Игольница

Я примеряла разную красоту. Я вплетала в волосы перья на крошечных проволочных пружинках.
Я проявляла себя, как пленку, добавляя в раствор рисовый уксус – мне очень хотелось иметь самую белую кожу (как у пятнадцатилетней японки, впервые надевшей черное платье).
Я отрывала крылышки у ягнят, я надевала веночки из мягких веток, когда меня повела река. Мох жалил меня, и брусника кусала меня за пятки, и змейки текли по ногам…
Я выходила к мужчине в его рубашке, и он впивался в меня щетиной…
Я выводила брови и на котурнах стояла перед необработанным микрофоном – тогда в корону никто не верил, и все обнюхивали друг друга и пили из общих квадратных стаканов и рюмок.
Потом я выстирала полосатый (забытый у меня) свитер. Сбрила все катышки и зашила дырочку возле манжеты, потом надела, а он впивался. И белая кожа вспухала сыпью.
 
…так первая иголочка, находит точку жизни на меридиане желудка.
 
Сердце высыхает примерно за три недели. Наши мыши учатся быстро: через два поколения у них уже есть устойчивость к любой заразе. Нет никакой алхимии в преступлении долга. Все твои доводы – только белые пятна. А моих никто не увидит – я с понедельника решила не придавать себе столько значения. Представляешь, я разбила дома градусник… Поэтому, если я (вдруг) умру, ты должен знать причину, она не в тебе. Пришли мне с курьером мою косметичку. У каждого свои кощеи в шкафу, но это была плохая идея – устроить им очную ставку.
 
…давай, ломайся об кость моего колена! Печени тебе не достать.
 
Уже тошнит, уже проступает пот. Идут судороги, трещат кофейные кости, я рождаюсь наизнанку. Плотное новое тело оборачивается вокруг пустой сердцевины, с которой облупилась краска. Потом стеночки срастаются, и вся пустота возвращается на место. Вместо позвоночника у меня переливающаяся жидкость: я снова могу свернуться так, чтобы сосать большой палец своей правой ноги. Мне дует в родничок на золотом лысом черепе. И кажется, что мне больше не исполнится ни сколько лет,
 
но ведь и анестезии больше не будет…