Имя на поэтической поверке. Борис Камянов

  Подходит к концу 2021 год, скоро наступит 31 декабря, мне вспомнилось стихотворение Бориса Камянова с аналогичным названием:

     «31 декабря»

Опять кургузый корешок календаря,
Избавленный от груза дней минувших,
Летит в корзинку для бумаг ненужных
В последние минуты декабря.

Потом разрозненные жёлтые листки
Весь год я буду находить случайно
Закладкой в книге, за сервизом чайным…
И прошлого чугунные тиски

Сожмут моё забывчивое сердце…
А тут уже – иные времена:
Поскрипывает у буфета дверца
И заново оклеена стена.

И снова чудеса творим:
Стареют вещи, и дряхлеет тело
И вдруг душа
Взлетает и летит,
Как в юности взлетала и летела!

1971 год.

  Борис Исаакович Камянов родился 24 августа 1945 года в Москве, российский и израильский поэт, публицист.
 Младший брат Виктора Камянова (1924-1997)литературный критик, автор автобиографической повести о военном опыте «После затишья», лейтенант, участник войны, член СП СССР, заведующий отдела критики в журнале «Новый мир».

  В СССР, Борис Камянов, практически не печатался, переводил с языков народов СССР, был слесарем, грузчиком, рабочим сцены. В Литфонде, отвечал за установку памятников на могилах писателей.

  С 1976 года живёт в Иерусалиме. Автор пяти поэтических книг, а также трёх юмористических сборников и целого ряда переводов с иврита на русский.

  Переводил стихи, классиков еврейской поэзии: Хаима-Нахмана Бялика, Шаула Черниховского. Авраама Шлёнского. Иосифа Керлера.

  Ему также принадлежит комментированный перевод библейского произведения: «Песни песней» -2000 год, в соавторстве с раввином Н. З. Рапопортом.

  Стихотворения и переводы опубликованы в российских антологиях: «Строфы века» и «Строфы века-2».

  «Строфы века» - антология русской поэзии ХХ века, выпущенная в 1995 году минско-московским издательством «Полифакт»,в серии «Итоги века. Взгляд из России».

  Книгу составил Евгений Евтушенко, включивший в неё 875 авторов. Научным редактором издания выступил Евгений Витковский.

  Борис Камянов был заместителем председателя Союза русскоязычных писателей Израиля, до 2004 года возглавлял его иерусалимское отделение.

  Основатель Содружества русскоязычных писателей Израиля «Столица», издающего литературный альманах-ежегодник «Огни столицы» председатель Содружества с момента его основания в 2004 году. Член ПЕН клуба.

  Лауреат 3-х израильских литературных премий, в том числе имени Рафаэли-1985, Олива Иерусалима в поэтической номинации-2006 года, премии имени Давида Самойлова-2016года, дважды лауреат премии имени Ури Цви Гринберга.

  В 1967 году, Борису Камянову, в 22 года, наконец-то, удалось с другом Игорем Городецким, поступить в институт и то – на вечернее отделение филфака МГЗПИ (Московский государственный заочный педагогический институт»), созданное для москвичей, которое он окончил в 1972 году.

  Занятия проходили трижды в неделю: два в будние дни, одно по воскресеньям в помещение Пединститута на Покровке.

  По воспоминаниям Бориса Исааковича, однажды он сдавал экзамен по исторической грамматике русского языка профессору Андрею Ивановичу Павловичу, много лет, по слухам, отсидевшему в лагерях.

Это был седой худенький старичок, весёлый и бойкий.

  На экзамен Борис Камянов, явился прямо с работы в засаленной телогрейке –  время  переодеться - не было.

  Профессор посадил, бородатого работягу-еврея, рядом с собой и спросил:

- Кем ты работаешь?

- Бригадиром грузчиков – ответил Борис Камянов.

- Так ты, наверное, крепкий парень?

- Да вроде ничего…

- А ну-ка напряги бицепс, - попросил он и. пощупав мою руку, сказал удовлетворённо: -  Иди, пять.

То, что со своей бородой и в телогрейке я выглядел на московских улицах не совсем привычно, я понял однажды, после случая с алкашом шедшим мне навстречу.

Он заступил мне дорогу и потребовал – именно потребовал, а не попросил:
- Дай рубль!

- А не пошёл бы ты на хер! – сказал я ему.

Он разочаровался и как бы с сожалением посмотрел на меня и произнёс:

- И ты такой же мудак, как все! – добавил:

- Только своеобразный.

В начале мая 1968 года, Борис Камянов взял отпуск и решил уехать куда-нибудь из Москвы, чтобы спокойно поработать над рукописями своей первой книжки, которая, пролежав без движения в разных издательствах, несколько лет пополнилась за это время новыми стихами.

  Посоветовавшись с друзьями, он выбрал Тарусу, райцентр в Калужской области, расположенный на высоком левом берегу Оки, при впадении в неё речки Таруски.

  Место это оказалось и впрямь потрясающим. Тамошняя природа, с любовью описанная жившим в этом городе писателем Константином Паустовским в рассказе «Ильинский омут».

  Сняв комнату, Борис Камянов, первые два недели из трёх отпускных не выходил из неё, наслаждаясь тишиной и покоем и работая с утра до вечера: правил старые стихи, перепечатывал их набело на одолженной у кого-то  из знакомых машинке и писал новые – пока в один прекрасный момент не почувствовал, что начинает обрастать мхом,  как валун.

По - утру, он вышел из дому и обошёл городок вдоль и поперёк.

  На берегу Оки, неподалеку от двухэтажного шалмана, где торговали бочковым пивом, он набрёл на родник с бочажком, наполненным прозрачной водой.

  Никогда больше, ни раньше и ни позже не доводилось ему пить такую вкусную воду, даже прекрасная ключевая вода Голанских высот, продающаяся в Израиле под маркой «Мей Эден» ни идёт в сравнении с той тарусской.

Потом он отправился к Ильинскому омуту.

  Борис Камянов сказал, что, как бы я ни описывал его, моё скромное дарование не сравнится с могущим талантом Константина Паустовского, из рассказа которого он приводит только небольшую цитату:

«К Ильинскому омуту надо спуститься по отлогому увалу. И как бы вы не торопились поскорей дойти до воды, всё равно на спуске вы несколько раз остановитесь, чтобы взглянуть на дали по ту сторону реки.

  Поверьте мне, - я много видел просторов под любыми широтами, но такой богатой дали, как на Ильинском омуте, больше не видел и никогда, должно быть не увижу».

  Под этим утверждением Константина Паустовского, Борис Камянов готов был подписаться двумя руками.

  Литературная жизнь между тем была в Москве весьма бурной, хотя по сравнению с началом шестидесятых годов она и пошла на спад.

  Много тысячных аудиторий на стадионах поэты уже не собирали, но вечера поэзии ещё привлекали публику, в Дворцах культуры, в молодёжных кафе.

  Борис Камянов вспоминал, что, всех нас молодых, как магнитом тянуло в ЦДЛ – Центральный Дом Литератора, на улице Герцена.

  Каждый вечер там собирались завсегдаи: кто побогаче – в ресторан с великолепной кухней, кто победнее – в одном из двух кафе, где были буфеты торговавшие водкой, коньяком, пивом и холодными закусками.

  Писатели подсаживались за столики друг к другу и к редакторам издательств, у которых тоже был доступ в ЦДЛ, крепко пили и устраивали свои литературные дела.

  В большом зале часто крутили фильмы, которые не показывали в кинотеатрах, в подвале была бильярдная, в вестибюле – книжный киоск, где можно было разжиться  книжным дефицитом.

  В середине шестидесятых в ЦДЛ была организована постоянно действовавшая студия молодых писателей.

  Прозаиков пестовал Юрий Трифонов. Поэтическими семинарами руководили Арсений Тарковский, Борис Слуцкий и другие признанные мастера.

  БорисКамянов сначала ходил на семинар поэта-песенника Ильи Френкеля, автора популярной песни во время войны «Давай закурим», которое он проводил у себя на дому, но продолжалось это недолго.

  Борис Исаакович увидел, что Илья Френкель и его жена Эминэ-ханум его не любят, видимо подозревая его в диссидентстве, будучи сами ортодоксальными советскими людьми.

  От Ильи Френкеля Борис Камянов перешёл к Аркадию Акимовичу Штейнбергу, великолепному поэту-фронтовику и переводчику – прежде всего, Мильтона и Ван Вэя.

  Посещал Борис Камянов и семинар поэта-фронтовика Евгения Винокурова, автора слов известной песни «Москвичи» (В полях за Вислой сонной, лежат в земле сырой, Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой).

  Время от времени Союз писателей устраивал для молодых литераторов литературные семинары в подмосковных домах отдыха, длившихся несколько дней.

  На этих семинарах Борис Исаакович познакомился  со многими талантливыми поэтами: Александром Тихомировым. Татьяной Бек, Евгением Блажеевским, Ларисой Миллер, Сергеем Мнацаканяном, Мариной Тарасовой, Александром Юдахиным.

  Борис Камянов познакомился с маститым переводчиком с языков народов СССР Яковом Серпиным, и тот дал ему в качестве пробы подстрочник стихов армянского поэта Наапета Кучака.

  Борис Исаакович перевёл, и его работы понравились Якову Серпину настолько, что он подбросил ещё ему подстрочников армянской поэзии, и переводы потом стали подкармливать Бориса Камянова.

  Говоря о себе, Борис Камянов, сказал, что часто бывал в пивбаре «Яма» - подвал в Столешниковом переулке и  в двух пивбарах, под общим названием КПЗ: Киевский пивной зал, неподалеку от Киевского вокзала и Колхозный пивной зал, напротив больницы имени Склифосовского.

 Однажды с Борисом Исааковичем произошёл такой смехотворный случай.

  Вечером, в киевском КПЗ Борис Камянов был до закрытия, а с самого утра пришёл туда опохмелиться, благо жил в двух шагах – в доме на углу Астраханского и Грохольского переулков.

Денег хватило только на одну кружку, а зажевать пивко было нечем.

Стою я, рассказывает Борис Камянов, пью жигулёвское, а напротив поправляет здоровье какой-то хмырь. Смотрит на меня и говорит:

- Небось, не отказался бы от креветок, да денег нет? Я кивнул.

- А ты в бороде у себя поищи.
Запустил я руку в бороду – и вытащил за хвост здоровую морскую креветку, застрявшую с вечера.

- Извини, друг, - сказал я хмырю, - не могу с тобой поделиться – самому мало. Но спасибо от души.

  Борис Камянов, так рассказывал о своей, пагубной пристрастии к алкоголю:
 «Но прежде свего – краткое отступление о роли алкоголя в моей жизни. «Боренькина рюмочка» - умилявшая моих родных. Сопровождала меня всю жизнь, разросшись к окончанию школы до размеров стакана.

  Лет до шестнадцати «зелёный змий» ещё одерживал надо мной редкие и кратковременные победы, но довольно быстро сдался и стал ручным, чему весьма способствовали поистине богатырское здоровье, дарованное мне Создателем.

  В стремлении научиться пить не хуже представителей титульной, как сегодня говорят, нации, я настолько преуспел, что ещё в юном возрасте мог тягаться с опытными тренированными бойцами на равных, а то и перепивать их.

  Если я говорю о том, что в такой-то день поехал, к примеру, на базу, где работал грузчиком, а вечером трудился в дикой бригаде, расчищавшей от строительного мусора подвал на Полянке перед капремонтом, но выношу за скобки выпитые  за это время пару стаканов «беленькой» на основной работе и ещё один на шабашке.

  Всё это не считая встреч с друзьями по вечерам дома или в ЦДЛ, а также посещений пивных баров.

  Борис Камянов, по - честному, рассказал, как он пытался, много лет, несмотря на препоны, выпустить свою первую книгу стихов, но в очередной раз, несмотря на усилия с его стороны, всё кончилось неудачей…

  «Я раздобыл номер телефона Бориса Абрамовича Слуцкого, многие стихи которого любил.

  Было это в 1970 году, я не терял надежды пробить глухую защиту издательств и выпустить свою книгу, но прекрасно понимал, что без помощи именитых «толкачей» это невозможно.

  Набравшись духу, я позвонил мэтру по телефону-автомату и представился:

- Меня зовут Борис Камянов, я пишу стихи и хотел бы вам их показать.

Слуцкий сказал:

- Вы же понимаете, Борис, что ко мне часто обращаются с такой просьбой, а я человек занятой. Прочтите мне по телефону одно стихотворение, там посмотрим.

Я прочитал ему только что написанные стихи:

     «Воздух птичий, воздух ранний…»

Воздух птичий, воздух ранний,
Чистотой он душу ранит.
Мир – экран. И на экране
Титрами – стрижи.
Кашляет петух охрипший,
Кот слоняется по крыше,
И щенок из будки вышел,
Чтобы жить.

Как слезящаяся свечка,
Бабка тает на крылечке
Кадр сменяется, конечно,
Каждый миг.
Голос мой за кадром тонок
Бормочу стихи спросонок.
Солнце, заспанный ребёнок,
Вышло в мир.

Фильм талантлив и опасен:
Он своею правдой красен.
Дураку, наверно ясен,
Странен – мудрецу…
Небом взят в полон, как птица.
Я  смеюсь, и мне грустится,
Светлою слезой катится
Счастье по лицу.

1970 год.

  Прочитав это стихотворение, по телефону, я услышал:
- Запишите мой адрес и приходите завтра.

  На следующий день я, захватив с собой папку с рукописью, сидел у Слуцкого на кухне.

  Прочитав буквально всё – на это я не смел, и надеяться, - он сказал:

- Вы человек талантливый, но полностью находитесь под влиянием Ходасевича. Вам необходимо избавится от него, и найти свою дорогу в поэзии.

- Но Борис Абрамович! – воскликнул я. – Да ни одной его строчки не читал, как-то не попадались.

- Трудно поверить. Значит у вас родственные натуры. Почитайте его стихи. Большой был поэт.

  С трудом удалось мне достать сборник стихотворений Владислава Ходасевича «Тяжёлая лира» и, хотя я полюбил его с первых строк, со Слуцким согласиться никак не мог – хотя бы потому, что Ходасевич всегда серьёзен, а в моих вещах трагическое восприятие мира постоянно уравновешивается юмором.

  Прямо обращаться к Слуцкому с просьбой о помощи в издательских делах я не стал, а он ничего подобного не предложил.

  Тем не менее, после той встречи у него дома, он во время своих выступлений на писательских форумах называл моё имя в перечне молодых поэтов, которых считал самыми перспективными.

  В 1973 году, я написал поэму «Похмелье», и попросил у Бориса Абрамовича разрешение прочитать её на семинаре.

- «Похмелье», говоришь? – спросил он, внимательно глядя на меня. – Антисоветчина, конечно?

Я кивнул – а что мне оставалось делать…

 - Не разрешаю! – отрезал он.

  Поэма эта была посвящена замечательному писателю Юрию Домбровскому, о дружбе с которым, вот что рассказал Борис Исаакович:

  «В последние годы перед отъездом из России я бывал в КПЗ, пивном баре, на Колхозном довольно часто.

Коммунальный быт не располагал к стихосложению, и я писал стихи в баре.

  Стою я однажды, кропаю что-то в блокнот, а напротив возвышается беззубый старик с ввалившимся ртом и внимательно смотрит на меня.

  Я заметил это и понял, что ему не терпится вступить со мной в беседу. Так оно и получилось.

 - Простите меня, молодой человек, а что вы там пишите?

 - Послушай дед, - раздражённо сказал я,  - пей своё пиво и не приставай к людям.

- Мне кажется, - прошамкал старик, не обращая внимания на мою грубость, - что вы пишите стихи.

- А тебе-то что! – взорвался я – Стой, сопи себе в две дырочки и помалкивай.

 - Понимаете, - сказал он. – я ведь не просто так интересуюсь, я и сам писатель.

Тут я отложил блокнот и иронически посмотрел на своего визави.

 Вдруг мне стало казаться, что я его уже где-то видел.

 - Ну и что же ты написал, дед?

 - Есть у меня две книги, последняя повесть «Хранитель древностей».

  И тут я понял, почему этот дед показался мне знакомым: я давно купил эту книгу и часто перечитывал, а на первой её странице был портрет автора.

 - Юрий Осипович! – взмолился я – Простите меня, дурака! Вы можете посторожить моё пиво, а через десять минут вернусь?

Домбровский явно довольный изменением ситуации, милостиво кивнул, и я поспешил домой.

Вернувшись с книжкой, я попросил у него автограф.

 - Почитайте-ка мне сначала свои стихи. – сказал он, а то вы меня знаете, а я вас  - нет.

Я прочёл Юрию Осиповичу с десяток стихотворений, и он оставил мне в книге следующую подпись:

«Моему любимому другу – великолепному поэту – дарю эту книгу. Повторяю: великолепному поэту! Домбровский»

Неловко цитировать такую неумеренную похвалу, но против фактов не попрёшь…»

  С того дня мы подружились и часто встречались в пивном баре.

  Домбровский сообщил мне, что его родители – оседлые цыгане (тут он почему-то сказал неправду: отец его был крещённым евреем. мать – русской), что он при Сталине четырежды арестовывался и много лет провёл в лагерях, что Клара из   «Хранителя древностей» не вымышленный персонаж, а реально существующая женщина, ставшая его женой.

  Юрий Осипович, как выяснилось, писал и стихи, опубликованные через много лет после его гибели: в 1978 году его избили до смерти в Москве, неподалеку от ЦДЛ. Я узнал об этом уже в Израиле.

  Стихи он писал в основном в лагерях.

  Там же, в пивном баре, вскоре после нашей первой встречи, я написал поэму «Похмелье» и посвятил её Юрию Осиповичу…

  В то время он находился в Голицыно, в доме творчества, и я отправил ему поэму с оказией. Вскоре пришёл ответ:

  «Дорогой Борис, здравствуйте. Я был очень рад и горд Вашим посвящением, тем более что это, безусловно, крепкая злая, нежная и беспощадная вещь, изложенная с великолепной поэтической логикой.

  Я её показал О. Чухонцеву, А. Битову. Кроме того, вслух прочитал заехавшему ко мне другу по каторге. Буду очень польщён и благодарен за посвящение…

Ваш Домбровский».

  О своей дальнейшей жизни перед репатриацией на историческую родину, Борис Исаакович говорил:

  В 1973 году я развёлся – и пресловутый квартирный вопрос больно клюнул меня в то место, куда обычно делают уколы.

  Книгу не издавали, и нужно была какая-то отмазка от милиции, чтобы не попасть в категорию тунеядцев.

  Для таких как я, существовало несколько организаций, которые назывались профессиональными комитетами литераторов (литератор, надо понимать, - это недописатель, второй, так сказать, сорт).

  В эту организацию меня приняли, более того: коллеги быстро уловив во мне общественную жилку, избрали меня вскоре сначала заместителем, а потом председателем секции поэзии.

  Большая часть моих пишущих  друзей были членами Профсоюза литераторов при издательстве «Советский писатель», к которому, впрочем, комитет не имел ровным счётом никакого отношения.

  Жилья не предвиделось, книгу никто издавать не собирался, и я стал всерьёз подумывать об отъезде.

  Никаких перспектив в России у меня не было.
Я оказался в тупике.

  В нашей семье принадлежность к еврейству никогда не подчёркивалось, светлое будущее родители видели исключительно коммунистическим, а языком ежедневного общения был русский.

 – Даже значение слова «поц» я узнал только лет в пятнадцать от сверстника Саши Островского, который, правда меня разыграл, сказав, что это аббревиатура слов «парень очень ценный»,  и лишь потом сообщил его истинный смысл.

  Несмотря на это, я всегда чувствовал свою инородность в окружении, с интересом и симпатией относился к Израилю.

  Надо сказать, первый раз я попал в синагогу на улице Архипова в 1966 году, в самый еврейский праздник «Симхат-Тора» на иврите или «Симхес-Тойра» на идише, в переводе дословно «Радость Торы».

  Считается, что Бог даровал нам Тору, освятил нас своими заповедями, позволил нам постигать Его мудрость, изучать Его слово.

  Может ли быть большее счастье и большая радость?

  Тора (Пятикнижие Моисеево) – самое драгоценное, чем мы владеем.

  Отмечая праздник Симхес-Тойра, мы благодарим Бога за этот бесценный дар и, умножая нашу радость, укрепляем наш союз с Творцом.

  Тора делится на главы, и каждую субботу в синагоге читают недельную главу, то есть главу Пятикнижия, которая закрепляется за данной неделей.

  Небольшой отрывок из недельной главы читается также во время общественной молитвы по понедельникам и четвергам, чтобы не прошло трёх дней без Торы.

На прочтение всей Торы уходит год.

  День, когда читается последняя недельная глава, и является праздником Симхас-Тойра.

  В этот вечер в синагогу приходят все – и мужчины, и женщины, и дети.

  После молитвы начинается церемония хакафот: достают свитки Торы из специального ковчега, в котором они хранятся, и семь раз обходят с ними вокруг бимы – возвышения в центре синагоги.

 Шествие сопровождается радостным пением и плясками.

  Все присутствующие мужчины получают возможность по очереди нести свиток Торы, каждый член общины старается выразить свою любовь к Торе – коснуться свитка, поцеловать его.

  Старшие дети танцуют с флажками в руках, младшие наблюдают за всем происходящим, восседая на плечах у отцов.

  Весёлая толпа до ночи танцует и поёт у здания синагоги и женщинам разрешается быть среди мужчин, единственный день в году.

  Надо сказать, на остальных праздниках, женщины располагаются на галёрке синагоги, согласно традиции.

  С тех пор я приходил в этот день к синагоге ежегодно, причём, как правило, в большой кампании, в которой были не только евреи.

  В шестидесятых годы празднества на Архипова проходили относительно спокойно, но с начала семидесятых наряды милиции и дружинников загодя собирались во дворе напротив синагоги, за железными воротами, и когда улица заполнялась людьми, ворота открывались и менты со своими подручными врубались в самую гущу толпы.

  Они махали кулаками направо и налево, били людей ногами, а тех, кто пытался дать отпор – а таких было немало! – уволакивали в тот же двор и запихивали в стоящий «воронок».

  Когда я работал бригадиром грузчиков, мы приходили после трудового дня к синагоге в Симхес-Тойре всей бригадой, приняв предварительно по стакану водки и прихватив с собой пару бутылок для добавки.

  В толпе мы старались держаться вместе, олицетворяя собой дружбу народов гораздо ярче, чем знаменитая скульптура Мухиной у ВДНХ – спайку рабочих и колхозников.

  Обладатель резко выраженной семитской внешности вечно хмельной Яша Коган и малопьющий увалень Лёха Мышов, могучий кряжистый еврей Володя Миронов и невысокий пролетарский поэт Юра Клепов, поляк Эдик Иодковский и часто присоединявшийся к нам, зав отделом патриотического воспитания в журнале «Библиотекарь» - Игорь Городецкий, мой давний друг, по заочному институту.

 Эта пёстрая кампания производила впечатление на окружающих.

  Добравшись до центрального входа, рассказывал Борис Камянов, я пробивался по ступеням к ближайшей колонне, забирался на узкий цоколь, на котором приходилось быть крайне осторожным, чтобы не сверзиться ,и читал стихи, начиная с «Симхес-Тойра»:

       «Симхес-Тойра»

Симхес-Тойра, Симхес-Тойра, Симхес-Тойра!
Синагога – переполненный трамвай.
Не желает на галёрку тётя Двойра -
Ей сегодня место в зале подавай!

Хлипкий служка двух евреев разнимает,
Кулачком лупя себя по голове
Разнимает, руки к небу воздевает
Помиритесь, что за ссор, азохн вей!

Этот праздник без вина и суматохи
Невозможен, как без ёлки  - Новый год.
Посреди такой рассудочной эпохи
В кои веки веселится мой народ!

А на улице, на улице, у входа,
В многотысячной собравшись, хоровод,
Молодёжь, надежда нашего народа,
В Симхес Тойру не забыла свой народ.

Молодёжь танцует, О, священнодейство
Песен, хохота и «фрейлахса», и вин…
И, взирая с возвышенья на еврейство,
Толстогубо улыбается раввин.

1966 год.

  Слушатели, толпившиеся внизу, принимали меня восторженно, и когда я, наконец, всё же  срывался и падал, десятки рук подхватывали меня и осторожно опускали на землю.

  От себя,  как автора этого повествования, Льва Баскина, скажу, что вижу роль Библии, в истории еврейского народа, как её точно отобразил, в своём высказывании выдающийся немецкий поэт, еврейского происхождения Генрих Гейне (1797-1856):

  «Евреи несли Библию сквозь века, как портативное Отечество»
Под влиянием этого высказывания, я написал стихотворение:

     «Дань памяти поэта»

Спасло и сохранило Божье слово
Народ в пустыне, а затем в веках:
Познанье Библии-надёжная основа
Для стойкой веры на земных путях.

С почтением, благоговейно
Дань памяти -я выражаю вслух:
«Поэт-романтик Генрих Гейне
Родным евреям - смелый друг».

  Борис Камянов, при интересе к еврейской истории, любил и Россию, природу среднерусской полосы, русский фольклёр и русскую литературу и считал всё это своим, не имея ни малейшего представления о наследственном национальном богатстве, которого его лишила советская власть и добровольно отказавшиеся от своих корней его родители.

  Но врагом России, не был никогда, однако ( а может быть , именно потому) участвовать в её судьбе, учитывая историю своей семьи, он не желал категорически, именно поэтому, он никогда не лез в диссиденты.

  Хотя налог на высшее образование был уже отменён, а высшее образование, на вечернем отделении филфака Борис Камянов, всё-таки получил в 1972 году, проявив настойчивость, работая и учась в институте, для отъезда всё равно требовались деньги.

  Их надо было где-то заработать.

  Друг, поэт Александр Тихомиров, трудившийся тогда на Долгопрудном кладбище рабочим, устроил Бориса Камянова.

- Иди в нашу бригаду халтурщиком, - сказал он, - рублей триста в месяц будешь иметь как минимум.

  Проработав на кладбище, Борис Исаакович, нежданно пошёл на повышение, его рекомендовали Литфонду и он стал мастером по заказу и установке памятников писателям, на городских кладбищах столицы.

  Борис Камянов, при новых обязанностях был ответственным и исполнителем в одном лице, заказывал памятник у знакомого  скульптора, по проекту родственников и сам с помощью  ритуальных рабочих устанавливал его.

  В 1976 году заработав на дорогу в Израиль, в 31 год, Борис Исаакович Камянов уехал из России.

  В Израиле, взяв имя Барух Авни, Борис Камянов по неоспоримому праву стал одной из центральных фигур в литературе страны.

  Природа наделила Бориса Камянова крепким телосложением – плечистый, плотный, крутолобый, широкая, тронутая сединой борода, выглядит как библейский пророк.

  По своему таланту, безупречному вкусу, обаянию, подлинности сердечных поэтических строк, Барух Авни, вне сомнения, – поэт хороший.

 Из поэтического наследия Бориса Камянова.
       Все стихи написаны в России.

      «Богу»

Конечно, все мои грехи
Тебе известны:
И слепые
Мои дурацкие стихи,
И мысли, подлые и злые…

Благодарю Тебя. Господь,
За то, что вовремя унизил
Самоуверенную плоть
И миг прозрения приблизил.

За то, что отобрал семью
Своей карающею властью
И душу сытую мою
Направил к боли и несчастью,

Что Ты меня не разлюбил
И указал дорогу к вере.
Спасибо: не приговорил
Меня Ты к самой высшей мере.

К моей неряшливой судьбе
Отнёсся всё же не сурово.
Спасибо, Господи, Тебе,
Что мать жива.
Что дочь здорова.

1973 год.

     ***

Как трудно выдержать борьбу
С самим собою – чувства с разумом,
Заставить петь одну трубу
Двумя мелодиями сразу!
Как трудно сдерживать порыв
Душевный – опытом страданья…
Ах, умудрённость! Ты – нарыв
На белом теле подсознанья!

Борьбу исконных двух начал
Не обуздать и не стреножить.
Упал.
Ушибся.
Закричал.
А чем помочь?
А кто поможет?

1963 год.

       ***

Я – зверь затравленный. Я худ
И горбонос. Я – сын еврея.
Всё от погони я бегу
И оттого лишь не жирею.

Спасибо, хищники! Ваш пыл,
Оскаленные ваши рожи –
Чтобы я жиром не заплыл
И потому подольше прожил.

И вдруг наступит век
Вселюбия и всепрощенья –
Раскрепощённый человек
Придёт к началу вырожденья.

И вот я в драке. Грянул бой,
Идём с противником по кругу…
Заклятый враг мой! Мы с тобой
Живём благодаря друг другу.

1970 год.

     ****

Везёт на матерей на одиночек,
На их сопливых пацанов и дочек,
Что поутру, вползя ко мне в кровать,
Всё норовят папашею назвать.

Колеблется на этих женщин такса:
Цена им – от бутылки и до загса.
Боюсь я загса. С загсом не шучу.
Да и бутылкой не всегда плачу.

Но всё же – любят. Всё же – привечают.
Субботу четвертинкой отмечают,
Латают куртки, штопают носки,
Всегда мягки и никогда – резки.

Им главное, чтоб в дом принёс получку,
Чтоб детям-шалунам устроил взбучку,
А если нет получки – не беда,
Ведь молодой, не может экономить…
Зато-еврей. И как же тут не вспомнить:
Евреи с бабой ласковы всегда.

В конце концов от них я ухожу.
В глаза им виновато я гляжу,
И вот мне Бог, и шапка, и порог,
И, как пинок – вослед немой упрёк…

Постиг я много. Малого достиг.
И не женат. А одному-неловко.
И потому-то длинным вышел стих,
И потому –не удалась концовка.

1966 год.

     «Ломают барак»

Ползут клопы и тараканы,
И крысы тощие снуют,
Свой, покидая деревянный,
Подпольный, щелевой уют.

Я ненавижу вас, бараки,
За кухонный скандальный чад,
За вонь на лестницах и драки,
За пьянство, злобу и разврат!

Чугунный шар, круши плебейство!
Костёр высокий! Пожирай
Приют вселенского злодейства –
Зловещий тараканий рай!

И в недрах городских ячеек,
Наладив быт, растя детей,
Надеюсь, станем мы мудрее,
Надеюсь станем мы добрей.

Ах, переезд! Ура, веселье!
… Но на обоях, у трубы
Уже справляют новоселье
Непобедимые клопы.

1973 год.

     «Шлюха»

У чайной вдруг ко мне пристала щлюха.
Глядела слепо из-под красных век
И говорила:
- Золотко, кирюха,
Я вижу ты – хороший человек!

Я отвечал ей:
 - Дорогая крошка,
Я зол. Жесток, меня измяла жизнь.
Я говорил:
 - Ошиблась ты немножко.
Оценивать людей не торопись!

А мне она:
 - Все сволочи! Евреи ж
Готовы пожалеть любую ****ь.
Мой миленький, меня ты пожалеешь!
Тебе я буду ноги целовать!

А я в ответ:
 - Но я женат, красотка,
И можно ль от супруги – по ****ям!
Она сулит
 - А у меня есть водка,
А на закуску огурцов подам!

Вот так мы препирались возле чайной
В калейдоскопе нетверёзых лиц.
Там наши души встретились случайно
И в общем-то случайно разошлись.

1973 год.

       ***

                Иль мне в лоб шлагбаум влепит
                Непроворный инвалид?
                А.Пушкин.

Сколько мне ещё осталось
Два часа иль двадцать лет?
Удовольствия? Усталость?
Волчий
Или партбилет?

Удавлюсь или воскресну?
Может, в келью удалюсь?
Может, в министпрчком кресле
Вдруг очнусь и удивлюсь?

Вдруг начальники полюбят:
Может, премию дадут.
Может книгу мне зарубят,
Может, всё же издадут?

Кто моей женою будет?
Друг предаст или враг простит?
И каким судом осудят:
Показательным?
Простым?

И куда, в короне света,
На балы или на боль
Ты летишь, моя планета,
Унося меня с собой?..

1966 год.      

     ***

Постарели. Суетимся много.
Давит на закате потолок.
Понемногу забываем Бога.
Да и то подумать: если Бог?

Истина по-прежнему в потёмках.
И к чему искать – напрасный труд!
И не вспоминаем о потомках:
К старости потомки нас поймут.

Но однажды – никуда не деться,
Одурев от водки и от карт,
Мы летим во сне, как в раннем детстве…
Думаем – полёт!
А то – инфаркт.

И тогда-то, у конца дороги
Не желая больше нечего,
Вспоминаем, глупые, о Боге
И прощенье просим у Него.

1971 год.

     ***

Когда приходишь в исступленье
От непредвиденной беды,
Подумай может, искупленье
Она – и лжи. И суеты?

О, эта жизнь – всегда с оглядкой:
Не обижай, не пожелай…
Но вряд ли по дороге гладкой
Придём в обетованный рай.

И посему грешу, не каясь,
В чаду любовной чепухи
И жду от злости, чертыхаясь,
Беду – расплату за грехи.

1965 год.

     «Родина»

Я шёл по российской деревне,
Сбежав от вселенского зла.
И в образе бабушки древней
Навстречу мне Родина шла.

Сейчас она взглядом нестрого,
Укажет дорогу в миру,
Промолвит единое слово
И душу научит добру…

Иду я навстречу. Усталый,
Готов на колени пред ней…
Но с ужасом вижу у старой –
Провалы на месте ноздрей,

Озлобленно бегают глазки,
Два пальца скрестила рука…
Ну, словно из давешней сказки
Внезапно явилась Яга!

 - Ах, мама, родимая мама!
Я – сын твой, российский еврей.
Я, может, любимая, самый
Несчастный из всех сыновей.

Родная! В смятении духа
Тебе посылаю привет!
Клюкой погрозила старуха
И плюнула злобно вослед.

1975 год.

     ***

Ни любви, ни семьи, ни дочери.
Тихо чахнет моя звезда…
Это душу мне обесточили,
И похоже, что навсегда.

Был когда-то исполнен дерзости,
Хлопал Господа по плечу…
За свои и чужие мерзости
Я сегодня сполна плачу.

Всё как должное принимающий,
Умоляю: великий Бог!
Пусть промедлит Твой меч карающий –
Рядом молится мой сынок.

1992 год.

     ***

На подмосковной станции
Я выхожу – и пусть!
К супруге, может статься, я
Сегодня не вернусь.

Сегодня может статься, я
Решил, с утра хмельной,
Остаться и состариться
У речки у лесной.

Я взял с собой «Столичную»,
Нехитрый закусон.
Погода тут отличная,
В тенёчке – самый сон.

И снятся сны свободные,
Слепящей белизны
Греховно-беззаботные,
Томительные сны.

… Проснулся от укуса я
Большого комара.
И сразу – мысли грустные,
Что, вот, - домой пора.

Тут холодно и голодно,
А дома колбаса,
Супруги плечи голые
И грустные глаза.

А в ночи невесомые
Приснятся соловьи…
Платформы подмосковные.
Отдушины мои!

1970 год.


     «Два коня»

Два коня на горе, на последней вечерней заре.
Так уходит поэт, разделившись на две ипостаси:
Тело тащится к пропасти, сидя на смертном одре,
И взлетает душа в небеса на бессмертном Пегасе.

     «Новый израильтянин»

Как сладко жить, не зная, для чего,
Не морщить думой гладкое чело,
Играть в лото с друзьями на досуге,
Произносить всю жизнь полсотни слов,
Любить вождей, мудохать их врагов:
«Перестрелять давно вас надо, суки!»

Быть с детства верным Кобе-палачу,
В престольный праздник зажигать свечу
Перед иконой в тишине церковной.
Желать жидам огнём гореть в аду…
И вдруг – на счастье или на беду –
Найти еврея-деда в родословной.

Гордыню росса выбросив в утиль,
Со всей семьёй приехать в Израиль
В угаре непонятного дурмана,
Ликуя. Возопить: «Христос воскрес!»
Облобызать свой нательный крест,
И проголосовать за Либермана.

2019 год.

     ***

Прощай, моя последняя зима!
Прости-прощай, нетрезвая Отчизна!
Пропойцы по сошедшему с ума
Уже справляют горестную тризну.

Прощайте, тридцать лет – коту под хвост,
Полжизни, что ушла к ****е маме!
Мне мало счастья коммунизм принёс:
Богат я только дочкой да друзьями.

Дочь отобрали.
Лучший друг, гоня
Сомненья прочь,
Решает оставаться.
Ты, Русь, и тут ограбила меня,
Отняв моё последнее богатство!

О, Русь моя, родимый мой барак!
Прости меня, неверного еврея!
Я ухожу, беднейший из бродяг,
Мечту о новой Родине лелея.

Она в душе с младенчества жила.
Когда бывал я болен и изранен,
Она и укрепляла, и звала
Любовь моя, мечта моя – Израиль.

И вот я умираю. Для семьи.
Для близких. Для цекакапээсэса.
Прощайте, собутыльники мои
Опора нетверёзая прогресса!

Я весел, как на виселице труп.
Я гол, как освежёванная туша.
В своём несчастье счастлив я и глуп
И каждый пьяни открываю душу.

Я ухожу. Отважился посметь.
Бегу ли я за собственною тенью?..
Я сделал шаг, ведущий прямо в смерть.
А даст Господь
И в новое рожденье.

1976 год.

     ***

Какая это сладкая тоска:
Вернув себе прадедовское имя,
Гореть в костре родного языка,
Потрескивать глаголами сухими!

Оставив там, за тридевять земель,
Полжизни и разбитое корыто,
Какое счастье слово «Израэль»
Произносить свободно и открыто!

Я выучу иврит как дважды два.
Но никогда мне не забыть такие
Совсем простые русские слова:
- Дочурка.
- Мама.
- Бедная Россия.

1976 год.

P.S.

  Примечание:
Юрий Осипович Домбровский (12.05.1909. Москва. – 29.05. 1978. Москва.).

  Русский прозаик, поэт, литературный критик.
Рос в интеллигентной семье: отец Иосиф Витальевич (Гедальевич) Домбровский, присяжный поверенный еврейского исповедания, мать – Лидия Алексеевна (урождённая Крайова), евангелистическо-лютеранского исповедания, биолог, доцент Московской сельскохозяйственной академии.

  В 1932 году Юрий Домбровский окончил высшие литературные курсы (брюсовские).

  В 1933 году был первый раз  арестован и выслан в Алма-Ату. Повод был нелепый. С другом проходили по улице Москвы, и напротив дома, где жила подруга изменившая другу, Юрий залез на столб и снял с флагштока флаг кумачового цвета.

  На другой день пришли с обыском в общежитие, и нашли у Юрия Домбровского под кроватью, якобы этот флаг, возбудили дело…

  Работал в Алма-Ате  несколько лет школе учителем истории.

  Следующий арест, второй, в 1936 году, он семь месяцев провёл в следственном изоляторе Алма-Аты.

  Третий арест – в 1939 году, срок отбывал в колымских лагерях, куда был доставлен в трюме парохода из Владивостока.

  В 1943 году был досрочно освобождён, по инвалидности, вернулся в Алма-Ату. Из лагеря Юрий Домбровский вернулся в крайне тяжёлом состоянии, полупарализованный, но сумел встать на ноги.

  Четвёртый арест пришёлся на 1949 год. Место заключения – Тайшетский озерлаг, Иркутская область.

  Как Юрий Осипович сел, в четвёртый раз, в 1949 году, по его воспоминаниям:

  «Вдруг в нашем общежитии, в Алма-Ате появилась эта очень энергичная пробойная молодая белоглазая женщина – Ирина Стрелкова, корреспондент «Пионерской правды».
 Она была умна, остроумна, с ней было интересно разговаривать, и эта встреча, как ни смешно звучат эти слова ныне, была светлым лучом в моём тёмном и тесном мире.

Я часами мог разговаривать с ней. Она очень много знала такого, о чём я не имел понятия. У неё были прекрасные книги,и самое главное – у неё был Хемингуэй.
Так продолжалось до 1949 года, а в 1949 году меня посадили.

Однажды меня привели утром, и я увидел Стрелкову!

Честное слово, это было самое удивительное за эти три месяца в КПЗ.
Я обалдел и не понимал – она-то тут при чём?

Я смотрел на неё, как баран на новые ворота.

«Рот-то закрой!» - усмехнулся следователь. «В каких отношениях вы со свидетельницей?»

Я пролепетал, что в нормальных.

 - «Так, - сказал он, - а теперь, Ирина Ивановна, расскажите мне о Домбровском?»

  Она не краснела, не потела, не ёрзала по стулу. С великолепной дикцией, холодным, стальным, отработанным голосом диктора она сказала:

 - «Я знаю Юрия Домбровского, как антисоветского человека. Он ненавидит всё наше, советское, русское и восхищается всем западным, особенно американским»

Самое интересное, что Ирина Ивановна Стрелкова прожила долгую и, судя по всему, счастливую жизнь.

  Родившись в 1924 году, покинула наш грешный мир в 2006 году. Писала детские книги, заточенные под воспитание патриотизма, честности, чувства долга.

 По профессии – советская сценаристка.

По призванию – стукачка на своих коллег.

  После освобождения в 1955 году жил в Алма-Ате и, сотрудничал с газетой «Казахстанская правда» и журналом «Литературный Казахстан» затем ему было разрешено, в 1956 году прописаться в родной Москве.

Занимался литературным трудом.

  Творчество Юрия Домбровского условно можно разделить на два периода: казахстанский (1937-1955) и московский (1955-1978).

  В 1938 был опубликован первый рассказ – «Смерть лорда Байрона».

  В 1939 году состоялся большой литературный дебют писателя – вышел в свет роман «Державин».

  В 1956 году Юрий Домбровский возвращается в Москву, через два года заканчивает роман «Обезьяна приходит за своим черепом, начатый в 1943, опубликован в журнале «Новый мир» в 1963 году.

  Значительным событием, для писателя, стала публикация в 1964 году в журнале «Новый мир» романа «Хранитель древностей», она сделала автора известным.

  Роман получил премию журнала, но оказался «слишком смелым», даже для тех времён.

  После прихода к власти Леонида Брежнева, Юрий Домбровский, снова занесён в «чёрный список».

  Роковым для жизни писателя произведением оказался роман «Факультет ненужных вещей», продолжающий сюжет предыдущего, начатый им в 1964 году, законченный в 1975 году.

Автор посвятил его проблеме права и общества.

В послесловии в книге Юрий Осипович  написал:

  «Не написать её я никак не мог. Мне была дана жизнью неповторимая возможность – я стал свидетелем величайшей трагедии нашей христианской эры. Идёт суд. Я обязан выступить на нём».

Роман, конечно, не мог быть опубликован в СССР.

Этот роман во многом автобиографичен. Юрий Домбровский. Будучи четырежды арестованным, прошёл свой страшный путь, сохранив достоинство. И не запятнав себя ни предательством, ни унижением.

Он был один против всех работников «органов», чекистов, палачей – нержавеющей машины, обслуживающей бесчеловечный режим.

  В 1978 году роман был напечатан на русском языке во Франции, издательство JMCA – Press в Парижем ,а в  России вышел только, в перестройку, в 1988 году.

  В этом же, 1978 году Юрий Осипович, которому только что исполнилось 69 лет, был смертельно избит, неизвестными, неподалеку от ресторана ЦДЛ, до этого были частые звонки с угрозами его жизни.

  Полтора месяца Юрий Домбровский находился в больнице, но последствия избиения оказались необратимыми.

  Причина, указанная в свидетельстве о смерти: острая кровопотеря, варикозное расширение вен пищевода и желудка.

  Скончался Юрий Домбровский  в больнице, 29 мая 1978 года, так и не увидев романа опубликованным.

Похоронен Юрий Домбровский на Кузьминском кладбище Москвы.

  Юрий Осипович Домбровский, один из самых знаменитых писателей ХХ века.

  Более 20 лет провёл в ссылке и лагерях, мужественный и талантливый человек, сделавший для «лагерной» литературы не меньше, чем Варлам Шаламов и Александр Солженицын.

. Его жена Клара Фазулаевна Турумова-Домбровская в 1990-е годы выпустила в свет шеститомник писателя Юрия Осиповича Домбровского.

  Читая «Факультет ненужных вещей» Юрия Домбровского, невольно задаёшься вопросом:

 «Какое будущее у народа, который позволил однажды сотворить с собой такое?».

  Страшная советская действительность 1937 года, показана в книге Юрия Домбровского без прикрас.

  Общество, в котором попрана человеческая личность, не нуждается в совести, жалости, любви, традициях народных – всё это  становится «факультетом ненужных вещей».

  У меня есть роман Юрия Домровского «Факультет ненужных вещей», за 1990 год, Хабаровского книжного издательства, тираж 100 000 экз.

  Книга открывается предисловием  выдающегося поэта Фазиля Искандера, где он в частности говорит:

«…Он столько лет писал свою книгу с таким упорством, порой испытывая самую подлую нужду, и при этом знал, что она не имеет ни единого шанса на напечатанье, значит, он был уверен. Что книга нужна всем нам, и он довёл свою работу до конца.

  Нет, и никогда не было, значительного художника без этого всепобеждающего чувства внутренней правоты. У Юрия Домбровского всегда оно было.

  Как бы ему ни было трудно, как бы он ни был унижен внешними обстоятельствами, он всегда высоко нёс свою чубатую голову, высоко!»

  При жизни, Юрий Осипович свои стихи, не публиковал в печати, вот два стихотворения, для ознакомления, из его поэтического наследия:

     ***

Медлительный еврей с печальными глазами
Мне говорит о тайнах бытия:
Как человеком сделалась змея,
Накормленная райскими плодами.
Всё спит кругом, - нет третьего меж нами, -
Но ты со мной, бессонница моя!

Он мудр и тих. Все библии изведав,
Ведёт он неуклонно речь свою,
Как сделал из Молчалина змею
В комедии премудрый Грибоедов.
Всё спит кругом – никто не слышит бреда,
Никто не слышит сказку про змею.

Мой Господин! Ты знаешь жизнь мою:
Мой скорбный путь и грустную победу.
Ты дал мне ум, велел мне плод отведать.
Стать хилым и похожим на змею.
Теперь я стар! Спаси ж меня от бреда,
А бурю я любую простою!

       ***

       Сане Анисимовой.

Так мы забываем любимых,
И любим не милых губя,
Так холодно сердцу без грима,
И страшно ему без тебя.
В какой-нибудь маленькой комнате
В далёком и страшном году
Толкнёт меня сердце: «А помните…»
И вновь я себя не найду.
Пойду, словно тот неприкаянный,
Тот жалкий, растрёпанный тот,
Кто ходит и ищет хозяина
Своих сумасшедших высот.
Дойду до надежды и гибели,
До тихой и мёртвой тоски,
Приди ж, моя радость, и выбели
Мне кости, глаза и виски!
Всё вычислено заранее.
Палатою мер и весов –
И встречи, и опоздания,
И судороги поездов.
И страшная тяжесть забвения,
И кротость бессмертной любви,
И это вот стихотворение,
Построенное на крови…

5 апреля 1977 года.