Валерий Прокошин

ВАЛЕРИЙ ПРОКОШИН
(1959 - 2009)

Возвращайся в мой сад из кирпичных чужих трущоб.
Я тебе расскажу про дождь ночных многоточий,
Объясню, почему у стрекоз по утрам озноб
И кому пчела собирала нектар цветочный.
Я тебе расшифрую стук дятла и свист скворца
И открою секрет, как ткёт паук паутину.
Я тебя заколдую кольцом своего отца,
А потом оживлю, как Бог – ожививший глину.
Я тебя научу различать жизнь и смерть впотьмах,
Я тебя ублажу вином и пшеничным хлебом…
Возвращайся в мой сад, я уже починил гамак,
Где мы будем спать нагишом под июльским небом.

* * *

Лампа светит тускло, будто
Прячет нас от страшных лет.
Ничего теперь не будет,
Да и не было, и нет.
Кто-то плачет в самоваре,
А в углу поёт сверчок.
Мы индийский чай заварим
Под болгарский табачок.

Нам с тобой уже не ведать
Одиночества в дому.
И не спрашивать: «Что делать?»,
«Кто виновен?», «Почему?».
Полночь смотрит глазом карим
К нам в окно. А мы – молчок.
Мы бразильский кофе сварим
Под французский коньячок.

Посреди России снежной
Слабо светится окно
Отраженьем жизни прежней
И чужой давным-давно.
Время век о вечность точит,
Приставляя смерть к виску.
Мы допьём остаток ночи
Под российскую тоску.

***

Здесь, посреди российских, жгучих зим,
Так сладко быть среди своих – чужим,
И наблюдать за будущим с крыльца.
Здесь, где барак раскинул два крыла,
Вчера соседка Анна умерла –
Она была любовницей отца.
Здесь быт напоминает криминал:
Сапожник – спился, часовщик – пропал,
Фотограф ходит с дыркой под ребром.
Здесь в праздники для всех один закон:
Пить под гармошку адский самогон,
Разбавленный церковным серебром.
Здесь можно жить, но обморок тоски
Страшнее, чем у гробовой доски.
Сквозь щель в стене сочится нашатырь.
Здесь жизнь прошла, которую не жаль
Переписать на старую скрижаль
У запасного входа в монастырь.

* * *

Если б можно было жить иначе,
Но проклятья не перебороть:
Мучаюсь… грешу… люблю… и плачу,
Тесную разнашивая плоть.
Только смысла нету – плоть всё тоньше,
И труднее жить, едва дыша,
Потому что гибельней и горше
Созревает к старости душа.
А душа растёт, ей нет предела,
Даже смерть – пространство в сорок дней –
Лишь скорлупка брошенного тела
На случайной родине моей.