Музеи

     Я не слишком люблю музеи. Многие из них прекрасны, но нет среди них очаровывающих. Идеи классификации, сохранности и общественной пользы, точные и ясные, плохо вяжутся с очарованием.

     Первый же шаг к прекрасным вещам — и чья-то рука отбирает у меня трость, а надпись воспрещает мне курить.

     Уже охлажденный авторитарным жестом и чувством принудительности, я вхожу в какой-нибудь зал скульптуры, где царствует холодное смятение. Чей-то ослепительный бюст виден сквозь ноги некоего бронзового атлета. Спокойствие и неистовства, жеманство, улыбки, ракурсы, неустойчивейшие равновесия слагают во мне нестерпимое впечатление. Я пребываю в гуще оцепенелых существ, из коих каждое требует, пусть безуспешно, небытия всех остальных. Умолчу о хаосе всех этих величин, лишенных общего мерила, о необъяснимой смеси карликов и гигантов, наконец — о той схематичности развития, какую предлагает нам подобное сборище творений, совершенных и незаконченных, изуродованных и восстановленных, чудовищных и вылощенных...

    С душой, готовой ко всем мучительствам, следую дальше, к живописи. Передо мной развертывается странный, организованный беспорядок. Меня охватывает священный ужас. Поступь моя становится благочестивой. Голос мой меняется и делается чуть выше, нежели в церкви, но чуть тише, нежели обычно в жизни. Скоро я перестаю уже сознавать, что привело меня сюда, в эти навощенные пустынности, на которых лежит печать храма и салона, кладбища и школы... Пришел ли я поучаться, или искать радости глаза, или же выполнить долг и
удовлетворить требование приличий? Или, может быть, я исполняю упражнение особого рода, совершая эту прогулку, причудливо очерченную творениями красоты и ежемгновенно кидающую меня вправо и влево, от шедевра к шедевру, среди которых мне надлежит вести себя, как пьянице среди стоек?

    Уныние, скука, восторг, прекрасный день, стоящий наружи, упреки совести моей, удручающее ощущение великого количества великих мастеров — сопутствуют мне.

    Я чувствую, что становлюсь необычайно искренним. Как утомительно, говорю я себе, какое варварство! Все это нечеловечно. Все это лишено чистоты. Оно парадоксально, это приближение к совершенствам, самоцельным, но противоположным, и тем сильнее враждующим, чем больше собрано их вместе.

    П. Валери.


     Я бы для музеев припасла надёжное правило: "Не смотри!". Заходи в музей и ни на что лишнее не смотри, а смотри исключительно и только на то, что тебя позовёт, уже позвало - это как в толпе народа сочинять стихи. Говорят Моцарт так сочинял свою музыку - где угодно и параллельно со всякими остальными делами. Также и ты, заходя в музей, должен пропустить всю его массу параллельно, но найти и своё чудо, и оживить его, отдав ему полноту и глубину своего присутствия. Несомненно, что сделать это сложнее, чем сидя дома у себя на диване, и не потому только, что современный музей это вертеп, но ещё и потому что встреча с гением лицом к лицу всегда непохожа на встречу с репродукцией. Музей как злополучное место, куда не посчастливилось попасть тому, что по существу своему взывает к свободе, повышает градус требований в разы раз. Он переносим лишь для Ван Гога, пришедшего в него посмотреть 27 оттенков чёрного у Халса, переносим лишь для того, кто сможет провести много часов наряжённого внимания перед шедевром и только воодушевится при этом, а не устанет или уснёт.

    Музей создан для мощи, но вовсе не для той мощи бесчисленных песчинок плебса, протекающих через него каждый день, как потоки воды через раковину моллюска - мощи нечеловеческой, но сосредоточенной в индивидуальности.

    В музей надо заходить для того, чтобы научиться не смотреть. "А посмотрите теперь на этого великого испанского художника"... А вот не посмотрите... Не смотрите... Не надо... Пройдите мимо Джоконды, с которой больше никогда тет-а-тет не встретитесь - Джоконда вас не влечёт. Подходите к чему-либо не потому что "второй раз сюда уже не приедете", а потому что "в этом что-то есть" и вовсе не то, о чём рассказывает экскурсовод. Зёрна от плевел... Зёрна от плевел... И в разные стороны. Здесь очищаются вовсе не работы, которые каждое - несомненно уже зерно, здесь очищаетесь именно вы. Музей по своему призванию - это Чистилище. Отсюда и его мощь. Подпасть под влияние полей тяготения - смешаться, как Поль Валери, потеряться в этой перекрывающей друг друга преизбыточности - далеко не самый худший вариант, потому что происходит он только при вашей принципиальной открытости. Куда хуже - "нормально посетить все залы". Приблизительно так же, как выучить философию перед экзаменом за три дня.

    Но как же пройти мимо, если рядом шедевр? Рядом-то шедевр, но ещё ближе остолоп, то есть вы. Так что проходите... Откровенно сообщая себе, что на это произведение у вас нет никакой реакции.

    Никто и никогда не определит в каком месте, при каких обстоятельствах, на каком фоне, или при каком освещении, и даже в конце концов, в каком настроении встретит вас тот или иной шедевр, имеется ввиду встретит, что называется по-настоящему, то есть "опрокинет"( а первая забота гения, как известно, опрокидывать), смутит, смешает, взволнует или восхитит. Всё это равно - прикосновение или удар - встреча. Но её невозможно выстроить или подгадать заранее в соответствии с полученным отпуском. Неужели так ничто и не подскажет нам, что у Джоконды нет никакого соответствия с нашим отпуском? Корреспонденции или соответствия нужно искать между чем-то иным, нежели yfibv прибытием в Рим и покупкой билета.

    Музеи отвратительны... Со всех сторон, как ни посмотри - своим обустройством они предлагают разыгрывать "беспроигрышную карту", а потом оказывается, что она - самая бесчеловечная. Когда же ты пройдёшь через музей, как через голое и чистое ничто, он всё равно найдёт тебе возможность отомстить и скроет любимые краски за стеклом, предательски отсвечивающим во все стороны.

    Уж если мы и вынуждены до сих пор предпосылать вечно живым картинам совершенно мёртвые и абстрактные пространства, то почему бы их не рассредоточить по максимуму, не набивая сто лучших экземпляров в один зал? Но если бы мы стали придумывать специальный фон для каждого из них, дело обстояло бы ещё хуже. Нейтральность в их оформлении и подаче это чуть ли не лучшее наше достижение, её следовало бы во всяком случае оставить, а убрать только скученность.

    Впрочем, кому как, а мне не составляет труда мгновенно забыть обо всех этих негативных вещах в то же мгновение, как только мой глаз натолкнётся и распознает не "торс между ногами другой скульптуры", как у Поля Валери, а всего лишь один плавный изгиб какого-нибудь колена. Цивилизация, я прощаюсь с тобой незаметно и легко, не говоря уже о каком-то сожалении - ни щёлканье твоих телефонов, ни постные мины твоих служителей не имеют власти над обнаруженной мной со-принадлежностью. Кажется это так называется? Да, это так называется... мы вдруг остались одни...

   Мы не видим потому, что мы видим много лишнего...
 Для музеев эту максиму следовало бы дополнить ещё одной: мы не видим потому, что мы уже знаем.
    Встреча с известным произведением искусства требует пере-открытия. Ты должен заново удивиться тому, что ты уже знал. Пока наши репродукции всё ещё не голограммы и даже в этом случае, их полнота присутствия может подобраться к тебе близко лишь при непосредственном приближении - полнота даёт больше шансов для входа и со-участия. Репродукция всегда слишком и заранее направлена, в ней кто-то уже сделал выбор за меня - как именно мне бросить взгляд на то, что я вижу. Пере-открыть значит освободиться от клише репродукции, и даже талантливым людям, проникающим вглубь буквально и через репродукцию, никогда не помешал бы "глоток свежего воздуха" - шедевр налицо.

    Шедевр почти всегда поражает нас несоизмеримостью. Прогулка заключённых во дворе тюрьмы Ван Гога - господи, да какая же она маленькая! Всё как-то не так, как уже легло в нашем первом восприятии, и представления как-то странно "стекают" с тебя, чтобы отступить и дать место очевидному. Творческий гений Леонардо предпочитал рисовать картины 50 на 50 см, приблизительно так или немногим более. Нашей средней умеренной норме это кажется чем-то чересчур сдержанным и маловатым. Размеры картин Питера Брейгеля в 2 или в 3 раза больше. Почему Леонардо был столь ужат в своих воплощениях? Связано ли это с чисто техническими вопросами или вопросами гения? Когда всё это предстаёт перед тобой в неизречённой близости, то не рассудок и даже не разум задаёт такие вопросы, спрашивает чувство.

    Опять же, многие шедевры, которые мы с любопытством рассматривали столько веков, перестают в последнее время принадлежать кисти великого мастера. Не Леонардо якобы рисовал "Тайную вечерю" и не Платон писал диалог "Евтифрон" - что-то слишком много научных разоблачений развёртываются перед нами, чтобы как следует потрясти и перетрясти наши основы. В этих разоблачениях прочитывается некоторая болезненность. И Гомер - не Гомер, и Шекспир - не Шекспир - это мы уже проходили. Последний анализ - технический анализ? Или всё-таки мы должны сказать, что в таких вопросах - феноменальный? Если всё человечество наслаждается подделкой и копией - какова его цена, этого человечества? И откроет ли такому человечеству глаза высокоразвитый технический инструмент проверки? Картины, поэмы и диалоги удостоверяются инструментально, но они по характеру своему вовсе не инструмент, а событие, и потому наши удостоверения - песок, что ни на есть - самый зыбкий.