пирог с требухой

Асмодей

Под крышкой головы, как в яме оркестровой,
На нерва камертон настроиться спешит,
Оркестр из идей и дирижёр их — Слово,
Чтобы исполнить вам симфонию души
Из хаотичных фраз, что слышатся так резко,
Внезапно в стройный хор сойдутся мысль и ритм,
Полифонией рифм эфир заполнив дерзко,
Мелодия стихов призывно зазвучит
Отдайтесь смело ей, она, как бес увечный,
Вас увлечёт в полёт в ночные города,
И вам покажет жизнь — и суть, и скоротечность,
Для вас одних на миг лишая крыш дома,
И словно хитрый черт, вас усладив полётом,
В вас чувства пробудив, ваш искушая слух,
Обманет, как всегда, не дав последней ноты,
Оставив в тишине в смятении ваш дух.

***
Положи меня как печать на сердце своё…
(Песнь Песней)

Опечатано сердце, любовь, как сургуч горячий,
Плачет.
Есть вход, как парадное. Въезжай на карете…
Выхода нет!
На пальце перстень, камнем внутрь,
В камне мука.
Любовь и Смерть — орёл и решка одной медали,
Преисподней разверзнута пасть,
Не ждали?
Легионы.
Луки подняты, зажжены стрелы,
Взяты прицелы.
Ливни, потоки —
прологи потопа.
Волны —
войною идут на пламя,
Отступают с боями.
Покупаешь любовь, платишь скарбом домашним?
Смешно и страшно.

***
Фри..вольный перевод
66-го сонета У. Шекспира

На жизнь взирая, замечаю вдруг,
Что я вплетён, как все, в порочный круг,
Давно на всё сквозь пальцы я смотрю,
Мирюсь со всем, хотя осознаю,
Что немощь правит нами там и тут,
А вседозволенность свободою зовут,
Что, несмотря на просвещённый век,
В оковах рабства ходит человек,
Что ложь нам, как на блюде подают,
И мы едим, хоть знаем, что нам врут.
И то, что золотой телец — наш главный бог,
Давно достоинство, а вовсе не порок.

Сложил бы руки и пошёл ко дну,
Но как оставить мне тебя одну?
***

Lasciate ogni speranza voi ch’entrate

Труд этот требует рвенье, сноровку и слаженность.
Перелопатить всю груду намерений тщательно,
Лишь то, что воистину, обществу благом покажется,
Достойное место найдёт в мостовой обязательно.
Булыжник к булыжнику складывать нужно старательно,
Чтобы во время пути не преткнулись сандалии
Того, кто свой путь осилить спешит невнимательно,
О выпирающий, словно заноза, petra scandali…
Чтоб каждый идущий дорогой, мощёной намереньями,
Легко, как по царскому тракту, не мучась мозолями,
Спускался, не ощущая времени бремени,
К медным вратам с резными витыми консолями.
Врата распахнутся, отзовутся протяжными стонами.
И прочитает ему, улыбаясь, привратник рогатый:
Встречая его шутовскими смешными поклонами:
Lasciate ogni speranza voi ch’entrate!

***
Парки

Три старые карги, древнее всей вселенной,
Со впадинами глаз, давно забывших свет,
Тончайшей пряжи нить за каждой жизнью бренной,
Из млечного пути вытягивают вслед.
Кудель из блёклых звёзд в ладонях старой Ноны,
Как червяки в земле шевелятся персты.
У Децимы в руках на язвах и бубонах,
Вращается, скрипя, веретено судьбы
Страдания и боль на лицах Парок стёрты.
Как стёрто и само значенье слова «жить»,
Бесстрастное лицо у самой старшей — Морты.
В тот миг, когда она перерезает нить.

Но Вы так молоды ещё и так прекрасны…
Зачем об этом думать понапрасну.

***
Ода любителям пива

Если каждый вечер возвращаешься домой,
И твой путь подсвечен в небесах пивной звездой,
Твой маршрут прочерчен и в коленках ты не слаб,
Тут на нем отмечен красной точкой каждый паб.

Ты наш! Такой же точь-в-точь, как и я!
И мы проведём с тобой ночь,
Пока не наступит заря.
Ты наш, такой же точь-в-точь, как и я,
Я тоже молиться не прочь,
У пивного служа алтаря.

Если ты на пиво тратишь свой последний грош,
В райские оливы ничего не заберешь.
Пропиты до нитки и рубаха и штаны, То...
Будешь ты монахом в том же братстве, что и мы.

Ты наш! Такой же точь-в-точь, как и я!
И мы проведём с тобой ночь,
Пока не наступит заря.
Ты наш, такой же точь-в-точь, как и я,
Мы будем молиться всю ночь,
У пивного служа алтаря.

Пусть с тобой пребудут добрый солод, крепкий хмель,
Наполняй посуду, и без меры в горло лей, Да..
Не заржавеют петли пабовых дверей,
И ходи повсюду, где услышишь слово "пей"!

Пивка, налейте мне братцы пивка,
Кружка моя глубока,
Напоить ею можно быка.
Пивка, налейте мне, братцы, пивка!
Да не оскудеет рука,
Ведь жизнь наша так коротка.

Пивка, налейте мне, братцы, пивка,
После тяжелого дня,
Пусть пиво наполнит меня.

Сладка, каждая капля сладка,
И пить я не брошу пока,
Не дождемся мы Судного дня.

***
Поэт и палач.
Вдоль дороги ковыль, над дорогою пыль.
По дороге пешком, шёл поэт босиком.
А в мешке его хлеб на полынной муке.
И богатство его посох в щуплой руке.

Над дорогою ночь, птичий крик словно плач.
По дороге пешком шёл наёмный палач,
В тучах скрылась луна, над болотом огни,
У ночного костра повстречались они.

Был один из них худ, но в глазах свет играл.
А другой был угрюм, в сапоге нож держал.
Хлеб поэт разломил, да так весь и отдал.
И до первой зари песни пел о любви.

Вдруг убийца затих, вдруг стал чёрен лицом.
Прямо в ноги певца повалился ничком.
Взвыл, как раненный зверь, рвал рубаху в клочки,
Словно душу его сжали крепко в тиски.

На прощание бард палача целовал,
А тот верной рукой вынул острый кинжал...
Над дорогой туман застилает глаза.
По дороге босой, шел поэт в небеса.


***
Старик и дочь.

Скажи мне, отец, солнце встало едва,
Чья на частоколе торчит голова?
Ты стар, но отважен, могучей рукой,
Надежно хранишь наш домашний покой.
Легко под твоею опекою нам,
От хищников нас бережешь по ночам.

Присядь на минуту, ягненочек мой,
Сокольничий это был наш молодой.
Ах, папа, жестокий, семейная честь,
Тебя побудила на злобную месть.
Он был еще мальчик, младые года,
Тебе он не мог принести бы вреда.

Послушай, дочурка, не спится отцам.
Когда дома нет дочерей по ночам.
Вот так и отец твой, ворчливый старик,
Смотрел, как погас в твоей спальне ночник,
Как ты исчезла из дома, как тень,
И как улыбалась потом целый день.

Я тоже был молод когда то как ты,
И нравы тогда были тоже круты,
Влюбился я в дочку простых поселян,
Отец мой был зверь, словно дикий кабан.
Он в лагерь военный отправил меня,
Ее же к хвосту привязали коня.

В ту пору я небу поклялся в сердцах,
В том что не буду похож на отца.
Я ждал терпеливо, пока ты, друг мой,
Из спальни мальчишки вернешься домой,
И только растаяла тень за углом,
Я двери толкнул, и вошел в его дом.

Послушай, сокольничий,  зла не держу,
Заботой отеческой вас окружу,
Любви я препятствий не стану чинить,
В беде и в богатстве возьму к себе жить.
Но мне засмеялся мальчишка в глаза.
И глядя в лицо не смущаясь сказал

С веселой девочонкой и жизнь весела,
Но все же сторонкой любвишка прошла,
А я даже принцу и королю,
скажу что я только свободу люблю.
А вы же, папаша, примите совет,
С девчонкой своею хлебнете вы бед,
Покуда не всыплете ей батогов,
И не запрете на сорок замков.
Уж больно горячая в девушке страсть,
Со страстью такою легко и пропасть.

А дальше лишь помню кровавый туман,
Ни страха, ни боли, как будто был пьян.
Лишь пальцы сомкнулись на горле его.
Прости же, дочурка, отца своего.


Эльфийская легенда
Откуда ты дитятко, откуда таковское?
На маленьком личике, глаза
стариковские,
Черней антрацита зрачки окаянные,
С луною погасшей озёра торфянные.
Ресничка, глазной окоем бороздящая,
Под глазом морщинка как птичка летящая.
В кого уродилась, со смуглою кожею,
Ни в мать, ни в отца, на кого ты похожая?
В кого, как косуля лесная пугливая?
Веселая в поле, в избе молчаливая.
Тебя ль колдуны между лунными фазами,
Из зависти чёрной заклятием сглазили?
Или тебя опоила отварами,
Дурманящих трав, ведьма злобная, старая.
А может тебя у несчастных родителей,
Лесные бродячие эльфы похитили,
И в чаще дремучей, у капищ священных,
Ты приобщилась их тайн сокровенных?
И там где река с заповедными водами,
Ты любовалась их хороводами.
Глаза опускаешь, ребенок украденный,
Тебя там фатою украсили свадебной,
Рогатый король тебя крепкой рукою,
За плечи обняв, вёл в резные покои.
Не долго продлилась жизнь твоя тайная,
Тело на лодку легло погребальную,
Вверяя останки речному течению,
Рыдал самодержец, молил о прощении.
Наследие эльфов - насмешка над вечностью,
Ты вновь народилась в семье человеческой,
Но не истерлись из памяти девичьей,
Костры, хороводы, и гнездышки беличьи.
И от того ты чураешься сверстников,
Что кажутся дикими норовы местные,
Всё ждешь, что бряцая эльфийскими латами,
Вернётся к тебе твоё счастье рогатое.

***
Семнадцатый меч.
Я семнадцатый меч королевства,
На турнирах сражаюсь я с детства.
Кто же первый? Конечно король.
У него незавидная роль.
Он политик и муж дальновидный.
Меч короткий, а руки предлинны.
А за ним два наследника-принца,
Что изволили летом родиться.
А потом - королевский брательник,
Проходимец, развратник, бездельник.
А за ним королевская тёща,
Что стара, и воняет как мощи.
Королевский любовничек тоже,
Я не знаю, он меч или ножны.
Королевская модная шавка,
И купец с бакалейною лавкой.
Дальше помню я очень примерно,
Вроде, трое постельничьих верных,
Вслед за ними четыре вассала,
И им тоже с щедрот перепало.
И чуть-чуть не забыл про пажа,
Что не трогал даже ножа.
Короче, с мечом моим ржавым,
Я один защищаю державу.

***
Бабье.
Ворон ворону глаз не выклюет,
Стая волчая, волчонка выкормит,
А у нас не так. Деготь на воротАх.

Люди добрые, очи злобные,
Мечут молнии, да исподлобия.
Ходу не дают, да во след плюют.

Где та травушка, та дубравушка,
Где ходил ко мне, звал Любавушкой.
Только волчий вой, на поляне той.

Глина скользкая, земля холодная,
Речка быстрая полноводная,
КрУгом голова, сердца теперь два.

Птица ранняя всполохнулася,
Да под грудью вдруг шевельнулося,
Где ты, милый друг, тайный мой супруг.

Извели тебя люди добрые,
Разрывали плоть между рёбрами
Да в морозну ночь увозили прочь.

Мне бы за тобой, в омут с головой,
Незамужнею не ходить вдовой,
Будем вечно мы, смертью венчаны.

Да никак нельзя, жизнь во мне твоя,
Мои соки пьёт, свого срока ждет.
Буду без тебя поднимать дитя.

***
В конце пути.
Ни царя в голове,
Ни коня под седлом,
По пожухлой траве,
Ходит месяц серпом.
Не напиться воды,
Ключ давно пересох,
След упавшей звезды -
Пыльный чертополох.
Я дорогу домой,
Помню задним числом,
То что было тропой,
Колосится быльём.
На ладони вся суть,
Словно в складках коры,
Раньше в гору шел путь,
Нынче больше с горы.
Сам себя как коня,
Я в телегу впрягал,
И так день ото дня,
Штурмовал перевал.
Груз любви, и надежд
Обещаний багаж,
Ворох светлых одежд,
Да мечты саквояж.
Бросил, не по руке,
Оказался мне груз,
И теперь налегке,
Я под гору тащусь.
В мир явился нагой,
Пара ног да душа,
Так и выйду босой.
И в руках ни шиша.


***
Караван.
В чужие далекие страны,
Для торга или для драки,
Все так же идут караваны,
Все так же лают собаки.

Верблюды шагают степенно.

Змеиных следов паутинки.
Дюны вздыхают как прежде.
Въедаются в кожу песчинки,
Скрипят на зубах и в одежде,

И в каждой осколок вселенной.

Тюрбанами лица закрыты,
Разящие молнией взгляды,
Далекое в дымке размыто,
И призрачно сущее рядом.

Поклажа качается мерно.

Степенно верблюды шагают.
Следы, непрерывной цепочкой,
На древнем песке оставляя,
Стихов непрочитанных строчки.

Потомкам седьмого колена.

Меняются поколения.
Погонщиков и наложниц,
Пески укрывают забвением,
И ветры воют тревожно.

Над всем, что подвержено тлену.

Забыт, как седая легенда,
Приют, затворённый отцами.
Исчезнем в погоне бесследно
За призрачными миражами.

Пустыня не выпустит пленных.

***
Пляска.
Тянем ножку, спинку ровно,
Плечи вниз, живот втянуть.
Пляску на горбу дракона,
Мы освоим как-нибудь.
Воздевая к небу руки,
Танцевали с бабкой дед.
Потанцуют наши внуки,
Пляске этой сроку нет.
Балалайка и гармошка,
Да с дудою барабан,
Каблуки на стройных ножках,
Спит уродливый варан.
Кто подпрыгнуть может выше?
Топнуть может сапогом?
Пусть с домов слетают крыши,
Ходит небо ходуном.
Веселей греми наш бубен,
Тихо-лихо - не про нас.
Мы чудовище разбудим,
Кто там спит? Скорее впляс!
Мы смеёмся, а не плачем,
Пляшем ночью, пляшем днём,
Но когда проснётся ящер,
По-другому запоём!

Разбойничий шансон.
Нам б с тобой огниво, да бутылку пива,
Дальше будь что будет - меч или петля,
Был ли ты несчастным, стал ли вдруг счастливым,
Все равно однажды пухом всем земля.
Дружная ватага топает по полю,
Лютики цветочки, полевой бурьян,
Вместо лат лохмотья, вместо копий - колья,
Командир в телеге. Трое суток пьян.
Где-то по дороге жирные усадьбы,
Пустим по усадьбе красным петухом,
Молодухи - плачьте, на собачьей свадьбе,
Каждая невестой станет вечерком.
Ни имён, ни судеб. Прозвища да клички.
Любопытство лучше придержи в узде.
Даже если рыцарь, брось свои привычки.
Будешь похоронен, так же как везде.
Ни жены, ни дома, ни детей, ни предков,
Тень свою от пяток откромсай ножом,
Все равно веревки заплетают в петли,
Для последней встречи с дюжим палачом.
Пой бродяга пьяный, рви дурную глотку,
Мы с тобой отребье, что теперь терять,
Отложи на церковь, не потрать на водку,
Поп тебя в молитвах будет поминать.

***
Рыцарские страдания.
Кобыла два дня на ремонте,
Купить бы модель поновее,
Как рыбе от дождика зонтик,
такая забота на шею.
На панцире снова заплата,
Совсем как дуршлаг для спагетти,
Не выплатил снова зарплату,
Сеньор, забери его черти.
Вассалы совсем обнаглели,
Забыли уже о присяге,
Толпой за кордон улетели,
Там ищут работу, бродяги.
Жена, растолстела как бочка,
Зову ее "дамою сердца"
Уехала к маме, и точка.
На раны посыпала перца.
Учебу забросил наследник,
Плюёт на отцовское мненье,
Последний свой талер, бездельник,
Относит к Мадам, в заведенье.
А дочка без благословенья,
За проезжего трубадура,
Замуж выскочила в воскресенье,
Ну скажите, разве не дура?
Меч ржавеет в сарае на полке,
Лёжа рядом с киркой и лопатой,
И скребут на душе моей волки...
Что, сеньор, ты так тянешь с зарплатой?!
***
Флирт.
Битый час мы сидим за накрытым столом,
Тихим светом наполнился дом.
Я уверен что был я с тобою знаком,
В этом мире, или в ином.
Преломляется солнце в бокале с вином,
Я хмелею и много треплюсь,
Каждый раз, как бокал козыряет мне дном,
Я наполнить его тороплюсь.
Где же прежде встречалось твоё мне лицо,
И откуда я помню глаза?
Ох, шумит в голове молодое винцо,
Так что мысли не просто собрать.
Развязался язык, не могу замолчать,
Говорю о твоей красоте,
И бессовестный взгляд мой ,проныра, проник,
За оборки краёв декольте.
Я стараюсь быть светским, читаю стихи,
Приобняв за девичье плечо,
А душа моя словно во власти стихий,
И в груди моей жжёт горячо.
Ты молчишь, и смущенно скрываешь свой взгляд,
Но лица еще бледен овал,
Я кричу и шучу и смеюсь невпопад,
И клянусь, что всю жизнь тебя ждал.
Своё имя не хочешь назвать ты, хоть плачь,
Мне смешно от того что я глуп,
Я же видел, в прихожей ты скинула плащ,
И косу прислонила в углу.

***
Последний кон.

Допита до донышка кварта,
И нечего больше долить,
Давай разыграем в карты,
То, что нельзя разделить.
Покончим единым разом,
Пусть обух разрубит плеть,
Но только условимся сразу,
Потом ни о чем не жалеть.
Поставим на кон не глядя,
Рассудят нас короли.
Все то чего жили ради,
И то что не берегли.
Игра стоит свеч, хоть трушу,
На стол, не жалея, гляди-
Свою я поставлю душу,
И ты свою тоже клади.
Колода тасуется, вечер,
И хоть ты мне смотришь в глаза,
Я ногтем семерку мечу.
Держу в рукаве Туза.

***
Полкан
Лишь собачьи следы на снегу, цепочкой ведущие в небо,
Да луны золотую серьгу в ноздрях у созвездья быка,
Разглядеть я могу на бегу, ибо бег - это жизнь, это кредо.
Старый пёс не разучит, увы, нынче нового кунштюка.
Не смешите щекоткой меня, когда я не желаю смеяться,
Я боюсь как огня, перемен и прекрасных идей.
Путь судьбина моя, мне крестом вышивала на пяльцах,
В нём искусно тая, узелки своих хитрых затей.
Стар, но крепок Полкан, и свои ещё зубы на месте,
И пока пёсий клан на него не имеет клыка,
А рубцов старых ран не видать под свалявшейся шерстью.
Всё же, словно капкан, зловещее слово - "пока".
Жизнь течёт как  руда, между ненавистью и любовью,
И не раз, прижимая врага, мощной лапой к холодной земле
Его смерти взалкал, но пустил, не прельстившийся кровью,
Не свершая суда. Пусть зачтётся когда-нибудь мне.
По собачьим следам, по замерзшему вставшему плёсу,
Лучше поздно, чем рано, и не чувствуя боли от ран,
Пробегу, словно глупый щенок, с влажным, лоснящимся носом,
А уйду, не скуля, как проживший года, ветеран.
***
Отшельник.
Последний закат своим меркнущим взором,
Над морем, распластанным бешенным штормом
Уже не вставая со смертного ложа,
Отшельник встречал, путь земной подытожа
Но лев, и орел что из рук его ели,
Учуяли смерть в угасающем теле,
Лежали у ног его, кротко глазели,
И птицы к его изголовью слетели.

В сознании, твердо, понятно и просто,
Старик на духу исповедался звездам,
Рассказ без прикрас - время, лица, деяния,
Без слез, без молитвы и без покаяния.
- Мы шли вчетвером, нет не шли, мы бежали,
В селеньи родном нас с известьями ждали,
В разведку старейшины нас посылали,
Мы земли соседей тогда соглядали.
Недобрые вести несли мы с собою,
Соседей нещадно косило чумою,
И мы торопились к родным пепелищам,
И каждый привал нам казался излишним.

Но все же мы люди, настигла усталость,
Нам около суток дороги осталось,
И мы прилегли в перелеске, смеркалось,
Решили вздремнуть. Только самую малость.
Но мне не спалось, и при солнце закатном,
На лицах подельников красные пятна,
Я вдруг разглядел, и смутился душою,
Чуму как суму мы тащили с собою.
В товарищей верил как в братьев я кровных,
Но как поручиться, что  сердце не дрогнет?
Два шага до дома, дымок виден, вьется.
Ну кто же от дома сейчас отречется?

Вы спите, друзья, в вашей смерти повинен,
Я нож засапожный заточенный вынул,
Без всхлипа и вскриков за облаком белым,
Потянутся души, покинувши тело.
Но это всего лишь начало работы,
До племени ровно два птичьих полета,
Я ветру вверяя судьбу, торопливо,
Сухую траву запаляю огнивом.
В сторону дома в погоду сухую,
Погонится ветром трескучая буря.
И жаром из зева горячего пыша.
Прогонит людей из родного жилища,

Неделю спустя, как закончилось тленье,
Я все же пришел посмотреть на селение,
Разбросана утварь, игрушки, посуда,
И кости, горелые кости повсюду.
Да, замысел в сути своей безупречен,
Здесь море костей, только нет человечьих.
Все вышло, не зря подавил в себе жалость,
Пожара страшась поселенье сбежало.
А я приготовился встретить кончину,
В груди моей жар, в красных пятнах личина.

Судьба же свои соблюдает резоны,
Хоть смертные слышу в ушах перезвоны.
По-своему все же вершит провидение,
Мне вдруг небеса посылают знамение.
Я вижу песчаную голую пустошь,
И волны морские в затерянной бухте,
И лев там мое охраняет жилище,
А горный орел добывает мне пищу.
Но вход для людей в эту бухту заказан,
Так я награжден был иль всё же наказан?
Сейчас, отходя, я вдруг понял отлично,
Награда ли казнь - мне уже безразлично.
***
О шутах.
Как весело смеяться над шутом
Бросать ему объедки со стола,
Когда он надоест, сказать - пошел!
На то его и мама родила.
И незазорно иногда прибить,
Ужели шут не заработал тумака?
Великодушно царственно простить,
И поощрить подачкой дурака.
А если в полночь подойдет тоска,
Поднять его с кровати, просто так,
Пусть развлекает шутками пока,
Не разойдётся  подступивший мрак .
Но не забудь, наступят времена,
И ты в безумии отринешь небеса,
И завопишь "дуй ветер - сатана"
Пускай падет на голову гроза!
Расплющи землю как скорлупку, гром,
Освободи мой дух от жизни пут",
Кто подойдет укрыть тебя плащом?
Один лишь верный, добрый старый шут.
***
Что есть добро?
Что есть добро? Спросил однажды,
Школяр седого палача.
- Добро, не подымает дважды,
Над осуждёнными меча.
Когда твой долг, прогнивший орган,
Отсечь бесстрастно, словно врач,
Пускай рука твоя не дрогнет,
Ты не убийца, ты - палач.
Пускай души твоей не тронут,
Ни скорбный плач, ни щедрый дар,
Будь твердым,  также твердо помни,
Позволен лишь один удар.
***
Старым бойцам.
Промерив жизнь во все концы,
Познав её не понаслышке,
Седеют старые бойцы.
Страдая язвой и одышкой.
Уже  не ворона крыло,
А дней прошедших пыль и пепел,
Ложатся прядью на чело,
Им придавая вид нелепый.
Спина согнулась как вопрос,
Морщины лоб вспахали  плугом,
И лишь торчащий красный нос,
Как память о былых заслугах.

Рыцарская.
Я проснулся мордою в луже,
Обнаружил отсутствие зуба,
Левым глазом вижу чуть хуже,
Били правой, однако, паскуды.
Вроде в рыцари посвящали,
Что же было? Не помню привычно,
Пьяный герцог мечом угощали.
Плашмя! А ведь мог как обычно.
Во дворе провонявшего замка,
Дружно пиво мы пили толпою,
Я ушёл со смазливой вилланкой,
Оказалась чьей-то женою.
И хоть морда побита и сера,
Выражаюсь без зуба невнятно,
Именуюсь отныне я сэром,
Сэром Джоном - чтоб было понятно.
У меня своё личное войско,
Из тупых и ленивых бастардов.
Завели, чтоб писать для потомков,
Своего летописца и барда.
Все они незаконные дети,
От крестьянских шашней  папашки,
Только этот несчастный поэтик,
Был прижит с развесёлой монашкой.
Исполняем вот с этой  ватагой,
Мы от герцога порученья,
То свинину пожарим на шпаге,
То деревню спалим у соседей.
Наши подвиги в красках и в лицах,
Приукрасив фантазией буйной,
Перескажет потом летописец,
О бесстрашии нашем безумном.
Через век, сумасбродный идальго,
От рыцарских млея романов,
Увенчавши голову тазом.
Уезжает искать великанов.

***
Вдохновение.

Ох, снова, лопни мои глаза,
Ночь держала скрипку в своих руках.
Душа-чертовка, рыжая егоза,
Тарантеллу плясала на прогибающихся костях.
На бумагу летели брызги - мысли,
Звёзды, кровь, вино.
Оголялась душа, подымалась в выси,
Погружалась на дно.
Пульс в упор, очередями бил по вискам,
Выстрелами изнутри,
Лунный свет в хрустальный кубок обращал стакан,
Шепот громкий требовал - "смотри!"
Распалялся разум, и с душой нагою, совершал инцест,
Сотрясались громом, над головою,
Купола небес.

***
Плач ведьмака.
Назови мое имя в полночь,
Позови из холодной постели.
Называли меня - сволочь.
Увозили во время метели.

Зарывали меня в стужу,
Разбивали мерзлые комья,
Чтоб не вышел уже наружу,
Чтоб никто обо мне не вспомнил.

Ноги связанны крепким жгутом,
На дороге еловы лапы,
Да пургой хлещет ночь лютой,
И заказан мне путь обратно.

Положили меня в землю,
Обрели на меня управу,
А любил я всегда зелень,
Слушал я, как поют травы.

Назови моё имя в полночь,
Помани меня из могилы.
Покрути колесо опрочь,
И вернутся ко мне силы.

Где под мельницей плачет речка,
И пищат под стропилой мыши.
Ты мне раны мои залечишь,
Да и кол из груди вынешь.

***
Брошенная.

Вычерпай меня до дна,
Ковш Большой Медведицы,
Как Луна в ночи одна,
Только прялка вертится,
Из кудели тянет нить,
Вместе нам с тобой не быть.

Конский топот в тишине,
Да не видно конного,
Отворилась тайна мне.
Омута бездонного,
Омут, чёрная вода,
Ты уехал навсегда.

Приворотная трава,
Ведьмы старой снадобья,
Загудит, пойдёт молва,
Размешают с падалью,
Пусть судачат, дела нет,
Для меня ты целый свет.

Демон или кровь и плоть?
Знают только вороны.
Мне бы палец уколоть,
Чтоб проснуться вовремя,
Но теперь уж всё одно,
Я пила твоё вино.

Печь я на ночь натоплю,
Жарко будет в горнице,
В сети сокола ловлю,
Трепетная горлица,
На двоих накрою стол.
Милый снова не пришёл.

Пусть в печи трещат дрова,
Дымом дом наполнится,
Прошлогодняя трава,
Заново не рОдится,
Вместе с дымом я в трубу,
Улечу искать судьбу.

***
Стрела

Стрела что бесцельно запущена в небо,
Возомнив себя птицею на мгновенье,
На солнце,  блеснув боевым опереньем.
Достичь собиралась владения Феба.

Ей звон тетивы стал сладчайшею песней,
Трость камыша - ее полое тело,
Воздух пронзая, чуть слышно свистело,
Все выше и выше к пределам небесным.

Но тем, кто бескрылы - забыть о полёте,
И вот не пройдя половины дороги,
Споткнулась, стремившись к небесным порогам,
Утратила силы свои на излете.

Направленно в землю тяжелое жало,
И птичьи перья уже бесполезны,
Так с самых высот низвергаются в бездны,
Те, кто бунтарское носит начало.

Звучала тоскою последняя нота,
Пронзительной болью оплакав паденье,
Лягушки поплакали над погребеньем,
В ее усыпальнице на болоте.

***
;;; ;;; ;;; ;;;;;;
Из книги непрерывно вырываем,
Прочитанные второпях страницы.
Как факелы их тут же поджигаем,
Чтоб в чтенье новых без задержек углубиться.

В потемках буквы шутки шутят с нами,
Но нам на миг нельзя остановиться,
Мы в свете факела как пономарь читаем,
Расчесывая зуд под власяницей.

И лишь глаза нащупать успевают,
Последний слог, кричащий перед точкой,
Как пальцы тут же с корнем вырывают,
Из книги лист, прочитанный досрочно.

И так от факела прикуривая факел,
Заглатываем мы повествование.
И нам пылает "мене мене текел,
Уфарес" на застенках подсознания.

Мы рвем быстрее, смысл ускользает,
Сожженных ангелов кружат над нами сонмы,
Нас искренне при этом изумляет,
То, что прочитанного мы ни черта не помним.
***
Стансы.
Пролегла межа,
Чересполосица.
Словно след ножа,
Через переносицу.
Вечность
Корявым почерком,
Оставит росчерк свой.

С жизни станется,
Свистнет плеть.
След останется,
Не жалеть.
Пусть царапиной,
Мелкой крапиной.
Болеть.

Рваной раны шрам,
Письмом-кириллицей,
Лег строкою по плечам,
Рекой извилистой,
Чтобы помнил сам,
В седую бороду,
Не стенай по волосам,
Снявши голову.

Зерна дней размолоты,
В жерновах,
Белой пылью волосы,
На висках.
Перемелется,
Куда денется,
Б-жья мельница.
***
Суета.
Что намерено, что потеряно,
Не спеши.
Жизнь намеренно вся разменяна
на гроши.
Тонкой ниткою, паутинкою
на колки,
А для памяти, По-старинке
Узелки.
Кто не борется, не напорется
Частокол,
На мгновение ночь рассеется
День прошел.
В тряпках нищенка, очи хищные,
Пустота.
И ледащего нянчит пащенка
Суета.

***
Fatalis.
Все мы под Б-гом ходим,
И умные, и дураки.
В бессмысленном хороводе,
Путая часто шаги.
Стенки касаясь руками,
Глаза безмятежно прикрыв,
Идём мы по самой грани,
Не зная, что рядом обрыв.
И сколько ушло, оступившись,
Их огонёк потух,
Глупых бесстрашных мальчишек,
И осторожных старух.
Пророчества - святотатство,
Не знает никто наперёд,
В реестрах земного царства,
Случайность не входит в расчёт,
Все мы под Б-гом ходим,
Среди остальных людей,
За день, в слепом хороводе,
Минуя десятки смертей.


***
По мотивам «Кентерберийских рассказов» Джефри Чосера

В трактире за столом, не зная страха,
Кутили три пройдохи - вертопраха,
Не то, что меж собой они дружны,
Один с другого завсегда спустить штаны,
Готов был, пользуясь его сознаньем пьяным,
И шутку грязную какую учинить,
И, прибегая, не стыдясь, к обману,
Последнюю монетку утащить,
При этом третьего в коварстве уличить,
И требовать того к ответу рьяно.

Вино рекою, видно были деньги,
Не знаю я, где их берет бездельник,
И почему он с лёгкостью такой,
Швыряет их в трактире на пропой,
Горланя песни непотребные и тут-же,
Клянётся всем вокруг в любви и дружбе,
Коварно мысля, как соседу за столом,
За шиворот накапать кипятком,
Вот это чудная была ему забава,
От смеху лопнуть можно будет, право.

И вдруг, в разгар их пьяного веселья,
Процессия проходит мимо двери.
Три вертопраха ясно видят тут -
Знакомца их на кладбище несут.
И в качестве почётного эскорта,
Четыре нищих полупьяных обормота,
Покойник синий от блевотного удушья,
И даже чёрт его не хочет душу.
Мерзавцев проняло так, что вспотели,
Они вчера с покойным песни пели.


Каков был мОлодец! - бродяги загалдели.
Красавец, и душа, как из купели,
А добродетелен, пожалуй, как святой,
Его мы знали, он бывал порой,
Наивный, чистый, словно божий агнец!
При том, никто ни слова не сказал,
Что давеча покойный обыграл,
С краплёною колодою, мерзавец,
Их всех троих, (он очень постарался),
И на гроши их в стельку нализался.

Кто? Кто сотворил такое с ним?
Мы за него любому отомстим,
Как за любимого мы мстили бы за брата!
Чья подлая рука тут виновата?
Сейчас клянемся мы как на кресте,
Обидчика отыщем мы везде.
Скажите имя нам, и мы как три борзые,
По следу пустимся чрез горы и пустыни,
Трактирщик, если знаешь, нам ответь!
- его убийца носит имя "Смерть".

Найдем! Мы Смерть из-под земли достанем!
Заслуженное будет наказанье!
Веревка есть в суме, и тут в лесах,
Роскошные есть ветви на дубах!
-Остыньте, горлопаны, вам не ясно,
Со Смертью споры затевать опасно,
Сказал трактирщик, и добавил - Сам,
Я слышал, в одиночку, к праотцам,
Он пятерых отправил на неделе,
Да так, что те и пикнуть не успели!

Нам чёрт не брат! Учите храбрецов,
Мы быстро голову мешком ему накроем,
Ох, не избегнуть Смерти тумаков,
Пусть он силён, однако, нас же трое!
За всё ответит нам как на суде,
За что, кого, когда и где!
Кто знает, где теперь его найти?
А ну-ка, кто не трус к нему идти?
И поминая то чертей, то бога,
Отправились бездельники в дорогу.

Едва от города успели отойти,
Старик седой попал им на пути.
-Постой, отец, скорее нам ответь,
Не повстречал ли ты в дороге Смерть?
Иль может, слышал, где мерзавец этот,
И душегуб, всему известный свету,
Скрывается от мести и суда?
А мы втроём отправимся туда,
По-свойски мы втроём его проучим,
И поболтаться вздернем враз на сучья.

Нет, - старец им тот час же отвечал,
Сегодня, Слава богу, не встречал,
Хотя, на местных нагнетая страх,
Бывает часто в наших он местах.
И многие, кто на пути его встречали,
Об этом уж расскажут нам едва ли.
Я пару дней назад его видал,
Под тем вот деревом мешок он зарывал.
На расстоянье показалось мне,
Мешок увесистый монетами звенел.

Бродяги к дереву со всех несутся ног,
И вправду, там с монетами мешок,
Находят меж извилистых корней,
А ну, давайте их считать скорей!
И насчитали тысяч шесть дукатов,
Приходится по паре тыщ на брата!
Никто из них таких больших деньжищ
Не видел отродясь, не то что тыщ,
Ведь даже двух монет, порой во рваных,
Пристанища не находили в их карманах.

Однако, стойте, как же в город мы пойдём?
В руках с таким увесистым мешком,
Ведь тут же каждый будет рад,
В товарищи нам близкие набиться,
За наш, за счёт на дармовщину поживиться,
Так быстро утечёт наш клад.
Умнее нужно быть, и ночью, в аккурат,
Мы в город незаметно прокрадемся,
Давайте-ка, мы темноты дождёмся.
И все поделим, как делил бы с братом брат.


Разумным тот час же признавши сей совет,
Мерзавцы сели ждать, когда же свет
Дневной померкнет, и к закату,
Склонится солнце и сойдет на нет,
И тайно можно будет, избегая бед,
Пробраться в город не попавшись страже.
Но только голод мучит их и, пуще, жажда.
Нутро горит. Жара палит нещадно,
И решено послать в трактир гонца,
Пусть, расторопно, мяса и винца,
Принёс бы. То- то будет ладно!



По жребию назначили гонца,
Галопом, тот, не хуже жеребца,
В трактир помчался, только пятки засверкали.
А двое у мешка на страже встали,
Глаз не спускают, ни с добычи, ни друг с друга,
Мешок верёвкою перевязали туго.
И тут один другому говорит:
Хочу поставить я тебе на вид,
Я арифметику учил в церковной школе,
Получат двое больше, нежели трое.

Договоримся так: с вином,
Злосчастный наш гонец вернётся,
Ты выпей, и тебе придётся,
Сыграть, что пьян ты, и что он,
Тебе девицей показался,
И бес в тебе вдруг разыгрался,
Его хватай за сиськи смело,
Он даст отпору, ясно дело.
Я про меж вас, чтоб вас разнять,
Тебе лишь нужно обождать.

Как на руках его повисну.
Следишь ли за моей ты мыслью?
Ножом его бей под ребро!
 -Да, все задумано хитро.
Отныне, как родного брата,
Тебя я чту, и не предвзято,
Скажу, что впредь тебя во всём,
Как это дело провернём, я слушать буду,
А покуда, мы бедолагу подождём.
Готов у нас ему приём.

Гонец с вином вернулся, вот он,
Разыграно, ну как по нотам,
Напился крови свежей нож.
Уже промеж собой дележ,
Предатели начать готовы.
Несчастный молвить даже слово,
В свою защиту не успел.
И труп его уж не удел, зарыт в земле,
Между корней.
Мы скажем всем что Смерть- злодей,
Его забрал в ужасной драке,

Мы бились, словно две собаки,
Ему мы знатный дали бой.
Но друга нашего с собой,
Забрал, негодный,
Как мы плачем,
Высокою ценой оплачен,
Наш ратный подвиг. Слезы льём,
И друга вместе помянём.
Мы ж в этом вовсе неповинны.
Такая уж его судьбина.

И так за кружкой кружку пили,
О бедолаге уж забыли,
Им протрезветь не суждено.
Отравленное вино
Друзьям принес посланник ада,
Он в арифметике был слабый,
И мог делить лишь на себя,
И слово для него "друзья"
Всегда пустым лишь было звуком.
Пусть станет притча всем наукой.

О том, как выбирать друзей,
И избегать дурных затей,
Как шутки шучивать со Смертью,
Чтоб преждевременно, сетей,
Его минуя жить на свете.
Перечитайте строки эти,
И, может статься, о поэте,
Вы вспомните: ведь он был прав,
Нас о беде предупреждав.

***
Конь, пес и голубка дружили со мной,
Всегда, и какой бы не шёл я  страной,
Лесом ли, полем лежал ли мой путь,
Бежал ли я, или вставал отдохнуть.

Три верных друга, со мною везде,
Из тех, что не бросят в бою и в беде,
Со мной даже в пекло готовы залезть.
Конь, пес и голубка - сила, верность и честь.

Шли годы, меняла свой облик земля,
И нужно признаться, менялся и я.
И сам не заметив под натиском дней,
Я начал стесняться надёжных друзей.

Конь, пес и голубка плетутся за мной,
И ждут, что я вспомню дорогу домой,
Отмоюсь от ложных объятий и клятв,
Пойму, чем на самом я деле богат.

И ждут, когда ночь раскрывает покров,
Под окнами буйных хмельных кабаков,
За пологом спален развратных домов,
Когда же я выйду навстречу им вновь.

Конь, пес и голубка ушли от меня,
В минуту рождения нового дня,
Когда лишь забрезжил несмело рассвет.
Я здесь, а друзей моих рядом уж нет.

С тех пор я скитаюсь совсем одинок,
Прошел бесконечные версты дорог,
И кто бы ни встретился мне на пути,
Прошу мне помочь и пропажу найти.

Я звал бы, кричал бы, что есть моих сил,
Но горе - я их имена позабыл,
По праву настигла предателя месть.
Конь, пес и голубка - Сила, Верность и Честь.

***
Старое дерево.

На горелом стволе не появятся новые ветви,
И хоть корни еще глубоко зацепились в земле,
На поникшие плечи ложится проклятие ветра,
И короною царской воронье гнездо на челе.

Плетью дождь обнимает мой стан, разрывая мне кожу,
Но  морщины коры уже не заполнит  смола,
Я сгибался когда-то, я был гибче тогда и моложе,
А теперь не согнут мне хребет  векового ствола.

Переломят ли спину, с корнями ли вырвут из почвы,
Я не знаю, и во мне нет  желания знать.
Но на новых побегах набухнут зеленые почки,
Взяв все то, что мой остов, сгнивая, сумеет отдать.

***
Часы.
Подари мне часы, с циферблатом из медной пластины,
До зеркального блеска, отшлифуй мне его кривизну,
Чтобы глядя на них, проникать в подсознанья пучину,
Погружаться в былое, спускаться в его глубину.

И магический круг, раздели, как пирог, на сегменты,
Рассели Зодиак - бестиарий чудесных зверей.
Сохраняет Стрелец, уходящие в Лету моменты,
На Весах измеряют алмазы рассыпанных дней.

Подари мне часы, я прошу, обязательно, с боем.
Пусть Симфонией Пятой, Бетховен вторгается в день,
И с веселой кукушкой, - когда я склонюсь к аналою, -
Пусть считает мне годы, не зная усталость и лень.

Подари мне часы, вектор стрелки уперт в бесконечность.
Чтоб завод не кончался, и механизм не ржавел,
Подари мне часы, не измерена временем вечность,
Мне хватило бы жизни, закончить всё то что хотел.

Фея.
На сердце штиль, нет ни тоски, ни гнева,
Безоблачно болото бытия,
И вверх ногами перевёрнутое небо,
В застойной луже смотрит на себя.
По стенам мёртвые развешаны трофеи,
Смешными  кажутся их зубы и рога,
Приходит до сих пор ночная фея,
В халате, правда, и с огрызком пирога.
Душа сдалась уже на милость лени,
И не желает ни цветов ни розг,
Но лишь как прежде, острых ощущений,
Найти пытается мой воспаленный мозг.
***
Тоске.
Нет тоски, на нее не получено ленное право,
Все что есть - это только простая рутина - забей.
Кто сказал, наша жизнь лишь пустая, смешная забава?
Ведь не так уж не прав был, хотя, всё равно, дуралей.
И про Промысел - промыслу рознь, понимаешь не сразу,
Не понять тебе Промысел, а промышлять не с руки,
Жизнь не учит тебя различать где алмазы, где стразы.
А познание - древо, но плоды его, часто, горьки.
Что поделаешь ты, если бес вдруг унылый вселится.
И твоею, всецело, подлец, завладеет душой,
Так и знал, говоришь, пятьдесят, всё же, хуже чем тридцать,
Но когда разберешься, то разницы нет в том большой.
Тут на днях подарили буклет об изгнании бесов,
Под гарантию гонят их ,верой, молитвой, постом,
Но зачем? Сам, рутины раздавленный прессом,
Он от скуки сбежит, на прощанье махнув мне хвостом.
***
Блудный сын.
Хожу, землю ногами меряю, свой путь,
Не короче, не длиннее чем отмеряно, ничуть.
Уже разменял чьи-то три жизни, а чью-то треть.
Пою осанну, на плечах риза, по плечам плеть.
Богаче богатых, беднее нищих, одет и гол,
Парадокс бытия: ничего не ищешь, а вдруг нашел.
Разменял отечество, не забыл отчество, блудный сын.
Кому-то лгу, кому-то пророчествую, конец един.
Ноги босы, грудь в железе, душа пуста,
Венчают розы, в глазах слёзы, колпак шута.
***
Gaudeamus igitur
Друзья, мы точно все умрём,
И тут не может быть двух мнений!
От колебаний и сомнений,
В стабильный статус перейдем,

Покинув матери утробу,
И в долгий отправляясь путь,
Мы держим все дорогу к гробу,
И не дано с нее свернуть.

Влачась впотьмах земной юдоли,
Ища какого-то рожна,
Не избежать нам страха боли,
Но смерть пусть будет не страшна.

И в перспективе видя ясно,
Что нам иного не дано,
Не избегайте понапрасну,
Веселья, женщин и вино!

***
Апокалипсис.
Плачьте, други, кончились стихи,
Понесла нелегкая по кочкам,
Если кто-то слышит эти строчки,
Отпустите мне мои грехи.
Разума над силой торжество,
Снова не достигнуто молитвой,
Это значит место будет битве -
Веру заменило колдовство.
Отобьёмся, хоть не без потерь,
Каждого по мере прегрешений,
Чашей полной боли и лишений,
Обнесёт своих адептов зверь.
Райские нетленные сады,
Выгорят как высохший валежник,
Никогда уже не станет прежним,
Вкус в колодце набранной воды.
Но затушит гектовек веков,
Торфяные ямы метастазов,
В небе светят звёзды, не алмазы.
Кочанам отрубленных голов.
***
Боевой слон.
Я вступился за слабых, но они оказались сильнее,
Но не в битвах кровавых, а в искусстве садиться на шею.
И подняв свое знамя, словно бес меня хитрый попутал.
Лез я в самое пламя, на загривке таща лилипутов.
Удержал оборону, и как зверь устремился в атаку,
Шея стала им троном,  и каждое ухо - по флагу
Но когда же устал, я подвержен усталости тоже,
Командир приказал, острым крЮком царапать мне кожу.
Обезумев от гнева, я сметал всех кто выбран врагами,
Но разгневалось небо, и был дротиком вражеским ранен.
Зашатался, и в пыль, я осел, становясь на колени.
Злая дюжина стрел, роем шершней взвилась с укреплений.
Затупивши свой крюк, убедившись, что встать я не в силах...
Лилипут приказал, острым клином пробить мой затылок.
***
Суд над удавом.
За грехи перед кроличьим родом,
За убийства пернатых без счета,
Представили перед народом,
Удава - боа живоглота.

Судьи-волки в мантиях синих,
И присяжных двенадцать баранов,
Прокурором назначен был филин,
И защитник из стаи бакланов.

Видно так постарел змей-душитель,
Или был слишком сытым и сонным,
Что позволил себя так скрутить и,
Притащить на потеху животным.

Прокурор злобно хлопал глазами,
Предъявляя ему обвинения,
И настаивал на смертной казни.
За бесчисленные удушения.

А Баклан, что же ждать от бакланов,
Хоть никто не желал его слушать,
Убеждал безучастных баранов,
Что удавы обязаны кушать.

И, в итоге, вынесли волки,
Свой вердикт, за согласьем присяжных: -
"Навсегда прекратим кривотолки,
И удава примерно накажем".

Так,  бараньим одобренный блеяньем,
Приговор, не отыщешь мудрее: -
"Покарать хвостовым усечением,
Но при этом, по самую шею".

***
Баран и волк.

На вещи свой имея толк,
В овечьей шкуре серый волк,
Минуя псов и чабанов,
Под вечер поедавших плов,
Прокрался в стадо, чтобы там,
На зависть остальным волкам,
Безбедно доживать свой век.
Все ясно здесь, теченье рек,
Не обратилось ныне вспять,
Холмы продолжили стоять.

Всё это было, и не раз,
Не нов сюжет, и стар рассказ,
Но мало кто узнал о том,
Что избегая драки с псом,
Боясь в бою сложить главу,
Он блеял и жевал траву.

Иной преследуя резон,
Весь в шкуру волчью облачён.
Ватаги волчьей атаман,
Овечье мясо жрал баран.

 
***
Должник.

Брал взаймы, подряжался строиться,
Покрывать хотел шпили золотом,
Состояние, казалось, утроится.
Дело зелено было, молодо.

Было молодо, было зелено,
Жизнь игрою азартной карточной,
Мол, смотрите, сколько отмерено,
Мне на всё тут с лихвою достаточно.

На ристалищах, торжищах, ужинах,
Поразменивал звонкие талеры,
Те, что в рост под проценты мне ссужены,
Совесть в белый висок тычет шпалером.

Разменял медяками гремящими,
Раздарил алчным нищим на паперти.
Разбросал на ступенях у капища,
По застольям швырял их на скатерти.

Пылью сыпется меж ладонями,
Галькой мелкою, сорным семенем.
Что по прихоти, в грязь обронено,
Порастратилось раньше времени.

По восточному ветру развеялось,
Разыгралось в карты крапленые,
Перед свиньями бисером сеялось,
Под сукно закатилось зеленое.

Мне рассрочку бы, хоть не долгую,
Повинился в грехах, раскаялся.
Расплачусь до гроша, время дорого.
Все верну, что с меня причитается.

Собирать по земле уже некогда,
Как бобы до небес пеня выросла,
И винить за растраты некого,
Все, что можно продать - уже вынесли.

Кредитора мольбы не касаются.
Он часы свои сверил песочные,
Должника давно дожидается.
Долговая яма бессрочная.

***
Рыцарям Иерусалима.

Жизнь - безнадежно скучная штука,
Так, череда расставаний и встреч,
Все же, попробуй, возьми себя в руки,
И пуще того, возьми в руки меч!
И вот ты уже не диванный философ,
Клянущий политику и радикулит,
Иначе подходишь к решенью вопросов,
Проблемы легко принимая на щит.
Расправились плечи под тяжестью стали,
Тяжелая ступь, богатырская стать,
И те, кто ни в грош тебя раньше не ставил.
Вдруг стали бояться и уважать.

***
Искушение.


Ты прекрасна, возлюбленная моя,
Заключенный колодец, запечатанный ключ,
Предо мной, как блистающая заря,
Словно солнце, светящееся из-за туч.
Ты прекрасна, невеста моя и сестра,
Твои волосы - стадо пасущихся коз.
Шея - мрамор Давидового столпа,
А дыхание - запах эдемовских роз.
Ты прекрасна, как армий бесстрашных ряды,
Перед боем поднявших полотна знамён.
Кровь в висках - рёв  Навиновой грозной трубы,
Звук которой повергнул  в песок Йерихон.
Ты прекрасна, сестра, наслаждения дщерь,
Твои груди, подобие серны сосцов,
Круглой чашей живот, в нем вино и елей,
Твоё лоно - пшеница, венок колосков.
Ты прекрасна, царица, лобзанием уст,
Слаще мёда и вин мне звучит твоя речь.
Наполняется спелыми соками пусть.
Виноградник, который смогла устеречь.
Ты прекрасна, голубка, невеста моя,
Цвет гранатовых яблок кожа ланит,
Но в глазах твоих видятся вспышки огня,
И в улыбке твоей узнаю я Лилит.

Содержит цитаты из «Песни песней» царя Соломона.

***
Блудница вавилонская.

Я в своем царстве зверь, но больше не царь,
Поугас моих глаз колющий белый огонь,
На плечах алой краской запеклась киноварь,
И, завидев меня, не сбросит наездника конь.

Отражаются зарницы, на очах отроковицы,
Я смиренно у камина теплой шкурой, -  Не гони!
На лицо твое молиться, смотришь мимо? Или мнится?
Мне б горячей кровью волчьей согревать твои ступни.

Я не выл никогда от полученных ран,
Не страшился огня, меча или вражеских полчищ,
Но слезятся глаза, как на солнце смотрю на твой стан,
И мой вой горловой, это гимн в твою славу, по-волчьи.

Явь ли это, или снится? Вавилонская блудница,
В шерсть седую на загривке пальцы погрузи свои.
Зверь с наездницей промчится, от границы до границы,
Сердца кровью причастится жало острое любви.



***
Пешки в чешках.

Все мы пешки, пешки в чешках,
На безликих головешках,
Безразличья эталонах,
Ни обиды, ни тоски.
Сотню увезли в тележках -
Историческая вешка.
Закопали миллионы - это значит перегиб.

В чешках ходим мы неслышно,
Незаметные, как мыши,
Мы полезны только строем,
Маршируя день за днем.
Если так решают выше -
Мы готовы прыгать с крыши.
А оставшуюся жижу, за собою
подотрем.

Нами жертвует в гамбите,
Заигравшийся политик.
Объясняя суть амбиций,
Общим благом и добром.
Те, кто сильно голосили,
До эндшпиля не дожили,
И доска, оплот традиций,
послужила им гробом.

Нам рассказывали, мрази,
Можно, мол, из грязи в князи.
Мол, протоптана дорожка до последних рубежей,
Тех кто не жалеет ножки,
И не сделает оплошки,
Не съедят в дороге блошки,
Ожидает сан ферзей.

За пятьсот столетий кряду,
Мы нахавались изрядно.
Нагулялись всласть по клеткам,
Пообтрепаны бока
Стало сильно нам накладно,
Что хозяевам повадно,
Нас разменивать нещадно,
За понюшку табака.

Встрепенулись нынче пешки,
Поснимали пешки чешки,
Баста, шаркать по дороге,
И скрываться под доской!
И теперь хозяин в спешке,
Нам находит на орешки,
Основанья и предлоги,
Повести нас в новый бой.

***
Рубашка

По мотивам пьесы «Рубашка Бланш»
И. Эренбурга и А. Толстого

Лютни, настройте струны,
Публика — благослови
Песню о деве юной,
Не испытавшей любви,

Жизнь — золотая клетка,
Блюдечко и шесток,
Позолоченная ветка,
И изумруд-замок.

Тёмные своды замка
Холод пронзил ночной,
Злая судьба подранка —
Быть старику женой.

Полем, дорогой тёмной,
Слажено, на рысях,
Движутся трое конных,
И латы на их плечах.

Бледной луны мерцанье
На спрятанной в сталь груди,
Слышно мечей бряцанье,
Замок на их пути.

Страх, как на одре смертном,
Надежда — как светлячок.
Кто же из них первым,
Взойдёт на её порог?

Стража — поднять ворота!
Герцог спешит к гостям,
Жена, не мешкай, чего там.
Выйди скорее к нам.

Сердце — испуганной птицей,
Душа опустилась до пят,
Перед прекрасной девицей,
Рыцари гордо стоят.

Первым — высокий и статный,
Укрытый богатым плащом,
Рока баловень знатный,
Могучий и гордый Белон.

За ним, благозвучный, прекрасный,
Мечу предпочтивший перо,
Вечно влюблённый и страстный,
Восторженный бард Огриё.

Третий — взгляд его бешен,
Исподлобья сверкает вдруг,
От волнения побледневший,
Бедный барон Элидюк.

Несите вина и мяса!
Зовите скорее шутов!
Разбудим мы замок пляской
И светом ночных костров.

Весёлым встречаем пиром,
Мы дорогих гостей,
А утро начнём турниром,
С призом — четвёркой коней,

Самой почётной наградой,
Того, кто себя не щадит,
Мечом с перевязью в смарагдах
Жена моя наградит.

Об этом турнире романсы
Барды будут слагать,
Прибудет герцог Нормандский,
Готовый вызов принять.

Пока ни в одном состязании
Герцог не был побит,
Сладкие славы лобзания,
Тому, кто его победит.

Ночное небо светлеет,
Стена увита плющом.
Кто там идет галереей,
Укрывши лицо плащом?

К даме в опочивальню,
Сняв бархатный капюшон,
Дверь отворив нахально.
Входит храбрец Белон.

Ларчик слоновой кости
Укрыт под плаща полой,
Прими от ночного гостя,
Что он принёс с собой.

Золото, жемчуг, рубины
Мерцают в огнях свечей,
Все они будут твоими,
Если станешь моей.

Владенья мои огромны,
Вассалы мои верны,
Ты только промолви слово —
Сбежим из твоей страны.

На всех рубежах владений
Своих подниму я рать.
Твой муж избежит сражений,
И струсит тебя искать.

Пока же, ночная пташка,
Как символ моей любви,
На ворот своей рубашки,
Жемчужину приколи.

Глаза опуская долу,
Красавица говорит:
«На что вы, сеньор, готовы
Ради моей любви?

Суть моего ответа:
Раз вы пленились мной,
Завтра в рубашке этой,
Выйдите смело в бой».

«Как же, в рубашке драться?
Может быть, вы больны?
Выйти на бой с нормандцем
Без шлема и крепкой брони?

Я часто подвластен чувствам
И многих женщин любил,
Но такого безумства,
Никто ещё не просил.

Я вас покидаю, прощайте,
Слова вспоминайте мои:
Разумнее назначайте,
Цену вашей любви».

Воздух рассвета хрустальный
Трели слышны соловьёв,
Пред девой в опочивальне,
Сладкозвучный поэт Огриё.

«Милая, внемли песням,
Что для тебя я пою,
Слово — и будем вместе,
Стихами тебя упою.

Во славу дамы прекрасной,
Я напишу сонет,
И о любви нашей страстной,
Читать будут сотни лет».

«Сеньор, речи ваши опасны, —
Дама ему говорит, —
Скажите, на что вы согласны,
Чтобы слова подтвердить?

Я дам вам мою рубашку,
Что помнит моё тепло,
Вы в бой в ней идите бесстрашно.
Согласны, сеньор Огриё?»

«Простите, я шутки вашей
Никак не могу понять.
Приказываете рубашку
Мне на доспех надевать?»

«Нет, вы не поняли, рыцарь.
Я жду, что вепря смелей,
Вы выйдете завтра сразиться
В одной лишь рубашке моей».

«Жестокая, вам поэта
Влюблённого вовсе не жаль.
Но кто же будет в сонетах
Свою изливать печаль?

Я мог бы приказ исполнить
И голову завтра сложить,
Но кто же будет влюблённых
Учить о любви говорить?

Прощайте, я вас покидаю,
Мой бессердечный кумир.
Жестокость вашу узнает,
Весь христианский мир!»

Солнце восходит томно
Луна уходит с пути,
Кто там в тени у колонны,
Стоит, не решаясь войти?

Сеньора, признаться, поныне,
Любви не ведал, но вдруг,
Сражаться теперь в Палестине,
Влюблённым уйдёт Элидюк.

И в битве в Иерусалиме
От мавра удар снесёт,
Не божие вспомнит имя,
А ваше произнесёт.
Смерть ему будет отрадой,
Когда он уйдёт воевать,
Одной ожидает награды:
В молитвах его поминать.

«Барон, ваши речи странны,
Они волнуют меня,
Стучат в голове барабаны,
А сердце полно огня.

Мне страшно даже вас слушать,
Уголь на ваших устах,
Но что-то мне душит душу,
Гораздо сильнее, чем страх.

Поверьте, я словно птица.
Расставлены всюду силки.
Чувствую, что-то случится,
Лечу, как в огонь мотыльки.

Прошу вас, над бедной сжальтесь,
И в самом начале дня
Верный мне знак подайте,
Что любите вы меня.

Утром, как только герольды,
К началу сигнал протрубят,
Смело идите в бой вы,
Разоблачённый, без лат.

И как бы вам ни было страшно,
Без тени сомнений, прошу,
Наденьте мою рубашку,
Которую я ношу».

«Сердце не ведает страха,
Душою клянусь и мечом.
Пришлите свою рубаху,
В мою палатку с пажом».

Гербы на ветру трепещут,
Герольды сигнал трубят,
Блики на латах блещут,
Рыцари в ряд стоят.

Грозен, горд и надменен,
Могуч, как в пустыне лев,
Из всех, кто рыцарству верен,
Нормандец прекрасней всех.

Герцог поднялся в ложе,
Властно десницу поднял,
И взмахом, во славу божью,
К началу приказ отдал.

Время настало биться,
Удачу свою испытать.
Но никто не стремится,
Вызов нормандца принять.

Огриё, меч сменив на лютню,
К дамам проник на балкон,
И измучен хворобою лютой,
Из шатра не выходит Белон.

Неужели награду получит.
Ни с кем меча не скрестив,
Гость надменный, нормандец могучий
Без сражения всех победив?

Только вдруг на ристалище гордо,
Без доспехов, не глядя вокруг,
Выходит походкою твёрдой,
В рубашке одной Элидюк.

К нормандцу подходит, — и что же?
В глазах его пламень горит,
Поклонившись герцогской ложе.
Мечом ударяет в щит.

Всё по правилам, вызов принят.
На трибунах стихла молва,
В ложе бледная герцогиня,
Сидит ни жива, ни мертва.

Сошлись два рыцаря грозных,
Элидюку живым не уйти.
Вот и раны алая роза,
Расцвела на его груди.

Но взгляд свой на ложу кинув,
Когда луч надежды пропал,
Увидел на миг герцогиню
И снова духом воспрял.

Недаром воспета в романсах,
Любовь как волшебный дар!
Наносит по шлему нормандца,
Чудовищной силы удар.

Захрипевши, раненым зверем,
Стрелу получившим в бок,
Опустился норманн на колени,
И упал без чувств на песок.

Шатаясь, к герцогской ложе,
Подходит барон Элидюк,
Меч принимает и ножны,
Из прекрасных дрожащих рук,

Кровь течёт из глубокой раны,
Её имя слетело с уст,
В тот же миг прекрасную даму,
Унесли из ложи без чувств.

Пир назначен после турнира,
Но герой на него не придёт,
Он на грани этого мира
Поединок со смертью ведёт,

И к нему, чтоб навеки проститься,
Как велит непреложный закон,
Заходят два храбрых рыцаря,
Господа Огриё и Белон.
«Горе вам, безрассудны вы были,
И девчонки строптивой блажь,
За любовь принять поспешили,
Злополучный товарищ наш.

Перед смертью всё нараспашку,
Чтоб не сгинуть в неведеньи вам,
Мы признаемся, эту рубашку,
Предлагала вначале и нам».

«Как?» — глаза потемнели от боли,
И уже пробил час умирать.
«Господа, мне в последней воле
Вы не смеете отказать.

Вы нарочного к даме пошлите,
И ему накажите сказать,
Что велит милосердья обычай,
Умирающих навещать».

Герцог с гостями пирует,
Но взгляд его гневом горит,
Герцогини место пустует,
И он пажу говорит:

«Отправляйся снова в покои,
И скажи там своей госпоже,
Пусть последует мужниной воле.
Мы её заждались уже».

Паж вернулся в тронную залу,
Его губы от страха дрожат,
Герцогиня вам передала —
Выбирает свой лучший наряд.

Герцог ждёт, брови сдвинув строже,
Ужасен стал его вид.
А она у смертного ложа,
Вся в слезах, на коленях стоит.

«Я поверил вам, герцогиня,
Но для вас любовь — лишь игра,
Вы останетесь в мире с живыми,
Мне же к мёртвым настала пора.

В жемчугах и прекрасном платье,
Вы идёте гулять на пиру,
Мне же смерть раскрывает объятья,
Я с Косой обручусь поутру».

«Я мужнину волю нарушу,
Только, рыцарь, мне прикажи.
Упрёки ваши в душу
Вонзаются, словно ножи.

Я была глупа и наивна,
И наказана буду вполне,
Испытанье за строптивость
Соизвольте назначить мне.

«Что ж, — сказал Элидюк, слабея, —
Я, на самом стоя краю,
Обещаю, что вам поверю,
Но исполните просьбу мою:

Будьте вы, словно рыцарь, бесстрашны,
И грех ваш отпустится вам,
Сбросьте платье, и в вашей рубашке
Отправляйтесь наверх, к гостям».

Стихли песни и смех в тронном зале,
Когда возле самых дверей
Все на деве рубашку узнали,
И узнали, чья кровь на ней.

Герцог вскрикнул, за сердце схватившись,
Кубок об пол швырнул сгоряча.
И от ярости гласом охрипшим
Повелел привести палача.

«Суд мой скор над неверной женою,
Что беречь не смогла свою честь,
Умрёт она смертью злою,
На плахе главу ей отсечь».

Утро, доски покрыты росою,
Поднялась на сырой эшафот,
С непокрытою головою,
А палач терпеливо ждёт.

«Каюсь я перед целым светом,
И законный мой муж — прости,
Что мечтала я о запретном,
Что хотела любовь обрести,

Что по глупости и незнанью,
Не открыв ей сердце своё.
Подвергала любовь испытанью,
Не поверив сперва в неё».

Ей надёжный палач достался,
От мучений её уберёг.
На мгновенье топор поднялся
И голову ловко отсёк.

В тот же миг, повязки сорвавши,
Кровь из раны хлынула вдруг.
За любимою, не задержавшись,
Скончался барон Элидюк.

Её тело к открытой могиле,
Отвезли на четвёрке коней.
Тех, которых наградой сулили,
Тому, кто всех будет смелей,

А его положили в могилу,
У ракитового куста,
Меч, что дева его наградила,
Поставили ввиде креста.

***
Моровая песня.

Если быть повешенным, не утонешь в море.
Так какого лешего, пребываешь в горе?
Плачем да молитвою, нынче не спасешься,
Пирогами сытными впрок не запасешься,
Кольями, рогатками, мор не остановишь,
Колет под лопаткою, лоб в печали морщишь.
Замычали Лазаря, только дай возможность,
С дуру перепутали, страх и осторожность,
Нам ли, други добрые, душу рвать в печали,
Неужели скорбные дни уже настали?
Чем мы так напуганы, что над нами реет?
Омуты студёные? Ветры суховеи?
Голод тощим призраком? отблески пожарищ?
По каким же признакам вымрем мы, товарищ?
Так долой уныние, и забудь тревогу,
Небо то же, синее, солнца так же много.
Давит на сознание предпосылок ложность,
Страхи - от незнания, мудрость - осторожность.
Внемли откровению, укрепляясь силой,
Всяк рожденный женщиной, снизойдет в могилу.