Таланту И. А. Бунина. Мой Домострой

   Утром, когда я, встав от сна, стою перед зеркалом и надеваю галстук,
ко мне тихо и чинно входят тёща, жена и свояченица. Даже не стучат «тук-тук».
Они становятся в ряд и, почтительно улыбаясь, с добрым утром  поздравляют меня.
Я киваю им головой и читаю речь, в которой объясняю им, что здесь все должны ценить меня!
   Я вас, ракалии, кормлю, пою, наставляю, - говорю я им, - учу вас, тумбы, уму-разуму,
а потому вы обязаны меня уважать,
восхищаться моими произведениями, меня почитать и предо мною трепетать,
и не выходить из границ послушания ни на один миллиметр, в противном случае
хочу открыто сказать:
О, сто чертей и одна ведьма, вы меня знаете! В бараний рог согну!
Я покажу вам, где раки зимуют!
И т.д., чтоб всё тут было по моему домостройному закону!
   Выслушав мою речь, домочадицы выходят и принимаются за дело.
Тёща и жена бегут в редакции со статьями:
жена в «Будильник», тёща в «Новости дня» к Липскерову* - важнейшее  дело!
Свояченица садится за переписку начисто моих фельетонов, повестей и трактатов –
за год, наверно, - тыщу.
Но за получением гонорара я посылаю тёщу.
   Если издатель платит туго, угощает «завтраками», то, прежде чем посылать за гонораром,
я три дня кормлю тёщу одним сырым мясом, раздразниваю её до ярости, но кормлю не даром,
поскольку внушаю ей непреодолимую ненависть к издательскому племени
и она красная, свирепая, клокочущая - идёт за получкой! И не было случая с нами,
чтобы она возвращалась с пустыми руками.
   В её же обязанности входит охранение моей особы от назойливости кредиторов.
Если кредиторов много и они мешают мне спать, то я прививаю тёще бешенство –
по способу Пастера и ставлю её у двери: ни одна шельма не сунется, зная про бешенство,
поскольку у неё в глазах страшный ужас, а в походке - сумасшедствующее блаженство!
   За обедом, когда я услаждаю себя щами и гусём с капустой,
жена сидит за пианино и играет для меня из «Боккачио», «Елены» и «Корневильских колоколов»,
а тёща и свояченица пляшут вокруг стола качучу.** Получается этакий культурный плов!
   Той, которая особенно мне угождает, я обещаю подарить книгу своего сочинения
с авторским факсимиле и обещания не сдерживаю  -  нет настроения,
так как счастливица в тот же день каким-нибудь поступком навлекает на себя мой гнев
и таким образом теряет право на награду.
В мире у писателей - в прайде всегда прав злой лев!
   После обеда, когда я кейфую на диване, распространяя вокруг себя запах сигары,
свояченица читает вслух мои произведения, а тёща и жена слушают  - это мои им дары.
    Ах, как хорошо! - обязаны они восклицать. - Великолепно!
Какая глубина мысли! Какое море чувства! Восхитительно! Благолепно!
   Когда я начинаю дремать, они садятся в стороне и шепчутся так громко,
чтобы я мог слышать:
    Это талант!
Нет, это - необыкновенный талант!
Человечество многое теряет, что не старается понять его! С его гениальным мнением!
Но как мы, ничтожные, счастливы, что живём под одной крышей с таким гением!
   Если я засыпаю, то дежурная садится у моего изголовья и веером отгоняет от меня мух.
Проснувшись, я кричу:
     Тумбы, чаю! – И все суетятся вокруг, хотя чай уже готов как бы вдруг.
Мне подносят его и просят с поклоном, отчего их прямо кидает в радостный жар:
Кушайте, отец и благодетель! Вот варенье, вот крендель... Примите от нас посильный дар...
  После чая я обыкновенно наказываю за проступки против домашнего благоустройства.
Если проступков нет, то наказание зачитывается в счёт будущего неблагоустройства.
Степень наказания соответствует величине проступка
или  незначительного,  но не согласованного со мной поступка.
Так, если я недоволен перепиской, качучей или вареньем,
то виновная обязана выучить наизусть несколько сцен из купеческого быта с моей заботою,
проскакать на одной ноге по всем комнатам
и сходить за получением гонорара в редакцию, в которой я не работаю.
В случае непослушания или выражения недовольства я прибегаю к более строгим мерам:
запираю в чулан, даю нюхать нашатырный спирт и прочее, не известное учёным мирам.
    Если же начинает бушевать тёща, то я посылаю за городовым и дворником
для соблюдения домостроя всех моих поколений.
   Ночью же, когда я сплю, все три мои домочадицы не спят,
ходят по комнатам и сторожат, чтобы воры не украли моих произведений.
______
* Абрам Яковлевич Липскеров (1851 - 1910) - русский издатель и редактор.
** Качуча (исп. Cachucha, дословно - «маленькая лодка») - испанский сольный танец.

_______
А П Чехов. Мой Домострой.
Утром, когда я, встав от сна, стою перед зеркалом и надеваю галстух, ко мне тихо и чинно входят теща, жена и свояченица. Они становятся в ряд и, почтительно улыбаясь, поздравляют меня с добрым утром. Я киваю им головой и читаю речь, в которой объясняю им, что глава дома — я.
— Я вас, ракалии, кормлю, пою, наставляю, — говорю я им, — учу вас, тумбы, уму-разуму, а потому вы обязаны уважать меня, почитать, трепетать, восхищаться моими произведениями и не выходить из границ послушания ни на один миллиметр, в противном случае... О, сто чертей и одна ведьма, вы меня знаете! В бараний рог согну! Я покажу вам, где раки зимуют! и т. д.
Выслушав мою речь, домочадицы выходят и принимаются за дело. Теща и жена бегут в редакции со статьями: жена в «Будильник», теща в «Новости дня» к Липскерову. Свояченица садится за переписку начисто моих фельетонов, повестей и трактатов. За получением гонорара посылаю я тещу. Если издатель платит туго, угощает «завтраками», то, прежде чем посылать за гонораром, я три дня кормлю тещу одним сырым мясом, раздразниваю ее до ярости и внушаю ей непреодолимую ненависть к издательскому племени; она, красная, свирепая, клокочущая, идет за получкой, и — не было случая, чтобы она возвращалась с пустыми руками. На ее же обязанности лежит охранение моей особы от назойливости кредиторов. Если кредиторов много и они мешают мне спать, то я прививаю теще бешенство по способу Пастера и ставлю ее у двери: ни одна шельма не сунется!
За обедом, когда я услаждаю себя щами и гусем с капустой, жена сидит за пианино и играет для меня из «Боккачио», «Елены» и «Корневильских колоколов», а теща и свояченица пляшут вокруг стола качучу. Той, которая особенно мне угождает, я обещаю подарить книгу своего сочинения с авторским факсимиле и обещания не сдерживаю, так как счастливица в тот же день каким-нибудь поступком навлекает на себя мой гнев и таким образом теряет право на награду. После обеда, когда я кейфую на диване, распространяя вокруг себя запах сигары, свояченица читает вслух мои произведения, а теща и жена слушают.
— Ах, как хорошо! — обязаны они восклицать. — Великолепно! Какая глубина мысли! Какое море чувства! Восхитительно!
Когда я начинаю дремать, они садятся в стороне и шепчутся так громко, чтобы я мог слышать:— Это талант! Нет, это — необыкновенный талант! Человечество многое теряет, что не старается понять его! Но как мы, ничтожные, счастливы, что живем под одной крышей с таким гением!
Если я засыпаю, то дежурная садится у моего изголовья и веером отгоняет от меня мух.
Проснувшись, я кричу:
— Тумбы, чаю!
Но чай уже готов. Мне подносят его и просят с поклоном:
  — Кушайте, отец и благодетель! Вот варенье, вот крендель... Примите от нас посильный дар...
  После чая я обыкновенно наказываю за проступки против домашнего благоустройства. Если проступков нет, то наказание зачитывается в счет будущего. Степень наказания соответствует величине проступка.
Так, если я недоволен перепиской, качучей или вареньем, то виновная обязана выучить наизусть несколько сцен из купеческого быта, проскакать на одной ноге по всем комнатам и сходить за получением гонорара в редакцию, в которой я не работаю. В случае непослушания или выражения недовольства я прибегаю к более строгим мерам: запираю в чулан, даю нюхать нашатырный спирт и проч. Если же начинает бушевать теща, то я посылаю за городовым и дворником.
    Ночью, когда я сплю, все три мои домочадицы не спят, ходят по комнатам и сторожат, чтобы воры не украли моих произведений.
   1886 год.