасской идут танки. Когда были силы, то мы кричали танкистам: «Бей фашистов!» Потом смотрели сквозь щёлочки шарфов на уходящие танки.
18 апреля 1942 года мы отправились по Ладоге на грузовой машине в Кобону. Вода доходила до оси колёс, а снизу был ещё лёд. С нами выехали тётя Сима, мамина родная сестра, с тремя детьми. На другом берегу нас встретили, накормили, но родители не разрешили нам много есть, так как мы были истощены. Нам дали буханку хлеба, посадили в товарный поезд и повезли в Сибирь.
По дороге часто бомбили. Было страшно, но машинист поезда был опытный, он то замедлял скорость, то убыстрял.
Моя мама была старостой в вагоне, ходила получать хлеб и другие продукты.
Однажды поезд тронулся, а мамы не оказалось. Я долго кричала в окно. А потом выяснилось, что она успела погрузиться с хлебом в последний вагон.
Так мы прибыли в Тюмень. Нас с мамой поселили в дом к хозяйке, у которой мы жили до осени. Там я любила петь песни, сидя на заборе.
Осенью приехала бабушка и тётя Аня, ещё одна мамина сестра, и её дочь Ольга. Они тоже эвакуировались из Ленинграда, когда их дом разобрали на дрова в 1942 году.
Фотография моего отца висела на доске почёта в детском саду в г. Тюмени.
В 8 лет я пошла в первый класс в городе Тюмени. Наша учительница Елена Николаевна казалась нам пожилой, и мы её слушались.
Я помню 9 мая 1945 года. Мы все улыбались, целовались на улице с незнакомыми людьми. Нам выдали муку и сахар, и мама напекла пирогов и булочек.
Летом 1945 года мы поехали в Ленинград. Всё было разорено, стояли обгорелые избы, танки, пушки, машины. Мы оказались на станции Хиитала.
Отец приехал за нами на Карельский перешеек, когда вернулся из Евпатории, где лечился в санатории в декабре 1945 года, и мы вместе возвратились в Ленинград.
Мой папа получил медали «За оборону Ленинграда», «За оборону Кавказа», «250-летия Ленинграда», медаль за победу в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг., «Наше дело правое – мы победили».
Людмила Петраш (Борисова)
*  *  *
Мамы давно нет, но эти первые мужественные блокадные шаги закалили её на всю жизнь. Она стала "президентом курса" выпуска ГТФ-60 Политеха (так её называли и называют до сих пор мамины однокурсники), до последнего дыхания вела дневники, читала книги и журналы, старалась создавать изделия разного направления народного творчества (роспись по ткани, дереву и стеклу, ковроткачество, вышивку, макраме, фриволите,лоскутные изделия и многое другое), чтобы радовать людей своими подарками и вниманием. Она всегда говорила, что надо уметь всё и быть готовым к любым поворотам и неожиданностям.Такое отношение она передавала и нам, называя сам образ жизни традицией ленинградцев, переживших блокаду.