Веле Штылвелд На осколках империй рисуются двери..

(С) Украинский футуризм 20-х гг. ХХ века

-.

на осколках империй рисуются двери: На выход!
Но за каждою дверью искриться кроваво печать.
И сургуч на крови - и усопшие в ряд: грудь на выкат,
а в нагрудном кармашке убитого - мира медаль...

Контроцептия чувств в пересортице выцветших генов,
на безводном листретто не сваришь густое лате:
паж, валет и король не имперского фрачного цвета
все равны - хлещут шину в окопной густой темноте.

под фунфарик отважно пропит навсегда земной шарик -
в околесице чувств радиации бродят дожди -
не разминка уже, а осадков вчерашних кумарик.
много фальши в раскатах ионных ноябрьской грозы...

-.

Ночь, в которой не упиться даже в сумрачном портале -
зреют нотки-кровопивцы на преставленном рояле
к той стене, на тле которой убиенных имена.
Так рыдает древний Город, так рыдает вся страна.

Глосолалят форто-пьяно то ли ноты, то ли раны  -
это память об усопших, это музыка живых.
Пианист одет неброско - он играет, он играет,
никого не извиняя, не прощая за других.

Подойди и ты поближе. Стань, послушай голос Ночи.
Ты её разнорабочий, раз добрался прозвучать -
то ли вздохом, то ли мукой в ритме клавиш... полномочий
сам себе к тому прибавив, словно Авеля печать.

Слышат музыка сегодня души тех, кого нет с нами -
сотни их под Небесами, батальоны и полки,
потому что, потому что мир, сливаясь с чудесами,
разливается фривольно в коды жизни и любви....

Коды смерти отзвучали, коды музыки нетленны,
пианист играет нечто, что  срывает жизнь с петель.
И уже она стострунно и отчаянно беспечно
в консонансе звёздных правил переходит в новый день.

-.



ВечнЫ славянские форпосты - дурная слава им чужда.
Земля Отечества коростой вживляет в вечность письмена.

И Имена, что прежде жили, и Родовые камни стуж,
в которых замирали были, но люди помнили, любили,
и оттого прошли сквозь Были без отторжения из луж.

В них отражалась окантовка нездешних весей и морей,
в которых жизнь бросала о земь князей, кликуш, богатырей...

Ведуньи ведали спросонок кому чего в подлунный час,
но пробивалось Эго звонко, и проступал иконостас.

А с ним былого прегрешенья переходили в горбыли,
где Кривошип и Лабуденко точали Храмы и Дворы.

По городищу шла дорога извивом к Храму Правоты,
в котором ведали Даждь-бога и с ног снимали постолы.

И перед древнею божницей молились Пращурам своим,
а те из Космоса столицо во всём ответствовали им.

-.

Подайте миру имена  и капище... знамен.
Во все грядущие века не сыщется икон,
где стали братья вдоль реки
уже не в братском сне
где нет войны
стоят полки
да только
мира
нет

Не
БОГИ
прокляли войной, а сытое ворье,
что учинило злой разбой, и только воронье
кружит на падалью тех мест, а что народы?
Вдруг
ворье посадят на штыки, закрыв кровавый круг...

И черноводье унесет казненных на миру
в том мире, где украли мир и создали войну.

Подайте миру имена отправленных на смерть
за то объявлена война ворью - в Аду гореть!

Уже и факелы горят, и точатся ножи
ворье пора к ответу звать -
к работе, палачи!

-.

Забываем родные наречья, зашиваем в гортани клинки -
мы имперские дети Двухречья, мнгогокровные наши полки.
Мы за Эздрой уже не вернёмся, мы духовных путей иноки,
Отстаёмся... навек остаёмся, зашиваем в гортани стихи...

Кто-то грезит Италией прянно, задыхаясь от привкуса трав,
будто там он и впрямь итальяно, пасто-пиццу без меры умяв.
Только я не желаю гостинцы этой жаркой и дивной страны
есть по жизни с клеймом: "из чужинцев". Ни Отчизны нет в том, ни судьбы.

Остаюсь навсегда украинцем - материнский мой идиш в крови,
не уехать уже, не упиться - нет во мне отторженья земли.
Баба Ева гусиные шейки зашивала с пшеничкой мукой,
слыла в доме она белошвейкой, а по жизни - певуньей святой.

Её песни звучали на идиш, не упомню теперь их слова...
В синагоге она не молилась, ну а Тору в себе берегла.
Так и Аннушка - бабка другая матку Боску  несла сквозь года,
Чехстовинская речница Рая выпекая коржи для меня.

А затем тонким венчиком звонким млеко-с-мака взбивала легко,
чтобы сладкое елось ребенку и... кобеты любили его.
Так и вышло - любовь и кобеты без соломки из мака в крови
перешли в незабвенные Леты - те, где в строки сминались клинки.

-.

Фальшивый снег фальшиво выпал на ночь
а по утру истаял под кирпич,
как-будто злой гаишник - вор и нелюдь
залил себе его за воротник.

А может неуч был он и сквалыжник
закон зимы карманно заучив
решил,что в мире каждый лох облыжник
а каждый вор - снежатник от души.

-.

Не наполняйте смыслами вчерашние досады,
поскольку, поразмыслив, мы там всегда, где надо,
и все, что нами вызвано, является в бреду,
где сразу укоризненно, где шуткой - кергуду...

И вот уже нас в грешные ведут полки и рати,
поскольку мы, потешные, не рубим в сопромате,
и нам ничуть неведомы до истинной поры,
какими выйдут бедами вчерашние миры.

Мы в них грешили значимо, божественно любя
себя, и боль назначена нам, видно, за себя -
за пересуды промыслы за дней иконостас,
когда чужие горести не занимали нас...

Но общий мир порушился в одно мгновенье горькое,
и каждый обнаружился упившимся под стойкою...
Кто там в горизонтальности предался кутежу,
не примет вертикальности - понятно и ежу...

Поскольку мы непрочные в житейском неглиже
храним мечты порочные на ретро витраже...

-.

Я поступил ко времени и к месту:
украл невесту, дом врага поджег,
и сжег мосты всему, что здесь ни к месту
и вновь явился в мир сей нагишом.

А в это время вызрели Иуды,
обредшие себе во мне вождя...
Но с глаз опала сладкая полуда -
я сам себе баркас и якоря...

Все б ничего, но якорные цепи,
 в тиши музеев выглядят легко -
у них снимаюсь в иностранных кепи,
но вяжет жизнь парное молоко...

В том молоке - расторженные реки,
в которых я плескался до небес,
с них выбрались на  сушу человеки -
кто как, а я, по-моему, облез...

И проступили плешки и лентиго,*
и зеркало надтреснулось души,
и флибустьеры проплывают мимо,
хоть прежде ты за ними в путь спешил.

.

Поспешим, поспешим, поспешим с тобой! 
Мы отправимся в страну – там, где жил разбой, 
за сокровищами вслед в каменных гротах – 
там, где призрачный уют разрушает страх.   

Поспешим, поспешим чудакам во след – 
прямо к рифу Сильвер Бланк, к кладу в сто монет! 
А вокруг острова – оторви да брось! 
Райских фиников блажь – ешь за горстью горсть!   

Но куда же мы, куда? Господи, прости! 
Те ли наши года? Так ли мы просты? 
Не спеши и не плачь – горько и смешно, 
было – не было, спрячь – горевать грешно!

-.

Беспричинные кисточки в небе,
а под ними сует суета...
Вдруг внезапно, как корочка хлеба
надломилась в душе маята...

в ней ни слова, а только тропинки
полуснов, полурадуги дней,
в ней ноябрь наступает снежинкой
и становится небо мудрей...

На одной простыне тел стретенье
на другой - одиночества хлад.
на троих не бывает говенья...
если трое - уже зоосад.

там без Фрейда и горестной скуки
о бесцельно прошедших годах
обретаются счастье и муки
третий - лишний, коль двое решат...

смыто прошлое в рытвины лета,
смыто прошлое в строчки стиха
светит прошлое в ярких штиблетах
спит валетом не грезит миньетом
просто верит, что жизнь недопета,
если рядом любовь в постолах...

И уже отторжение что ли
и уже очищение дня
и уже пустота антресолей
для тебя
для себя
для меня...

-.

* лентиго - возрастные пигментные пятна,
 часто кровоточащие и уже порою досмертные...