Проза. Переводы и оригиналы

Глория Чанди (“New Nation”, 23.04.1977 г.)

РАССТАВЛЯЯ БЕЗОБИДНЫЕ ЛОВУШКИ

(Рассказ незамужней женщины)

Существует множество способов поймать мужчину в ловушку. Об этом мне
поведали те, у кого есть и видимые миру холеные ноготки, и никем не замечаемые коготки.  Одна из них, моя знакомая, клятвенно утверждала, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. И она пинала его в живот до тех пор, пока он не сказал: да, я женюсь на тебе.
И все же многие супружеские пары, тоже из числа моих знакомых, были созданы путем мирных интриг. Сплетены они были, как правило, женскими руками.
В сущности, есть немало хитростей, к которым прибегают прелестные создания, чтобы, как говорится, «подцепить жениха». В этом нет ни обмана, ни вероломства. Возможно, они  и есть, но настолько скрыты, что к ним скорее подходят другие слова. 
Вот вам пример хорошо замаскированного обмана. Моя подруга Джейн смотрела футбол по три раза в неделю, не считая субботнего вечера, чтобы угодить тому, на кого она имела виды. В конце концов, она его «подцепила», несмотря на ненависть ко всем спортивным зрелищам. Джейн заставила свою жертву поверить, что у них общие интересы. Впрочем, только таким путем она могла встречаться с футбольным фанатом.
Парень стал настолько неравнодушен к моей подруге, что сделал ей предложение. По правде говоря, он никогда не делал ей предложения. Она сама сделала: во время решающего матча в исключительно напряженный момент у ворот он сказал «да», чтобы отвязаться от нее.
А вот другой девушке не повезло. Она напала на ветреного человека, который менял свои увлечения так же часто, как и рубашки. В первую неделю после знакомства с ним ей пришлось заниматься альпинизмом, на второй неделе – выращиванием пираний. Однажды я встретила ее в спортивном магазине, она подгоняла на себя снаряжение для подводного плавания. При ее-то водобоязни в острейшей форме!
Пока моя подруга не отступилась от своего вертопраха. Накануне я разговаривала с ней. В течение всего разговора она стояла на голове. Его последнее увлечение – система йогов.
Я как-то знала одну секретаршу, которая была безумно влюблена в своего начальника. Увы, все его внимание было поглощено делами, и он едва ли замечал линию глубокого выреза на ее платье и линию подола, линии, которые она стремилась медленно, но уверенно, соединить.
Когда это не сработало, моя знакомая решила воспользоваться большой слабостью своего начальника. К счастью для нее (и к несчастью для него), он был крайне забывчивым и рассеянным.
В то время как он летал в облаках биржевых сводок, она присылала самой себе корзину цветов с его визитной карточкой и заверениями в любви. Кроме того, она рассыпалась в благодарностях, когда подсовывала ему на оплату счета из цветочных магазинов. После нескольких дюжин корзин и тщательно подстроенных обедов ей удалось убедить шефа, что он любит ее. Даже через год после женитьбы он все еще не понимал, как это случилось.
Мораль в этих поучительных историях заключается не только в том, что цель оправдывает средства, но и в том, что существуют различные методы поимки кота за хвост. Однако прежде чем приступать к этому делу, следует отвлечь внимание этого самого кота.   


Письмо Джеймсу Бонду от русской простушки

(К выходу на экраны фильма с участием Джеймса Бонда, орудующего в Советском Союзе)

Дорогой сэр,
Как я рада, что вы снова появились на экране. Сэр, душка, вы очаровательны,  восхищаюсь вами и в то же время очень переживаю за вас. О, как коварны Советы!  Если попадетесь к ним в лапы, вам несдобровать.
Я знаю: ваша настоящая фамилия ведь Рейли. У вас так принято – все время менять фамилии, чтобы заметать следы. Помните, как вашего дедушку, мы, простите, кокнули в 1924 году. Он все плел заговоры, организовывал убийства, всё мечтал, бедный, свергнуть ненавистный ему строй. Сунулся он на нашу территорию, тут же его и кокнули. По суду, между прочим, а не в драке.
Потом ваш папа работал на американцев под фамилией Пауэрс. Сбили его над русской территорией. Вышел большой конфуз. И его, как шило, обменяли на мыло.
Боже упаси вас, мистер Бонд, появляться в Советском Союзе. Вы можете втирать очки безмозглым юнцам и девицам, можете похваляться своими подвигами на поле битвы, но не уверуйте сами-то в них.  Уж лучше примените другие свои способности, которые вы нам демонстрировали в кино и о которых писал дядюшка Флемминг, если, конечно, он и здесь не наврал с три короба. Вы так легко одерживаете победы над блондинками, брюнетками, шатенками, рыжими, фиолетками, сининками и другими цветоволосыми девицами!
Но не приезжайте в Сингапур. Страна маленькая, и увеличить ее население вдвое – для вас раз плюнуть. А это катастрофа. Остров и без того перенаселен. Поэтому у них железное правило – «остановись на двух» (Stop at two!) Не остановитесь – цензура запретит показ ваших подвигов. Вы ведь не применяете эти самые..., ну, как их. Я девушка скромная, мне трудно это объяснить. В общем, вы понимаете, что я хочу сказать.  Во всяком случае, в кино я ни разу не видела, чтобы вы применяли.
Если вы все же не последуете моему совету и вас сцапают Советы, передавайте привет вашему дедушке Рейли.

Боящаяся за вас
русская простушка, постоянно проживающая в Эфиопии

Перевод с эфиопского языка

Стивен Ликок
              Как избежать женитьбы


Несколько лет тому назад, когда я вел в газете колонку по письмам читателей, мне часто приходилось получать душераздирающие письма от юношей, которые искали у меня совета. Став объектами усиленного внимания со стороны девушек, они попадали в затруднительное положение: молодые люди не хотели ни отвергать любовь, ни проявлять к ней безразличие, так как, по их мнению, это чувство было горячим и бескорыстным. В то же время они считали, что нельзя отдавать руку, если молчит сердце.
Писали мне чистосердечно, без утайки, чтобы излить свою душу. Я относился к этим исповедям как к тайне, не разглашал нигде кроме как в своей газете и никогда не допускал никаких намеков на личность авторов, разве что публиковал их фамилии, адреса и полный текст писем. Но я могу, (надеюсь, не задев ничьей чести), привести одно из этих писем и свой ответ на него, поскольку это было написано давно и время смягчило, как бы это сказать?... легкая дымка воспоминаний... в общем, я имею в виду, что у молодого человека сейчас все в порядке.
Вот что писал этот юноша, чье имя и адрес я не стану называть. Скажу только, что его инициалы Д.Ф. и живет он на улице К. в районе Уэст.
«Дорогой мистер Ликок!
С некоторого времени мне оказывает всяческие знаки внимания одна девушка.  Она приходит ко мне в гости почти каждый вечер, катает на своей машине, приглашает на концерты и в театр. В последних двух случаях я настаиваю на том, чтобы вместе с нами отправлялся и мой отец. Я стараюсь, насколько могу, повлиять на нее, чтобы она воздерживалась от разговоров, которые не принято вести в присутствии отца. И все же я оказался в весьма затруднительном положении. Дело в том, что я не считаю правильным принимать от нее подарки, если я чувствую, что мое сердце не принадлежит ей.
    Вчера она прислала мне чудесный букет роз «Американская красавица», а моему отцу – великолепный пучок сушеной тимофеевки. Правильно ли он поступит, приняв этот пучок? Я изложил все свои сомнения отцу, и мы обсудили этот вопрос. Он считает, что некоторые подарки можно принимать, не уронив своего достоинства. От других же следует учтиво отказываться. Лично он разделяет подарки на две категории. По его мнению, тимофеевка относится ко второй категории. И вот я обращаюсь к Вам, зная, что мисс Лаура Джейн Либби и мисс Беатриса Ферфакс (1)сейчас находятся в отпуске. Кроме того, мой друг, который внимательно следит за их колонками в газете, сказал мне, что они то ли избитые, то ли набитые дуры.
К письму прилагаю один доллар, поскольку не считаю возможным отнимать у Вас ценное время и пользоваться Вашими лучшими мыслями, не оплачивая их стоимости».
Получив это послание, я тотчас же написал личное и конфиденциальное письмо, которое опубликовал в следующем номере газеты:
                «Мой дорогой мальчик!
Твое письмо растрогало меня. Как только я распечатал конверт и увидел зеленоватую купюру в один доллар, которую ты так изящно и красиво заложил между страницами своего милого письмеца, я убедился в том, что оно от человека, которого я смогу полюбить, если наша переписка продолжится в том же духе, как она началась. Вынув доллар из письма, я ласкал и целовал его много-много раз.
Дорогой незнакомец! Я вечно буду хранить этот доллар. Никакая нужда, никакие материальные лишения, да, самые жестокие лишения, которые могут встретиться на моем пути, не заставят меня расстаться с ним. Пойми меня правильно, мой дорогой, именно этот доллар я буду хранить. Все будет так, как будто ты не присылал его. Даже если ты вышлешь еще один доллар, я по-прежнему буду хранить первый; и сколько бы ты не присылал, память о первоначальном символе дружбы не будет омрачена корыстными побуждениями. Под словом «доллар», мой дорогой, я, разумеется, имею в виду также телеграфные переводы и даже марки. Однако не пиши мне на адрес редакции: мне неприятна мысль о том, что к твоим чудесным письмам будут прикасаться другие руки.
Ну, больше не буду болтать о себе. Знаю, что тебя не интересует такой старомодный человек, как я. Лучше поговорим о твоем письме и о том трудном вопросе, который возникает у всех молодых людей брачного возраста.
Прежде всего, позволь тебе сказать, что я доволен твоим доверительным отношением к отцу. Что бы ни случилось, иди тотчас же к нему, обними его и всплакни вместе с ним.
Правильно рассуждаешь ты и о подарках. Мой бедный растерявшийся мальчик, тебе не под силу иметь дело с ними. Для этого требуется более мудрая голова. Приноси подарки отцу для определения их категории. Если же ты считаешь, что не можешь злоупотреблять его любовью, переправляй их мне.   
А теперь, мой дорогой, поговорим по душам. Всегда помни: девушка, которой будет принадлежать твое сердце, должна быть достойной тебя. Глядя на отражение своего смышленого, невинного лица в зеркале, твердо реши, что ты не предложишь руку девушке, которая не будет так добродетельна, так умна, как ты. Поэтому нужно сначала выяснить, насколько она добродетельна. Спроси ее спокойно и откровенно (помни, дорогой, что времена ложной скромности давно миновали), сидела ли она когда-нибудь в тюрьме. Если нет (и если ты сам не сидел), то будь уверен: ты имеешь дело с прелестной добродетельной девушкой, которая может стать твоей спутницей в жизни.
Затем ты должен убедиться в том, что ее умственное развитие не ниже твоего. В наше время многих мужчин вводят в заблуждение чисто внешняя привлекательность девушек, совсем не обремененных умственным багажом. У многих мужчин наступает горькое разочарование после свадьбы, когда они убеждаются, что их жены не в состоянии решить квадратное уравнение; они обречены прожить всю жизнь с теми, кто не знает, что х2 + 2 ху + у2 – это одно и то же, или, как я понимаю, почти одно и то же, что и х2 + у2.
Не следует забывать и об умении выполнять домашнюю работу. Если девушка ласкаясь хочет погладить тебя по голове, то прежде чем дать разрешение на это, спроси ее, умеет ли она гладить утюгом костюм. Если она умеет это делать, разреши ухаживать за собой; в противном случае лучше расстаться с ней.
Я вижу, однако ж, что я написал ровно столько, сколько нужно для этой колонки. Продолжишь ли ты, дорогой мальчик, переписку со мной в том же духе, как ты начал?   
                Стивен Ликок.
Перевел с английского языка Л.Сербин
             
Стивен Ликок

Месть фокусника

«А сейчас, дамы и господа, после того как вы убедились, что в скатерти нет ничего, я достану из нее чашу с золотыми рыбками. Престо!» По залу прокатился гул голосов: «Замечательно! Как это он делает?»
Умник же, сидевший в первом ряду, громким шепотом оповестил своих соседей: «Она... была... спрятана в его рукаве». Соседи согласно закивали головой: «О, конечно!» И все в зале зашептали: «Она... была... спрятана... у него в рукаве».
«Следующий номер – знаменитые индийские кольца, - объявил фокусник. – Обратите внимание: они не соединены. Удар (слышен звук металла о металл). Престо!»
Наступила мертвая тишина, нарушенная шепотом Умника: «У него... наверное... была... наготове... другая цепь... в рукаве». И снова в зале все закивали головами и зашептали: «Кольца были у него в рукаве».
Фокусник нахмурился. «Сейчас я вам покажу самый интересный фокус. Я извлеку из шляпы сколько хотите яиц. Не одолжит ли мне кто-нибудь свой головной убор? Благодарю вас. Престо!» Он вынул из шляпы одно за другим семнадцать яиц. За тридцать пять секунд публика была очарована им. Но вот в первом ряду раздался шепот Умника: «У него... в рукаве... курица». И все вслед за ним зашептали: «У него... в рукаве... курица...»
Фокус с яйцами провалился. Так продолжалось все время. Если верить Умнику, фокусник помимо колец, кур и рыб спрятал в рукаве несколько колод карт, булку хлеба, игрушечную люльку, живую морскую свинку, полтинник и кресло-качалку.
Репутация фокусника катастрофически падала. К концу представления он предпринял отчаянную попытку.
«Дамы и господа, - сказал он. – В заключение я покажу вам знаменитый японский фокус, недавно придуманный жителями Типперари. Не одолжите ли вы мне, - обратился он к Умнику, - свои золотые часы?»
Часы были переданы ему. «С вашего разрешения я хочу истолочь их в порошок», - вызывающе сказал фокусник. Умник улыбаясь кивнул головой. Фокусник бросил часы в ступку и схватил со стола большой молоток. Раздался ужасный треск. «Он спрятал их в рукаве» – прошептал Умник.
«А теперь, сэр, позвольте продырявить ваш носовой платок. Спасибо. Как видите, дамы и господа, никакого обмана, дыры видны невооруженным глазом».
Умник сиял от удовольствия. На этот раз он столкнулся с неразрешимой загадкой.
«А сейчас, сэр, будьте любезны, передайте свою шляпу и позвольте сплясать на ней. Благодарю вас».
Фокусник проделал ногами несколько быстрых танцевальных движений и продемонстрировал шляпу, смятую до неузнаваемости.   
«Будьте любезны, снимите, свой целлулоидный воротничок и разрешите сжечь его на свече. Благодарю вас, сэр. А не позволите ли мне разбить молотком ваши очки? Спасибо».
К этому времени лицо Умника выражало полную растерянность. «Я сбит с толку. Ничего не понимаю!» – прошептал он. На него зашикали со всех сторон.
Гордо выпрямив свой стан и бросив испепеляющий взгляд на Умника, фокусник сказал: «Дамы и господа! Вы видели, как с согласия этого господина я вдребезги разбил его часы и очки, сжег его воротничок и сплясал на его шляпе. Если он разрешит мне нарисовать зеленые полосы на его пальто или завязать в узел его подтяжки, то я с удовольствием буду развлекать вас и дальше. Если нет, то представление закончено».
Занавес опустился под бравурную музыку оркестра и публика стала расходиться, убежденная в том, что есть все-таки трюки, которые выполняются без рукава.

Перевел с английского языка Л.Сербин               
      
 
Норман Шерри

ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА ПОЧВЕ РЕВНОСТИ
(“Crime of Passion”)
(“Singapore Sunday Times”, 30 May 1976, о рассказе С.Моэма «Записка»)
Подлинное убийство, вдохновившее Сомерсета Моэма

Рассказ Моэма «Записка» (“The Letter”)  был переработан автором в 1927 году в пьесу, в которой главную героиню играла Гладис Купер. Пьеса выдержала 338 представлений. По ней были сняты немой и звуковой фильмы, один из них киностудией «Уорнер Бразерс» в 1940 году с участием Бетт Дэвис (Bette Devis).
Случай с вымышленной миссис Кросби, или как писал Моэм «сенсация, обсуждавшаяся во всех клубах, на всех званных обедах Малайского полуострова от Сингапура до Пенанга» – это подлинная история, рассказанная Моэму и «ему лишь оставалось придать ей убедительность, связность и драматизм».
«Целый мешок» историй, привезенный Моэмом из поездок на Дальний Восток в 1922-1925 г.г., безусловно, составил, выражаясь словами Виктора Перселла, «вереницу возмущенных людей, которые обвинили его в том, что он, злоупотребляя гостеприимством, вытаскивал скелеты из шкафов хозяев и помещал их в свои книги».
Спустя сорок лет после поездок Моэма лично мне приходилось столкнуться со следами такого возмущения в Сингапуре и Малайе, когда я пытался выяснить, был ли основан рассказ «Записка» на реальных фактах.  [Далее идет пересказ сюжета рассказа].
... Была ли в действительности женщина с таким характером и такой историей жизни как Лесли Кросби, которую описал Моэм? Если была, в местных газетах, должно быть, писали о ней. Я приступил к поискам, но газеты 20-х годов, зачастую рассыпающиеся под воздействием климата и чешуйницы, ничего не дали мне.
Не замалчивало ли местное европейское общество этот случай, известный только по слухам, которые дошли до Моэма?
В сингапурском баре «Айхоуки», который славится своими пышногрудыми официантками, меня навел на след старый сингапурец, имевший когда-то собственную юридическую контору. Он был последним из многих, кого я расспрашивал. Он помнил ныне покойного Делмара Моргана, управляющего отелем «Империя» в Куала-Лумпуре. Тот рассказывал ему, да и не только ему, о молодом человеке, который однажды пришел в отель в плаще и не закончив обеда поспешно ушел, торопясь на свидание, а вскоре Морган узнал, что его застрелили. «Но разве это случилось не до двадцатых годов?» – спросил старый сингапурец.
Я снова обратился к газетам, просмотрев их с 1920 года за десять лет в обратном порядке и, наконец, нашел одно сообщение в подшивке за 1911 год – задолго до приезда Моэма на Восток. «Местное европейское общество было возбуждено трагедией, которая произошла в воскресенье вечером», - сообщала «Стрейтс Таймс». А «Малай Мейл» говорила о «трагедии, которая произвела глубокое впечатление на Куала-Лумпур». Согласно этим сообщениям, 23 апреля 1911 года миссис Этель Мейбл Праудлок, жена директора «Виктория инститюшен» – знаменитой, существующей и ныне школы, застрелила на веранде своего дома мистера Уильяма Крозье Стюарда, управляющего оловянным прииском. Примечательны совпадения с рассказом Моэма.
Этель Праудлок заявила, что встретилась со Стюардом в клубе за день до этого и вскользь пригласила его к себе: «Но учтите, мы ложимся спать рано, поэтому приходите до девяти или, по крайней мере, чуть позже». В следующий  вечер ее муж отправился на обед к другому преподавателю – Амблеру. Миссис Праудлок, как и Лесли Кросби, надела нарядное платье к чаю и пообедала в одиночестве.            
Стюард прибыл после обеда на рикше и приказал ему ждать под деревьями в двадцати шагах от веранды. Стюард и Праудлок поговорили о погоде, разливе рек и церковных делах. Она поднялась, чтобы принести ему книгу об агностицизме. Стюард последовал за ней.
«Он обнял меня правой рукой, привлек к себе и поцеловал. Я сказала: «Вы с ума сошли». (Лесли Кросби спросила Хаммонда, в своем ли он уме). Он ответил: «Не беспокойся о книге. Ты очень хорошенькая. Я люблю тебя. Отдайся мне, я должен овладеть тобой».
Держа меня, он потушил свет и стал стаскивать с меня одежду. Он дал волю рукам. Я отбросила его руку, чтобы зажечь свет и ... нащупала револьвер (слева на книжном шкафу, и опять – для своей защиты). Мне кажется, я дважды выстрелила».
Определенно, это было то, о чем слышал Моэм, но он внес некоторые изменения, в основном затушевав реалии и видоизменив события, чтобы усилить таинственность и напряженность. Фактически его близость к реальным событиям дает основание предполагать, что он опирался не на слухи, а на факты, поскольку сомнения, на которых сыграл Моэм в деле Лесли Кросби, были и в реальном уголовном деле – женщина стреляла не один, а несколько раз.   
В деле миссис Праудлок сомнения усилились из-за показаний рикши. На суде он сказал, что видел, как туан (господин) выбежал из дома и упал, видел мэм (госпожу), стоявшую рядом с туаном, слышал, как он застонал и замолк. Мэм ничего не говорила. Он спросил ее: апа ини, мэм (Что случилось, мэм?), но не получил ответа. Он побежал и уже у ворот услышал еще три выстрела.   
«Ужасные раны (Стюарда) были жутким свидетельством того, что стреляли из револьвера». Доктор Купер, проводивший посмертное обследование, констатировал: «Одна пуля вошла в череп над правым ухом, вторая пуля вошла в затылок за левым ухом. Третья вошла в тыльную сторону шеи, четвертая вошла под углом в левую челюсть. Пятая рана – на одну восьмую дюйма ниже четвертой. Последняя пуля прошла через правую половину груди. Когда тело было обнаружено на дорожке фельдшером, он видел на левом виске рану, из которой выступало мозговое вещество и сочилась кровь».       
В «Записке» Лесли Кросби утверждает, что она не может вспомнить все эти выстрелы – «У нее ничего не осталось в памяти». Для ее адвоката Джойса это обстоятельство и стрельба – «безотчетный гнев», характерный для такой спокойной женщины.
После убийства она идет в свою комнату и ожидает возвращения мужа из Сингапура, рассказывает ему безупречную историю в том же самом безупречно чистом платье.
В сингапурской тюрьме она сохранит спокойствие: ее волосы все время тщательно причесаны, ногти наманикюрены. Ее хрупкость придает ей странную утонченность и тогда, когда она принимает своего адвоката в тюрьме. «Мистер Джойс готов был услышать, как она вызывает боя и велит ему принести для гостя пахит (джин с кофе)». 
Суть рассказа Моэма – страстная натура, которая прорывается сквозь спокойную наружную оболочку, когда она стреляет в Хаммонда, и снова проявляется, когда ей грозит виселица – зеленое, осунувшееся лицо, перекошенные зубы, глаза, выходящие из орбит. Моэм, вероятно, нашел в исходном материале, что обвиняемая была спокойной женщиной, и, конечно, жестокость реального убийства предполагала, по меньшей мере, временный всплеск эмоций.
Миссис Праудлок, подобно героине Моэма, как раз заявляла о потере памяти: «Это все, что я помню. Я помню, что где-то споткнулась, но я не знаю где. Думаю, на ступеньках, но я не уверена, не знаю, что случилось после первого выстрела». И на суде миссис Праудлок настаивала на этом.
Судья: «Вы помните какие-то несущественные детали, но не помните других важных вещей. Можете объяснить, почему вы помните первый выстрел и больше ничего? Чистосердечно ли вы говорите нам, что в промежуток времени между первым выстрелом и вызовом боя вы ничего не можете извлечь из памяти?»
Обвиняемая: «Да».
В то время как героиня Моэма почти всегда владела ситуацией, адвокат миссис Праудлок всячески старался доказать, что ее действия – это действия напуганной до ужаса женщины, поэтому понятны стрельба и потеря памяти.
После убийства Праудлок послала повара за мужем, и он застал ее рыдающей и дрожащей. Она в том же самом платье пошла пошатываясь к нему через двор, на лице ее была кровь. Речь ее была невнятной, она потеряла контроль над собой: «Кровь, кровь... О, Билл, я застрелила человека».
Во время суда рыдания дважды обрывали ее речь, ей давали нюхательную соль. На скамье подсудимых она сидела «бледной и выглядела несчастной... руки у нее тряслись». Медицинская экспертиза заявила суду, что обвиняемая находится в нервном, возбужденном, истеричном состоянии и что когда ее обследовали, лицо ее выражало едва сдерживаемый ужас, взгляд у нее был отсутствующий, устремленный в одну точку. Попытка насилия могла бы возбудить у такой женщины приступ истерии, которая закончилась бы потерей сознания. При таких обстоятельствах она могла бы неосознанно выстрелить из револьвера несколько раз.
Симпатии публики – полностью на стороне героини Моэма Лесли Кросби. Ее муж говорит: «Все, с кем я встречался в Сингапуре, говорили мне, что Лесли поступила правильно». А мистер Джойс вторил ему: «Никто не сказал хорошего слова о Хаммонде. Мы добьемся ее освобождения». То же самое было и в деле миссис Праудлок. Ее адвокат пришел к заключению: «Человек, который таким образом нападает на женщину – дикое животное. Такую ядовитую тварь следует убивать не задумываясь, как убивают змею». (Это напоминает замечание Роберта Кросби: «Разве это убийство – уничтожить ядовитую тварь? Она застрелила его, как бешеного пса»). «Стрейтс Баджет» считала миссис Праудлок человеком, которого «должны почитать все женщины и уважать все мужчины, в характере которых есть черты рыцарства».
Были использованы все возможности, был очернен (после его насильственной смерти) характер Стюарда. «Мы совершенно искренно считаем, что если мужчина одурманивает себя спиртным (не было свидетельств того, что Стюард был пьян) или становится опасным для людей при чрезмерном его употреблении, он должен отвечать за последствия своих действий».
И миссис Праудлок стала олицетворением женщины, на которую нападает мужчина: «Ее борьба – не только в защиту себя, но и за право представительниц ее пола идти на все ради защиты того, что чистые, благовоспитанные женщины считают священным и более драгоценным, чем сама жизнь».
Даже на судью это дело «произвело сильное впечатление». Для Моэма этого было недостаточно. Ему нужно было раскрыть то, что скрывалось за разрисованным покрывалом – «пример человеческой природы, захваченной врасплох, или грубо сорванной маски обычая, за которой скрывалась обнаженная душа».
Нам раскрывают, что Лесли Кросби произвела те шесть выстрелов, чтобы убить не насильника, а своего любовника, мстя ему за измену с китаянкой. В записке, которую она написала и которая попала в руки китайской любовницы, Лесли приглашала его к себе, когда дома не будет мужа.
Чтобы спасти жену своего друга от виселицы, Джойс действует в качестве посредника и ищет китаянку. Трагедия заканчивается коммерческой сделкой – покупкой записки, а вместе с ней и жизни Лесли Кросби, примерно за 1200 фунтов стерлингов. Это не художественный вымысел, а использование и развитие обвинения, выдвинутого, но не доказанного на процессе над миссис Праудлок. Обвинение пыталось доказать, что она была в интимных отношениях с человеком, которого убила, что когда ее муж уехал в Гонконг на три недели, она провела одну ночь на плантации Стюарда, что она принимала его в своем доме, причем он приезжал в девять часов и уезжал в два часа ночи.  На все эти обвинения она твердо отвечала: «Никогда». Обвинение также пыталось установить, что Стюард в ту ночь приходил по приглашению.    
«Мистер Дэвид Гиллмор, агент «Чартид Бэнк», заявил, что он обедал в отеле «Империя» 23 апреля вместе мистером Кэром и Стюардм. Как только уличные часы пробили девять, Стюард сказал, что у него назначено свидание и ушел. (И об этих сведениях помнили и рассказывали мне через пятьдесят лет в баре «Айхоука»!).
Но обвинение пошло дальше. Инспектор Фаррент заявил суду, что когда он производил обыск в доме Стюарда на улице Солак Саут, там находились одна китаянка и две малайки. Инспектор Уайатт сказал женщинам: «Судах мати» (Он умер) и китаянка заплакала. Через три дня мистер Мейс, шахтер из Куала-Лумпура и близкий друг Стюарда, заявил, что Стюард содержал китаянку в течение трех месяцев до своей смерти. Это был намек на то, что миссис Праудлок убила Стюарда из-за ревности к своей китайской сопернице. И хотя это было отвергнуто судом, Моэм использовал эту мысль в «Записке»... «Старая, толстая китаянка, - говорит Лесли Кросби. – Ужасно! Все в кампунге знали, что она его любовница. Когда я проходила мимо нее, она смотрела на меня и я знала, что и она знает о том, что я тоже его любовница».
Судьи в рассказе Моэма выносят ожидаемый всеми приговор: «Через пять минут миссис Кросби была свободной». В деле миссис Праудлок оба заседателя и судья пришли к единому мнению. Она была признана виновной и приговорена к повешению.
Рассказ Моэма заканчивается освобождением Лесли Кросби. Она продолжает жить, как это подходило к сюжету, с виной, хорошо скрытой за безупречной наружностью, виной, известной только мужу и адвокату.
Муж миссис Праудлок послал телеграмму заместителю министра колоний с просьбой о помиловании.
Европейцы в Малайе приступили к спасению одной из своих. Они организовали петицию: за несколько часов были собраны сотни подписей – 220 европейцев и 555 азиатов. Ведущие фирмы выставили петиции для публичного подписания. Женщины Куала-Лумпура телеграфировали королеве Марии, прося о помиловании в связи с коронацией. 29 июня петиция о помиловании, подписанная 356 китайцами, занимавшими видное положение в Куала-Лумпуре, была представлена султану Селангора. На специальном собрании дамы из Пенанга решили послать телеграмму королю с просьбой о помиловании. В телеграмме говорилось: «Мы уверены в том, что суду были представлены доказательства того, что миссис Праудлок была спровоцирована и действовала только в защиту своей чести». 
С ошеломляющей быстротой проводился сбор средств для подачи апелляции, когда миссис Праудлок писала своему адвокату из камеры: «Я хочу отказаться от апелляции. Мне следовало бы подождать хотя бы месяц, чтобы узнать, что произойдет со мной. Я чувствую, что не способна на это. Подозрение просто ужасное. Как вы, вероятно, знаете, я нахожусь в камере для приговоренных к смерти, за мной наблюдают и днем и ночью. Я чувствую: еще один месяц и я сойду с ума. Я в ужасе от мысли снова появиться в суде. Сознавая собственную невиновность в страшном обвинении против меня, я содрогаюсь, когда глазеют на меня как на приговоренную к смерти преступницу...».
Одиннадцать дней спустя газеты сообщили: «Миссис Праудлок помилована. Его величество султан Селангора даровал миссис Праудлок помилование». Она была освобождена 8 июля в начале восьмого утра. Ее встречали муж и несколько членов семьи.
Она сразу же уехала. 10 июля – выезд из Куала-Лумпура на непродолжительный отдых, а затем – отплытие домой в сопровождении отца. «Ее муж не смог поехать с ней».
Остается вопрос: кто навел Моэма на след истории, которая произошла более десяти лет назад? Восьмидесятилетний евроазиат в Сингапуре, человек жизнерадостный и бодрый, обладающий отличной памятью, сказал мне: «Ему рассказала об этом очень веселая дама, которой уже нет в живых. Она славилась своими коктейлями». 
Я вспомнил, что в конце «Записки» Моэм писал о жене адвоката миссис Джойс: «Ее коктейли были знамениты на всю Малайю... Она была словоохотливой, жизнерадостной женщиной».
Если бы это было нужно Моэму, то он бы рассказал нам о том, что по субботам во время ленча ее можно был встретить в «птичьей клетке» – популярном месте для встреч на первом этаже отеля «Европа», фасад которого был обращен на эспланаду и море. Это была жена Дикинсона, владельца юридической конторы в Сингапуре «Дикинсон, Мансор и К0», у которого Моэм останавливался во время приезда на остров. Дикинсоны покинули Восток в 1936 году.
В своем первом письме Дикинсон сообщил мне, что в действительности он, а не его жена рассказал Моэму всю эту историю: «Я помню, что он очень заинтересовался ею». Дикинсон вывел меня на последний участок извилистого пути: «Посылаю Вам фотокопию надписи, сделанной на экземпляре «Записки» в твердом переплете, который был подарен моей жене Сомерсетом Моэмом. Правда, Моэм ошибался, полагая, что эту историю рассказала ему моя жена.  Встретившись позднее с Моэмом, я напомнил ему, что он обязан появлению рассказа мне, а не моей жене. Он не возражал против этого».
Надпись Моэма гласит: «Уважаемая миссис Дикинсон, это пьеса, за которую я Вам признателен. Всегда Ваш Сомерсет Моэм».
Постскриптум к этой истории. Через пятьдесят лет после дела Праудлок, живя в Сингапуре, я натолкнулся в «Малай Мейл» на сообщение о выходе на пенсию мистера Сомиа, который прослужил в юридической конторе «Барлоу и К0» пятьдесят лет. Сомиа смог вспомнить случай, когда англичанка застрелила своего любовника в доме директора школы «Виктория инститюшен»: «Это был скандал, который пытались замолчать, но местное население знало о том, что произошло. Все, связанное с этим делом, держалось в тайне, и все, что мы знали о нем, так это то, что женщину отправили в Англию. Мы так и не узнали, что случилось с ней».
Можно ли согласиться с предположением Сомиа о том, что местное белое общество сговорилось замолчать скандал, или, возможно, это лишь слухи, возникшие под влиянием зависти к положению белого человека в тропиках?   Такой человек, как писал Моэм, «никогда не является частью окружающей его жизни. Он бедный незнакомец, который проходит через эту реальность, как будто он пришелец с другой планеты. Он вечный изгнанник».
А миссис Праудлок, по меньшей мере, не находилась в изгнании. Мне сказали, что она умерла в богадельне в Англии.
(Перепечатка из газеты «Обсервер»)
Перевел с английского языка Л.Сербин               
           
               
 
Г.Грин
Невинный
(Из сборника “21 stories”)

Везти туда Лолу было ошибкой. Это стало ясно, как только мы сошли с поезда на полустанке. Осенним вечером детство вспоминается чаще, чем в любое другое время. А ее яркое кукольное лицо и небольшой саквояж без вещей, необходимых хотя бы на одну ночь, просто не гармонировали с обшарпанным амбаром у канала, огоньками на холме, афишами старого кинофильма.
Но именно Лола предложила: «Давай поедем в деревню». Бишоп Хендрон, это название деревни было, конечно, первым, что пришло мне в голову. Сейчас там меня никто не узнает. Не предполагал я, что узнавать придется мне самому.
Уже при виде старого носильщика защемило на сердце. «У входа будет стоять телега» - сказал я. И она действительно там стояла, хотя вначале я не заметил ее, сосредоточив внимание на двух такси. Что ж, все-таки прогресс добрался и до места моего детства.
Было темно. Осенняя мгла, запах сырых листьев и воды в канале был до боли знакомым.
Лола спросила: «Почему ты выбрал такое мрачное место?» Бесполезно объяснять, почему оно мне не казалось мрачным. Эта куча песка лежала у канала испокон веков. Уже с трех лет я усвоил для себя: куча песка называется пляжем.
Я поднял саквояж, который, как я уже говорил, был легким и наличие которого объяснялось желанием сойти за порядочных людей, и сказал, что пора идти. Поднявшись по горбатому мосту, мы затем миновали богадельню. В пять лет я стал свидетелем одного происшествия. Какой-то пожилой человек, желая покончить с собой, бежал к одному из этих домов с ножом в руках, а все жильцы соседних домов гнались за ним.
Она сказала: «Вот не думала, что деревня может так выглядеть». Отвратительные с виду богадельни походили на серые каменные коробки, но я их слишком хорошо знал. Прогулка по этим местам была для меня музыкой. Мне нужно было что-то сказать Лоле. Она не виновата, что ничто не связывает ее с этими местами.
Мы прошли мимо школы и церкви, затем свернули на старую широкую Хайстрит, и я окунулся в атмосферу своих первых двенадцати лет жизни. Не приди я сюда, я бы не знал, насколько сильно это чувство: те годы не были ни слишком счастливыми, ни самыми печальными. Это были обычные годы; однако в тот момент вместе с запахом дыма из труб, вместе с запахом холодных испарений, исходивших от сырых булыжников мостовой, до меня дошло то, что влекло меня к себе. Это был запах невинности.
Я сказал Лоле: «Это хорошая гостиница. Увидишь, нам здесь никто не помешает. Выпьем, закусим и ляжем спать». Однако все время не давала покоя мысль: мне следовало приехать одному.
Я не был здесь все эти годы, не представлял, как хорошо помню эти места. Совершенно забытое всплывало в памяти, как это было с песком, вызывало восторженность и ностальгию. Я мог бы быть счастлив в этот меланхоличный осенний вечер, столкнувшись со следами того времени, когда не взирая на бедность, мы были полны надежд. Если еще раз приехать сюда, это будет уже не то, примешаются воспоминания о Лоле, а она ведь здесь совсем ни к чему. Мы встретились с ней в баре накануне, понравились друг другу. Лола – славная девушка, эту ночь я бы провел только с ней, но она не гармонировала именно с этими воспоминаниями. Лучше было бы отправиться в Мейденхед. Это ведь тоже сельская местность.
Гостиница находилась не совсем там, где я представлял. Вот городская ратуша, здесь построили новый кинотеатр с куполом в мавританском стиле и кафе. Здесь в мое время не было гаража. Я также забыл повернуть налево на крутой холм, утыканный виллами.
- Кажется, в мое время этой дороги не было, - сказал я.
- В твое время? – спросила Лола.
- Разве я тебе не говорил? Я здесь родился.
- Ты, наверное, в восторге оттого, что привез меня сюда. О таких ночах, как эта, ты мечтал еще мальчиком.
- Да, - ответил я.
Она славная девушка. Мне нравились ее духи. Она красила губы хорошей помадой. Это дорого мне обошлось. Пять фунтов стерлингов для Лолы, и затем – все счета, плата за проезд, напитки. Где-нибудь в другом месте я бы посчитал, что деньги истрачены зря.