наши действия

тетрадь горит в очах,
растворяясь подобно зыби страдания.
горюет око в тишине устройства,
в горле кичится горящее правосудие.
в пепел мое я окунается,
я разгораюсь диким оводом над урожаем племени.
я торгую микроскопическими лесамИ,
и они отвечают мне,
они меня убаюкивают оком страдания.
в лес я вхожу, и продвигаю страдание к
нынешнему, я шлю чресла свои к выводам,
я запасаюсь сегментами жизни,
и пепел провозглашает средь мракА,
средь гибели он пророчит дерзкими душегубами.
я окунаюсь в падшую листву,
я горю огненным дыханием,
и серые губы смрада кочуют по моим рукам.

серость входит в итог,
в грудь входят ледяные крохи.
серость гибнет под руками воды,
серое пение угрожает монаху.
из воды выходят угрожающие ссадины
и провозглашают кровопролитие лицедейства,
из губ выходят ночные литавры и жгут господнее
тело, господние растения отделяют ношу от мнимого,
и я пропадаю во мгле истока.

вода растворяет свое страдание - и вот он я,
весь в утехе сладостратья,
весь в его одиночестве,
в ответствовании зеркал.
ноша тянет к воде,
и земля растворяется в зыби.
земля - единственная возможная ноша,
и я пью твое тело,
через смерда я выхожу к воде и провозглашаю
ее траурные кости.
пьедестал возносит меня все выше и выше,
и вот, я уже у стакана детородных растений,
я пью зеркало выдоха и вдоха,
я падаю в припадке помилования,
и пепел серого мрака греет мое тело,
нательные предрассудки ошарашивает горним востоком.

я вхожу в дивный град,
в гордое молчание я вхожу ледяным естеством,
и пух сентября раскрывает свои объятия,
он сочиняет что-то для прихоти,
для благородства,
для пропевания тайги несносной.
бурда пепла среди востока,
мы расчленяем ледяную тоску сумрака.
из врат выходят серебряные родники,
они похожи, как никогда.

сумрак входит в свое сознание,
и я разгорячаюсь до предела ,
я созидаю беспрекословное солчание,
и учет превзойден средь анархии слова,
яредь его погибельных жестов.
слово предпочтено -
и я таю, я таю тебе навстречу,
о солнце могучих литавр,
о високосное господство назидания.
перила леса сочтены,
и гордый сугроб теряется в многоличностИ,
гордое молчание испражняется в преющих пашнях.

дикий гимн выходит из двери,
из спелого слова выходят лучи и греют меня.
я пропадаю в слове,
в родниках удачи мое имя,
мое бесподобное отличие.
рак теряет рассудок,
и пашни крадутся за пищей,
за диким мраком крадутся кони,
и что-то говорят,
созидают средь начал.
я мирно падаю в бездну,
она обнимает меня и поет,
поет средь леса и мимоз развращенных десниц.
жестокая гибель рушит предрассудки,
и я раскрываюсь навстречу пеплу,
я гашу его трезвые знаки.

из пепла выходят трезвые гады,
трезвый вереск мог бы отдаться тайге,
и я пью из его молочных очей,
пропадая в отличии,
смещаясь в субъект.
россыпи знаков благородно идут на восток и приветствуют солнце,
и смрад новизны расчленяет наши действия.