Годива

Годива
(По мотивам произведения Альфреда Теннисона)

      
Да... ожиданье в Ковентри тянулось...
И... засмотрясь на башни... три...
Я написал поэму о Годиве -
легенде здешних мест...

Что правда здесь, что вымысел?
Кто знает...
Итак:
Тысячелетье на исходе,
когда вершилось то, что людям
запомнилось надолго...
Навсегда...
Годива - мужняя жена,
жена Ковентри графа...
Она народ боготворила свой...
Любила...
Защитницей была...
Стремилась облЕгчить долю,
задушенных налогами людей...
Уберечь от голода детей
и матерей спасти,
нуждою задавлЁнных...
Годива к графу обратилась
за облегченьем участи народа...
А он?
Способны ль вы мизинцем шевельнуть
народа ради?
Иль всё слова... слова...
Слова и только, леди?
"Я умереть готова за народ", -
ответила Годива...
"Не верю слову", -
отвечает граф...
"Бахвальство, да и только!"
Жестокосердный, как Исав,
придумал нечто -
"По городу нагой пройдитесь и...
отменю налоги..."
Как вам такое заявленье?
Граф удалился в обществе... собак...

Что делать?
Неужели я слышу это от Него?
От мужа... графа...
Владельца здешний мест?
Но...
Мысли вихрем закружили и...
выдали ответ -
Иди нагая... Да... иного нет...
Одно лишь -
Если любят, то...
Никто не отворит окно,
любуясь обнажённою Годивой...   
Закрылись ставни...
Двери на замок...
И кто из них помыслить мог -
смотреть на госпожу,
которая проедет по городу
раздетой донага...   

Годива удалилась в спальню...
Разделась...
Волос густые пряди спустились до колен...
Тряхнула головой упрямо...
И... вниз по лестнице пошла...
Там ждал её любимый конь,
украшенный по-царски...

И... обнажённая Годива...
пустилась в путь...
Ни шороха... ни звука...
Воздух замер...
И даже стены не взирали на неё...
Лишь шпили на домах...
Годива ехала вперёд...
До арок, в коих
сияли белоснежные цветы:
То бузины цвели кусты...

Годива завершила путь...
И целомудрие её при ней осталось...
Но...
Не бывает худа без добра,
как и добра... без худа -
некто, проделав в ставне щёлку...
узрел Годиву...
И... страстью воспылал...
Но... вытекли глаза его,
не дав налюбоваться дивой...
Никто Годиве не донёс о том...

Годива добралась до замка...
Оделась в царское...
В короне встретив мужа...
Колокола гудели!
Звон стоял стозвучный!
Народ от дани тяжкой отлучён!
И чтит Годиву... леди... до сих пор!


Рина Феликс


Godiva
    I waited for the train at Coventry;
    I hung with grooms and porters on the bridge,
    To watch the three tall spires; and there I shaped
    The city's ancient legend into this:

    Not only we, the latest seed of Time,
    New men, that in the flying of a wheel
    Cry down the past, not only we, that prate
    Of rights and wrongs, have loved the people well,
    And loathed to see them overtax'd; but she
    Did more, and underwent, and overcame,
    The woman of a thousand summers back,
    Godiva, wife to that grim Earl, who ruled
    In Coventry: for when he laid a tax
    Upon his town, and all the mothers brought
    Their children, clamoring, "If we pay, we starve!"
    She sought her lord, and found him, where he strode
    About the hall, among his dogs, alone,
    His beard a foot before him and his hair
    A yard behind. She told him of their tears,
    And pray'd him, "If they pay this tax, they starve."
    Whereat he stared, replying, half-amazed,
    "You would not let your little finger ache
    For such as these?" -- "But I would die," said she.
    He laugh'd, and swore by Peter and by Paul;
    Then fillip'd at the diamond in her ear;
    "Oh ay, ay, ay, you talk!" -- "Alas!" she said,
    "But prove me what I would not do."
    And from a heart as rough as Esau's hand,
    He answer'd, "Ride you naked thro' the town,
    And I repeal it;" and nodding, as in scorn,
    He parted, with great strides among his dogs.

    So left alone, the passions of her mind,
    As winds from all the compass shift and blow,
    Made war upon each other for an hour,
    Till pity won. She sent a herald forth,
    And bade him cry, with sound of trumpet, all
    The hard condition; but that she would loose
    The people: therefore, as they loved her well,
    From then till noon no foot should pace the street,
    No eye look down, she passing; but that all
    Should keep within, door shut, and window barr'd.

    Then fled she to her inmost bower, and there
    Unclasp'd the wedded eagles of her belt,
    The grim Earl's gift; but ever at a breath
    She linger'd, looking like a summer moon
    Half-dipt in cloud: anon she shook her head,
    And shower'd the rippled ringlets to her knee;
    Unclad herself in haste; adown the stair
    Stole on; and, like a creeping sunbeam, slid
    From pillar unto pillar, until she reach'd
    The Gateway, there she found her palfrey trapt
    In purple blazon'd with armorial gold.

    Then she rode forth, clothed on with chastity:
    The deep air listen'd round her as she rode,
    And all the low wind hardly breathed for fear.
    The little wide-mouth'd heads upon the spout
    Had cunning eyes to see: the barking cur
    Made her cheek flame; her palfrey's foot-fall shot
    Light horrors thro' her pulses; the blind walls
    Were full of chinks and holes; and overhead
    Fantastic gables, crowding, stared: but she
    Not less thro' all bore up, till, last, she saw
    The white-flower'd elder-thicket from the field,
    Gleam thro' the Gothic archway in the wall.

    Then she rode back, clothed on with chastity;
    And one low churl, compact of thankless earth,
    The fatal byword of all years to come,
    Boring a little auger-hole in fear,
    Peep'd -- but his eyes, before they had their will,
    Were shrivel'd into darkness in his head,
    And dropt before him. So the Powers, who wait
    On noble deeds, cancell'd a sense misused;
    And she, that knew not, pass'd: and all at once,
    With twelve great shocks of sound, the shameless noon
    Was clash'd and hammer'd from a hundred towers,
    One after one: but even then she gain'd
    Her bower; whence reissuing, robed and crown'd,
    To meet her lord, she took the tax away
    And built herself an everlasting name.
(Alfred Tennyson)