Звездочеты с детскими глазами

З В Е З Д О Ч Е Т Ы
С
Д Е Т С К И М И
Г Л А З А М И


Страницы избранной лирики

Воронеж
Центрально-Черноземное книжное издательство
1991

       Не совсем обычно название этой лирической книжки: «Звездочеты с детскими глазами»… Как оно соотносится к автору? Конечно же, подобный вопрос может возникнуть у читателя.
      Если хоть самую малость знать судьбу родившегося в заповедной красавице-Рамони, а ныне живущего в Воронеже Виктора Панкратова, если перечитать его многие произведения, то безо всякой натяжки моно добавить: «… и с детской легко ранимой душой».
      Очень даже трудно представить в одной человеческой биографии и урановый рудник (это в подростковые годы-то!), и горячий цех, и испытательные полигоны, и космодром…  Неожиданную серьезную болезнь. Все оставляло свои рубцы и ожоги. Не они ли сдержанной болью проявляются теперь в мыслях, строчках и размышлениях писателя?
       «Замечательный Вы человек! Вселяющий надежду посреди безнадежных дней. Боже, как удалось Вам уцелеть, - сохранить такую душевную чистоту…». Строки эти написаны соратником по литературному творчеству поэтом Александром Межировым.
      От себя добавим: стать полноправным членом Союза писателей было нелегко. Ни разу до сегодняшнего дня не предложил В. Панкратов сам свои произведения для публикации в газетах и журналах страны.
      А в литературу пришел! Он – участник 1-го Всесоюзного совещания молодых военных писателей. Редакторствовал в журнале «Подъем». Был ответственным секретарем Воронежской писательской организации и областного отделения Союза художников.
      И, не торопясь, писал свои новые – истинно русские – искренние и честные книжки о природе, о людях земли, о любви…



Озвучен сумрак не тобой ли?!
Прозрачна облаков слюда.
Дрожит –
с глазами цвета боли –
над нами вещая ЗВЕЗДА.
Ее отчетливая вспышка
вдруг осеняет:
как близки
я – завтрашний
и я – мальчишка,
не написавший ни строки…
Пускай роднит одно и то же
в столичном гуле и в селе,
но только, упаси нас, боже, -
забыть хоть что-то
на ЗЕМЛЕ!


Р Я Б И Н О В Ы Й   Д О З О Р


*

Загадай звезду на завтра,
чтоб своим теплом согрела!
Осень кончилась внезапно,
будто спичка догорела.
Стихли птичьи разговоры.
Всех зима врасплох застала.
У ручья в болтливом горле
песня звонкая застряла.
От березы голоногой
ветром вьюжливым оторван,
над пустынною дорогой
бьет крылами черный ворон.
А снега заходят с тыла,
но в дозоре, где ложбина,
не погасла,
                не остыла
раскаленная рябина.


ЛИРИЧЕСКИЙ ПОЖАР

Снежная полудь лиманов.
Листья осины красны.
Скифских высоких курганов
призрачны древние сны.

Сани, полозья врубая,
режут непрочный ледок.
Детства страна голубая –
маленький мой городок…

Снова в рябиннике старом
ветки зажгли снегири.
Родина, этим пожаром
строки мои озари.

Радость мешая с бедою –
доля земная трудна! –
трепетной низкой звездою
высветли душу до дна.

Знаю, немного осталось
сладких и сонных минут:
сумрака трепетный парус
всеми ветрами надут.

… Залит простор первосветом,
в нем, не оставив следа,
словно задутая ветром,
тихо погаснет звезда.

1990


КОНЫШЕВСКИЙ ЗАЗИМОК

Сколько по земле ни странствуй,
трудно истину найти.
Все стволы рябины красной,
как подранки, на пути…

Вновь усердствуют морозы,
в роще скорый суд верша.
Забинтована березы
присмиревшая душа.

Полонянку-недотрогу
обезножила пурга.
Замели мою дорогу
Берендеевы снега.

Конышевка!
Конышевка!
Приюти, согрей, пойми…
И меня, как кукушонка,
ты в гнездо свое прими.

Кипятильник.
Кружка.
Мыло.
Подоконник да кровать.
Вот и все, чтоб можно было
не бездомно куковать.

Рукописные страницы –
не досужая молва:
в фортку вылетят, как птицы,
отогретые слова…

1989


ТАКАЯ ЖИЗНЬ

Звезды в небе.
Ветер в поле.
Дрема сладкая в стогу…
В серебристом ореоле
жеребенок на лугу.
И размыты очертанья.
Темень зыбкая остра.
В ней – языческое пламя
невысокого костра.
По откосам стынут росы.
Лунный отблеск на стерне.
Ночь извечные вопросы
задает тебе и мне.
Так ли жили?
Так ли пели?..
Жизнь бесхитростно-проста –
от младенческой купели
до созвездия Креста.
До погоста, что в Рамони, -
только час туда езды…
До черты не небосклоне
вдруг
               погаснувшей звезды!

1987


КРУГОВОРОТ

Какая степь!
На сковородке полдня,
на солнцепеке самом я лежу,
за истиной сюда я прихожу:
мне надобно понять ее, запомнить.
Виденья – как святые образа…
Закончив круг, устало чертит новый
неспешный коршун, выклевать готовый
ромашкам откровенные глаза.
Добра и зла провижу я истоки,
и мне понятен тот подспудный страх,
что люди – только продолженье трав…
Увы, всему так быстротечны сроки!
Недолго травам зеленеть и длиться.
Благословен простых прозрений миг,
в который неожиданно постиг,
что и травинке можно удивиться.
Цветы и листья,
люди и трава.
Земля своим нас разносолом кормит,
она в себе лелеет наши корни,
и у нее на нас – свои права.
В календаре все меньше, меньше дней,
но я судьбу подобную приемлю.
Никто из нас не покидает землю –
мы прорастаем звездами над ней.

1971


ЗВЕЗДНОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ

                Сергею Павловичу
                Королеву

1

Путь к звездам начинается с земли,
он, как работа,
                прост и многотруден,
его исток порой не виден людям,
его исход теряется вдали.

Путь к звездам начинается с мечты,
наивной, неосознанной почти,
но ведь она
                в крови твоей поет,
в твоих словах неслышная живет –
и вот однажды вырвется в полет.

Путь к звездам начинается с весны,
с подснежников,
                что рядом с космодромом,
где с яростным
                первоапрельским громом
ракеты в небеса устремлены.

Путь к звездам намечается штрихом,
одним штрихом,
                на ватман нанесенным,
путь к звездам начинается стихом,
свободно над землею вознесенным.

Путь к звездам начинается с любви,
с глотка воды,
                с предутренней росинки,
путь к звездам начинается людьми,
рожденными под звездами России.

Путь к звездам начинается от звезд,
горящих на солдатских обелисках,
от этих русских, бесконечно близких,
пронзительно белеющих берез.

Путь к звездам начинается с земли.

2

Нам чувство тревоги знакомо,
когда – добела горячи –
над гулкой плитой космодрома
схлестнутся лучи, как мечи.
Когда на решетке антенны
замрет, напряженья полна,
собравшая блики и тени,
предстартовая тишина.
Еще отдадутся не скоро
последней команды слова.
Еще на лице монитора
секунда земная жива.
Проверен отсек командиром,
и, словно тугая струна,
она оборвется над миром –
предстартовая тишина.
Покой будет надолго взорван.
Не твой ли ровесник вдали,
за тысячами горизонтов,
почувствует силу Земли?
… Печали забыв и обиды,
сверяет маршрут корабля
громадное сердце орбиты –
обжитая нами Земля.
И ловят тревожные блики
высоких, заоблачных гроз
рассветные длинные лики
российских печальных берез.

3

В осеннюю
глухую борозду
уронит ночь
высокую звезду.
Прочертит путь
последний свой она
и будет
навсегда погребена
под черным сводом,
под пластом земли,
с которой ввысь
стартуют корабли,
чтобы случайно
не оборвалась
со звездным миром
родственная связь.

1971


ЗВЕЗДОЧЕТЫ
С ДЕТСКИМИ ГЛАЗАМИ

Немеркнущая Родины звезда…
И мы ее с тобой не выбираем:
Горит, горит она над отчим краем.
Она у нас одна – и навсегда!

Светло и чисто на нее взглянуть –
священнее и выше нем удела:
она над каждой зыбкой голубела, 
она проводит всех в последний путь.

Спасибо, жизнь, за то, что рядом есть
поэты, звездочеты и пророки.
И под звездою – голубые строки,
которые так хочется прочесть…

Заставят вдруг поверить в чудеса,
когда зари отступится остуда,
пришедшие из мглы, из ниоткуда,
моих друзей живые голоса.

По клеверам, по волокнистым льнам
вернутся и… растают в отдаленье,
кто налегке, а кто оставив нам
хотя одно свое стихотворенье.

Неся в зрачках звезды земную суть,
те звездочеты с детскими глазами –
в Воронеже,
                в Тамбове иль в Рязани –
легко уходят в запредельный путь,
сердцами небо прочертив чуть-чуть!..

1988


ЗВЕЗДЫ МОИ
ПАДУЧИЕ

                Н. Рубцову

Звезды мои падучие,
ваша редеет рать.
Кем же вы так подучены
наспех
                дотла сгорать?!
Краткие ли мгновения
эти
            всему виной:
вот и стихотворения –
вспыхнут…
                и в мир иной.

Звезды мои падучие,
ваша редеет рать.
Строчки, что ночью мучили,
без сожаленья трать.
Вечность
                они не прочили:
хоть на единый миг
пусть золотые прочерки
вспыхнут
                в зрачках твоих.

1982


«ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ»…
 
…Есть мгновенья, когда
обрываются с трепетом струны.
Мы в такие секунды
сердцами владеть не вольны.
И фальшивил оркестр
у сколоченной споро трибуны,
и звучали над городом
песни гражданской войны.

Сколько было в речах
лицемерно грохочущей жести!
Ну, а жить продолжали мы,
как в кинофильме немом:
и в глазах – пустота,
и безвольны прощальные жесты,
и билет несчастливый
в автобусе –
                «ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОМ»…

Чет иль нечет заложены
в каждом холодном патроне.
Отражаются черные лики
в кровавой реке:
сам вершитель судеб
на кремлевском карающем троне,
хитроумный Вышинский
с мечом кривосудья в руке…

Непогода страны…
Обвинений колючие строки…
Бронзовеют генсека
усато везде двойники…
Нет пощады «врагам»…
И большие выносятся сроки.
Ненасытно «маруси» урчат,
на помине легки.

… Счет окончен ли этим
нежданным и страшным потерям?
Все, кто в камерах выжил,
давно возвратились домой.
Не убит только страх,
и не все мы безоблачно верим,
что не выйдет в маршрут
омерзительный –
                «ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ»!..

1990


КРАСНОЕ И ЧЕРНОЕ

                Е.И. Носову

Соединились в русской чаше –
наветы, пытки и мольба…
И наша боль.
И горе наше.
И наша общая судьба.

Все вынесли отцы и деды.
До самого испили дна
и красное вино Победы,
и горечь черного вина.

… Подвал с осклизлою стеною.
Рука конвойного близка,
и за ознобною спиною
щелчок взведенного курка.

Во мраке сдавливает плечи
тот цепкий и липучий страх…
Как поминально плачут свечи
по убиенным в лагерях!

Растрачены впустую силы
не по законам естества:
на безымянные могилы
летит обугленно листва…

Еще вдали зловеще тени
маячат в сумрачной тени.
Еще покамест на колени
не все повержены они.

Но горизонт – все больше светел:
сдает свои редуты тьма,
и неизбежной ПРАВДЫ ветер
во все врывается дома.

.       .       .       .       .       .       .       .

В единокровном, незыбучем,
стоят они в святом строю –
все те, кто был убит в бою,
и те, кто в камерах замучен…

1988


ЗАКЛЯТОЕ

Перекрутили ветры
душистый Иван-чай.
Почтовые конверты
приходят невзначай.
Забытые болота,
заклятые места…
Осенний ритм полета
пожухлого листа.
Этапные пунктиры…
Погиб – и нет концов:
нас били конвоиры
с глазами подлецов.
В порыве состраданья,
жалеючи вдвойне,
минутные свиданья
ты назначала мне.
И, выложив утайку
доверчиво на хлам,
малюсенькую пайку
делила пополам.
Под звон пустой посуды
кружилась голова.
Какие пересуды?
Какая там молва?..
Лишенные свободы
и нищенской сумы,
свои сжигали годы мы
в бараках Колымы…

1955


КОЛЫМСКАЯ АЛЛЕГОРИЯ

Хоть с топором по рощам и ходил,
колымским лесогубом – был и не был…
И не люблю любую слушать небыль
из уст лучковых крепкозубых пил.
Мелькают пилы, яростно звеня,
и лишь когда наговорятся вдосталь,
дрожа от возбуждения, на доски
они ложатся на исходе дня.
И, тихого раскаянья полны,
железными боками остывают,
а в небе облака все тают,
тают, все ярче гильотинный блик луны.
Не спится пилам,
                нет, они не спят, -
раскинулись тревожно и устало,
и росы
                (может, слезы запоздало?)
на пилах обессиленных блестят.

1953


ПРИРОДА И МЫ

Неизбежны природы законы:
это вам – не российский госплан.
За ершистые вешние кроны
не цепляется нынче туман.

Стынет сок на березовых чагах,
ощетинил валежник суки,
в полусонных студеных оврагах
отзвенели свое родники.

Всю себя сокровенно доверив,
будто тайну с глубокого дна,
над плакучей цепочкой деревьев
полнолико прозрела луна.

А озерный двойник ее странен –
как оплывший огарок свечи.
И олень – божьей милостью странник –
на него
                засмотрелся в ночи.

Тени – зыбки, колеблемы, шатки.
Лунный блик отраженно рябит.
… Догнивают боярские шапки
безрассудно казненных рябин.

1990


РЯБИНОВЫЙ ДЫМ

1                Коле Нечаеву
Еще вороны
                не прокаркали
свой приговор.
Еще рябины
                не окрасили
больничный двор.
Еще теплы
                на койке простыни,
глаза – сини…
Еще последними вопросами
полны они.
А в них –
                бездонная бессонница…
И нам опять
невыносимо вдруг становится
играть
                и лгать.
Ведь мы уже
                не в силах более
тебя спасти –
и суетность,
                и слабоволие
друзьям прости.
Молчанье.
                Всхлипы.
Стенка серая.
Казенный дом…
Уходим, в чудеса не веруя,
и чуда ждем…
Ждем на Кольцовской,
на Чапаева
и на Грамши…
Закат такой сегодня палевый –
впитать спеши,
пока вороны
                не прокаркали
свой приговор,
пока рябины
                не окрасили
больничный двор…
2
Ветка рябины пожухла, пожухла…
Словно рябина,
                и мы догорим.
Что так пустынно, тревожно и жутко
там, за полночным окошком моим?

Ягод рябины осталось так мало.
Словно рябина,
                и мы догорим.
В пору отлета, как птиц, разметало
нас по обрывным дорогам земным.

Душу знобит этим подлым обманом:
словно рябина,
                и мы догорим.
Скрыто за черным осенним туманом
все, что осталось для нас дорогим.

Вот и погасло последнее пламя.
Словно рябина,
                и мы догорим.
И проплывает остудно над нами
с привкусом горьким рябиновый дым…

1986


ДВЕ ГИТАРЫ

                Константину Гусеву

Заря… Открыты неба створки.
Звенят над миром две гитары:
испанская –
                в руках у Лорки,
чилийская –
                в руках у Хары…

Мелодию запомним эту.
Не догореть, как будто спичке,
их душ бессмертному дуэту –
гитарной этой перекличке!

Там, где плывут под парусами
неспешно облачные шхуны,
поют земными голосами
необорвавшиеся струны.

Звенят над миром две гитары,
тревожат с голубой галерки:
испанская –
                в руках у Хары,
чилийская –
                в руках у Лорки.
Слышите?!

1987


КРАСНЫЙ СНЕГ

Загрохотала война эшелонами,
перемолола покой на беду.
Не защищенный литыми шеломами,
древними стенами, весь на виду –
старый собор…

По плацдарму без устали
бьют минометы.
Прости, Воронег!
Двадцатилетние парни безусые
падают, падают,
падают в снег.

Прежде, чем срезала вьюга холодная,
кто перескажет нам, как он возник:
звонкоголосый –
                «Да здравствует Родина!» -
этот на взлете подрубленный крик.

Заиндевелое, будто побелено,
с частой решеткой пустое окно…
Молодо – в час испытанья – не зелено…
Молодо – в час испытанья – красно!

Вьется поземка над русыми прядями,
по вековому кружится кольцу…
Это не их ли плечистые прадеды
ладили Русь – изразец к изразцу.

Ныне над каждым простым обелиском
подвиг лучистой звездой вознесен.
Памяти нить меж далеким и близким
вновь нарушает тревожный мой сон.

Вот почему через сумрак бессонный
я никогда позабыть не смогу
гроздья рябин,
их протяжные звоны,
белые стены
                на красном снегу…

1979


ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Я не значусь в бесконечных списках
тех солдат,
                что пали на войне.
И прилюдно,
                похоронки стиснув,
голосили бабы не по мне.

И стальной не ткнулся в сердце шершень,
и не стал я горькою травой,
на костях
                и на телах взошедшей
после той ужасной –
                МИРОВОЙ…

Нет, не я в простреленной шинели
падал в рожь…
Зловещие огни
опалили небосвод.
Сгорели
мирные безоблачные дни.

В длинном святце черных дат и чисел
безутешных сводок фронтовых
никогда судьбы своей не числил
я в отрыве
                от судеб других.

Удивляться ничему не надо –
каждому свое и свой черед:
слышу я – грохочет канонада.
Ты смеешься:
                «Это ледоход!...»

1990


КАК ПЕРЕД РУКОПАШНОЙ

Себе я в самом главном не солгу:
не будет сердцу никогда отбоя…
Взгляни, как раскачались на лугу
оранжевые звезды зверобоя.
Ведь в их корнях давно свинец залег,
безжизненный уже, но были сроки –
и стебли трав, и этот скорбный лог
другие сотрясали биотоки.
Здесь шла война. Ее итог жесток.
И что с того, что время скоротечно,
пускай осколка ржавый лепесток
пребудет в нашей памяти навечно.
Да будет так! Безвестных нет могил.
Плывет рассвет
                над обновленной пашней.
Я помню все!
Хватило б только сил –
прожить всю жизнь
                как перед рукопашной…

1982


ЗАПЕВАЛЫ

                Н.Г. Диденко

Не залетные рокеры,
не творцы тарабарщины –
капельмейстеры ротные,
трубачи, барабанщики…
Городами и весями –
бесконечными маршами! –
Шли с военными песнями
рядовые и маршалы.
Эту музыку строгую
не поймет, кто не пел в бою
у Днепра и за Волгою,
за Дунаем и Эльбою.
Шли на запад без устали
под знаменами алыми:
музыканты безусые,
были вы – запевалами.
В битвах подкараулены
вы свинцовыми смерчами:
пересчитаны пулями
и осколками мечены.
Но созвучие вечное
в год крутой не оплавлено:
Днем Победы увенчано
и над миром прославлено!

1989


МАТРОССКАЯ  ФОРМА

Матросская форма – не латы.
В ней многие в землю легли:
ребят согревали бушлаты,
а вот уберечь не смогли.

Кто грудью упал на ромашки,
кого спеленала вода.
Тельняшки,
                тельняшки,
                тельняшки
нам помниться будут всегда.

Рассвет не по-мирному зыбок.
Туманов легла седина…
Зачем якоря бескозырок
сквозь годы тревожит война?!

1975


ВОЗМЕЗДИЕ

Коли не поверится –
отрицай.
Жил в поселке Стрелица
полицай.

Жил в домине рубленом,
словно знать.
Сколько им загублено –
не узнать!

Он растил смородину,
продавал,
а когда-то
                Родину
предавал…

Сумерки опустятся –
так тихи.
Ждал:
                а вдруг отпустятся
все грехи.

Он чадил лампадою
в божий лик:
отмолиться надо бы –
дюже сник.

Дождик
                не задворками
в сруб крыльца –
за тугими створками
рябь лица

Не юли,
                не жалуйся…
Что твой крик?!
Словно на пожарище,
черен лик.

Молния разгонится –
трах да трах!
По тесовой горнице
ходит страх.

Как у зыбкой пропасти,
тряска рук.
Белый жгут из простыни,
в балке –
                крюк.

Все сокрылось в полночи
да в петле…
Стало чище,
                солнечней
на земле!

1981


ПОДЛОСТЬ

Бывает,  подлость рядом ходит…
Она влезает в ловкий стих,
порой друзей себе находит
среди товарищей моих.
Она подходит с ними вместе
и панибратски руку жмет,
не может обойтись без лести,
без клеветы,
без тонкой мести,
своей минуты долго ждет.
Нет, подлость отличить не просто –
смиренный тон, приличный вид, -
она, играя в благородство,
свои намеренья таит.
Разнообразна, многолика
и в двоедушье не нова –
докажет с криком и без крика
свои неправые права.
Когда ей нужно - терпелива,
на скорый суд всегда шустра,
извечной трусости сестра,
о до чего ж она труслива!
Ей раствориться удается
в овале тусклого лица,
и не всегда распознается,
увы, улыбка подлеца.

1979


МИРНОЕ  ПОЛЕ

Веками славянские клады
хранила у Суджи земля…
Знакомые слышу рулады –
то майская песнь соловья.

И сольная здравица эта,
курганы с тоской о былом,
спокойные краски рассвета
сомкнулись в единстве своем.

За первой суджанской деревней,
где вешние дали светлы,
нарушится лемехом древний
покой половецкой стрелы.

А рядом приметы иные:
они и поныне видны –
покрытые ржавью,
                стальные
останки минувшей войны.

Сюда не вернуться ей боле.
Наш век, от беды огради
спокойное хлебное поле
с осколками в теплой груди!

1986


ОТСВЕТЫ  ПРОШЛОГО

Над травами окопов и воронок
лазори высей распахнул зенит,
и, словно колокольчик, жаворонок
тревожно и настойчиво звенит.
Слепит до боли солнечная пряжа.
Навстречу ей тяну свою ладонь.
Но вспыхивает, душу будоража,
над горизонтом зарева огонь.
То прошлого кровавые отсветы
земля в себя вобрала до корней:
во все века садились Пересветы
на боевых и взмыленных коней.
Мир озарен солнцеворотом новым.
Надолго ль затаилась в норах тьма,
коль в тишину над Полем Куликовым
врываются ракетные грома?!
Пока не зажжена пожара спичка,
пока спрессован в недрах страшный крик –
пускай всечеловечья перекличка
идет с материка на материк.

1967


КОГДА  НЕ  ПИШЕТСЯ

Спокоен осени приход.
Не ярко солнце, но лучисто.
И листья облетают чисто:
знать, будет урожайным год.

Сентябрь развесил облака.
Трещат в рябиннике сороки,
что медленно приходят строки:
все – как последняя строка.

Моя стратегия проста.
Есть вдохновения зачаток:
офорт кленового листа
на синем небе отпечатан.

Прозрачна осень и тиха,
но вот прихлынет ниоткуда
и поведет меня остуда
к незавершенности стиха.

Светла и светом весела,
ах, эта осень, эта осень –
свой лист мне,
                как перчатку, бросил
ветвистый клен на край стола.

1990


ЗАПОВЕДНЫЕ  ДЕЛЯНКИ

За речкой в красе своей медной
поднялся до самых небес
дремучий, густой, заповедный –
то хвойный,
то лиственный лес.

О, эти лесные делянки,
колючей боярки кусты!
Здесь с чайное блюдце белянки
торжественны
и чисты.

Под пнями – опять же опята:
на каждом – ходок-муравей…
В сиреневых красках заката
мерцание
острых ветвей.

Как просто с природою слиться!..
Цветет в пять листков белозор.
И гаснут ворсистые листья
над синим
покоем озер.

Осины в шершавых накрапах,
берез отраженных стволы
и с детства дурманящий запах
янтарной
сосновой смолы.

Но вижу и скорбные метки.
Рябины стоят без коры:
им кто-то заламывал ветки,
срывая
                лесные дары.

В стране моей, донельзя бедной,
в бесценке сегодня леса:
останется ли заповедной
зеленая
                эта краса?!

1990


БЕССРОЧНЫЙ  ПАСПОРТ

… Судьбу и жизнь начавший снова,
не знал я, что наискосок
в мой старый паспорт
                вкралось слово,
перечеркнувшее висок.

Жил, даже не подозревая,
что легким росчерком пера
ворота ада
                или рая
мне распахнули доктора.

Слепою силою недуга
низвергнут был во мрак беды,
где нет
                ни женщины, ни друга
и в черном небе –
                ни звезды.

Врачи меня приговорили
и уложили на кровать,
сиделки –
                наскоро обрили
и стали белым покрывать.

Плотнее сумрак и угрюмей,
и канцелярский старожил
взял и вписал мне в паспорт –
«УМЕР»,
а я дышал еще
                и жил.

О, кислородная палата –
в глуши ночей,
                в горячке дней
исповедальнею была ты
и сурдокамерой моей.

В ней, проверяясь на живучесть,
на верность близких и друзей,
с надеждой ждал я
                жизни лучшей –
в нее я верил,
                ей-же-ей!

Хирургу подают зажимы…
Мне за окошком
                сквозь наркоз
не виден неопровержимый
седой консилиум берез.

Они пластают длинно ветки,
и потому,
                и потому
однажды встрепенулись веки,
вдруг отодвинувшие тьму.

И сквозь больничное оконце,
сквозь запотевшее стекло
в меня уже вливало солнце
и свет,
                и песни,
                и тепло…

Чтоб снова стала мной любима
лесов предутренняя мгла,
чтоб переспелая рябина
мне сердце
                заново прожгла.

Чтоб тетка Нюра у колодца,
где от корней красна вода,
промолвила:
- Теперь вернется
он обязательно сюда!..

Чтоб подтвердил петух горласто:
- Ку-ка-ре-ку!
                Чего тужить?...

Коль выдали бессрочный паспорт,
то, значит,
                долго буду жить

1984


ЛИСТОПАД

Сгорая на костре последний трат,
дождями лес
                по осени оплакан.
Я все, что мог,
                поставил нынче на кон –
весь золотой
                и медный листопад.

Уносит листья к югу сквозняком.
Сбывается недобрая примета:
от снега пахнет
                талым лозняком
и свежестью
                непрожитого лета.

Ты поезда напрасно не встречай:
как та звезда,
                что безвозвратно канет,
пускай моя
                ушедшая печаль
твоей печалью
                никогда не станет.

И вновь дожди, спрессованные в дни…
И песня ветра
                далеко не спета.
Все более пронзительного света
нам шлют рябин
                сигнальные огни!

1990


ВОЛНА МЯТЕЖНОСТИ

Подступает волна мятежности,
на осколки мой быт круша:
состоянием неизбежности
переполнится вдруг душа.

Как на хмуром снегу проталины,
в неуютный,
                но звездный миг,
станут явственней очертания
отрешенных ночей моих.

Хоть давно уже не вмещается
все, что жизнь бессердечно жгла,
зыбкий образ легко превращается
в два надежных больших крыла.

Вот вспорхнула, душой обласкана,
век короткий прожив не зря,
мне никак уже не подвластная
беспокойная мысль моя.

Песня-птица, поэзия-странница
не оставили мне ни строки:
безнадежно белеть останутся
и пылиться
                черновики.

1990



Т О Л Ь К О   Р А З   П О В Е Р И Т Ь   В   Ж У Р А В Л Я


Только раз поверить в журавля,
позабыв докучную синицу…
Только раз
                легко уйти в поля,
встретить там
                зарницу-озорницу.
Разминуться невзначай с судьбой,
все простить ей –
                до последней точки.
Только день побыть самим собой
и не написать уже…
                ни строчки.
Так на этом свете мы живем –
кто в середке,
                ну а кто и с краю:
я всю жизнь гонюсь за журавлем,
может, зря
                синицу забываю?!


ОСКОЛКИ БЕДЫ

Тусклый день…
Мужики на трясучей подводе.
И пружинит над топью
гремящая гать.
Слышу я разговор:
- Что-то в нонешнем годе
все еще журавлей
не видать, не слыхать…
- Не пускают, браток,
их далекие горы.
- Дело только ли в этом?
- А может, Иван,
в небесах
стали птичьи дороги не скоры,
потому что мешает
все тот же Афган…

…Мы все больше – тишком.
Мы друг дружке лишь на ухо
говорили об этом
в больших городах:
голубые береты
запаяны наглухо
в этих цинковых,
серых, стандартных гробах.

В солнцеликом ли августе,
в слякотном марте ли,
надрывая сердца,
не послышалось нам:
до сих пор смертным криком
заходятся матери
по своим городским
да крестьянским сынам.

…Без парней
завершится опять косовица.
И без них
полеводы сойдутся на стан.
Будет долго еще
над землей разноситься
это слово разрывное –
Афганистан…

Я же знаю одно:
что не будет забвения
ни солдатской отваге,
ни чьей-то ВИНЕ…
Как осколки беды,
поселились сомнения –
будоражат,
                болят
                и бунтуют во мне!

1989


ЖУРАВЛИ ВОСПОМИНАНИЙ

Сентябрь ожжет прохладой ранней,
наметит свой маршрут вчерне,
и журавли воспоминаний
вернутся поутру ко мне.
И, острой памятью прошитый,
ответствен – я уж не кремень –
за каждый наново прожитый,
давным-давно ушедший день.
За эти давние тревоги,
за осиянный солнцем клен,
за полынок, что у дороги
стоит коленопреклонен.
За все надломы и надрубы,
что подружились с сединой,
за те
               покинутые губы,
сейчас вспомянутые мной.
Простор прозрачен и печален:
в нем –
                откровение полей,
и парус неба за плечами,
и берег осени моей.
И неурочная прохлада,
встревоженный грачиный грай,
шаманий шепот листопада –
запоминай, в себя вбирай.
И ветра бег по косогору –
мне ничего не позабыть.
Как хорошо в такую пору
грустить,
                надеяться,
                любить.

1980


НА  СВОЕЙ  ПЛАТФОРМЕ

Пожизненная кара – навсегда –
моя любовь к редеющим березам:
пишу о них , а критик иногда
глаголет так?
«А кто же тепловозам
воздаст свое
                иль лайнерам, что, вишь,
«конкордам» ихним задают уроки?!
В отрыве от индустрии творишь,
поэт,
              свои лирические строки.
В литавры бей,
                живи, вовсю трубя,
греми,
                греми в пустые барабаны…»
И пригвоздит:
«Нет, братец, у тебя
в поэзии платформы,
                как ни странно».
Я из деревни, значит,
                толстокож:
сужденья эти кажутся мне вздорны.
Товарищ критик, как же так, почто ж
нет у меня опоры и платформы?
А островок редеющих берез –
как белоствольны, как они высоки!
А на юру отсталый скрип колес?
Всему большому здесь свои истоки.
Конечно же,
                телега – не авто,
но я другой давно держусь трактовки:
вся нынешняя мощь России что
без первой самой
                мосинской винтовки!
Вовек не изменю я старине
и благодарен памятному детству:
спасибо за гражданственность,
                что мне
передавалась в детстве по наследству.
В Рамонь уехать –
                это не в Читу,
и если снова буду словом ранен,
я ничего уже не предпочту
быстроколесой электричке ранней.
… Синицыно,
                Орлово за окном.
Такой рассветный,
                чистенький Углянец –
железом крыт почти что каждый дом
и ослепляет черепицы глянец.
По колее, как будто по меже
рассвет плывет – все ярче,
все румяней.
За Графской начинается уже
Республика Моих Воспоминаний.
Расселись галки чинно по кустам.
Стальной узкоколейки путь неровен.
Я возвращаюсь
                к ЗВЕЗДАМ и КРЕСТАМ,
где весь мой род до срока захоронен.
Где жизнь была отпущена в обрез:
с друзьями гибли, гибли в одиночку,
кто от нагана, а кому – обрез
свинцовую свою поставил точку.
По ним тоскуют нынче журавли,
их уносили войны и пожары,
но новые мужали и росли
защитники страны
                яи коммунары.
Пыхтящий,
                старомодный паровоз
меня доставит в простеньком вагоне
к зеленой неизбежности берез
торжественной и будничной Рамони.
… Встречают поезд –
                мальчик лет восьми,
рабочие в путейской желтой форме…
Да черт их, этих критиков, возьми,
стою я твердо на своей платформе!

1980


ОСОЗНАНИЕ

Мой отчий край,
тебя в себе храню!..
И то, что есть, и то, что раньше было,
история в одно соединила
и навязала нынешнему дню.
Я рассказать о бедах не берусь –
не к лучшему покамест перемены:
о них гудят встревоженно антенны…
А где был я,
когда страдала Русь?..
Приемлю знаки своего прощенья.
Опять я вижу вязы и дубы –
завидней, право, в жизни нет судьбы –
сполна изведать счастье возвращенья.
Отринуть все
                и лишь в конце пути
вдруг осознать:
тебе уже не двадцать,
одеться проще,
к озеру пройти
и улыбнуться,
                чтоб не разрыдаться.

1989


ПАМЯТЬ

Дано с рожденья
                помнить нам о многом!
Качанье зыбки.
                Мамина рука.
Порог.
                Неторопливая река –
как песня
                со своим, особым слогом…

Во мне живет все сущее природы – 
крылатость птиц, весенняя гроза, 
что так слепит открытые глаза
и веселит сады и огороды.

Я вам служу и правдою и верой, -
кислящий губы полевой щавель,
колодезный скрипучий журавель
со старою бадейкой проржавелой.

И новь, что только набирает силы,
и мертвые латунные венки,
и обелисков блесткие штыки,
и на погостах древние могилы.

Все то, что, по крупицам оседая,
займет свои привычные места, -
трава и та
                останется чиста,
сухая, прошлогодняя, седая…

Все вместе с нами – прочно, навсегда,
покуда мы с тобой на свете живы,
пока глаза у памяти не лживы
и их не затуманила беда.

Да, в этом мире, целостном и строгом,
ничто не исчезает просто так:
нам помнится почти любой пустяк –
дано с рожденья помнить нам о многом.

1990


СОРОК  ВЕСЕН  МОИХ

Сорок раз, увы, мою весну
журавли на крыльях уносили.
Сорок раз подснежники в лесу
для меня цвели в моей России.
Ландыши звенели по утрам,
и в траве алела костяника…
Ветки мне, ольшаник, протяни-ка,
поклонись со мной земно ветрам,
облакам,
                речным затокам,
                пущам,
на юру продрогшим ветрякам,
поклонись ушедшим и живущим
на земле степенным старикам.
Пусть весны бунтующие соки
много раз еще пьянят меня…

К караванам облаков высоких
тянутся упруго зеленя.

1971


ПРАБАБКИ

Прабабки с пыльными платками,
с пергаментом бесстрастных лиц…
Платки клювасто уголками
сошлись над глубиной глазниц.
Уйдете…
                и земля сырая
вберет простую вашу речь…

Мне даже жаль,
что нету рая,
чтоб можно было вас сберечь.

1983


ЗАБОТЫ  СЕЛЬСКИЕ

Дед с бабкой не обижены судьбой.
Есть дети –
                с этим все у них в порядке,
от разве недобор на личной грядке –
ведь овощ не родится сам собой.

- Ну как там поживает сын,
                что пишет он? –
вдруг прозвучит врасплох вопрос соседа.
… Проходит мимо бабки,
                мимо деда,
не говоря ни слова, почтальон.

Чуток попричитают, поворчат –
семья осталась только в общей раме –
и по слогам читают вечерами
каракули давнишние внучат.

Да, город, он – немыслимая даль…
Упрячет дед за образок бумагу,
туда, где серебрится «За отвагу» -
всего одна солдатская медаль.

Крестьянская надумка так проста:
шмат сала детям
                и рубаху – свату…
Но надобно подштукатурить хату,
а пенсия… не слишком уж густа.

Декабрьский холод. Круговерть с полей…
Да и в райтопе снова беспорядки:
начальник прежний
                отстранен за взятки,
но в горнице пока что не теплей…

Кому нужда заняться стариком?
Он нынче – кочережка при комбайне…
Вот разве сын проявит вдруг вниманье:
письмо напишет…
                Отошлет в райком.

1987


ДЕКАБРЬСКИЙ  ДЕФИЦИТ

В декабре ты тоскующе ждешь
очищения зимнюю порую
Но унылый идет снегодождь,
предвещая разлуку
                иль ссору…
Испокон все на стылой Руси –
меж улыбкой случайной и болью:
и покамест, сосна, не проси
дефицитную
шубу соболью…

1989


НАСТРОЕНИЕ

Все неуютно, оголенно…
Простор озяблостью пронизан.
Сырые листья старых кленов
отяжелели над карнизом.
Простуженно, без интереса
вдруг свистнет одиноко птица.
Январь в пустых глазницах леса
уже который день таится.
Пока зима еще не в силах
подкрасться к веткам огрубелым,
и густота полей остылых
не стала откровеньем белым.
Не скоро жизнь погаснет в кронах,
мороз стволы дерев иссушит.
Лишь первый мой
                сердечный промах
меня отчаяньем оглушит.
Чужому счастью не завистник:
все от судьбы
                и все от бога!
Рассветная звезда зависнет,
и хрустнет
                поздняя дорога…

1990


ОБРЕТЕНИЕ  ПОКОЯ

Земля уснула, но видна
Вселенная: не гаснут очи.
Крылом предательского сна
не приголубить душу ночи.

Нет, ночь не усыпит звезду,
простейших не уймет желаний.
И мечется душа в бреду,
как в тереме воспоминаний.

Когда рассвет взмахнет рукой,
сомкнут светила крепко веки…
И сердце обретет покой:
не будут вспять
                течь наши реки!..

1975


УТРАТА

Мне бы правду черную
рассказать суметь:
рядом с Лукичевкою
малой речке –
                смерть…
Не по воле случая,
как глаголил лжец:
тризна неминучая –
горестный венец.
Усыхает Усманка,
жмется к берегам,
лентой русла узкого
ластится к ногам.
В ней теперь уместится
полая вода.
Меж рогов у месяца
стылая звезда…
Травные, дубравные
берегов бока
лижет тихонравная
кроткая река.
Жизни под кореньями –
только лишь  на треть.
Нам бы всем до времени
так не обмелеть!..

1990


РЫБАЦКИЕ  БЫЛИ

Лета ждал почти полгода.
Есть на то простой расчет:
нерыбацкая погода
мне покоя не дает.

Шелестя листвой над нами,
 одинок и долговяз,
кругляшами-семенами
сыпал в мае долго вяз.

Чистоты двора поборник,
серебристую труху
вполплеча сметает дворник,
словно рыбью шелуху.

Облаками небо вздуто.
Солнышка – ищи-свищи.
… Мне ночами почему-то
снятся белые лещи.

Нынче это только были:
у Чернавского моста
на реке когда-то были
безмазутные места…

1990


НА  СРЕДНЕМ  ДОНУ

Накрыл семью кустов корявых
глухой, бездонный синий свод.
Луны оранжевый кораблик
меж бакенов донских плывет.

На мелководье вдарил жерех,
и встрепенулся сонный мир.
Среди курганов порыжелых
село смешное – Колдаир…

Верстах в пяти, над мрачной кручей,
там, где тоскует чернобыл,
вдруг звон рассыпался текуче,
легко над поймою поплыл.

Для полнозвучия сюжета
густая тает синева,
вразброс на музыку рассвета
ложатся звезды, как слова.

… В краю небритых Робинзонов
магнитофоны не орут.
Здесь нет бензиновых бизонов,
что прытко по дорогам прут.

На островочке нелюдимом,
где сутками свербит сверчок,
пропах ухою,
                тиной,
                дымом
рыбацкий малый пятачок.

Он для меня как утешенье,
отдушина для дел пустых,
он – искупленье,
                отпущенье
моих грехов не отпускных.

Придет пора – кресту и свечке…
К чему высокопарный слог:
меня и здесь,
                на дальней речке,
задушит ядовитый смог.

1990


КИСЛОТНЫЙ  ЛИВЕНЬ

Сшибались вверху крутолобые тучи.
Я шел, ощущая осинника дрожь,
и знал, что уже на подходе летучий –
кислотный –
                окатный и яростный дождь.
Деревья его повстречали поклоном,
а ливень рассерженно громы катал.
Сначала на ощупь прошелся по кронам,
потом заклубился,
                заклокотал.
Качались дубов узловатые бивни,
и я увидал, до опушки дойдя,
как ветер над полем, наполненным ливнем,
колышет косые колосья дождя.
Но катится вдаль водяное засилье,
и вот затихает бунтующий лес,
затравленно
                травы приветствуют синий
прозрачный и простенький выплеск небес…

1986


ЛЕСОПОВАЛ

Под грузом книг и под слоями
заполированной смолы,
покинутые наспех нами,
грустят рабочие столы.
В них жизнь лесная еле дремлет,
но, городской удел верша,
иной заботы не приемлет
их деревянная душа.
Но горько мне.
Не потому ли,
что, наши упростив дела,
столы несут в себе, как пули,
шурупов цепкие тела?!
Что там, где лес стоял белесый,
под знак десятника –
«Пора!» -
к изножьям рухнули березы
во зло и славу
                топора.

1955


ВСЕМУ   ВОПРЕКИ

                Воздух пасмурный влажен и гулок.
                Хорошо и не страшно в лесу.
                Легкий крест одиноких прогулок
                Я покорно опять понесу.
                О.  М а н д е л ь ш т а м

Лес – праздник мой,
                а может быть, и мука…
Почти на пустошь вывела тропа: 
где царствовала лживая наука,
там догнивает черная щепа.

Давно здесь был. Все узнается смутно.
Хлопочут мураши на кругляше.
И как-то непривычно,
                неуютно
и тяжко ознобившейся душе.

Бор над землей поднимется не скоро:
года нужны – лесной закон таков.
Иду…
                И ящерки ныряют споро
под черепа лобастые пеньков.

Мне так горьки порубки злые эти.
Попировали злые топоры.
Но сосняка реликтовые дети
топорщат изумрудные вихры.

Да будет вечен мир зеленых пятен…
Да будет поросль с будущим в ладу!
Я верю, что средь бронзовых распятий
седым и светлым тут еще пройду.

1988


ПОПУТНЫЕ  СТИХИ

Не соглашайся с пересудом,
все строго выверив, спеши,
чтоб слово, жившее под спудом,
проснулось в тайнике души…

Я ветром дорожу попутным,
черновики поспешно рву,
легко дышу сиюминутным,
своим сегодняшним живу.

Шагаю по листве опавшей
и видеть далеко не рад
пустой колхозный, одичавший,
разбредшийся по склону сад.

Опять ни шороха, ни хруста –
лишь тяжесть сирой тишины.
К чему таиться!
Все мы чувства
давно гнетущего полны.

Я вижу с грустью неизбежной
отслой березовой коры,
беду гречихи белоснежной,
рябого клевера ковры…

Из-за ракит, как будто птица,
так неожиданно возник
тот мир, где каждый ствол – страница,
мой изначальный черновик.

В лихие годы был разграблен,
лишен живучести былой,
жестокосердно обезглавлен
и четвертован злой пилой.

Глядит зелеными зрачками
с извечным – быть или не быть?!
Вон над дубовыми торчками
жестоко вытянулась сныть*

И, преданный своим заботам,
гуденьем наполняя высь,
миниатюрным вертолетом
над ней тяжелый шмель завис.

Подернутые ряской блюдца.
Кричит болотная сова.
В глубинах серых отдаются
все позабытые слова…

1974

*Сныть – многолетнее травянистое растение с белыми цветами.


СУДЬБА  МОЯ

Мне этот дом давно знаком.
Смеются окна – это значит,
что солнце снова босиком
по лужам, как мальчишка, скачет.

Веселых пчел высокий гуд.
Дымы зависли коромыслом.
Там не обманут, не солгут,
где каждый день наполнен смыслом.

В глазах цветов таится страх.

Тот самый страх,
борясь с которым
бедует осень на буграх,
поросших корабельным бором.

Свищу бесхитростным дроздам.
В себе небеспричинно роюсь:
иду по собственным следам –
мне травы кланяются в пояс.

Судьба моя – плакун=трава!..
От накопившейся печали
темнеют на губах слова
сухими звонкими ночами.

Полынь, гречиха и ревень,
не забываемые нами
скупые лики деревень
с простыми диво-именами…

О память, ты меня не тронь,
лишь мягко прикоснись губами.
Как пахнет светлая Рамонь
росой, цветами, и грибами!
Рамонь!   
1986


О  ТОПОНИМИКЕ

Египта солнечные боги,
сиятельные – Ра, Амон…
Не чужеродные ли слоги
вошли в созвучие «Рамонь»?

Нет, с топонимикой не спорю,
но в размышленьях о былом
красу татарскую не ссорю
с фиванским светом и теплом.

Полна неистребимой силы,
и, как словами ни играй,
Рамонь – частица всей России,
мной сызмала любимый край.

Люблю я тяжесть спелой дыни,
и невесомость паутин,
и тишину, и крик гусыни,
ребячий гомон у плотин.

Пчелу в неблизком перелете,
высоких трав спокойный сон,
лягушек чваканье в болоте
и тонкий комариный звон.

Природа не дает отсрочек.
И что поделаешь – спешу:
чем жизнь становится короче,
тем все длиннее я пишу.

Да многословием грешу –
ах, сколько же ненужных строчек!

Ну что же! Все гораздо проще –
в Рамонь березами влеком.
Ее редеющие рощи
меня вспоили молоком.

Здесь в уголке лесной Рамони –
ну чем тебе не фараон! –
на пне, как на замшелом троне,
глупейшая из всех ворон,
свою накидку клювом чистя,
дремотный слушая рассказ,
на облетающие листья
нацелила янтарный глаз.

Сияя опереньем, кочет
наложниц щиплет у дубов.
Подсолнух золотом хохочет,
считай, на тысячу зубов.

И эту синь, и эту землю,
и звонкий август во хмелю
до бесконечного приемлю,
до невозможного люблю.

1984


СИНЬ-МОРЯ…

Не увидится, так приснится –
все, что дорого с детства мне:
вновь проворно снуют синицы,
стаду дремлется на стерне,
и стога, как большие коровы,
тяжело раздувают бока…
Медь кувшинок –
                ну чем не короны! –
с места сдвинуть не может река.
Тих песчаный нетоптаный плес,
а в лесу – хороводы красавиц,
то, листвою земли не касаясь,
бьют фонтаны зеленых берез.

Ах, озерные синь-моря, -
умывается в них заря!

1970


ТО  ДАЛЕКОЕ  УТРО

Нынче мне и похвалиться нечем,
но нельзя оставить что-то в прошлом.
Не случайно ивняку на плечи
полушалок розовый наброшен.
Остывают утренние звезды.
Туго ветер натянул поводья,
сдерживая напряженный воздух,
мутный, как во время половодья.
Рыбий жор – отчаянные всплески.
На откосы выползают раки.
Осень на притихшем перелеске
разбросала огненные знаки.
Помню, как над кронами дрожала
тишина.
И мы с тобой молчали.
Солнце, будто заревом пожара,
заалело первыми лучами.
Теплым светом дереву любому
высушило мокрую рубашку.
Белое на смену голубому –
выкатились крупные ромашки.
Обожгла румяная зарница
камыши
                и утонула в устье.
Верю я, что снова повторится
час рамонской предрассветной грусти.

1972


СИТНИКОВ  КОРДОН

Кто любит лес – легко в нем дышит.
Кто тонким слухом наделен,
тот обязательно услышит
над миром тихий перезвон.
Сентябрь опять по горло занят –
его поделкам нет цены:
он листья новые чеканит
на наковаленке луны.
Густой опушкой оторочен
безлюдный Ситников кордон.
Лесной заслон высок и прочен,
легли на полушалок ночи
узоры многолистых крон.
По мшистому крутому склону,
свою затаптывая тень,
несет торжественно олень
рогов тяжелую корону.
Он буераком, за кордоном
прошел в холодную купель,
и с гордых губ его
                со звоном
бьет золотистая капель.

1968


ПОСИЛЬНАЯ  СТРАДА

К Рамони трасса не терниста…
Светла студеная пора.
Как под рукою гармониста,
хрипят и ахают ветра.
Поземка рыщет меж домами,
но полон день своим теплом:
с рассвета хлебными дымами
прогрето небо над селом.
В своем усердии привычном
здесь зоревые петухи
в масштабе,
                чуть ли не столичном,
бросают клич из-за стрехи.
… Весны лихая птица-тройка
не зря торопится сюда:
- Ну как, рамонцы, перестройка?
- Идет посильная страда!..
И вот в мгновенье незыбучем
ты улыбнешься вдруг, когда
поймешь,
                что мир уже озвучен
негромкой музыкой труда.

1986


ПОДСНЕЖНИК

Туманы на реке прядут кудель.
От вешней влаги почернел омежник.
Пробив плечом земную цитадель,
уже стоит сиреневый подснежник.

Все ярче, все щедрее солнца свет.
Его лучей оранжевую гриву
приветствует и ловит первоцвет…
Он – как сигнал к весеннему прорыву.

С кокардою небесно-голубой –
вот этот крепконогий «мальчик-с-пальчик» -
юнец зеленый – так и рвется в бой:
морозы – что?! – не сникнет,
не заплачет…

Первогвардейцу марта и весны
веселым треском салютуют почки.
В своей замысловатости честны,
ручьи к нему уже пробили строчки…

Синь от цветка и в льдинке-хрустале,
и в сизых кольцах утреннего дыма.
Она в реке, повсюду на земле –
нам всем голубизна необходима!

Цветет подснежник, праздник свой верша,
здесь на поляне клочковато-снежной.
Пусть будет и моя теперь душа
такой же чистой и такой же нежной.

1965

 
АПРЕЛЬСКИЕ   СКОРОГОВОРКИ

Прохлынули
апрельские лучи
на веси,
на лобастые пригорки.
В разлогих балках
верткие ручьи
взахлеб несут
свои скороговорки.
Ручьи спешат,
бегут к большой воде.
Бьют в барабаны
вешние капели.
На прошлогоднем
смерзшемся скирде
хлопочут
воробьиные артели.
Становится
с приходом долгих дней
бездонней небо
и ясней погода.
Как много значишь
ты в судьбе моей,
нелживая
                российская природа!

1977


ЕСТЬ  ЧТО  ЛЮБИТЬ

По весне
вновь стальные тела горячи:
трактора за собой
тянут гулкие громы…
И в сырой борозде
маракуют грачи,
голенастые,
дошлые, как агрономы.
Над полями,
над самой моей головой,
над протяжным,
глухим волхвованьем кукушки
самолет
белый шнур натянул бельевой
дождевым облакам
для надежной просушки.
Удивляюсь я
солнечной верткой блесне –
лемеха
заблестели от яркого глянца.
Удивляюсь весне…
Удивляюсь земле…
Значит,
есть что любить
                и чему удивляться!

1980


НА  КРАЕШКЕ  ЛЕТА

Своих обыденных наивных,
простых порывов не стыжусь
Я вырос на хлебах, на ливнях,
лесами летними горжусь.
Мне так отчаянно хотелось
проститься, не вошла пока
пугливая осиротелость
в зеленый мир березняка,
в шеренги долговязых сосен,
в сень мудрых кряжистых дубрав…
Уже, закон времен поправ,
крадется по опушкам осень.
Прощается спокойно лето.
Его не горят, не крадут –
само уходит? Видно, где-то
другие с нетерпеньем ждут.
Прошла пора цветов и ягод,
внезапных пенистых дождей.
На землю огорченно лягут
пустые шляпки желудей.
Уйдет, торжественно одето,
как в дни своих былых побед,
еще одно большое лето,
во мне оставив
                добрый след.

1976


ГОЛУБАЯ  РОЩА

И опять двурогий
месяц рано выйдет,
на речной дороге
след копытом выбьет.
Высоко над нами,
над зарею юной
ветер бьёт крылами
в голубятне лунной.
Он, как будто стрепет,
крыльями полощет,
ворошит и треплет
голубую рощу,
размывает тени,
ветви крутит лихо…
Бедная, в смятенье
стонет соловьиха.
В перья чистотела,
в сонные овраги
тычутся несмело,
бьют дождинки-шпаги.

1966


ЗИМОРОДОК

Под старой желтою ветлой
особо сумрачно и  тихо,
а рядом – голубой стрелой –
ныряет зимородок лихо.

Где над водой торчат суки,
коряги мшистое копыто,
глядишь – и зеркало реки
отчаянным броском пробито.

Коротконог и крупноглаз –
под стать залетному сарычу –
надежно прячет каждый раз
в тайник береговой добычу.

Охотник сей не местный тать:
ведь и простой личинке рад он.
Ему на юг не улетать,
ну, а зима –
                считай что рядом!..

1955


УТРО В ПРИБОЛОТЬЕ

Снова утро сторожат
в приболотье цапли.
На щеках моих дрожат
дождевые капли.
Ветер, марево рассей,
сникни в травостое.
Клин рыдающих гусей
в небо вбит пустое.
Цапли бродят по песку…
Гнев смени на милость,
чтобы в черную тоску
грусть не превратилась.
Видишь, разве я не прав:
жадно солнца просят
головы зеленых трав
в свете желтых просек.

1975


КОГДА  ЗАРЯ  ЗАЙМЕТСЯ

Кто эту серость подарил рассвету?
Былого лета сожжены мосты.
Пускают вербы по воде и ветру
морщинистые узкие листы.

Грусть ожиданья в трубном крике лосьем
и в перещелке раннего клеста.
Печалится во мне чужая осень
сердцебиеньем каждого листа.

Я искренне люблю такую пору,
когда немножко можно погрустить,
забыть обиду, невниманье, ссору
и с легким сердцем все друзьям простить.

Когда заря займется и обрушит
на бархат трав хмельную тяжесть рос,
заполонит и растревожит душу –
не как-нибудь, не в шутку,
                а всерьез.

И если день табун дождей стреножит
на неукосах выцветших купав,
душа моя насытиться не сможет
святым и нежным
                перезвоном трав.

1978


ОРАНЖЕВЫЕ  КОНИ

Уж эти мне оранжевые кони!
Опять они над городом летят.
От злых ветров,
                от их лихой погони,
как от судьбы, уйти они хотят.
Я провожаю их тревожным взглядом:
мне видеть далеко не все равно,
что осень порыжелым листопадом
вот-вот перечеркнет мое окно.
Что на ветру – так весело, так жарко –
пылает клен, оранжев,
                красен, желт.
И что над ним торжественно и ярко
сентябрь звезду последнюю сожжет.
Но отрешенно, строго и остыло
осознаешь, что это рвется нить,
та самая, дано которой было
все осени в одну соединить.
Мир для добра, тепла и света создан.
Листы в ладони бережно берешь,
и вспыхивают маленькие звезды,
согретые теплом твоих ладош.

1970


ДОННИК –
РОДИНЫ  ЦВЕТ

Отпылали леса.
Снова сникла краса
обозначенных донником склонов.
Опустели сады.
В голубые пруды
уж не падают звёздочки с кленов.
Лишь одни тополя
ловят всхлип журавля.
Торопись!
Этот миг проворонишь…
В мир некошеных трав
улетает журавль,
улетает журавль за Воронеж.
Я иным нынче стал:
на дорогах устал,
но лишь сделаю шаг от порога –
и поманит звезда
от крыльца,
                от гнезда,
уведет и закрутит дорога.
Только как же вдали –
без гнезда,
                без земли,
той, что нянчили деды в ладонях?..
Разве жить там смогу,
коль в душе берегу
скромный цвет моей родины –
                донник!

1969


Ш А Г И,   П Р И К О С Н О В Е Н Ь Я,   Г О Л О С А



Не звездные – земные чудеса:
соединились, как в волшебном слитке,
шаги,
                прикосновенья,
                голоса,
и жизнь Христа, и письмена на свитке…
И над твоею шапкой, чернолоз,
день проплывает песней журавлиной
над слюдяной прозрачностью берез,
над памятью обветренной калины.
Не так уж ярок полдень, но высок.
Вновь оживают строчки, чьи-то лица…
Как прошлое мне больно бьет в висок –
покуда жив,
                пусть эта боль продлится!..


ДЕТОНАТОР

Давали слова и зароки,
но что-то сбивало с пути…
И мы пропускали уроки,
чтоб к минному полю пойти.

Заправскими доками стали.
Вот мина… Теперь не спеши:
в ней столько горошин из стали –
они для пращи хороши.

Какие же добрые феи
тогда сберегали наш смех?..
Свои полевые трофеи
мы честно делили на всех.

Один детонатор под каской
остался лежать на дворе:
своей необычной раскраской
понравился он детворе.

И в дальнем конце переулка,
ладошкой находку прикрыв,
ударил мальчишка, и гулко
всю злость свою выплеснул взрыв.

Короткая яркая вспышка
и нынче уснуть не дает.
Я помню, спросил тот мальчишка:
- А ручка когда отрастет?..

Беда не проносится мимо.
Во мне ее вечный приют:
тревожно и невыносимо,
когда… по железному бьют.

1986


СТАРЫЙ  ДОТ

Внемля птичьему пенью,
ты идешь вдоль берез…
Старый дот за Ирпенью
в землю накрепко врос.

Как цементная птаха,
этот выжженный дот.
Будто сбитая плаха,
рядом лист упадет.

Под осиной кривою
вспомнишь многое, ведь
слита с темной травою
гильз зеленая медь.

Смолк однажды навечно
бывший этот редут…
Дятлы тут бесконечно
перестрелку ведут.

Сучьев выгнув горбины
над гнездовьем опят,
перестарки-рябины
свои силы копят.

Чтоб не ссохлась от жажды
сеть сосудов в коре,
чтобы брызнул однажды
алый сок на заре.

Хорошо, что не выстрел
взбудоражит здесь новь:
красит палые листья
только сок…
                а не кровь!

1986


МНЕ  СНИТСЯ  КИЕВ

Мне часто снится Киев по ночам.
Издалека, как неземному чуду,
Крещатика каштановым свечам
теперь всегда я поклоняться буду.
Мне часто снится Киев по ночам…

Сияют золотые купола –
бессмертный знак высокого искусства.
Судьба не зря меня с тобой свела:
над виражом Андреевского спуска
сияют золотые купола.

Уже проходит по Подолу ночь
зигзагами, спиралями, кругами:
ее не отвратить, не превозмочь –
булгаковскими тихими шагами
уже проходит по Подолу ночь.

… Так далеко – почти за тыщу верст –
о новой встрече с Киевом мечтаю.
Наивен я и до смешного прост:
недели, годы, даже дни считаю
так далеко – почти за тыщу верст!

1981


ДИКИЕ  УТКИ  В  ВИЛЬНЮСЕ

На бетонном изгибе стремительной арки
задержусь у чугунных перил полминутки:
под мостом Черняховского кряквы-дикарки
среди льдин ну совсем как домашние утки.

Коротают здесь дни без особой мороки –
возвращаться домой нет нужды и охоты:
хорошо, что не кончились мирные сроки
и еще далеко до осенней охоты.

Зиму сменит весна, а потом на болоте
под ветрами закружатся блеклые листья.
Остановит утиное сердце в полете
чей-то точный,
                но очень бессмысленный выстрел.

… А пока – подставляйте течению груди.
Вы еще не мишени в земном нашем тире:
что поделаешь, ежели даже и люди
неспокойно сегодня живут
                в этом мире.

1983


АРМЯНСКИЕ  АКВАРЕЛИ

1 

О чем ты мне поешь, гусан,
у стен Гегарда поседелых?
Рассвет крылом едва задел их.
О чем же ты поешь, гусан?
Иной язык судьбой мне дан,
но слову каждому внимаю:
скорблю
                и песни понимаю.
Куда зовешь меня, гусан?
Свободен горлинки полет.
Ее над самой бездной носит,
и кто у вольной птицы спросит,
о чем – и плачет, и поет?
Гусан, зови меня, зови,
ведь ты своей подвластен лире:
грешно в горах не петь о мире,
о состраданье,
                о любви.

2

Плененный вечностью Масис!*
В прицеле фотоаппарата
твой вижу гребень:
Арарата
полузаснеженный массив.
Он весь как мимолетный сон.
Туманной дымкою охвачен,
в просторах четко обозначен,
над миром гордо вознесен.

Какому богу отдана
душа в его могучем теле –
из камня, облака и тени
спрессованная тишина?
Но недоступно высока –
под стать орлиному паренью –
уже ведет меня к прозренью
Чаренца звонкая строка.

Ничто - могущество и власть,
но был же непокой когда-то!
Не отвести  от Арарата
теперь мне удивленных глаз.
За мной – года, за ним – века.
Века…
Как много и как мало!
Он был совсем другим, пока
тревога в недрах клокотала.

Мой Арарат, ты с давних пор
был непокорнее, и строже,
и беспокойней, и моложе.
О как на горы не похожи
мы, люди – дети этих гор!
Оно всегда горит во мне –
вулкана дерзостное пламя…

… Стоит, с тоской наедине,
за пограничными столбами
седой Масис!

3

Мы всегда вспоминаем полотна Сарьяна,
будто добрые-добрые детские сны,
потому, что родные края постоянно
самых ярких сарьяновских красок полны.
Мы весной вспоминаем полотна Сарьяна,
в пору первых подснежников,
                в пору, когда
на косых парусах голубого тумана
ноздреватые льдины уносит вода.
Вспоминаем мы летом полотна Сарьяна.
Лето в тихом бору нам оставило след:
раструсило оно по брусничным полянам,
словно сено, свой теплый,
                свой солнечный свет.
Осень – мы вспоминаем полотна Сарьяна.
Стали гуще пласты черноземной земли,
на флагштоках стволов
                листья рдеют багряно,
улетают к Сарьяну от нас журавли.

1969
_________________
* Древнее название Арарата


О  ДРУЖБЕ

Кто говорит, что нет сухой воды?
А вечные, нетающие льды?
Не отрицай, достоинство храня,
что в мире нет холодного огня.
Гляди, как смело тянется рука
к нему –
                к огню лесного светляка.
Все есть на свете – даже черный свет…
Сухой,
холодной,
                черной дружбы нет!

1971


ИЗ  ПИСЬМА  В  СТОЛИЦУ

Привечаете кого вы
у Кремлевской у стены?
Как живется вам, Гуськовы,
дорогие Скопины?..
Вот возьму и прямо к чаю –
со стихами про запас…
Очень здесь без вас скучаю,
вспоминаю часто вас!
Уроню приветно руки
на окружья теплых плеч –
неизбежностью разлуки
рождена возможность встреч.
А уйду без всяких мистик
за предел, который крут.
Золотые лодки листьев
над землею проплывут.
Над скворешнями пустыми,
над прозрачностью стрекоз,
над отвесными,
                крутыми
колокольнями берез…

1990


ПРАЗДНИК
В  СЕМИКАРАКОРАХ

Были прадеды-лихачи
на названья мудреные скоры:
Семилуки…
                Семикаракоры…
Не почуешь нутром – помолчи.

И отринуть легко не спеши
эту древнюю музыку Дона –
голубого его перезвона
из глубин родниковой души.

И обычаев ты не кори:
полнят пенистым квасом стаканы
хитроватых кровей стариканы –
все как есть на подбор Щукари…

Вот один – бороденка вперед –
при серебряной блесткой медали:
- Мы и лутче поэтов видали, -
бросил камушек в наш огород.
- Нам ишо не таковских пришлют…
(тут нельзя обойтись мне без сноски!), -
и смеется семикаракорский
ясноглазый станичный люд.

Здесь сегодня – любой знаменит!
Я горжусь их казацкою крепью…
Распаленное солнце над степью
жаворонком поднялось в зенит.

И, конечно, захватят дух,
словно сполохов-зорь пережарки, -
редких колеров полушалки
раскрасневшихся молодух.

Не жалей гостевых каблуков.
Видишь, ходко ведет по кругу
лебедицу – свою подругу –
атаманистый Куликов.

По-над Доном стихи слышны –
мы и сами давно с усами…
А над праздничными столами –
караваи двойной вышины.

И вплетаются, горячи,
в бесконечные разговоры
«Семилуки»,
                «Семикаракоры» -
ароматные, как калачи…

Заповедная старина.
Вот какая она, история!..
До свиданья, Семикаракория,
Дон,
           натянутый, как струна…

1987


ЕДИНОЗАВЕТНОЕ   СЛОВО

                П. Ребро

Давно не приемлем до дрожи,
ведомые правдой святою,
Россию –
                в ее бездорожье,
с наследственною слепотою…

Себя на одном только ловишь:
не надо мириться нам с ложью –
ни крепости древней Воронеж,
ни хортицкому Запорожью…

Но знаю: останется ново,
как сполохи давних рассветов, -
единозаветное слово
земных побратимов-поэтов!

Весенняя смута… И снова
ведет беспокойная трасса
с земли Алексея Кольцова
на землю Шевченко Тараса.

Стремятся их правнуки, чтобы
взмывали стихи-самолеты
лирической
                солнечной пробы –
без ханжества и позолоты…

Плывет в голубом поднебесье
седых облаков эскадрилья:
то песня торопится к песне,
раскинув широкие крылья.

1989


ВЫСОКОЕ   РОДСТВО

Не прорастет забвения трава
на книжных ослепительных страницах,
где оживают краски и слова…
Как я хотел бы в пояс поклониться
тому, кто с книгой был
                в прямом родстве,
одаривал ее богатством знаний.
Нет, не расти забвения траве,
а пышно цвесть траве воспоминаний.
Мы будем помнить поименно всех,
всех поименно, и никак иначе, -
особо титулованных и тех,
кто даже нонпарелью не означен.
Кто не жалел для матрицы свинца,
кто типографским
                предан был заботам…
Вы слышите, как бьются их сердца
под каждым новым
                книжным переплетом?!

1974


НЕГАСНУЩИЙ   СВЕТИЛЬНИК

                А.А. Сидорову

Негаснущим светильником в ночи
торжественно сияют наши книги.
В них места нет ни козни,
                ни интриге, -
добро и правду нам несут лучи.
Богат шрифтами книжный разворот,
торчит закладка из другого тома…
И легкая давнишняя истома
уже в объятья нежные берет.
Прекрасны чувства эти и сильны.
Вторгаясь в полусон немой квартиры,
дыханье книг
                и звучный трепет лиры
полночной не нарушат тишины.

1974


АНТИКВАРНАЯ    КНИГА

У старых книг особый аромат.
И если даже относиться строже –
ведь лист иной и желт, и чуть помят –
они других изданий мне дороже.

Не той букинистической ценой,
что штампом подтвердилась в магазине,
а тем, что книга прошлого со мной
живет своею жизнью и поныне.

Эпохи на страницах сведены,
века и люди,
                их земные лица…
Подобной книге просто нет цены:
пусть долговечность книжная
                продлится!

1984


ПУШКИНСКИЙ    АВТОГРАФ

(Из воспоминаний ветерана)

- Не позавидуешь пехоте,
ей не до умственных гимнастик:
изба-читальня
                в нашей роте –
окоп, прорытый нами наспех.

Теперь поверить трудно в это,
но мы с каким-то исступленьем
стихи любимого поэта
учили перед наступленьем.

Бой за Воронеж…
Бой за Гродно…
Прошли почти что пол-России.
Том пушкинский поочередно
в пробитых вещмешках носили.

Что лгать?!
Смертельно мы устали, 
чужие проходя границы,
но снова бережно листали
чуть пожелтелые страницы.

Я в навыке своем военном
давно крутого был замеса,
и в каждом чужеземце пленном
мне виделось лицо Дантеса.

На сапогах подсохла глина.
Весна свои диктует сроки:
и вот уже у стен Берлина
читаем пушкинские строки.

Полощет ветер складки стяга.
Последний залп…
И смолкли пушки.
На оспенной стене рейхстага
осталась мета –
                «А. С.   ПУШКИН»!

1983


МАЯКОВСКИЙ

Стих метался в полутемном зале,
рифма будоражила и жгла…
А поэт в синеющие дали
зашагал сквозь годы и дела.
Миллионы на земле прохожих
без следа оканчивают век.
Где сейчас он, на вулкан похожий,
тот многоэтажный человек?
Вклеен в толщину томов навечно,
но совсем живой – такой, как вы,
бродит он, пока никем не встреченный,
на горластых улицах Москвы.
Деловитый, все такой же дюжий,
беспокойный,
                молодой и ранний,
он идет, расплескивая лужи
мемуаров и воспоминаний.

1950


ЕВГЕНИЮ   ЕВТУШЕНКО

Вы зимний –
вы со станции Зима,
где все иною
выверено мерой:
светло и чисто
выстраданной верой
порушена
российская дрема.

Останется
доверчиво-честна
на белый свет
отпущенная строчка:
ей не нужна
квартальная отсрочка…
Весенний вы –
со станции
ВЕСНА!

1990


ЗОЛОТИНОЧКА   ЧЕРНОЗЕМЬЯ

Месяц выплыл плотвицей-сорогой.
Еле слышен цветов перезвон.
Золотисто-зеленой дорогой,
миражом примерещился Дон…

Что дорога?! Душе – обнова…
Пыль иль слякоть – они не в счет:
голубая речушка снова
родниково во мне течет.

Словно клавиши-перемостья
поэтические слова –
на ходу поправляют гостя,
мол, встречает река Снова.

Громоздится над грунтом грейдер.
Я по курской земле ходок.
И меня по-отцовски греет
тихий будничный городок.

Тот, который так связан с Фетом.
Здесь минувшего века тень
омывает теплом и светом
благодарный июньский день.

И замкнулись событий звенья.
И вкатилась в судьбу, горя,
золотиночка Черноземья –
золотухинская заря…

1988


БЕССМЕРТЬЕ


Шаги…
                Шаги…
                Шаги…
Таинственны и гулки…
Прогнулся тяжело
Чернавский мост дугой.
Меня
              вчерашний день
уводит в закоулки,
где у глаголов вечных
глубинный свет другой…

Где дерзкий соловей –
отменная примета! –
свою подарит миру
бесхитростную весть.
Мне здесь не скажут –
                «был»…
На гребешке рассвета
прозреешь и поймешь:
он – навсегда!
                Он – есть!

К веселым и живым,
к их песням недопетым,
наверно,
                как и вы,
всю жизнь –
                иду, иду..
И радуюсь светло
я землякам-поэтам
не только
                в октябре,
не только
                раз в году!

Талант им – по плечу!
А неземная ноша,
она – противовес
огрехам и грехам.
И прасол Алексей,
и Прасолов Алеша
навек – судьба к судьбе…
Ну а стихи –
                к стихам

1988


КОЛЬЦОВСКИЙ
ТРИПТИХ

1

…Гранитная основа.
Красой не показной
каррарский мрамор снова
сияет белизной.
Мы видим: зарубцован
поры военной клен –
шатрово над Кольцовым
раскинул ветви он.
Нам это место свято –
в нем есть особый свет.
И каждого, как брата,
приветствует поэт.
Штрихи лучей отвесны,
и не случайно тут
его стихи и песни
вдруг в сердце оживут!

2

Я живу с Кольцовским сквером рядом –
рядом с золотистым листопадом.
Рядом с кленом в желтой тюбетейке,
с чьим-то вздохом на пустой скамейке.
Рядом с грустью,
                с разделенным счастьем,
с солнечной погодой и ненастьем.
На газонах листья стыло мокнут,
тихий свет в моих слоится окнах.
Строгий бюст – поэт,  потупив очи,
выхвачен прожектором из ночи.
Видно, снова не дает покоя
сумрак недописанной строкою.
Я живу с Кольцовским сквером рядом –
рядом с золотистым листопадом,
где трепещут на губах рассветов
имена воронежских поэтов.
И звонка, неистребима осыпь –
Алексей,
                Иван,
                Кондратий,
                Осип…

3

Грядущий день, меня веди
к пророческому свету.
Сердечным трепетом в груди
воздам свое поэту.
Его стихов высокий слог –
особенная сила.
На стыке городских дорог
кольцовская могила.
И мне покажется, ей-ей:
сквозь плиты с позолотой
вспорхнет вдруг в небо соловей –
наш, русский,
                не залетный!..

1985


ОТКРЫВАТЕЛЬ   АМЕРИК

                В. И.
Странный друг – открыватель Америк…
Ты как птица в потоке машин:
бредил Бродским и загнанно мерил
расстоянья на чуждый аршин.

Иноземная слава крылата,
но лететь за моря не спеши:
ведь роднее для нашего брата
подзабытая гордость Левши.

В самом малом сегодня солги я –
и святое пойдет на клоки…
Ненасытна мадам Ностальгия –
саблезубые скалит клыки!

Век недолгий любому отпущен:
помирать – так в родимом краю.
Не порочу библейские кущи
в том хваленом заморском раю.

Беспардонно суют ветрочеты
разъедающий душу токсин:
страшно сводятся с совестью счеты
в черносотенном сонме осин…

Беззащитны и мудрость, и вера
там, где подлость и ложь – кумовья.
Нет, пожалуй, страшнее примера:
пусть – осина,
                но в доску своя!..

1989


ПЕСНЬ   ЩЕГЛА

Не чудо вовсе, что запел щегол
над улицей горбатой Мандельштама,
где пасынок прогорклого каштана
стоит морщинист, одинок и гол…
Когда стекает с крыш сырых луна,
весна за все неспетое ответчик:
и над челом золотоносный венчик
по праву припасла тебе она.
К признанию всегда ли ведом путь?
Земля и та перед судьбой покорна:
в прохладный чернозем ложатся зерна,
чтоб часть долгов по осени вернуть.
Бессмертен в полнозвучии Глагол,
а истину – ее не похоронишь:
какие гаммы сохранил Воронеж!
Не чудо вовсе, ч
то запел ЩЕГОЛ…

1991


-  НЕ   ПАДАЙТЕ   ДУХОМ…

                А. Н.

В своем краю, как в эмиграции:
тревожны, сумрачны леса,
друзей чужие голоса,
прожекты, митинги, новации…

Тут – перехлест, там – недоверчено,
брат с  братом бьются за межу,
на самого себя гляжу
уже и зло, и недоверчиво.

А вот останутся ли в цельности
венцом региональных свар,
когда сойдет в Ничто угар,
всечеловеческие ценности?..

Пусть ветры Дона студят лица нам:
не все в России решено:
Но я отнюдь не заодно
с псевдопоручиком Голицыным!

1990


НЕВСКИЙ   ОКТЯБРЬ

- Здравствуй, северная столица!..
Нынче кто только здесь не клят:
отрешенно пустые лица –
или это тревожно мнится? –
сквозь меня на Москву глядят.

Негатив ленинградских улиц.
Кронверк древний зажат в леса.
Облака над Невою вздулись –
в неизведанное рванулись,
как петровские паруса.

В дни рискованных предприятий
чернорыночно принял ты
распаленность христораспятий,
бумеранги хмельных проклятий,
низвержение с высоты.

Возведенный на лезвии остром,
что ты значишь в одной судьбе:
Сердце, сердце, - мой Заячий остров* -
 за Россиею многоверстой
красен кровью Октябрь в тебе!

… Безрассудный закон затвора
шлиссельбургский впитал гранит.
Мне другая важна опора:
невостребованно «Аврора»
одинокость мою хранит.

7 ноября 1990
___________
*Место захоронения повешенных декабристов.


ВЕЧНЫЙ   ДУРАК

Провинция, конечно, не столица,
но есть свой Кремль – арапистый райком:
я под его крылом, как говорится,
был рядовым –
                обычным дураком.
Как птица невысокого полета,
сановную не принимал я ложь.
Работал сдуру до седьмого пота –
что, право, с недозрелого возьмешь?
Партийный руль потолще блестких гривен –
не мне в святой открылось простоте…
Был до того смешон я и наивен,
что нес по свету правду в решете.
Не по себе мне в общей канители:
колун все тот же –
                да иной замах…
Когда вокруг все сразу поумнели
(иуды, подхалимы, пустомели),
так хочется…
                остаться в дураках!

1990


У   БИЛЛИАРДНОГО   СТОЛА

                А. П. Межирову

… Дверь заутреню пропела.
Блик рассветный от окна,
и маркер крупицы мела
смел с зеленого сукна.

Красен день игрой такою:
вот изящно закрутил
в лузу шар одной рукою
Шахназаров Михаил.

Стук повторный, тут же – вздохи:
озабочены с утра –
просто мазчики и лохи,
записные фраера…

 К необычной дошлой касте
приобщен друзьями я:
музыкой бильярдной страсти
полнится турняк кия.

- Чтоб к игроцкому напору
нам приправить остроты,
дай, Петрович, больше фору –
вновь сыграем на манты*…

Дней абсурдных эталоны:
в край доверчивых берез
из Ташкента я талоны
на провизию привез!..

1990

________
*Манты – узбекское национальное кушанье.


СОЕДИНЕННЫЕ   СЕРДЦА

Как неуютно, тяжело:
меня безвременье несло –
я был сродни щепе…
Взгляну – и холод по спине:
так было одиноко мне
в чужой людской толпе.

… За Усманкой – зеленый луг,
где все переменилось вдруг.
Закатный луч погас.
Над нами небосвод рябой.
Мы отрешенные с тобой – качает лодка нас.

Ты протянула мне ладонь: 
знобящий полыхнул огонь.
О этот звездный миг!
Предощущение лица,
соединенные сердца
и чувство за двоих.

1957


КРИВЫЕ   ЗЕРКАЛА

Нам лгут кривые зеркала,
а мы на грани искушенья
все ловим знаки утешенья
в слепящей плоскости стекла.
И вот, когда надежды нет,
 так целомудренно и чисто –
как жизнь в угаснувшие листья –
минувшего вернется свет.
Наивная, святая ложь –
истоки вечного движенья.
Но ты поверишь в продолженье
своей любви и вдруг поймешь:
опережая бег минут,
кривые зеркала не лгут!..

1973


НОВОГОДНЯЯ   ВСТРЕЧА

Мы были рядом – так близки подчас…
Но вмешивалось жестко расставанье,
и, лишь на малость разделяя нас,
всегда торжествовало расстоянье.
На снежном насте сабельной пургой
законы поведенья выжигая,
оно – длиннее слова:
- Дорогой!
И не короче слова:
- Дорогая!..
Не оставляя смыслу ни черта,
торжествовало ханжеское вето:
пролег рубеж – проклятая черта, -
чтоб не нарушить равновесье это.
Тут не поможет сказочный конек –
он назван был и Горбунком при этом,
но верности взаимный огонек
горел всегда прямым и ровным светом!
И мы ушли за круг земных невзгод –
что пересуды, что нам кривотолки?! –
так получилось,
                в старый Новый год
мы оказались вместе возле елки.
Здесь – Дед Мороз.
                И новогодний рай.
Зазывные, с наивом детским речи:
- Чего стоишь?
                Смотри и выбирай.
Мы выбираем –
                небо, звезды, встречи…
Смешной чудак, не открывай мешка!
Тем твоего подарка слишком мало,
кому до счастья только лишь вершка,
дыханья одного недоставало!..
Фантазии и чувству нет границ:
порушены заветы и скрижали –
мы невесомо между наших лиц
надуманное яблоко держали.
На площади январский крепкий лед.
Натянуты гирлянды меж столбами…
Вкушая с двух сторон запретный плод,
в конце концов мы встретились…
Губами!..

1985


О   ЛЮБВИ

Лгунье-ромашке
                напрасно
белые крылья не рви…
Нам и без этого ясно:
жизнь –
                единица любви.
Встретив
                взаимное чувство,
им научись дорожить:
очень
                большое искусство –
две единицы
                сложить.

1978


СЛОВО

Свобода заветного слова
порой такова – с неких пор
и плаха для чувства готова,
и точится остро топор.

И праздно сойдутся зеваки
в единый глумящийся круг,
и хриплые взлают собаки,
и звезды качнутся…

Но вдруг –
на радость живучего клена,
во зло топору-королю –
неистово и исступленно
сорвется с помоста:
                «ЛЮБЛЮ!»

И лунною коркою слово
качнется на зыбкой волне…

Я знаю – на дыбу готово
то слово, что зреет во мне.

1981


БУМАЖНЫЙ   КОРАБЛИК

Ни слова в ответ и ни строчки…
Уже заливает мосты,
уже набираются почки
глубинной земной теплоты.

На ветках сырых и корявых
пристроился первый скворец,
пускает бумажный кораблик
у Дома актера малец.

И вовсе понять мне не трудно
веселый мальчишеский крик –
на это нестойкое судно
использован мой черновик.

Мои запоздалые вздохи
во мне замирают, тихи:
«Не так безнадежно уж плохи,
наверное, были стихи?!»

Ледяшку у снежного мыса
кораблик сумел обогнуть.
Две рифмы и слово «Лариса»
в весенний отправились путь.

1981


СТРОЧКИ   ДЛЯ   ДОЧКИ

Здравствуй, дочь –
подснежник мой февральский!
В край седых
воронежских берез
белый-белый,
самый важный аист
мне тебя,
наверное, принес.

Здравствуй, дочь,
ты –
                свет в моем оконце!
Получи в наследство
добрый нрав,
речку,
               небо,
                золотое солнце,
мир цветов
и королевство
                трав.

Теплоту оранжевую злаков
и закат,
что маково пунцов,
синий ренессанс
воздушных замков,
готику песочную дворцов.

Море у подножья Карадага,
вещую
вечернюю Звезду,
остров своего Архипелага,
где не встретишь
острую беду…

И ночами, не смыкая вежды,
ветер
в паруса свои лови,
сквозь заливы
Веры и Надежды
пробивайся
                к полюсу Любви!..

1990


ДЕВОЧКА   В   МОРЕ

                Ксюше

Рук тонких
лебединый взмах.
Веселый
выплеск солнца.
Смеется
девочка в волнах.
И все –
                во мне смеется…

1989


НА   БЕРЕГУ

… Ничем себе не докучаю,
слежу, как в стылой тишине
кривые бумеранги чаек
вновь возвращаются ко мне.
И знаю, обоюдно страшен
рассудка тягостный навет.
Костер на берегу погашен –
ни отсвета, ни бликов нет.
Но есть тепла воспоминанье.
И есть – превыше снов и слов –
сознанье дерзкого слиянья
двух звезд,
                двух песен,
                двух миров.
Когда, безжалостно остра,
беда перечеркнет твой вечер,
не забывай,
                что греет вечно
тепло угасшего костра!..

1990


ЭТИ   ДОРОГИЕ   ИМЕНА

Мягкость линий разнохолмья,
как наплывы стеарина.
В грозовой подкове счастья
гребешок волны метров.
Неизбежно голубое
с полувыдохом –
                Марина –
чайкой на пересеченьи
изболевшихся ветров.

И возжаждется простора.
А свобода –
                так желанна…
В этом вся первопричина
ломкой сухости строки.
Камнепадом с Карадага –
колдовское –
                Анна, Анна…
Как чешуйки перламутра
с обессиленной руки…

Под Святой горою сумрак,
валунов лобастых россыпь,
сложных, скользких светопятен
беспокойная игра.
Было праведное слово
и доверчивое –
                Осип…
Черноземного прозренья
не пришла еще пора…

На равнинах «дикополья»
голосам я крымским вторю.
Нет в моих воспоминаньях
экзотических лиан:
к Звездам обращен
                и к Богу,
к штормовому Лукоморью
сфинкс тревожного столетья –
мудрый Максимилиан.

Реки Вечности безбрежны.
Мы влекомы их теченьем.
Но всему есть место в мире –
тлену,
                пеплу и золе…
нет во мне вальяжной спеси:
горд своим предназначеньем,
что песчинкой безымянной
я останусь
                на Земле.

1990


ПРОЩАНИЕ   С   КИММЕРИЕЙ

                Ю. Черниченко

Не безголовы и не бессердечны…
Мы понимаем, жизнь приняв сполна,
что горы – и они, увы! – не вечны:
есть в этом наша общая вина.

Полны глаза голубизной морскою.
Хожу, озоном благостно дыша…
И все-таки неясною тоскою
полна моя российская душа.

Грохочет, дребезжит, лютует драга.
Здесь что-то роют, сыплют и крадут…
Который год под грудью Карадага
строительный возводится редут.

И прячутся за пылью первосветы.
Не узнаю тебя, мой Коктебель!
Там, где с волной играли самоцветы,
цементная нагромоздилась бель.

Но песня Киммерии не допета…
Художники – в заботах и трудах:
многотиражно – в сочных красках лета –
распродается древний Карадаг.

 Крым погибает с каждым новым годом,
последние досматривает сны,
и никаким
                заоблачным Литфондом
его не будут сроки продлены!..

1990


ФЕОДОСИЯ   -   ДЖАНКОЙ

Ночи в Крыму в этот год плодоносили:
звезды медовые медленной осени
и перестука колесного повесть…
Милая девочка из Феодосии,
все перепутал нам харьковский поезд.

Случай, конечно же, свел нас в попутчики,
выдал сближенья банальные ключики:
фразу о счастье,
о маленьком горе…
Полночь.
Коварные лунные лучики.
Сбивчивый шепот
                о маме, о море.

Смолкло динамика хриплое пение.
Полупризнание.
Соподчинение.
Исповедь глаз и чиста, и доверчива:
взглядов соосность,
сердец единение,
тихая радость вагонного вечера.

… Встреча – разлука.
Жестокое правило:
многих сгубило, а скольких поранило!
Грустно шучу:
- Вспоминай, синьорина.
- Лена.
И крылышки имя расправило,
прошелестело страничкою Грина.

Разное, годы, в судьбе переплавите:
Что-то отнимете,
что-то оставите…
Но неизбывно, я знаю, - такое:
не зачеркнутся,
                не сгладятся в памяти
двадцать минут на перроне в Джанкое.

Ночи в Крыму в этот год плодоносили:
звезды медовые медленной осени,
и перестука колесного повесть…
Милая девочка из Феодосии,
все перепутал нам харьковский поезд.

Долго машу ему вслед:
- До свидания!..

1990


К Р Е С Т И К И   -   Н О Л И К И
(САТИРИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ)


ЖОНГЛЕРЫ

Проблемы…
Какого рожна
бытует подобная тема:
где просто работа нужна,
жонглируем словом –
ПРОБЛЕМА!


В   КАБИНЕНЕ   у…

В последнем «Крокодиле» он
с утра
                приметил фельетон:
- Да, пресса,
                вам скажу,
зубаста…
До двух
                смотрел в дверной проем.
К пяти
                вдруг заявил всем:
- Баста!
Перехожу я на прием…


РУКОВОДЯЩИЙ
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

- Чтоб день рожденья мой
для всех для вас
запомнился
и был приятно ярок,
я премиальный
подписал приказ,
а вы…
не позабудьте
                про подарок.


ПОДХАЛИМ   В   БАНЕ

Упрашивал шеф
подчиненного в бане:
- Различий и рангов
здесь нет между нами.
Ты, как говорят,
невзирая на лица,
по месту,
что ниже моей поясницы…

Но думая
об измененье в окладе,
тот нежно начальника
веником гладил.


ПОБОРНИК   РАВЕНСТВА

Завкафедрой
был равенства поборник
и никогда
не горевал о том:
так,
           составляя
коллективный сборник,
своим трудам
отвел он…
                ровно том.


ПОЗДРАВИЛИ

Станочник Глеб
в день своего рожденья
заслуженного
ждал вознагражденья…
Произошла досадная помарка:
стал именинник красен
словно рак.
Ему ребята –
в качестве подарка –
вернули на доделку…
сменный брак.


ЦВЕТНОЙ   УЛОВ

На берегу
полупустынных вод
построен
лакокрасочный завод.
Там рыбаки
всегда сидят с рассвета.
- Ты рыбкой
поделился бы, сосед…
На сей запрос
всегда один ответ:
- Пожалуйста!
Тебе какого цвета?..


ГОРОДСКАЯ   ПОДМОГА

Колхозу помогли мы трошки.
Работали,
                не чуя ног:
от нами собранной картошки
автобус
двинуться не мог.
Но наш бессменный агитатор
сказал:
- В очередной приезд,
друзья,
наймем рефрижератор
с прицепом –
на полтыщи мест…


СВИНЬЯ ОТПУЩЕНИЯ

Шли с мясокомбината
два воришки.
Меж ними – хряк
под кучею рванья…
Вахтер не спал:
- Ну и несет от Гришки…
Опять Козлов напился,
как свинья!..


ОЗАБОЧЕННОСТЬ

Забот в торговле –
просто отбавляй…
Вчера звонит
своей подружке Алла:
- Ты, Клаша,
молоко не разбавляй –
его уже
               я дважды разбавляла.


БУДНИ   РЕВИЗОРСКИЕ

Послали в магазин
с ревизией.
А возвратился он –
                с провизией…


ПЕРЕСТРОИЛИСЬ

Чтоб прикрыть
грехами малыми
лов без совести и меры, 
рыбаками-НЕФОРМАЛАМИ
стали зваться
браконьеры.


ЗАЩИТНИКИ   ПРИРОДЫ

У запретных снастей
за вечерней ухой
разговор
заварился лихой.

- Негативные
знаем примеры.
Не потерпим
в природе
                разора, -
убеждали
друзья-браконьеры
представителя
от рыбнадзора.

- Что-то
стало рыбы
маловато:
за ночь –
по два центнера
на брата…


СЛЕТ   НА   БИТЮГЕ

Раз проводился слет
на Битюге…
На лекцию
не показавши носа,
отличники милиции
в куге
решали
злободневные вопросы…


ПРИШЕЛ   В   СЕБЯ

Во время рейса левого
в Дону
шофер решил немного искупаться.
Попал в воронку и кричит:
- Тону:
Чего стоите?!
Выручайте, братцы…
Спасли.
Когда глаза он приоткрыл,
 то прохрипел,
отплевываясь тиной:
- Чуть в этой суматохе не забыл…
С вас – с каждого –
по два рубля с полтиной…


КРЕСТИКИ-НОЛИКИ

В крестики и нолики
играли алкоголики…
Даркин,
                к градусам охочий, -
что с того,
                что у руля,
заявил:
- Мой день рабочий
начинается
                с нуля.
То забарахлили скаты,
то рессоры подвели…
Так и вышло.
В день зарплаты
у него –
                одни нули.
А нетрезвый Жмуркин Васи,
совершая перегон,
за шлагбаумом
                на трассе
с ходу врезался в вагон…

В крестики и нолики
играли
                алкоголики…


НАСТАВНИК

Закончив круг
очередной попойки,
в вечернем баре
по полу
                скользя,
старшой сказал:
- Налейте всем
                настойки.
А я наставник –
больше пить
                нельзя…


ДОСТИЖЕНИЕ   ЛЕКТОРА

Да, вредно пить,
и, что ни говорите,
добился лектор
уникальной цели:
непьющие
попали в вытрезвитель,
а пьющие –
так и не протрезвели.


НЕ   В   СВОИ   ВОРОТА

- Ах, Настасья!
Ах, Настасья!
Отворяй-ка ворота.
Это я,
твой трезвый Вася…
- Вижу, ты…
Да я –
                не та.


ЗАКОННАЯ   ГОРДОСТЬ

Гордился
и от радости сиял,
попутчице рассказывая
Вале:
- Вот эти скверы
я озеленял,
когда пятнадцать суток
мне давали…


ГАРАНТИЯ

Шел новичок
в заоблачный маршрут.
Готовую укладку
пнул ногой:
- А если
вдруг откажет парашют?
- Вернешься –
мы взамен дадим другой.


ВСТРЕЧА
С   БРАТЬЯМИ   ПО   РАЗУМУ

Кузьма пришел
с бинтом на голове.
- Ты из какой
явился переделки?
- Фантастика! –
Сказал он.-
Сразу две
я опознал
летающих тарелки…


ВЕРНАЯ   ПРИМЕТА

Он был и рыж и конопат
и говорил всем
не без грусти,
что в этом аист виноват…
- Зачем выкручиваться, брат?
Тебя нашли…
                в цветной капусте.


ЭПИТАФИЯ   ОБЖОРЕ

Прохожий!
Его на завидуй судьбе:
он вырыл
                зубами…
могилу себе.


ДОМАШНИЙ   КАТАЛОГ

Дотошного
библиофильства ради
он,
              составляя
сводный каталог,
вписал в него
буквально все,
                что мог:
своих детишек
школьные тетради,
любовные записки
некой
                Нади,
клочок инструкции
к часам «Полет»
и неизвестный
старый
                переплет.


КНИЖНЫЙ   ИНТЕРЬЕР

Библиотеку
ставила в пример:
- Какого изумительного тона!
Жаль только,
много старого картона,
но в общем
интересный интерьер…


ОБЫЧНЫЙ ПЕРЕПЛЕТ

Да, мы в поступках
можем быть
                не схожи,
но нас одна
объединяет страсть:
готовы вылезть
из своей же
                кожи,
чтоб только книгам
в переплет
                попасть.


НЕ   ПО   СЕНЬКЕ
ШАПКА

Хоть пишет он
каракули,
но ходит он
                в каракуле.


УДОВЛЕТВОРИЛИ

Мне для работы
нужен был словарь.
Я в «Книгу – почтой»
свой послал
                заказ.
В ответ прислали
«Женский календарь»
с брошюрой
«Как готовить
хлебный квас».


Пародисту
АЛЕКСАНДРУ   ИВАНОВУ

Не зря в литературу впущен –
сатирик все учел заранее:
чтоб стать в поэзии ведущим
он стал ВЕДУЩИМ…
                на экране.


ПЕЧАЛЬНЫЙ   ИСХОД

Читатель!
Я перед тобою чист.
Но не могу
свои сдержать рыдания:
ошибки я учел,
и пародист
в субботу умер…
от недоедания.


Прозаику
ВАСИЛИЮ   БЕЛОкрылоВУ

Когда бы Васе
оторвать КРЫЛО,
его бы это
к славе привело,
поскольку стал бы он
игрою слов
уже не Белокрылов,
                а – БЕЛОВ!


СОДЕРЖАНИЕ

Об авторе
«Озвучен сумрак не тобой ли?!»
Рябиновый дозор
«Загадай звезду на завтра…»
Лирический пожар
Конышевский зазимок
Такая жизнь
Круговорот
Звездное притяжение
Звездочеты с детскими глазами
Звезды мои падучие
«Тридцать седьмой»
Красное и черное
Заклятое
Колымская аллегория
Природа и мы
Рябиновый дым
Две гитары
Красный снег
Ответственность
Как перед рукопашной
Запевалы
Матросская форма
Возмездие
Подлость
Мирное поле
Отсветы прошлого
Когда не пишется
Заповедные делянки
Бессрочный паспорт
Листопад
Волна мятежности
Только раз поверить в журавля
«Только раз поверить в журавля…»
Осколки беды
Журавли воспоминаний
На своей платформе
Осознание
Память
Сорок весен моих
Прабабки
Заботы сельские
Декабрьский дефицит
Настроение
Обретение покоя
Утрата
Рыбацкие были
На среднем Дону
Кислотный ливень
Лесоповал
Всему вопреки
Попутные стихи
Судьба моя
О топонимике
Синь-моря
То далекое утро
Ситников кордон
Посильная страда
Подснежник
Апрельские скороговорки
Есть что любить
На краешке лета
Голубая роща
Зимородок
Утро в приболотье
Когда заря займется
Оранжевые кони
Донник – родины цвет
Шаги, прикосновенья, голоса
«Не звездные – земные чудеса…»
Детонатор
Старый дом
Мне снится Киев
Дикие утки в Вильнюсе
Армянские акварели
О дружбе
Из письма в столицу
Праздник в Семикаракорах
Единозаветное слово
Высокое родство
Негаснущий светильник
Антикварная книга
Пушкинский автограф
Маяковский
Евгению Евтушенко
Золотиночка Черноземья
Бессмертье
Кольцовский триптих
Открыватель Америк
Песнь щегла
- Не падайте духом
Невский Октябрь
Вечный дурак
У биллиардного стола
Соединенные сердца
Кривые зеркала
Новогодняя встреча
О любви
Слово
Бумажный кораблик
Строчки для дочки
Девочка в море
На берегу
Коктебельская бухта
Эти дорогие имена
Прощание с Киммерией
Феодосия – Джанкой
Крестики-нолики (сатирические миниатюры)
Жонглеры
В кабинете у…
Руководящий день рождения
Подхалим в бане
Поборник равенства
Поздравили
Цветной улов
Городская подмога
Свинья отпущения
Озабоченность
Будни ревизорские
Перестроились
Защитники природы
Слет на Битюге
Пришел в себя
Крестики-нолики
Наставник
Достижение лектора
Не в свои ворота
Законная гордость
Гарантия
Встреча с братьями по разуму
Верная примета
Эпитафия обжоре
Домашний каталог
Книжный интерьер
Обычный переплет
Не по Сеньке шапка
Удовлетворили
Пародисту Александру Иванову
Печальный исход
Прозаику Василию Белокрылову