По вере

Дома торчат, как порченые зубы в угрюмом грязно-сером городишке,  мужчины там безжалостны  и грубы, у женщин не рождаются детишки.
Народу из доступных развлечений милее виды пыток изощрённых...
Не поднимая добрых глаз оленьих она жила, как белая ворона.   
У местного почтенного прелата за крохи подрабатывала прачкой, похоронив родителей и брата, помёрших от неведомой горячки. 
Её семья  —  сверчок за ветхой печкой. Крылатая душа среди бескрылых она жалела слабых и увечных. На пыточную площадь не ходила.
Девицу бы епископ не обидел, платочек ей совал ещё с порога.  С добром пришёл в сиротскую обитель, но  рьяно отбивалась недотрога:
царапалась, в него швыряла миски, а после  кочергой гнала  из дому.  Пытался по-хорошему епископ. Теперь, конечно, будет по-плохому.
И власть, и голова даны  прелату  —  состряпал дело ведьминское прытко. Не захотела взять за ласки плату  —  помрёт в тюрьме, скорей всего под пыткой.
Воздастся всем и каждому по вере... 
Никто и не подумал заступиться:  привычно людям врать и лицемерить, сочувствия  не сыщешь и крупицы! 
"Вестимо,  ведьма," — страха нагнетая шептались горожане оживлённо...
Да разве приживётся в чёрной стае беспомощная белая ворона.
Её щипали добрые соседи, когда вели  к тюремному подвалу.  Всё тщилась  доказать: она не ведьма, и исступлённо  крестик целовала.
Пытал он жертву лично, сняв сутану, но не успел натешиться епископ: не досмотрела пьяная охрана  — в седьмую ночь загрызли девку крысы...

Немыслимая, равных нет которой, и прежде не бывало никогда, великая жара накрыла город. Во всех колодцах высохла вода.
Скот убегал, и улетали птицы. Давя друг друга люди мчались вон, сгорая у невидимой границы, и каждый был на муки обречён.
...Исчез проклятый город, словно не был, с ним сгинуло накопленное  зло,  и ливнями беременное  небо  на землю ранним утром снизошло.