Утро

Мелкими брызгами небо залило стекло.
Влезло настырно в сырую каморку паяца.
Утро привстало, настало и что-то сожгло.
Что-то, что было уже невозможно бояться.

Кто-то разжал куклам их гуттаперчевый рот.
Из-за гардин подмигнули   картонные   маски.
В правильной сказке герой никогда не умрёт,
Но куклы знают, что сказки – всего только сказки.

Что рассказали, бесхитростно,  прямо в глаза,
Чем напугали весёлого мистера Бима?
Как объяснили, что некуда больше  назад,
Чем нагрузили, что стало вдруг невыносимо?

Много чего накопилось в серебряной мгле.
Много  пролилось слезы по стеклянной посуде.
Много отверстий открылось заветной игле.
Много чего уже  было, но больше не будет.

Марионетки ожили, построились в  ряд,
Что б любоваться  на пыль  золочёную светом.
Шар на носу у паяца зачем-то помят,
Может, его мистер Бом огорошил кастетом?

Стала стальною улыбка на кислых губах,
Тихий болванчик забыл пересилить усмешку.
Кто-то за ширмой, качаясь на длинных  ногах, 
Мелко смахнул со стола непутёвую пешку.

Прима Мальвина сползла на заляпанный пол.
Тронула  взглядом иконку над мятой постелью.
Пешку подня;ла, поставила молча на стол.
Вышла на лестницу тихо, не хлопая дверью.

Может пошла сообщать неприличную весть?
День снова вышел за рамки наивных приличий.
А Арлекин захотел на диване присесть,
С полки набрав для примерки каких-то обличий.

В восемь уборщица ткнулась  ведром наугад,
Куклы притихли, попрятались волей-неволей.
В душной гримёрке всё так же смеялся плакат
С полузабытых уже прошлогодних гастролей.

А за столом, ещё в гриме, как будто бы ждут,
С голой бутылкой, лежащей на мокрой газете,
Тихо сидел постаревший от хохота  шут,
Странно прищурившись глазом при утреннем свете.

«Он много пил и допился совсем до бельчат» -
Скажет, зевая, директор сухому эксперту.
Куклы прикинуться куклами и промолчат,
Может, наметят ещё одну глупую жертву.