променад

Пора и в город. Лёгкий променад.
Маршрут давно расписан по минутам,
а солнце бьёт лучом по стёклам мутным,
и шарит по задворкам наугад.
Ещё недавно, полчаса назад,
купались в лужах пятнышки мазута -
наверно дождь прошел. Потом авто
кромсалo воду грязную покрышкой,
ещё мотор, измученный одышкой,
вдруг сплюнул чёрной кровью. А потом
жара упала солнечным пластом,
и все дела разбились на делишки,
где нет событий. В сутолоке дней
народ в кафешках балуется пивом,
мазута плёнка тает сиротливо,
бликует мутной радугой на дне.
На ощупь солнце шарит по стене,
по грязным стёклам с глянцевым отливом,
как дикий зверь. А где-то вдалеке
горит авто, уткнувшись в угол дома,
и чей-то дух витает невесомо
над человеком, тонущим в реке,
машиной, превратившейся в брикет,
спрессованного в мяч мeталлолома.

Прогулка по городу. Мысли мои далеки.
Вот выудят тело спасатели и рыбаки.
И кто-нибудь стянет с руки дорогие часы,
и будет мамаша шептаться с мальчонкой босым,
ему говоря - до чего довело баловство,
таким же, как этот приезжий, был папочка твой.
Потом подоспеют видавшие виды бомжи -
пощупайте пульс. Ну, а может, он всё-таки жив.
Ещё посудачат соседи, пришедшие с дач -
кем, собственно, был этот самый утопший лихач?

Заброшен дом, нависший над рекой,
он, как гнездо, покинутое птицей,
и окон опустевшие глазницы,
прикрытые от ужаса рукой.
Прогулка. А на улицах покой.
Я вышел в город, чтоб повеселиться,
И ни о чем не думать. Вязкий зной
меня окутал ватным одеялом.
Зайду в кафе, наемся до отвала.
Пусть этот план не блещет новизной,
но так и быть. А где-то за спиной
бесплотный дух опять начнёт сначала
зудеть в мозгу назойливым шмелём -
не лезь в кафе. На этом самом месте
сидели сотни белокурых бестий.
Здесь бродит, не поросшее быльём
то, что творилось. Ну, давай нальём.
За что? За то, чтоб не было известий
из дальних сёл. Такой вот странный тост.
Не лучший... Понимаю, что не лучший.
Со мною пьют истерзанные души
немногих, переживших Холокост.
Седой старик, брезгливо сморщив нос,
прошепчет что-то в уши глупой клуше
о том, что наше время истекло,
авто сгорело, сплющенное всмятку,
Что солнца луч ощупал для порядка
потресканное мутное стекло.
Но всё-таки ему не повезло
проникнуть внутрь и разгадать загадку.

А был ли один? Был он трезвый, а, может быть, пьян?
Часы дорогие, зато в кошельке ни копья.
Один или нет? Ну, понятно, что был за рулём -
промямлит старик, на него указав костылём.
К тому же нездешний, видать по всему - городской.
На кой он поехал за город, скажите - на кой?
А там, в камышах... Поглядите, не видно лица?
Нет, всё обгорело, вот только рука без кольца,
и длинные пальцы, и кожа как мрамор бела.
Понятно, допрыгались в общем. Такие дела.

Привет, мой свет! Видения долой.
Уже и полдень, жёлтый диск в зените.
Вот кто-то пишет слово на иврите,
а кто-то равнодушный и не злой
мне скажет - что, гуляешь? Повезло.
Ему отвечу - и не говорите.
Так выгорело, видно, неспроста,
я вышел в город, он чужой и странный.
Открыты все кафе и рестораны,
и всюду есть свободные места.
Конечно, я немного подустал,
хоть не плясал ни польки, ни канкана,
упившись в доску. Просто отлетел
увидев сверху собственное тело...
Ещё авто, которое летело
на самой запредельной высоте.
И тех двоих в бесстыдной наготе,
когда делишки снова стали делом
важнее пьянки. Это ли не грех -
не пьянствовать, но пить за рюмкой рюмку ,
и тихо превращаться в недоумка,
идти гулять по этакой жаре.
Когда дома построились в каре,
а солнца луч стеклом оконным хрумкал,
его сжирая. Время ко двору.
Пора и честь... И всякое такое.
Уже иду. Я совесть успокоил
хотя бы тем, что сам себе не вру,
не думаю, что смел, силён и крут.
Но чей-то дух витает над рекою.

Вытаскивай бабу, и рядышком с этим клади.
коль был не один, пусть и в землю идёт не один.
Лица не узнать, а видать, что была хороша.
Красивая стерва, такие частенько грешат.
Выходят за деньги, а после и деньги не впрок,
а там замаячит однажды такой фраерок,
и точка, приехали. Кто-то кивал головой,
шептали бомжи - приглядитесь, а может, живой?
Какой там живой, вон машина сгорела дотла.
покойники оба, поди их тащи до села.

Ещё квартал - и кончен променад.
Окончена прогулка . И всё забыто.
Горит авто - разбитое корыто.
И рядом та, которая верна.
Другая жизнь. Другие времена.
А люди, не познавшие ивритa,
следят за тем, как солнца жёлтый луч
по стенам бродит, сам себе не веря.
Нашёл окно, в него вломился зверем,
который зол, опасен и могуч,
и рвёт когтями запертые двери,
не видя в них людьми забытый ключ.
А дверь была закрыта изнутри -
там двое не отбрасывавших тени,
над ним смеялись парой привидений.
Им было время только до зари,
пока авто у речки догорит,
укрыв следы любовных преступлений.

Подвода нужна. А в ментовку зачем сообщать?
Свезём их в деревню, схороним их там сообща,
на кладбище нашем, оно почитай в трёх верстах.
А лиц не узнать, ведь сгорели же их паспорта.
Там батюшка наш за поллитру двоих отпоёт.
Ну, вот и подвода, грузите его и её.
Везите... Всё это не нужно - любила, любил.
Ни фото, ни имени, просто одна из могил.
За паводком эту машину утащит вода,
и мы позабудем об этих двоих навсегда.

Я дома... Озадачен всем и вся,
невольно вспоминаю день погожий,
тела двоих, прикрытые рогожей.
Узнать нельзя - типичнейший висяк.
Шептала мама сыну - эй, босяк,
как вы с твоим папашкою похожи.
Такие повседневные слова,
такие равнодушные зеваки.
Никто по двум погибшим не заплакал,
и лишь бомжи бубнили - жив? Жива?
Уже неслась по улице молва,
что крупный град погубит нынче злаки,
и что, конечно, будет недород,
что скот падёт, нестись не станут куры.
Седой старик ворчал - какие дуры.
Погибли люди... Что вы за народ.
Всплакнули хоть бы. Так наоборот.
Я вижу всё сквозь мутное стекло.
Давно там не был, а поехать надо,
но я не в силах после променада.
Уже воды немало утекло.
И вовсе обезлюдело село.
Вот съездил бы, поправил бы ограду,
Ну кто его помянет...  И её...
Да всё никак, сплошные заморочки.
Никак... И начинаю с новой строчки -
мы, слава богу, всё ещё живём,
а эти люди умерли вдвоём.
Хоть каждый умирает в одиночку.

22.05.2012