Дитя

На свете жил милейший одуванчик,
Он от рожденья чудом был.
Желтел, крепчал и рос тот юный мальчик,
Но лишь с годами стал уныл.

Покрылась проседью тяжёлая головка,
В душе он стал слабей - для мира пуст.
И вся его мечтательность так робко
Остановилась течь из юношеских уст.

Его сморила старость от усилий.
К нему пришли года, а он как отрок слыл.
Сгибало ветром, шедшим меньше мили -
И он к земле себя склонил.

Он думал: "Я ведь точно лишний.
Какой небесный план меня родил?
Всю жизнь я соблазнялся пищей:
Сам ничего не внёс, несчастный сын".

Цветок тот жил, и он же унижался.
Он утверждал, что мир ему не мил.
Среди травинок он один остался,
Его мир вовсе вскоре позабыл.

Так ничего не сделав, он смирился.
Вы думали его забыть? Он сам забыл.
И на ушах уж пух ему явился,
Что он на землю обронил.

Ох, бедный мой герой, как глупо прожил.
Его вам жалко? Он же, между тем,
Мой ум восторженно встревожил.
Предавшись жалости, ослепли вы, mon cher.

Мой очень юный славный гений,
Когда был желтым, был зелён.
Своей же крепости неверен,
Он вскоре жизнью изменён.

Да, он ослаб. Но вы позвольте,
Какой же в этом есть упрёк?
Вы лучше слабых больше бойтесь:
Мой друг не сломлен между строк.

Он стал умнее, горделивей,
Во всех деталях видел толк.
Он стал на толику счастливей,
В ума несчастье найдя прок.

В ужасно ранние года он стал старее,
Ведь в каждый век стареет рано молодёжь.
И жизнь, и мир во всём миру подначили быть злее,
Сказав ему, как глупость ставить в грош.

Он ничего не сделал? Вы не правы.
Его вклад просто трудно оценить.
Через года на мыслях взрастут травы,
Которые он принялся учить.

А как пройдут века, то точно
Его ума движенье сложно упустить.
Поймёте вскоре вы, как прочно
Вдруг одуванчики, его сыны, смогли ростки пустить.