Ранка на ладошке

Мы ремонтируем лодку. Мне одиннадцать. И радость в том, что сама радость пока отложена на потом.
Папину руку держу: как дверное кольцо, как как бинт, как руль от велосипеда.
У папы чёрные волосы, и он носит водолазку под пальто.
А я – ортопедические кеды.

У него в глазах – прочитанные у детской кроватки Верн и Дюма,
Деревянная лодка, белые ночи и любимая дочка в смешном венке.
…А у меня между пальцев щепка, серая, как сурьма.
И я этой щепкой – бью по его руке.

Дует ветер, потому что у папы капельки на ресницах и бровях;
Он тихонечко: «Зачем ты так, солнышко моё золотое?».
У него изувечена ладонь – а я и не знаю, зачем я так!
Ищем пластырь – заклеить красное и сырое.

Мне пятнадцать. Ботинки Доктор Мартинс, скалодром каждую среду, статьи в «Медузе», и
Дома ждут, когда легко и когда паршиво.
У всех отцов дочки как дочки: с /низкой самооценкой/выбирающие парней-абьюзеров.
А я счастливая.

Если вызову пожар – папа поможет потушить огонь,
Если убью – закопает труп, поверит на слово, испепелит зацепки.
Буря – а он протягивает свою ладонь
Вместе с рубцом от щепки.

Мне двадцать. Сегодня ночью умерла папина мама.
Первый раз слышу, как папа скулит и стонет.
Сотрясается его спина, шея, мужественная и безглавая,
но главное –
Бледный шрамик у него на ладони.
 
Я сомневаюсь: всё ли я делаю правильно?
Как обычно ведут себя люди, чтобы помогать родным?
И он тычется носом в мою толстовку, и ложится на карамельный кафель,
Мы теперь одни.

На коленках дрожит июнь и алюминиевый котелок с ягодами и кипятком.
Я в экспедиции с весны, папа в больнице с января. Двадцать пять.
И врала по мелочам, и не приезжала уже давным-давно,
А он опять:

«Солнышко моё, всё, что ты будешь делать – я приму,
Детей не винят за то, что не могут выйти из ада».
Папочка, как же я позволила тебе оставаться одному
И вовремя не была рядом?

Экспедиции длятся, как юность голого землекопа. Тридцать один.
Столько щепок уже побывало в моих руках!
Забывала рецепт шарлотки, неправильно находила середины;
Ранила, точно зная, зачем я так.
 
Я била папу финкой в сердце, а он в ответ рвал его, как Данко;
Столько моих ботинок прошлись по нашей с ним рукописной иконе.
Но единственное, о чём жалею – что он сжимает ту маленькую ранку

В своей ладони.