Любовь уму не подчиняется

***

Любовь уму не подчиняется,
ни нашим меркам, ни смертям.
Когда сердца как свет включаются –
то здравый смысл летит к чертям.

Не важно, как это работает,
ты мой каприз или заскок,
но дышит тайною свободою
любви высокий голосок.

И я, немодная, немилая
и неугодная уму,
наделена такою силою,
что и не снилось никому.

***

Любовь нерасчётлива и беззащитна.
Она одинока, мала как песчинка.
Она только любит, от нежности млеет...
И больше она ничего не умеет.
А если иначе – то будет нечестно.
Я знаю, в миру не бывает чудес, но...
Но всё же бывает, ещё как бывает.
И губы свечу в тишине задувают,
и переплетаются тёплые пальцы,
и можно в глазах как в озёрах купаться…

Бывает, что любим не тех и неверно,
бездумно, безумно, безгласно, безмерно,
но если б на «правильных» их поменяли –
тогда мы себя у себя бы отняли.
Любовь нерасчётлива и беззащитна,
неважно, девчонка ты или мужчина.
Но в ней нерушимый безжалостный стержень,
который весь мир, словно бабочку, держит.
Поймает, пронзит, на булавку нанижет…
Но мы без неё словно мельче и ниже.
Сперва в животе они сладко порхают,
потом на бумаге предсмертно вздыхают.
О злая любовь, что ты делаешь с нами?
Засушенных жизней прекрасен орнамент…

***

Я твой ангел-самозванка, за плечом твоим парю,
я как скатерть-самобранка пир невидимо творю,
я твой агнец на закланье –  с лёгким сердцем на убой,
лишь бы знать, что ты заглянешь, что любовь моя с тобой.

В небесах улыбка солнца, но она цветёт для всех.
Мне же свет один в оконце — голос твой, счастливый смех.
Это всё не для чего-то – для еды или питья,
просто петь, летать охота, просто я люблю тебя!

***

То, что я люблю — уже не тайна
и известно всем давным-давно.
Непрактично, иррационально,
но другого просто не дано.

Ничего мне от любви не надо,
это ведь не фонд и не собес.
В ней самой и радость, и награда,
и благословение небес.

Можно жить без всяких мерлехлюндий,
быть как люди в доме и в быту,
а душа одновременно любит
и бредёт в возвышенном бреду.

У кого-то бешеные страсти,
у кого-то ревность и тоска,
а любовь – безоблачное счастье,
так легка она и высока.

Ни о чём не просишь, не хлопочешь,
всё в себе навеки обретя.
Просто любишь, ничего не хочешь,
и лопочешь что-то как дитя.

Лишь тепло внутри тебя хранится,
лишь тепло все годы напролёт...
А другим — такое только снится.
Как неокольцованную птицу,
отпускаю я любовь в полёт.

***

Привязанность… а что это такое?
В руке верёвка, чтоб не отпустить?
И никогда не знать себе покоя
от страха за разорванную нить?

Чем ты владеешь? Лишь одной верёвкой,
отнюдь не тем, кого связала ей.
Порвётся привязь — и судьба с издёвкой
вернёт тебя к отдельности твоей.

Как эфемерны, мнимы эти узы,
ослабишь хватку — и рука пуста.
Одна любовь не ведает обузы,
она легка, свободна и проста.

Она парит над крышей невесомо,
не забирает, только отдаёт.
Не нужно ей ни привязи, ни дома,
она гнездо на дереве совьёт.

Открыты все замки, ворота, дверцы.
Неведомы ей хитрость и корысть.
Зачем держать, что принадлежность сердца,
что даже смерти не отнять ни в жисть.

***

Любовь, что не разделена –
бесценнее всего.
Она сияет, как луна,
как всё и ничего.

Она растёт, как снежный ком,
нежна, обнажена,
и не нуждается ни в ком,
ей плата не нужна.

Не так, как у земных людей,
шаги ее тихи.
Она рождает не детей,
а песни и стихи.

***

Течёт безлицая толпа
по тусклым улицам безликим...
Моя любовь к тебе слепа,
лишь тени, отсветы и блики.

И сам Коломбо не нашёл б
улик, следов и подтверждений
того, что трепетней, чем шёлк,
потустороннее видений.

Ум с сердцем вечно не в ладу...
И Бог уходит от ответа.
А я иду себе, иду
на слабый огонёчек света.

Я развожу в себе костёр,
а вместо хвороста слова есть.
И радости цена растёт,
инфляции не поддаваясь.

***

Моя любовь горька на вкус
и даже чуть солоновата.
Без украшений: роз и бус,
лишь в окруженье строгих муз,
она безвинно виновата.

В том, что без меры велика,
всемирна и внутриутробна,
то тяжела, а то легка,
в том, что бела как облака,
черна, как тишина загробна.

Любовь… Ты ей не прекословь.
Пусть морок, обморок, обманы...
Чтоб не заледенела кровь, 
как урну, душу приготовь
и верь, что для небесной манны.

***

Не помнил он, какое время суток,
и кто он есть, и где сейчас он был –
старик, почти утративший рассудок,
утративший тут всех, кого любил,

проживший жизнь в далёком чужеземье,
вернувшийся к пустому очагу…
Испанский фильм. Раздумья, угрызенья…
Его забыть никак я не могу.

Особенно одно там было место…
Как он собаку стал искать свою,
всё звал её: «Ну где ты, Нестор, Нестор!»
И так рыдал, узнав, что тот в раю…

А после, в супермаркете, увидев
похожую, схватил, прижав к груди…
Его глаза в беспомощной обиде,
когда вели охранники, скрутив.

«Я Нестора нашёл!» –  он горько плакал,
хозяйка обвиняла в воровстве,
кричала: «Он украл мою собаку!»,
молила дочь: «Ведь он же не в себе...»

Что мне до них? Своих ли жалоб мало?
Ты пёс не мой, неведомый, чужой,
но, как своё, к груди я прижимала,
от слёз не видя, что там, за межой.

Пусть не в себе я, пусть я обозналась,
как тот, до ручки, может быть, дошла,
но то мгновенье в счастье я купалась,
мне показалось, я тебя нашла.

Тебя тогда моё узнало сердце,
чужое ощутило как своё...
Хоть на минутку дайте отогреться,
пред тем, как снова кануть в забытьё.

Не важно, кто ты, для меня ты Нестор,
душа в крови, но счастлива в любви,
пока судьба не крикнет ей: на место!
Забудь, не мучь, не трогай, не живи…

Но нет конца кино и нет границы
за точкой, что судьба нам ставит, но
гляди, как что-то брезжит за страницей,
как призрак жизни, что была давно...

***

Не задаёт вопросов
истинная любовь.
День её нежно-розов,
вечер её лилов.

В лиственном вальсе кружит,
в золоте фонари...
Ты не ищи снаружи,
это живёт внутри.

Не убоясь морозов,
свой излучает свет.
Не задаёт вопросов,
ибо не ждёт ответ.

Спрашивает ли солнце
у поднебесных тел,
может, кому-то жжётся,
может, кто не хотел?

Спрашивает ли дождик
в знойный весенний день,
не напоить ли позже,
или убраться в тень?

Нет, изливают щедро
струи свои, лучи.
Так подставляй же недра,
радуйся и молчи.

Благодаря любови
зрячи и не немы,
мы оживаем в слове,
выхвачены из тьмы.

И бесполезно рваться,
биться в крови зари...
Эта дверь открываться
может лишь изнутри.

***

Коню не смотрят в зубы, пусть даже он троянский,
и я всегда так рада подаркам от судьбы.
Пусть даже волк тамбовский то будет или брянский…
Целуют те же грабли расшибленные лбы.

Бывает, вычитанье даст больше чем сложенье,
хоть то не сразу видно обобранной душе.
Какое-никакое, но жизни украшенье,
когда любовь лепила я из папье-маше.

Хоть золотник непрочен — я в нём души не чаю,
и пусть судьбы уроки и впредь не будут впрок.
Я жадина — билета Творцу не возвращаю.
Я лучше обменяю на гениальность строк.

***

Ты придёшь из счастливого сна,
чтоб, увидев, давалась я диву.
Ты вернёшься ко мне как весна,
надо лишь пережить эту зиму,

эту зиму смертельной тоски…
А во времени нашей разлуки
я твои зашиваю носки -
с головой не в согласии руки.

Старомодны перо и Пьеро,
нынче век не пьеро — арлекинов.
Но весь мир для меня стал зеро,
когда ты его ночью покинул.

Не прорыть к тебе тайный туннель,
головою не выдолбить стену.
Но в душе расцветает апрель,
лишь рукав твой рукою задену…

***

Шёпот на твоих губах,
тайные слова…
Запах от родных рубах
теплится едва.

К рукаву от пиджака
припаду щекой.
И почувствует щека
счастье и покой.

Этот свитер голубой
никуда не сдам.
Помнишь, мы его с тобой
покупали там?

А тот бежевый жилет
в гости ты носил.
Сколько б ни минуло лет –
пусть он тут висит.

И пижамы, и носки
выложила в ряд.
Пусть спасают от тоски
и тепло дарят.

Не одежда, не тряпьё,
не истлевший прах,
а надежда и чутьё,
что в других мирах

вдруг увижу – и рекой –
слёзы из-под век...
И к твоей щеке щекой
я прижмусь навек.

***

Стань родником, если всюду пустыня,
светом, лучом прорезающим тьму,
стань для неверующего святыней,
необходимой душе и уму.

Милого нет, но остался, остался
мир, где вы счастливы были вдвоём.
Мир, что однажды судьбе твоей дал всё,
жив, если всё мы ему отдаём.

Кто испарился — дождём выпадает,
слёзы целует твои на лице.
Лёд твой от тёплого взгляда растает,
самое главное будет в конце.

Снег в волосах – как наряд подвенечный...
Просто любить, словно петь или пить...
Помни одно, что любовь бесконечна,
смерти её нипочём не убить.

***

По тебе соскучились слова,
что ещё не сказаны вживую.
Честным словом я ещё жива.
Только этим словом и живу я.

Зацепиться не за что любви –
всё бесплотно, тонко, беспричинно...
Но слова мои ты всё ж лови –
там живое, а не мертвечина.

Там сквозь жар, сумятицу и бред –
контур кепки или капюшона...
Там твой нарисованный портрет,
как живое всё, незавершённый.

Видится как будто под хмельком:
там цветёт единственная роза...
Держат термос с кофе с коньяком
пальцы, покрасневшие с мороза...

Зубик, покосившийся слегка…
О колени трётся чья-то кошка…
Ах, любовь моя, она легка.
И смешна, наверное, немножко.

***

Завелась небесная шарманка,
музыка неслышимая сфер…
Я клюю на сладкую приманку
и уже не страшен Люцифер.

Сердце напоив целебной мутью,
став неуязвимою для жал...
Но затихла жизнь на перепутье,
словно кто на паузу нажал.

И простыми в сущности вещами
отрезвляет дождика петит...
Старость от любви не защищает,
а любовь — от смерти защитит.

***

Не съесть, не выпить, не поцеловать…
Да, поцелуй сравним с водой и хлебом.
Любовь не стол, не печка, не кровать.
Люблю тебя не нёбом я, а небом.

Его приоткрывают облака,
и я порой застенчиво и слепо
лучами вместо пальцев сквозь века
в тебе твоё нащупываю небо.

Всё по-другому на его весах,
там души проверяются на вшивость.
Всё совершается на небесах.
Там для меня уже всё совершилось.

Земную оставляю маету
ради того, что боль мою залечит.
Мне разлюбить тебя невмоготу –
как разнебесить иль расчеловечить.

А небо необъятно велико,
так многое в себя оно вмещает.
Даёт всё то, с чем дышится легко.
И лишь безнебья в душах не прощает.

***

Я не твой человек, ты не мой человек,
пропасть вкусов, времён и корней.
Отчего ж так близка эта складка у век
и улыбки чужой нет родней.

Не рифмуются вместе декабрь и май,
не слагается общий коллаж,
и порой я твоя моя не понимай,
только, жизнь, не замай эту блажь.

Ей, не знающей уз, кроме ветреных муз,
забывающей запах рубах,
одиночество сладким казалось на вкус,
если имя твоё на губах.

Пусть кружусь в этом вальсе осеннем одна,
и на счастье исчерпан лимит.
Разделяет нас бездна всего, но она
так прекрасна, что сердце щемит.


***               

Улыбнуться никому,
полюбить ничто…
Я гляжу в ночную тьму,
в неба решето.

Танец смерти, жизнь в дыре,
мёртвый глаз планет.
В этой дьявольской игре
выигрыша нет.

Улететь бы на Памир,
спрятаться под клён...
Слишком этот ушлый мир
неодушевлён.

Сколько расшибаем лбов,
горе по пятам...
Всё равно жива любовь,
но не здесь, а Там. 

***

Жизнь прожить — что поле перейти
минное...
Всё, что было с милым на пути –
минуло.

Всё, что светом полнило глаза –
кануло.
Мне на лоб как будто чья слеза
капнула.

Снег и дождь идут о нас с тобой,
вслушайся.
Лишь тебе, великая любовь,
служим все.

***

В ответе не за тех, кто приручился, -
за тех, кого любила и люблю.
Случился, притулился, приключился -
всё это может быть равно нулю.

Но лишь любовь — единственная сила,
которая способна заслонить.
Лишь только к тем, кого в душе носила,
незримая привязывает нить.

Кто любит — тот незыблемее тверди,
он устоит пред пулей и петлёй,
о, лишь любовь ответственна, поверьте,
за тех, с кем мы по жизни и до смерти,
в ответе перед небом и землёй.

***

Из осени ныряю в зиму
с надеждой, что хотя б она
не будет так невыносима,
а вслед за ней придёт весна.

И в ожиданье скором фарта
я буду думать: всё не зря.
И ждать начну начала марта,
не дожидаясь декабря.

Слова любви стоят у горла – 
вот-вот они сорвутся с губ,
в них ясный свет и воздух горний,
и жизнь, что рвётся из скорлуп.

О ветер, ветер, хватит дуться,
рвать шарф и горло обнажать.
Слова любви вот-вот сорвутся –
держите, мне не удержать.

***
Буду память в бреду допрашивать:
покажи мне меня, меня,
ничего не дав приукрашивать
в неподкупных софитах дня.

Это та, вдали – неужели я?..
но в ответ лишь легенда, миф,
и одно твоё отражение
в умилённых зрачках моих.

Где граница проходит ярая,
что проводит, кто не велит,
где твоя рука, где моя рука,
у кого теперь что болит.

***

Буду память в бреду допрашивать:
покажи мне меня, меня,
ничего не дав приукрашивать
в неподкупных софитах дня.

Это та, вдали – неужели я?..
но в ответ лишь легенда, миф,
и одно твоё отражение
в умилённых зрачках моих.

Где граница проходит ярая,
что проводит, кто не велит,
где твоя рука, где моя рука,
у кого теперь что болит.

***

Между нами зыблется и колышется
хрупкий мост.
Между тем, что скажется и услышится –
тыща вёрст.

***

Что-то брезжит там вдали –
тайный костерок...
Сколько прячется любви
между этих строк.

***

Я влюбляюсь в интонацию,
в выражение лица,
в человеческую грацию
жеста, мысли и словца, –

красного или не красного,
лишь бы этот аромат,
лишь бы в сущности прекрасного,
даже если ненормат.

Я влюбляюсь в строчку куцую,
в междустрочье и подтекст.
И не нужно быть Конфуцием
тем, кто душу мне проест.

Я влюбляюсь в эфемерное,
в то, что к делу не подшить,
то единственное верное,
что удерживает жить.

***

В мою гармонию любви
жизнь алгеброй своей влезает.
Кто победит – поэт? прозаик? –
в том поединке визави?

Прозаик предъявит улики
и факты, что упрямей слов.
Поэт – оттенки, всплески, блики
и светлый взгляд поверх голов.

И меркнут мудрые тома,
вся доказательная база
пред тем, что дивнее ума –
наивом голубого глаза.

Навяжут истину насильно,
но что б она ни предъяви –
любая алгебра бессильна
перед гармонией любви.


***

Голос твой, обиженный и хмурый,
как на небе облачко из туч.
Я хочу побыть немножко дурой
и ловить твоей улыбки луч.

Ты, наверно, поступаешь мудро,
но сейчас не мучь, не одиночь.
Пусть вся жизнь была б как это утро,
чтоб ещё не вечер и не ночь.

Я в стихах мешаю быль и небыль,
между нами щели утепля.
Только будь, хоть тучкою на небе.
Для кого я, если нет тебя.

***

А тот, кто с тобою не спал и не пил –
как там у Марины, – те не близки.
О чём забыли мы – помнит пепел,
кричат нам пламени языки.

Мы думаем, что у Бога – в тылу ведь,
но небо холодное нам солжёт.
Пламя же нежит тебя, целует,
прежде чем до головни сожжёт.

Чудище обло огромно стозевно,
но мы давно живём уже в нём.
Участь наша черна и плачевна,
но очищается тем огнём.

Хочется вечно смотреть, как играют
блики, как тлеют потом угли...
Но ничего, горя, не сгорает –
всё в топку памяти и любви.

***

Что одолеет – камень иль вода?               
Улыбки радуга или кручина?
Нет или да, всегда иль никогда,
живое или мертвечина?

Что одолеет – вечность или миг,
тень или свет, объятье иль подножка?
Всё в мире перемешано из них,
того или другого понемножку.

Зажжённый свет отпугивает тьму,
бутон во мраке для цветка созреет,
и сердце, непостижное уму,
любой вселенский холод обогреет.

Но месяц виден только в темноте,
тепло оценишь только после стужи,
и только после всех, кто был – не те,
узнаешь одного того, кто нужен.

И вечно нам гореть и горевать,
что счастье ангел не приносит в клюве,
и сердце как ромашку обрывать
меж теми, кто нас любит и не любит.

***

Прежде чем свечу свою задую,
вспомню всех, кто вспыхнуть ей помог.
Вы меня любили молодую,
той, какой меня задумал Бог.

Та былая канула бесследно,
а куда, и Бог не знает сам...
Только есть и то, что в нас нетленно,
что видно лишь любящим глазам.

И когда коснётся смерть перстами,
слово, что последним прохриплю,
станет не убитое годами,
дольше жизни жившее «люблю».

***

Сказать «люблю» есть столько способов –         
неявных, скрытых, молчаливых.
Когда его не слышишь досыта –
как роза сохнешь без полива.

Одной лишь только интонацией
и обертоном тёплой нотки
или строки туманной грацией –
я захмелеть могу без водки.

И даже просто номер набранный
и телефонное дыханье –
сильнее фраз, привычно навранных,
и комплиментов полыханий.

Скажи мне что-нибудь хорошее
иль промолчи, на боль подуя,
и слово, как цветок проросшее,
вмиг для себя переведу я.

***

Тоска впилась в наш уголок,
угаснув, снова разгораясь,
из сердца вырывая клок,
лишь вместе с жизнью отдираясь.

А я уже привыкла к ней,
к её повадке, группе крови,
к прохладности её теней,
к тому, как плачет, хмурит брови.

Тоска моя так хороша,
она сиреневого цвета,
сама любовь, сама душа,
светла, легка, полуодета.

Средь ночи разбуди меня,
спроси, что делаю? – тоскую.
Пойми меня, прости меня,
люби меня, теперь такую.

***

Вы говорите: отпустить,
то есть скостить себе страданье
и в новом счастье утопить
живую боль воспоминанья.

Не рассчитаться в платеже...
Так лучше разуму, здоровью,
но не душе, но не душе,
что тень своей питает кровью.

Любовь меняла имена,
мгновения сменяли годы,
и всё ж она была одна,
под белым флагом несвободы.

Мосты над пропастью мостить,
сизифов камень ввысь таская...
Я бы и рада отпустить –
она меня не отпускает.

Любовь моя и боль моя,
держись, не ведая усталость...
А если б отпустила я –
что б от меня тогда осталось?

***

Снег идёт уже миллионы лет,
прикрывая собою грязь,
но его ускользающий после след –
ненадёжная с небом связь.

И стыдливое маленькое «люблю»
вырастает лютым волком,
так тоскливо воющим на луну,
что луна – словно в горле ком.

Я любила тебя и была неправа,
потому что жизнь не на век,
и летели к тебе, словно снег, слова,
мой нечаянный человек.

Я, увы, не Сольвейг и не соловей,
и хочу одного уже –
породниться с горькой улыбкой твоей
и примёрзнуть к твоей душе.

И смотреть, как весной отсыревший снег
превратится в слёзную слизь,
потому что даже в звериный век
без кого-то не обойтись.

***

Бреду в непроглядном безвыходном мраке,
в котором навеки застряла.
А сердце колотится, как у собаки,
которая всё потеряла.

И вдруг показалось – спасение в этом
единственном, тайном, нелепом –
пахнуло далёким неслыханным светом
и мрак растворился как не был.

И я понимаю, что вся в его власти,
всё вытерплю, словно бумага,
и с сердцем, что бьётся, как блюдце на счастье,
пойду за тобой как собака.


***

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека,
где у меня теперь дисконт,
(похож на слово «дискотека», –
подросток, но с седым виском).

Была прозрачная накидка,
и каблучки, и вальс-бостон.
Теперь рецепт, лекарство, скидка –
как песнь, похожая на стон.

Друг друга мы не понимаем
и ранимся, как о стекло...
Но март, прикинувшийся маем,
принёс нежданное тепло.

И кажется, что мы другие,
вот-вот за птицами – в полёт,
и для кого-то дорогие,
кто помнит ночи напролёт.

Мне столько счастья и не снилось,
на всём его сияет след...
Как уместилось и хранилось
во мне всё это столько лет?

***

Не обижаешь, не ломаешь,
но всё, что в глубине клокочется,
ты по-другому понимаешь,
не так как я, не так, как хочется.

Такие разные настройки,
что совпаденья не получится,
а мне не впрок судьбы уроки,
ловлю твоей улыбки лучики.

Летят слова мои на ветер,
ничем друг другу не обязаны,
но ближе нет тебя на свете,
одним мы этим миром мазаны.

Зачем гармонию на части
мне расчленять, анализировать…
А надо просто лучик счастья
в горячих строчках зафиксировать.

***

Она живёт в своей нирване,
душе верна всегда как пёс, –
любовь в цветастом сарафане,
промокшем от дождя и слёз.

И пусть её в упор не видит
тот, кто никем незаменим,
она на солнце не в обиде
за то, что места нет под ним.

Пусть без него век будет прожит,
хоть в каземат её запри, –
во тьме оно ещё дороже,
поскольку светит изнутри.

***

Верить в любовь и в благую весть,
без страха глядеть во тьму.
А всё, в чём мне отказано здесь –
я и сама не возьму.

Не удалось меня прикормить
и как на флейте играть.
А мне удалось себя сохранить
(не схоронить), не врать.

Перед листом бумаги честна,
перед тобой чиста.
И надо мною опять весна,
а по ночам – звезда.

Жизнь – клоунада, цирк шапито,
сердце – как решето.
Бог знает что там, бог знает что…
А Бог и не знает, что.

***

Любовь моя не убывает,
а возрождается в ином.
Одна звезда не затмевает
другую на небе ночном.

Зачем иначе Бог их создал,
заполнив бездну через край.
В душе моей восходят звёзды
и говорят: не умирай!

Люблю в тебе черты другого,
люблю в другом черты твои.
Всё-всё, что было дорогого,
хранится в сердце у любви.

Там ничего не пропадает,
не исчезает в никуда.
Любое нет с неё спадает
и остаётся только да!

***

Взаимонепонимание
и память былых обид,
но манит любовь как мания,
и ты во мне не убит.

Блуждаю ли как в тумане я,
тащу ль себя из болота –
но даже и под руками не
стирается позолота.

Возьмёшь за крыло как бабочку –
не облетит пыльца.
Ведь я лечу не на лампочку –
на свет твоего лица.

***

Тяну к тебе руки и натыкаюсь на стену…
То был лишь сон… я вспомнила, что ты мёртв.
Казалось бы, сколько можно на эту тему.
Но их не я выбираю, а Бог иль чёрт.

А ты лишь друг… но куда ещё боль я дену.
Как хорошо, что дышим мы в унисон.
Тяну к тебе руки и – натыкаюсь на стену...
И мне хотелось, чтоб это был только сон.

***

Пойми меня неправильно,
хоть как-нибудь пойми.
Извечное неравенство
меж близкими людьми.

Великое могущество
единого словца.
О, сколько мне отпущено
любимого лица?

Прекрасная зависимость
от чёрточки любой.
Обида — это видимость,
под нею лишь любовь.

Всевышняя доверенность
на близкие сердца...
Размолвка — это временность,
а счастье – без конца.

***

Зелёный свет зелёных улиц –
как к счастью пропускной билет.
Но не была я среди умниц –
любила я на красный свет.

Любила – как гляделась в омут,
над чёрной пропастью скользя,
когда себя уже не помнят,
когда и жить уже нельзя.

Зелёный свет — не мне зажжённый,
а тем, кто выгоден кремлю.
Он словно воздух разрешённый,
а я ворованный люблю.


***

С ума сойти как делать нечего –
все звёзды для меня одной!
И окна светятся доверчиво,
и ты мне ближе чем родной.

И вижу как звезду падучую –
себя былую сквозь года...
А для тебя три слова мучаю:
люблю целую никогда.

***

Такое маленькое, лёгкое,
слегка стыдливое «люблю»...
Им так свободно дышит лёгкое,
я с ним и воздух не ловлю.

Я с ним могу не разговаривать,
неделями не есть не пить,
а лишь стихи на нём заваривать,
как делать нечего – любить!

Но коль частица «не» затешется
в вольнолюбивое «люблю» –
то с ней любовь уже не держится,
хоть та почти равна нулю.

Во рту частица «не» брыкается,
не произносится никак,
в язык и губы утыкается
и обдирает как наждак.

Такое тяжкое словечище –
его одной и не поднять,
оно калечаще, увечаще,
с ним не получится обнять.

Из-за такой досадной малости…
Как пересилить эту тлю?
Да, «не люблю» длинней, казалось бы,
а всё равно сильней – «люблю»!

***

Подножный корм, нехитрый пир...
Не важно, что чего-то нету.
Я этот выморочный мир
приму за чистую монету.

Мне то что есть не по плечу.
Всё непонятно как младенцу.
Я вижу то, что захочу
и без чего не выжить сердцу.

За радость, взятую из книг,
за всё, что мог сказать бы мне ты,
за каждый несказанный миг –
плачу я чистою монетой.


***

Когда я пекла тебе первый раз блинчик –
то рада была и горда.
Когда я за твой ухватилась мизинчик –
казалось бы, что ерунда.

Но вмиг облетела труха и короста,
связала незримая нить...
А всё начиналось до ужаса просто –
хотелось тебя накормить.

И вот, опрокинув все перегородки,
несу тебе в каждой ночи
стихи прямо с сердца, как со сковородки –
горячие как из печи.

Не знала тогда я, спеша в магазинчик, –
что стану стара и седа,
но, к счастью, за твой ухватившись мизинчик,
схватила его навсегда.


***

Бабочки, летящие на свет…
Почему, зачем, никто не знает.
Но порой мне кажется: ответ
где-то прямо в воздухе витает.

Светом или бабочкою быть?
Духом иль безделицею бренной?               
Но когда случается любить –
ты и то и то одновременно.

Жизнь и смерть уже в тебе самом.
Всё поймёшь на собственной лишь шкуре.
То свечу я золотописьмом,
то лечу на свечку, крылышкуя.


***

А день такой, как будто смерти нет,
как будто я не родилась пока,
и, разных обитатели планет,
как будто мы с тобой два сапога.

Как будто это всё лишь снится мне
и я не отошла ещё от сна,
где мы с тобой – хотя вполне одне,
но, кажется, одна лишь сатана.

Куда я забреду в своём бреду?
На что мне эти выдумки сдались?
Но день такой, как будто на беду,
на счастье мы друг другу родились.

***

В бурю сбрасывают часть груза
корабли, чтоб облегчить путь.
Я оставила только музу,
остальное всё как-нибудь.

Чтобы легче душе дышалось,
отправляю за борт балласт –
грусть и нежность, заботу, жалость, –
всё, что дальше мне плыть не даст.

Но чем дальше мелели чувства,
отправляясь на дно морей,
не легко становилось – пусто,
безвоздушнее, тяжелей.

Целый мир стал предельно сужен,
а тоска по тебе острей.
Лжёт душа, что ты ей не нужен,
и сама я не верю ей.

И подумалось прозорливо:
жизнь мудрее готовых схем.
Лучше быть с тобой несчастливой,
чем счастливою, но ни с кем.


***

Влюблённые немного глуповаты
в своей бескомпромиссности слепой.
Мы все друг перед другом виноваты.
Не виноваты мы перед собой.

У каждого есть слабые местечки,
словечки, что придутся по нутру.
И дерево целую я в сердечки,
трепещущие робко на ветру.

Что может быть прекраснее поживы –
бесстрашия перед календарём?
Любите нас, пока ещё мы живы,
и мы тогда, быть может, не умрём.

***

У моей любви учащённый пульс,
запыхавшиеся слова.
Как бы ни был мир обездушен, пуст,
она в мухе найдёт слона.

Будет Моськой бежать за слоном тем вслед,
хрипло лая слова любви.
И не важно, сколько им было лет,
даже были ль они людьми.

Я любви шаман, трубадур, фанат,
это всё не постичь уму,
потому что любовь – это то, что над,
то что сверх, вопреки всему.

***

Я люблю этот камень на шее,
этот призрак, рассыпанный в прах,
эту нишу, лазейку, траншею,
что хранит тебя в дальних мирах.

Я люблю эти крепкие цепи,
ледяных этих лет леденец,
чтоб в конце – обязательно хеппи
(если плохо – ещё не конец),

этот ветер в бесплодных погонях,
этот ад ожиданий пустых,
когда рушатся замки в ладонях
из сыпучих песков золотых.

Я люблю этой жалости жало,
эту сладкую горечь в груди...
Лишь бы сердце любовью дышало,
лишь бы что-то ждало впереди.

***

Версии того, что станет мило
после стольких лет, что аж смешно,
как на самом деле это было,
как могло бы быть и как должно...

И не важно –  истинно иль ложно,
что прошло, а что вернётся вновь.
Даже там, где выжить невозможно,
выживает вечная любовь.

Сны мои, свидетели немые...
Даль внезапно обернулась в близь.
Наши параллельные прямые
у меня в душе пересеклись.

***

Любовь моя обречена летать,
как птица с перерезанною лапой.
Ни перестать не может, ни устать,
ни на минуту оказаться слабой,

иначе рухнет замертво тотчас,
ведь по земле ходить ей больше нечем.
И вот летает, в небо облачась,
и тот полёт неуязвим и вечен.

Так Ихтиандр лишь в море мог дышать,
так птица Феникс лишь в огне крылата.
А у меня лишь на небе душа
способна выводить свои рулады.

В ионосфере можно умереть,
не захотев обратно воротиться.
Но лишь летать, пусть в смерти уж на треть,
как кровью истекающая птица.

***

Любимый мой, на новом месте,
хоть нет давно тебя пускай, –
из наших лет, где были вместе,
не отпускай, не отпускай.

А ты, лазоревый цветочек,
хранимый бережно в груди,
из жизни, из души, из строчек
не уходи, не уходи.

Любви нельзя не быть бессмертной,
когда о ней лишь все слова.
И с этой нежностью несметной
скорей жива я, чем мертва.

О сколько же тепла и света
даёт невидимый мой скайп...
Моя любовь, и та, и эта,
не уходи, не отпускай!

***

Как страшен и жесток паук,
но как изящна паутина
и муха в ореоле мук,
став жертвой прелести картины.

Не так ли наш влипает взор
в узор, сплетённый незнакомцем,
когда презрев обман, позор,
идём за смертью как за солнцем.
 
И в руки падаем: лови!
и видим блёстки серпантина,
а это просто сеть любви,
прекрасная, но паутина.

***

Что нашей жизни дороже?
Но в разноголосье дней
мы поступаем всё же
так, будто что-то ценней.

Что же?! Назвать не сможем,
но за это Ничто
жизнь мы шутя положим,
не ценя ни во что.

Как с урока сбегала,
я из жизни сбегу.
Светит цветочек алый
мне на том берегу.

***

В сердце памяти незабывшееся,
удержись же за кромку льда,
ускользающее несбывшееся,
уходящее в никуда.

Но минуты его сосчитаны,
и уходит оно светло,
так чудовищно беззащитное
и прозрачное как стекло.

Где-то песня звучит невнятная,
доносясь как с иных планет...         
Я обнять хочу необъятное
и увидеть то, чего нет.

***

Какое же трудное дело –
не видеть, не обожать.
А я люблю то и дело.
Куда от себя бежать?

Какое же трудное дело –
понять, что уже зима,
наполнить холодом тело.
А я люблю без ума.

Какое же трудное дело –
так жить, но я отродясь
бездельницей быть хотела,
не мучаясь, не трудясь.

Выдумывать без предела,
творить, вытворять, вершить.
Звонить без всякого дела,
без спроса любить и жить.

***

Любовь – это в омуте тонущим
последний спасательный круг.
Но это чудовище то ещё,
когда не протянет нам рук.

Любовь – это то, чем отравлена
душа, над обрывом вися.
Любить – это глупо, но правильно,
поскольку иначе нельзя.

***

Обижаться невниманию
или нежиться в надеждах,
жить как будто бы в тумане я,
меж землёй и небом между.

Фразы коллекционировать,
всё в них наперёд прощая,
и стихами фонтанировать,
их в блокноты не вмещая.

И, выбрасывая в мусорку
всё, что не любовь на свете,
слышать внутреннюю музыку
и слова, что носит ветер.

Исполнительница нежности,
партитуры поднебесной,
я привыкла к неизбежности
быть ненужной, неуместной.

И в плену у этой данности
не просчитываю риски,
где любовь без срока давности
и без права переписки.


***

Я никогда не одна в день рожденья –
с первой минуты моей пробужденья –
с теми, кого я люблю.
С кем на земле, с большинством уже в небе,
в ласке, в подарках, в улыбках и в неге,
в сладости и во хмелю.

Солнце раскрыло лучи для объятья,
небо расцвечено в тон моих платьев,
птицы в окно мне поют.
Я вспоминаю картинки из жизни,
ем, выпиваю на радостной тризне
и навожу нам уют.

Как хорошо мы весь день говорили,
сколько чудес вы душе надарили –
перьев, снежинок, огней...
Что я одна – это кажется только,
я же любима любимыми столько,
что не бывает полней.


***

Как описать вам этот жар
и этот холод
души, что брошена в кошмар
на вечный голод.

Нет ближе этого пути
и незнакомей.
А время – вечность без пяти.
Надежда в коме.

Но в эти несколько минут
она воспрянет.
Её преграды не сомнут.
Она упрямей.

Моя любовь, алаверды,
твоя находка,
живёт без пищи и воды,
как тихоходка.

Питаясь музыкой из сна
и вечным словом,
она как смертник весела,
грустна, как клоун.

Ей каждый день, сквозь боль и злость,
быть на манеже,
чтоб с неба нежное неслось
"Tombe la neige"...


***

Опять ведут к тебе строки.
Ну как тебе твой эдем?
«Неизбранные дороги».
Играет Хавьер Бардем.

Слова его рикошетом
во мне пробивают дрожь.
Я плачу не над сюжетом.
Он так на тебя похож.

С какой-то тоской собачьей
черты твои в нём ловлю.
Смотрю на чужого мачо
и чувствую, что люблю.

И что будет, мать честная,
какого мне ждать конца,
когда я тебя узнаю
в похожих чертах лица.

Считаться ли безразмерной
любви, что так велика?
И будет ли то изменой
иль верностью на века?

***

Пронзило ночью, улича
в том, что не обмануться, –
нет больше тёплого плеча
и некуда уткнуться.

Вот только что – и был таков,
всё кануло как в нети.
Нет музыки и нет стихов,
и мне укрыться негде.

Проснулась — то лишь сон дурной,
бездушье и бестелость,
но всё во мне и всё со мной,
и никуда не делось.

Что есть, что будет, что прошло –
сливаются границы,
заходит солнце иль взошло,
живое или снится.

Стихи, деревья, облака,
плечо твоё земное, –
всё это будет на века,
как мой сурок со мною.