***

Тихий Дон


поэма


«Ой ты славный наш батюшка, Тихий Дон,      
ты кормилец наш, Дон Иванович ...»

казачья песня

"Шинкарочка-душечка, поедем со мной
к нам на Тихий Дон"

казачья песня

«Тихо льётся Тихий Дон»

Анна Ахматова

"Степь порубана шашками, похоронят меня
Ветры с Дона привольные, заберите коня!
Пусть гуляет он по степи, не доставшись врагам ..."

Владимир Раменский

"Чёрный ворон, что ты вьёшься,
Что ты вьёшься надо мной?
Ты добычи не дождёшься,
Чёрный ворон, я не твой!"

казачья песня

"Не для меня придёт весна,
не для меня Дон разольётся ..."

казачья песня

"Границы России там, где прошло седло казака"

«Вся история России сделана казаками»

«Границы России обозначены могилами казаков»


Л.Н. Толстой


Глава I

Он родился у Тихого Дона
среди вольной казацкой степи,
где летели их резвые кони
сквозь годины сражений лихих

уходили в века его корни
до времён древней вещей Руси,
когда пращуры землями Дона
созидали мониста станиц

не из принятых поздними новых,
что искали раздольную жизнь,
коренной был казак из исконных,
что впитал дух краёв боевых

кочевало здесь много народов
от прославленных скифских зарниц,
от аланов и половцев бойких
и черкесских воинственных лиц

жили русичи берегом Дона
когда князь Святослав разгромил
здесь Хазарское царство чужое,
Белой Вежей там Русь укрепил

со времён до прихода монголов
поселения русских росли,
переправы держали у Дона,
торговали, ремёсла цвели
 
занимались степями охотой,
пропадая на целые дни,
Дон одаривал их рыбной ловлей,
собирали лесами меды

уходили куда-то в походы,
добывая себе зипуны,
свои сабли вносили в раздоры
меж князьями Великой Руси

когда двинул Чингиз свои орды
в Приазовье к границам Руси,
поддержали на Калке монголов
смертным боем степным казаки

православными были, приходы
и священники были у них,
красный угол хранил их иконы,
оглашённые чтеньем молитв

было сложное время, лихое,
где кругом и друзья и враги,
все сводили взаимные счёты
и горели страстями обид

после тяжкого в Вятке разгрома
Дон ушкуйников волей манил,
там осели в степях новгородцы,
взяли имя своё - казаки

приходили боярские вои,
не желавшие больше служить,
приносили свой опыт походов
и владенья оружием их

все, кто были с мечами знакомы,
с детства рос у тревог боевых,
находили пристанище Доном,
начиная казацкую жизнь

был наследником древнего рода,
где блистали одни казаки,
независимых, стойких и гордых
у текущей веками реки
 
его прадед Гордей жил в походах,
воевал средь Кавказских долин,
здесь любовь так нежданно обрёл он
и вернулся домой не один

озарили черкесские очи
и сиянье кавказской красы,
полюбила горянка чужого
и покинула горы свои

там осталось наследие рода
и сиянье кавказских вершин,
бурных рек закипание в склонах
и туманы зелёных долин

все легенды большого народа
и обычаи древней земли,
нравы предков воинственно-гордых,
что пришли из сражений былых

их аулы уступами склонов,
силуэт грозных башен вдали,
каменистые сакли узором,
где дымились семей очаги

там отары овец в мире горном,
что пасли по лугам чабаны
среди пышных лесов в их красотах
с воем ветра и пением птиц

её праздники древнего рода
в ярких танцах, где свадебный пир,
скромность женщин в костюмах народных,
храбрость гордых черкесских мужчин
 
всё растаяло дымкой дорожной,
подчиняясь порыву любви,
ждали годы у Тихого Дона
среди красок казацкой степи

так зажили они в Глазуновской
по казачьим порядкам своим,
привыкала черкешенка к новым
незнакомым укладам чужим

поначалу глядели с укором,
настороженно люди у них,
но с годами им стала родною
уроженка Кавказских вершин

говорили станицей чудное,
будто светом вечерней зари
уходили в степные просторы,
где горянку к кургану носил

там садились у камня былого,
что источен в ветрах вековых,
полыхала земля окоёмом
и дурман разнотравья пьянил

на вершине курганной с женою
в даль степную смотрели они
до последних лучей озарённых,
догоравших в бескрайней степи

так слились два воинственных рода,
две любившие волю земли,
воевавших друг с другом народа,
где отвага и верность в крови

дольше прочих черкесы боролись
среди грома Кавказской войны,
замирились с Россией огромной
тех хребтов и ущелий сыны
 
те, кто Царскую власть не одобрил
за границы России ушли,
в землях Турции, Сирии сходной
основали аулы свои

русской службой народ этот горский
проявил свой воинственный пыл,
были гвардией в царских покоях
и сам Зимний дворец берегли

сын Иван род казачий продолжил
и прозванье их род получил,
стали звать их «Черкесы» в народе
за смешенье кавказской крови

были прозвища землями Дона,
что давал им окрестный язык,
задевавший всегда за живое,
дорогое для каждой семьи

подмечали соседские взоры
то, что, может, хотели забыть,
оставалось на долгие годы,
храня тайну как в прошлое нить

припечатает острое слово
как клеймо, тут - вертись, не вертись,
шли станицами клички резонно,
хуторские и юртовские

привозили из дальних походов
чужеземных подруг казаки,
приучали к обычаям Дона,
их наречью, доверив свой быт

приобщались их дети к свободе,
постигая казацкую жизнь,
так являлись у них Поляковы,
Калмыковы, Татарниковы

Стенька Разин татарского рода
был по матери - "тума" рекли,
знал язык и обычай народа,
что он с кровью своей получил

появлялось Турчиновых много
и Черкесовых, Кабардиных,
а у Крюковых эта порода
укрепилась за прозвищем их

дед Иван войсковым старшиною
верой-правдой России служил,
офицерский участок рукою
сыну Дмитрию даром вручил

тот родился, когда Ватерлоо
Бонапарта вконец сокрушил,
обзавёлся хозяйством, женою
из дворянской казачьей семьи

атаманом он был в Глазуновской,
уважали его казаки,
пробыл в должности этой высокой
всю станичную долгую жизнь

все вопросы решал там сурово,
суд и споры майданом чинил,
помогал там сиротам и вдовам
да на службу и сборы рядил

вёл хозяйство рачительно-строго,
всех детей одевал и кормил
четверых, где один из них – Фёдор,
что явился из снежной пурги

он родился февральской порою,
на исходе суровой зимы,
имя дали сыночку – «дар Божий»,
дар Донской их казачьей земли

в тот же год, но Поволжской землёю
град Симбирск тоже сына дарил,
дом Ульяновых дружной семьёю
справил дар для отца их Ильи

так и жили они в Глазуновской,
Александр и Фёдор сыны,
Евдокия с Марией, их сёстры,
их маманя и батя – свои

с детства связаны крепко с землёю,
что Дон-батюшка щедро поил,
в Усть-Медведицком юрте широком,
где Медведицы воды текли

рядом нёс и Хопёр свои воды,
начинавшийся в дебрях лесных
через степи к могучему Дону
под ветрами сказаний былых

жил там русский красавец и воин,
что дочь хана Токая любил,
красотой была славна Ворона
в половецких кочевьях своих

гибким станом, фигурою стройной,
чарованьем очей голубых,
красотой волос иссиня-чёрных,
смелым нравом стремительности

но однажды татарские орды
в этот край благодатный пришли,
всё подвергли мечам и разгрому,
половецкие вежи сожгли

убежала на север Ворона
вслед погоней татары неслись -
Чембар, Вяжля с Караем жестоким,
чтоб не скрылась в чащобах лесных

испугался Буртас той погони
и мордовский силач Ломовис,
лишь Хопёр, смелый парень влюблённый
на ходу на коня подхватил

они бросились к Тихому Дону,
чтобы тот от врагов защитил,
он накрыл покрывалом влюблённых,
и всех реками их обратил

так текут сквозь казачьи просторы
с незапамятной древней поры
Хопёр, Вяжля, Токай и Ворона,
Чембар, Буртас, Карай, Ломовис ...

шла торговля станицами бойко,
все товары из разных краин,
вёл дела магазинные Мохов,
наживая свои барыши

с малолетства стезёй трудовою
Федя Крюков все дни проводил,
был знаком с плугом и бороною,
на базу управлялся, косил

вдоль Медведицы стлалось зарёю
их займище в туманах седых,
начинали покосы с росою,
чтобы сочность травы сохранить 

уходил на заре к сенокосам,
собирая вилами скирды,
после хлебной уборки солому
на повозке воловьей возил

видел мельницы степью широкой,
что махали в ветрах вековых
рукавами в одеждах холщовых
как гиганты из древних былин

со скотиной он рос и навозом,
у овец и волов, с лошадьми,
уходил с ребятнёю в ночное
и коней их рекою поил

простиралось повсюду раздолье,
полыхали ночные костры,
Млечный Шлях разливался в высотах
среди звёздных волшебных краин

на рыбалку ходил он с восходом,
на Медведице рыбу удил,
возвращался с богатым уловом
и уху всем на радость варил

брал на удочку, где конский волос,
с бреднем берегом рыбным ходил,
шарил раков по тайным их норам,
погружаясь до самой груди

жили дружно казачьей семьёю,
в мире ласки, любви, теплоты,
их зелёный с оконцами домик
всем уют за стенами дарил

шелестел сад вишнёвый за домом,
дули, яблони пышно цвели,
зеленели садовые тёрны,
огородные овощи их
 
слышал песни казачьи о Доне,
о воинственных предках своих,
о сражениях, дальних походах,
о горячей и страстной любви

о великом о гордом народе,
что рассеян в бескрайней степи,
атаманах его своевольных,
о восстаниях-бунтах лихих

о прощаньях на горестной ноте,
ожидании жён и родных,
возвращеньях из огненных штормов,
ураганов и ливней стальных

о ковыльных степях их раздольных,
что шумели о братьях своих,
о цветах их лазоревых с кровью
казаков и про горечь полынь

как разнились те песни от прочих,
от мужицко-хохлацкой души,
от разлившейся грусти народной,
что деревнями русских лились

видел проводы майские Фёдор
после сева хлебов яровых,
уезжали на летние сборы
казаки хуторов и станиц

зрил тоску он и грусть в этих взорах
провожавших жалмерок своих,
всё хозяйство отныне на жёнах
- дети, скот и поля, старики

семи лет был в училище отдан
приходское церковное их,
постигал там ученья основы,
счёт, письмо и истории нить
 
долго после учителя помнил,
что любовь к живой жизни привил,
к чтенью книг постоянной охоте
- так Григорий Васильев учил
 
в десять лет продолженье учёбы,
Федя Крюков теперь гимназист,
в Усть-Медведицкой светлые годы,
восемь лет, что за Доном текли

сорок вёрст от родимого дома,
в степь широкую, за две реки
пролегали дороги учёбы,
его новые юности дни

изучали Истории годы,
математики формул узлы,
русской речи родимой каноны,
язык греческий ветхий, латынь

географии вились картины,
Закон Божий и логики нить,
изучение дивной природы,
литераторов русских страниц

в этих стенах ребята сдружились,
что связали гимназии дни,
Громославский, Попов и Миронов,
Говорухин, Агеев близки

разногодки с одним лишь Поповым,
на семь лет Саша старше других,
грузным увальнем виделся многим
есаула казачьего сын

тот в шестнадцать из отчего дома
на просторы служить уходил,
заслужил два Георгия гордых
за сраженья Кавказской войны

к родным землям у Тихого Дона
он вернулся из дальних краин,
в Курмоярской семьёй обзавёлся,
десять лет в Царстве Польском служил

знали все есаула Попова,
всем курень их богатый светил,
там и вырос сын Саша бедовый
на пространстве из двух половин

рос на белой с высоким каноном,
с вечной нянькой, сюсюкавшей с ним,
и с прислугой, кружившей на чёрной,
жизнь народа, жестокой нужды

Федя Крюков явил здесь смышлёность,
страсть к ученью свою проявил,
среди лучших он был по учёбе,
заслужив «серебро» на груди

в старших классах давал он уроки,
зарабатывал деньги свои,
помогал тем своим в Глазуновской,
где рабочие руки нужны

подружился он с Сашей Поповым,
что каникулы там проводил,
говорил о Столице, о многом,
что страну волновало в те дни

жизнь в гимназии сблизила многих,
дав глубокие знания им,
щеголяли все в новенькой форме,
по-военному собранный стиль

всё пронизано было любовью
к малой родине, землям Донским,
к их казачьим старинным устоям,
к вере предков, молившим за них

каждый знал всю историю Дона,
славных предков казачьих лихих,
всех прославленных в годах героев,
что сражались за Родину их

приучали здесь к сложной работе
собирания старых былин
о свершеньях казачьего рода,
всех великих Казачьей Земли   

в междуречье Непрядвы и Дона
к Русской рати пришли казаки,
вместе бились в бою Куликовом
против чуждой Мамая Орды

жило русское чувство родное,
не угасшее в вольной степи,
подарили Донскую икону
князю Дмитрию там казаки

раздвигали границы в походах
на Восток и на Юг казаки,
расширяли просторы народа,
всё величие Русской Земли

он учил как Ермак-воевода
покорил с казаками Сибирь,
как шагали иные «встречь Солнца»,
оставляя остроги свои

там великие землепроходцы
продвигались сквозь дебри в глуши,
Поярков и Хабаров с Дежнёвым,
Иван Чёрный, Москвитин вдали

с Русским войском сражались в заслонах
против крымских татар казаки,
и при Молодях воины с Дона
разгромили посланцев орды

перебили татарское войско,
утопили их в водах Оки,
от турецко-татарского грома
этой битвой Россию спасли

Михаил Черкашенин у Пскова
с казаками Батория бил,
был спасён от нашествия город,
атамана прозренье свершив

Туркестан проходили в просторах,
заселили Урал и Иртыш,
у Тянь-Шанских осели отрогов
Семиреченские казаки
 
воевали за вольности Дона
Стенька Разин с Булавинцами,
их идеи Некрасов продолжил,
сохраняя в Турецкой дали

не смирились с Петровским разгромом,
притеснением вольности их
и ушли на Кубань они с Дона,
охраняя крымчан рубежи

когда время настало лихое
на Дунайские земли ушли,
сохранили их веру, устои,
дух казачества, русский язык

завещал им Некрасов жить вольно
по обычаям в землях чужбин
и пока будут Царские троны
путь в Россию общине забыть

как съезжались на Дон запорожцы
погостить из днепровской Сечи
и бывали у Хортицы вольной
приезжавшие в гости донцы

все считались единым народом,
дети общей их Русской Земли,
была вера единая в Бога и
сплотивший всех русский язык

ужасались казачьим походам
все империи той стороны,
земли Персов, Османов и Польши,
Закавказья и Крымских долин

Арабатскою стрелкой-дорогой
в Крым скакали донские полки,
возвращались по ней из походов,
города басурман разорив

когда страшные Смутные годы
на просторы России пришли,
казаки вместе с Русским народом
изгоняли поляков из них

до конца оставался с народом
Гермоген, патриарх всей Руси,
призывал россиян всех бороться,
чтоб изгнать чужеземцев с земли

он привёл земляков своих с Дона
для сражений с врагами Москвы,
казаки воевали достойно,
сокрушая поляков полки

древний род его с Тихого Дона
крепость духа казачью дарил,
не сломили поляков угрозы,
жажда с голодом, чтоб изменил

а с победой на Земском соборе
на престол посадили своих,
род Романовых выдвинут с Дона,
атаманами вольной земли

когда вспыхнула Умань в погромах
гайдамацкой жестокой резни,
был направлен отряд туда с Дона,
чтобы бойню людей усмирить

Гайдаматчины стихнули громы,
когда там оказались донцы,
разогнали бандитов сурово,
чтобы жителей мирных спасти

разгромившие Наполеона
атаманы-герои, донцы,
рейды Платова, битвы Краснова
юный Фёдор в страницах открыл

про державшие Брянск в обороне
от французов казачьи полки,
не пустившие Наполеона
в Арсенал и припасам земли

как громили с Яшвилем сурово
шедших к Брянску французов они,
были зреньем и слухом особым
в Русской армии их пластуны
 
как при Лейпцигской Битве народов
Александра спасли казаки,
смело бросились лавой суровой
на французский отряд кирасир

как Бердяев командовал Доном,
что при Кульме французов громил,
атаманом став Войска Донского,
в спор с царём за их вольность вступил

с этих пор стали гвардией Дома
уроженцы Кавказа – терцы,
охраняли царей у престола,
Петербургом их службу несли

знал о войнах казачьего войска,
что с державой Турецкой прошли,
среди славных полков Муравьёва,
тех, что Скобелев в битвы водил 

ведал тех, кто в далёких походах,
путешествиях русских хранил,
казаков, помогавших учёным
познавать удивительный мир

у Пржевальского и у Козлова,
Роборовского верно служил,
у Челюскина и Муравьёва
среди тундры, лесов и пустынь

и духовных ревнителей много
было в землях казачьих донских,
что несли людям веру Христову
через храмы и монастыри

жил подземный монашеский город,
что скрывался в горах меловых,
там веками пещеры у Дона
оглашались словами молитв

уважали паломников Дона,
кто святые места посетил,
Вифлеем, Назарет и Голгофу,
Гроб Господень - Иерусалим …
 

Глава II

Три идеи, три точки опоры
были в жизни казачьей важны,
на которых росли дети Дона
все века, что сквозь стремя текли

казаком можно только родиться,
казаком нужно стать, нужно быть,
так держало народ триединство,
норма жизни и духа у них

когда только мальчонок родился
и крещенье своё проходил,
у коня вокруг дома возили,
посвящая в надёжу семьи

на коня сын в полгода садился,
шапку дедову гордо носил,
портупею и шашку дарили,
посвящая его в казаки

на коне уж трёхлетку возили,
в десять ездил станицей один,
джигитовке, стрельбе всех учили,
конным выездам степью лихим

отвечал казачок всем о быте
и обычаях старых донских,
принародно читал всем молитвы,
целовал шашку-сверстницу битв

лобызал крест с Писаньем старинным,
получая фуражку от них,
казачок казаком становился,
получая надел свой земли

в храмы Божьи в станицах ходили
помолиться за тех, кто вдали,
чтоб избавить от гибели сына,
что отправился в смерчи войны

его шапка – казачества символ,
принадлежности к роду донских,
уваженья казачьих традиций,
веры предков, воинственности

их снимали как скорбь по убитым,
перед образом вечной любви,
перед батей с маманей родными,
возвращаясь из дальних краин

по станице в фуражках ходили,
закрутив залихватски чубы,
в них читали, писали, учились,
мастерили, плясали все дни

шапки в окна летели к девицам,
чтобы силу любви испросить,
в курени их фуражки носили,
ожидая ответа от них

ленты шитые девушки вили
в мелкий бисер вокруг головы,
а замужние в шапочках были,
прикрывавшие косы-круги

казаки свою «справу» хранили,
чтоб по первому зову пойти,
конь, оружие, форму блюдили,
смелость, стойкость и ясность души

все на службу царёву ходили,
когда стукнуло двадцать один,
а потом в лагерях восходили
до военных казачьих вершин

там в отходы-обходы водили,
выполняли свои марш-броски,
с гиком лавой в атаки носились,
стрельбы, рубки, манёвры в степи

джигитовке казачьей учились,
как товарища боем спасти,
пересадки и скачки лихие,
подниманье предметов с земли

в пластуны самых лучших рядили,
что лежали в засадах часы,
под водой лишь с камышинкой плыли
и стреляли «на слух» по чужим
 
по тылам незаметно ходили
и таились в чащобах лесных,
узнавали секреты чужие,
брали пленных, охрану несли

«волчьей пастью» в атаку стремились,
чтоб врага словно молния бить,
«лисий хвост» заметал все следы их,
возвращаясь с заданий своих

своей формой казачьей гордились,
в ней на сборах и в церкви они,
там лампасы на брюках светились
алой лентой делив от чужих

применяли в ночи свою хитрость,
ведь у страха глаза велики,
полыхала вся степь перед битвой,
загорались казачьи костры

верил враг, что громада пред ними,
страшных полчищ казачьих огни,
супостаты порой уходили,
не начавши сражение их

«верховые» донцы с «низовыми»
вместе службу царёву несли,
от истоков Донских шли станицы
до Азовских земель низовых
 
«низовым» «верховые» претили
за убожество «верхних» жилищ,
- «Обмужичились!», - им говорили,
звали «чигой» низов казаки

мужиков и хохлов сторонились,
презирая крестьянскую жизнь,
серость их и пристрастье к корысти,
приземлённую скудную кисть

причисляли к сословиям высшим,
людям вольным себя казаки,
с мужиками они не роднились,
не давали им земли свои

лишь дворян да мещан они чтили,
да и только богатых из них,
всех, кто к славе, богатству пробились,
находился у властных кормил 

свои вольности древние бдили,
защищая от Царской руки,
в Петербурге за них они бились
в перепалках Дворцовых интриг

слышал много речей сильных Зимний,
что Царю атаманы несли,
в Девятнадцатом веке бранились
за права, что от предков пришли

времена вспоминали былые,
их казачью привольную жизнь,
когда не было Доном Великим
государевой властной руки

как не раз поднималась стихия
за свободу казачьей земли,
когда Разин с Булавиным бились
против царских полков как орлы

Пугачёвщины грозные вихри,
что по Дону и Волге неслись,
полыхавшие в страхе станицы,
реки крови и в петлях плоты

запорожцы обиды таили
вековые на руку Москвы,
услыхав Пугачёва призывы,
у Днепра поднимали бунты

староверы тогда приложили
свою руку в пожарам степным,
всё Поволжье с Уралом мутили,
направляя посыльных своих

для них правил повсюду антихрист
со времён когда Никон служил,
с казаками то царство крушили,
чтобы правду России добыть

нрав казачий года усмирили,
поутихли в метаньях донцы,
генералы по Дону селились,
люд чиновный их волю теснил

как Дон-батюшка паводком диким
разливался простором степным,
исчерпавший могучесть порывов
в берега возвращался свои

времена нестроений уплыли,
Тихим Доном минувшее скрыв,
уже верно служили России
рожаки хуторов и станиц

расширяли границы России,
что в суровых краях пролегли,
где таёжные дебри, пустыни
и просторы иссохшей земли

войск двенадцать казачьих сложилось,
шли цепочкой вдоль русских границ,
век Двадцатый пришедший явил их
во всём блеске могучей красы

больше всех были славны Донские,
в самых сильных всегда их полки,
на Кубани Кубанские были,
у Кавказа рой Терских станиц

по Уралу Уральские жили,
Оренбургские в дикой степи,
ожерельями вились станицы
вдоль казахских просторов земных

берегами предгорий Илийских
Семиреченские казаки,
от Тянь-Шаня вдоль рек серебристых
свою службу в долинах несли

с гор Уральских Сибирских станицы,
Красноярских районы легли,
Забайкальские озером жили
и Иркутские братия их

вдоль Амура станиц вереницы,
где Амурского войска полки,
по Уссури до моря стихии
Уссурийских лесной колорит

там мешались порой с коренными,
соблазнившись на чары-черты,
брали девушек в жёны сибирских,
из тунгусских, якутских краин

так являлись их линии силы,
блеск особой породы тайги,
чарование девушек дивных
необычной зовущей красы

шли охотники и следопыты,
знаменитые меткостью их,
виртуозностью славили имя
громыхавших сражений и битв

вдоль по Яику вились станицы,
по Ишиму, в Иртышской степи,
в опалённые полупустыни
по привычке с бесстрашием шли

в той земле свои корни пустили,
обустроив казачества быт,
поколеньями смело селились,
государеву службу несли

мужики в той дали не прижились
повелением Царской руки,
убегали от трудностей диких,
от набегов, бескормиц, жары

и тогда направляли министры
казаков на границы страны,
по приказу снимались станицы,
даже хлеб не забрав из печи

не страшил их засушливый климат,
вьюговеи и засухи пыл,
где простые давно бы погибли,
а они как ни в чём прижились

знали тайны казачьи – как выжить
если край их забыли дожди,
даже в выжженной сушью године
урожай собирали они

влагу вешнюю почвой таили,
сохраняя до самой косьбы,
и по десять-пятнадцать озимых
собирали на круг, яровых

почитали родителей сильно,
стариков уважали своих,
не сидели при них, не курили,
обращались к ним только на «Вы»

звёздной ночью детей приводили
на просторы бескрайней степи,
«воспитание небом» творили,
устремляясь к сиянью светил

- «Эти звёзды, они говорили,
очи дедов и прадедов их,
твои славные подвиги видят
и скорбят в неудачах твоих»

там казачье их солнышко зрили
- свет луны в мириадах ночных,
жить по чести детей их учили,
защищая просторы свои

православную веру хранили -
не убий, не кради, не блуди,
дорожи чистотою девичьей,
очищай душу, честно трудись

куренями просторными жили,
двухэтажностью всё поместив,
все припасы на первом хранили,
был саманным и звался – «низы»

ароматами пахло степными
от целебной сушеной травы,
там в «холодной» был скарб их нехитрый
и землицы родимой дары

по порожкам к крыльцу проходили
на террасу с балясинами,
на второй поднимались, где жили
всей семьёю большой казаки

от дверей через сени входили
люди в «зало», где главная жизнь,
сразу божнице в угол крестились,
где иконы, лампадок огни    

стол стоящий под скатертью чистой,
вдоль по стенам их лавки плелись,
печь, что грела, поила-кормила
и постав, что посуду хранил

тут же зеркало, ценная скрыня,
разный скарб, что лежит у печи,
стулья, ступки, ларцы, коромысла,
чашки, ложки, игрушки, горшки

дверь на женскую шла половину,
где кровать с колыбелькой у них,
в «молодецкую» дверь выходила
для подростков и для холостых
 
рядом в «стряпной» готовили пищу
у печной выходившей плиты,
здесь припасы с посудой хранились,
ароматы по дому вились

а на лето во двор все стремились,
где кипела семейная жизнь,
в куренях печи стыли пустые
до осенней кружащей поры

все боялись случайности искры,
что грозила жилище спалить,
вспыхнут вмиг камышовые крыши,
перекинув к соседям огни

за такое у них не щадили,
выселяя в безбрежье степи,
выгорала порой вся станица
от одной нерадивой души

были летние кухни в станицах,
где готовилось всё у печи,
называли их просто - летницы
те, кто был побогаче у них

клали печи поменьше иные,
рядом ставили лавки, столы,
накрывали навесом обычным,
что спасал от палящей жары

там вечеряли пищей привычной,
отдыхая от всей суеты,
взгляд бросая в просторы степные,
где багровый закат ворожил

отглаголенность здешних фамилий
выражала энергию их,
люди действия, смены событий,
всех умений и навыков клич

Разгуляев, Нагульнов, Трудилин,
Растеряев, Намётнов, Ныркин,
Скакунов, Недорубов, Рубилин,
Запрягаев, Кружилин, Быстрин

и у каждой фамилии клички,
вроде прозвищ казачьей семьи,
подмечали сурово станицей
недостатки соседей своих

всех по-разному степью дражнили,
"Докучайки", а тех "Бирюки",
"Дербышами", "Завьялами" мнили,
"Худяками", "Ломачками" их

были прозвища и у станицы -
те "Бурханы", а те "Лапшуки",
эти "Куцые", те "Половинки",
"Бугаи", "Гужееды", "Козлы" 

те "Шалфейники", те "Хвосторезы",
те "Кулажники", те "Колдуны",
"Теплошапки", а эти "Папахи",
"Ломохвостые" и "Звонари"

разводили коней все станицы,
что ценились в краинах земных,
табуны по просторам носились,
унося за собою мечты

двести лет дончаков выводили
от их предков степей кочевых,
низкорослых и неприхотливых,
стойких к хворям и вою стихий

и в жару и в морозы лихие
те носили донцов по степи,
от врагов и зверей уносили,
обходясь без запасов еды

улучшали породу чужие
завезённые к ним жеребцы,
из походов больших приводили
их на Дон из любви казаки

кровь персидских и ахалтекинских,
карабахских включили они,
красоту, грациозность стремились
и огромную скорость привить

в Девятнадцатом веке явились
знаменитые те скакуны,
шли в походы десятками тысяч,
брали выставок лучших призы

в русских конезаводах кружили
искромётные те табуны
и победы донцам приносили
когда лавой сметающей шли

казаку конь был братом былинным,
что безмерную даль сократит,
даст от пуль и осколков укрытье
и от ветра, дождя защитит

реки рыбой своею кормили
обитателей южных станиц,
приносили хорошую прибыль
казакам их икра, балыки

знали в Турции, Греции рыбу,
что ловили в Дону казаки,
к итальянцам с французами плыли
их сазаны, сомы, осетры

виноградники спелые вились,
собирая степные лучи,
знойность лета их гроздья хранили,
сладость солнца и силу земли

всей России известны их вина,
вкус цимлянских, раздорских пьянил
и в Европе донские ценились,
ароматы неся из степи

огороды, сады там плодились
и степные казачьи бахчи,
тыквы, дыни, арбузы сочились,
вишни, яблоки, груши свои

отправляли плоды свои в Зимний
Государю Российской земли,
фрукты, ягоды, вина и рыбу,
виноград и все виды икры

Цесаревичу с Дона дарили
- Атаману казачьей земли,
повелось, что наследники были
исполнявшими роль их главы
 
все арбузным вареньем гордились
и повидлом из мякоти тыкв,
«гарбузы» по-казачьи солили,
услаждая вечерия их

даже в засухи страшные были
закрома их хлебами полны,
знали тайну как влаги степные
сохранить после снежной зимы

всюду пчёлы казачьи роились,
вылетая из ульев станиц,
опыляли просторы степные,
собирая их силу-взятки

мёд дарили боярышник, липы,
разнотравье степное вдали,
чабрецом и сурепкой пьянили,
медуницей и духом лещин

казакам мёды силу дарили,
брали вдаль их с собою донцы,
круглый год их здоровье хранили
на Дону и средь дальних краин

медовуху хмельную варили,
разливая в ендовы свои,
и по праздникам весело пили,
вспоминая героев былых

славен Дон был плетеньями ивы,
мебель, вазы, посуду плели,
камышом, берестой и ракитой
украшали жилища свои

Девятнадцатый век серединой
плод картофельный Дону дарил,
спирт с крахмалом у них появились,
принося казакам барыши

буйно в праздничных днях веселились,
но особо в дни Масленицы,
собирались на лихости игрищ
казаки из окрестных станиц

скакуном и оружьем хвалились,
их искусством военным лихим,
по мишеням из ружей палили,
поджигая хрустящий камыш

на конях над кострами парили
и на скачках летели как вихрь,
на охоте верхами резвились,
загоняя нагайками дичь

на скаку зайца быстрого били,
со свинчаткой нагайки – держись!
дудаки становились добычей,
лисы, вепри, степей бирюки

получал все призы победитель,
уваженье приволий донских,
собрались к застольям обильным
на гулянья свои казаки

ели-пили в ту пору обильно,
яства Дона ломили столы,
показать так хотелось станичным
щедроту и богатства свои

с пирогов начинали обычно,
бабы круглики с мясом несли,
студень, сек, поросята и лизни,
гуси, лебеди и кабаны

после этой холодной разминки
шли горячие блюда – борщи,
суп из курицы, сваренной с рисом,
суп бараний, утиный и щи

начинало жаркое дымиться –
гусь, индейка, часть дикой козы,
дудаки, кулики с разной дичью,
перепёлок и уток несли

подавали с молочным мучное,
уре-кашу, лапшевник, блины
то с вареньем, то с кислой сюзьмою,
что томилась с закваской в печи

оглашали хозяева тосты,
первый – за Атамана земли,
за хозяев, гостей приглашённых,
за соседей и всех их родных
 
cуп фасолевый, куры в бульоне,
ароматы казачьей ухи,
плов рассыпчатый, мясо в горшочках,
запечённые карпы, лещи

был казацкий кулеш на застолье,
отголосок седой старины,
что варили в походном приволье
из пшена с чесноком из степи

тыквы с мясом, томлённым в духовке,
таранчук в ароматах степи
и вареники вкусом вишнёвым
да малинным, клубничным, грибным

запивали всё квасом и морсом,
что дарили вишнёвые сны,
на десерт вкус арбузного мёда
с бурсаками, ирьян из сузьмы

за столом поминали усопших,
ели суп и кутью в эти дни,
вкус изюма, орехов и мёда
превращал просто кашу в помин

за едой вечно славили Бога,
разговляясь от первой звезды,
на коленях просили приплода,
урожая, здоровья семьи

вспоминали былые походы,
гром сражений в годинах лихих,
как летели казацкие сотни,
обагряя стальные клинки

говорили о тех, кто за годы
свои головы в битвах сложил,
славных воинах Войска Донского,
о героях казачьей земли

пели песни казачьи о Доне -
прародителе предков своих,
стародавней своей путь-дороге,
что кормил, защищал и таил

казаку был землёй он и домом
недоступным для пришлых-чужих,
с ним делили и радость и горе,
сокровенные думы свои

вот затянут раздольную хором
голосисто-густые басы,
а над ними взмывал подголосок,
трепеща будто стрепет в степи

летел вольно, несдержанно голос,
тут сдавить надо, там отпустить,
там в раскачку с дрожаньем суровым,
раскрывая лиричность картин

сколько силы в них и благородства,
красоты и подчёркнутый ритм,
эпос древности многоголосый,
самобытные Дона черты

в пляс пускались когда душа просит,
коль нутро всё огнями горит,
объясняли всё руки и ноги
о казачьем характере их

в каждом жесте их - сила и воля,
дух бунтарства, воинственности,
вековая судьба-непокорность,
дуновенье степной красоты

собирались всегда на просторе,
на широком майдане станиц,
где движениям будет привольно
молодецкую удаль явить

энергичны их жестов потоки
и шаги плясовые быстры,
как ножи резки руки и ноги,
блещут огненно взоры их лиц

в каждом танце их шашка в полёте
рассекает воздушную ширь,
взмах нагайки, несущей угрозы
и кинжала про всё говорит

вот вприсядку пошли резвы ноги
и под самое небо прыжки,
пятки в пол бьют и резвы притопы,
и пошли, побежали круги

пляс казачек их дерзкий, нескромный,
над землёю как будто парит,
кулачки упираются в боки,
всё игриво и дерзко у них

гул звенел так всегда перед боем,
разжигая воинственный пыл,
на войну уходили с задором,
песни, пляски казачьи неслись

молодёжь cобирала вечёрки,
чтобы душу свою веселить,
под звучание звонкой гармони
с балалайкой о буднях забыть

там водили они хороводы,
забавлялись во множестве игр,
пели песни казацкие звонко,
танцевали с тем, кто сердцу мил

всё пронизано было любовью
от девичьей младой красоты,
там себе находили достойных,
чтобы род свой казачий продлить

выпекали хлебцы на Сороки
и печенье, что звали «крестцы»,
по двенадцать пекли жаворонков
в честь апостолов вечной Весны

объедались в честь Нового года,
чтобы сытым все месяцы быть,
по дворам пели песни-щедровки,
что богатство станицам несли

заклинали ушедшее Солнце
воротиться в просторы земли,
чтоб трескучие вьюги-морозы
уступили цветенью Весны

шли девицы в сарай тёмной ночью
вызнать волю грядущей судьбы,
рвали шерсть в Рождество, чтобы образ 
мужа явленным девушкам был

если чёрная шерсть – будет тёмный,
если белая – будет блондин,
коль баран – выйдет замуж в том годе,
коль овца – быть ей год средь девиц 

вырывали оградою колья,
чтобы вызнать, каков ей жених,
коль богатый – кол будет с корою,
коли бедный – тогда без коры

все гадали Рождественской ночью,
далеко ль живёт суженый их
и смотрели по шуму людскому
да по пёсьему лаю станиц

клали шашку, кинжал и винтовку
роженице, чтобы был только сын,
доверяли курень домовому,
а подвалы всевластью Змеи

жизнь казачек, их женская доля
отличалась от женщин Руси
большей значимостью и свободой,
принимая мужские труды

не шли замуж они против воли,
коль не нравился девке жених,
танцевали и пели задорно,
пить вино на гуляньях могли

могли девки на выданье вольно
разгуляться на празднествах их,
говорить с казаками достойно
за столами, смеяться, шутить

уходили так часто в походы
и надолго мужья-казаки,
оставались за главных их жёны,
вся работа ложилась на них

вся работа с детьми и по дому,
убираться, готовить, кормить,
на базу и в хлеву, в огороде -
прополоть, подвязать и полить

кизяка для зимы заготовить,
накосить и курень побелить,
урожай весь собрать в огороде
и надолго его сохранить   

нанимали работников жёны,
продавали излишки свои,
приходили к соседям на помощь,
получая добро и от них

выгоняли стада свои в поле,
на просторы донских луговин,
козы, овцы стадами, коровы
там паслись до вечерней зари
 
их встречали у сельских околиц
полыханьем истухших зарниц,
подзывали по кличкам знакомым,
загоняя на баз и в хлевы

в дни опасности шли в оборону
наравне с казаками они,
знали тонкости стройного боя,
защищая станицы свои

они ведали ружей устройство,
шашкой деда умели рубить,
скакунами владели достойно
и арканом и лодкой реки

представляли мужчины на сходе
интересы безмужней семьи,
под присмотром была вдовья доля
атаманов казачьих станиц

проникались особой любовью
с уважением к жёнам донским
их мужья, получая надёжность,
верность, преданность, собранный тыл

ребятишек растили их жёны
как обычай казачий велит,
сохраняли традиции в доме,
чтобы детям своим их привить

отличались особым задором
и смекалкой мадонны станиц,
веселее всё спорилось в доме,
дух расчёта, рачительности

нужно быстро капусту заквасить,
вишню высушить, тёрн замочить,
груши, яблоки в сушку поставить,
огурцы для зимы засолить

чуть присядет в работе казачка,
козий пух превращает в платки,
шьёт одежду семье и стирает,
вяжет всем шерстяные носки 
 
но на жизнь никогда не роптали,
принимая станичную жизнь,
и в жару и в пыли ухитрялись
озарять светом их красоты

лица жиром козлиным намажут,
розовеет, светлеет их лик,
соберутся, наряды покажут,
понесутся их песни в степи

дух казачек особый, суровый,
закалённый в годинах лихих,
здесь не выжить в степи по-другому
среди вечных трудов и борьбы

шли от предков своих - амазонок,
что сражались в просторах степных,
берегами Кубани и Дона
совершали походы они

вились песни лихие над Доном
о казачках, что лавами шли,
как громили турчан под Азовом,
разбегались османы от них

были армией женской особой,
не пускавшей в их сотни мужчин,
но ушли времена амазонок,
затянули хозяйством дворы

была внешность особой, пригожей,
что впитала кровь предков былых,
мощный стан с миловидностью тонкой
от заморской нездешности лиц

у иных была гибкая стройность
от южанок гористых краин,
покорявшая всех черноокость
со славянским овалом при них

пробивалась картина былого
через женские эти черты,
их истории сложной дороги,
что на Дон чужаков привели

гармонично свобода и кротость,
смелость с женственностью в них слились,
любовь к семьям и краю родному
в яркий образ казачий вошли

романтичность с практичностью строгой,
нежность с жёсткостью, силой борьбы,
к красоте их во всём устремлённость,
без которой не мыслили жизнь

их одежда проста и удобна,
шла от предков старинной поры,
быстро спорилась в ней вся работа
круглый год от зимы до зимы

начиналась рубахой посконной
как повсюду у женщин Руси,
облегал кубилёк сверх суконный
или в красках блиставшей парчи   

ниже вились их юбки в оборках
из шелков иль белёных холстин,
те для праздников, те для заботы,
в конопляных, зимой в шерстяных

с сарафаном носили запоны
для работ и гуляний своих,
защищали от грязи основу,
что хлопоты по дому несли
   
на ногах их ичиги из кожи,
что от скифов далёких пришли,
или чирики -  туфли-галоши,
одевая поверх на носки

шили туфли сафьяновой кожи,
чтоб по праздникам гордо носить
и гусарики, чудо-сапожки, что
узорами ярко цвели

наверху головные уборы –
кички шитые и колпаки,
звались шлычками, сверху файшонки
или шальники в шёлкову нить

но платки – их особая гордость,
на все случаи жизни у них,
те для свадьбы, те для сенокоса,
к воскресенью, поминкам своим

из холста были в тканых красотах,
шерстяные в краях бахромы,
те из ситца, атласа и шёлка,
кружевные с кистями цветы

у девиц был завяз подбородком,
а у женщин завяз позади,
алый, синий, зелёный и жёлтый -
всю палитру несли сундуки

на плечах были шали в узорах,
что из шерсти и шёлка цвели,
однотонные с матовым фоном,
что в блестящих рисунках зари

шали Турции были знакомы
со времён стародавней поры,
но и русские шали по Дону
в живописных цветах разошлись

те в кашмирских восточных повторах,
в композициях русских равнин,
озаряли казачьи просторы
изукрасием дивным своим

кружевные как чёрные ночи,
полушалки в коклюшках цветных,
укрывавшие женские чёла
как мантильи испанской земли

челоухи девицы носили –
красный бархат вокруг головы,
жемчугами и бисером низан,
шитый в нитях своих золотых

согревали их зимней порою
длиннопятые шубы свои,
азиатского были покроя
как халат, расходившийся вниз

лисьим мехом иль с куньим подбоем
шились шубы донские у них,
тканью крылись они дорогою
из атласа иль шерсти, парчи
 
их борта и ворота, подолы
оторочены мехом из выдр,
сверху шапки носили собольи
и цветастые шали они

и овчинные белые шубы
не утратили свой колорит,
по краям рукавов и по полю
шли полоски курпея у них

приходили пальто вдоль по Дону,
что пошиты сукном лишь простым,
с тёплой ватной обычной основой,
что жупейки и плиски звались

но менялась привычная мода,
приносил новизну им Париж,
казаки после славных походов
возвращались к просторам Донским 
   
разгромившие Наполеона
своим жёнам чужое несли,
стали парочки модны в народе
и как будто исконно свои

стали кофты повсюду в узорах,
юбки с рюшами жёны носить,
шерстяные, посконные, с шёлком
вытесняли узор старины

ожерелий с монистами ворох,
что из бисера с жемчугом шли,
бизилики с орнаментом пёстрым
и прекрасные серьги несли

кольца-перстни гласили в народе
о хозяйках, настрое души,
муж на службе – кольцо с бирюзою,
древний камень кручины-тоски

серебро у них левой рукою –
ищет девица мужа семьи,
коль на правой – просватана вовсе,
золотое – решённой судьбы

дух искусства, ремёсла казачьи
процветали в просторах станиц,
там шедевры свои создавали
мастера рукотворных Жар-Птиц

вязкой глиной посуду рождали,
приносили уют в курени,
миски, плошки, макитры стояли
и кувшины прохладной воды

красотой своих форм поражали,
мастерством сотворивших вершин,
что прохладу и вкус сохраняли,
воплощая частичку души

все станицы металлы ковали,
развевался над кузнями дым,
шашки, пики, оружье, кинжалы
и подковы коням их лихим

красоту из огня создавали
и узоры металлом плели,
козырьки и ворота, ограды,
на решётках зверьё и цветы

разливались куренями ткани
из овечьих даров, конопли,
с семи лет дети пряли и ткали,
наделяя приданым своим

мастерицы красоты рождали -
шали, платья, платки, рушники,
их настольники цветом блистали,
восхищая гостивших у них ...


Глава III

В Усть-Медведицкой дни завершились,
в прошлом Крюков, её гимназист,
здесь пути всех друзей расходились
- Громославский, Миронов Филипп

в семье Крюковых старшим был сыном
Фёдор Дмитрич, любимым родным,
все в хозяйстве казачьем трудились,
так рабочие руки нужны

батя с матерью не молодые
понимали движенье души,
они видели - хочет учиться
милый Феденька в свете вершин

хоть не шибко и грамотны были,
но увидели сердца порыв,
на учёбу его отпустили,
рвался к знаниям высшим их сын

край Донской он впервые покинул,
оказавшись у русла Невы,
Институт Петербургский раздвинул
горизонты казачьей души

как разнился тот климат столичный
от степных их просторов сухих,
бесконечно-болотная сырость,
холод, сдержанность в душах людских

нет просторов средь зданий великих,
мощь речная одета в гранит,
друг от друга все люди закрыты,
нет былой их степной простоты

Град чинов и учёных, артистов,
всех служителей муз охватил,
здесь идеи великих парили,
проникая в сердца и умы 

начиналась учёба в Столице,
там, где Пётр Второй прежде жил,
Исаакий вблизи золотился
за теченьем могучей Невы

«Универ» Петербургский роднился,
Первый корпус кадетский у них,
рядом Павловское громоздилось,
звуки набережной у Невы

здесь истории Фёдор учился
и словесности русской души,
географии общей обширной,
речь Эллады и Рима постиг

там готовили для гимназистов
смену лучших наставников их,
обучение было отличным -
«Универ» профессуру дарил

в счёт казённый студенты здесь жили,
грызли трудный науки гранит,
в шумных комнатах их общежитских
бесконечные споры неслись

что есть благо Великой России,
как стране своей должно служить,
как народу долги возвратить им,
жизнь просторам людским посвятить

распорядок был строгий, столичный
- в семь подъём и молитва у них,
помещений уборка и пища,
чтенье лекций учёных часы

после ужин и чай у них были,
время личных занятий, молитв,
их друзья вековечные – книги,
в двадцать три погружение в сны

в серых стенах должны обретаться
институтских студенты все дни,
за пределы могли отлучаться
лишь по праздникам и выходным

но его это не угнетало,
жажду знаний питал тот родник,
дни учёбы несли ему радость,
результатов блестящих достиг

институтские годы сближали
тех, кто будни делил у скамьи,
Боцяновский и Крюков, Ловягин
подружились в те яркие дни

свои души друзьям открывали
и дыханье родимых краин,
Боцяновский красоты сказаний,
заговоров, что Север хранил

но душа по родным тосковала,
по просторам бескрайним донским,
всё никак не хотел расставаться
со штанами, где блеск лампасин

в выходные всегда пропадал он,
к землякам уезжая своим,
там стояли в столичных казармах
так любимые им казаки

в этих каменных сводах звучали
песни вольной казачьей земли,
Тихий Дон свой родной вспоминали,
край разбросанных степью станиц

мощь просторов донских воспевали,
дух бескрайней степной стороны,
где закаты огнём полыхали
и блистанье далёких зарниц …

на каникулах он возвращался
в Глазуновку к родимым своим,
вновь ночное, красоты, рыбалка,
ароматы настоев степных

снова песни звучали казачьи
без которых и свет был не мил,
с головою в простор окунался
плясок, игрищ и страстной любви

бой любил он жестокий кулачный
молодых одногодков своих,
проявлялся характер казачий
и черкесская кровь изнутри

там соседка его расцветала,
лик Аксиньи прекрасной пьянил,
её чёрные очи сияли,
стройный образ так страстно манил

на заре, что огнём полыхала
с ней на займище были они,
где искрились их сочные травы
в бриллиантовых спектрах росы

изумрудные краски лугами
опадали под взмахом косы
и свинцовость палитр небесами
заслонила высь голубизны

под блистание молний хлестали
нити страстных стихий неземных,
он укрылся с Аксиньей лесами
у окутанной дымкой скирды

здесь в любви он ей страстно признался,
его речи лились из души,
ураганом они бушевали,
воспевая красавицы лик

был с ней бурей ночной на рыбалке
на русалочий праздник в семик,
под зарницы и туч громыханье
он у Дона едва не погиб

стремя Тихого Дона сверкало
серебреньем могучим своим,
в тьме Аксинья его окликала
среди ливней и мрачных глубин …


Глава IV

Институтские годы промчались,
его новая жизнь впереди,
зов Грядущего разум туманил,
неизвестностью душу манил

сомневался, всегда сомневался
Фёдор Крюков о жизни пути,
что за поприще выбрать терзался,
как народу России служить

добрым пастырем быть христианским,
настоятелем храма решил,
Горбаневского помнил пыланье,
как отец преподобный учил

Девяносто второй – год исканий,
своего в этой жизни пути,
выявленья таланта, призваний,
первых строчек его алфавит

в «Петербургской газете» рассказы
его свежим пером потекли,
быт столичный и провинциальный,
сельской жизни народных глубин

начинал и большие печатать -
в «Историческом вестнике» взмыл,
там история Дона пылала
вольный дух из Петровской поры

любовался своим идеалом,
что за далями прошлого плыл,
вольнолюбия, удали, братства,
своеволия вечной степи

гул стихии казачьих восстаний,
дух Булавинской страшной борьбы,
на страницах его проступали
все палитры забытых картин

снова выбором жизни терзался,
куда дальше по жизни идти,
как всегда он опять сомневался
где народу и духу служить

выбрал новое в жизни призванье,
то, к чему его сердце лежит,
там, где ближе земля их Донская,
теплота очагов их родных

он в Орле, в стенах местных гимназий,
сам недавний ещё гимназист,
начиналась стезя трудовая,
его классных занятий часы

там в Орловской мужской воспитатель
и истории в женской учил,
у кадетов в Бахтинском назначен
шлифовать для них русский язык

здесь глубинной России зерцало,
дух провинции всюду разлит,
в этих улицах, скверах и храмах,
ароматы веков старины

литераторов русских начала,
озаривших просторы свои,
этим духом перо их питалось,
воплощаясь в романы, стихи

Бунин, Пришвин и Сергий Булгаков,
Борис Зайцев, Тургенев, Бахтин,
Фет, Лесков и Апухтин корнями,
Л. Андреев, Давыдов Денис

новых слов здесь услышал немало,
речь орловскую, говоры их,
рот - «зевало», а нос тут «копало»,
а толкаться - «пихаться» у них

на Дону таких слов не бывало,
не слыхали ту речь казаки,
из Тургеневских чудных рассказов
они щедрым потоком лились

девяностых цветущих начало,
ни раздоров, ни смут, ни войны,
энергично страна развивалась,
города и заводы, Транссиб

не таким ему всё представлялось,
потянулись прозаики дни,
романтичная мгла исчезала
и являлась суровая жизнь

дух суровой учебной казармы,
атмосфера всеобщей муштры,
охватившая душная затхлость,
разлетавшийся идеализм

шум-галдёж в коридорах и классах
одуряющей пёстрой толпы,
лицемерие преподававших,
и убожество духа у них

ограниченность, тупость наставных,
пресмыканье в учительских их,
незаметная тихая драма
всей учительской трудной судьбы

они делали вид, что всё знали
- убеждения ясны, тверды,
но когда к ним вопросы рождались,
то ответить на них не могли

либо просто упрямо молчали
- «не относятся к делу они»,
а уж если на них отвечали,
то лишь путали юных умы

о религии - сухо-формально,
о гражданских вопросах – ни-ни,
посвободнее лишь о морали
назидательным тоном своим

говорили, а не убеждали,
изрекая как истины их -
«подчиняйтесь и не рассуждайте»,
«будь внимателен, трудолюбив»

вечно к честности их призывали,
сами не были вовсе честны,
говорили о мужестве, звали,
проживая  трусливую жизнь

в вечном страхе по жизни шагали,
что сжимал их как-будто тиски,
потерять положенье боялись,
полусытую школьную жизнь

эти годы – училищ, гимназий
непригодными делали их
для любого другого призванья,
для служений и поприщ иных

это делало всех их рабами,
озлоблёнными роком судьбы,
с вечной болью тупой и боязнью,
лишь смиренья жестокий инстинкт

ограниченность им диктовало,
без свободы и счастья мечты,
о порывах души забывая,
где наполнена смыслами жизнь

гимназисты всё это видали,
беспощадные ученики
и наставникам то не прощали,
ни единой из слабостей их

не бывало героев гимназий,
не удобен там их героизм,
только плавать среди предписаний
в показной добродетели их

на Карачевской трудится в классах,
Воскресенская домом родным,
в доме Зайцева он обитает,
рукописный журнал там творит

связь с родными его сохранялась,
там отец зимней стужей почил,
попеченьем маманя осталась
сестёр Маши с Дуняшкой у них

где-то в Брянске работает Саша
лесоводом в чащобах своих,
незамужние сёстры и братья
холостые, такая вот жизнь

постоянно родных навещает,
в Рождество и на Пасху у них,
летней жаркой порой приезжает,
помогает станичным своим

казаки его все уважают -
грамотей и хороший юрист,
песни вольные с ними спивает,
собирает звучанья души

песни, сказки, легенды, преданья
собирает в краю как магнит,
предает эту дивность бумаге,
чтобы в прозе своей воплотить
 
петь любил он Донские сказанья
о походах, сраженьях лихих,
о казачьем потерянном рае
дней минувших, где вольности вихрь   

о Донском простиравшемся крае,
славных предках казачьих родных,
о достоинствах жизни казачьей,
что спасала в годинах лихих

о разлуке и воспоминаньях,
теплоте их далёкой семьи,
матерях, жёнах, преданно ждавших
и несчастной терзавшей любви
 
героизме в сраженьях с врагами,
мастерстве и выносливости,
о неверности жён загулявших
и погибели горьких чужбин

«Чёрный ворон», «По Дону гуляет»,
«На заре» и «Донцы-молодцы»,
«Степь широкая», «Сокол летает»,
«Дымно-дымно», «Не белы снеги»

как мелодии их отличались
от звучания грусти-тоски,
что на русских равнинах стекала
как течение плавной реки

от рассветных туманов взмывали
над станицами песни-огни
и кружили своим полыханьем,
исчезая в закатах степных

в Глазуновской все Фёдора ждали,
здесь он сбрасывал вид городских,
в казака своего превращался,
в своих длинных рубахах ходил

там все барышни вечно смеялись:
- «Что ж не купите добрых штанин,
Фёдор Дмитрич, всё ходите в рваных,
хоть по праздникам надо носить!» 

- «Да чаво же мне в новых шататься,
всё равно изорву об кусты
как за бабами буду гоняться,
не даёт Маша ладных штанин»

в Глазуновке своим помогает,
позволяла зарплата в те дни,
шестьдесят рублей в месяц оклады,
когда тридцать рабочий лимит

премиальные там получает,
репетитор как в юные дни,
план занятий своих предлагает
он архивной комиссии их

был в Орловских судах он присяжным,
облегчая превратность судьбы,
выступает повсюду с речами
в честь паденья цепей крепостных

гимназический курс защищает
от нападок, влияний чужих,
Достоевский с Толстым озаряют
на уроках прозаикой их
   
однокашник гимназии старший
путь по жизни тернистый торит,
помнит Крюков Попова их Сашу,
что уехал на берег Невы

петербургский студент из физмата,
дух народников, речи, кружки,
ссылка к Северу, снежный Архангельск,
возвращенье к станицам Донским

вновь идеи, кружки, пропаганда
и уроки, чтоб денег добыть,
его первые в жизни рассказы,
отражавшие бурную жизнь

гул газет, острота публикаций,
где он местные власти гвоздит,
осуждает их самоуправство
и корыстность больших воротил

без работы и денег остался –
будет знать как Короне хамить!
в Петербург к Короленко подался,
чтоб жену и детей прокормить

показал свои мэтру рассказы,
одобренье его заслужил,
с тем в большую Москву перебрался,
стал на «Средах» писавших своим

Крюков снова в Орле пропадает,
тянет лямку гимназий своих,
но душа его здесь оживает
для творящихся строчек своих

много думано здесь вечерами
холостяцкой учёной судьбы,
жёсткость жизни, её чарованье
и желание людям служить

видел тяжкую долю страданий,
угнетённой народной судьбы,
что рассеяна в грусти-печали
по огромным просторам страны

безземелие жизни крестьянской,
скудость сельской бедняцкой среды,
их бесправие, неурожаи
и сковавшая власть темноты

беднота из рабочих окраин,
тяжкий труд их в цехах заводских
по двенадцать часов за станками,
дом – казарма, зарплаты – гроши

и повсюду народа бесправье,
от богатых до самых простых,
вседозволенность самодержавья
и засилье чиновной среды

всё сложил в голубые тетради
мелким бисером крюковских лир,
быт, работа и годы казачьи,
ароматы прекрасной любви
 
всё, что видел и чувствовал днями
его вечный Дневник сохранил,
имена, его мысли и даты,
где он пассий своих утаил

не связал себя узами брака,
хотя часто и страстно любил,
было много надежд и страданий
и отчаяний жаркой души

загорались и гасли романы
будто звёзды вселенской дали,
оставались лишь буквы на память
- «М», «Н», «К», «Р», «Я», «И»

- «Лишь на миг рядом Вы промелькнули,
своим взгляд мне сердце пронзив,
и оно уже сладко ликует
и за Вами в мечтаньях летит»

но одно увлеченье пылало,
не давая себя остудить,
Зинаида Румницкая стала
его музой прекрасной любви

и всегда в одиночестве хладном
видел очи казачьей земли,
страсть к Аксинье его согревала
костерком одиноким в степи

холостяцкая жизнь проплывала,
но силён был отцовский инстинкт,
мальчик Петя отца обретает
сестра Маша как сына растит

как родного его опекает,
Пётр Крюков – так гордо звучит,
кружат письма любимому папе:
- «Приезжай поскорее к родным» 

жизнь в Орле новый путь продолжает,
что намечен в студенчестве был,
здесь перо его строки рождает,
где ядро – их донской колорит

Тихий Дон ему образы дарит,
прототипов так много людских,
жизнь казачью для всех открывает
с воплощённых журналом страниц

там закаты в туманах сияют,
светят дали просторов степных,
ароматы свои источают
травяные донские ковры

по станицам развеяны тайны,
боль трагедий и схваток пылит,
там растёт гордый стойкий татарник
- символ стойкой казачьей борьбы

сомневался, опять сомневался
Фёдор Крюков в призваньях своих,
Короленко дал твёрдость в исканьях,
его веру в себя укрепил

воплощаются в «Русском богатстве»
его образы красок донских,
свою пластику долго алкает,
ищет собственный яркий язык

своё имя в журналах скрывает,
в публикациях лишь псевдоним,
«Ив. Гордеев» в честь деда Ивана,
их донских казаков старшины

драматизм его острый пронзает
столкновений, где буйствует жизнь,
что героев, их судьбы ломает -
сила власти, порядков былых

жизнь покончить решает Наталья,
осуждённая обществом их,
Коротков, ослеплённый богатством,
забредает в жестокий тупик

не находит приюта в исканьях
на Дону поселенец Ефим
и в стихии народной теряет
дух учитель из чуждой среды
 
его летом Дивеево манит,
где прославленный был монастырь,
вся Россия за гробом шагает,
где молитвами жил Серафим

видит Крюков своими очами
весь народ в поклоненье святынь,
Государь и народ со свечами,
единенье низов и вершин 

видит образ народных страданий,
безысходность он в душах людских,
веру в чудо людей православных,
в воплощенье народной мечты

всё в рассказе своём воплощает,
исцеленье народное зрит,
в нём надежды свои он питает
восхождения к душам людским

отражает картины реалий,
дух Орловской гимназии их,
со скандалом его изгоняют,
на прощание вознаградив

Пятый год его жизнь разделяет,
он отправился в Нижний учить,
ордена Станислава и Анны
и советника статского чин
 
славный город его поражает
своей лирикой русских глубин,
лабиринтами улиц пленяет,
его Стрелкой у устья Оки

там Заволжье клубится в туманах,
в староверческих дебрях своих,
стародавняя Русь в своих тайнах,
в одеяньях и песнях глуши
 
он любил всю Россию с размахом,
вместе с нею страдал и любил,
достиженья её, недостатки,
её взлётами с горечью жил

всем величьем её восхищался,
её духом, что непостижим,
многоцветьем людских одеяний,
красотой её чащ, луговин   

но Донская земля оставалась
уголком больше всех дорогим,
там, где были глубинные корни,
где родился и вырос в степи

он любил казаков, что пахали
и тяжёлую службу несли,
вот в фуражках идут за плугами
в чернозёмной витавшей пыли

добродушно так Фёдор смеялся
простодушной их речи станиц
и заплатанным их шароварам,
где алели цвета лампасин

к нему песни степей прилетали
из казачьей былой старины,
его сердце на зов отзывалось
из былинных народных глубин
 
вот курени, над ними кизячный
застоялся, задумавшись, дым,
бирюзовой окутал вуалью
ветви вербы казачьих станиц   

кочета спозаранку орали,
овцы, блея, на пастбище шли,
где-то гуси в дворах гоготали,
в возах сена шуршали арбы

- «Цоб, цобэ!», - там быков подгоняли,
что мешки зерновые везли,
где-то бороны в возах стучали
и свистели казачьи кнуты

как и прежде к своим приезжает,
год назад маму их схоронил,
брат и сёстры с ним только остались,
в Глазуновской его земляки

в Глазуновке всё Фёдора ждали,
молодые, друзья, старики,
с наслаждением слушал рассказы
о картинах седой старины

на Дону он бывает в Хованском,
у семьи Бирюковых гостит,
вечерами сидел на рыбалке
ароматами смачной ухи

слушал речи его атамана,
что поведал о Мелиховых,
они жили когда-то в Хованском,
стал курень на фундаменте их

он соседей всегда приглашает
Ветютнёвых их дом посетить,
как увидит в саду, зазывает
среди вишен их чаю попить

Шура с Олей Поповой бывают
на каникулах летних своих,
любят слушать соседа рассказы,
его песни, что он так любил

все глаза его там вспоминали,
воплощавшие сущность души,
с хитрецой, проницательным взглядом,
отражающим сложную жизнь

в совершенств знал говор казачий,
сам на нём на Дону говорил,
воплощал мысли, чувства землячьи,
край родной всей России открыл

было время прекрасного рая
средь Донской их казачьей земли,
все друг другу ещё улыбались,
песни, танцы, журналы, стихи …


Глава V

Начиналось тревожное время,
грохот Русско-японской войны,
годы смут и больших нестроений,
баррикад, склок, сомнений и тьмы

забастовки, погромы имений,
взрывы бомб и террор, грабежи,
шли потоком японские деньги,
чтоб Россию крушить изнутри

пароходами шли через шхеры
грузы уличной страшной борьбы,
в них винтовки, патроны эсерам
для кровавой гражданской войны

романтизм его прежний развеян,
те погромы как гром потрясли,
поразило то страшное зверство
и бессмысленность русской вражды

в Нижний Новгород вынесло стремя,
вновь учительство, классов часы,
древний город, былинная Стрелка
у слияния Волги-Оки
   
год Шестой, где весенние трели
вдруг известье ему принесли,
в Петербург ему надобно ехать,
депутатом Донской их земли

казаки в Глазуновской избрали,
чтоб отстаивать вольности их,
Государственной Думы посланник,
снова город у стольной Невы

с яркой речью он там выступает,
в ней Российские власти клеймит,
что казацкую память стирают,
их забытую вольность сгноив

об их рыцарской гордой отваге,
их свободе в просторах степных,
о былинных донских атаманах -
всё лишь в песнях старинных звучит

превратили казачьи отряды
лишь в орудие Царской борьбы,
разгоняющих свистом нагайки
демонстрантов под цокот копыт

в финский Выборг тогда уезжает,
в упоении гордой борьбы
свою подпись в воззвании ставит
непризнании власти страны

его ум о свободе мечтает,
дух идеями воли горит,
что задушена самодержавьем,
устаревшим в идеях своих

дать провинциям самоуправство,
права личности всюду ввести,
русской мысли свободу печати,
независимый суд учредить

Конституцию дать и парламент,
что даст голос огромной страны,
пусть законы для всех созидает
и за властью как сторож следит

земли дать небогатым крестьянам,
отобрав у помещиков их,
дать свободу общинам селянским,
где раскроется социализм

земли частные будут изъяты,
где магнаты и монастыри,
что купили себе фабриканты
и банкиры, торговцы-купцы

жизнь рабочих улучшить желает,
отменяя казарменный быт,
дать страховки, повысить зарплаты
день рабочий для них сократить

дать свободу казачьему краю,
что под тяжкою ношей лежит,
прекратить царской службы мытарства,
изнуряющей грузом своим

бесконечных расходов на справу,
на учения-сборы для них,
подавления бунтов в нагайках
и кровавую жатву войны

жить как прадеды сроду живали
по законам казачьим своим,
когда Кругом вопросы решали
без чиновных указок чужих

снова он приезжает в Хованский
к Бирюкову, где прежде гостил,
пьёт в курене чаи с атаманом
на фундаменте Мелиховых

тот поведал о хуторе давнем,
что прозвали Татарниковским,
в честь степного колючего травня,
что растёт, сколь его ни топчи

видит образ в растении славный,
несгибаемый символ борьбы
за казачию волю упрямо,
за исконную вечную жизнь

в Усть-Медведицкой он выступает,
где мятежную речь говорит,
друга юности там он встречает,
с ним Миронов в станицах гремит

друг Миронов любил полихачить,
службу в армии сотней отбыл,
был в училище Новочеркасском
и героем Японской войны

там командовал сотней казачьей,
что громила японцев тылы,
заслужил себе званье дворянства
и четыре креста получил

их земляк Александр Серафимыч
Пятый год видел в окнах Москвы,
дом на Пресне, где в съёмной квартире
он с женой и детьми тогда жил

баррикады в кружении вихрей
Революции грозной там зрил,
его дом сотрясался от взрывов
и ружейной солдатской пальбы

здесь он сделал писательский выбор,
путь марксистской страничной борьбы,
- «Даровитый степняк!», - говорили
о Попове «гомеры» Москвы

не простили Финляндских воззваний,
ждали Фёдора срок и «Кресты»,
там трёхмесячный срок отбывает,
пишет повесть бессмертную «Зыбь»   

Новый мир, о котором мечтает,
обернулись стенами тюрьмы,
шли картины казачьего края,
их у Тихого Дона земли

видит образы ярмарки красной,
где толканье и ругань стоит,
баб и девок свободно хватают,
пялят очи на дев молодых

вот прошла молодая казачка,
что в объятия страстно манит,
красотою своей опьяняет
и душа к ней как ветер летит

обниматься, гореть, целоваться,
скрыться с нею в просторах степных
и вдруг холодом грусть подступает -
недоступность её красоты …

снова речи в станицах казачьих,
вместе с ним выступает Филипп,
прокламации, жар агитаций,
дух за волю казачью борьбы 
 
но нагрянули в дом их жандармы,
пристав обыск у них учинил,
войсковой атаман высылает
в Петербург из пределов донских

казаки за него заступались
и просили запрет отменить,
атаману прошенья писали,
но сильнее их воля судьбы

снова в Питере он оказался,
без работы, без денег, один,
всё закрыто – и двери гимназий,
богачей и чиновной среды

там друг детства его подвизался,
уроженец казачьей земли,
на Васильевский остров скитальца
в институт Горный он приютил

на грошовую должность подался
Фёдор Крюков, имея чины,
в прошлом статский советник остался,
ордена и листы похвалы

среди книг и брошюр затерялся,
выдавал и записывал их,
на казённой квартире невзрачной
он творил свой таинственный мир 

в этих стенах металлов и сплавов
он хранил свой огромный архив -
письма, песни, ходатайства, справки,
челобитные и дневники

в суете повседневных занятий
бил прекрасный словесный родник,
всюду образы, мысли являлись,
воплощаясь на строчках чернил

он просил земляка-металлурга
сохранить его дивный архив,
масса сведений людям так нужных
пригодится в писательстве их

он оставил архив в Институте,
поселением вечным своим:
- «Сохрани его, если не будет
меня больше в просторах земли!»

на прощание фото дал Крюков
и на паспорте слог учинил:
- «Николаю Асееву, другу,
от казацко-черкесской семьи»

в эти годы роман он задумал,
эпопею героев Донских,
показать силу Тихого Дона,
красоту их прекрасной земли


Глава VI    

Прочь ушли Революции вихри,
возвратилась обычная жизнь
из работы, исканий, рутины,
бытовой буржуазной возни

век Двадцатый разлился по миру
и Серебряный век во всю ширь,
начиналась эпоха России
возвращенья к истокам своим

два течения бурно развились -
всё сметавший вокруг модернизм
и красоты старинных идиллий
из преданий, легенд и былин

всё смешалось в ту пору в России,
символизм, акмеизм, футуризм,
дух крестьянской есенинской лиры
и мечтательный имажинизм

Крюков в эти края не стремился,
тихо лямку по жизни тащил,
в светских склоках нигде не светился,
на приёмы в верхи не ходил

оставался народным и в жизни
и в пространстве сиявших страниц,
бесконечные дали Отчизны
его кисти собою влекли

Саша брат вот недавно женился,
подрастал и у Фёдора сын,
приходилось быть скромным по жизни,
гонорары так невелики

первый сборник прозаики вышел
в год Седьмой среди воя пурги,
десять лет его творческих лились
с отпечатанных дивных страниц

там казачьи мотивы струились -
их здоровый общественный быт,
доскональное знание жизни
и народной глубинной души

звуки песенной лирики вились,
удивительный говор донских,
мягкий юмор казачий, эпичность,
весь их яркий степной колорит

православную веру хранили
и заветы все дедовы чли,
по домам и церквам все молились,
соблюдали чины и посты

почитали родителей сильно
и воров принародно секли,
не гонялись за жёнами ближних
и добром - тем, что плохо лежит 
 
на станичных пустое не лили,
говорили как есть, не по лжи,
честь фамильную строго хранили,
не жалея и жизней своих

вся станичная жизнь отразилась
словно в зеркале Крюковских лир,
засверкали «Казачьи мотивы»
среди светских домов двух столиц

взбудоражили бурные вихри
весь простор животворной души,
в его строчках огнём воплотились,
уходя во внимающий мир
 
Революция всех закружила,
беды-горести все обнажив,
на арену страны выходили
и герои из новых страниц

захлестнувшей волной гимназисты,
прокламации в «Новые дни»,
драма тихой учительской жизни,
воплотившая годы свои

беспощадная воля стихии,
когда вышли на бунт казаки,
недовольство их долей станичных
- бить нагайкой от дома вдали

в Усть-Медведицкой летние вихри,
пыл народников, речи станиц,
повесть «Шквал», где богатой палитрой
описал свои бурные дни

драматичные россыпи судеб,
боль станиц – казаков молодых,
повесть «Зыбь», где глубинная буря
поглотила просторы страны

жар любви молодого Терпуга,
что с жалмеркой Ульяной грешит,
труд на пашне, гуляния в клубе
и сюжеты прочитанных книг

жизнь станицы казачьей рисует,
где всё дышит  и бьётся, спешит,
быт станичный несётся, волнует,
разливаясь с журнальных страниц

всё здесь зыблется в годы лихие,
воды Дона в красотах степных,
пыль на вечных дорогах былинных,
волны спелой колышущей ржи

зыбь в тюрьме, где нет воли и света,
зыбь тревожной российской души,
зыбь сожжённого в пламени сердца
без тепла и надежды, любви

вся Россия огромная зыбью
задрожала в те годы стихий,
всё непрочно, в сомненьях отныне,
как корабль без руля и ветрил

ощущение страшных событий,
надвигающихся впереди,
Катастрофы привычного мира,
что сметёт поднимавшийся вихрь

дух Ван Гога, "Слепых" Метерлинка
в строчках Крюкова всюду сквозит,
хрупкой слабости бренного мира,
что казался всем прочным таким

к новой жизни писатель стремился,
в прошлом Горный, где брошен архив,
путь творца в год Девятый открылся,
с Короленко их общая нить

он теперь у него заместитель,
будет в «Русском богатстве» вершить
судьбы многих творящих страницы,
отражения русской души 

никогда там в верхи не стремился,
был культурным и скромным у них,
образованным был без снобизма
и достоинство Дона хранил

выступал на газетных страницах,
где рассказы и очерки вил,
в «Русских ведомостях», «Речи» бился
за страну, свою правду и жизнь

расширял свой простор и палитры,
выходя из казачьих границ,
охватил своим взглядом Россию,
её беды отверженных лиц

по квартирам ходил с перепиской
и явил «Угловые жильцы»,
нищета Петербурга-столицы
резанула с журнальных страниц   

путешествовал Югом России,
древний Киев в холмах посетил,
вдоль по Волге рекой русской жизни
меж крутых берегов он проплыл

углекопов Донецких увидел,
показал их тяжёлую жизнь,
через Сальские степи родные
в эти годы пути пролегли

отруба, быт крестьянской общины,
всех сословий и званий слои,
жизнь немецких в краю колонистов
рисовала там Крюкова кисть

оставляя просторы мирские,
в жизнь духовную взор обратил,
наставленья отца Михаила,
разрушенье устоев людских

боль прощания стен монастырских,
мать-монахиня, праведный сын,
разговоры о суетном мире,
о грехе и победе над ним

бесконечные споры о жизни,
искушающий прелестью мир,
красота, что повсюду струится,
христианская сущность любви
 
разрушение сельской общины,
духа прежней седой старины,
брань и ненависть, зависть у ближних,
задушившие сёла грехи

«Без огня» - речь отца Михаила,
что духовные язвы узрил,
слово пастыря, мудрости высшей
для погрязшей в трясине земли

дух разлада в казачьих станицах,
отвыканье донцов от земли,
после службы уже не стремились
казаки бороздою ходить

недовольство всеобщее жизнью,
тирания и злоба семьи,
обнищание с самоубийством
и судьба офицерской жены

там «На речке Лазоревой» мысли,
стражник Чекушев, жертва судьбы
и Юлюхин с женой в «Офицерше»,
где растоптана женская жизнь
 
«В глубине» -  сцены трудного быта,
нестроений казачьей земли,
разоряющих проводов сына
на военную службу станиц

подчиненье военному смыслу
казачат уже с детской поры,
бунт казачек в ответ на повинность,
крах надежд на прибавку земли
 
Крюков думал о доле земли их,
обречённой царизму служить,
о потерянном рае старинном,
когда вольной была Дона жизнь

он мечтал о свободе былинной
для разбросанных степью станиц,
без чиновничьих уз, служб постылых
и нагаек Российских столиц

год Двенадцатый – старт его жизни,
воплощения яркой мечты,
воедино все собраны мысли,
чувства, образы, краски свои

эпопея казачьей отчизны,
дорогой его сердцу земли,
где разбросаны степью станицы,
дух любви и земной красоты

здесь сольются былые страницы,
весь копившийся годы архив,      
чтоб питать его дух романиста
как большой животворный родник

размышлял над названием дивным,
что картину собой озарит,
мыслеобразы в красках струились,
вспоминал, отбирал, находил

наконец, вспомнил песни мотивы
что из старых времён принеслись,
- «Тихий Дон ты наш батюшка»
лилось над простором бескрайней степи

«Тихий Дон» будет годы струиться,
собирая героев своих,
станет Крюкова жизни вершиной,
его трудной и яркой судьбы

жизнь семьи и героев станичных,
сила страстной казачьей любви,
сумасшедшие перипетии,
все палитры просторов Донских

станут Крюковы им прототипом,
жизнь казацко-черкесской семьи,
воплотятся в романных страницах
его братья, друзья-казаки

мать, отец, его брат, Евдокия,
его предки черкесской крови,
их соседи станиц, хуторские,
степи, Дон оживут со страниц

обретёт жизнь в романе Аксинья,
что за годы разлук не забыл,
станет главной она героиней,
половодье весны воплотив

долго рылся по разным архивам,
чтобы имя героям найти,
наконец, среди многих фамилий
слово «Мелехов» он отделил

он нашёл его в «Памятной книжке»,
где все Войска Донского чины,
казаки, есаулы, старшины,
приказные, урядники их

просмотрел сотен разные списки,
где героев своих находил,
а других даровали станицы,
наживляя сюжетную нить

выбрал имя родной им станицы,
что колючий цветок подарил,
будет зваться Татарской отныне,
символ вечной казачьей борьбы

несгибаемый, стойкий, привычный
к лихолетьям топтавших копыт,
так казачество вновь возродится
к вольной жизни в бескрайней степи 

здесь любовь у степей загорится,
словно сполохи страшной грозы,
страсть Григория с яркой Аксиньей,
эпопея великой любви

берег Дона, где всё запалилось
он опишет в палитрах страниц,
день русалочий с ловлею рыбной,
где Аксинью он жаром манил

расставанье и боль по любимой,
её сила грызущей тоски,
энергетика тайной молитвы-
заговора зарёй у реки 

пригодились роману архивы,
что писатель годами копил,
заговоры из Северных вихрей
в жизнь у Тихого Дона влились

наезжал в те года в край любимый,
вьюгой зимней и ярью весны,
знойным летом и осенью дивной
и роман этим духом поил

он годами искал эти рифмы,
поэтично-эпический стиль,
обретал сквозь мученья величье,
животворный волшебный язык

всё здесь чувствами страстными дышит,
всё пронизано чувством любви,
к тому краю степей, где родился
у великой казачьей реки

всё овеяно лирой всевышней,
каждый камень поёт ему гимн,
всё колышится, движется, дышит,
погружая в свой девственный мир

здесь курганы былинные слышат
голос ветра, летящий с вершин,
что поведает дольнему миру
о свершеньях героев донских   

здесь шагнут из куреней станичных
на страницы его казаки,
вырываясь из жизней обычных
в вечность красок эпичной судьбы …

в Глазуновской, родной их станице,
он открытку домой получил,
написал её друг Серафимыч,
что тогда в Краснокутской гостил

прочитал: «Дорогой Фёдор Дмитрич,
как идёт «Тихий Дон» напиши,
если новые главы уж вышли,
дай прочесть ради счастья души»

в те года его связь укрепилась
с земляками просторов Донских,
там, где долю тяжёлую мыкал
однокашник Миронов Филипп

после Пятого шумных событий,
агитаций, разжалован был,
орденов и чинов всех лишился,
ожидая решенья судьбы
   
время сблизило с другом станичным,
с кем в гимназию вместе ходил,
что в московских кругах укрепился
и в журналах перо отточил

стал рассказы писать Серафимыч,
своё отчество взяв в псевдоним,
Александра Попова забыли,
«Лысогором» пошёл до вершин
 
само Время страницами дышит,
дух стяжательства, денежной мглы,
его первая повесть открыла
разъедавший людей драматизм

высший балл Льва Толстого за силу
и трагичность хватили «Пески»,
где ломает себя героиня, продавая
за деньги всю жизнь
 
погибает от мести взаимной,
покупая любовь молодых,
поглощает всё денег трясина,
убивая стремленья души

среди девственной степи былинной,
её красочных ярких палитр,
разрастается город бесстыдный,
над лачугами сытый трактир

мощно зреет Захарка над миром,
сутенёр и трактирщик, бандит,
поднимается город как символ,
нарождавшийся капитализм

начинавший с хмельного трактира,
стал хозяином лавок и бирж,
стройплощадок, заводов, гостиниц,
всё всевластью в степи подчинив

сила денег людей покорила,
власть металла красоты степи,
словно спрут всё на свете обвила,
всё живое в душе умертвив

Короедов главенствует миром,
все забыли, что в прошлом бандит,
отец города нового ныне,
а вокруг всё кресты да кресты

так Россию тогдашнюю видел
уроженец казацкой степи,
умолял всё он Крюкова в письмах:
- «Фёдор Дмитрич, будь добр, напиши!»

земляка-казака не обидел,
дав заметку на «Город в степи»,
тот проснулся уже знаменитым,
шквал рецензий и вверх тиражи

вся Россия о нём говорила,
о романе, что век отразил,
всколыхнуло всех новое имя,
те ругали, а кто-то хвалил

жизнь в Бальзаковском духе явилась
как растущий большой организм,
что меняет свой облик как призрак,
отравляя всё в душах людских

разделяет людей по границам,
где критерий один – кошельки,
изгоняет всё доброе в лицах,
царство алчности, злобы и лжи

похвалил его Крюков публично,
но в письме он его прошерстил:
- «Много штампов в романе повисло
и надуманных пошлых интриг

критикуешь ты капиталистов,
записав всех в мерзавцы, но жизнь
твоих домыслов каменных шире,
много светлых людей среди них

это люди инициативы и азарта,
творящей мечты,
создающие века картины,
новый облик Российской страны

Инженеров ты к ним уж причислил
и с рабочими вводишь в конфликт,
а они люди света и мысли,
гордость нации, рвущейся ввысь»
 
рассыпался Попов ему в письмах,
за содействие благодарил,
возносил его, Крюкова, лиру,
ожерелье парящих страниц

- «Всё у Вас ведь трепещет как рыба,
что достали вот-вот из воды,
мир Ваш красками ярко насыщен,
звуки, речь и движенья слышны

Всё живое на светлых страницах, 
не придумано, прёт из души,
там сверкает в далёких зарницах   
бесконечье просторов степных …

Нужно Вашу способность расширить,
развивать до большой глубины,
Вы б огромным писателем были,
Эпопеей страну охватив»

Крюков в «Русском богатстве» трудился,
девять сотен творцов пропустил,
продвигал там Попова страницы,
в комитете Литфонда он был

его речи умы ворожили,
дух народников в строчках возмыл,
был властителем дум он в России,
за страницами Ленин следил
 
он отслеживал Крюкова мысли,
постигая просторы страны,
развернулась баталией пылкой
их полемика русской судьбы

приезжая в родные станицы,
к Громославским всегда заходил,
пили чай в его доме, шутили,
обсуждали российскую жизнь

снова годы их вместе сводили
темы в «Русском богатстве» свои,
он у Крюкова был заместитель,
сам рассказы казачьи творил

с восхищеньем смотрела Мария,
его дочь, на властителя лир,
замирая, внимали кумиру,
пели песни казачьи в те дни

настоял в тот момент Серафимыч,
чтобы Избранным Крюков явил
всей стране их казачьи мотивы
из разбросанных в годах страниц

Вересаев помог обратиться
в мир издателей книжной Москвы,
засияла на ярких страницах
жизнь героев, что он породил

Доброво подчеркнул поэтичность,
наблюдательность, юмор души,
его трогательность, колоритность
и уменье собой захватить

персонажи отчётливы, живы,
животворен и письменный стиль,
превосходная ткань композиций,
построение ярких интриг

Галин нежность природы увидел
и огромное чувство любви,
простоту его дивного стиля,
живописный в палитрах язык

с Донским краем его неразрывность
всеми фибрами чуткой души,
где вдали полыхают зарницы
и былинность курганов звучит

«Чё- о-о-о-о-рный ворон,
друг ты мой залётный,
да где лятал так даляко, э-гей,
ты и-и-и-и принёс, принёс
мне чёрныииий во-о-рон
ручку белую с кольцом, э-гей …»

- «Я снесу все терзания жизни,
годы каторги, ссылку в Сибирь,
не снесу лишь тоску по отчизне,
слыша зовы казачьей земли

блеск Медведицы, чащи лесные
и песчаные их буруны
так потянут в красоты родные,
что не хватит и года без них …» 

год Тринадцатый шёл над Россией,
её мирный широкий порыв,
проезжал Крюков дали родные,
где пылали закаты в степи

казаков та пора одарила
урожаем неслыханным нив,
возвышались холмы золотые
из пшеницы и жита у них

Дона мельницы, склады ломились
от мешков чернозёмной муки,
будет вдоволь себе и скотине
да на рынок ещё отвезти

всюду радость, веселье царили,
отмечали дары казаки,
небывалым гуляньем светились
земли Дона осенних палитр

песни, танцы казачьи в станицах,
прибаутки и шутки гульбы,
угощеньями, винами были
курени их как в сказке полны

и журнал не забыл свой любимый
Фёдор Дмитрич в романе судьбы,
столько с "Русским богатством" вершилось
воплощавшихся образов в жизнь

купец Мохов листать их страницы
на прохладной кушетке любил,
узнавал в них творений новинки,
что давала духовная кисть

эти яркие жизни палитры
проносились пред взором родным,
на страницах его воплотились
дивной магией Крюковских лир

наступил год последнего пира,
в фейерверках Четырнадцатый,
где-то тучи сгущались над миром
благодушие в думах людских

путешествовал в май Фёдор Дмитрич
с Пешехоновым руслом Оки,
его очерк «Мельком» отразивший
плод Столыпинской твёрдой руки

его новые судьбы явились,
дух провинции в повести «Тишь»,
земский врач, местный пристав сцепились,
отравляя текущую жизнь

атмосфера взаимных подсидок
и амбиций, страстишек людских,
где остатки достоинства гибнут,
все порывы широкой души

он любил словно сын всю Россию,
всё величие русских границ,
несуразность и непостижимость
принимая в тенеты души
 
все слои в нём искусно вместились
- от народной казачьей души
до учителя стен гимназистских,
дух профессорской высшей среды

Крюков думал о мощи России,
превзошедшей в шесть раз вечный Рим,
о народе её сотворившем,
что к Империи Русь возносил

он увидел за русскими силу,
что давала возможность творить
бесконечные эти границы
и огромную твёрдость страны

он болел её болью так сильно,
её гордость и радость делил,
все невзгоды и горечь Отчизны
в своих чувствах и строках явил

вот она перед ним расстелилась,
во всю мощь, во весь рост, во всю ширь,
от земель, где стужит Ледовитый
до великих степей и пустынь

от ветров и прибоев Балтийских
до Камчатско-Чукотской земли,
где на землях огромных Российских
сотни разных народов слились

её Армии грозной величье,
что хранила на Западе мир
и противников русских громила,
защищала друзей и родных

её портов могучие пирсы,
где являли всю мощь корабли,
её Флота могучего силы,
что боялся в те годы весь мир

броненосцы, подводные лодки,
ледоколы на рейдах морских,
были в первой могущества тройке,
русский флаг знали все моряки

тридцать тысяч студентов училось
в девяти «универах» страны,
двести двадцать ещё было тысяч,
что по средней дороге пошли

мощь университетов Российских
признавал образованный мир,
в разных сферах себя проявили
все питомцы великих светил
 
типографии - реками книги
выходили к читателям их,
возрастали всё время в России
миллионные их тиражи

лишь одно всё тревожило мысли,
разделение власти страны
с образованным слоем Отчизны,
что сочилась потоком вражды

мощь хозяйства Российского видел,
её фабрик-заводов дымы,
путь Великий Сибирский, пронзивший
половину Имперской страны
 
электрический план был в России,
сетью станций страну всю покрыть,
чтоб сияла могучая сила
городами и сёлами их

ГОЭЛРО его звали министры,
что мечтали страну озарить,
провода свяжут дали провинций,
поднимая их в новую жизнь

гидростанции через плотины
дали мощных энергий огни,
смело контуры БАМа чертили
инженеры в чащобах тайги

её тучные хлебные нивы,
изумрудье её луговин,
что Европу веками кормили,
отправляя составы муки
 
сталь Урала, богатства Сибири
и Донецкие чудо-угли,
нефть Баку, Криворожье плавилен
и Иваново дивный текстиль
 
силой связи скреплялась Россия,
чтоб громадность свою укрепить,
по шоссе, телеграфностью линий,
в жилах рек и полосок стальных

миллиард оборотом превысив,
разрасталась торговля страны,
были в двести мильонов активы,
накопляя запасы казны 

всё в богатствах её отразилось,
полтора миллиарда пробив,
там, где реки текли золотые
в неисчисленность русской мошны

золотые червонцы России
нарасхват принимал тогда мир,
умоляли взять русских кредиты,
самый низкий процент предложив

лошадей стада неисчислимы,
первой в мире Россия по ним,
овцы, козы, коровы и свиньи
миллионами всюду паслись
 
бриллиантами в землях России
её храмы и монастыри,
где спасенье искали в унынье,
воплощенье земной красоты

Валаамов, Печерский, Данилов,
Соловецкий молитвы несли,
Воскресенский и Оптинский взвились,
лавры, пустыни, храмы, скиты

корабли сквозь бураны Арктиды
раздвигали полярные льды,
острова, что скрывал Ледовитый
открывали для судеб земных

шхуны русских больших экспедиций
шли на поиски странной земли,
Землю Санникова там узрили
барон Толль и Колчак среди льдин 

часть таинственной Новой Сибири
там Вилькицкий в те годы открыл,
острова неизвестные видел,
россыпь Северной вьюжной Земли

там Седов и Русанов, Брусилов
пробивались сквозь вьюги и льды,
намечали путь Северный дивный,
чтобы к землям Востока приплыть

расцветало искусство России,
век Серебряный всех восхитил,
живописцы вершин, романисты,
стихотворцы великой зари
 
Мережковский и Чехов светили,
Короленко и Белый, Куприн,
Вересаев и Зайцев творили,
Максим Горький, Замятин, Кузмин

философские мысли явили
Соловьёв и Розанов в те дни,
свет Булгаков, Бердяев пролили,
«Вехи» Франка и Струве прошли

озарили поэзии лики -
яркий свет восходящей зари,
Блок, Иванов, Цветаева, Минский,
Гумилёва с Ахматовой ритм

Маяковского и Брюсовым вихри,
Северянин, Волошина мир,
дух Есенина чудного в виршах,
Клычков, Клюев исконной Руси

Русский Век возвышался в Париже,
лицедейство с балетом разлив,
потрясали всех русских глубины,
блеск Шабельских и Тенишевых

волны песен народных кружили
Хором Пятницкого у Москвы,
красоту всей стране разносили
в одеяниях древней поры

к новым высям Россия стремилась
как предсказывал первый министр,
двадцать лет ему нужно лишь было,
чтобы были спокойны низы

но прервал те мечтания выстрел
и зачах волевой реформизм,
зарождались могучие вихри,
изменившие вектор страны
 
растворялись в просторах Российских
уроженцы степей – казаки,
в разных землях они расселились,
всех сословий и званий чины

в разных сферах упорно трудились,
украшая безбрежье страны,
свои качества там разносили,
силу воли и духа свои

вольнолюбие, смелость и хитрость,
ум, смекалку, богатство души,
всем в Искусстве красоты дарили,
открывая сверканье палитр

в многих поприщах русских пробились
с самых высших и до рядовых,
дух особый казачий явили,
отличавший от многих других …


Глава VII
   
Время мира в те дни завершилось,
благодушной житейской возни,
над Россией гроза разразилась,
полыхавшее пламя Войны

закружили военные вихри
у могучих Российских границ,
изменил всё Сараевский выстрел,
на два лагеря всех поделив
 
протянулась нить огненных линий,
где гремели сраженья в крови
от прибоев и штормов Балтийских
до Карпатских туманных вершин

оставляли станицы степные,
собираясь на фронт, казаки,
потянулись вдаль сотни донские
как притоки могучей реки

со слезами мужей проводили
жёны с базу, оставшись с детьми,
и иконами благословили
отцы-матери верно служить

весь тревожною мглою покрылся
Тихий Дон от прощаний людских,
весь слезами в тот месяц омылся
ожиданий, надежд за своих

тучи мрачные Доном ходили,
громыхали зарницы вдали,
сухостои степные палили,
поднимая клубами дымы

по ночам хуторами степными
всё стонали протяжно сычи,
где-то ухал невидимый филин,
с колокольни летал на кресты

вспоминали, крестясь, как накликал,
им войну предыдущую сыч,
на Турецкую так уходили
под Гурко воевать казаки

на вокзалах галдели, толпились,
собираясь на фронт, казаки,
бабы в праздничном, лица хмельные,
плачи, песни, состава гудки

- «По вагонам!», - послышались крики,
рассыпались по ним казаки,
рядом лошади ехали с ними,
уезжали на запад донцы
    
повезли их к Австрийской границе,
в Галицийский могучий прорыв,
там летели их кони лихие
и свистели их шашки в пыли

австрияков донцы разгромили,
взяли Львов, а потом Перемышль,
гнали пленных их сотнями тысяч
и почти в самый Краков вошли

гром победы их кавалерийской
прогремел Ярославицами,
в этой битве последней великой
между вражьими всадниками

вдвое больше там было австрийцев,
но атакой лихой казаки,
своей выучкой, смелостью высшей
обратили их в бегство донцы

эскадроны австрийцев разбиты,
ничего не осталось от них,
лишь утихшее их поле битвы,
масса пленных, трофеи в тылы

был Василий Чапаев в той битве,
осаждал с ними он Перемышль,
наступал на австрийцев Волынью,
отступал, проявив героизм

там характер свой русский явили,
непривычный порыв доброты,
солдат Путин здесь ранил австрийца,
что хотел его раньше убить

Спиридон переполз с диспозиций,
чтобы жизнь австрийцу спасти,
перевязывал рану в грудине
будто друг, а не враг перед ним

тот, уже попрощавшийся с жизнью,
только слёзы растроганно лил,
целовал ему руки австриец,
что от смерти жестокой спасли

а другие на юг устремились,
под Батуми и Сарыкамыш,
на Турецкой войне проявили
свой характер бойцы из станиц

половину от русских дивизий
составляли в боях казаки,
штурмы турок они отразили -
гребенские, кубанцы, донцы

в наступлениях турок давили,
далеко на их земли ушли,
лишь победы на фронте том были,
поражения турок одни

там огромные земли Россия
захватила у Энвер-паши
их размер Закавказье превысил,
в Эрзурум с Трапезундом вошли

с первых дней Крюков к фронту стремился,
чтобы видеть картины Войны,
офицером служить не годился,
близорукостью в нестроевых

он хотел русских воинов видеть,
свой народ, что в шинелях служил,
за окном проносились картины,
где Баку и грузинский Тифлис

стук вагонов, в Иран уносивший,
видел шумный Аракс у Джульфы,
древний Хой среди горной долины,
где солёная Урмия спит

санитарного поезда лики,
где ведёт он свои дневники,
шум вагонов, где стоны и крики,
перевязки, медсёстры, бинты

он посол Государственной Думы,
где Варлам Геловани служил,
что познал шквал огня Гинденбурга
под Сольдау и Августовым

слушал Фёдор Варлама рассказы,
как солдат под огнём выносил,
как герои с германцем сражались,
о победах и горечи битв

Фёдор видел сражения Карса,
что по прошлым годам знаменит,
перевязывал раненых массы,
вид убитых, страданий живых

предаёт впечатленья страницам,
фронтовую тяжёлую жизнь,
письма с фронта, рассказы живые,
госпитальные исповеди

шли рассказы его фронтовые,
«Ратник», «Четверо», «Мамед-оглы»,
где встречались народы России,
помогая в буранах войны

там терзанья родителей сына,
что исчез в ураганах стальных,
тут слеженье судьбины по письмам
и неверие в гибель родных

его очерки шли боевые,
кровь «За Карсом», «В тылу» о больных,
Закавказья, Ирана картины,
что в скитаниях он посетил

здесь о Софье Ольшвангер он пишет,
о сестре милосердия их,
что в бою свою жизнь не щадила,
вынося с поля боя своих

пробивалась на фронт фельдшерица,
чтобы Родине верно служить,
сквозь запреты уставов сухие,
что закрыли евреям ряды

в трудный час привела её сила
столь горячей к России любви,
отдала свою жизнь на чужбине,
чтобы жизни чужие спасти

фронт Кавказский победный покинул
тем же поездом линий стальных,
в Галицийскую осень он прибыл
с санитарным отрядом своим

год Пятнадцатый там проводил он
и пробыл до февральской пурги,
там могучий поток он увидел
из солдатских загадочных лиц

шёл прилив пёстрых, непостижимых,
верных долгу, присяге страны,
проносящих свой крест молчаливо
из лишений и бед фронтовых

госпитальные нравы увидел,
в своей повести их отразил,
мир врачей, медсестёр окруживших
теплотой всех героев войны

одевали, поили, кормили,
перевязки творили для них,
верность долгу его поразила
и стремленье к Победе страны

поразила своим героизмом
уроженка казачьей земли,
ставропольская девушка Римма
всех спасала, себя не щадив

дерзко волосы дева остригла
и пошла добровольцем служить,
взяв мужское для верности имя,
чтобы в самое пекло прибыть

под огнём там солдат выносила,
много жизней спасла рядовых,
все солдаты её возносили,
почитая средь сонма святых

когда всех командиров убили,
подняла она роту в прорыв,
взяли линию немцев разбитых,
своим мужеством всех восхитив

но германская пуля разрывом
оборвала девичий порыв,
только «Господи, спаси Россию»
прошептала в последний свой миг

всю Россию собой озарила
Иванова – синоним страны
и хранят её память доныне
на просторах Российских равнин ...

Бивуаком огромным кружили
все просторы огромной страны,
разворочены, сдвинуты были
все устои, вся русская жизнь

- «Ненадолго!», - о том говорили,
возвернётся обычная жизнь,
но недели и месяцы плыли,
а повсюду военная пыль 

показали в те дни фронтовые
казаки свой большой героизм,
земляки Усть-Хоперской станицы,
Усть-Медведицкой славной сыны

налетали как вихри степные
на дремавшие вражьи тылы,
собирали секреты, громили
склады, штабы и станции их

знаменитейшим был командиром,
есаулом Миронов Филипп,
золотое оружье вручили,
войскового у них старшины

свою сотню тылами водил он,
всех «Георгиев» там заслужил,
восхищались им все командиры,
целый полк был казачий под ним

знали все усть-хопёрского имя,
лик героя Германской войны,
все газеты его возносили,
всюду лики Крючкова Козьмы

в бой неравный с германцами вышел
и одиннадцать их положил,
своей шашкой он лихо рубился,
в бегство фрицев казак обратил

там из Вёшенской славной станицы
Ермаков был казак среди них,
на румынских полях, галицийских
он четыре креста заслужил

был грозой всех германцев, австрийцев
Константин Недорубов в те дни,
стал героем Войны знаменитым
уроженец казачьей степи

был он силы всегда богатырской,
двухметровой своей вышины,
его шашка врагов не щадила,
постоянно была в их крови

первый крест получил он за лихость
в Галицийском сражении их,
взял под Люблином артиллеристов
пруссаков, уведя их в свой тыл

взял второй крест он под Перемышлем,
изучая разведчиком тыл,
и привёл в одиночку австрийцев -
пятьдесят два солдата к своим

третий крест был в Брусиловской битве,
когда вражеский фронт разгромил,
офицеров, шесть сотен австрийцев
с пулемётами он захватил

золотого "Георгия" был он
удостоен за смелый прорыв,
штаб дивизии немцев пленили
под командой его казаки

земляки его гордо шутили,
что фамилию надо сменить,
Перерубовым будет отныне
в разговорах людей хуторских

много нового жизнь здесь явила
уроженцам просторов степных,
засверкала техническим взрывом
на дорогах Германской войны

наводили на цель "цеппелины",
"колбасятиной" в небе застыв,
самолётов воздушные силы,
бронепоезды линий стальных

в сталь закованы автомобили,
взяв название "броневики",
ужас танки на всех наводили,
бомбомёты и мотоциклы

пулемёты рядами косили,
волны радио вести несли,
газы мертвенным облаком плыли
в мортирологи страшной войны

смело бил и Чапаев австрийцев,
где Брусиловский реял прорыв,
шёл по сёлам опять Галицийским,
за Пятнадцатый год отомстив

там оставил в селе живописном
память добрую делом своим
и доныне колодец, что вырыл,
поит свежестью чистой воды

добровольцем пошёл и Владимир
Поляков из театра Москвы,
и, оставив просторы России,
в Легион Этранже поступил

став пилотом французским в Париже,
погрузился в стихию войны,
в её пламени русские крылья
свою лепту сражений внесли

вдаль уехал в те годы стальные
есаула казачьего сын,
фронтовой журналист Серафимыч,
письма, очерки, мысли, статьи

по Галиции годы носили,
санитарного поезда дни,
стоны раненых, сёстры, носилки,
бесконечные лики войны
 
в «Русских ведомостях» шли картины
тяжких бедствий огромной страны,
там страданья народа явились,
его стойкость, простой героизм

уходили в те годы стальные
одарённые люди служить,
как могли отдавали Отчизне
свои силы в скорбях фронтовых

санитарами стойкость явили
Паустовский, Есенин, Куприн,
прорывали свинцовые вихри
Гумилёв и Катаев, Бианки

на в атаки германских позиций
смело Зощенко роту водил,
Блок усердно дружиной трудился,
создавая в тылу рубежи

среди ясных долин Галицйских
военврач добровольцем служил,
в лазаретах Булгаков трудился -
Станислав, Галич и Черновцы

гром победный врачом он увидел
наступленьем Брусиловских сил,
впечатления жизни копились
в его книжках всегда записных

Фёдор вновь в Петроград воротился,
в половодье журнальных страниц,
потекла рукописно рутина,
гром победный – Брусилов прорыв

вновь к роману судьбы возвратился,
ход сюжета его изменив,
жизнь героев Война разделила,
в своих бурях огня опалив

казаков проводили родные
среди слёз и дурманов хмельных, 
ждали писем в далёких станицах
жёны, дети их и старики

уходили служить у Листницких
их дворовые и казаки,
попрощался Григорий с Аксиньей,
в своём сердце любовь уносил

рожаки их Татарской станицы
в Галицийскую даль подались,
Гришка Мелехов, Коршунов Митька,
Кошевой и Астахов ушли

колосилось несжатое жито
по просторам огромной степи,
золотилась донская пшеница 
без казачьей хозяйской руки

здесь остались тепло и обиды,
жар горячей казачьей любви,
многоцветье душевной палитры,
что исчезнет в огнях боевых

здесь молитвы его воплотились,
что носили с собой казаки,
на военных дорогах хранили
от кружившей смертельной пурги

от ружья, от набегов австрийских,
пуль-снарядов германских лихих,
заговоры времён архаичных
от сжигавшей в разлуке любви

в этих строчках их веру хранили
в покровительство праведных сил,
чтобы в бурях остаться живыми,
Божью правду повсюду блюсти

знать особые нужно молитвы,
женщин трогать никак не моги,
ни по доброму слову, ни силой
и чужого добра не бери

вспоминал Боцяновского имя,
что молитвам его научил,
вновь черпал украшенья в архиве,
что у друга в квартире хранил

узы дружбы ему пригодились
молодой институтской поры,
там былины в роман воплотились,
что из Русского Севера шли

всё как будто вокруг надломилась,
разносимое громом Войны,
все устои былые крушились,
словно крыги весенней реки

так и жизнь разметала станицы,
всех стихийностью дней заразив,
пронеслась по именью Листницких,
жизнь Аксиньи собой разломив

отдалась обольщенью судьбины,
своё горе в объятьях забыв,
разлилась её нежность тоскливо
в поцелуях и ласках чужих

тем же вихрем схлестнулись две жизни,
голод фронта и тыла пронзил
страстью бывшего мужа Аксиньи
и несущихся Дарьи стихий

бытового романа картины
разметал этот огненный вихрь,
в Эпопею они превратились,
всю Россию собой воплотив

«Тихий Дон» разливался в страницах,
свое стремя войной устремив,
приливали десятками лица
и безвестные тысячи их …      
 
 
Глава VIII
 
Год Семнадцатый в стужах явился,
год надежд после трудной борьбы,
гром побед, что принёс нам Брусилов,
урожая, что хлеб подарил

единение фронта и тыла,
помощь армии в сложные дни,
шли к окопам потоки стальные
- артиллерии русской огни

всем, что надо, фронты завалили
- пушки, пули, снаряды пришли,
бронепоезды, автомобили,
самолёты, сразившие мир

«Ильи Муромцы» с неба разили,
«Святогоры» всем ужас несли,
а на Балтике немцев топили
миноносцы Колчаковских сил

но в тылу настроенья иные,
хлеб припрятывать начал мужик,
урожай закромами таили,
в городах не хватало муки

Крюков очерки гневные пишет
о наживе на ценах больших,
спекулянты добыли сверхприбыль,
горы хлеба  свои утаив

поднимались рабочие вихри,
забастовочный вал охватил
города и заводы России,
от зарплат те к «Долой!» перешли

недовольны заводчики были,
на войне капиталы нажив,
к полной власти в России стремились,
на вершины Олимпа рвались

они думали править Россией,
высоко свои силы ценив,
все опоры нещадно крушили,
на которых покоилась жизнь

мятежи Петроград охватили,
по кварталам Москвы понеслись,
рухнул символ Великой России,
самодержца её монархизм

Император отрёкся, подписан
бесконечно тяжёлый рескрипт,
без Царя оставалась Россия,
неизвестность и мрак впереди

год Семнадцатый вихрем возвился
из февральской кружившей пурги,
опьяненье свободой разлилось,
ждали чуда от бунта борцы

всюду митинги, шествия были,
бесконечные речи лились
о свободе, «проклятом царизме»
и о светлом грядущем мечты

- "Как же жить без Царя?", говорили
на собраньях станиц старики,
"мы веками под скипетром жили,
под сияньем державных десниц ..."

Царь порядок приносит в России,
над сословьями, классами взмыв,
принимая решения быстро,
курс держа к процветанью страны

без метаний различных политик,
что меняются с выборами,
подозрительных авантюристов,
грязных олигархических сил

как в семье есть отец справедливый
так и Царь был для подданых им,
не давал бедных, слабых в обиду,
мог богатых всегда приструнить

а уже магазины громили,
охватили дома грабежи,
вся в плевках и окурках Столица,
всюду хруст от её шелухи

бесконечные авантюристы,
обещанья всего впереди,
втихомолку страну поделили
за кулисами вихрей борьбы

на две части страну раскроили,
на две силы, что к власти пришли,
в Зимнем сели на власть Временные,
там Советы – кумиры толпы

всё кружилось во мгле суетливой,
анархической, пьяной гульбы,
непонятной, смурной и бесстыдной,
нарастающим хаосом гниль

каждый только своё вокруг видел,
все решали заботы свои,
и не думал никто о России,
как её в этой мгле сохранить

всё он видел глазами своими,
Петроград той февральской пурги,
Фёдор Крюков, свидетель России,
живописный и любящий сын
 
новой властью столица бурлила,
свой созвали Совет казаки,
Фёдор в орган казачий был избран,
уважали искусство донцы

оставляя на время столицу,
поездами страной колесил,
в кочегарках, теплушках, на крышах
и в тетрадки картины строчил

всё пытался понять в этом Вихре,
охватившем просторы страны,
что творится в их новой Отчизне,
чем помочь ей в те смутные дни 

не такого он ждал от России -
новой вольной могучей страны,
катастрофу всеобщую видел,
нараставший вокруг анархизм

что-то в нашей стране надломилось,
демократию хаос сменил,
совесть всюду сменили инстинкты
волчьих стай и скоплений свиных

всё вокруг Катастрофою дышит,
что как буря идёт из дали,
обыватель простой из провинций
заскорузлость свою позабыл

уголок он свой Богом забытый
частью общего вдруг ощутил,
океаном России Великой,
необъятной огромной страны

а прозрев, скорбь и ужас увидел,
ярость, страх, что повсюду царит,
и хозяином брошенной псиной
в неизвестность развала глядит   

настороженно, не торопившись,
наблюдали за всем казаки,
действо Временных, что превратились
в политический клоунский цирк

снова Крюков казачеством избран
в Глазуновской, от местных донских,
Съезд казачий, сумбурно-галдистый,
с бестолковой бесплодностью их

слушал речи народной стихии,
призывавшей весь мир изменить,
разнести всё и в новой России
строить новую светлую жизнь

и других, что порядки былые
предлагали пока сохранить,
развивать всё хорошее в жизни,
а плохое в годах упразднить

звали всё поделить остальные,
только так чтобы всё без обид,
чтоб друг друга потом не убили,
за чужое добро не простив 

власть на Съезде казачьем делили,
шум и гам цирковой кутерьмы,
после тех поднимались другие -
те, чьи глотки и локти крепки

полицейские, воры простые
и вчерашние лишь босяки,
лезли хамы, мазурики живо,
адвокатишки и хитрецы

сговорились как будто стихии,
в Год смятений и сломов людских,
многоснежно-суровую зиму
дружный паводок вешний сменил

их рекой, где лазоревы виды,
серебристые косы-пески,
где «запоры» казачьи бугрились
с изумрудными омутами

их Медведица тишью забытой
взбушевалась, свалив все мосты,
все леса и луга затопила,
все левады, поля и сады

разлилась в хуторах и станицах,
все амбары и гумна залив,
степь тревогой-бедой наводнила,
заполняя её во всю ширь

словно море в степи навалилась
с островками из верб и ракит,
вся огромная ширь серебрилась,
бесконечно-тревожная зыбь
 
беспокойно и в воздухе было,
в тёплых сумерках крики и свист,
чьи-то уханья с трелями слышно
водных жителей в шуме листвы

дальних зорь серебристые крики,
там, где диких гусей косяки,
журавлей, лебедей белокрылых,
жизнь волнением юным кипит

всё предстало разливом великим
после долгой большой немоты,
изумлённые взоры ловили её
силу нежданной красы

но была разрушительно-дикой,
все амбары с сараями смыв,
плетни с пряслами все опрокинув,
хлеб, солому и сено размыв

повалила все ветхие избы,
поломала кусты и сады,
прорвала своим буйством плотины,
леса сотни снесла десятин

всех людей меж собой разобщила,
придавила станичную жизнь,
всю работу у них затруднила,
разорвав отношения их

а упали речные разливы -
мелководная речка бежит,
те же косы песчаные, ивы,
с куликами её островки

сколько сору, обломков стихийных
разнесло по просторам Страны,
оставляя в развалинах диких
её прошлую тихую жизнь

озадачил, сбил с толку всех тихих
обывателей Русской Земли
и на гребнях взметнувшейся зыби
оказались её подлецы

они чувствуют новое быстро,
обгоняя всех честных, простых,
наживаются, лгут непрерывно,
сводят старые счёты свои

так и жизнь разметала станицы,
всех стихийностью дней заразив,
пронеслась по именью Листницких,
жизнь Аксиньи собой разломив

отдалась обольщению жизни
среди холода будней тоски,
понесла её снова стихия,
будто листья ветрами в степи

чуждой ласке открылась бесстыдно,
тому голосу, что поманил,
в ней бескрайность степей говорила,
её ветры и грозы, дожди

Фёдор Крюков оставил столицу,
навсегда уезжая к своим,
в Глазуновской родной поселился,
повидал там сестёр и родных

вновь в великий роман погрузился,
продолжая сюжетную нить,
жизнь героев на фронте, в станицах,
Тихий Дон среди грохота льдин

на побывку герой воротился,
фронт оставил Григорий в те дни,
вёз любимой Аксинье гостинцы,
ждал увидеть, что грезили сны

вот именье хозяев Листницких,
где он страшную правду постиг,
в тот момент он её ненавидел,
презирал и как прежде любил

Тихим Доном душа у Аксиньи,
что привольно течёт по степи,
разливается вешней стихией,
возвращается в русла свои

лунной ночью в лугах серебрится
в ароматах пьянящей любви,
роет прорвы у берега быстро,
в тёмных омутах тайны хранит

то прозрачной водою струится,
то мутнеет от неких кручин,
что-то шепчет ракитам и ивам,
грустным вербам-подругам своим

то как стремя на солнце искрится
среди пышущих трав луговых,
белой чайкой ветрами кружится
над волнами в просторах степных

затихает в парении листьев
златомедной щемящей поры,
вдаль уносит томление жизни,
безмятежность пожухлой степи

холодеет в стужении зимнем
среди воя звенящей пурги,
в глубине её что-то таится
подо льдами у спящих ракит

ярью вешней волненье струится
в ослепляющей солнцем степи,
льды ломает и жизни чужие,
разливаясь стихией станиц ...

в Глазуновской все встретили тихо
весть о крахе их Царской семьи,
как всегда, все покорными были,
принимая, что скажут «верхи»

кто-то рад был исходу событий,
те гадали, что будет для них,
старики горевали слезливо,
как теперь без Царя будем жить?

так по-прежнему все они жили
среди пёстрой своей суеты,
хлопотали, трудились, бранились,
и мирились – обычная жизнь

но однажды всё переменилось,
у Кудинова вдруг собрались
друзяки его в этой станице,
чтобы новую власть объявить

самогону для храбрости выпив,
исполком учредили они,
атамана с правленья сместили,
все обиды ему предъявив

местных пьяниц когда-то обидел,
отобрав у них водку с войны,
кто-то вентери требовал с рыбой,
что в запретную пору ловил

власти прежней досталось тут лиха,
принародно унизили их,
уважение рухнуло быстро,
поднимали свой голос низы

разрушалась, трещала Россия,
всё величье своё позабыв,
попытались спасти её имя
те, кто Родину страстно любил

поднимались опять на защиту
те, кто верно веками служил,
возглавлял их борьбу Лавр Корнилов,
свои корни казачьи явив

генерал и казак знаменитый,
что в боях себе славу добыл,
путешествуя в дальних краинах,
столько сведений ценных добыл

жизнь разведчика скрыта в страницах,
где маршруты свои проложил
гор Афганских, в долинах Персидских,
в Туркестане, Муганской степи

выступали солдаты, текинцы,
офицеры их и казаки
в свой поход на России столицу,
чтобы там разгромить большевизм

но удача их не освятила,
нож предательства дело пронзил,
разрастался огонь большевизма
словно пламя кровавой зари

жалкий клоун бежал из столицы,
адвокатишко с Волги-реки,
всем хотел как всегда угодить он,
а привёл к катастрофе страны

в женском платье оставивший Зимний,
облачившись в костюм медсестры,
прочь умчался на автомобиле
Северо-Американской страны

златомедье Россией кружило,
осень прошлой великой страны,
трагифарсом она завершилась,
грянул выстрел «Авроры» с Невы …
 

Глава IX
 
Пал под натиском сил большевизма
заправлявший Россией режим,
взят Овсеенко Временных Зимний,
слово «Ленин» повсюду звучит

силы Временных рухнули быстро,
как стихия Советы пошли
по просторам огромной России,
Тихий Дон и Кубань охватив

в Учредительном видели смыслы,
восхождение новой зари,
всероссийский общественный выбор,
единение векторов сил

от казачества Дона он вышел,
Глазуновского сбора своих,
третье место у Крюкова в списках,
где Корнилов с Калединым шли

с первых дней гром Октябрьский принял
левых взглядов Москвы журналист,
поддержал большевизм Серафимыч,
с этих пор земляки разошлись

стал на «Средах» писательских лишним
уроженец Казачьей земли,
не желали писатели видеть
отвергаемый обществом лик

но писатель Попов не смутился,
большевизма пополнив ряды,
с партбилетом отныне трудился,
выбрав новую «красную» жизнь

окончательно фронт развалился
ноябрём закружившей пурги,
казаки возвращались в станицы
от низовий и до верховых

те под властью идей большевистских,
что в окопах Войны набрались,
те остались в душе монархисты,
а другие за Дон, за своих

но в одном они были едины,
все устали от тягот Войны,
вшей три года в окопах кормили,
много крови казачьей пролив

надоели атаки, прорывы,
штурмы, взрывы и газы, огни,
те поля, где друзья оставались,
бесконечности свежих могил

были подвиги, взятия, слава
за разгром неприятельских сил,
восхищение всех казаками
и «Георгиев» многих ряды

но теперь они просто устали
и хотели свой Дон обрести,
возвратиться к родимому краю,
к жёнам, детям любимым своим

эшелоны тянулись по краю,
шумом, гамом и хамством полны,
где ворованным все торговали -
чай, табак, сахар, водка и спирт

всюду в серых шинелях сновали
новой власти солдаты-борцы,
обитателям первого класса
объясняли «идеи» свои

воздух смрадом своим наполняли,
перегаром и матом в грязи,
там в купе одном ехал писатель
и полковник Попов вместе с ним

- «Здравь желаю, ваш бродь, не признали?
Вы полковник Попов, наш комдив,
помним, как Вы за нас заступались
на Германской, ведь мы ж казаки …

Я Кудинов, ну, конь был саврасый,
под Добруджей был пулей убит,
второй сотни дивизии Вашей»

- «Как же помню тебя, заходи!»
- «Вот гостинцев для Вас тут припас я,
как увидел, сгонял в магазин»

дал полковнику булок хрустящих,
что достали вот-вот из печи,
тут звонок прозвучал над вокзалом,
на ходу тот казак соскочил

Крюков думал над встречей случайной,
вот они каковы – казаки,
офицерство родное казачье,
его близость к просторам донским
 
чувство старого чистого братства,
его подлинный демократизм,
несмотря на различие в рангах,
неразрывная спайка у них

выходили из Новочеркасска
в офицеры когда-то они,
в своих душах любовь сохраняя,
Дона Тихого вечный мотив

атамана Донского избрали,
стал Каледин главою у них,
большевистскую власть не признали,
самостийность свою объявив

жить решили как предки живали,
по законам казачьим своим,
затаились пока, выжидали
куда ветер подует для них

земли Дона исконно казачьи,
не достанутся пришлым, чужим,
все права и влияние власти
будут только у местных, своих

в Усть-Хопёрской Каледина знали
- там родился, до юности жил,
выпускник их любимой гимназии,
Усть-Медведицкой был ученик

на фронтах себя ярко прославил,
когда грянул Брусилов прорыв,
австрияков Четвёртую армию 
в пух и прах генерал разгромил

Фёдор Крюков, станицу оставив,
в Усть-Медведицкой с осени жил,
став директором женской гимназии,
наблюдал и писал и учил

меж двух сил казаки оказались,
зажимавших их словно тиски,
между теми, где Красное знамя,
генералами Белой тоски

все Советы свои разогнали,
на Донбассе рабочих смирив,
Чернецова отряды метались,
налетая на их рудники

появились у них Генералы,
собирая отряды свои,
юнкера, офицеры вливались,
лишь пять тысяч стояли за них 
 
Алексеев с Корниловым звали
патриотов великой борьбы,
поднимали Российское знамя,
чтоб величье его возродить

но на Тихом Дону выжидали,
разберутся пускай уж без них,
проживут как-нибудь и при красных,
не пойдут генералам служить
 
понимали настрой Генералы,
не набрать им сейчас высоты,
терпеливо свой час ожидали,
чтобы красным удар нанести

Ледяной свой поход начинали,
отступая сквозь вихри пурги,
уходили с надеждой к Кубани,
чтобы там начинать свой прорыв

уходил с ними сын генерала,
офицер боевой, монархист,
шёл Евгений Листницкий сражаться,
уничтожить врага - большевизм

большевистская власть напирала,
с трёх сторон Тихий Дон обложив,
с Украиной их связь оборвали,
от уральских братьёв оттеснив

расползались повсюду отряды
Красной силы в просторах станиц,
тут вблизи их донцы увидали,
показали себя «большаки»
 
взяли красные земли Донбасса
и в Донскую столицу вошли,
по Ростову и Новочеркасску
шли расправы, гульба, грабежи

основали своё государство -
где советские правят полки,
был Подтёлков у них самый главный,
Усть-Медведицкий их большевик

начинались расстрелы, расправы,
Чернецова отряд перебит,
магазины, квартиры и склады
потрошили, добро увозив

отдавали все земли казачьи
мужикам-беднякам из Руси,
наделяли всех пришлых правами,
что имели одни казаки   

Фёдор Крюков за всем наблюдает,
отражая в страницах своих,
о погроме в Михайловской красных
повествует донской очеркист

рано утром в станицу казачью
революции силы вошли,
офицеров, отца Феоктиста
и чиновных стреляли у них

а потом их тела продавали,
чтоб родные могли схоронить,
деньги пропили и проиграли
и пошли винный склад потрошить

магазины и лавки ограбив,
за богатых из местных взялись,
поместили их всех в каталажку,
чтобы выкуп от них получить

там столицу свою основали,
большевистской республики их,
так Михайловка стала их штабом,
центром власти просторов степных

Крюков громы земли наблюдает,
наполняя страницы свои,
«Тихий Дон» его время вбирает,
отражая текущую жизнь

часть романа тогда завершает
среди буйства гремящей весны,
когда гибель Валета венчает
высь кургана с часовней в степи

там рисует он крест православный,
что погибшего память хранит,
всем напомнив, что все люди братья
и в годину Гражданской войны
 
на кресте начертал автор надпись,
что любимый поэт сотворил,
Голенищев-Кутузов пылает
эпопеей великих вершин

больше ждать казаки уж не стали,
испарилась «нейтральность» у них,
на борьбу Тихий Дон поднимался,
чтобы красных изгнать из земли

уходили из Новочеркасска
по станицам своим казаки,
там Степной их поход начинался,
собирая их сотни в полки

казаки из станицы Татарской
уходили сражаться за них,
воевать с новоявленной властью,
комиссаров изгнать из степи

разделила война родных братьев,
разошлись по отрядам своим,
Гришка Мелехов вышел за красных,
Пётр за белых, устои земли   

Брестский мир стал всем новостью страшной,
чьи условия всех потрясли -
Беларусь, Украину отдали
и Прибалтику большевики

с возмущением Крюков узнавший
собирать начал силы свои,
в век Семнадцатый нас возвращали,
до границ допетровской поры!

захлестнула эпоха страданий,
свою чашу сполна не испил,
страшной новостью дни запылали
- младший брат его Саша убит

ехал поездом, видом опрятным
не понравился сброду братвы,
на перрон был он вытащен к красным
и прикладами насмерть забит

Добровольцы бои на Кубани
против красных жестоко вели,
Ледяного похода страданья
на их плечи так тяжко легли

здесь был цвет патриотов рядами,
самых храбрых, идейных из них,
шли к столице цветущей Кубани,
созидая плацдармы борьбы

закрепиться в Екатеринодаре,
чтоб пополнить запасы свои,
взвить Российское в городе знамя,
под него собирая полки

Митрофана Раевского знали
добровольцы с Германской войны,
там героем себя показавший
награждён орденами он был

Ледяного похода участник
он и здесь был храбрейшим из них
как и предок, что бил Бонапарта,
знаменитый потом декабрист

среди них баронесса сражалась,
героизмом сражая своим,
позади Смольный, фронт на Германской,
бои с красными в стенах Москвы

с Октябрём жить ей незачем стало,
не давала ей вера уйти,
жизнь с победой лишь смысл обретала
над бедой большевистской орды

красотой де Бодэ восхищала
и искусством военным своим,
на коне мчалась вихрем на красных,
не щадя ни себя, ни чужих

вновь летела в последней атаке
как казачка в черкеске степи,
конь сражённый упал, побежала
за товарищами позади

в тот момент пуля грудь растерзала,
оборвав её страстную жизнь,
подвиг Софьи оставила память
на страницах друзей боевых

начались на Кавказе расправы
с казаками из Терских станиц,
не щадили и их комиссары,
записав во враги гребенских

Тикунов был у них атаманом,
расстреляли его "большаки",
путь скитаний семьи начинался,
обречённых запретами жить

бушевала в сражениях ярость,
что желала победу добыть,
страшным взрывом снарядным при штабе
был великий Корнилов убит

чёрной вестью летело ветрами:
- «При осаде Корнилов убит!»,
генерала донцы вспоминали,
на Германской их схватки-бои

как в Японскую храбро сражались,
где противника храбро громил,
из японских котлов вырывались,
прикрывали отходы своих

путешествия их вспоминали
на Востоке, в таинственный мир,
по Кашгарии, Афганистану,
Индостану, Муганской степи

вместе с ним казаки продвигались
среди пыли, врагов и жары,
для России составили карты
и отчёты о землях чужих

этот гений разведки остался
почивать на кургане, в степи,
ему реквием Крюков оставил,
данью чести великой судьбы

на овеянном всеми ветрами,
под коврами всех красок степных,
где пушистый ковыль и татарник,
жухлый донник и горечь-полынь

когда зори вечерние вянут,
на курган прилетает с вершин
степной беркут, охотой уставший
и застынет как камень вдали
 
будет чистить свой веер крылатый,
перья ржавые хлупи пронзит,
на минуту застынет уставший,
взор в небесную синь устремив

унесёт его осень ветрами
в неизвестные дали кружить,
где шуметь будет в небе крылами
бурой тенью над ликом земли?

над Кашгарией, Афганистаном,
Туркестаном, над Индией ли,
в небе Персии, Азербайджана,
у Кавказских небесных седин?..

взяли августом Город Кубанский,
свою белую власть учредив,
в десять раз уступавшие красным,
разгромили в боях большевизм

На борьбу казаки поднимались
против власти Советов чужих,
развернулись бои городами и степями
в пространствах станиц

разгромили Подтёлкова красных,
постреляли их всех казаки,
сам петлёю под женские плачи
путь земной на Дону завершил

тогда многие в землях казачьих
путь спасения свой обрели,
от штыков большевистских бежали
в край Донской и Кубанской степи

там скрывалась сестра Государя,
что гвардеец-казак охранил,
в Новоминской станице кубанской
он великой княгине служил

остававшийся верным присяге
как и в годы Германской войны,
бывший тенью Царя в каждом шаге
сестру Ольгу его защитил

Фёдор Крюков, ученье оставив,
собирал свой отряд по степи,
с гимназистами старшими классов,
вынув шашку, пошёл он в бои

штурмовали Михайловку страстно,
сам контужен, а конь был убит,
прогоняли с земли своей красных,
чтоб свободу себе возвратить

в бой жестокий у хутора Шашкин
гимназисты на красных пошли,
под ударами вражеских сабель
пали юноши в вечной степи

усть-медведицких сотня осталась
после рубки Мироновских сил,
стала Крюкову страшным ударом
- там его были ученики

в его очерке правда пылала
о героях казачьей земли,
словно белые голуби стаей
в бесконечную высь унеслись

коммунисты о Крюкове знали,
в Глазуновскую их ворвались,
разорили их дом, всё украли,
поломали там всё, что могли

в Крюков сад расцветавший ворвались,
в одеяния белой пурги,
вишни, яблони, груши срубали,
уничтожив очаг красоты

Фёдор Дмитрича долго искали,
посылая разъезды в степи,
в шалаше среди трав отыскали,
к командиру его отвезли

тут и встретил его однокашник,
красный вождь их Миронов Филипп,
развели их года-баррикады,
в разных армиях ныне они

все былые года вспоминали,
их гимназии светлые дни,
Усть-Медведицкой классы и парты,
революцию Пятого их
 
попросил друг Филипп с него клятву,
что не будет он красных громить,
Фёдор дать наотрез отказался,
отпустил его с миром Филипп

Фёдор жил, казаков поднимая,
проклиная чужой большевизм,
равнодушие, трусость сметая
у родных хуторов и станиц 

он стоял на вершине кургана,
глядя вдаль, где Задонья огни,
хутора казаков полыхали,
громыхали орудий стволы

у подножья змеились отряды,
что на сборные пункты пошли,
с хуторов и станиц собирались
во единое русло они

Глазуновка свободною стала,
в Усть-Медведицкой Крюков тужил,
попросила квартиры хозяйка написать
что-то так для души

был концерт в день отъезда назначен
в помощь раненым воинам их,
ей хотелось такими словами
поддержать их и дух укрепить

- «Что такого могу написать я,
не пишу прозаических вирш,
в рифмы дивные я не играю,
не подходит концертам мой стиль»

Через час вышел к ней со словами:
- «Написал о родимой степи,
подойдёт моя речь – прочитайте,
нет - бумагу ту выбросите»

написал ей поэму о Крае,
где родился и страстно любил,
эти строки как воздух вдыхали,
словно птицы над Доном неслись

той поэмой концерт завершали,
что в реальном училище был,
в переполненном зале читали
воплощение Крюковских вирш

там Задонье сквозь окна сверкало,
полыхали за далью огни,
хутора казаков полыхали,
что отряды врагов подожгли

его вирши Попова читала
под звучащий казачий мотив,
в этих строчках, простых и понятных
люди черпали силы свои

времена воедино связались
от далёкой и вольной поры
с тем пылающим их настоящим,
вдохновляя на вихри борьбы
 
шквал эмоций они вызывали,
без конца люди хлопали им,
свою нежность в их души вливали,
силу страстной сыновней любви

шли на бой с теми чудо-словами,
отдавая там жизни свои,
как молитву её повторяли
и просили прислать все фронты

поднял Край он своими словами,
воспаляя казачества пыл,
с ними павших в бою провожали,
их носили надгробий кресты 

до июня бои продолжались,
вытесняли врагов казаки,
«большаки» из Ростова бежали
и из Новочеркасска ушли

казаки Атамана избрали -
быть Краснову главой их земли,
генерал и известный писатель,
два призванья, две ярких души

Круг Спасения Дона назначил
государство казачье у них,
Всевеликое Войско Донское
между Доном и Волгой сложив
 
будет армия в землях Донская,
чтобы власть коммунистов крушить,
на Царицын она наступала,
ожидая решенья судьбы

силы Белых успехи рождали,
взяты Ставрополь и Армавир,
выбив красных в столице Кубани,
там Деникин права заявил

год тяжелых больших испытаний,
накопления преданных сил,
офицерские белые кадры,
их неистовый патриотизм

радость первых побед ощущали,
когда пал на Дону большевизм,
на земле своих предков стояли,
не позволив тут править чужим

в эти годы по землям Кубани
расселялись с чужбин казаки,
что увёл за собою Некрасов
пока правят в России цари

из Турецких земель возвращаясь,
позабыли боль старых обид
и рядами кубанцев вливаясь,
уже новую службу несли

откосились на займищах влажных,
собирая их сено в стоги,
жито в поле уже убирали,
когда страшные вести пришли

из газет на Дону все узнали
и поверить никак не могли,
что погибла семья Государя,
дом Ипатьева, грохот в ночи

всех Романовых там расстреляли
- Царь, Царица, их дочери, сын,
вся прислуга и доктор погибли,
никого не осталось в живых

лишь сестра в Новоминской скрывалась
среди вольной Кубанской земли,
сына Гурия там нарождала,
чтоб отросток Романовых жил
 
жизнь в привычное русло вливалась,
убирали пшеницу донцы,
вновь косилки полями мелькали
и стада хуторские паслись

дни осенние Дон окружали,
златомедьем пейзажей лесных,
серебристо-зелёные дали
на горчичные с серым сменив

Фёдор Крюков вернулся обратно,
в Усть-Медведицкой вновь будет жить,
стал директором местной гимназии,
после женской в мужской его жизнь

здесь когда-то учился с друзьями,
тридцать лет в Тихий Дон утекли,
как жестоко их жизнь разбросала,
те попрятались, эти - враги

там Мария свой путь начинала,
дух гимназии – новая жизнь,
отдал дочь свою Пётр Громославский
под директорство Фёдора их 

стали с Кумовым нынче друзьями,
литераторы и казаки,
свои вещи друг другу читали,
пили чай вечерами у них

когда зори вечерние вяли,
выходил он на берег реки,
и смотрел как над Доном пылали
безграничные дали в степи
 
на высокую должность избрали,
в высший орган Донской их земли,
секретарь Круга Войска Казачьего,
заседания, сессии шли

самых лучших станицы прислали,
самых опытных, мудрых из них,
загорелые лица видали близость смерти,
ломавшую жизнь

собрались они в Новочеркасске,
вересеньем томящим донским
и на сцене, в партере театра
обсуждали как дальше им жить

отделилась земля их Донская,
перестала быть частью Руси,
где Российской Империи флаги,
мощь просторов, бескрайность границ?

болью весть о меже отозвалась,
будто в сердце границы прошли,
то, чем раньше гордились - пространство,   
сжалось к Дону, где правят они
 
казаки как сыны из «бесквасных»,
что на долю свою отошли,
где ни глянь, лишь нужда и нехватка,
ни колодца, сарая у них

новый герб с новым флагом подняли
- не по нраву имперские им,
общерусский, овеянный славой,
полотном заменили донским

Крюков ждал с затаённой отрадой
слов о новой России от них,
о единой могучей Державе,
что народы все объединит

вот к трибуне выходит оратор,
о Великой России кричит,
бьётся сердце и слёзы глазами,
ну, давай же, народ - поддержи!

но молчат делегатские массы,
когда речь о России звучит,
так угрюмо, враждебно и страшно
равнодушны его казаки

только там, в образованных классах
те слова вдруг поддержку нашли,
но таких как они очень мало,
тяжкой глыбой партер весь молчит

снова Царскую власть проклинают,
вспоминая былые грехи,
«Дон Иванович!», - все восклицают,
и ни слова добра о Руси

да, не всё было складно и ладно
с пошехонством её старины,
с темнотой её, пьянством и хамством,
с её стенами мрачных темниц

но тогда почему её жалко,
сколько чудных и славных страниц,
красоты её сказов и храмов
и душевной её теплоты

лишь теперь видишь сказочность рая,
мощь единой Великой Руси,
с Беломорья до Крыма с Кавказом,
потеряв её в вихрях войны

почему у печи её жаркой
так уютно, как детям семьи,
и как холодно с собственным флагом,
сиротливо в просторах донских?..

Круг безмолвствует, не возражает,
когда ругань в Россию летит,
«много разных делов», «мы тут сами»,
«а с Россией мы повременим»

так закончилось это Cобранье,
с тяжким чувством на сердце ходил,
погрузился в проблемы гимназии
и газетно-журнальной волны

четверть века его отмечали,
этих дивных казачьих страниц,
что открыли России края их,
земли Дона, родимой степи
 
и теперь уж в России не скажут
как жестоки и дики они,
что лишь шашками страшными машут,
мчась намётом в бескрайней степи

нет, хулителей нынче поправят
- и укажут на Крюкова им,
есть прекрасный казачий писатель,
живописец их чудной души

дал в полотнах великие краски,
вид природы Донской отразил,
показал всем казачий характер,
силу духа, страданий, любви

«Донской речью» те смыслы витают
и страницами «Донской волны»,
«Север Дона», «Сполох» открывает,
«Приазовского края» черты

его очерки люди читают,
где бушует казацкая жизнь,
он вопросы насущные ставит,
и пытается выход найти

свой великий роман продолжает,
все круженья и краски судьбы,
Восемнадцатый год завершает,
что ломает устои земли

журналистским потокам внимает,
всей газетно-журнальной среды,
всё, что Доном родным полыхает,
превращает в сюжеты свои

очевидцы ему доверяют
всю трагичность Гражданской войны
и герои её открывают неприкрытую
правду страниц

направлял журналистов гонцами
собирать освещенье войны,
из "Донских новостей" всё стекалось
в эпопею казачьей борьбы

там Григория вечны метанья,
красно-бело-казачьей судьбы,
его вечная тяжкая драма,
тяжкий выбор своих и чужих

после той Чернецовской расправы
к казакам он коня устремил,
бился рядом с Петром, своим братом,
среди пламени страшных годин

дома дети его и Наталья
дожидались в те грозные дни,
но манила его лишь другая,
та, что вечно и страстно любил

её образ в Дону отражался,
её голос ветрами кружил,
её видел степными ночами,
когда мыкался в вихрях войны

вновь стихийной Аксиньи терзанья,
вечный поиск прекрасной любви,
возвращенье из плена Степана,
расставанье с Листницким своим

казаки по домам разбредались,
мужиков выгнав прочь из Земли,
надоела война против красных,
потянуло в станицы свои

Восемнадцатый год завершался
среди воя затмившей пурги,
белым саваном степь укрывая,
что Дон шашкой своей разрубил …   
 
 
Глава X
 
Девятнадцатый год над степями,
Тихим Доном в мороз закружил,
Новый год казаки отмечали
с Рождеством по станицам своим

ели сбитни свои с калачами,
христославия пели станиц,
бабы в лучшее все наряжались,
мыли дочиста их курени

по гостям распевали колядки,
весть благую станицам несли,
всех хозяева их угощали
вкусом мёда, вина и кутьи

чудеса по поверьям случались
как Сочельник на Дон приходил,
вода в бочках в вино превращалась,
скот в сараях с людьми говорил

дерева вдруг садами скитались,
среди стужи январской цвели,
колокольные звоны витали
от затопленных храмов вдали
 
в щедрый вечер станицы гуляли,
одаряя варениками,
посиделками всё обсуждали
среди семечной их шелухи

Тихим Доном под лёд окунались,
рисовали свечою кресты,
по замёрзшему Дону каталки
уносили поток детворы

все в пришедшие Святки гадали
что-то будет с их Краем родным,
всё затихнет у них благодатно
или в бури опять погрузит?

по станицам старуху видали,
что бродила с клюкой в эти дни,
вся косматая, в рубище рваном,
страшным взглядом смотрела на них ...

участь Дона в Москве разрешали,
дать расправу за прошлые дни,
Свердлов с Лениным всё подписали,
их кровавый приказ закружил

все расстрелу тогда подлежали,
кто с оружием шёл против них
- Дон залить нужно кровью,
тогда лишь им удастся донцов подчинить

фронт повсюду уже был развален,
казаки по домам разошлись,
только к югу деникинцы ждали
чтобы красным удар нанести

полосой их земля вдоль Кавказа,
Ставрополье с Кубанью у них,
устье Дона у Новочеркасска
и Ростов захватили они

земля Дона открытой осталась,
беззащитной в те зимние дни,
потекли струи красных отрядов,
сея смерть и разор по степи

контрибуции всем налагали,
забирали весь скот у станиц,
пронеслись страшным смерчем по краю,
кровь и ужас казачьих станиц

загремели расстрелы казачьи,
пали сотни и тысячи их,
их зыбучим пескам предавали,
что скрывали кровавые дни

стариков, молодых и богатых,
всех, кого посчитали чужим,
забирали телеги и скарб их,
скакунов знаменитых донских

все кто мог, из станиц убегали,
гнали скот и пожитки везли,
у хохлов с мужиками ховались,
выдавая себя за чужих

шашки в землю свои зарывали,
не дай Бог, комиссары б нашли!
и казачьи лампасы срывали,
а с фуражек околыши их

«расказачить» решили в Татарской
стариков-казаков в эти дни,
расстреляли в глубоких оврагах,
Мирон Коршунов был среди них

Кошевой был в станице Татарской,
деда Коршунова застрелил,
запылали курени богатых,
озаряя просторы степи

на дороге одной повстречали
старика казаки в эти дни,
на коне тот, с седыми кудрями,
со слезами кричал молодым:

- "Что ж стоите в станице как бабы,
пьёте, в игрищах так веселы,
ваших дедов, отцов уж стреляют
и над верой смеются враги!

Где же вы, сыны Тихого Дона?!
Восстают на врага казаки,
вы ж арканов на шеи дождётесь,
коли будете спать на печи!"

казаки на жестокость восстали,
пламя в Вёшенской их запалив,
по станицам их сотни сливались,
пополняя дивизий полки

отовсюду стекались отряды,
пополняя казачьи ряды,
развернулась дуга боевая,
загремели зарницы Войны

всё восстанье Кудинов возглавил,
Ермаков, Козьма Крюков был с ним,
казаки из станицы Татарской
воевали за Дон, за своих

Пётр Мелехов пал от рук красных,
Кошевой его пулей сразил,
брат Григорий там сотнями правил,
коммунистам Петра не простил

Митька Коршунов, Стёпка Астахов,
Аникушка, Христоня у них,
Прохор Зыков, Федот воевали
и Томилин и все Шамили 

Митька Коршунов ехал к Татарской,
чтобы сердце в крови отвести,
к Кошевым беспощадно ворвался
и за беды свои отомстил

были те, кто войной заплутали
как Григорий меж тех и других,
Константин Недорубов в Гражданской
между белых и красных блудил

лишь полгода, вернувшись с Германской,
похозяйствовал он у земли,
Восемнадцатый год шёл с боями
у Краснова, громя большевизм

после плена сражался за красных,
чтоб Царицын для них сохранить,
награждён был будённовской саблей
за проявленный там героизм

в Девятнадцатом в плен попадает,
под расстрелом у белых ходил,
но заслуги Германской спасают,
снова в белые входит полки

но уходит теперь уже к красным
добровольно, узлы разрубив,
сделал выбор в судьбе своей страстной,
у Будённого верно служил

снова армия дышит Донская,
поджигая у красных тылы,
но теснят её армии красных,
были силы у них неравны

но на помощь к ним белые рвались,
генерал Секретёв поспешил,
разгромили станицами красных,
вновь изгнав из Казачьей земли
 
с Добровольческой армией славной
гром победный их Дон огласил,
стала Армия юга державы
наступленье на красных вести
 
воевали на вольном Урале
против красных тех мест казаки,
пал от рук их со штабом Чапаев,
большевистский герой и комдив

вывел к Волге Колчак свои части,
всю Сибирь и Урал покорив,
он стоял у Симбирска с Казанью,
угрожал уже стенам Москвы

поначалу его поддержали
землепашцы Cибирской глуши,
что помещичьей доли не знали,
жили вольно как и казаки

и своих земель было немало,
широки ведь просторы - Сибирь!
Да ещё частных много забрали
и на кой им те большевики?

со времён Ермака там живали
вольной жизнью своей казаки,
что сибирскими люди прозвали,
в необъятных просторах земных

род вели от Донских и Уральских,
земли с волей, что хоть заглонись,
по обычаям дальних окраин,
с атаманами мудрыми их

не поладили с Ленинской властью,
диктовавшей законы свои,
изымавшей их земли казачьи
и ломавшей свободную жизнь

c Украины бежал Скоропадский,
облачённый в германский мундир,
всё предавший и всё растерявший,
украинской абсурдности цирк

манифест Всероссийской державы
подписал он в последние дни,
разорвав все последние связи
в украинских громадах своих

уроженец земли Курмоярской
большевизму в столице служил,
завотделом «Известий» и в «Правде»,
в Наркомпросе - рассказы, статьи

по фронтам для газет разъезжает,
освещая в страницах бои,
в Красной Армии сын комиссарит,
Анатолий, что им так любим    

Фёдор Крюков жил в Новочеркасске,
снова очерки, читки, статьи,
одиночество на Атаманской,
где квартирой свой эпос творит

путь герои его продолжают
среди вихрей большой кутерьмы,
жизнь в станице, косьба, посевная,
боль предательства, жажда любви

всё по-прежнему вьётся в Татарской
среди хлопот у Мелеховых,
Пантелея с женой и Натальи,
что растят детей-внуков своих

фронт на север уходит всё дальше,
у Еланской гремели бои,
жизнь Григория снова терзает,
прожигая огнями Войны

всё в душе его выжгло боями,
начиная с Германской палить,
чувство радости, горечи, жалость,
восхищения и красоты

будто чёрный колодезь пустая,
одинокий татарник в степи,
жил как ветер в просторах витая,
что колышит шуршащий ковыль

лишь одно в его жизни осталось,
что держало, горело в крови,
страсть к Аксинье его обжигала,
снова вспыхнув всему вопреки

она жаром его завлекала,
возрождая угасшую жизнь,
как осеннею ночью знобящей
огонёк костровой средь степи 

снова виделся с нею он тайно,
отводя своё сердце в любви,
не снесла этой страсти Наталья,
одним взмахом себя порешив …

Крюков ныне газетный редактор
- вёл «Донские ведомости»,
на борьбу казаков поднимает,
разложение тыла громит

заседает на Круге Казачьем,
протоколы с делами творит,
погружается в ворох бумажный,
находя там сюжеты свои

в Новоминской станице Кубани
затерялись княгини следы,
там победы Деникина ждали
и падения красной Москвы

её муж в битвы с красными рвался
под Деникинским стягом лихим,
только холодно там отказали
члену Царской им чуждой семьи

монархистов на Юге не брали
господа демократы в ряды,
их порывы души презирали
и стремленье Россию спасти

наступает Деникин на красных,
начиная с просторов Донских,
правый фланг казаки прикрывают,
в Малороссию рвутся полки

Добровольцы Донбасс занимают,
получая трофеем угли,
Малороссией всей наступают,
подчиняет Слащёв себе Крым 

вся под Белыми к лету Украйна,
корпус Бредова в Киев вступил,
разгромили на голову красных,
триколор над Крещатиком взвив

развевалось Российское знамя
к восхищению местной толпы,
- «Киев снова Российский!», - слыхали,
левый фланг Добровольцев закрыт

развевались балконом два флага,
триколор с жёлто-синим мирным,
русский флаг сбросил генерал Сальский
на брусчатку под цокот копыт

офицеры свой флаг защищали,
трёх петлюровцев мощно избив,
«украинский» был выброшен наземь -
русский стяг в Русском городе взмыл
 
всех петлюровцев там разогнали,
русским натиском ошеломив,
побросав их винтовки, сдавались
украинские горе-стрельцы

их ловили везде киевляне,
что хотели Россией лишь быть
и Окраиной быть не желали с
бескультурьем селянской толпы

были с белыми и галичане,
русский дух свой ещё не забыв,
не желавшие польского панства
и петлюровской горькой узды

главным ворогом были поляки,
что мечтали их Речь возродить
и опорой была галичанам
лишь Россия, дававшая жизнь

не случилось единство парада
среди Киевских улиц древних,
не смогли двинуть общие рати
на сметающий всё большевизм

ЗУНР раздавили поляки
превосходством воинственных сил,
отдал земли Петлюра-предатель,
веря в миф независимости

польский Львов защищали орлята,
не щадя в боях жизни свои,
называли тогда польским раем
чарование Галичины

проходило всё перед глазами
молодого врача в Киеве,
Михаила Булгакова знания
Белой армии очень нужны

в это время в Париже шагали
в честь Победы России полки,
за спасение в грозах Германской
Франции и союзников их

август – взяты Херсон, Николаев,
Добровольцы в Одессу вошли,
воевал в их рядах там Катаев,
что у Бунина был ученик

бронепоезд Катаева знали -
«Новороссия» в самых лихих,
разгромили петлюровских тварей,
силы красных за Киев сместив

большевистский режим обличает
мастер Бунин в те яркие дни,
на газетных страницах пылает,
призывая добить большевизм

всё на свете там перемешалось
пестротой украинских равнин,
новоявленные атаманы, "батьки"
с бандами, их грабежи

красные, интервенты, поляки
и петлюровские жупаны,
силы белых, махновские стаи,
что скрывались в просторах степных

второй фронт те открыли для красных
в тылу белых Деникинских сил,
словно оборотни возникая,
всё круша и сметая в пути

получил Махно орден недаром,
на себя отвлекая фронты,
лично Ленин дал Красное Знамя
за поддержку в те трудные дни

возгласил в этот год на Украйне
Анархистской республики лик
со столицей в Екатеринодаре,
воплотив идеалы свои

развернулись бои на Кавказе
против наглых захватов грузин,
взяли Сочи Деникина части,
продвигаясь на Гагры и Бзыбь

поддержали здесь русских абхазы,
не желавшие власти грузин
и армяне, что тылом восстали,
гарнизоны грузинов сдались

корпус Мамонтова наступает,
Южный фронт «большаков» разгромив,
по тылам отступающих красных
конный корпус Шкуро воспарил

фронт на север катился к Рязани,
взят Тамбов и Воронеж у них,
подходили к Орлу уже части,
взяли Курск и Козлов в белый вихрь

казаки красных к северу гнали,
до Саратова их оттеснив,
всюду власть снова правит Донская,
по казачьим обычаям их

потрепали врагов и Уральцы -
Двадцать пятой дивизии тыл,
разгромили штабных у Чапая,
сердце лучших частей поразив

зуб давно был у них на Чапая,
много раз потрепал их комдив,
казаки поквитаться мечтали
с уроженцем Поволжской земли

тот сражался как истый романтик,
веря в лучший для всех коммунизм,
оставаясь при том православным,
веря в Бога и силу молитв

чуть смущаясь, крестился Чапаев
и заказывал службы в степи,
уважал батюшек настоящих:
"Всё же к Богу то ближе они"

проявили искусство казачье
знаменитые их пластуны,
незаметно до красных подкравшись,
обратили в смятение их

не поверил разведке Чапаев,
посмеявшись над сведеньями,
отступавшие к Каспию станут
нападать на их Лбищенский тыл!

роковым то неверие стало
в силу, дерзость казачьих старшин,
стали красными воды Урала
от пролившейся русской крови

там нашел свою смерть и Чапаев,
как его ни пытались спасти,
в неизвестной могиле осталось
его тело, что Яик накрыл

и гремела вновь слава казачья
над просторами вечных равнин,
свою силу явили уральцы -
мастерство уроженцев степных

этот Лбищенский рейд изучает
в академиях лучших весь мир,
всем примером трагедия стала
неожиданной смелой борьбы ...


Фёдор Крюков к своим уезжает,
в Усть-Медведицком округе жил,
у сестёр в Глазуновской бывает,
развивая свой эпос страниц
 
говорила сестра его Маша:
- «Федя в комнате вечно сидит,
продолжает созданье романа,
что ещё до Германской творил
 
не выходит, нигде не бывает,
всё листы бесконечно строчит,
всё в них что-то опять поправляет,
«Тихий Дон» его весь иссушил» 

снова мирная жизнь поглощает
обитателей местных станиц,
рожь с пшеницей они убирали,
везли сено донских луговин

смерть татарцев к себе забирала,
Аникушку с Христоней свезли,
разрубила узлы свои Дарья,
увязая в пучинах хмельных

свои страсти в душе не держала,
отдаваясь стихиям гульбы,
с Тихим Доном она обвенчалась,
исчезая во мраке глубин

страсть разлуки Аксинью терзала
по тому, кто её так любил,
к его сыну она привязалась,
мать Наталью ему заменив

стала ближе Аксинья с Дуняшкой
и с Ильиничной дух теплоты,
многим общим их жизнь наделяла
через годы, что Доном текли

голос Крюкова слышен печатью,
«Север Дона», «Сполоха» статьи,
его мысли и чувства пылают,
резонируя с духом донским

в кратких очерках дух поднимает,
свою веру в Россию крепит,
неизбежность победы витает,
где найдёт свою смерть большевизм

к Ермакову на фронт приезжает
и о многом там с ним говорит,
рассказал ему много Харлампий
об извилинах жизни крутых

в Глазуновской родной он бывает,
у сестёр там порою гостит,
с Ветютнёвой сидят вечерами,
вспоминая прекрасные дни

гость из Питера к ним прибывает,
долго с Крюковым всё говорит,
уезжать их быстрей убеждает,
переждать надо огненный вихрь

Шуру Маша всегда угощает
кукурузой варёной у них,
за стеной Фёдор с гостем шептались,
дух тревоги повсюду скользил

больше Шура их не повстречала,
окна в ставнях и дом их закрыт,
все уехали вместе с вещами,
Крюков дом оставался пустым

тёплый вересень дух укрепляет
вести с фронта всем радость несли,
Курск, Орёл Добровольческой взяты,
уже виделись стены Москвы

разделила война всех кто рядом
лишь недавно в краю степном жил,
будто плугом большим пропахали,
на своих и чужих разделив

мужиков и хохлов с казаками
опалило вдруг пламя войны,
воевали за белых дончане,
за исконную волю земли

а соседи сражались за красных,
новой верой себя осенив,
мужики и хохлы ожидали
много воли и новой земли

и до этого было не гладко
между Доном и Волгой у них,
доставалось хохлам за их нравы,
не любили их род казаки

мужиков тихо так презирали,
но прямой не бывало вражды,
как и те в мирной жизни пахали,
убирали и ладили быт

казаки всем напомнить желали,
кто хозяин просторов степных,
сотни к северу их наступали,
Балашовским сражением взмыв

«Тихим Доном» земля полыхала,
где безликие массы сошлись,
полотном той эпохи батальным
был и деда особенный штрих

на Филоновским фронте сражался
с казаками бессмертных страниц,
где Григорий был с сотней татарцев
эпопеей великой борьбы

безымянным солдатом Гражданской
стал боец рядовой Михаил,
неизвестным героем романа,
что потряс очарованный мир ...

Ясно-жёлтый октябрь наступает,
держат фронт свой Донской казаки,
в Усть-Медведицкой Крюков всё так же,
впечатления в строчках своих

штаб Медведицкой сводной бригады,
центр жизни их местной земли,
учреждения все атамана
в одном зале училища их

писаря, фуражиры, завсклады,
рой просителей разных стоит,
кучка пленных «товарищей» красных,
рядовые из местных станиц

собралось очень много здесь разных,
но одно их всех вместе роднит,
гром степной, что за Доном пылает,
закружившие вихри Войны

ощущеньем нелепости, сказки
эти взрывы в станицах родных,
где давно уже всё примелькалось
вот затихло и кажется - мир

вышел к Дону – тепло, небо ясно,
краснотал, желтизной буруны,
златомедных лесов одеянья,
чистота с глубиной синевы

облака и безбрежные дали,
хутора, где снуют ветряки,
глазуновская церковь сияет,
шёпот верб у текущей воды

всё отрезано им канонадой,
там чужие в местах их родных,
захватило весь Дон ураганом,
что людей как пушинки кружит

неизвестные прежде курганы,
балки, ерики, музги, пески
стали рядом с Верденом и Марной,
Дарданеллами дымом Войны

и, быть может, являет степями
Время новый немыслимый мир
и опишут страницы романов
порождавший Грядущее вихрь   

не об этом казачьи печали,
не о славе и лаврах своих,
нечто большее души терзает
и волнует сейчас их умы

- «Молотьба, молотьба пропадает!», -
незнакомый старик говорит, -
«а луга там какие, а травы,
только некому сено косить!

Ночи нынче просторные стали,
вот раскинешься, с думой лежишь
и когда уж стрелять перестанут,
возвернётся вся мирная жизнь?»

мысли этих людей о хозяйстве,
о лугах и о нивах родных,
их великие целине манят,
хотя души того не чужды

о Великой России те страсти,
что пылают в просторах земли,
возрожденье единой державы,
что опять расцветёт из руин

покидают вершину кургана,
берег Дона враждебно гремит,
сходят вниз, к монастырскому яру,
чтоб казачьих святых навестить

Тихим Доном война полыхала,
разносился гул дальних зарниц,
большевистская власть напирала,
отступали на юг казаки

приближался в раскатах ноябрь,
Крюков ехал в колоннах донских,
с его спутником, шедшим от красных,
проезжали картины станиц

в Глазуновской своей побывал он,
постоял на руинах родных,
у сожжённого дома и сада,
дорогих его сердцу могил
   
ничего у них здесь не осталось,
пепелище, где слёзы и дым,
где живут его воспоминанья
о прекрасных годах их семьи

его мысль о потерянном рае
продолжала витать в эти дни,
восхождение к сердцу осталось
лишь мечтой его ярких страниц

мрачным вихрем на них надвигалась
большевистская сила судьбы,
алым заревом даль полыхала,
поглощая просторы станиц

всё, что дорого сердцу, сжимала
подчиняя законам своим,
эти яркие запахи, краски
их старинной казачьей земли

их палитры восходов, закатов,
исчезающей в вечность степи,
полноводные реки рыбачьи
в обрамлении ив и ракит

под железную поступь отдали
чарованье природных стихий,
под блистание индустриальной
грозной силы, что дух иссушит
 
никогда уже прежней не станет
их казачья привольная жизнь,
ни станиц, ни обычаев славных,
ни красот их чудесной земли

все герои его здесь рождались,
возрастая в просторах степных,
свои страсти, любовь проявляли
на дорогах кружившей судьбы

его сердце от боли сжималось,
сокрушаясь от страшных картин,
разрушения дивного края,
что с рожденья так страстно любил

он в раздумье стоял у развалин,
что разрушены волей судьбы,
на душе было горько, печально -
не объедешь, что всем предстоит
 
нет, однако, душой и отчаянья
- испытания надо пройти,
будем дальше умней мы и спаянней,
ещё лучше устроим всю жизнь
 
встретил женщину:
- «Что она плачет?»,
- «Всё развалено, нечем ей жить»,
отвечают ему поучающе,
всё так ясно и просто у них

вот старик у гумна в тёплой шапке,
на природу, любуясь, глядит,
- «Вам оставили что-то товарищи?»,
- «Как с пожарища в поле травы,
всю скотину с собою угнали,
лишь быков я от них схоронил,
ничего, живы мы с сыновьями,
всё добудем, ещё будем жить!»
 
всё туманно, неясно пока что
на просторах Российской земли,
пересилит волну испытаний
их казацкая сила души?

лишь одно в том борении ясно
- сила воли Казачьей степи,
так как борется в жизни татарник,
что раздавлен движеньем судьбы

жизнь разбита, раздавлена валом
налетевшей жестокой войны,
но упорно в трудах починяет
повседневные будни свои

дым куреней ползёт над домами,
запах тыквы в нём и кизяки,
с ними борется дух листопада,
что Обдоньем в ветрах ворожит

бабы гонят на улицу стадо,
журавец над колодцем скрипит,
несут воду в курени девчата,
всё как в тихие мирные дни

но кончается жизни отрада,
фантастический суетный мир
через час уже рвутся снаряды
и куда-то проходят полки

засмотрелся станицей Панкратка
на пылающий грохот Войны,
не желает в окопчик ховаться,
где лягушки и сырость земли

там танцующий лихо урядник,
что собрался в разведку идти,
чуял худо за линией вражьей,
а осколок пронзил у своих

так пестра жизнь и разнообразна
в этом крае Придонской земли,
от терзающих дух причитаний
и до танцев вояки лихих

над колонной походной казачьей
льётся песня, где море тоски
с красотой бесконечной смешалось,
разухабистой удалью их

слышит Крюков узор залихватский,
что над степью безбрежной кружит,
силе духа казачьей внимает,
есть ещё у них порох внутри

дивный образ «Хаджи» вспоминает,
жизнестойкой энергии сил,
непреклонный цветок их – татарник,
что раздавленный всё же стоит

этим образом мыслил казачью
их борьбу против вражеских сил,
возрожденье Великой России,
дорогой его cердцу страны

всё тревожнее вести с Урала,
отступленье Колчаковских сил,
в глубь Сибири они отступают,
где восстаньем пылают тылы

поднялись как стихия крестьяне
за земную бескрайнюю ширь
с её пашнями, лесом, лугами,
что считали своими они

им в Семнадцатом земли достались,
что у частных владельцев взяты,
а колчаковцы их возвращали,
озлобляя селян против них

городами рабочее пламя
Колчака поджигало тылы,
мощь заводов, "чугунки" и фабрик
в белых видела вражеский лик 

Адмирал вновь любовь тут встречает
среди вихрей Гражданской войны,
в суете и крови госпитальной,
что связала опять его жизнь

силы красных на Юг напирают,
оттесняя казачьи полки,
Крюков снова жил в Новочеркасске,
Круг Казачий, роман и статьи

много было надежд и порывов
в эти месяцы трудной борьбы,
предвкушали победную близость
Белой армии грозной полки

они видели марши лихие
вдоль по улицам взятой Москвы,
возрожденье Великой России,
её мощи, великих границ

уже к Русскому Северу вились
караваны из красной Москвы,
уходили в подполье с вершины,
катастрофой октябрь грозил

на Кавказе чеченцы разбиты
Белой армией, спасшей тылы,
там Булгаков в огне экспедиций
постигал дух Гражданской войны

заметались могучие вихри,
дым сражений Орловской земли,
здесь сошлись две огромные силы,
что рубились с зари до зари

силы Белые были разбиты,
пехотинцы и конница их,
ураган Первой Конной пробивший
оборону Деникинских сил

рейд Махно часть полков отвлекает,
на Кавказе восстанье гремит,
всё в огне и крови утопает,
закипая от яростных битв

роковые ошибки не дали
Белой гвардии красных разбить,
бунтовали за землю крестьяне,
ослабляя на Юге фронты

вновь помещики жили в усадьбах,
забирая пространства свои,
и заводы у прежних хозяев,
разрушая рабочих мечты

шли вперёд, утопая в трясине,
ничего не могли объяснить
о дороге грядущей России,
о её к процветанью пути

агитаторов нет и в помине,
тех, что могут народ озарить,
зажигая их души и мысли,
за собой тёмный люд повести

"Жить в единой стране неделимой!",
только как там с разделом земли?
всё мрачнее крестьянские лица,
настороженней взгляды у них

поначалу встречавшие радость,
равнодушие в сёлах нашли,
а в губерниях индустриальных
мощь отпора и ярость вражды

недовольные финны, поляки
отказались на красных идти,
им свободу в Москве обещали,
а у белых Империи ширь
 
им важны были их идеалы,
их Российской империи лик,
возвращение в прежний порядок,
благодушие дивных картин

но тылами разруха и хаос,
воровство с казнокрадством у них,
управленцы мошну набивали,
всюду смута, безверие тьмы

по иному всё было у красных,
рисовавших красивую жизнь,
привлекали народ идеалы,
их неведомый социализм

оказалась близка эта сказка
страстным думам народным простым,
в дали звавшая вечная Правда
ореолом прекрасной мечты

там не будет богатых и жадных
с их жестокостью к людям простым,
люди будут друг другу как братья
без терзавшей веками вражды

справедливость во всём будет главной,
а имущество общим у них,
положение всех будет равным
без сословной былой городьбы

Государство заботу проявит
о болящих, убогих, седых,
обеспечит леченьем бесплатным
и жильём и ученьем малых

труд людской из мучения в радость
большевизм навсегда обратит,
сократится пора трудовая,
и рабочий улучшится быт

всё скопленье заводов и фабрик
будет людям отныне служить,
перейдут земли в руки крестьянам,
богатеть станет русский мужик

радость жизни теперь станет главной,
труд свободным без рыночной мглы,
без погони за прибылью в сварах,
где культура с наукой в чести

человек будет верхом поставлен,
его благо отныне в чести,
не машинный бездумный придаток,
пролетарий - хозяин страны

там исчезнут зловонные "Ямы",
где ломаются судьбы девиц,
навсегда на аллеях погаснут
грешно-красные их фонари

разорвать с прошлым старые связи,
вырвать корни из русской земли,
все традиции, нормы, обряды,
всё наследие искоренить

им казалось, что можно прикладом
справедливость в стране утвердить,
уничтожить поток благодати,
на агитки иконы сменить

веру предков мечу предавали,
каждодневных упорных молитв,
жизнь без Бога несли собой в массы,
свой свинцовый в крови атеизм

лишь Грядущее их озаряло
полыханием ярких зарниц,
в обновлении видели счастье,
фантастическом царстве мечты

голубых городах предсказаний,
двадцать первого века страны,
поездов над землёю летящих,
небоскрёбов бетонно-стальных

до просторов Космических далей,
где рассыпаны звёздно шатры,
Циолковский, Богданов и Цандер
были смелостью им так близки

так о будущем красным мечталось,
такой грезилась в будущем жизнь,
поддержали сказания массы
и сражались фронтами за них

бескорыстными слыли вождями
увлекавшие большевики,
бессеребренность их окрыляла
и суровый простой аскетизм

за собою в Грядущее звали,
отвергая смиренье судьбы,
убеждённостью их заражали,
своей верой в святой коммунизм

просветители новой морали,
Меченосцы великой борьбы,
ничего для себя не желали,
свой идейный огонь всем несли

шли за ними в красивые дали
озарённые люди страны,
свои жизни за то отдавали,
не щадя ни своих, ни чужих

в этом зареве силы черпали,
вдохновляясь призывом мечты,
всё дорогой победы сметали,
возжигая высот романтизм ...


Фёдор Крюков роман завершает,
эти главы ещё черновик,
сама жизнь на страницах витает,
заплетая героев своих 

сундучок свой заветный таскает
казачок Алексей среди битв,
повторял ему Фёдор бывало:
- "Пуще глаза его береги!"

- «Здесь, Алёша, великая слава,
красота, мощь Казачьей земли,
наших песен прекрасных звучанье
и огромная сила любви!»

свои вещи казак собирает,
снова путь в неизвестность манит,
всё о чём они страстно мечтали,
разрушается вихрем Войны

натиск красных на Дон нарастает,
дальше к югу идут казаки,
Тихий Дон свой родной покидают,
оставляя просторы станиц

и Григорий поехал с друзьями,
ища правду свою по степи,
вечно страждущий суетный странник
в ураганах кружащей судьбы
 
снова дома, в станице Татарской,
где тепло и уют их семьи,
все курени Война прошагала,
в каждом кто-то годами погиб

вновь с Татарской судьба разлучает,
белоснежный простор впереди,
две фигуры, скрипящие сани,
неизвестность и пламя любви

взгляд Аксиньи скользил над полями,
в эти белые краски степи,
чувство счастья её опьяняло
и надежда там где-то вдали

воплощение старых мечтаний -
вместе с Гришей, любимым, родным
все их прошлые скорби оставить
среди улиц Татарской в глуши

но уж видно судьбина лихая
не оставила путь их любви,
незнакомым жену оставляет,
исчезая в дорогах Войны

всё безрадостным, серым вдруг стало
для Григория в этой степи,
равнодушье его угнетало,
пустота поселилась внутри

воля к битвам его иссякала,
истощились души родники,
понимал он, что Белое царство
будет таять в пыланье Войны

Девятнадцатый год завершался,
гром побед и трагедий людских,
год Двадцатый к степям приближался
- беспощаден и неумолим …


Глава XI

Белый фронт сквозь огонь отступает,
сила красных их к югу теснит,
алый стяг над Ростовом пылает,
на две части врагов разрубив

Украину уже потеряли,
пали Дон и Царицын у них,
разбегались от фронта кубанцы,
всюду кровь, тиф, морозы и вши

луч надежды средь стужи февральской
- конный корпус Думенко разбит,
снова белые в Новочеркасске
и Ростов триколором блестит

это было последней их славой,
вновь удар Первой Конной крушит,
Егорлыцким сраженьем кровавым
луч последней надежды убит

закружила зима над полями,
в белый саван весь Дон погрузив,
все к Кубани донцы отступали,
с Белой армией в Новороссийск

от войны все смертельно устали,
страшной карой свирепствовал тиф,
что косил всех – и белых и красных,
холод, голод в пути, бандитизм

довершала картину "испанка",
что пришла из далёких чужбин,
городами прохожие в масках,
что пытались хоть как-то спастись

шли холера и оспа волнами
по земле разорённой страны,
малярия людей настигала
и мучения дизентерий

ещё яростней заполыхала
и чахотка огнями войны,
разносилась мучительным кашлем,
собирая страдальческий пир

толпы беженцев Юг наводняли,
эшелоны бессчётные шли,
измождённые люди страдали
среди грязи и скученности

беды страшной борьбы истощали
это море народных картин,
чем могли люди в белых халатах
им помочь среди хаоса мглы?

был Раевский среди отступавших,
что в тифозном бараке застыл,
отлежавшись в Ростове казачьем
пробирался в Воронеж к своим

ехал поездом стужей февральской
среди пьяной матросской орды,
не понравился китель им царский
под шинелью, явив его чин

на ходу его сбросили в насыпь,
где большие сугробы спасли,
да шинель то в вагоне осталась,
шёл морозами в вихрях пурги

и пока он до Лисок добрался
жар простуды пылал уж в груди
и в Воронеже тихо скончался,
не увидев любимой семьи ...
 
на Востоке свой путь завершает
Адмирал озарённой судьбы,
патриотом Российской державы,
что боями не смог он спасти

снова жизнь ему путь закрывает,
свет победы, исканий, любви,
он Сибирской зарёй погибает,
а она будет вечно любить

Крюков брошен, всё в полном развале,
к Черноморью уходят штабы,
как же быстро всё жизнь изменяет,
как жестоки дороги судьбы
   
он собрал в сундучок все бумаги,
весь Донской его новый архив,
«Тихий Дон» в нём сокровищем главным,
что пытался сберечь от войны
 
уходили с Алёшей к Кубани,
к штабу старых Деникинских сил,
о Победе не думал писатель -
как великий роман сохранить

что-то снова творил вечерами,
дополняя сюжеты свои,
завершались последние главы
эпопеи Казачьей земли 

Ветютнёва в станице осталась,
вскоре красные части пришли,
образованных арестовали,
в Усть-Медведицу всех повели

гимназистки, врачи, фельдшерицы
под конвоем в темницу пошли,
со слезами спросил их служивый:
- «Что же красным то сделали вы?»
 
на дороге шли красные мимо,
спас их всех боевой командир:
- «Там тюрьма вся в завалах убитых!»,
лично каждого сам допросил

выясняли к Советам лояльность,
всех свидетелей он пригласил,
оказалось доносом их взяли,
фельдшер питерский беглый строчил

красных сильно в ту пору боялись,
не щадили кто белым служил,
Шура к югу пешком добиралась,
дали немцы приют ей в ночи

села в поезд до Екатеринодара,
там рабочих завода везли,
половина их всех разбежалась,
а она там искала своих

повстречался ей там надзиратель,
что в Камышине с нею учил,
у знакомых его ночевала
и в театр пошла, где донцы

там бежавшие с Дона лежали,
многих мучил туманивший тиф,
всё смешалось в том зрительном зале,
все сословия вместе слились

офицер подошёл к ней случайный,
что искал её просьбой сестры,
фото Шуры в кармане сияло,
где спокойная мирная жизнь

земляков Шура там повстречала
Глазуновской станицы двоих,
атамана Сергеева знала,
Марчукова Никиту, что с ним

разговоры и воспоминанья
уносили в прекрасные дни,
там сознанье она потеряла,
после госпиталь, давший ей жизнь

когда снова вошла она в силу
и измучивший тиф отступил,
в Глазуновскую вновь воротилась
среди буйства весенней листвы
 
Крюков берег Кубани покинул
перед натиском красных лавин,
рухнул образ Великой России,
впереди лишь спасение - Крым

воплощение белых мечтаний
идеальной прекрасной страны,
думы их о потерянном рае,
что остался в Империи их

Русский остров, омытый волнами,
сохранивший былой колорит,
строит новую жизнь, процветая,
дух свободы и патриотизм

взял бразды Русской армии Врангель,
честь и стойкость её укрепил,
отогнал большевистских каналий,
в степной Таврии их разгромив

стал кумиром всех русских страдальцев,
дав надежду на призрачный мир,
на спокойную жизнь в этом крае,
ностальгические миражи ...

вновь вагоны-теплушки стучали,
где сидел поседевший старик,
среди грязи, унылых страданий
прибыл к морю он в Новороссийск,

прежде сытым глубоким был тылом,
собиравшим трофеи войны,
где в "Кафе Махно" их штаб-квартира,
рестораны, шикарная жизнь

но теперь всё у них изменилось,
муравейник из беглой толпы,
мародёры, орда дезертиров,
уголовщина с массой бесчинств

оборванцами всюду бродили
в своих грязных шинелях они,
нищеброды-грабители тыла,
разлагавшие братьев своих

принесли с собой хвори лихие,
охвативший всю армию тиф,
ещё более ужас усилив,
дух упадка в рядах боевых
 
артиллерия брошена ими,
танки прямо на набережных,
обречённые бродят калмыки,
их верблюды на фоне вершин

распоясались всюду бандиты,
наводнившие Новороссийск,
склады грабили и магазины,
стены знатных, богатых квартир

здесь картины разгрома увидел,
толпы беженцев и корабли,
собралась здесь в порту вся Россия,
не принявшая новую жизнь
 
дули ветры над молом чужие,
где собрались толпой казаки,
броненосцы на рейде дымили
в ожидании русской волны

казаки до последнего бились
с большевистской ордой в эти,
из станиц своих сальско-калмыцких,
клятве Дону, России верны

две Империи вместе сходились,
восхищавшие прежде весь мир,
торговали, бранились, мирились,
воевали – и вот дым руин

что-то плавало в волнах Российских
- след от прошлых блестящих годин,
чемоданы и шляпки, картины,
стулья с плюшем, коробки, ларцы

начиналась погрузка до Крыма
всей нахлынувшей к сходням толпы,
драки, ругань, истерики, крики,
вой сирены, рыдания, визг

вот корабль последний покинул
шум причала - какой-то калмык
прыгнул в море в треухе лисичьем,
чтобы к борту спасенья доплыть

там полковник седой застрелился
- отказали, хоть очень просил,
к штабелям его труп откатили
сапогами по лику земли

капитан из дроздовцев не видел
смысла жизни своей и семьи,
попрощавшись тепло со своими,
подвёл линию общей черты

вдруг откуда-то стуком копытным
содрогнулась вся масса толпы,
к невысоким горам обратилась,
про морскую стихию забыв

море конницы с гор покатилось,
алым знаменем их озарив,
Апокалипсис страшным порывом
нёсся красными всадниками

как предвестники Нового Мира
из степей они грозно неслись,
разрушители старого мира
крах России кроваво несли

море крови хлестало за ними
как за тьмой беспощадной орды,
шло всё грязное, низкое быстро
торжествующим хамством людским

cловно воины хана Батыя
налетевшие в земли Руси,
Тамерлановы орды лихие,
оставлявшие горечь руин

всё возвышенное уносили
победившие белых клинки,
утончённую их поэтичность,
веру в чистое и романтизм

всё низвергнуто в прошлое было,
дух гармонии света поник,
мир усадеб цветущих лиричных,
их прекрасной казачьей земли

кругом хаос и тьма воцарились,
боль отчаянья, ужас души,
крах последней надежды на милость
всё низвергнувшей в пропасть судьбы

полыхали Заката зарницы
в ураганах просторов степных,
возвещавшие гибель станицам
приближавшейся Красной Зари

то была Гроза нового мира,
что ему не дано уже зрить,
там нет места ему с его миром,
где свободно дышать все должны

всё осталось тут в Новороссийске
как последнем оплоте своих,
там уже налетали чужие,
что всем рабство и гибель несли

время в хаосе диком кружилось,
свистопляске большой кутерьмы,
где он был одинокой песчинкой
среди всей обессмысленности

впереди лишь морская стихия,
что волнует дыханье боры,
безмятежная скрытая сила
катит вечностью волны свои ...


Насмотревшись на эти картины
Крюков прочь зашагал от толпы,
вышел в город, нашёл там квартиру,
у знакомых остался пожить

но однажды несчастье случилось,
кто-то выкрал казачий архив,
потрясение всех охватило –
там великий роман он хранил

город красные заняли мигом,
Дончека по кварталам кружил,
Крюков город приморский покинул,
растворившись в просторах страны

и никто о нём больше не слышал,
о певце их гадали донцы,
то ль в застенках Лубянки он сгинул,
то ли образом скрылся чужим

Тихий Дон вопрошали в порывах
о дороге великой судьбы,
но молчал Дон водой серебристой,
нёс загадку в глубинах своих

его долго искала Аксинья,
сердце вещее чуяло - жив!
с казаками о нём говорила,
приходившими с далей войны

не хотелось ей верить в погибель
её Феди, что Ксюшу любил,
вспоминались ей страстные ливни
на левадах в блистанье зарниц

оба были тогда молодые,
кровь кипела в горячей груди,
Тихим Доном куда-то всё смыло,
эти годы и молодость их ...

Громославский был в Новороссийске,
не попал как и многие в Крым,
о пропаже архива услышал
и найти его твёрдо решил
   
на воров-похитителей вышел
и архив драгоценный купил,
с ним уехал в просторы родные
в курене сундучок тот хранил

чердаком заурядной станицы
«Тихий Дон» был надёжно укрыт,
сундучок, где сокрыты страницы
всей великой казачьей судьбы

атаман из Букановской скрылся,
понимал, Дончека будет рыть,
арестован был в Новороссийске -
стены старой Ростовской тюрьмы

был у белых донцов предводитель,
вместе с ними громил большевизм,
не простой, атаман-повелитель,
приговор тут был только один

всех знакомых его увозили
из Ростова в застенки Москвы,
под конвоем в «теплушках» томились
те, кто волю казачью любил

с Тихим Доном навечно простились,
те, кто Белое дело вершил,
разлучали со степью ковыльной
атаманов Казачьей земли

Троцкий, демон идей большевистских
вершил участь казачьих станиц:
- «Казаки – слой единственно сильный,
что способен управу вершить

вечно были опорой России,
той, которую нужно крушить,
Царской власти, всех старых традиций,
кровью Дон мы должны весь залить»
   
все в столице расстреляны были
верховоды Республики их,
среди них и Краснушкин там сгинул,
что страницы о Доне творил

а потом и простых вслед за ними
казаков Красный вихрь уносил,
стала мачехой лютой Россия
большевистская к людям степным

под конвоем их гнали чекисты
от  великой и стольной Москвы,
Русский Север ждал узников битых,
в казематах своих Соловки

стала красной земля их отныне,
от знамён и казачьей крови,
алым заревом всё озарилось
на просторах Казачьей степи

в тех краях проезжал Серафимыч,
большевистский творец-журналист,
страшным горем его обагрила
беспощадная буря войны

с Анатолием жизнь разлучила,
что фронтами Гражданской погиб,
большевистские пули пронзили
комиссара – убили свои

был у Ленина, вождь большевизма
дал мандат, чтоб виновных найти,
полномочия были большие -
до расстрела любого из них

там о многом они говорили,
ему снова напомнил Ильич
о задаче огромной партийной
гений слова Советской страны

пролетарский писатель великий
должен небо страны озарить,
не попутчик из старых – учитель,
новый мастер из дней молодых

год Двадцатый в огнях проносился,
белой крепостью держится Крым,
отвоёваны земли степные,
чтобы с севера Крым защитить

им хотелось, чтоб здесь сохранился
прежней жизнью былой Остров Крым,
показав красоту и величье,
блеск традиций, свободу, мечты

как в имперские годы Таврида
обрела контур прежних границ,
там жила прежней жизнью Россия,
мозаичность сословных палитр

время будто бы остановилось
полуостровом той красоты,
всюду царских театров афиши,
дамы с белыми зонтиками

но железно и неумолимо
Север сдавливал контур границ,
шторм ноябрьский грозной твердыни
участь Белого дела решил

вместе с красными в Крым анархисты
из стихии Махно ворвались,
цвет их армии - кавалеристы,
пулемётчики и тачанки

cвой коронный приём применили
против конницы белых они -
когда схлынули кавалеристы,
открывая тачанкам пути

взял Махно штурмом белых столицу -
Симферополь Каретниковым,
Евпаторию, Керчь покорили,
Севастополь и Ялту они

пропаганду идей анархистских
среди красных и местных вели,
но в Москве уже участь решили
тех союзников, что не нужны

Крым преставился пёстрой картиной
в толпах красно-махновской толпы,
стяги алые, чёрные, крики,
бесконечные митинги их

офицеров вели конвоиры
в их последние в жизни пути,
те бросали фуражки любимым,
чтобы память о них сохранить

участь белых в столице решили
окрылённые большевики,
не желавшие в Красной России
видеть им бесконечно чужих

закружили свинцовые вихри
над последним пристанищем их,
по долинам холодной Тавриды
их кровавые реки текли

вместе с прочими графа Капниста
не дождались стенами семьи,
умерла потрясённая Лиза,
разбросало из Крыма других

от ЧК скрылась дочь их Мария,
приняв облик татарских девиц,
в их аулах Капнистов любили,
в грозный час чем смогли помогли

грохотанием в криках убитых
пулемётные очереди
завершили трагично картину
эпохальной Гражданской войны

через годы возмездье явилось
ужасающим Тридцать седьмым,
бумерангом судьба возвратила
большевистской элите долги

Севастополем всё повторилось -
страшным призраком Новороссийск,
снова паника, ругани крики
и причальная давка толпы

таял Крым за туманною дымкой,
за кормой исчезая вдали,
покидали остаток России
те, кто выбрал чужбины пути

части белых Кавказом разбиты
да ещё и свирепствует тиф,
Михаила Булгакова мысли
о грядущем своём и страны

его крепко держала Россия,
не давая уйти от судьбы,
впереди ожидали страницы,
что узнает со временем мир

среди тех, кто Кубанью рубился
и в Крыму мощью красной волны
был казак Недорубов, топивший
грёзы белых в горячей крови

той волной и уральцев накрыло,
за Чапая, друзей отомстив,
казаки белых сил растворились
в землях Персии, чтобы спастись


Впереди ожидала чужбина
тех, кто Белому делу служил,
нищета, униженья, обиды,
горечь краха Империи их

проболтали в салонах Россию,
проплевали на дачах своих,
просмеяли на шумных квартирах,
в балаган её свет превратив

проблевали на пьянках столичных,
на собраниях их шутовских,
утопили в речах популистских,
вызывая восторги толпы

кучка клоунов вдруг решила
взять державные все бразды,
потерпели фиаско силы,
что сменили Семнадцатым

развалили основы святые,
на которых стояла вся жизнь,
аморальную гниль разносили
и презрение к корням своим

а потом всё на красных свалили,
виноваты, мол, большевики,
что Россию вдруг поработили,
понаехавши из заграниц

так ведь проще, спокойнее было,
трудно было себя обвинить,
но признания правды светились
к чести тех эмигрантских страниц

- "Сами мы развалили Россию,
заигравшись театром дурным,
распалили огонь анархизма
под красивыми лозунгами!"

развалилась гнилая элита
дымом мифов и грязью интриг,
вседозволенным аморализмом,
врата ада народу открыв

звали Русским Исходом Великим
этот путь в неизвестность чужбин,
миллионы изгнанников скрылись
за пределы любимой страны

в ней остались мечты и порывы,
их прекрасные годы любви,
долго мыслями в них уносились
словно в сказку - чудесную быль

но обиды в душе не таили
на такие изгибы судьбы,
только тёплые чувства к России
сохраняли в изгнании их

возвращением грезили к милой,
о которой им виделись сны,
всё мечтали о часе великом,
что откроет "Расею" для них

разметали их красные вихри,
никого ни о чём не спросив,
поколенья людей растворились
среди пёстрых далёких краин

среди улиц Парижа, Берлина
замелькали средь шумной толпы
бесконечные русские лица,
голоса из российских равнин

у кварталов Шанхая, Софии
начиналась их новая жизнь,
рестораны, кафе и трактиры,
русской жизни зажглись очаги

в Парагвае они, Аргентине
основали колонии их
и фамилии русских как титул
зазвучали у местных элит

исцеляли болящих в Египте,
живописцы пленили Каир,
изучал древность их Голенищев
и балет в их страну принесли

и на райской земле экзотичной
появились России сыны,
клан Леонтьевых Полинезийский
свои корни успешно пустил

ратный опыт фронтов применили
офицеры из Русской среды,
в войнах разных Америк Латинских
добывали победы они

обретались землёй Австралийской,
позади оставляя Сибирь,
сохраняли обычаи, имя,
православную веру несли

казаков было много Сибирских
в том великом потоке вдали,
староверов, что изгнаны были
на просторы чужой целины

на заброшенных землях Бразильских
создавали общины свои,
уголочки исконной России,
процветания их очаги

целину их саванн превращали
в настоящий земной парадиз,
за копейки её покупали,
в гордость целой страны превратив

там Семнадцатый век сохранили,
одеянья и песни свои,
все обычаи их и молитвы,
старорусский певучий язык

а с Гражданской и к ним докатилась
эмиграция Красной волны
из Деникинской армии бывшей,
чтобы счастье искать у чужих

Парана, Мату-Гросу, Токантинс,
Риу-Гранди-ду-Сул расцвели
древлерусской общины трудами,
а Сан-Паулу белой волны

королями порой становились
и в богатые семьи вошли,
разным армиям мира служили,
заслужив уважение их

тосковали вдали по России,
по просторам её луговым,
уносились душой в её нивы,
что являли ночами их сны

рубежами России селились
те, кто больше страдал от тоски,
чтоб хоть издали Родину видеть,
слышать русскую речь у границ

кто-то Польшу славянскую выбрал,
те Финляндию в красках лесных,
кто-то в землях Эстонских селился,
эти в Латвии, в крае Литвы

это земли Империи бывшей,
что хранили дух прежних годин,
много русского там сохранилось,
всё, что грело их взор средь чужбин

так уехали прочь из Столицы
в старый Ревель фон Ридигеры,
там бухгалтер с семьёй поселился,
где Алёша единственный сын

не смогли бы в те годы ужиться
люди с рыцарским званием их,
там свой путь по дороге тернистой
начинал Патриарх Алексий

там хожденье по мукам продлилось,
начиная с Германской войны,
их искания правды и смысла,
идеала Российской души

всё смешалось в дали заграничной,
все течения Русской реки,
пёстрой противоречной картиной,
порождающей всполохи искр

либералы, а там монархисты,
тут эсеры и меньшевики,
украинские националисты
и махновцы изгнаньем судьбы

иноземщина всех уравнила,
путь скитаний и долгой борьбы,
горькой участью изгнанных била,
выживания всем вопреки

но о подвигах русских дивизий
не забыли союзники их,
на Параде Победы в Париже
гордо русские воины шли

зазвучали везде на чужбинах
звуки дальних казачьих станиц,
песни вольные да удалые,
что кружили в просторах степных

в земле Датской чета поселилась
Куликовских из Царской семьи,
там ларец их фамильных реликвий
помог выжить в те трудные дни

они в Дании ферму купили,
где казак Ящик снова служил,
много русских, в чужбины бежавших
там спасенье своё обрели

клан Романовых выжил чужбиной,
продолжая традиции их,
жизнь в заботах о Новой России,
что увидит сиянье зари

обретался изгнаньем Парижа
и осколок казачьей души,
знаменитейший русский мыслитель,
что свободу и личность ценил

Николая Бердяева имя
возносил весь общественный мир,
он стремленье к свободе воспринял
от казачьих привольных станиц

Поляковы-Байдаровы были
в том громадном потоке годин,
тенор оперы и балерина,
что остались во Франции жить

Смольный был за плечами Милицы,
генеральская дочь у Невы,
после страшных погромов столицы
они счастье искали вдали

муж вернулся к стезе артистичной,
его голос знал русский Париж,
пел романсы концертов Владимир,
русских праздников в помощь другим

уходила минувшим Россия
под напором нагрянувших сил,
лихолетий, её охвативших,
обретая мистический смысл

становилась чудесной картиной,
где стирались дурные черты,
притягательным сказочным миром,
погружавшим в прекрасный лиризм

далью "Лето Господне" искрилось,
воскрешая утраченный быт,
время детства московских событий
из счастливой минувшей поры

но не прошлое в нём отразилось,
а мечта в тёплых красках палитр,
свет грядущей и сильной России,
что увидеть ещё предстоит

Возрождения ждали отныне,
возвращенья к истокам своим,
неизвестной свободной, великой,
её веры, любви, красоты

о них словно забыла Россия,
будто канули в Лету они,
но они не забыли Россию,
ставшей сказкой родной стороны

а другие остались в России,
подвергая опасности жизнь,
не желая скитаться чужбиной,
ища место на новом пути

шли невольностью лагерной жизни,
сохраняя достоинство их,
речь, культуру, осанку, привычки,
чтобы в новые годы нести

таковы были судьбы Капнистов,
жизнь Марии, что музы влекли,
из Карлага прорвавшись к софитам
и экранам огромной Страны

свои корни сословные скрывши,
продвигались служеньем страны,
их талантами людям служили,
достигая порою вершин

жизнь двух братьев родных разлучила,
восхищавшим всех пеньем своим,
они выбрали разные жизни
эпопеей Гражданской войны

стал Козловский советским солистом,
оглашавшим талантом Большим,
а брат Фёдор покинул Россию,
не вернувшись с гастролей своих

cемья Келдышей бросила Ригу,
ставшей городом прифронтовым,
обретались в Российской столице
через годы Гражданской войны

глава рода военный строитель
из старинной дворянской семьи,
подарил гениального сына,
что к Космический выси возмыл

Анатолий Шалевич не принял
Революции огненный вихрь,
офицер Белой армии бывший
стал чекистом Советской страны

его прошлое там не забыли,
эхо прошлого Тридцать седьмым,
нёс свой крест за грехи непростые
и ушёл тихо в мирную жизнь

сохраняли во всём ту Россию,
что Семнадцатый год погубил,
та была им милее и выше
большевистских кричащих картин

в их семейных традициях, быте,
огоньками культурных жилищ
и в названиях улиц старинных,
городов, полустанков глухих

несмотря на разнузданность жизни,
грязь, жестокость и похоть, грехи,
в глубине русских душ сохранилась
вера в Бога, всему вопреки

огоньками незримого мира
всё горела в просторах страны,
пробиваясь очами небритых
и неласковых вроде бы лиц

Златоуст, Благовещенск, Владимир,
Павлодар и Архангельск спаслись,
Петропавловск и Ставрополь дивный
словно эхо далёких годин

скрыты в них христианские смыслы,
императора русского лик,
преходящее всё пережили,
все эпохи связав в одну нить

образ Спаса они сохранили
и Николы Угодника лик,
их Кремлёвские башни таили,
чтобы новой России открыть

не давали чинушам ретивым
свою чёрную волю творить,
чтобы будущим людям России
этот свет из глубин донести

они сеяли зёрна вблизи их,
чтобы дали в Грядущем плоды,
когда многое может смениться,
семенам этим дав прорости ...


В Двадцать первом Восточной Сибирью
затухали боёв огоньки,
растворялись Монгольской равниной
эскадроны Колчаковских сил

костяком шли казачьи дружины,
что привычны к морозной степи,
и в разведке и в штурмах сибирцы
были лучшими в армии их

барон Унгерн их вёл на гаминов,
захвативших кварталы Урги,
всё пространство ему подчинилось
от Алтая до Гоби пустынь

дух барона пылал реваншизмом
за фиаско Гражданской войны,
страстно жаждал неведомой силы,
чтобы красным за всё отомстить

он неслыханный план там замыслил -
дух Чингиза в степях возродить,
от Амура к прибоям Каспийским
вновь Монгольской империи быть!

покоренье Китая свершивши,
Казахстан и Иран покорив,
Средней Азии с Севером Индии,
он получит могущество их

и потянутся снова к России
Чингизхана от белых полки,
в путь на запад, к закатам великим,
где Последнее море шумит

и тогда дело жизни свершится,
он обрушит великий порыв
на погрязшую ложью Россию,
уничтожив навек большевизм

снова царский штандарт будет виться
над Москвой и столицей Невы,
всё припомнится и отомстится
комиссарам за бедствия их

не дано было планам тем сбыться,
был развеян в степях романтизм,
пробирались путями глухими
его крохи разгромленных сил

они шли через степи, пустыни,
перевалы Тибетских вершин,
Гималаи, огромностью Индии,
плыли нищими в трюмах морских

убеждениям не изменили,
страсть к России свою сохранив,
побережья Европы достигнув
для горенья духовной борьбы

и последним кровавым порывом
стал их заговор Града Невы,
Гумилёв и Таганцев с дружиной
петроградских друзей боевых

они власть победивших решили
своим бунтом тогда победить,
обречённая к краху решимость
уже сделавшей выбор страны


Дух победный в сердцах большевистских
призывал к вседозволенности,
свою правду войной возвеличив,
абсолютом её нарекли

отказались от веры, традиций,
что веками народ берегли,
заложили на долгую мину,
что разрушит творение их

устремлённость в Грядущее
вышла постепенно в духовный тупик,
и штыки, что их власть окружили,
не смогли красный строй защитить ...


В Мелитополе глас журналиста
на страницах «Сполоха» пронзил:
- «Фёдор Крюков великую книгу
о Российской грозе сотворил

он унёс с собой тайну для мира,
эпопею могучей борьбы,
книгу, равную «Войне и миру»,
где Двадцатого века дымы»

на страницах Серапина мысли,
что Донские края полюбил,
в Усть-Медведицкой вместе служили,
хорошо знавший Крюкова стиль

снова красные вихри кружили
Тихим Доном, за прошлое мстив,
захлестнули расстрелы станицы,
чтоб казачество искоренить

стали алыми реки степные,
воды Дона кроваво текли,
по Кубани тела уносились
казаков до Азовских стихий

с гор Кавказа казнённых сносило 
в Черноморскую водную ширь,
ужасали всех турок картины
истребления в водах морских

уцелела одна половина
от Казачества прошлых годин,
сотни тысяч фронтами погибли,
лагерями, в расстрелах лихих

так три сотни расстреляны были
у одной из кубанских станиц,
развязавшись, оставил погибель
белый воин-казак в эти дни

предложил бежать батюшке с ним он,
отказался священник: «Беги!
расскажи как кубанцы погибли,
мне же крест до конца свой нести»

не стерпел командир красной силы,
знаменитый Миронов Филипп,
описал все расправы в страницах
и отправил Вождю словно крик

эту дерзость ему не простили,
заключенье Бутырской тюрьмы,
рано утром был в голову выстрел,
так казачья закончилась жизнь

полыхала Дуга по России
из крестьянских восстаний в те дни,
от Сибирских земель к Украине,
всё Поволжье с Тамбовщиной в них

против красных штыки обратили
анархисты Махно по степи
и Антонов в Центральной России,
Родин, там, где Иртыш и Ишим

в этом сонме восставшей Сибири
были ярким огнём казаки,
полыхали степями станицы,
разливая дивизий полки

своей армией красным грозили,
волю белых пропавших затмив,
закалённые в войнах России,
силу знаний в боях применив

полыхнули пожарищем диким
их Крестьянско-Казачьей войны,
Третьей в горьких годинах России
со времён стародавних лихих

от восстаний, что Разин воскликнул
и Булавин над Краем Донским,
со времён Пугачёвской стихии,
утопившей Поволжье в крови

Громославский знал путь большевистский
- для него там не будет тюрьмы,
приговор мог быть только один лишь,
залп расстрельный у старой стены

атаманов и сотников бывших
без разбора казнили они,
на расстрел шли подчас рядовые,
в лучшем случае годы тюрьмы

он искал варианты любые, чтобы
жизнь свою как-то спасти,
тут и вспомнил о славных страницах,
что поветьем станичным хранил

«Тихий Дон» станет козырем сильным
их смертельной в застенках игры,
на допросе поведал чекистам,
где великий роман утаил

договор предложил он чекистам,
"Тихий Дон" на свой кон положил,
все грехи его будут забыты
и откроются двери тюрьмы

те на сделку с Петром согласились,
обещая свободу и жизнь,
заключенье недолго продлилось,
Тихий Дон открывался пред ним

так узнали в ЧК об архиве,
что в Букановской тот утаил,
ту находку они предъявили –
Серафимыч её оценил

рассказали ему об архиве,
что достался от Крюкова им,
наряду с политическим были
там какие-то черновики

сразу понял тот клад Серафимыч,
то роман, что всё Крюков творил,
«Тихий Дон» - заголовок страницы,
эпопея казачьей судьбы

из Ростова в Москву доложили
о находке казачьей земли
и приказ в Дончека получили -
всё в столицу сейчас же везти   

«Тихий Дон» вместе с общим архивом
как огромную ценность везли,
на спецпоезде, где конвоиры
тот священный огонь стерегли

снова встреча с Вождём большевизма,
тот напомнил ему свою мысль:
- «Пролетарского гения книги
мы должны для страны обрести»

клад Петра наверху оценили,
он прощенье грехов заслужил,
лишь единственный он из всех выжил
и свободу ещё получил

Громославского освободили,
он с семьёю в Букановской жил,
Маша, Аня и Лида с Полиной,
сын Иван – от вторичной жены

не мог выдать он замуж Марию,
«перестарка» - какой тут жених!
даже хилый безграмотный Миша
не хотел с ней связать свою жизнь

на Дону познакомились с Мишкой,
байдаком он там первым прослыл,
шалопаем прозвали в станицах
за никчёмность и пьянство у них

пусть два класса гимназии было,
полуграмотный, только трудись,
будет должность, семейный кормилец,
муж для дочки - сойдёт для станиц

в Двадцать первом на курсах станичных
познакомился с Мишей чекист,
приглянулся Мирумову Миша,
за зубами державший язык

он в налоговой бойко "крутился",
брал оброк для Советской казны,
в той конторе был главным,
Мария оформляла бумаги для них

бухгалтерия там была хитрой,
чтоб поменьше налоги платить,
между цифрами шли запятые,
занижая в три раза тариф

восемнадцать тебе нужно снизить,
он четыре и восемь вносил,
единицу менял на четыре,
запятую поставив меж цифр

круг желающих подати снизить
расширялся в просторах Донских,
сэкономленным с Мишей делились,
хороша была сытая жизнь

знала все его тайны Мария,
делопроизводитель у них,
столько раз намекавшая Мише,
чтобы Лиду, сестру позабыл 

много раз Мишке там говорили:
- «Михаил, на Марии женись!»,
но тому по душе только Лида,
девятнадцать и блеск красоты

не простила отказа Мария
и решила ему отомстить,
написала донос на вершину,
ночью к Мише чекисты пришли

всё подробно письмом  изложила,
весь большой воровской механизм,
с кем, когда, сколько раз утаил он
деньги, шедшие в русло казны

приговор был суров Михаилу -
расстрелять за хищенья казны,
ждал две ночи команды «На выход!»,
грохот залпа тюремной стены

но вмешался какой-то спаситель,
тормозивший стальной маховик,   
все бумаги подделаны были,
чтобы возраст ему сократить

«два условно» - он освободился,
без работы, без денег, семьи,
впереди никакой перспективы,
со «статьёй» все закрыты пути

он уехал из края в Столицу,
попытать своё счастье вдали,
к институтам там не подступиться,
на рабфак он не смог поступить

тут опять тот вмешался спаситель,
Серафимычу дорог был сын,
его связи огромные были
в ГПУ тогда очень важны

с Двадцать третьего Миша чекистом
верой-правдой в отделе служил,
у Мирумова был он приписан,
агентура кварталов Москвы

собирал всё, что видел и слышал
в окруженье богемной среды,
и летели доносы от Миши
тем, кто сферу искусства блюдил

получил на Тверской он прописку,
в большой комнате с окнами жил,
пришлось девушку выселить быстро,
чей отец на Гражданской погиб

и не важно, что крыши лишили
там сиротку Гражданской войны,
не о том были Мишкины мысли,
как он ловко жильё тут пробил

она долго скиталась уныло
по лачугам столичной Москвы,
в нищете, без работы и крыши
горе мыкала властью судьбы

в край Донской Михаил возвратился,
чтоб устроить семейную жизнь,
на Марие там срочно женился,
с ней в Столицу уехали жить

продвигал его там Серафимыч,
в мир писательский тихо вводил,
подготовил журналами имя,
где «Донские рассказы» открыл

они стали начальным трамплином
восходящей фальшивой "звезды",
в ГПУ всем отделом трудились,
постарался большой коллектив

все рассказы пропитаны были
неприязнью Казачьей земли,
казаков люто всех ненавидел
тот, кто эти рассказы творил

на Дону они были чужими -
что могли написать москали!
неприязнь всех казачьих традиций,
их пылавшей как пламя борьбы

лишь разбойников автор в них видел
и жестокую свору убийц,
рисовал всюду банды донские,
что громили советскую жизнь

воспевал большевистские вихри,
что террором по Дону прошлись,
реки крови, что пролиты были
для сведенья казачьих станиц

где же дух, озарявший страницы
той невиданной силой любви,
где воспетые в красках станицы,
и палитры казачьей земли?

так писать могли только чекисты
и писатели их леваки,
что проектом и наняты были
в операции «Шолохов» их

очень средними уровнем были,
с эпопеей огромный разрыв,
далеко им до Крюковской лиры,
полотна Исторических сил

того чувства, что с детства поило
уроженца Казачьей земли,
что всегда его дух возносило,
наполнявшей к их Краю любви

в Кремль однажды был Сталиным вызван,
говорили о музыке книг,
о романе невиданной силы,
что покажет могущество их

Вождь сказал, что нужны молодые
для писательской красной стези,
что проявят эпохи величье,
восхитят озареньями мир

да и сам размышлял он о книге,
где герои страниц – казаки,
что прославит просторы Донские
и заставит людей полюбить

в эти годы Краснов за границей
эпопею свою завершил,
показал жизнь огромной России
от Двадцатого века зари

от Двуглавого вечной России
и до Красного знамени жизнь,
революции, войны и вихри,
Саши Саблина нити судьбы

в это время ещё одна книга
создавалась изгнаньем чужбин,
мемуары творились в Софии
всё о том же теченье годин

эпопея российской княгини,
где Ростовских-Лобановых жизнь
закружилась в пространственном вихре
и терзаниях лет временных

жизнь семьи и огромной России
воедино потоком слились,
все трагичные перипетии,
все сословия, званья, слои

женский взгляд на метанье стихии,
взгляд с культурных России вершин,
«Тихим Доном» российской элиты
лился в души аристократизм

эмигрант из далёкой России,
сын Кубанских казачьих станиц,
живший поиском вечной идиллии,
возвращенья в природную жизнь

бытие в первозданной стихии,
среди зелени пышных долин,
где пшеница в полях золотится,
серебристой Кубанской воды

видел две неприятельских силы,
мир природы и сферу машин,
против Запада русскую силу,
что течёт с диких скифских глубин

жизнь казачьей гармонии видел,
отражая в романах своих,
в его повестях, очерках, виршах
и рассказах казачьей среды

он "Роман казака" сотворивший
за Россию решил отомстить,
за предательство Франции, бывшей
другом в годы Великой войны

прогремевший Горгулова выстрел
оборвал президентскую жизнь,
словно долгое эхо стихии
отгремевшей Гражданской войны

говорили о книге чекисты,
что валютный поток устремит
в разорённую в войнах Россию
и поднимет в Искусстве престиж

Ермакова в станице схватили,
чтобы автора он не раскрыл,
расстреляли его коммунисты,
оборвав в его прошлое нить

сдал «Железный поток» Серафимыч,
о романе наверх доложил,
обсудили в ЦК и Главлите,
стали думать как с ним поступить

гениальность его оценили,
понимали – великий творил,
но творение белым ведь было,
нужно было его «подкраснить» 

агитаторы там появились,
убеждённые большевики -
Котляров с Бунчуком, Штокман
бились и трагичный Валет с Кошевым

дополнял «Тихий Дон» Серафимыч,
сочетая свой с Крюковским стиль,
где-то новые главы искрились,
в нить сюжетов вплетая свои   

генералами белых вонзились
мемуары в просторы страниц,
память красных в романе явилась,
принося полыханья свои

он продолжил картины былые,
что прервал штурмом Новороссийск,
понеслись трагедийные вихри,
жизнь героев великих страниц

возвращенье в станицу Аксиньи
после долгих скитаний судьбы,
её мысли о Грише любимом,
ожидание встречи для них

старичок, с кем дорогу делила,
ветхий странник кружений Войны,
что хлебнул в этом пламени лиха,
всю трагичность его ощутил

ветры времени, что разлучили
всю семью их годами Войны,
во всём доме одна Евдокия
и вернувшийся к ней Михаил

путь Григория, новые вихри,
битвы с Польшей, где он командир,
возвращенье к Татарской станице,
разговоры с Зовуткой в степи 

радость встречи с любимой Аксиньей,
и размолвка его с Кошевым,
тени прошлого, поиск чекистов,
вновь разлука на долгом пути

вновь скитания степью ковыльной,
снова месяцы трудной борьбы,
снова встреча и бегство с любимой,
его чёрное солнце судьбы
 
возвращение к детям в станицу,
горечь жгущей в душе пустоты,
дух Эпохи, что в нём воплотился,
неизвестность, что ждёт впереди …

так великий роман завершился,
что творили года казаки
Усть-Медведицкой пышной станицы,
однокашники и земляки

в её стенах когда-то учились
гимназисты, друзья-казаки,
край Казачий прославили в книге,
что пропитана духом любви

весь казачий уклад проявили,
дух любимой Донской их земли,
песни вольные, танцы, былины,
колыбельные звонких страниц

все слои эпопеей явились,
всех сословий Империи лик,
офицерства и пышной элиты
и мужицко-казацкой среды

размышляли в большом закулисье
кого автором книги почтить,
наотрез отказал Серафимыч,
понимал, чем обложка грозит
 
тогда Шолохову предложили,
согласился со всем Михаил,
это старость от вихрей таится,
радость жизни в душе молодых

он, конечно, немного смутился,
убеждённый стальной коммунист
переходит к врагам большевизма,
«Тихим Доном» себя осенив

показали Вождю эту книгу,
он одобрил творенье души,
утвердил заодно Михаила,
и роман в вечность благословил

для легенды слова сочинили,
что письмом паренёк изложил:
- «Ждут роман от меня все великий,
эпопею Гражданской войны»

отчего должны ждать вдруг величье
от мальчишки из сельской глуши,
что три класса всего лишь осилил,
ничего до того не сложив?

так легенда для Миши творилась,
биография – ложная жизнь,
как всегда неувязочка вышла,
впрочем, к вымыслам Миша привык

получалось, в семнадцать мальчишка
вдруг задумал роман сотворить,
всей эпохи огромной картину,
эпопею великой борьбы

и неважно, что были чужими
мужику-торгашу казаки,
что не ведал уклад донской жизни
и особый казачий язык

что не знал он и песни донские,
освежавшие крылья страниц,
заговоры казачьи, молитвы,
поговорок и присказок нить

специально пошёл Серафимыч
на редакторский пост послужить,
чтобы там на журнальных страницах
мог «Октябрь» эпопею  явить

в «Октябре» он хозяин страницам,
сам решает, что сдать в линотип,
так обходит цензуру он хитро -
всемогущий творений Главлит

они страшно тогда торопились,
опасаясь, что гром прогремит,
что разведают красные силы,
что за книга в наборе лежит

всё к печати сдавали как было,
лишь немного роман «подкраснив»,
белым духом дышали страницы,
призывавшие красных громить

так единой командой трудились,
продвигая великий порыв,
те копались в завалах архивов,
те свидетелей спрашивали

доработал роман Серафимыч,
те его редактировали,
а роль автора выпала Мише,
что пытался его воплотить 

с первых дней она всех поразила
красотой описаний своих,
напряжением жизненной силы,
широтой и размахом любви

Анна Грудская первой открыла
этот чудный народный язык,
показала творенье Левицкой,
что забыла про сон в эти дни

эта рукопись всех окрылила,
неизвестного автора мир,
вся редакция днями бурлила -
кто создатель великих страниц?

редколлегии всё не открыла
Анна Грудская, имя сокрыв,
лишь сказала, что автора имя
лично Сталин для них утвердил

там глава за главой выходили
этим памятным Двадцать восьмым,
разлетались повсюду страницы
о героях Казачьей земли

следом вышли в издательствах книги,
«Тихий Дон» на обложках горит,
полетели сюжетные вихри
по просторам огромной Страны

чарованье страниц захватило
миллионы читательских лиц,
все сердца красота восхитила,
трагедийность сюжетной судьбы

люди плакали с огненной книгой,
погружаясь в далёкую жизнь,
от пейзажей, страстей закруживших,
от страданий и страстной любви

нет партийных заученных истин
красно-белой жестокой борьбы,
лишь абсурдное братоубийство
в урагане Гражданской войны

нет набивших оскомину гимнов
Красной Армии новой зари -
все в огромном грехе там повинны,
где нет правых с неправыми сил

нет зловещей избитой картины,
рисовавшей казачества лик
как служителей мрачных царизма,
подавлявших свободы порыв

примитивного пропагандизма
о карателях, скачущих  в рысь,
разгонявших нагайкой невинных
демонстрантов Российских столиц

их должны были все ненавидеть,
но роман тот настрой изменил,
в большевистской стране полюбили
уроженцев казачьих станиц

в мир казачьих краёв погрузились,
в хуторскую, станичную жизнь,
глубине страстных чувств поразились
и страданий горящей души

красотой их земли восхитились,
где просторы манящей степи,
Дон, текущий извечной стихией,
окоёмами дальних зарниц

вся Страна лишь о ней говорила,
споры, ссоры, вопросы лились,
непривычно, остро, полемично,
будто заново всё пережив

кто герои, где их прототипы,
как сюжетные нити взялись,
где источники жизненной силы,
те архивы, где правды ключи? 

«Тихий Дон» зашагал за границей,
переводы открыли язык,
вся Европа, Америка чтили,
страны Азии эпос страниц
 
«Тихий Дон» разносил магазины,
всё сметалось с прилавков у них,
иностранцы роман полюбили,
в десять раз возросли тиражи 

но особенно те, кто был изгнан
из любимой Российской страны,
«Тихий Дон» восхитил их лиризмом,
всех, кто Белое дело вершил

все другие романы затмил он,
первым местом других оттеснив,
край Донской загремел на чужбине,
глубиной своих душ покорив 

в восхищении критики были,
возносили одни похвалы,
все герои такие живые,
каждый листик о жизни кричит

изумительный строй композиций,
правда жизни и сила любви,
сила образов, метафоричность
в отраженьях казачьей души

удалась вся задумка чекистов,
Запад тоже повёлся на миф -
есть советский писатель великий,
что превыше Толстого творит

он нигде никогда не учился,
не попутчик их Красной Зари,
настоящий большой летописец,
свой природный творец-большевик

все усвоили там заграницей -
есть словесность Советской страны,
здесь творятся великие книги,
что не хуже Имперской поры

что не только всей властью партийной
и хозяйством Советы сильны,
Красной Армией, что захватила
необъятность огромной Страны

и не только поэзии лира
Маяковского грянула в мир,
есть и в прозе талант большевистский,
что Толстого собою затмил

но восторги ещё не остыли,
голос правды уже говорил,
те, кто Фёдора Крюкова чтили:
- «Фёдор Дмитрич роман сотворил!»
 
затирали следы его кисти,
биографию мастера книг,
имя Крюкова всем запретили
на просторах огромной Страны

но в романе они сохранились,
«Тихий Дон» постоял за своих,
дважды главных героев причислил
он к черкесам, про турок забыв

даже полем единой страницы
на две нации их разделил,
из черкесов вдруг те обратились
снова в турок - волшебный мотив!

о черкесских корнях не забыли
человека, что книгу творил,
в двух местах правду лишь пропустили,
невнимательность выдала их

всюду слово «черкесы» травили,
заметая в исконность следы,
заменяя на «турки» их имя,
но обман не сумели сокрыть

свадьбу Гришки они упустили,
где рассказ его дед огласил
как сражался в черкесских долинах
он огнями Кавказской войны

как глаза его сладко слезились,
видя снежные шапки вершин,
и черкесских аулов палитры,
стены саклей в узорах лозы

как пленяло убранство джигитов,
что рассеяно было внутри,
тот ковёр, на который польстился,
ставший памятью грозных годин

не на той ли попоне служивый
и жену на свой Дон привозил,
не с неё ли сюжет был написан,
вся история Мелеховых? 

снова эхо Кавказа кружило,
отозвавшись с великих страниц,
вновь черкесские корни дарили
ароматы семейных годин

«зыбь», что всюду у Крюкова вилась,
убирали с великих страниц,
тихой «рябью» её заменили,
что оставила всё же следы

та земля, где Татарская вилась
к Усть-Медведицкой шла из страниц,
описание этой станицы сохранилось
в метаньях судьбы

и с Антантой в Двадцатых ошиблись,
прежним словом обман свой открыв,
там Согласие всюду лишь было
как писали с Германской войны

нужным словом роман не сменили,
про обычаи белых забыв,
так союзников звали доныне
в Белой гвардии – старый мотив

устаревшие фразы ловили,
тот ушедший в былое язык,
"сожигающий", старые мысли,
обороты из прежней поры

как богат был язык этой книги
показала краса «тишины»,
сколько было эпитетов дивных,
проявлявших сюжетную нить

шестьдесят затаили страницы,
поэтичный прекрасный язык
из метафор, глаголов станичных,
восхищавших в палитрах своих

восхитилась она, растворилась,
затаилась, а тут вознеслась,
удивилась и насторожилась,
задремала, витала, влекла

взбудораженная и лихая,
поэтичная, грустная в них,
то чарующая, то шальная,
то пугающая ликом тьмы

этот львом вдруг рванулся, тот тигром,
тот медведем вломился в ряды,
эта козочкой прыгнула, скрывшись,
тот как ветер пронёсся в степи

Березовский, писатель Сибирский,
прямо Мишке в лицо говорил:
- «Где ты рукопись взял, такой быстрый,
ты ж у нас на глазах всегда был?!

По Москве гулеванил с игристым,
дни в загулах хмельных проводил,
зависал у друзей на квартирах,
а потом вдруг роман отхватил!» 
 
где блокноты, наброски, архивы,
очевидцы, что он опросил,
варианты его черновые,
прототипы героев страниц?

Горький Шолохова ненавидел,
зная правду великих страниц,
видел Крюкова чувства и мысли,
его редкий изысканный стиль

ничего не мог сделать он с Мишей,
операцию остановить,
всё решалось Партийным олимпом,
что пустышку на пост утвердил

ураганы невиданной силы
по кварталам страны пронеслись,
голос «Правды» все споры задвинул:
- «Отрицающих в тюрьмах сгноим!»

принялись за работу чекисты,
новый образ для Миши творить,
им был нужен писатель великий,
Илиады казачьей земли

нету больше худого мальчишки,
его стриженной «в ноль» головы,
нет улыбки большой и открытой,
и одежды цивильной поры

фотосессии в стенах закрытых,
мрачный взгляд исподлобья разит,
вьётся чуб из-под шапки картинной,
ворс казачьей как смоль бороды   

одеянье под образ былинный,
гимнастёрка, шинель, сапоги,
головою «кубанка» явилась,
что каракуль донской освятил   

всё чекисты ему объяснили -
с кем встречаться и что говорить,
как общаться, коль вдруг журналисты
или критики будут «крутить»

график выдан теперь Михаилу,
его встреч, выступлений и книг,
тут читатели, там съезд партийный,
чтобы там возносить большевизм

так зажил он своей двойной жизнью,
что ломала привычный мотив,
эти годы его надломили,
начинал он запоями пить 

оказался в пучине событий,
в эпицентре партийной борьбы,
где два клана сошлись большевистских,
этих Ленин, тех Сталин взрастил

старой гвардии слой ненавидел
"Тихий Дон", белый дух уловив,
все газеты, журналы сочились
ядом ругани, ненависти

Фёдор Крюков в запрете отныне
- не печатан, изъят и забыт,
будто не было вовсе в России
живописца прекрасных палитр

стёрто в памяти самое имя
с оглавленьями созданных книг,
все творенья в застенках хранились,
будто автор преступником был

даже в стенах учёных не слышно
оно было в советские дни,
не знакомо филологам высшим,
выходившим из вузов страны

лишь в спецхранах остались страницы,
будто пленники страшных темниц,
в заточении старых подшивок
и изданий все годы прошли

не единожды всё это было
испытаньем ударов судьбы,
покрывались забвением мира
и страницы великих иных

запрещалась великая лира
Достоевского - страшен кумир!,
под арестом спецхранами книги,
предсказавшие судьбы страны

тридцать лет было имя забыто,
неизвестен для всех молодых,
даже людям в издательствах книжных
автор "Бесов" неведомым был

так был создан один из тех мифов,
что в двадцатые годы пришли,
постановками реалистично
заменили реальную жизнь

операцию "Трест" те же силы
гениально тогда провели
и поверила вся заграница
в филигранно разыгранный миф ...


Михаил покидает Столицу -
нет покоя в кварталах Москвы,
рой вопросов всё время кружится
о романе казачьей судьбы

не желая в Москве осрамиться
в край жены уезжают они,
будут в Вёшенском доме таиться
от ненужных вопросов, интриг

за стенами высокими жили
в своём замке, что тайны хранил,
нет здесь взглядов на них любопытных,
встреч ненужных, людей непростых

Алексея Толстого спросили:
- «Тихий Дон» кто пером сотворил?»
- «Кто угодно, но только не Мишка!»,
всем писатель тогда говорил   

следом новые бури настигли -
книгу РАППовцы в пух разнесли,
всюду вражеский эпос клеймили,
видно - белым писатель служил

весь роман был враждебным до нитки,
Белой книгой Советской страны,
всюду ненависть к красным сочилась,
поносился весь их большевизм
 
но и их успокоили вихри,
«постовым» объяснили верхи,
это классика новой России,
переломного времени пыл

лично Сталин с письмом обратился
- да, ошибки роман допустил,
но грехи затмевает величье
эпопеи, что мир оценил

разговоры о краже бродили
среди кухонной пёстрой молвы
и ещё раз помог Серафимыч
своему протеже той поры

сотворение Нового Мира,
новой жизни и новой земли,
переломных годов катаклизмы,
панорама колхозной борьбы

вновь столкнулись две мощные силы
среди вольной Казацкой степи,
поднялась «Целина» на страницах,
повествуя жестокий трагизм

там явились Донские картины,
этот чудный природный лиризм,
где ветра над степями кружили,
облака лунным светом полны

ароматы носились степные,
приносившие запах весны,
белой кипенью яблонь манили
по станицам казачьим сады

там возвысился степью былинной
опалённый курган в забытьи,
где спустившийся с неба картинно
грозный беркут хлупь крыльев чинил

он напомнил об огненных вихрях
полыхавшей Гражданской войны,
с ним явился читавшим Корнилов
по маршрутам походов своих

патриот и разведчик Российский,
что работал во благо страны
на Кавказе, в долинах Персидских,
Гиндукушем, в Муганской степи

всех пейзажи опять поразили,
"Тихим Доном" пахнув со страниц,
как контрастны с романом всем были,
как сюжетным изгибам чужды

механически вставлены были,
извлечённые из глубины
прежних Крюковских дивных отрывков,
что в великий роман не вошли

всех внимавших они удивили -
а при чём тут колхозная жизнь,
все романные перипетии,
их любовь и борьба, кулаки?

тема русского патриотизма
не минула "Целинных" страниц,
вспомнил юность свою Серафимыч
и отцовскую шашку вдали

описал он как шляхтич глумился
над оружьем Георгиевским,
есаулом, пылавшим лиризмом,
ностальгией блестящих годин

как поляка едва не убивший
свою саблю лихую любил,
наши с ляхами счёты большие,
вековые обиды глубин

в Царстве Польском он вспомнил казармы,
где отец казаком его был,
два Георгия, с ленточкой шашку,
что Кавказом отец заслужил

Галициийскую битву огнями
в его очерках дней фронтовых,
где донские отряды сражались,
героизмом его поразив

и откуда бы знал ту горячность 
полуграмотный гость-мещанин,
большевик, равнодушный к той славе,
диалога блистательный стиль?

для «районки» его попросили
написать про посев яровых,
прочитав две заметки, забыли,
всё поняв о твореньях больших

о начале романа спросили -
где исток «Тихий Дон» свой явил?
он ответил: «В Двенадцатом было,
там движение первых страниц»

но проверили критики быстро
календарь и погоду поры,
год Одиннадцатый объявился
из сюжетов тех вечно живых

тот же год на страницах открылся,
посвящённых порывам любви,
с Лизой Моховой вихрем кружился
он на улицах древней Москвы

впечатленьями с нами делился
тот студент, что на фронте убит,
довоенные чувства и мысли
разливал ещё мирный дневник

«Тихий Дон» дал России картины,
где не только казачьи низы,
мир дворянства, элиты столичной,
разномастной чиновной среды

офицерство великой России,
генералов, помещиков лик,
предприимчивой русской элиты,
профессуры, студенчества жизнь

виртуозно описаны были
эти Русского мира слои,
в диалогах, поступках раскрылись
образованных типов черты

с госпитальной средой перекличка,
поездов санитарных гудки,
в атмосферу их Крюков так вжился
санитаром военной судьбы

описал в своих очерках быт их,
всё, что видел и чувствовал в них,
эпопея впитала в страницы
дух трагедий, детали из них

как мог дать описанье мальчишка,
что три класса худых получил,
как поведать мог житель станицы
жизнь далёкой столичной среды?

его часто ответить просили
об истоках великих страниц,
отвечал, что возвысить решил он
эпопею Гражданской войны

- «Это молодость славно кружила,
вспоминались те яркие дни!», -
но ответы его удивили,
детство с юностью ранней прошли

почему так подробно описан
мир донской до Германской войны,
до мельчайших подробностей лишних,
что Гражданской войне не нужны?

все любовные перипетии,
весь особый казачества быт,
те пейзажей донских колориты,
восхищавшие красками мир?

почему дар кумир большевистский
Белой армии вдруг посвятил,
все сраженья описаны были
с той, враждебной Москве стороны?

почему у него, коммуниста
все герои за белыми шли,
эти фразы – «от красных очищен (!)
Тихий Дон наконец-то наш был»

звал подонками, бандой партийцев,
с проститутками смело сравнив,
Ленин - жадный до денег воришка,
агентура, германский наймит

звал б***ями роман коммунистов,
что германцам давно продались,
сбродом хамов, ублюдков прогнивших,
что мечтают Россию сгубить

всё, к чему призывали страницы,
весь их пафос, энергия их –
приносимая воля станицам
от всего, что им нёс большевизм

в каждой фразе разгром большевизма
ликованьем пропитан на них,
ожиданье конца коммунистов
и падения красной Москвы

и не речи врагов закавычил,
что клеймили вовсю большевизм,
голос автора в эпосе слышим,
ненавидящий красную жизнь

всё сметавшую красную гидру
он мечтает войной задушить,
что разрушила образ России,
мощь Империи в красках былых

так писать мог лишь непримиримый,
каковым Фёдор Крюков и был,
что болеет о крахе Отчизны,
красном рабстве казачьей земли

странный образ вождей большевистских
перед казнью своей удивил,
как загробную жизнь Кривошлыков
ожидал через жерло петли

диалог о трагичности жизни
с верой в новую вечную жизнь
и стихия поэзий цветистых
в прозаической ткани страниц

как могли два борца-атеиста
рассуждать о бессмертье души
и с чего вдруг безграмотный Миша
вновь цитатой стихов удивил?

почему два Семнадцатым вихря
скромно «переворотом» звались,
«революция» вдруг позабыта,
всюду уничижительный стиль

Революция ведь победила -
свет сиявшей свободной зари!
растворился канон большевистский,
так, дворцовый мятеж, катаклизм

факты снова его обличили,
он и близко не ведал тот мир,
все в подлоге «творца» убедились
- очевидные признаки лжи

через годы они спохватились,
исправляя тот Крюковский стиль,
устраняя запал ригористский,
обличавший во всём большевизм

много слов, жёстких фраз заменили,
что не мог написать большевик,
но издания первые жили
белым духом Гражданской войны

«Тихий Дон» исказили чекисты,
довоенную прежнюю жизнь,
много грязи сюжетной пролили,
чтобы быт казаков очернить

чертыханья героев сплошные,
чему дух православный претил,
надругательство юной Аксиньи,
грубость, брань и скабрезностей пыль

был на это заказ большевистский -
жизнь при Царском режиме клеймить
и лилась чернота на страницы,
где просторы казачьих станиц

строгость нравов они позабыли,
что станицами свято блюли,
православную веру хранили
и обычаи древней поры

и Крючкова Козьму не щадили,
измарав лик героя в грязи,
лишь за то, что он красных не принял
лихолетьем Гражданской войны

казакам в те года перекрыли
все дороги военной среды,
в Красной Армии им запретили
своей Родине верно служить

о Гражданской войне не забыли
победившие большевики,
с кем казачество вольное билось,
не на той стороне, не за них

были встречи с народом большие,
где как «автор» с людьми говорил,
задавали вопросы публично
о романе казачьей судьбы

но в ответ тот лишь глупо хихикал,
нёс какую-то чушь пред людьми,
все вопросы так там и повисли,
ничего он не мог прояснить

люди умные встречами были,
счетовод-грамотей среди них,
за спектаклем станичным следил он,
как беспомощен Шолохов был

его как-то прощупать решили
о размахе ума и души,
с Бенгиуловым разговорились,
журналистом Ростовских страниц

о любимых писателях, книгах,
мыслях литературной среды,
кто такие Плеханов, Белинский,
что читает сейчас Михаил

безответно вопросы струились,
беспросветный поток пустоты
Бенгуилов в нём только увидел
и невежества полного лик

не один так прорвался к вершинам,
возвышали Стаханова лик,
всё, что целой бригадой добыли,
записали ему лишь в актив

пропаганда возвысила имя,
культ героя забоев возник,
человек стал прославленным мифом,
холод мрамора жизнь поглотил ...

было голодно Югом России,
жар от засухи хлеб иссушил
и Раевским пришлось чтобы выжить
отнести всё, что было в торгсин

ордена их отца золотые
и нательные крестики их,
перстни, серьги исчезли в плавильне
этой страшной крушившей поры

дочке доступ закрыт в медицинский,
потому что отец - дворянин!
и пошла Женя телеграфисткой
в Кантемировку шляхом судьбы

так Тридцатые годы кружили,
стал «великим» уже Михаил,
но враги «Тихий Дон» не простили,
едва выжил он Тридцать седьмым

на большую игру согласился,
где его поначалу вели,
но теперь начинались интриги,
где он сам должен дальше идти

сам решать должен как ему выжить,
не корону, а жизнь сохранить,
он отныне был просто добычей,
за которой жестоко гнались

все кураторы НКВДисты его
пали в застенках в те дни,
он остался один в этом мире,
где расправы желали над ним

но друзья всё же там сохранились,
он бежал ночью, бросив своих,
по маршруту как предупредили –
к Сталинграду несясь по степи

его в Миллерово уже ждали,
но чекистов он опередил,
знал, спасенье его – только Сталин,
он от смерти его защитил

две стихии сошлись в лютой схватке,
разделив пополам большевизм,
поднимавшие красное знамя
с теми, кто им на смену пришли

взяли верх молодые и Сталин,
своих старых коллег разгромив,
а случись в этой битве иначе
- не сносить бы ему головы

будь другой вместо Шолоха "автор" -
не сносить бы ему головы,
ох, не зря отказались в двадцатых
от короны казачьей творцы!

снова Вихрь закружился степями,
окровавленным Тридцать седьмым,
столько судеб в краю разметавший,
погубивший так много из них

погулял по станицам проклятый,
неся горечь трагедий по ним,
вновь Казачья земля застонала
как в годину Гражданской войны

чёрным вороном всюду метался,
воды Дона бедой обагрив,
исчезал кто-то в дебрях ГУЛАГа,
а иные в могилах степных

снова вдовы омылись слезами,
чёрной вестью их жизнь разрубив,
кто-то ждал своих очередями,
провожал на вокзалах в Сибирь …

Сталин, зная о Шолохе правду,
не мог облик актёра явить,
популярность того раздражала,
блеск раздутой фальшивой звезды

он решил его звёздность убавить,
принародно для всех проучить,
ждал удобный момент для признанья,
с "Тихим Доном" сюжет прояснить

Восемнадцатый съезд большевистский,
на трибуне стоял Михаил,
своим методом он поделился,
тайну «Тихого Дона» открыл   

- «Как и в годы Гражданской былые,
в битвах наших врагов разгромив,
соберём сумки их полевые,
и возьмём содержимое их

взяв собранье листов рукописных,
мы своё через них сотворим,
создадим наши красные книги,
как громили врагов в тьме годин!»

так открылся секрет этой книги,
что сам Шолохов съезду явил,
делегаты немного смутились:
- «Ну зачем же так прямо раскрыл!»

этот Съезд стал знамением жизни,
изменившим палитры страны,
обозначился новшеством линий
к тем, кто прежде врагом для них был

в зал Кремлёвский впервые входили
уроженцы Казачьей земли
в их кубанках с чубами лихими,
где мундиры и блеск лампасин

они гордо свой облик носили
после страшных гонений-годин,
вновь опорой страны своей были,
дух Кубани и Дона несли    

но не все в зале рады им были,
слали злобные взгляды свои,
вспоминались обиды былые,
ураганы Гражданской войны

показал шрам от шашки рубившей
головою один большевик:
- "Их работа!", - сказал с укоризной,
указав на казачьи ряды

много съездом тогда удивило,
Александра Второго был лик,
проходили все в зал под картиной,
уваженье Царю проявив
 
казаки, слыша речь Михаила
съездом, хмурили чёла свои:
- "Коли автор не он, кто же книгу
легендарную их сотворил?"

кто певец тот казачий былинный,
что Бояна собою затмил,
страстно землю казачью любивший,
земляков своих в песнях Донских?

на Дону всё жила Евдокия,
помня книгу, что Фёдор творил,
"Тихий Дон" ей всей ширью открылся,
ароматом казачьим родным

она сразу узнала страницы,
что в своём сундучке он таил,
всю историю Гриши с Аксиньей,
что не раз перечитан ей был

Дуня многим тогда говорила
о романе из прошлых годин,
но к ней люди в погонах явились,
приказав прикусить свой язык

Тикуновых они не забыли,
помня прошлое этой семьи,
дочерям атамана закрыли
путь к учёбе, оставив низы

Михаил продвигался к вершинам,
всё привычней кремлёвский мундир,
свою роль он освоил отлично
в коридорах сановной Москвы

завсегдатай столичной квартиры,
где кипела богемная жизнь,
свой салон там Ежова открыла,
что любила роскошную жизнь

уроженка Одессы бурлившей
красотой опьяняла мужчин,
её слава писавших манила,
ореол необычной судьбы

в номера к Михаилу ходила,
проводя с ним и ночи и дни,
ей вниманье «великого» льстило,
что она не могла упустить

то, что Шолохов просто пустышка
ей не ведомо было в те дни,
она в жарких объятьях забыла,
кем по должности муж её был

и она по душе Михаилу,
ведь жену никогда не любил,
помнил долго с доносом обиду,
как насильно их тесть поженил

их роман раскусили чекисты,
микрофоны писали интим,
гнев наркома на Мишку свалился,
не сносить бы ему головы

но уже утверждён он «великим»,
у Вождя его жалобный лист,
тот заставил при всех извиниться
за интриги пред Шолоховым

впал Ежов в это время в немилость
за кровавые вихри свои,
не пристало соваться к любимцу
всей огромной Советской страны

не единственным ложным кумиром
среди пишущей братии был -
юный отпрыск далёкой Сибири,
что «Конька-Горбунка» подарил

подлый плут, взявший Пушкина вирши,
был поставлен на титулах книг,
чтобы гений мог тихо укрыться
от карающей Царской руки

он не знал Псковских диалектизмов,
что в поэме как звёзд в небеси,
Петербург очень быстро покинул,
уличённый в безграмотной лжи

самозванцы проклятье России,
не впервой им с легендой юлить,
много было таких аферистов,
что пытались чужое прижить

принимали монархов личину,
чтобы власть над страной получить,
Пугачёв, Разин, Анастасия,
Анкудинов с Лжедмитриями

перед самой Войной Серафимыч
славный город Свердловск посетил,
были встречи, вопросы о книгах,
разговоры о годах былых

там в гостиничный номер мальчишки
- первокурсники к мэтру пришли,
о романах с творцом говорили,
и один из них как-то спросил

- «Это правда, что Шолохов книгу
«Тихий Дон» ну, не сам сотворил?»
ничего не сказал Серафимыч,
молока себе в кружку налил

сделал вид, что он их не расслышал,
но когда уходили они, он сказал:
- «Ради цели великой можно в грех
с сотвореньем войти»   

всегда помнил о друге великом,
уважал краски Крюкова книг,
понимал, что под чуждой личиной
«Тихий Дон» можно только спасти

пришло время сюжетной вершины,
все потоки и судьбы свершить,
привести к завершению линий
эпопею Казачьей земли

часть восьмую осилить решили,
чтоб расставить все точки над i,
где сойдутся Григорий с Аксиньей,
Кошевого с Дуняшкой мечты

все метанья души прекратились,
выбрал путь свой Григорий на жизнь,
отшумели терзавшие вихри,
что носили годами в степи

у Будённого стал командиром,
в Красной Армии ляхов громил,
искупал свои прошлые вины,
верной службой у белых грехи

он, царю на Германской служивший,
где четыре креста получил,
всю Гражданскую красных громивший,
где за белых всю жизнь положил

неестественность всюду сочилась
и абсурдность тех новых страниц,
но старался писать Серафимыч
и на то было много причин

был заказ сверху спущен партийный
- эпопею народам явить,
что прошла триумфально над миром,
всех читавших давно покорив

всё должно быть с идейностью чисто,
стала красной сюжетная нить,
чтобы мир окончательно видел,
кто героев сумел убедить

привести всё казачество к миру
и с Советской страной примирить,
чтобы старое властью забылось
и народ казаков полюбил

был момент и чуть-чуть меркантильный,
славу книги в верхах утвердить,
чтобы Сталинской премией высшей
от нападок роман оградить

все исчезли враги этой книги,
сокрушённые Тридцать седьмым,
наконец, «Тихий Дон» оценили,
Государственной премией взвив

в этой премии Сталина имя,
индульгенция новой поры,
от нападок враждебных защита,
что грозили за правду страниц

изменилась вся жизнь Михаила,
дом огромный построен им был,
Государство расход оплатило
из доходов, что книги несли

продолжалось творение мифа
о художнике Новой страны,
«гениальном писателе», жившем
среди вольных просторов Донских

пионеры к нему приходили,
отдавая салюты-цветы,
киносъёмщики изредка были,
чтобы образ «великий» явить

он в поток прославления влился
тех, кого выносили низы,
оправдания веры российской
в мощь энергий народных глубин

нужно, дескать, талантам сокрытым
все дороги наверх отворить,
пролетарско-крестьянской сарыни
дать от счастья народа ключи

путь Лысенко наверх проторили,
что "мичуринцем верным" прослыл,
пропаганда вовсю возносила
академика, светоч ВАСХНИЛ

шли потоком аграрные книги,
где он новые методы лил,
обещал урожаев вершины,
отрицая иные пути

а потом оказались пустыней
все теории, что предложил,
академики разоблачили
всё, что нажил "великий кумир"

лженаукой упорно кормили
агрономов Советской страны,
стал ещё одним бронзовым мифом,
вознесённым, низвергнутым в пыль

в эти годы безвестное имя
загоралось в театрах Москвы,
Пётр Глебов у Мэтра учился,
не скрывая, что он дворянин

указал в документах открыто
об элитном сословии их,
своим родом гордился старинным
из дворян и князей Трубецких

им и в голову не приходило
уезжать а неизвестность чужбин,
мама Марица всем говорила:
"Жить в России, ведь русские мы"

и жена из дворян, род Левицких,
знаменитых князей Шаховских,
сохраняли традиции быта,
свои корни на время сокрыв

он не знал, что в роду его были
люди Дона и не из простых,
атаманы донские лихие
знаменитых и крупных станиц

впереди были яркие вспышки
предначертанных свыше картин,
Тихий Дон для себя его выбрал,
чтобы славу свою обрести

снова вихри Войны закружили,
дым Отечества небо закрыл,
грохотали огромные битвы
со всей мощью Германских махин

с первых дней казаки устремились
на защиту родимой страны,
шли на битвы и сотни донские,
что сливались дорогой в полки

собирали им деньги станицы,
чтобы танками фронт укрепить,
били ворогов клинья стальные,
слово «Дон» там сияло с брони

под Москвой и Ростовом громили,
на Кубани фашистов полки,
сотни танков немецких дымились
среди тысяч «арийских» могил

казаков и в разведке ценили,
показали свой дух пластуны,
уходили в просторы ночные,
чтобы тайны врагов унести

начинались походы дивизий
по тылам, сея хаос вдали,
конной лавой исконной катились,
всё сметая в пути, казаки

крепость тела и духа явили
уроженцы Казачьей земли,
врукопашную часто ходили,
грызли глотки зубами в крови

терпеливы и неприхотливы,
днями жили порой без еды,
скудной пищей в пути обходились,
холодами, в морозы, дожди

словно призраки всадники вились
по полям средь немецких глубин,
гарнизоны тылами громили,
вражьи штабы, взрывали мосты

под Великими Луками били
немцев Дьяконова бойцы,
уроженец казачьей станицы
Глазуновской характер явил

дух Суворовских славных традиций
он принёс в штурмовые бои,
стал вторым Сталинградом псковичским
этот город победной зари

проявил он себя ещё в Финской
и Героя за то получил,
самураев громил Сахалином,
стал писателем ярких страниц

помнят подвиг казачки из Крыма
Севастопольской жаркой поры,
восхищавшей своим героизмом
легендарной Марии Байды

кровь казацкая в ней говорила,
затмевая солдат удалых,
когда смело в разведку ходила,
отбивавшая пленных своих

из под носа врага выносила
под обстрелами раненых в тыл,
плен и лагерь её не сломили,
где готовила бунты борьбы

воевал в Белоруссии лихо
уроженец Кубанских станиц,
партизанский отряд знаменитый
оккупантов тылами громил

по казачьим обычаям жили,
воевали у Митьки бойцы,
из немецких котлов выходили,
умножая их славу они

рейды смелые кавалеристов
помнят Несвиж, Дзержинск и Столбцы,
о бойцах его песни сложили,
говорили страницами книг

отличала его дисциплина
и отлично налаженный быт,
наводил Денисенко на фрицев
ужас смертный, бойцов сохранив

в наступление шли Украиной,
в землях Венгрии славу несли,
путь победой в боях завершили,
взяв столицу германцев – Берлин

Недорубова знали все имя,
что геройски прошёл три войны
и из них были две мировые,
где награды свои заслужил

бил германцев с австрийцами лихо
среди грома Германской войны,
про четыре "Георгия" в битвах
знал весь Дон, став легендой у них

и в Гражданскую храбро рубился,
всё искал свои в жизни пути,
был у белых и к красным прибился,
избежав гнева тех и других

добровольцем в сраженья Великой
он ворвался в атаках своих,
немцев конницей славно громили,
стал Героем Советской страны

под Кущёвской в бою знаменитом
семь десятков врагов зарубил,
пришёл в ярость от подвига Гитлер,
своим личным врагом объявил

когда лавой помчались на фрицев,
что с боями Европу прошли,
те бежали как зайцы трусливо,
их рубили казачьи клинки

никогда не смирявшийся силе
восхищён был Бердяев вдали,
он писал о великом порыве
Красной Армии в грозах борьбы

он энергию мощи увидел
в её натиске клиньев стальных,
защищавших свободу России,
провидения силу сквозь них

гарцевали верхом по Берлину
в их папахах лихих казаки,
в водах Шпрее коней напоили
как их предки далёкой поры

люди песню красиво сложили,
как проехали там казаки,
на Параде Победы мундиры
и папахи казачьи цвели

шли, печатая шаг, горделиво
победившие немцев полки,
их кубанские части, донские
на плечах свою славу несли ...


Несмотря ни на что Серафимыч
в гуще дней и огней фронтовых,
на Дону, в Сталинграде великом
наблюдает пылающий вихрь

что-то снова в тетради он пишет
у грохочущей Курской дуги,
видит души сквозь тёмные лица,
закопченные дымом войны

а в тылу он роман уже пишет
о защитниках нашей Страны,
эпопею великую видит -
«Тихий Дон» уже новой войны

он успел дописать к концу жизни,
её рукопись взял Михаил,
в неизвестность исчезли страницы
монумента Великой войны

«Они сражались за Родину» вышел
лишь по главам, что к людям дошли,
только тут все талант оценили,
казака из далёких станиц

его скифская кровь говорила
на просторах пылавших страниц,
все романы пронизаны стилем
героизма казачьей души

он оставил ему своё имя,
оставаясь у славы в тени,
стал творцом восходящим великим,
чьи герои весь мир обошли

изумлялось недаром полмира -
лишь «Железный поток» сотворил,
где ещё озаренья кумира,
где романов и повестей лик?

но молчал живописец великий,
свою тайну надёжно хранил,
мастерство и опасные мысли
он в шедеврах своих воплотил

все свои животворные вихри
под суровой личиной таил,
расцветали там краски степные,
жизнь героев любимой земли

почитают и помнят страницы
уроженцы казачьей земли,
имя новое дали станице,
где писатель родился и жил

возрождалось казачье величье,
дух воинственный в землях степных,
православная вера в станицах,
службы в храмах молитвы несли

казакам возвращались апсиды,
купола их церквей вековых,
к алтарям снова шли молодые,
забывая про свой атеизм

появлялись кружки ленинизма,
отвергавшие сталинский стиль,
среди них был Воронежа житель,
что Раевским по матери был

в нём Истории ход воплотился,
круговерти Гражданской войны,
где отец в Красной армии бился,
дед в Деникинской армии был

время мира в стране наступило,
гром великой Победы парил,
возвращались к любимым станицам
из далёких чужбин казаки

Тикунова Елена техничкой
мыла школьных занятий полы,
Алексея Брынцалова вирши
полюбились ей с этой поры

всё по прежнему в Вёшенской было
- Михаил ничего не творил,
погружался в стихии хмельные,
на охоту с рыбалкой ходил

в его Вёшенском доме станичном
постоянно жил сменный чекист,
вёл контроль и надзор за «великим»,
отсевал всех, кто встречи просил
 
как то раз старый друг Михаила
прибыл в Вёшки к нему погостить,
у ворот был он встречен чекистом,
что сказал ему просто: «Катись!»

тяжко болен, ослеп Серафимыч,
и не мог ничего уж творить,
но нашёл исполнителя Миша
для романа Великой войны

стиль Андрея Платонова быстро
в новых главах себя проявил,
впечатленья его фронтовые,
где он много в Войну колесил

продолжали писаться страницы
эпопеи Великой войны,
там мелькали Лопахин, Поприщин
и Настасьи Филипповны лик

он оставил так знаки нам скрытно,
чтобы Шолоха разоблачить,
и подвоха не понял "великий",
как с насмешкой его провели

Михаил окончательно вжился
в образ гения нашей страны,
власть роскошный дворец  подарила,
чтобы статус его укрепить

сад огромный ветвями там вился,
а вокруг огражденье стены,
от народа за ним хоронился
местный барин в богатствах своих

жил помещиком в дальней станице,
там, где нет зорких взоров людских,
не общался с соседями жизни,
земляками, чтоб тайну хранить

там прислуга за домом следила,
повар, разные секретари,
был садовник и дворник, водитель,
рой охранников, горничных их

всё как в прежней, имперской России,
что Октябрьский смерч сокрушил,
пришли новой хозяева жизни,
а народ жил в мечтаньях своих

он в Москве жил в огромной квартире
на Тверской как советский министр,
всюду роскошь стенами светилась
для приёмов гостей их больших 

он заметно уже посолиднел,
став фигурой из высших элит,
жизнь бомонда так стала привычна,
где он был, как казалось, своим

там в бюро он сидит как обычно,
тут правленье, президиумы,
съезды, пленумы, бонзы партийцев,
академики, речи, послы

но фальшивость его раскусили,
ведь учёных не смог провести,
они видели всю примитивность,
ограниченность духа вблизи

в "Тихий Дон" свыше правки вносились,
чтоб Отцу всех времён угодить,
к юбилею чиновно спешили,
чтобы он в эпопее возник

и теперь там картины явились
как спешили в Москву казаки,
где в Кремле их встречает великий
Вождь народов со словом своим 

расписали писаки мастито
как беседы со Сталиным шли,
как восторженно слушали мысли
небожителя Дона гонцы

был для Шолоха Сталин кумиром,
он всегда его боготворил,
отозвался "Прощай, Отец!" сыном,
на кончину эпохи страны

регулярно доклады строчили
Михаиловы «секретари»,
что ответы на письма лепили
от трудящихся нашей страны

долго помнили все старожили
как в Ростове гостей он поил,
этажи всей гостиницы пили,
груды тел и бутылок пустых

сам валялся он в номере высшем
средь окурков, стекляшек хмельных,
где столами закуски прокисли,
чтобы утром себя похмелить

его пьянки в легенды входили,
с кем он только в те годы не пил,
столько раз и в «Кремлёвке» лечили,
убеждали по трезвости жить   

и в Ростовском обкоме кутили,
частым гостем там был Михаил,
с зорь вечерних потоки хмельные
среди царских закусок лились

а с рассветом, поспав, выходили
по обкомовским лестницам вниз,
к Левбердону партийцы стремились,
Тихий Дон алых зорь переплыв

там к «накрытой поляне» садились
среди вольной бескрайней степи,
в возлияниях крепких струились
их рассказы у вечной реки

там однажды им встретился Виктор,
интервью у «творца» попросил,
тот послал его матом открыто,
чтобы больше к нему не ходил

стал Мережко потом знаменитым,
драматургом великих картин,
размышлявшим как эпос былинный
полуграмотный Миша творил

не замечен ни разу он с книгой,
разговоров о них не любил,
не пытался в суть времени вникнуть,
не искал и сюжеты для них

его не было в пыльных архивах,
в стенах храмов журналов и книг,
не бывал он в музеях старинных,
и не вёл сокровенный дневник

он оставил лишь множество мифов,
что и сам постоянно плодил,
простиралась огромной пустыней
его жизнь, без огня и мечты

указанья ЦК приходили
кому нужно речами вломить -
разносил «мерзких космополитов»,
«сионистов» и всяких чужих

там канал Волго-Донский прорыли,
теплоход литераторов плыл,
всем эссе написать предложили
об артерии водной страны

все творенья свои приносили,
галерею проплывших картин,
лишь один промолчал среди плывших,
даже слова не дал Михаил

снова Фёдора Крюкова имя
для творения там привлекли,
положили в основу картины,
что писатель донской сотворил

вновь архив его старый открыли,
где рассказ о Германской нашли,
его «Четверо» заново сшили,
наживляя сюжетную нить

так «Судьбу человека» свершили
теневые помощники их,
снова Крюкова чувства и мысли
в испытаниях новой Войны

в это время задумал в палитрах
«Тихий Дон» режиссёр воплотить,
в Донской край приезжали артисты,
чтоб героев его оживить

воссоздали былого картины,
мир утраченных в грозах станиц,
Край казачий имперской России
c куренями и говорами

посмотреть старики приходили,
будто в молодость снова вошли,
окунались в ту жизнь молодые,
чтобы память о предках хранить

расказачиванье коммунистов
вновь хотело корней их лишить,
"Тихий Доном" взмывавшие вихри
зажигали в их душах огни

всех актёров нашли для игры их,
только Гришку никак не могли,
наконец, на певучих смотринах
чей-то голос его поманил

Пётр Глебов! Безвестное имя,
приближающий к образу грим,
взгляд тяжёлый, движенья лихие
и отличный казачий мундир

он не знал, что в роду его были
атаманы казачьих станиц,
ведь не зря старики говорили
о корнях его в землях Донских

и любовь к лошадям проявилась,
что жила от рожденья, в крови,
скакунами семейство гордилось,
душу в конезаводы вложив

эпопею кино завершили,
всю Страну мастерством поразив,
показали тех лет трагедийность,
быт казачий и вихри любви

на Дону все дела позабыли,
когда шёл легендарный тот фильм,
всюду толпы стояли - не в силах 
кинозалы и часть их вместить

Пётр Глебов с Быстрицкой в картине
оживили героев своих,
пламя вихрем неслось сквозь станицы,
вырываясь с великих страниц

время славы пришло для артистов,
Пётр Глебов на гребне волны,
вся страна его жаждала видеть,
но особо краями станиц

на Дону стал героем былинным,
восхищенье не знало границ,
как родного встречали в станицах,
что возвысил казацкую жизнь

казакам своей стала Элина,
написали письмо старики,
что зовут её Доном отныне
лишь Аксинья Донская как клич

в Вёшках часто гостила Элина,
прототипов пытаясь найти,
всё пытала про них Михаила,
дескать, тут где-то, живы они!

ничего не открыл ей «великий»,
покраснел весь и губы тряслись:
- «Так ведь не было Гришки с Аксиньей,
я придумал героев моих»

так всегда с Михаилом и было
- то не помню, а то позабыл,
тех придумал, а это приснилось,
разговоров таких не любил

указанье ЦК поступило -
Пастернака с «Живаго» громить,
снова голос звучал Михаила,
поносившего вражеский стиль

слали речи опять Михаилу -
он потребовал церкви закрыть,
призывал все гоненья усилить,
чтобы веру в народе изжить

вновь приказ поступил Михаилу
- Даниэля с Синявским травить,
«Ох, не тот приговор заслужили,
вот бы дали им Тридцать седьмым ..."

он стоял на трибуне привычно,
кулаком диссидентам грозил,
угождая верхушке партийной,
чтобы статус жреца сохранить

говорил по бумажке с Олимпа,
что ему Ильичёв настрочил,
текст проникнутый канцеляритом
его автора разоблачил

даже это не мог сотворить он,
пол-странички для мыслей чужих,
в кабинетах цековских статисты
его речи как булки пекли

Ильичёву автограф артиста,
где он автора благодарил:
- «Свою роль я исполнил отлично,
гром оваций идёт на двоих!

Ты как автор, а я исполнитель,
съезд творенье твоё оценил,
от меня за речугу спасибо,
как всегда твой ЦК удружил»

Тикунова с Брынцаловым жили
в скромной мазанке, крышей камыш,
молоко с мёдом рынком кормили,
Алексей дарил миру стихи 

жизнь ухудшилась в эти годины,
ропот глухо страною бродил,
недовольство по кухням дымилось,
полыхнуло же краем Донским

возмущённые толпы на митинг
в центр Новочеркасска пришли,
власть речами своими громили,
нрав казачий опять проявив

но их речи никто не услышал
- им ответили очереди
автоматов, что дружно косили
люд простой, утопив их в крови

казаки тот расстрел не простили
как и прежних царёвых обид,
в своих душах картины таили,
вырос Камень потом на крови ...

в это время явил Солженицын
знаменитый и страшный «Архип»,
там разверзся ГУЛАГ на страницах,
море судеб огромной страны

снова Шолохова подключили,
чтобы подписью гул подтвердил,
осуждавший трагичную книгу,
голос правды молчавших годин

а вот тут не смолчал Солженицын,
интерес к эпопее явил
и проверить решил как мальчишка
мог великий роман сотворить

прочитав всю историю книги,
он как мастер всю фальшь уловил,
сделал твёрдый об авторе вывод –
Фёдор Крюков оставил свой стиль

написал о сомнениях книгу,
первым голос протеста явил,
даже Запад, поверивший мифу,
его вывод как гром поразил   

значит, двадцатилетний мальчишка
о Гражданской роман сотворил,
а вот в сорок не смог дать картину-
эпопею Великой войны

сорок лет для писавших вершина,
опыт жизни, отточенный стиль,
что ж талант его вдруг испарился,
растворился в казачьей степи?

Михаил жил размеренной жизнью,
на охоту-рыбалку ходил,
пил хмельную с утра как обычно,
съезды, ленты, президиумы

он с «царями» соцстран породнился,
что не ведали правды души,
замуж дочери вышли за «принцев»
из Болгарии, Венгрии их

разъезжал как посол заграницей,
неся образ Советской страны,
письма в Вёшки летели как птицы
от читателей дивных страниц

невдомёк отправителям было
как расчётливо их провели,
они верили светлому мифу,
где героем фальшивый кумир

приезжал к нему в Вёшки наивный
и правдивый Москвы журналист,
сделал фото у Дона хмельные,
строгий выговор тем заслужив

столько было тоски в тех картинах
у пустынной осенней реки,
столько горечи невыразимой
за бездарно прожитую жизнь

жить двойной изувеченной жизнью
за того, кто парил у вершин,
вечно лгать и придумывать мифы,
чтобы Солнце рукой заслонить

биографию с чистой страницы
сочинили для новой стези,
постарались для Миши чекисты,
он и это не смог сотворить

нет уже «тёмных пятен» в помине,
как бюджетные деньги «пилил»,
приговоре расстрельном, отсидке,
только светлое, сказочный миф

разливались легенды о книгах,
что он якобы в Вёшках творил,
гениальности Миши великой,
что он в главах бессмертных явил

что там правда, а что лишь былина,
неизвестно – поди разберись!
в описании жизни фальшивом
была чистая, твёрдая жизнь 

про судимость его «позабыли»
и про то как чекистом служил,
его пьянки-гулянки лихие,
в ЖЗЛ правду жизни «ушли»

нужный облик стране предъявили
где он в бронзе навечно застыл,
неживой человек, словно идол
пьедесталом партийной судьбы

весть из Швеции вдруг окрылила,
высшей премией мир оценил,
«Тихий Дон» лучшей книгой был признан,
показавшей метанья страны

где-то в плавнях нашли Михаила,
как обычно он рыбу удил,
Тихий Дон эта весть окрылила,
гордость в души казачьи вселив

не глубинами пыльных архивов,
среди полок таящихся книг,
не в музеях, где спрятаны жизни,
не в беседах с свидетелями

не в работе над новою книгой,
что уже он давно позабыл
и не ищущим судьбы Отчизны,
чтобы словом своим отразить

так спустя сорок лет наградили
тот талант, что роман сотворил,
имя Крюкова вспомнили в мире
и героев великих страниц

привлекало великое имя
корифеев Советской страны,
в Глазуновской писатели жили,
чтобы лучше узнать его жизнь

приезжал Пётр Проскурин в станицу,
по куреням казачьим ходил,
собирал всё, что там сохранилось
об истории славной семьи

в эти годы видали картину
молодые тогда казаки -
каждый вечер в просторы степные
седовласый старик уходил

поднимался курганом былинным
и за Дон в даль степную всё зрил,
«Что там смотришь?», - однажды спросили
и поведал тот думы свои

- «В Девятнадцатом годе станицей
на войну сыновей проводил,
вот и жду, может степь запылится
и вернутся обратно они»

уже Семидесятые вились
по бескрайним просторам степным,
но стоявший у края могилы
всё душою надежду таил

в те года по Кубанским станицам
проявлялся некрасовцев лик,
оставляя чужие краины,
возвращались в Россию они

в годы Брежнева гордо ходили
по станицам своим старики,
в старой форме донской, в лампасинах,
все награды сведя на груди

там "Георгии" славой светились
словно эхо Германской войны,
молодежь той эпохи дивилась,
видя царские эти кресты

 Михаила в Стокгольме спросили:
- «Сколько было редакций у книг?»
- «Вот редактор, его и спросите,
занимались ведь этим они»

и про «чёрное солнце» пилили:
- «Как метафору эту нашли?»
- «Да, я вспомнил, то гибель Аксиньи,
всё померкло в глазах в этот миг»

он не ведал, безграмотный Миша,
этот образ из нескольких книг,
что в твореньях поэтов великих
век Серебряный нам подарил
 
удивлялись и прочим страницам
- его образам Царской семьи,
что с любовью описаны были
и сочувствием в скорбные дни

Государя увидел Листницкий
отрешённым от власти страны,
одиноким в огромной пустыне,
в окруженье безмолвной толпы

как творил корифей большевизма
так сочувственно образ Главы,
без присущего красным цинизма,
унижения и клеветы?

как пейзажи писать научился,
что поэзией дивной полны,
как нашёл эти чудо-палитры
для казачьих просторов степных?

после съёмок известного фильма
к нему в Вёшки приехал Шукшин,
потрясённый вернулся в Столицу:
- «Тихий Дон» был написан другим …

Я приехал величье увидеть,
а увидел пьянчужку степи,
дурачка без одной умной мысли,
что умеет лишь пошло шутить»

Брежнев знал об обмане великом,
не желал знаться с Шолоховым,
чем «великого» очень обидел:
- «А Хрущёв то ведь в Вёшенской был!»

восторгался Ильич этим фильмом,
но особенно Мелеховым,
на просмотрах его прослезился
от блестящей актёрской игры

страшно Брежнев тогда удивился,
как он Глебова то упустил,
награждением распорядился -
выдать званье "Народный артист"

в это время в далёком Париже
вышла книга сомнений больших,
«Стремя «Тихого Дона» явило
доказательства ложной судьбы

всех сражала контрастная сила
между титульным автором книг
и волшебной писательской лирой,
осенившей просторы страниц

ужасались тем косноязычьем
на котором «творец» говорил,
серость речи, убогая личность,
обывательский примитивизм

все, кто этого «классика» видел
говорили всегда как один -
ничего тот не мог сотворить бы,
даже очерк с рассказом простым

не любил говорить он о книгах,
даровании тех, кто  творил,
много раз разговор заводили -
он лишь молча, вдаль глядя, курил

в его доме нетронуты были
чьих-то дивных творений ряды,
ни пометок, ни строчек любимых,
все тома были новыми в них

малограмотный Вёшенский житель
не стремился культуру постичь,
непонятны ему были мысли,
ощущения книжных страниц 

оставались навечно пустыми
в кабинете рабочем столы,
ничего никогда не хранили
эти ящики странной судьбы

снова главы романа творились,
что Платонов когда-то вершил,
там сменяя друг друга трудились
"негры" Барина нашей страны

не явись та великая книга
прожил тихо бы Шолохов жизнь,
прослужил бы безвестным чекистом
и на пенсии путь завершил

не ему лишь «под имя» творили
- как конвейер Дюма выходил,
восемнадцать романов старинных
друг Маке ему изобразил

предприимчивый барин парижский
щедро авторам деньги платил,
оставалось на титулах имя,
только не было честной руки

а Британия бредит Шекспиром,
что прекрасные пьесы явил,
"наше Солнце" и "гений великий",
а на деле - фальшивый кумир

едва грамотный Стратфордский житель,
что бездарным актёришкой слыл,
лошадей знати ставил на привязь
и статистом порой сценой был

все неграмотны близкие были,
ни читать, ни писать не могли,
в доме "гения" ни одной книги,
завалящейся рукописи!

никогда не бывавший в архивах
или библиотеках страны,
он ни пенни ни разу не видел
от доходов спектаклей "своих"

все архивы давно перерыли,
чтобы рукопись где-то нарыть,
но ни строчки рукою Шекспира
за четыреста лет не нашли

в домах знати Шекспир не был принят,
из великих вблизи ни души,
всем в Британии был безразличен,
знали правду о нём все верхи

торгаш шерстью глубоких провинций
и жестокий тупой ростовщик,
что за мелочь любую судился -
должников в ямах, тюрьмах гноил

когда слава достигла величья
он бежал от столичных светил,
понимал, что от правды не скрыться,
разве в сельской неспешной глуши

примитивный пьянчужка в глубинке
за попойками дни проводил,
собутыльники обществом были,
что двух слов в речь связать не могли

разгадал эту тайну Гилилов,
весь Великого Феникса смысл,
с непреклонной научностью мысли
развенчал всем навязанный миф

поэтичную драматургию,
легендарных сонетов стихи
создавала великая сила
современников этой страны

цвет английской знатнейшей элиты,
что талантами рок наградил,
с образованностью эрудиций
порождали шедевры картин

образец искромётной сатиры
восхищает читающий мир,
Комбинатор Остап Ибрагимыч,
обаятельнейший аферист

все считают Петрова и Ильфа
этой книги соавторами,
но ещё одна тайна сокрыта
за обложкой любимых страниц

так ответа от них не добились,
что же каждый из них сотворил,
почему в остальном так безлики,
откровенно бездарны они?

но и эту интригу раскрыли,
текстуальные связи явив,
Михаила Булгакова имя
на обложку вернули они

за одними столами трудился
с подставными "соавторами",
стал "Гудок" тайной их штаб-квартирой,
где продуман был тот лабиринт

за три месяца знойных всю книгу
о двенадцати стульях свершил,
удивительной скоростью мысли
и великим талантом своим

сколько едкой и скрытой сатиры
белый автор в страницы вложил,
пародийного социализма,
над которым тайком юморил

коммуналки, кошмар общежитий,
бесконечный духовный зажим,
втихаря автор бил коммунистов
как и в годы Гражданской войны

власть одобрила новую книгу,
свою сделку опять подтвердив,
и успех её, ошеломивший,
дал Булгакову новый кредит

он, изгой, запрещённый, забитый,
заклеймённый навечно в враги,
получает в столице квартиру,
и не где-нибудь - в центре Москвы

с обстановкою - мебелью стильной,
и деньгами, что как-то росли,
полилась его линия жизни
знаменательным двадцать восьмым

"Золотого телёнка" интриги
отразили угаснувший пыл,
дух Булгакова, снова поникший,
не достиг уже прежних вершин

восхищали гусарские вихри
Бонапартовой грозной поры,
строчки-образы пьесы лихие,
где блистали сраженья войны

засверкали на сценах столичных,
на экранах Советской страны
все герои страниц фееричных -
разговорных, живых и смешных

всех «Давным-давно» вмиг покорила
восхитительным духом своим,
патетичность и афористичность
с превосходностью драматургий

лишь одно режиссёров дивило
- как мог автор её сочинить,
никогда до того не творивший
и не ведавший музыку лир

ни единой им созданной рифмы,
неизвестный до этой поры,
не писавший дотоле тот вирши
вдруг великой поэмой пленил

сколько раз измененья просили,
там добавить, а тут изменить,
сдать сценарий - старанья пустые,
исчезал тут же «автор» вдали

ничего от него не добившись,
сами стали орфеями вирш,
тайну авторства люди открыли,
заглянувши в секретный архив

там тянулась стезя Монте-Кристо
достопамятным сороковым,
настоящий творец пьесы виршей
в заточении тайну открыл

первоклассный поэт-сочинитель,
посвятивший поэзии жизнь,
многолетно оттачивал рифмы
и достиг в них лиричных вершин

когда грянули грозные вихри
всё сметающим Тридцать седьмым
плод творений своих живописных
он в неведомом месте сокрыл

зная, что на свободу не выйти,
он доверил Гладкову тайник,
где хранились творенья страницы,
чтобы людям их свет донести

и уже в сорок первом софиты
озарили героев войны,
зашагали они сквозь годины,
через души и сотни границ

дорогому Генсеку дарили
журналисты незримо труды,
имя автора "Брежнев" светилось
на обложках явившихся книг

"Целиной", "Возрождением" лилось,
героической "Малой земли",
их писали дельцы-журналисты,
куш и премии их получив

и сейчас для бульварщины дикой
снова пишут покорно рабы,
«под Донцову», «Незнанского» рыщут,
продавая таланты свои

все в издательствах знают их личность,
всех "стахановцев" громких страниц,
их не тешат тщеславия вихри,
лишь бы деньги в карманы лились

"пишет" Дашкова в месяц по книге
много лет, сон и отдых забыв,
ей бригада отдельная имя создаёт,
имена свои скрыв

диссертации пишутся тихо
тем, кого Бог умом обделил,
льются деньги в карман воротилам
и несчастным, что в узах нужды

на эстраде поют как стихия
безголосые "звёзды" страны,
голоса им чужие купили,
обладателям их заплатив

пять поэтов наш гимн сотворили,
присылая на конкурс стихи,
и соткали его из отрывков,
взяв шедевры из множества рифм

был редактор назначен солидный,
что уже один гимн «сочинил»,
засияло в заглавии имя,
и осталось в анналах людских ...


В те года повстречал у станицы
старика одного Михаил,
и, узнав, обратился ехидно
куда вёл он его молодым

тот ответил:
- «Всё помню отлично!
На расстрел я тебя уводил,
воровал ты ведь деньги станицей
и ЧК тебя приговорил»

дети, внуки не знали картины
его подлинной скрытой судьбы,
отца-деда величием чтили,
свято веря в сияющий миф

тайну ведали он и Мария,
до конца никому не раскрыв,
жили в этом придуманном мире
и преданье с собой унесли

подтвердил Константин Паустовский
- «Тихий Дон» Фёдор Крюков творил,
рассказал ему Серафимович
в откровенной беседе двоих

Би-Би-Си на весь мир огласило
имя автора вечных страниц,
слово «Крюков» страной проносилось,
что не знала героев своих   

тут удар и хватил Михаила,
правду трудно тогда пережил,
сложно было признаться открыто,
к своим званьям давно он привык

провалялся в Кремлёвской больнице,
где его откачали врачи,
с откровеньем не мог он смириться,
осветившим неправедный лик

для советских больших романистов
это не было тайной судьбы,
никогда и не верили мифу,
что в советской словесности жил

он прозаиков всех сторонился,
никогда не считался своим,
в круг великих он так и не влился,
оставаясь навеки чужим

стал загадочным символом-мифом,
воплощавшим эпоху страны,
человеком из мрамора высшим,
монументом партийной судьбы

идеологи власти включили
в пантеон своих догм его лик,
он стал частью большой парадигмы,
вдохновляющей социализм

разнеслось всюду громкое имя,
уважал весь читающий мир,
все поверили строчкам красивым,
заменившим реальную жизнь

города его имя носили,
школы, улицы, площади их,
корабли, институты большие -
верх абсурда Советской страны

вознесение пика достигло -
стал он дважды Героем страны,
словно памятник, в бронзе застывший
в суетящихся массах живых

Государство его поглотило,
в пантеон высоты заключив,
имя "Шолохов" выбив в граните,
за бетонными стенами скрыв

но в программы для школ не включили
«Тихий Дон», чтоб ребят не смутить,
осторожно в филфаках учили,
чтоб враждебностью не заразить

в те года познакомился Ильский
с литератором Града Невы,
был Мануйлов профессором видным,
из текстологов высших вершин

в санатории Горького слились
тропы жизни учёных светил,
там и задал вопрос ему Ильский,
что давно его дух бередил

- «Вам, филологам тайны открыты
о творениях чудной души,
можно ль вычислить дух по отрывкам,
его автора определить?»

- «Вы о Шолохове говорите,
нет здесь тайн уж давно никаких,
всё известно о книге великой,
«Тихий Дон» не писал Михаил

говорят в кулуарах открыто
о руке, чей блистающий стиль
создавал то величие мира
казаков и огромной страны

были двое ещё в дни былые,
что хранили две рукописи,
напечатанные на машинке,
запишите фамилии их

это то же как если б парнишка-
первокурсник профессору их
диссертации докторской книгу
вдруг на кафедры гладь положил

"Где украл ты?, - его бы спросили,
этот труд, что подвластен лишь им,
и в милиции дело б открыли,
чтоб расследовать кражу страниц»

дни последние шли Михаила,
но он тайну свою не открыл,
уже в вечность души уходивший,
он о Партии всё говорил

- "Как ЦК, что на съезде решили?,
всё вещал как стальной большевик,
был идейным как в годы младые,
как мог Белый роман сотворить?

канул в прошлое автор фальшивый,
голос правды протоки торил
словно Дон, свои воды разливший,
берега рукавами пробив

имя Крюкова Доном разлито,
что просторы степные любил,
с ним сливал свой талант Серафимыч,
«Тихим Доном» народ одарив

«Тихий Дон» стал «Войною и миром»,
век Двадцатый собой воплотив,
в один ряд стало автора имя
с корифеями Русской Земли

рядом с Пушкиным, Гоголем взвилось,
Достоевским, Островским, Толстым,
с Гончаровым, Лесковым былинным,
Чехов, Бунин, Тургенев близки

по богатству словесной палитры
лиры Крюкова всех превзошли,
его дивных пейзажей картины,
описания страстной любви

лучшим в мире романом был признан,
век Двадцатый собою затмив,
ни один не достиг и доныне
его мощи духовных вершин

«Тихий Дон» всей Землёй полюбили
и героям сочувствовал мир,
не подвластные годам страницы
волновали сюжетом своим

продолжают творенья великих,
что воспели пыланье двоих,
от героев классических мифов
до романов недавней поры

от Орфея с его Эвридикой
и Тристана с Изольдой та нить,
от былинных Руслана с Людмилой
и Снегурочки с Лелем своим

стала частью огромной стихии
эпопея казачьей любви,
революция бурей Российской
разметала героев своих

страсть Григория с дивной Аксиньей
возжигает сердца и умы,
эти чувства влились во всемирный
пламенеющий огненный вихрь

век Двадцатый собой воплотили,
весь идейный его колорит,
погружение в хаос Стихии
и рождение Новой земли

но осталось горение истин,
что скрижали веками несли,
через бури крушения мира
всех спасает сиянье любви

не испортила хрестоматийность
эпопею народной судьбы,
продолжали читать молодые
до крушенья Советской страны ... 


Глава XII

Жизнь крутой поворот совершила,
после паводка новой весны,
Перестройка повсюду кружила,
разрушая запреты годин

разлагались советские мифы,
освящавшие прошлую жизнь,
что годами незыблемы были,
превращаясь в парящую пыль

свой роман завершил Солженицын,
переломное время вместив,
эпопею в трагичных страницах,
отразивших Российскую жизнь

вновь герои, что с Юга России
из казачьих просторов степных
в довоенной обыденной жизни,
гром Германской, Семнадцатый-вихрь

проходящие перипетии
всенародной трагичной борьбы,
Фёдор Крюков узлами явился
в диалогах казачьей судьбы

Ковынёвым назвал Солженицын
идеолога Белой борьбы,
вместе с ним ищет путь Лаженицын,
чтоб Россию от краха спасти

Колесом своим красным катилась
эпопея по душам людским,
снова высилось Крюкова имя
в ураганах космических сил

«Тихий Дон» как и прежде любили,
его звучный волшебный язык,
но читатели были другие,
без казённо-научной узды

открывали большие глубины,
что роман на страницах таил,
сокровенные тайные смыслы
и изящество дивных палитр

Джона Мильтона дух уловили,
что потерянным раем манил,
так созвучны казачеству вирши
о потерянной воле земли

в нём Серебряный век отразился,
Девятнадцатый век говорил,
сквозь метафоры явлены мысли,
ощущения прежних годин

там влияние Пушкина было,
Гоголь явственно в нём ворожил,
след оставил Лесков безграничный
и Кольцов поэтичность вложил

Гончаров и Островский светились
и Ивана Никитина быль,
сила Фета в его символизме
и Некрасовской к людям любви

Льва Толстого с Тургеневым мысли,
Достоевского сила глубин,
мощь стихии языческой Ницше,
красок Бунина дивный лиризм

там метания Чехова лились,
тайный Блоковский стиль-романтизм,
странствий Горького всполохи жизни,
Короленко и Белый, Куприн

Северянина образы были,
Мережковского, Брюсова лик,
Гумилёва сверкали зарницы
и его наречённой жены

антиномии вечного Канта,
столкновенческий диалектизм,
полыхание белых и красных,
порождающих новую жизнь

рождены все метафоры были
до отрезанной грозной поры,
год Шестнадцатый стал тем обрывом,
за которым нет новых палитр

как мог знать их какой-то мальчишка
из станицы в глубинах степных,
что три класса убогих осилил,
не читавший журналов и книг?

ни единого образа в книге,
что Семнадцатый год породил,
ни единой метафоры дивной
от советской пришедшей поры

хоть кого-то включить то могли бы
в эпопею вселенской борьбы,
куда канули чувства и мысли
властелинов из красных годин?

Маяковский, Есенин, Багрицкий,
Луговской и Волошин ушли,
нет Цветаевской, Блоковской лиры,
новых Анны Ахматовой вирш
 
где Булгаков, Фадеев, Малышкин,
Лавренёв, Дмитрий Фурманов, Грин,
Александр Фадеев, Никитин,
Алексея Толстого мечты?
 
ничего в «Тихом Доне» красиво
не вошло из пришедшей поры,
им как грома ударом простилась
вся Словесность великих вершин

с ним Серебряный век завершился,
полыхавший на сломе годин,
Ойкумена Российская скрылась
среди дыма Гражданской войны

только тут стало ясно величье,
что в сюжетах роман заложил,
гениальность души сотворившей
эпопею великих картин

была всем в те года очевидна
образованность дивной руки,
эрудиция всюду сквозила,
рой отсылок к твореньям иным

возрождалось великое имя,
Крюков снова в жилища входил,
на прилавках лежат его книги,
что читатель опять полюбил

в Петербурге филологи жили,
до которых тот спор доходил,
«Тихий Дон» не был их фаворитом,
взяло верх любопытство жены

раз Наталья Андрея спросила,
что там с авторством этих страниц,
тот не знал, что ответить любимой,
было много исканий других

начал поиски Сетью великой,
его взору представилась «Зыбь»,
с первых строчек его озарила,
потрясённый не мог говорить

та же лирики мощная сила,
красота и изысканность вирш,
гениальные образы, мысли,
напряжение жизненных сил

прочитал его книги другие
и знакомым своим позвонил,
друг Михеев нашёл все палитры
из газетно-журнальных страниц

покопались в казачьих архивах,
среди ветхих изданий донских
отыскали рассказы былые,
его очерки, главы, статьи

букинистов страны обходили,
что держали российский репринт,
там творенья его находили
среди толстых журналов и книг

всё наследие в них изучили,
погружаясь в методы свои,
выражения, фразы ловили,
уникальный чарующий стиль

помогали Андрею всем миром,
убеждаясь, что правы они,
пропускали творенья сквозь сито
своих сложных концепций в те дни

с «Тихим Доном» весь корпус сравнили,
там Чернов параллели открыл
с поразительной схожестью стиля
и буквальными фразами их   

через поиск компьютерный зрили
совпадения родственных книг,
поначалу десятки их были,
после сотни в страницах нашли

Марат Мезенцев образы видел,
что-то вместе с Наташей нашли,
помогала Введенская в мыслях
о единстве творящей руки

всю концепцию их изложили
на просторах великой Сети,
«Фёдор Крюков» на сайте светилось,
изыскания авторства их

а в далёком Орле журналисту
«Тихий Дон» свои чары открыл,
ещё в детстве те чудо-страницы
он с восторгом в груди проглотил

жил с трёх лет под детдомовской крышей,
в интернатских казармах своих,
его юность в Воронеже вилась
у верховий казачьей реки

видел с детства Донские станицы,
знал легенды, предания их,
старшеклассник вручил ему книгу
о героях Казачьей земли

поразило величие жизни
среди вольных просторов Донских,
где свободные пахари жили
без помещиков и крепостных

так прошёл он с романом по жизни,
что был спутником в трудные дни,
когда тяготы душу давили и
не ведал, где помощь найти

в те минуты к нему приходили
персонажи великих страниц,
рядом были Григорий с Аксиньей,
Пётр, Наталья, Дуняшка, старик

вмиг унынье его уходило
в ярких красках событий степных,
те герои его уносили в круговерти
страстей неземных

так прошёл он с романом по жизни,
что был спутником в трудные дни,
когда тяготы душу давили и
не знал он, где помощь найти

но однажды он голос услышал,
что вещал на страну Би-Би-Си,
там о Крюкове им говорили,
что любимую книгу творил

он всерьёз тот рассказ не воспринял,
думал, это диверсия их,
но осталось в душе его имя
и волнение чудных страниц

когда дни Перестройки настали,
он попал в депутатскую высь,
шум на Съезде страной наблюдали,
в коридорах кремлёвских бродил

там в киоске он книгу увидел,
Фёдор Крюков обложкой застыл,
сразу вспомнил далёкое имя,
что волнами эфиры несли

он купил драгоценную книгу,
что набросилась повестью «Зыбь»,
с первых строчек его поразила
описаньем пейзажей своих

«Тихим Доном» пахнули страницы,
вешним духом казачьих станиц,
воскресали степные картины,
потрясавшие с юности их

он единство пейзажей увидел,
образ мыслей и страстной любви,
уникальность прекрасного стиля,
что прозаик донской сотворил      
 
слово «зыбь» постоянно кружилось
среди россыпей Крюковских лир, 
двадцать раз в «Тихом Доне» явилось,
повторяя устойчивый ритм

подтвердил академик великий
эту в душу запавшую мысль -
«Зыбь» последней ступенью служила,
двери «Тихого Дона» открыв

воедино собрав свои мысли,
их в журнальной статье изложил,
уничтожил советские мифы,
показав людям Крюковский вихрь

он былинность картины увидел,
где могильный курган средь степи,
слово "реквием" вдруг озарило
по герою Гражданской войны

вспомнил школьные годы былые,
как учитель ему говорил,
что из "Тихого Дона" картины
были вставлены в глубь "Целины"

он увидел восстанья картины,
что из «Тихого Дона» ушли
на просторы сюжетов «Целинных»,
оживая из новых страниц

догадался, что Половцев зимний
в Девятнадцатом степью кружил,
знак нагрудный, где свет серебрился,
блеск лампасов, погоны, башлык

глас Орловского края услышал,
в «Тихом Доне» его уловил,
местный говор страницами вился,
что не знали в станицах Донских

ведал их лишь Орловский учитель,
что Тургенева очень любил
и оставил историей дивной,
в эпопею Донскую включив

не чужой полуграмотный Мишка,
что не видел Орловской земли,
никогда её речь и не слышал
и тем самым себя уличил

он не ведал, что значит и "Питер",
Петроград, город северной мглы,
что блестяще в романе описан
через музыку бурных картин

доказал всем Самарин Владимир
кто эпичную драму явил,
Лев Колодный со всем согласился
и признал её Крюковский стиль

ждал реакции местной элиты,
всей научно-чиновной среды,
лишь глухое молчанье услышал
окружившей его пустоты

диссертации те защитили,
семинаров и премий цветы,
конференции, фонды большие,
критиканы им всем не нужны

бюрократы научных идиллий
продолжают кумира блюсти,
обладатели званий партийных,
что рулят у небесных вершин

не допустят в рядах своих критик
- о карьере ты можешь забыть,
кандидатскую с докторской выбрось
навсегда даже в мыслях своих

и потомкам так нужен великий,
отшлифованный годами миф,
льются деньги в карманы большие
Громославских и Шолоховых

притекают доходы от фильмов,
от спектаклей и изданных книг,
им не выгодна истины сила
в ураганах прошедших годин

он пытался пробиться в Столице,
там поведать о мыслях своих,
рассказать о страницах открытий
эпопеи просторов степных

в РГБ там сперва обратился
и согласие там получил,
но потом резко всё отменили,
так как «сверху» звонок поступил

из Кремля за ним строго следили,
встречу в «Ленинке» им запретив,
их директору там разъяснили,
что не нужно в стенах проводить

в «Маяковке» его приютили,
где эссе он своё огласил,
там открытия всех поразили,
видя Крюкова подлинный стиль

тему «Тихого Дона» правдиво
в передачах Правдюк изложил,
донесли его факты эфиры
с берегов Петербургской Невы

три профессора, скрывшие имя,
тайны «Тихого Дона» прочли,
Правдюку передали мотивы,
что за многие годы нашли

доказал он советскую лживость
будто Шолохов книгу творил,
люди слышали новое имя -
Фёдор Крюков, сын Русской Земли

даровал его чудо-страницы
петербуржец, открывший архив,
находил его в старых подшивках
из газетно-журнальных страниц

там на десять томов накопилось,
всё, что Заяц в архивах нарыл,
во весь рост встал писатель великий,
что Донские просторы явил

к юбилею шёл вал публикаций,
имя Крюкова в свете вершин,
свою лепту внёс Юрий Кувалдин,
написав о великом пути

«Тихий Дон», воедино связавший
два дороги, двух жизней пути,
где творивший великий писатель
с плагиатором кисти сошлись

письмо Ильского к обществу вышло,
что всю правду о книге открыл,
как в издательстве рукопись видел,
что откуда-то взял Михаил

годы детства и юности всплыли
из работы, что сделал Каргин,
улетучились яркие мифы
и предстала реальная жизнь

биографию многих событий
взял из жизни его Михаил,
подарил ему перипетии
своей трудной судьбы Константин
 
его повесть «Бахчевник» былиной
превратилось в сюжет «Целины»,
второй частью однажды явилась
когда снова вернулся Каргин

Анатолий Сидорченко видел
только пьяницы горькие дни,
что охоту с рыбалкой любил лишь,
забывая в них маски свои 

академик, что знал Михаила,
в Академии видел вблизи,
говорил: «Ничего не творил он,
даже строчки не мог наплести!»

и писатель прозрел знаменитый,
драматург стольких судеб людских,
создававший сценарии фильмов,
что народ всей душой полюбил

правду Виктор Мережко увидел
о фальшивом раздутом пути -
«Тихий Дон» создавался другими,
назвав  Шолохова подставным

в МГУ «Тихий Дон» изучили,
разобрали оттенки души,
огласили единственный вывод:
Фёдор Крюков роман сотворил

и в Ростовском романа картины
рассмотрели до мелких палитр,
снова Крюковский стиль уловили,
его почерк в сиянье вершин

поколенья они вдохновили
на творение новых страниц,
пламя в души собой заронили,
бушевавшее в далях Донских

"Тихий Дон" маяками стихии
молодые таланты манил,
звал дерзающих к новым вершинам,
показав удивительный мир

разметав свои перлы живые
на пространствах огромной страны,
вырывал из мещанской трясины
молодые сердца и умы

Иванов "Вечным Зовом" Сибирским
и Распутин в исканьях своих,
Лавренёв, Пикуль и Чивилихин,
Гранин, Виктор Некрасов, Шукшин

начинали свой путь молодые,
создавая свой собственный мир,
там герои в метаниях жили
новой эры Казачьей земли

создавал так романы Калинин,
всех «Цыганом» своим покорив,
и Закруткин, творивший эпично
«Сотворение мира» страны

Анатолий Софронов былинно
воплощал жизнь народа в стихи,
стали песни чудесные гимном,
весь народ их мотив полюбил

на Дону «Не рубите калину»
весь казачий народ оценил,
что любовью к их краю пронизан,
чувством чести и преданности

там Дедяева строки творила,
гул романов, поэзий степных,
слившись с музыкой, песен мотивы 
зазвучали в просторах родных

Бондаренко в романах так дивно
свою трудную жизнь отразил,
годы юности, молодость в вихрях
бушевавшей стихии Войны



юбилей приближался «великий»,
имя «Шолохов» всюду гремит,
век с рожденья обманщика минул,
все готовились пышно кадить

но в Кремле свои двери открылись,
люди в чёрном с докладом пришли,
Президенту они доложили
кем действительно Шолохов был

"Тихий Дон" предъявили чекисты,
пожелтевшие в годах листы,
ими Крюковский бисер струился
в ароматах просторов степных

там дышали рассветы Донские,
дух поэзии чудной земли,
вились дивные судьбы людские
и пылания страстной любви

рассказали о многом страницы,
сохранившийся Крюков архив,
как сюжеты романа творились
орфографией прежних годин

книга жизни безвестной открылась,
колориты казачьей судьбы,
образ Крюкова чудный явился
в ураганах трагичных годин

был Указ Президентом подписан,
открывавший поток из казны,
но, в итоге, остался не издан,
исчезая в архивной пыли

в регионах готовились пышно
к юбилею «титана страниц»,
подгоняли чиновники свыше,
чтобы празднества громко прошли

но внезапно усилия стихли,
веял холод уже из Москвы,
никого больше не торопили,
будто нет юбилея у них

все гадали внизу о причинах
неожиданной холодности,
повороту верхов удивились,
но понять ничего не смогли

все финансы в момент перекрыли,
кое-как торжества провели
по привычке в просторах провинций,
где не ведают правды судьбы

а Сто десять и вовсе забыли,
тишиной юбилей обошли,
пропустили ту дату стыдливо,
зная правду о громах Донских

жизнь театр абсурда затмила,
зная правду, России верхи,
всё внимают учёным «светилам»,
возносящим разрушенный миф

приглашают потомков красиво
под Кремлёвские своды свои,
зная, кто сотворил для нас «Тихий»,
его имя стыдливо прикрыв

Путин правду раскрыть не решился,
оценив политический риск,
слишком мощные силы таились
за пустышкой великих страниц

и решение принято было –
всё молчанием страшным покрыть,
предавая забвению тихо
нашумевшую некогда жизнь

тишиною, туманной былиной,
ничего не меняя, забыть,
уводя разговоры от лиха,
не ругать, не шуметь, не хвалить

без того много сложностей в жизни,
политических сложных интриг,
обстановка могла накалиться,
от огня критикующих сил

Шолох знаменем стал коммунистов,
патриотов, всех левых страны,
идеологам выгодно было
с ним на выборы громко идти

часть казачества не распростилась
с прежним мифом о гении их,
свято веря в фальшивое имя,
настоящее всё не открыв

простой люд на легенде воспитан,
что внушалась десятки годин,
стала сказка народу привычна,
неудобно всё разоблачить

не уйдёт просто так небылица,
миф на вере как камне стоит,
вековая фальшивка-твердыня,
доказательства ей не нужны

образованная заграница,
профессура высоких элит,
диссертации, премии, книги,
их карьеры обрушились бы

"Тихий Дон" стал шедевром чекистов,
гениальной легендой элит,
в миф Лубянки все верят наивно
спустя век от начала игры

за него Президента просили,
чтобы образ страной вознести,
дать проспектам большим его имя,
в бронзе Шолохова воплотить

о вливаньях бюджета бубнили
к юбилею кумира души,
но молчанье ответом им было,
многозначность свою затаив

что ответить мог Путин просившим,
зная правду далёких годин,
удостоил их зов компромиссом,
чувства родственников пощадив 

поднялась на борьбу вся Россия,
чтобы правду о книге добыть,
дабы истину дали архивы,
а не старый зажеванный миф

шли потоком протестные письма,
выступали с речами борцы,
чтобы было открыто то имя,
слава, гордость Казачьей земли

и ООН мощный голос возвысил,
страны Запада стали тверды,
стали требовать свет новых истин,
руку "Тихого Дона" явить

демонстрации, митинги в мире,
чтобы Кремль им тайну открыл,
кто же автор любимейшей книги,
потаённый для всех романист

девяносто лет лет ходит былина,
отравляя сердца и умы,
на мотив датской сказки старинной
о мошенниках хитрых портных

видят все, что король голый Миша
и одежд на нём нет никаких,
но вокруг восхваленья лишь слышно,
обсуждение их красоты

поразила болезнь всех великих
удивительной их слепоты,
что со званьями правду не видят,
продвигая мотив пустоты

знают истину люди простые,
равнодушные к слову корысть,
говорят то, что очи их видят,
смехотворный обман наготы

рудиментом эпохи партийной
проект "Шолохов" странно дожил,
словно странный блуждающий призрак
лет Двадцатых умами кружил

на Лубянку историк явился,
разговор с генералом вели:
- «Что ж Вы Крюкова не отдадите?»,
между делом профессор спросил

- «Мы не против, давно это было,
ну, какое нам дело, пойми,
очень много политики свилось
у пылающих этих страниц

Шолох в нашей системе трудился,
никогда ничего не творил,
был примерным и тихим чекистом,
так всю жизнь молчуном и прожил

жил под нашей внимательной «крышей»,
а потом им ЦК воротил,
говорил свои речи, что пишут,
кого надо ругал и хвалил 
 
отрабатывал образ великий,
он актёром ведь был неплохим,
но потом его всё ж «раскусили»,
малограмотным был Михаил

патриоты горой, коммунисты,
для которых он в бронзе отлит,
бюрократы в научном граните
и незнающие земляки

«Тихий Дон» два творца подарили,
до шестой Фёдор Крюков творил,
остальные писал Серафимыч,
эпопею борьбы завершив

если б нам из Кремля разрешили
эту правду народу открыть -
«Тихий Дон» в рукописных страницах
сквозь столетие заговорит … »

так за годы огромных событий
разрушался устойчивый миф,
ветры времени остов сточили,
что годами внедряли верхи

декорации в прошлое смыли
воды Тихого Дона в степи,
воскрешая былого страницы,
что приказано было забыть

за гранитными стенами тихо
неприметный хранится архив,
"Совершенно секретно" там грифом
до неведомой ныне поры

под завесой молчания скрыта
отшумевшая яркая жизнь,
не желая с покоем смириться
и надеясь свой свет обрести

- "Кто такой Фёдор Крюков?", - спросили
у Ростовских девчонок одних,
- "Это подлинный автор былины,
"Тихим Доном" он нас одарил"

но для многих загадочно имя
живописца казачьей земли,
глухота в коридорах станичных,
где учился в гимназии их

тишина в Петербургском старинном,
где историю Фёдор учил,
в коридорах его общежитья,
ни портрета, ни скромной доски

в Глазуновской родной их станице
вырос мощный как время гранит,
там писателя Крюкова имя,
его образ, что мрамор хранит

за стенами Музея открылась
семьи Крюковых дивная жизнь,
приезжают к духовной крынице,
чтобы души свои осенить

создан Фонд, что доносит страницы
до читателей Русской Земли,
открывает таланта зарницы,
где казачий цветёт колорит

голос Крюковских чтений открылся
берегами великой Невы,
где стекаются лиры светила,
постигая писателя мир

и сияньем кино осветились
эти яркие вихри судьбы,
рассказали экраном впервые
как он рос, развивался, творил 

имя Крюкова вновь озарилось
у читательских звёздных вершин,
через годы в страну возвратилось,
восхищая порывом души
 
снова шествуют дивные книги,
что казачий писатель творил,
восхищают герои событий,
его образный чудный язык

погружаясь в сюжетные нити,
они видят ту душу и стиль,
что роман-эпопею творили,
«Тихим Доном» нас всех одарив

в Илиаду казачью влюбились
миллионы читавших Земли,
открывали «Гомера» страницы,
его яркую бурную жизнь

вдаль уносятся краски событий,
той Двадцатого века зари,
но живут рядом с нами палитры
словно эхо штормящих годин

все рассказы и повести были
лишь предгорьем великих вершин,
воедино в творении слились,
гений слова собой воплотив

миллионы читателей видят,
кто великую книгу творил,
живописные яркие кисти,
что даруют полотна картин

на Лубянке пылятся страницы
Илиады казачьей земли,
где изысканный крюковский бисер
дал красоты просторов Донских

нет пока высшей воли открыть их,
слишком много узлов заплели,
но восстанет однажды величье
первообразом чудных зарниц …


Эпилог

Пронеслось в жизни столько событий,
век Двадцатый летел словно вихрь
через судьбы, идеи и выбор
как стихия народной судьбы

в Двадцать первый вступила Россия,
открывая иные пути,
оставляя года большевизма
и пытаясь свой образ найти

укреплялась за годы Отчизна,
сохраняя границы свои,
возвышалась в глазах всего мира,
силы Армии с Флотом росли

возвратилась в объятья Таврида,
всю Россию связал собой Крым,
эра пламени патриотизма
запылала в просторах страны

возрождались казачьи общины
после долгих гонений с вершин,
загорались огнями традиций
когда годы запретов прошли
 
собирались порой на квартирах
те, кто корни свои не забыл,
вспоминали о жизни в станицах,
где так много родимых могил

возрождали палитры традиций,
всю казачью привычную жизнь,
что овеяна в стольких былинах
и преданьях Донских вековых

вся Россия увидела силу
возрождённых казачьих общин,
от Приморья с Камчаткой до Крыма
и цветущих Кубанских долин

забайкальцы, амурцы Сибирских,
Казахстанские все казаки,
Оренбургско-Уральские лица,
Ставропольские, Терские их

Тихий Дон среди них возродился
своим духом воспрял боевым,
снова сотни его запылили
по дорогам былинным степным

снова жизнь закипела в станицах,
засияли лампасы штанин,
засверкали клинки их стальные,
ордена, что в огнях боевых

ярко память казачья манила
дух в годину Гражданской войны,
битвы прадедов души томили
тех, кто прошлое их не забыл

годы шири Столетья раскинув,
отделили от этой поры,
но накалы страстей не утихли,
красно-белую боль затаив

рядом те, кому белые ближе
и сторонники алых вершин,
спорят в поисках правды взаимной,
что откроет грядущего лик

в песнях образы прошлого жили
и преданиях южных равнин,
в старых фото семейных сокрытых
и обрывками кинокартин

на Дону монументы воздвигли
тем, кто Белое дело вершил,
кто сражался за Дон, за Россию,
против красной хлеставшей волны

дом в Ростове старинный таится,
где барон Врангель некогда жил,
создаётся музей в нём во имя
эпопеи Гражданской войны

всё смешалось в казачьих станицах,
бело-красный трагичный мотив,
рядом памятник был большевистский,
белым воинам стела за ним

новый памятник люди сложили,
где смешались две русских судьбы,
там папаха казачья на плитах
и будёновка рядом легли

в Севастополе, на земле Крымской
монумент примиренья возник,
там, где люди прощались с Россией,
уходя в неизвестность чужбин

две фигуры военных застыли
из враждующих огненно сил,
а над ними как мать их Россия,
для которой едины сыны

так две силы вконец примирились,
Тихим Доном их борозды смыв,
возвращаются в русла былые
после паводка воды реки

в многих войнах узнали их силу
- на Балканах, в долинах Чечни,
в Приднестровье, в Абхазии дивной,
там, где помощи ждали от них

когда вешней порой охватило
всех дыхание Русской Весны
на Донбассе в сраженья вступили,
поддержали поднявшийся Крым

будто память от сна пробудилась
тех, кто корни свои ощутил,
зарываясь стезёй меркантильной,
чистоганом былой суеты

вспоминали о предках станичных,
что ходили в походы чужбин,
о прадедовой шашке зарытой,
о преданиях бабушкиных

так Смоленской землёй возродили
круг казачий потомки донских,
что пошли от прадедов станичных,
нёсших службу Германской войны

в Вязьме терцы стояли служивы,
охраняя дорогу Москвы,
их потомки собрали общину
продолженья основ Гребенских

на Донбассе окопы позиций
возродили веков рубежи,
где кончались казачьи станицы,
по укладу особому жизнь

Всевеликого Войска границы
вновь явились в просторах степных,
край шахтёров и жарких плавилен
стал своим для Ростовской земли

"Тихий Дон" не приемлет архивы,
их гнетущей веков тишины,
всё пытаются эпос задвинуть
и во тьме его похоронить

сделать частью истории бывшей,
растворившейся в Лете страны,
но живёт "Тихий Дон" в душах вихрем,
свои вечные темы раскрыв

созидают ансамбли иные
с пеньем песен просторов степных,
вьются танцы со сцены лихие,
непривычные говоры их

весь костяк боевой возродили,
войсковую структуру общин,
от десяток и сотен старинных
до огромных армейских вершин

вновь гремят по станицам их игры,
джигитовки из рубки-стрельбы,
подрастают полки молодые,
силу предков впитав боевых

на Параде Победы в столице
маршируют казачьи полки,
чтобы видела их вся Россия,
понимала значение их

воплощённая древняя сила,
образ подвигов их боевых
в гимнастёрках, папахах, мундирах
и черкесках, где в ряд газыри

рядом с ними шагают незримо
из минувших веков казаки,
современники, павшие в битвах,
укрепляя примером своим

подрастает их смена в станицах
на свершениях лет боевых,
на фундаменте прочных традиций,
животворные бьют родники

снова песни летят словно вихри
над бескрайним привольем Донским,
снова служат Великой России
на просторах её казаки

там возносятся птицы стальные
над бескрайним простором степным,
тает гавань воздушная в дымке -
имя "Платов" огнями горит

цепь вагонов уходит в Столицу
каждый день на Ростовском пути,
в них уносятся судьбы людские,
их надежды, терзанья, мечты

по полоскам стальным пол-России
вереница Донская спешит -
"Тихий Дон" на её боковинах
словно эхо тревожных годин

и всё так же несёт по равнинам
Дон глубокие воды свои,
в необъятность степей серебрится
среди буйства зелёных стихий

и приходят на берег старинный
воспалённые чувством любви,
обретают здесь счастья величье
поколения душ молодых ...



 
30.06. - 28.08.2017,
31.08. - 01.09.2017 
декабрь 2017,
апрель, май, июнь 2018,
15.07. - 16.07.,
20.07.- 21.07., 27.07.,
05.-07.08., 12.,13.,
15.-19.08., 25., 27. - 29.08.2018,
08.09.-10.09., 16.09., 19.09.,
23.09. - 01.10., 05.10.-06.10.,
09.10., 13.10. - 14.10., 17.10,
19.10., 25.10., 02.11., 10. - 12.11.2018,
16.11., 18.11, 20.11.2018, 06.02.2019 - 27.11.2019,
02.01.2020, 04. - 06.02.2020,
21. - 22.02., 29.02.2020, 05. - 06.05.2020,
10.05, 12.05., 20.05, 22.05., 26 - 27.05.,
30. - 31.05., 02.06., 06. - 07.06.,
18.06., 22 - 24.06., 27.06.2020,
09.08. - 10.08., 13. - 17.08.2020,
09.09. - 13.09., 17.09., 26. - 28.11.2020,
17.01.2021, 03.02.2021, 26. - 28.03.,
11.04., 26.04., 01.05., 09. - 10.05., 30.05.2021,
16.06, 20. - 21.06.2021, 24.06., 26.06., 28.06.2021,
03. - 06.07.2021, 09.07., 17.07.,
20.07., 03.08. - 04.08., 16. - 17.08.,
19. - 23.08., 26. - 30.08.2, 03.09.,
09.09., 11.09., 13 - 19.09., 21. - 22.09.2021,
03.10., 05. - 07.10., 19.10., 22.10., 27. - 28.10.2021,
08.11., 11.11., 13.11.2021